Страница:
Троица прибывших ранее заметно оживилась, приникнув к ограждению своих кроватей.
Во время короткой потасовки, в результате которой правый глаз Фузимира украсился синяком, выяснилось неожиданное обстоятельство: у беззащитного слабака нашелся защитник – единоутробный брат Казимир. И если на правах близкого родственника Казимир мог себе позволить отпустить брату оплеуху, то разрешать подобные вольности чужому человеку он никак не собирался.
Туповатый Доби не успел даже удивиться тому факту, что в Башню забрали сразу двоих родных братьев. Из его глаз полетели искры, а большая часть светильников вдруг разом погасла. В полутьме послышались звуки сочных плюх, громко взвизгнул пострадавший Фузимир, и кто-то пробежал по щеке Доби, пыхтя как перекормленный боров.
Доби попытался отползти на коленях, но его настигли, прижали к полу, и жесткие руки вцепились толстяку в волосы. Придавленный Доби судорожно задергался, но добился только того, что нечаянно подставил собственную голову под чей-то костлявый зад.
Затрещала кровать. Доби дернулся изо всех сил. Это стоило ему нескольких прядей волос, дополнительной оплеухи и случайных царапин, но он все же обрел желанную свободу.
Круша на пути мебель, толстяк подхватил кого-то, показавшегося ему на ощупь Казимиром, и принялся долбить с размаху о стену. Он остановился только тогда, когда комната озарилась ярким светом факела. Над ним стоял Хендрик.
– Остановись, задира! Хватит уже! – укоризненно сказал он. – И отпусти моего слугу. Он ни в чем не виноват.
– Мне неинтересно слушать глупости от богатеньких сынков в шелковых мантиях! —возбужденно начал Доби и осекся. – Э?
Только сейчас он увидел, что целый и невредимый Казимир стоит рядышком и многообещающе ухмыляется. Жертвой же толстяка оказался совершенно безобидный рыжий Филипп – исцарапанный, помятый, но так и не выпустивший из рук свое имущество – папку на веревочных тесемках.
– А на ощупь как Казимир, – смущенно пробормотал Доби, моментально утрачивая боевой задор, возвращая свою случайную жертву в вертикальное положение и отряхивая дрожащими руками. На самого Казимира, приближающегося к нему с неотвратимостью разъяренного быка, он старался не смотреть. Как и на его подбитого косоглазого братца, застывшего в углу немым упреком.
Неизвестно, чем бы закончился поединок, но в кульминационный момент тесемки на папке в руках все еще трясущегося Филиппа разошлись, и на пол спикировала стайка рисунков. Натолкнувшись взглядом на верхний лист, Казимир резко затормозил.
– Что это? – выдавил он из себя тоном человека, узревшего пред собой не то божественное откровение, не то неописуемую жуть.
– Мама... – грустно пояснил Филипп, рассматривая свою куртку, которая в результате нападения Доби распалась на составные части: рукава отдельно, пуговицы на полу, правая пола висит на нитке.
– Мама?! А вот это круглое, желтое из ее рта...
– Это зубы. Мама недавно поставила коронки – чистое золото. Красиво, правда? Я сразу решил запечатлеть на память. Думал, она в спальне повесит, но она почему-то отказалась, – меланхолично сообщил слуга и повернулся к хозяину. – А вам нравится, пан Хендрик?
– Как тебе сказать... Голубое это, как я понимаю, глаза?
– Брови. Глаза – вот это черное.
– Каждый карата по два, не больше, – пробормотал Хендрик. – А за спиной мамы закат?
– Это наш дом.
Изо рта Казимира вылетел странный булькающий звук. Покорно ожидающий справедливого возмездия Доби с удивлением понял, что тот смеется. Минуту спустя к толстяку присоединились остальные. Даже троица прибывших ранее отбросила церемонии и покинула свои кровати, став в общее кольцо любопытствующих. Хендрик поднял с пола следующую картинку и недоумевающе покрутил в руках. Филипп, от такого внимания к своей скромной персоне перестав дышать и, кажется, моргать, гордо пояснил:
– Натюрморт с грушами и бабочкой. Только вы вверх ногами держите, надо перевернуть.
Казимир буквально захлебнулся кашлем и в порыве внезапно возникших дружеских чувств прислонился к Доби, которого совсем недавно собирался размазать по стенке.
Хендрик бережно сложил рисунки стопкой и вручил слуге.
– Держи. Знаешь, Филя, в городке Дольчезадо, откуда я родом, есть одна легенда. У нас говорят, что при рождении некоторых детей посещает крестная фея. Невидимая, она наблюдает за появлением ребенка на свет и награждает его напутственным поцелуем. Тот, кого она поцелует в ушко, станет талантливым музыкантом или композитором. В шейку – великим певцом или оратором, в пальчик – мастером на все руки. Тот, кого она одарит поцелуем в глазки, вырастает художником.
Внимающий рассказу Филипп смущенно зарделся.
– Значит, меня она поцеловала в глазки? – уточнил он.
Хендрик покосился на уголок портрета мамы, торчащего из папки.
– Прости за откровенность, но, по-моему, она тебя в глазки укусила... Груши с натюрморта похожи на утопленников, а лицом бабочки можно пугать непослушных детей. Таких созданий, как ты рисуешь, на свете просто не бывает. Только не обижайся, ладно?
Слуга с каменным выражением убрал рисунки в тумбочку и натянуто улыбнулся:
– Ладно.
