Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 3)

   ГЛАВА ПЯТАЯ
   В этот холодный и мглистый вечер, который все газеты единодушно объявили "историческим", Черрелы сидели в своей кондафордской гостиной вокруг переносного радиоприемника - подарка Флер. Они ждали, возвестит ли голос оттуда "радостную весть" или "удар судьбы". Все пятеро были глубоко убеждены, что сейчас поставлено на карту все будущее Англии и что в этой их убежденности ни класс, ни партия не играют никакой роли. Им казалось, что ими руководит только чувство патриотизма, совершенно лишенное личных интересов. И если они в этом ошибались, то ту же ошибку совершало с ними множество британцев. Правда, в сознании Динни мелькала мысль: "А знает ли кто-нибудь, в чем спасение Англии?" Но и Динни не понимала, каковы те исторические силы, которые изменяют и формируют жизнь нации. Однако газеты и политические деятели сделали свое дело и провозгласили этот момент поворотным пунктом. Динни, одетая в платье цвета морской воды, сидела перед "подарком Флер" и ждала десяти часов, чтобы включить и настроить приемник. Тетя Эм склонилась над новой французской вышивкой, причем сидевшие на ее носу очки в черепаховой оправе еще резче подчеркивали ее орлиный профиль.
   Генерал нервно листал "Таймс", то и дело вынимая часы. Леди Черрел сидела неподвижно, слегка подавшись вперед, как ребенок в воскресной школе, еще не знающий, будет ли ему очень скучно или не очень. Клер лежала на кушетке. Фош свернулся у нее в ногах.
   - Пора, Динни, - сказал генерал, - включай эту штуку.
   Динни включила приемник, и из "штуки" грянула музыка.
   - "У нас на пальцах кольца, на ногах колокольцы, - пробормотала Динни, - и всюду с нами музыка, куда мы ни пойдем".
   Музыка смолкла, и заговорил голос:
   - Сообщаем предварительные результаты выборов: Хорнси... консервативная... без перемен.
   Генерал произнес "гм", музыка снова заиграла.
   - Укроти его, Динни, уж очень он орет! - заметила леди Монт, взглянув на приемник.
   - Он всегда так, тетечка.
   - Блор что-то делает с нашим с помощью пенни. Где это - Хорнси? На острове Уайт?
   - В Миддлсексе, дорогая.
   - Ах да! Я спутала с Саутси... Вот он опять заговорил.
   - Слушайте новые сведения о выборах: консервативная партия выиграла у лейбористской... Консервативная... без перемен... Консервативная выиграла у лейбористской.
   Генерал произнес "ага", и снова заиграла музыка.
   - Какое симпатичное большинство! - заметила леди Монт. - Приятно!
   Клер встала с кушетки и примостилась на скамеечке у ног матери. Генерал уронил "Тайме". Голос продолжал:
   - Национал-либералы выиграли у лейбористской, консервативная без перемен... Консервативная выиграла у лейбористской...
   Вновь и вновь играла музыка, потом замирала, и говорил диктор. Лицо Клер становилось все оживленнее, а над ним выступало бледное и тонкое лицо леди Черрел, с которого не сходила улыбка. Время от времени генерал восклицал: "Черт возьми!" или: "Вот это дело!" А Динни думала: "Бедные лейбористы!" Голос продолжал сообщать радостные вести.
   - Потрясающе! - сказала леди Монт. - Мне захотелось спать.
   - Иди ложись, тетечка. Когда я пойду наверх, я суну тебе под дверь записочку.
   Поднялась и леди Черрел. Когда они ушли, Клер опять опустилась на кушетку и как будто задремала. Генерал все еще бодрствовал, зачарованный ликующей песней победы.