– Тогда в столовую! – торжественно провозгласил Хендрик, бодро взмахивая подолом мантии и любуясь блеском шелка. – Нет, ну до чего удобная одежда у колдунов, оказывается: не жмет, не натирает! Носил бы и носил! Пошли, Филя...
Тихий вздох грустно искривленного прозрачного рта, высунувшегося из каменной стены, остался никем не услышанным. Призрак огляделся и, убедившись, что комната пуста, неспешно полетел в сторону аварийной лестницы, время от времени позвякивая цепями.
За кадром
Вернувшаяся Вторая была серьезной и щеголяла новенькой формой. Однако я заметил, что в вырезе куртки мелькает белый кружевной бюстгальтер – припрятанный остаток костюма невесты. От избытка чувств она залихватски подпрыгнула, щелкнув хвостом и приложив руку к черной металлической каске. Еще одну точно такую же каску напарница держала под мышкой.
– Прибыла!
– Явилась, – поправил я, поглаживая на прощанье ладонью шелковый костюм. Повесив пиджак на плечики, я с грустью потянулся за полевым комбинезоном. – Прибывают солдаты, а черти являются.
Напарница послушно закивала и любезно помогла мне пристроить в специальном ящике несгораемую сигару. Сама-то она несгораемая, а все вокруг обычное. Если хоть одна искра попадет на вешалки с тряпками – конец костюмам. Пока я обряжался в опостылевший полевой комбинезон, проснулся куратор.
– Штиблеты! – напомнил он.
Я прихлопнул ладонью липучки на груди и демонстративно аккуратно поставил обувь на полку.
– Трусы-стринги! – не унимался ехидный голос.
В который раз я пожалел, что полевым работникам строжайше запрещено встречаться со своими кураторами лично. Попадись мне сейчас этот ревнитель порядка – надел бы ему злосчастные стринги на голову– пусть подавится.
Под смеющимся взглядом напарницы я зашел за ширму, где поменял шелковое белье на обычное «семейное», кинул трусы в корзину с грязной одеждой и поправил воротник.
– Давай яйцо, – буркнул я, появляясь пред светлыми очами напарницы, в которых плясали целые полчища чертиков, прошу прощения за каламбур.
Вторая с готовностью протянула каску, на дне которой что-то перекатывалось.
– Это красное? – Я с сомнением оглядел неровное яйцо, один бок которого полыхал алым пожаром, а другой отливал безмятежной синевой. В моей практике опыта закладки яиц еще не было, этим обычно Третий занимается.
– Других не было, – доложила Вторая.
– Странно. Даже не знаю...
– А что странного? Яйцо как яйцо! – возмущенно заорали из приемника. – Ох и работнички! Плохому танцору... гм... Нечего на зеркало пенять, если своя рожа крива, – знаешь такую поговорку?
– При чем здесь это? – удивилась Вторая.
– Товарищ куратор! Оно некондиционное! – прошипел я в самый микрофон. – Цвет не по норме
– Сам ты некондиционный! – обиделся администратор. – Готовить материал под закладку – дело сотрудников инкубатора! А ваше дело маленькое: бери и неси! Все поняли?
Конечно, поняли. Как не понять?
– Есть брать и нести, – буркнул я, перекладывая яйцо в специальный контейнер и надевая на голову каску.
– Может, все-таки вернуться в инкубатор и попросить заменить? – чувствуя себя виноватой, шепотом спросила Вторая. – Поплакать...
– У нас не рай, чтобы просить! – стараясь кричать в самый микрофон, чтобы у куратора уши заложило, отрезал я. – У нас четкая дисциплина и строгая субординация! У тебя случайно при рождении не было зачаточных крылышек? Операции по удалению не проделывала? Рога не протезные?
– А разве такое можно? – поразилась Вторая.
Я тоже поразился, что в наше просвещенное время остались отдельные личности, живущие как в небесах на сахарном облачке. Не удивлюсь, если этот так называемый полевой работник верит в Санта-Клауса и зубную фею. Кстати, теперь понятна странная тяга напарницы к белому цвету и кружавчикам..
Приложив палец к губам, я молниеносным скользящим движением, вроде нечаянно, выключил микрофон.
– Все можно, если очень хочется, – многозначительно вздохнул я, наклоняясь на всякий случай к оттопыренному уху напарницы. – До моего ранга дорастешь, еще не то узнаешь. Такие умельцы попадаются – у самых крепких ангелов песня в горле застревает, и нимб дыбом встает. Вырастает какой-нибудь умник и заявляет опекунам: так и так, ощущаю себя не тем, кем рожден. Запишите меня к добренькому дяденьке доктору на операцию по перемене сущности на противоположную.
– И среди чертей есть такие? – открыла рот Вторая.
– Есть и такие, что по три раза туда и обратно перекидываются. По долгу службы. Разведчик – может, слышала такое слово? Говорят, что даже САМ... гм...
В приемнике глухо зашуршало.
– Ладно, хватит лясы точить, – опомнился я. – Лезь в кресло. Будешь вторым пилотом.
– Могу и первым, – с гордостью чайника, только-только получившего права, сказала Вторая.
Ну-ну.
Двигатель обиженно заржал, словно под обшивкой прятались лошадиные силы в натуральном, так сказать, виде. Вторая с остервенением тыкала ключом зажигания в замок. Я, скрестив на груди руки, надел на лицо маску безмятежного спокойствия и ждал, когда ей это надоест.
Красавице невдомек, что капсула старенькая, казенная; что за ее рулем пересидело чертей больше, чем кудряшек у нее на голове, и что каждый водитель был со своими заморочками. Один резко рвет с места, другой полчаса ковыряется в замке, третий любит газовать на повороте, четвертый за птицами гоняется.