   Динни положила ногу на ногу и закрыла глаза: "Произойдут ли действительно какие-нибудь перемены? И если да, то что мне до того? Где он? Слушает, как мы? Но где? Где?.." Теперь уже реже, но все еще слишком часто возвращалась ее тоска по Уилфриду. За все шестнадцать месяцев, протекшие с того дня, как он ушел от нее, она ничего о нем не слышала. Может быть, он умер? Один, только один раз она изменила своему решению никогда не касаться постигшего ее несчастья и спросила Майкла. Компсон Грайс, издатель Уилфрида, получил от него письмо из Бангкока, в котором тот сообщал, что чувствует себя хорошо и начал писать. С тех пор прошло девять месяцев. Покров тайны, чуть приподнявшись, снова упал. А сердце щемит... Что ж, Динни к этому привыкла.
   - Папа, два часа. Дальше будет все то же самое. Клер уже спит.
   - Я не сплю, - отозвалась Клер.
   - А должна бы. Я выпущу Фоша погулять, и мы все пойдем наверх.
   Генерал поднялся.
   - Да, уже все ясно. Пожалуй, и правда пора спать?
   Динни открыла застекленную дверь и стала смотреть, как Фош с притворным энтузиазмом бегает по саду. Было холодно, по земле стлался туман, и она закрыла дверь. Если бы она этого не сделала, Фош не выполнил бы обычного ритуала и с искренним энтузиазмом вернулся бы в дом. Поцеловав отца и Клер, Динни потушила свет и осталась в холле. Огонь в камине почти погас. Динни поставила ногу на каменную плиту камина и отдалась своим мыслям. Клер говорила о своем желании поступить секретарем к одному из новых членов парламента. Судя по отчетам, их будет много. А почему бы ей не поступить к их собственному депутату? Он однажды у них обедал, и Динни сидела рядом с ним. Приятный человек, начитанный, не ханжа. Он даже сочувствовал лейбористам, но считал, что они еще сами толком не знают, чего хотят. Он примерно то, что в одной пьесе подвыпивший юнец называет "тори-социалист". Депутат держался с веселой откровенностью и искренностью. Приятная внешность, вьющиеся темные волосы, загорелое лицо, небольшие темные усы и довольно высокий мягкий голос; в общем, славный человек, энергичный и прямой. Но у него, вероятно, уже есть секретарь. Впрочем, если намерение Клер серьезно, можно будет поговорить. Динни направилась к двери, ведущей в сад. На крыльце стояла скамья, под нее, наверное, и забился Фош, ожидая, чтобы его впустили. Да, вот он; вылез, помахивая хвостом, и побрел к общей собачьей плошке с водой. Как холодно и тихо! На дороге - никого; даже сов, и тех не слышно; сад и поля лежат в лунном свете молчаливые, застывшие, пустые - до той длинной полосы лесов! Англия - посеребренная луной и равнодушная к своей судьбе, не верящая радостной вести и все та же, неизменная и прекрасная, даже несмотря на то, что фунт упал! Динни вглядывалась в сумрак этой тихой ночи. Люди и вся их политика - как мало они значат, как быстро исчезают, словно капли росы на хрустальной поверхности этой огромной божьей игрушки! Страстная напряженность человеческих чувств и непостижимое ледяное равнодушие времени и пространства!.. Может быть, смириться, снова вернуться к жизни?
   Ей стало холодно, и она закрыла дверь.
   На следующее утро, сидя за завтраком, она сказала Клер:
   - Что ж, будем ковать железо, пока горячо, и отправимся к мистеру Дорнфорду!
   - Зачем?
   - На случай, если бы ему понадобился секретарь - теперь, когда он избран.
   - Разве он прошел?
   - Еще бы!
   Динни стала читать сводку выборов. Обычно столь несокрушимую либеральную оппозицию вытеснили какие-то жалкие пять тысяч голосов, поданные за лейбористов.
   - Они победили только благодаря слову "национальный", - заметила Клер. - Когда я вербовала голоса в городе, все были за либералов. Но я произносила слово "национальный", и это действовало без промаха.
   Узнав, что новый член парламента пробудет у себя все утро, сестры выехали около одиннадцати часов. Но столько людей сновало там взад и вперед, что им не захотелось входить.
   - Ненавижу просить о чем-нибудь, - заявила Клер.
   Динни, которая не любила этого так же, как и сестра, предложила:
   - Подожди здесь, а я пойду поздравлю его. Может быть, и удастся замолвить за тебя словечко. Он тебя, верно, видел.