Наконец Вторая дрожащими руками протянула ключ мне.
– Будь проклят тот день...
– Когда мы сели за баранку этого пылесоса, – поддержал я, перегибаясь через ее круглые колени.
Потом небрежно под углом тринадцать градусов вставил ключ в замок, чуть раскачал, поднажал, одновременно пнул хвостом педаль газа и пристукнул кулаком по панели.
Двигатель послушно заурчал, набирая обороты. Под восхищенные вздохи и визг Второй капсула с прозрачными стенками стремительно пронеслась сквозь толщу земных пород, виляя боками. Дама за рулем – что еще скажешь! Если бы не мои крики «Стой!», «Стой!», мы бы проехали твердь насквозь и выпрыгнули где-нибудь в открытом космосе.
Наконец транспортное средство замедлило свой ход, точнехонько на уровне воды под рекой. Сквозь пол капсулы было видно, что глубина подземного озера значительная, но кристальная чистота воды, отфильтрованной множеством слоев известняка, позволяла видеть даже мельчайшие трещинки на дне.
Вторая только ахнула, и было отчего.
Величественно возвышающиеся по сторонам известковые колонны придавали подземной пещере торжественность тронного зала. На шум изо всех щелей выползли зрители, точнее, слушатели – прозрачные безглазые протеи. Похожие на маленьких дракончиков, они облепили сталагмиты и навострили ушки, прислушиваясь к происходящему. Маленький пещерный сверчок торопливо подбежал к капсуле и ощупал ее длинными усиками. Разочаровавшись в съедобности добычи, он, однако, не убежал, а остался сидеть неподалеку, обиженно поскрипывая.
Мимо меня медленно проплыл в воздухе задремавший от безделья полузакрытый «глаз».
Лирическое отступление.
Все, что происходит в нашем мире, фиксируется с помощью парящих в воздухе «глаз». Люди не в состоянии заметить их, хотя иногда «глаза» подлетают к самому носу объекта, чтобы запечатлеть крупным планом мимику лица или мелкие движения рук. Считается, что «глаза» видят все, хотя, по-моему, это метафора. Угол качественного сферического обзора стандартного «глаза» не более ста пятидесяти градусов, а уж в плохую погоду или в темноте качество передаваемого им изображения падает настолько, что просмотр материала превращается в увлекательный процесс сродни игре в шарады.
Говорят, что где-то в межпространстве существует огромное Всевидящее Око, к которому стекается вся информация от миллиардов маленьких «глаз». Оно видит мир целиком и сразу, панорамно-развернутым в плоский блин, на котором постоянно дерутся, мирятся, рождаются и умирают люди. Но лично я ни разу не видел эту машину и потому имею некоторые сомнения в подлинности слухов.
Вот рядовые «глаза» вполне реальны.
Я щелкнул пальцем по задремавшему «глазу», и он поспешно раскрыл веки как можно шире, притворяясь, что «сна ни в одном глазу».
– Ой, какой миленький сталактитик! – восхитилась Вторая, пихая меня локтем в бок, – Как здесь красиво!
– Действительно, удачное место для закладки, – великодушно согласился я, доставая контейнер. – И русло реки прямо над нами. Клади острым концом на север.
Напарница кивнула, бережно взяла яйцо и с неожиданной силой начала пихать его в ямку, явно не подходящую по размеру. Залюбовавшись ее прелестно закушенной от досады губкой, я чуть не допустил катастрофу.
– Что ты делаешь? – заорал я, опомнившись. – Где твой материнский инстинкт, идиотка? Ты что – подушку перьями набиваешь? Это же скорлупа! Она хрупкая! Доставай теперь его оттуда! Да не так! Бережно!
По понятиям моей помощницы оказалось, что бережно – это выковыривать ногтями. Вырвав у нее из рук драгоценное яйцо (надеюсь, змееныш внутри не очень пострадал), я стал аккуратно пристраивать его на более подходящее ложе. А Вторая тут же начала командовать:
– Пятый! Что же ты так резко? Раскокаешь к ангелам собачьим! Вот так, осторожненько, осторожненько, в это углубление. Балда! Север не там!
– Но разве это не тупой конец? – пропыхтел я.
– Сам ты тупой! Это острый! Или то острый? Нет, все-таки этот. А может, и тот... Ангелы разбери эти яйца! Клади, как есть уже, а то в руках перегреешь!
– А если это не та сторона?
– Плевать! Заведующий инкубатором выдал мне такое яйцо? Выдал! Вот пускай и отвечает! Аминь!
На этой оптимистичной нотке мы и закончили процесс закладки.
Яйцо, уютно устроившееся во впадине, как в гнезде, тускло отсвечивало в полутьме голубым светом.
– Гм! – раздалось в приемнике. – Заложили?
– Заложили! – хором ответили мы.
– Отмечаю в журнале: первый этап операции завершен, – сразу подобрел куратор. – А почему стоим и сопим, ребятки? Полдень на носу, пора тело чертенка забирать. Судя по координатам высадки, оно должно быть где-то неподалеку.
Вторая поспешно занесла стройную ногу, обутую в короткий сапожок на шпильке, над люком капсулы, но я не спешил. Насколько я изучил администраторов, они любят немного сэкономить. Особенно за наш счет. И точно!
– Нечего казенное топливо зря палить, – строго сказал куратор. – Его и так не хватает постоянно. Тут от поверхности всего ничего, давайте своим ходом.
Вторая молча сжала челюсти, но послушно убрала ногу со ступеньки и задраила люк капсулы.