   - Ну конечно!
   Юстэс Дорнфорд, К. А., только что избранный член парламента, сидел в комнате, состоявшей, казалось, из одних открытых дверей, и пробегал глазами списки, которые клал перед ним на стол его уполномоченный. Через одну из дверей Динни были видны под столом его ноги в бриджах и сапогах для верховой езды, а на столе - котелок, перчатки и хлыст. Сейчас, когда она стола уже в дверях, ей показалось просто невозможным вторгнуться к нему в такую минуту, и она совсем уж собралась ускользнуть, когда он поднял глаза.
   - Минутку, Минс. Мисс Черрел?
   Она остановилась и обернулась к нему. Вид у него был довольный, и он улыбался.
   - Чем могу вам служить? Она протянула ему руку.
   - Страшно рада, что вы победили. Мы с сестрой хотели вас поздравить.
   Он стиснул ее пальцы, и Динни подумала: "Вот уж неподходящая минута для просьб", - но вслух сказала:
   - Выборы прошли блестяще. В наших местах никогда еще не бывало подобного единодушия,
   - И никогда больше не будет. Так уж мне повезло. А где ваша сестра?
   - В машине.
   - Я хотел бы поблагодарить ее за труды.
   - О, - отозвалась Динни, - она делала это с удовольствием! - И, чувствуя, что нужно решиться теперь или никогда, добавила: - Она сейчас не устроена, знаете ли, и очень хотела бы найти какое-нибудь занятие... Нет, вы не подумайте... Ну, словом, не пригодилась бы она вам в качестве секретаря? ("Ух, выложила!") Сестра очень хорошо знает наше графство, умеет писать на машинке, говорит по-французски и немножко по-немецки, - надеюсь, это может пригодиться?
   Все это Динни выпалила залпом и теперь смущенно стояла перед ним. Но выражение готовности на его лице не исчезло.
   - Пойдемте, поговорим с ней, - сказал он.
   А Динни подумала: "Господи! Надеюсь, он не влюбился в нее!" - и покосилась на Дорнфорда. Он продолжал улыбаться, но теперь его лицо казалось строже. Клер стояла подле машины. "Вот бы мне ее хладнокровие", - думала Динни. Она остановилась и молча наблюдала за всем, что делалось вокруг, отмечая торжественную деловитость входивших и выходивших людей, любуясь сестрой и Дорнфордом, которые разговаривали доверчиво и оживленно, любуясь чистым, сверкающим утром. Дорнфорд опять подошел к ней.
   - Огромное вам спасибо, мисс Черрел. Получилось замечательно! Мне действительно нужен секретарь, а требования вашей сестры очень скромны.
   - Я боялась, вы не простите мне, что я обратилась к вам с просьбой в такую минуту.
   - Всегда счастлив служить вам чем могу и в любую минуту. Сейчас мне пора, но надеюсь увидеть вас очень скоро.
   Он направился к дому, а Динни, глядя вслед ему, подумала: "Какой красивый покрой бриджей". Затем она села в машину.
   - Динни, - воскликнула Клер смеясь, - да он в тебя влюблен!
   - Что?!
   - Я попросила двести, а он сразу назначил двести пятьдесят. Как это ты успела очаровать его в один вечер?
   - Ничего подобного! Это он в тебя влюблен.
   - Нет, нет, милая! Глаза у меня есть. Я уверена, что в тебя. Ведь ты сразу догадалась, что Тони Крум влюблен в меня.
   - Это было видно.
   - И здесь видно.
   - Чепуха, - решительно возразила Динни. - Когда ты начнешь?
   - Сегодня он возвращается в Лондон. Он живет в Темпле, в Харкурт-билдингс. Я поеду туда во второй половине дня и начну работать послезавтра.
   - А где ты будешь жить?
   - Думаю снять комнату без мебели или маленькую студию, а обставлю и украшу ее постепенно сама. Вот будет занятно!
   - Сегодня уезжает тетя Эм. Она приютит тебя, пока ты не найдешь комнату.
   - Что ж, - задумчиво отозвалась Клер, - пожалуй.
   Когда они подъезжали к дому, Динни спросила:
   - А как же Цейлон, Клер? Ты думала об этом?
   - Думать бесполезно. Вероятно, он что-нибудь предпримет; что - я не знаю, да мне и безразлично.
   - Он тебе писал?
   - Нет.
   - Смотри, дорогая, будь осторожна...
   Клер пожала плечами.
   - О, я буду осторожна!
   - Может он получить отпуск, если захочет?
   - Думаю - да.
   - Ты будешь писать мне обо всем? Хорошо?
   Клер на миг оторвалась от руля и чмокнула Динни в щеку.
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Через три дня после разговора в клубе Крум получил от сэра Лоренса Монта письмо, в котором тот сообщал, что его кузен Маскем получит арабских кобыл не раньше весны. А пока что он будет иметь мистера Крума в виду и постарается в скором времени с ним встретиться. Знает ли мистер Крум разговорный арабский язык?
   "Нет, не знаю, - подумал Крум, - но я знаю Степилтона".
   Степилтон был классом старше его в Уэллингтонском колледже, недавно он приехал в отпуск из Индии. Известный игрок в поло, он должен был знать жаргон восточных коневодов. Степилтон сломал себе берцовую кость, готовя лошадь к скачкам с препятствиями, и, наверно, здесь задержится; но работу нужно искать немедленно, и Крум продолжал поиски. Однако все отвечали ему одно и то же: "Подождите, пока закончатся выборы".
   Поэтому на другое же утро после выборов он вышел с Райдер-стрит, окрыленный новыми надеждами, но вернулся вечером в клуб разочарованный. "Я мог бы с таким же успехом отправиться в Ньюмаркет и посмотреть, как разыгрывается "большой приз". Тут швейцар вручил ему записку, и сердце его забилось. Усевшись в укромный угол, он прочел:
   "Милый Тони,
   Я получила место секретаря у нашего нового депутата, Юстэса Дорнфорда; он королевский адвокат в Темпле. Поэтому я перебралась в город. Пока не найду себе комнату, буду жить у тетки, леди Монт, на Маунтстрит. Надеюсь, что вам так же повезло, как и мне. Я обещала известить вас, когда приеду в город, но умоляю вас руководствоваться здравым смыслом, а не чувствами и считаться с гордостью и с предрассудками.
   Ваша попутчица и доброжелательница
   Клер Корвен".
   "Милая! - подумал Тони. - Вот счастье-то!" Он перечел записку, положил ее в левый карман жилета вместе с портсигаром и отправился в курительную. Там он излил свое пылающее сердце на листке бумаги со старинным девизом клуба.
   "Дорогая Клер,
   Ваше письмо страшно меня обрадовало. Как замечательно, что вы будете жить в Лондоне! Ваш дядя был очень добр ко мне, и я просто обязан зайти и поблагодарить его. Поэтому явлюсь завтра около шести часов. Я занят только тем, что ищу работу, и начинаю понимать, каково беднягам изо дня в день получать отказ. Но будет еще хуже, когда мой кошелек опустеет, а этот час недалек. К сожалению, малютке не везет. Надеюсь, ваш ученый муж окажется порядочным человеком. Члены парламента мне всегда представляются какими-то туповатыми чудаками, и я никак не могу вообразить вас среди законопроектов, петиций, заявлений о патентах и т. п. Во всяком случае, вы - молодчина, что хотите быть независимой! А выборы-то - какое большинство! Если уж они ничего не сделают, имея за собой такую силу, тогда они вообще ни на что не годятся! Знаете, я не могу не любить вас и не желать быть с вами весь день и всю ночь. Но я постараюсь быть послушным, насколько смогу, так как меньше всего на свете хотел бы доставить вам хоть самую крошечную неприятность. Думаю о вас постоянно, даже когда передо мной какой-нибудь каменный тип, и я ищу в его рыбьем лице признаки того, что моя печальная повесть хоть чуточку его растрогала. Беда в том, что я вас ужасно люблю. Итак, завтра, в четверг, около шести! Спокойной ночи, моя дорогая, моя прелесть.