Ни я, ни она, ни даже администратор тогда не услышали, как в тишине подземной пещеры что-то тихо прозвенело.
Только сейчас, на экране, я увидел, как во впадину с яйцом с потолка низвергается настоящий золотой дождь: раз, два, три, четыре... ровно шестьдесят семь круглых монет налипли на скорлупу, словно мухи на липучку. Острый конец яйца вытянулся еще острее мелко задрожал, словно принюхиваясь, и... деньги исчезли, просочившись сквозь скорлупу!
Вот она, первая ошибка! А ведь заметь мы тогда... но наши прямые гордые спины, к сожалению, не имеют глаз.
– Ты смотри, аккуратнее приземляйся, – предупредил я напарницу. – Все-таки вслепую летим. Мало ли что там на поверхности...
Как в воду глядел!
Я вывернулся из земли наподобие дождевого червяка и плавно опустился на кочку, рядом с которой уже расположился какой-то горожанин. Судя по безмятежной позе, он сладко дрых, но с пробуждением бедняге явно не повезло. Не успел он даже мявкнуть, как со скоростью сбитого дракона на него с неба спикировала Вторая.
– Поздравь с мягкой посадкой! – радостно проорала она, притоптывая каблуком по щеке несчастного.
– Сойди с чужого лица! – строго сказал я.
– Какого еще... ой! – взвизгнула напарница и столь резво отскочила в сторону, что чуть не сломала при этом обе ноги. На нее грустно уставился остекленевший глаз горожанина. – Он мертв?! – с возмущением повернулась ко мне Вторая.
– Теперь да, – подчеркнув слово «теперь», язвительно заметил я, указывая на неподвижное тело. – Четыре пуда живого веса, да еще на шпильках, которыми можно дырки в камнях протыкать – это тебе не шутка.
– Но я же нечаянно! – воззвала к моему чувству справедливости Вторая. – Ты же видел, что я не нарочно!
– Успокойся, – прервал я бесконечный поток извинений, наклоняясь к трупу, чтобы осмотреть его. – Странный мужчина. Отправился босиком на берег реки в дорогой одежде, которая местами протерта до дыр. Особенно внутри бедер и на заднице – словно он целыми днями из седла не вылезал. Хотя ни седла, ни транспортного средства, на котором это самое седло могло быть надето, поблизости не наблюдается. В довершение всего в кулаке бумага какая-то... О-о... Сдается мне, детка, что его лишили жизни еще до твоего приземления. Совсем холодный... Куратор!
– Слышу, – немедленно отозвался наушник. – Ты насчет тела? Как раз смотрю запись. Это Генрих, вестник с письмом от господина Великого Герцога, последние двое суток скакал практически без продыху. Должен был сообщить Наместнику, что Герцог уже на полпути к родному городу, но не успел – бедного Генриха внезапно убили и ограбили. Если не поленишься перевернуть тело на спину, сможешь полюбоваться кинжалом с серебряной рукояткой, торчащим под сердцем, и получишь большое эстетическое удовольствие. Работа оружейника Ганца из Западного квартала, четыре паунда, убийца не успел вытащить оружие из раны, так как его спугнули.
– Ничего нет, – доложил я, перевернув тело и обнаружив в груди только темную от засохшей крови рану.
– Значит, тот, кто спугнул убийцу, ограбил Генриха еще раз – забрал у него кинжальчик! – радостно подытожил куратор. – Да... катастрофически растет уровень преступности в городе... С другой стороны, правильно: с какой стати серебряными кинжалами разбрасываться? Хоть кому-то пригодится.
– Отвратительная профессия – вестник, – тут же влезла с комментарием напарница, сверкая повлажневшими и вновь поголубевшими глазами. – Отвратительная и очень опасная! Бедняга спешил, ехал, весь запарился, вез письмо, а тут...
– Воры, убийцы, да еще и ты ему на голову, – поддержал я. – Куратор! Наверное, стоит пробить Генриха по картотеке: наш, не наш?
– Минутку!
Голос куратора вновь возник в наушнике после недолгой паузы, во время которой Вторая обиженно кривила губы.
– Не наш, – с явным сожалением сказал он. – Оставьте как есть, пусть Положительные сами разбираются.
– Но на нем мои следы! – запаниковала напарница, моментально прекратив дуться и бросая на меня полные отчаяния взгляды. – На щеках!
– Откуда? – изумился куратор и, отсмеявшись после моих сбивчивых пояснений, велел: – Ладно. Столкните в воду, и дело с концом.
Про письмо я вспомнил с опозданием, когда поверхность воды успела разойтись кругами над мертвым вестником и опять разгладиться. Вдалеке одинокой кувшинкой плыл клочок бумаги – не доставленная адресату весть. Ну и ладно, значит, не судьба.
Понукаемые криками куратора «Скорей, скорей!», мы с напарницей взялись за руки и со всей скоростью, на которую были способны, рванули к заданному участку, где нужно было забрать тело чертенка. Кажется, даже рекорд мимоходом (точнее, мимолетом) поставили. Приглядываясь к мерно пыхтящей рядом Второй, я уже мысленно прикидывал, куда бы мне пригласить ее после триумфального возвращения на базу, но, как оказалось, поспешил.
Чертенка на месте не было.
Стянув с макушек каски и свесив языки набок, мы не менее десяти раз обежали участок, заглядывая под каждый куст, но искомое тело так и не обнаружили.
– Странно, – задумался я, приваливаясь к дырявому забору. – Первый случай в моей практике, чтобы скончавшийся младенец испарился бесследно.
– А он точно был мертвый? – осторожно поинтересовалась Вторая.
– Мертвее не придумаешь, иначе автоматика не выкинула бы его. Последняя девятая жизнь теплилась. В лучшем случае он мог доползти от этого забора до ступенек. Если, конечно, не присосался к какому-то человеческому объекту и не протянул еще минут двадцать за счет его эмоций. Но это вряд ли.
– Может, кто-то нашел его и похоронил? – предположила напарница.
– Ты слишком хорошо думаешь о людях, детка. Я скорее поверю, что кто-то нашел его и выкинул на помойку. Хотя как его могли найти? Он же еще совсем невидимый!
– И что в таком случае полагается делать? – растерянно спросила Вторая, хлопая ресницами.
Оказывается, работники начального ранга везде одинаковы – хоть в провинции, хоть в столице. Никакого опыта, никакой логики, сплошные эмоции. Дослужившиеся хотя бы до третьего ранга прекрасно знают, что делать в сомнительных случаях: первым делом переложить ответственность с себя на кого-то другого.
– Пусть куратор решает, – осторожно сказал я и доложил в микрофон: – База! База! Мы на месте. Тело не найдено. Дальнейшие действия полностью на ваше усмотрение. Со своей стороны предлагаем проверить координаты жетона еще раз. Его номер 666/ 354-7.
– Зачем? – одними губами спросила Вторая.
– Вдруг бедолагу ветром унесло, – так же беззвучно ответил я.
Город. Трактир Солли
Сухая листва тихо шуршала, потревоженные мураши беспокойно метались вокруг. Комочки земли мягко ссыпались в большую ладонь, постепенно открывая потайную ямку в корнях винограда. Оскар огляделся еще раз – никого – и продолжил копать.
Кажется, сегодня утром у него от радости помутились мозги. Иначе чем объяснить совершенную глупость?
Вместо того чтобы отнести деньги наверх или просто схоронить на себе, Оскар вдруг занервничал и в припадке осторожности спрятал кошель во внутреннем дворике трактира. Деньги буквально жгли руки, и он (вот болван!) зарыл их в землю, как собака зарывает сахарную кость, инстинктивно.
Это было по меньшей мере странно, ведь раньше импульсивные поступки не были ему свойственны, скорее, наоборот. Правда, и сердце прежде не беспокоило так часто, как сегодня: ноет и ноет, прямо беда.
Уже перед самым отъездом племянника Оскару пришло в голову, что нужно на всякий случай (тьфу-тьфу, чтобы не накаркать!) предупредить о деньгах Хендрика, и он тихо шепнул ему «Под виноградом», не останавливаясь на лишних подробностях. Хитрый племянничек в случае чего и сам догадается.
Еще одна горсть – и рука Оскара наткнулась на замшу.
Выковырнув из тайника кошелек, он отряхнул его запачканные бока и некоторое время любовался, не открывая, пока в душу не закралась некоторая тревога. Пузатый мешочек выглядел сейчас, как бы это сказать... немного-исхудавшим.
Чуткое ухо Оскара уловило еле слышное скрипение. Испуганный дипломат оглянулся – во внутреннем дворе было по-прежнему пусто. Кучи непонятного хлама да могучие сорняки, пробивающиеся сквозь мусор, – и ни одной живой души. Спрашивается, кто скрипел? Ведь сюда даже окна не выходили, кроме единственного узкого окошка, но это окно было вне подозрений: оно было прорезано в стене комнаты, которую выделил Оскару хлебосольный трактирщик.
Скрип-скрип-скрип...
Оскар вскинул голову вверх и рассмеялся от облегчения: всего лишь несмазанный флюгер!
Быстро закидав ямку землей и небрежно присыпав листьями, дипломат прижал имущество к груди и резвой рысью покинул двор. Оказавшись в своей комнате, он нетерпеливо вывернул мешочек и начал считать. Раз, другой, третий...
Даже с учетом погрешности на дрожащие пальцы денег было мало. Девять, десять, одиннадцать, двенадцать медных сентаво, три золотые монетки и... все. То есть как это все?!
Нет, этого просто не может быть! Ведь он лично принял из рук Солли кошелек, в котором было семьдесят семь монет! За вычетом денег, отданных с собой Хендрику, их должно быть никак не меньше семидесяти! Где же остальное?!
Во время короткой потасовки, в результате которой правый глаз Фузимира украсился синяком, выяснилось неожиданное обстоятельство: у беззащитного слабака нашелся защитник – единоутробный брат Казимир. И если на правах близкого родственника Казимир мог себе позволить отпустить брату оплеуху, то разрешать подобные вольности чужому человеку он никак не собирался.
Туповатый Доби не успел даже удивиться тому факту, что в Башню забрали сразу двоих родных братьев. Из его глаз полетели искры, а большая часть светильников вдруг разом погасла. В полутьме послышались звуки сочных плюх, громко взвизгнул пострадавший Фузимир, и кто-то пробежал по щеке Доби, пыхтя как перекормленный боров.
Доби попытался отползти на коленях, но его настигли, прижали к полу, и жесткие руки вцепились толстяку в волосы. Придавленный Доби судорожно задергался, но добился только того, что нечаянно подставил собственную голову под чей-то костлявый зад.
Затрещала кровать. Доби дернулся изо всех сил. Это стоило ему нескольких прядей волос, дополнительной оплеухи и случайных царапин, но он все же обрел желанную свободу.
Круша на пути мебель, толстяк подхватил кого-то, показавшегося ему на ощупь Казимиром, и принялся долбить с размаху о стену. Он остановился только тогда, когда комната озарилась ярким светом факела. Над ним стоял Хендрик.