   Ваш Тони".
   Отыскав номер дома сэра Лоренса на Маунт-стрит, он надписал адрес, усердно полизал края конверта и вышел, чтобы самому опустить письмо. Ему вдруг не захотелось возвращаться в клуб. Клубная атмосфера мало подходила к его настроению. Ведь клубы проникнуты специфически мужским духом, и все их отношение к женщине, так сказать, послеобеденное - и презрительное и распутное. Клубы - это безопасные комфортабельные убежища, защищенные от женщин и всяких обязательств перед ними, и как только мужчина попадает в клуб, у него появляется тотчас же независимо-пренебрежительный вид. Кроме того, "Кофейня" - один из самых старинных клубов и битком набита завсегдатаями, людьми, которых невозможно представить себе вне ее стен. "Нет! - решил он. - Пойду где-нибудь перекушу и посмотрю в Друри-Лейн новую пьесу".
   Он достал место довольно далеко от сцены, в одной из верхних лож, но зрение у него было прекрасное, и ему было хорошо видно. Скоро он весь ушел в развернувшиеся перед ним картины. Он так долго жил вдали от Англии, что теперь испытывал к ней даже какую-то нежность. Живописная панорама ее истории за последние тридцать лет очень взволновала Крума, хотя он и не признался бы в этом никому из сидевших рядом с ним зрителей. Бурская война, смерть королевы Виктории, гибель "Титаника", мировая война и заключение мира, встреча 1931 года... Если бы его спросили потом, какое все это произвело на него впечатление, он, вероятно, ответил бы: "Замечательно! Но мне стало грустно". Когда он сидел в театре, он чувствовал нечто большее, чем грусть: в нем говорила тоска влюбленного, который тщетно жаждет соединиться со своей возлюбленной, и он испытывал такое ощущение, словно его, несмотря на все попытки устоять, все время швыряет из стороны в сторону. Когда он выходил, в его ушах звучали последние слова пьесы: "Величие, достоинство и мир!" Это волнует, и вместе с тем - какая чертовская ирония! Он вынул из портсигара папиросу и закурил. Вечер был ясный, и Тони пошел пешком; ловко лавируя в потоке уличного движения, он все еще слышал унылые завывания уличных певцов. Огни рекламы - и помойки! Люди, уносящиеся домой в собственных машинах, - и бесприютные бродяги! "Величие, достоинство и мир!"
   "Необходимо чего-нибудь выпить!" - решил Крум. Теперь клуб опять казался приемлемым, даже желанным, и молодой человек направился туда. "Прощай, Пикадилли! Прощай, Лестер-сквер!.." Замечательная сцена, когда английские солдаты, посвистывая, маршировали по спирали сквозь густой туман, а на авансцене три накрашенных девушки выкрикивали: "Мы не XOTIXM терять вас, но вам пора идти", - а из боковых лож публика смотрела вниз и хлопала. Все это было как в жизни, и таким же было веселье на размалеванных лицах женщин, становившееся, однако, все более неестественным, напускным и душераздирающим. Надо сходить еще раз с Клер. Взволнует ли это ее? И вдруг он понял, что не знает. Да и что вообще человек знает о другом, даже о любимой женщине? Сигарета обожгла ему губы, и он выплюнул окурок... Ему вспомнилась сцена с молодой парой, проводившей на "Титанике" свой медовый месяц, - перед ними, казалось, раскрывалась вся жизнь, а на самом деле их ждали только холодные морские глубины; разве эти двое знали что-нибудь, кроме того, что они стремятся быть вместе? Жизнь, как подумаешь, ужасно странная штука!
   Он поднимался по лестнице клуба с таким ощущением, словно с тех пор, как по ней спустился, прожил целый век...
   На другой день ровно в шесть часов он позвонил у подъезда на Маунт-стрит. Лакей, открывший ему дверь, с легким удивлением поднял брови.
   - Сэр Лоренс Монт дома?
   - Нет, сэр. Леди Монт дома, сэр.
   - Боюсь, что с леди Монт я незнаком. Нельзя ли мне увидеть леди Корвен?