– Остановись, задира! Хватит уже! – укоризненно сказал он. – И отпусти моего слугу. Он ни в чем не виноват.
– Мне неинтересно слушать глупости от богатеньких сынков в шелковых мантиях! —возбужденно начал Доби и осекся. – Э?
Только сейчас он увидел, что целый и невредимый Казимир стоит рядышком и многообещающе ухмыляется. Жертвой же толстяка оказался совершенно безобидный рыжий Филипп – исцарапанный, помятый, но так и не выпустивший из рук свое имущество – папку на веревочных тесемках.
– А на ощупь как Казимир, – смущенно пробормотал Доби, моментально утрачивая боевой задор, возвращая свою случайную жертву в вертикальное положение и отряхивая дрожащими руками. На самого Казимира, приближающегося к нему с неотвратимостью разъяренного быка, он старался не смотреть. Как и на его подбитого косоглазого братца, застывшего в углу немым упреком.
Неизвестно, чем бы закончился поединок, но в кульминационный момент тесемки на папке в руках все еще трясущегося Филиппа разошлись, и на пол спикировала стайка рисунков. Натолкнувшись взглядом на верхний лист, Казимир резко затормозил.
– Что это? – выдавил он из себя тоном человека, узревшего пред собой не то божественное откровение, не то неописуемую жуть.
– Мама... – грустно пояснил Филипп, рассматривая свою куртку, которая в результате нападения Доби распалась на составные части: рукава отдельно, пуговицы на полу, правая пола висит на нитке.
– Мама?! А вот это круглое, желтое из ее рта...
– Это зубы. Мама недавно поставила коронки – чистое золото. Красиво, правда? Я сразу решил запечатлеть на память. Думал, она в спальне повесит, но она почему-то отказалась, – меланхолично сообщил слуга и повернулся к хозяину. – А вам нравится, пан Хендрик?
– Как тебе сказать... Голубое это, как я понимаю, глаза?
– Брови. Глаза – вот это черное.
– Каждый карата по два, не больше, – пробормотал Хендрик. – А за спиной мамы закат?
– Это наш дом.
Изо рта Казимира вылетел странный булькающий звук. Покорно ожидающий справедливого возмездия Доби с удивлением понял, что тот смеется. Минуту спустя к толстяку присоединились остальные. Даже троица прибывших ранее отбросила церемонии и покинула свои кровати, став в общее кольцо любопытствующих. Хендрик поднял с пола следующую картинку и недоумевающе покрутил в руках. Филипп, от такого внимания к своей скромной персоне перестав дышать и, кажется, моргать, гордо пояснил:
– Натюрморт с грушами и бабочкой. Только вы вверх ногами держите, надо перевернуть.
Казимир буквально захлебнулся кашлем и в порыве внезапно возникших дружеских чувств прислонился к Доби, которого совсем недавно собирался размазать по стенке.
Хендрик бережно сложил рисунки стопкой и вручил слуге.
– Держи. Знаешь, Филя, в городке Дольчезадо, откуда я родом, есть одна легенда. У нас говорят, что при рождении некоторых детей посещает крестная фея. Невидимая, она наблюдает за появлением ребенка на свет и награждает его напутственным поцелуем. Тот, кого она поцелует в ушко, станет талантливым музыкантом или композитором. В шейку – великим певцом или оратором, в пальчик – мастером на все руки. Тот, кого она одарит поцелуем в глазки, вырастает художником.
Внимающий рассказу Филипп смущенно зарделся.
– Значит, меня она поцеловала в глазки? – уточнил он.
Хендрик покосился на уголок портрета мамы, торчащего из папки.
– Прости за откровенность, но, по-моему, она тебя в глазки укусила... Груши с натюрморта похожи на утопленников, а лицом бабочки можно пугать непослушных детей. Таких созданий, как ты рисуешь, на свете просто не бывает. Только не обижайся, ладно?
Слуга с каменным выражением убрал рисунки в тумбочку и натянуто улыбнулся:
– Ладно.
– Тогда в столовую! – торжественно провозгласил Хендрик, бодро взмахивая подолом мантии и любуясь блеском шелка. – Нет, ну до чего удобная одежда у колдунов, оказывается: не жмет, не натирает! Носил бы и носил! Пошли, Филя...
Тихий вздох грустно искривленного прозрачного рта, высунувшегося из каменной стены, остался никем не услышанным. Призрак огляделся и, убедившись, что комната пуста, неспешно полетел в сторону аварийной лестницы, время от времени позвякивая цепями.
За кадром
Вернувшаяся Вторая была серьезной и щеголяла новенькой формой. Однако я заметил, что в вырезе куртки мелькает белый кружевной бюстгальтер – припрятанный остаток костюма невесты. От избытка чувств она залихватски подпрыгнула, щелкнув хвостом и приложив руку к черной металлической каске. Еще одну точно такую же каску напарница держала под мышкой.
– Прибыла!
– Явилась, – поправил я, поглаживая на прощанье ладонью шелковый костюм. Повесив пиджак на плечики, я с грустью потянулся за полевым комбинезоном. – Прибывают солдаты, а черти являются.
Напарница послушно закивала и любезно помогла мне пристроить в специальном ящике несгораемую сигару. Сама-то она несгораемая, а все вокруг обычное. Если хоть одна искра попадет на вешалки с тряпками – конец костюмам. Пока я обряжался в опостылевший полевой комбинезон, проснулся куратор.
– Штиблеты! – напомнил он.
Я прихлопнул ладонью липучки на груди и демонстративно аккуратно поставил обувь на полку.
– Трусы-стринги! – не унимался ехидный голос.
В который раз я пожалел, что полевым работникам строжайше запрещено встречаться со своими кураторами лично. Попадись мне сейчас этот ревнитель порядка – надел бы ему злосчастные стринги на голову– пусть подавится.
Под смеющимся взглядом напарницы я зашел за ширму, где поменял шелковое белье на обычное «семейное», кинул трусы в корзину с грязной одеждой и поправил воротник.
– Давай яйцо, – буркнул я, появляясь пред светлыми очами напарницы, в которых плясали целые полчища чертиков, прошу прощения за каламбур.
Вторая с готовностью протянула каску, на дне которой что-то перекатывалось.
– Это красное? – Я с сомнением оглядел неровное яйцо, один бок которого полыхал алым пожаром, а другой отливал безмятежной синевой. В моей практике опыта закладки яиц еще не было, этим обычно Третий занимается.
– Других не было, – доложила Вторая.
– Странно. Даже не знаю...
– А что странного? Яйцо как яйцо! – возмущенно заорали из приемника. – Ох и работнички! Плохому танцору... гм... Нечего на зеркало пенять, если своя рожа крива, – знаешь такую поговорку?
– При чем здесь это? – удивилась Вторая.
– Товарищ куратор! Оно некондиционное! – прошипел я в самый микрофон. – Цвет не по норме
– Сам ты некондиционный! – обиделся администратор. – Готовить материал под закладку – дело сотрудников инкубатора! А ваше дело маленькое: бери и неси! Все поняли?
Конечно, поняли. Как не понять?
– Есть брать и нести, – буркнул я, перекладывая яйцо в специальный контейнер и надевая на голову каску.
– Может, все-таки вернуться в инкубатор и попросить заменить? – чувствуя себя виноватой, шепотом спросила Вторая. – Поплакать...
– У нас не рай, чтобы просить! – стараясь кричать в самый микрофон, чтобы у куратора уши заложило, отрезал я. – У нас четкая дисциплина и строгая субординация! У тебя случайно при рождении не было зачаточных крылышек? Операции по удалению не проделывала? Рога не протезные?
– А разве такое можно? – поразилась Вторая.
Я тоже поразился, что в наше просвещенное время остались отдельные личности, живущие как в небесах на сахарном облачке. Не удивлюсь, если этот так называемый полевой работник верит в Санта-Клауса и зубную фею. Кстати, теперь понятна странная тяга напарницы к белому цвету и кружавчикам..
Приложив палец к губам, я молниеносным скользящим движением, вроде нечаянно, выключил микрофон.
– Все можно, если очень хочется, – многозначительно вздохнул я, наклоняясь на всякий случай к оттопыренному уху напарницы. – До моего ранга дорастешь, еще не то узнаешь. Такие умельцы попадаются – у самых крепких ангелов песня в горле застревает, и нимб дыбом встает. Вырастает какой-нибудь умник и заявляет опекунам: так и так, ощущаю себя не тем, кем рожден. Запишите меня к добренькому дяденьке доктору на операцию по перемене сущности на противоположную.
– И среди чертей есть такие? – открыла рот Вторая.
– Есть и такие, что по три раза туда и обратно перекидываются. По долгу службы. Разведчик – может, слышала такое слово? Говорят, что даже САМ... гм...
В приемнике глухо зашуршало.
– Ладно, хватит лясы точить, – опомнился я. – Лезь в кресло. Будешь вторым пилотом.
– Могу и первым, – с гордостью чайника, только-только получившего права, сказала Вторая.
Ну-ну.
Двигатель обиженно заржал, словно под обшивкой прятались лошадиные силы в натуральном, так сказать, виде. Вторая с остервенением тыкала ключом зажигания в замок. Я, скрестив на груди руки, надел на лицо маску безмятежного спокойствия и ждал, когда ей это надоест.
Красавице невдомек, что капсула старенькая, казенная; что за ее рулем пересидело чертей больше, чем кудряшек у нее на голове, и что каждый водитель был со своими заморочками. Один резко рвет с места, другой полчаса ковыряется в замке, третий любит газовать на повороте, четвертый за птицами гоняется.
Наконец Вторая дрожащими руками протянула ключ мне.
– Будь проклят тот день...
– Когда мы сели за баранку этого пылесоса, – поддержал я, перегибаясь через ее круглые колени.
Потом небрежно под углом тринадцать градусов вставил ключ в замок, чуть раскачал, поднажал, одновременно пнул хвостом педаль газа и пристукнул кулаком по панели.
Двигатель послушно заурчал, набирая обороты. Под восхищенные вздохи и визг Второй капсула с прозрачными стенками стремительно пронеслась сквозь толщу земных пород, виляя боками. Дама за рулем – что еще скажешь! Если бы не мои крики «Стой!», «Стой!», мы бы проехали твердь насквозь и выпрыгнули где-нибудь в открытом космосе.
Наконец транспортное средство замедлило свой ход, точнехонько на уровне воды под рекой. Сквозь пол капсулы было видно, что глубина подземного озера значительная, но кристальная чистота воды, отфильтрованной множеством слоев известняка, позволяла видеть даже мельчайшие трещинки на дне.
Вторая только ахнула, и было отчего.