   Одна из бровей слуги поднялась еще выше. "Ага!" - казалось, подумал он.
   - А как о вас доложить, сэр?
   Крум протянул ему свою визитную карточку.
   - Мистер Джеймс Бернард Крум, - возвестил лакей.
   - Скажите: "Мистер Тони Крум".
   - Слушаю, сэр! Подождите здесь минутку... А вот и леди Корвен!
   С лестницы раздался голос:
   - Тони! Какая точность! Идите сюда и познакомьтесь с тетей.
   Она перегнулась через перила. Лакей исчез.
   - Положите шляпу. Как это вы можете разгуливать без пальто? Я все время зябну.
   Молодой человек подошел к лестнице.
   - Милая, - прошептал он.
   Она прижала палец к губам, затем опустила руку, и Тони с усилием дотянулся до нее.
   - Идемте!
   Когда он поднялся по лестнице, она уже успела открыть какую-то дверь и говорила кому-то:
   - Это мой попутчик, тетя Эм. Он пришел к дяде. Мистер Крум. Моя тетя леди Монт.
   Молодой человек увидел чью-то фигуру, сделавшую ему навстречу несколько шагов, и услышал голос:
   - А-а, пароходы! Ну да! Как поживаете?
   Крум почувствовал, что его разглядывают, и увидел на лице Клер чуть насмешливую улыбку. Если бы только остаться с ней вдвоем хоть на пять минут, он бы стер эту улыбку поцелуями! Он бы...
   - Расскажите о Цейлоне, мистер Крэйвен.
   - Крум, тетечка. Тони Крум. Лучше зови его просто Тони. Это не его имя, но его все так зовут.
   - Тони! Так всегда зовут героев! Не знаю почему.
   - Этот Тони совсем не герой.
   - Да, Цейлон. Вы познакомились с ней там, мистер... Тони?
   - Нет. Мы познакомились на пароходе.
   - Мы с Лоренсом обычно спали на палубе. Это было в бурные девяностые годы. Река в то время кишела плоскодонками.
   - То же самое и теперь, тетечка.
   Молодому человеку вдруг представилась картина: они с Клер в плоскодонке, на тихой заводи... Наконец он очнулся и сказал:
   - Я был вчера на "Кавалькаде". Замечательно!
   - А, - отозвалась леди Монт, - я чуть не забыла... - И вышла из комнаты.
   Молодой человек вскочил.
   - Тони! Ведите себя прилично...
   - Но ведь она потому и вышла!
   - Тетя Эм исключительно добра, и я не собираюсь злоупотреблять ее добротой.
   - Но, Клер, вы не знаете, что...
   - Знаю. Сядьте, пожалуйста.
   Молодой человек сел.
   - А теперь, Тони, слушайте! Физиологии с меня надолго хватит. Если вы хотите, чтобы мы стали друзьями, наши отношения должны быть платоническими.
   - О боже! - вздохнул Крум.
   - Придется. Иначе мы просто не будем встречаться. Тони сидел неподвижно, не сводя с нее глаз, а в ее сознании мелькнула мысль: "Это будет для него пыткой, а он слишком хорош и не заслужил ее. Лучше нам не встречаться".
   - Послушайте! - начала она мягко. - Вы ведь хотите мне помочь? У нас еще все впереди. Может быть, когда-нибудь...
   Тони стиснул ручки кресла. В его глазах появилось страдание.
   - Хорошо, - он говорил очень медленно, - я готов на все, только бы видеть вас. Я подожду, пока это станет для вас чем-то большим, чем физиология.
   Клер, тихонько покачивая ногой, рассматривала лакированный носок своей туфли; потом вдруг подняла голову и взглянула прямо в его тоскующие глаза.
   - Если б я не была замужем, вы бы спокойно ждали и ожидание не мучило бы вас. Считайте, что так оно и есть.
   - К несчастью, не могу. Да и кто бы мог?
   - Понимаю. Я уже не цветок, я плод, и я осквернена физиологией.
   - Клер! Не надо. Я сделаю все, все, что вы только пожелаете! Но если я не всегда буду весел, как птица, простите меня!
   Она посмотрела на него сквозь ресницы и сказала:
   - Хорошо!
   Наступило молчание, и она видела, что он жадно рассматривает ее всю, от подстриженных темных волос до лакированных туфелек. Жизнь с Джерри Корвеном раскрыла Клер всю сокровенную прелесть ее тела. Но разве она виновата, если оно прелестно и волнует? Она не хотела мучить юношу, и все же его мучения были ей приятны. Как странно, что можно испытывать одновременно и сожаление, и удовольствие, и недоверие, и легкую горечь. Стоит только уступить - и посмотрите, что будет через несколько месяцев!
   Она решительно прервала молчание:
   - Между прочим, жилье я нашла: такая смешная квартирка, раньше там была антикварная лавка. А еще раньше - конюшни.
   - Недурно. А когда вы перебираетесь? - спросил он нетерпеливо.
   - На той неделе,
   - Могу я вам чем-нибудь помочь?
   - Да, если вы сумеете выкрасить стены клеевой краской.
   - Сумею! Я красил на Цейлоне. Я перекрашивал свое бунгало два или три раза.
   - Только нам придется работать по вечерам... из-за моей службы.
   - А как ваш патрон? Порядочный человек?
   - Очень, и к тому же влюблен в мою сестру, - во всяком случае, мне так кажется.
   - О! - недоверчиво произнес Крум.
   Клер улыбнулась, его мысль была ясна: "Может ли хоть один мужчина, который каждый день видит вас, влюбиться в другую?"
   - Когда же мы начнем?
   - Если хотите - завтра вечером. Адрес такой: Мелтон-Мьюз, дом два, за Малмсбери-сквер. Я утром достану краску, и мы начнем с верхней комнаты. Ну, скажем, в шесть тридцать?
   - Великолепно!
   - Но только, Тони, будьте паинькой... "Жизнь реальна, жизнь сурова".
   Грустно усмехнувшись, он прижал руку к сердцу.
   - А теперь вам пора уходить. Я провожу вас вниз и посмотрю, вернулся ли дядя.
   Молодой человек встал.
   - Что нового с Цейлона? - отрывисто спросил он. - Вас тревожат?
   Клер пожала плечами.
   - Пока еще ничего не произошло.
   - Но это долго продолжаться не может. Вы что-нибудь надумали?
   - Думать тут не приходится. Весьма возможно, что он вообще ничего не предпримет.
   - Я не могу вынести, что вы... Он остановился. - Пойдемте, - сказала Клер и повела его вниз.
   - Як вашему дяде уже не зайду, - заметил Крум. - Значит, завтра, в половине седьмого.
   Он поднес ее руку к губам и направился к двери. Затем еще раз обернулся. Она стояла, слегка склонив голову набок, и улыбалась. Крум вышел, уже ничего не соображая.
   Молодой человек, внезапно пробудившийся среди голубей Киферы, впервые ощутивший тот таинственный магнетизм, который исходит от так называемых "соломенных вдов", и вынужденный, вследствие предрассудков или укоров совести, держаться в стороне от такой "вдовы", бесспорно, заслуживает сожаления: не он избрал свою судьбу. Она настигла его, как тать в нощи, внезапно обесценив для него все прочие жизненные интересы. Это своего рода наваждение, при котором обычные склонности и влечения уступают место восторженной тоске. Тогда заповеди - вроде "не прелюбодействуй", "не пожелай жены ближнего" и "блаженны чистые сердцем" - начинают звучать как-то особенно отвлеченно. Крум воспитывался по школьному звонку и по принципу: "Живи, как велят". Теперь он понимал всю несостоятельность этого принципа. А что здесь велят? Есть прелестная молодая женщина, сбежавшая от мужа (который на семнадцать лет старше ее), потому что он вел себя, как скотина; правда, она этого не говорила, но Тони уверен, что это так. И есть он сам, безусловно в нее влюбленный; и он нравится ей, правда, по-другому, но все же нравится, насколько это сейчас возможно. А впереди - ничего, кроме совместных чаепитий! И любовь пропадает даром - в этом было что-то прямо кощунственное.