Величественно возвышающиеся по сторонам известковые колонны придавали подземной пещере торжественность тронного зала. На шум изо всех щелей выползли зрители, точнее, слушатели – прозрачные безглазые протеи. Похожие на маленьких дракончиков, они облепили сталагмиты и навострили ушки, прислушиваясь к происходящему. Маленький пещерный сверчок торопливо подбежал к капсуле и ощупал ее длинными усиками. Разочаровавшись в съедобности добычи, он, однако, не убежал, а остался сидеть неподалеку, обиженно поскрипывая.
Мимо меня медленно проплыл в воздухе задремавший от безделья полузакрытый «глаз».
Лирическое отступление.
Все, что происходит в нашем мире, фиксируется с помощью парящих в воздухе «глаз». Люди не в состоянии заметить их, хотя иногда «глаза» подлетают к самому носу объекта, чтобы запечатлеть крупным планом мимику лица или мелкие движения рук. Считается, что «глаза» видят все, хотя, по-моему, это метафора. Угол качественного сферического обзора стандартного «глаза» не более ста пятидесяти градусов, а уж в плохую погоду или в темноте качество передаваемого им изображения падает настолько, что просмотр материала превращается в увлекательный процесс сродни игре в шарады.
Говорят, что где-то в межпространстве существует огромное Всевидящее Око, к которому стекается вся информация от миллиардов маленьких «глаз». Оно видит мир целиком и сразу, панорамно-развернутым в плоский блин, на котором постоянно дерутся, мирятся, рождаются и умирают люди. Но лично я ни разу не видел эту машину и потому имею некоторые сомнения в подлинности слухов.
Вот рядовые «глаза» вполне реальны.
Я щелкнул пальцем по задремавшему «глазу», и он поспешно раскрыл веки как можно шире, притворяясь, что «сна ни в одном глазу».
– Ой, какой миленький сталактитик! – восхитилась Вторая, пихая меня локтем в бок, – Как здесь красиво!
– Действительно, удачное место для закладки, – великодушно согласился я, доставая контейнер. – И русло реки прямо над нами. Клади острым концом на север.
Напарница кивнула, бережно взяла яйцо и с неожиданной силой начала пихать его в ямку, явно не подходящую по размеру. Залюбовавшись ее прелестно закушенной от досады губкой, я чуть не допустил катастрофу.
– Что ты делаешь? – заорал я, опомнившись. – Где твой материнский инстинкт, идиотка? Ты что – подушку перьями набиваешь? Это же скорлупа! Она хрупкая! Доставай теперь его оттуда! Да не так! Бережно!
По понятиям моей помощницы оказалось, что бережно – это выковыривать ногтями. Вырвав у нее из рук драгоценное яйцо (надеюсь, змееныш внутри не очень пострадал), я стал аккуратно пристраивать его на более подходящее ложе. А Вторая тут же начала командовать:
– Пятый! Что же ты так резко? Раскокаешь к ангелам собачьим! Вот так, осторожненько, осторожненько, в это углубление. Балда! Север не там!
– Но разве это не тупой конец? – пропыхтел я.
– Сам ты тупой! Это острый! Или то острый? Нет, все-таки этот. А может, и тот... Ангелы разбери эти яйца! Клади, как есть уже, а то в руках перегреешь!
– А если это не та сторона?
– Плевать! Заведующий инкубатором выдал мне такое яйцо? Выдал! Вот пускай и отвечает! Аминь!
На этой оптимистичной нотке мы и закончили процесс закладки.
Яйцо, уютно устроившееся во впадине, как в гнезде, тускло отсвечивало в полутьме голубым светом.
– Гм! – раздалось в приемнике. – Заложили?
– Заложили! – хором ответили мы.
– Отмечаю в журнале: первый этап операции завершен, – сразу подобрел куратор. – А почему стоим и сопим, ребятки? Полдень на носу, пора тело чертенка забирать. Судя по координатам высадки, оно должно быть где-то неподалеку.
Вторая поспешно занесла стройную ногу, обутую в короткий сапожок на шпильке, над люком капсулы, но я не спешил. Насколько я изучил администраторов, они любят немного сэкономить. Особенно за наш счет. И точно!
– Нечего казенное топливо зря палить, – строго сказал куратор. – Его и так не хватает постоянно. Тут от поверхности всего ничего, давайте своим ходом.
Вторая молча сжала челюсти, но послушно убрала ногу со ступеньки и задраила люк капсулы.
Ни я, ни она, ни даже администратор тогда не услышали, как в тишине подземной пещеры что-то тихо прозвенело.
Только сейчас, на экране, я увидел, как во впадину с яйцом с потолка низвергается настоящий золотой дождь: раз, два, три, четыре... ровно шестьдесят семь круглых монет налипли на скорлупу, словно мухи на липучку. Острый конец яйца вытянулся еще острее мелко задрожал, словно принюхиваясь, и... деньги исчезли, просочившись сквозь скорлупу!
Вот она, первая ошибка! А ведь заметь мы тогда... но наши прямые гордые спины, к сожалению, не имеют глаз.
– Ты смотри, аккуратнее приземляйся, – предупредил я напарницу. – Все-таки вслепую летим. Мало ли что там на поверхности...
Как в воду глядел!
Я вывернулся из земли наподобие дождевого червяка и плавно опустился на кочку, рядом с которой уже расположился какой-то горожанин. Судя по безмятежной позе, он сладко дрых, но с пробуждением бедняге явно не повезло. Не успел он даже мявкнуть, как со скоростью сбитого дракона на него с неба спикировала Вторая.
– Поздравь с мягкой посадкой! – радостно проорала она, притоптывая каблуком по щеке несчастного.
– Сойди с чужого лица! – строго сказал я.
– Какого еще... ой! – взвизгнула напарница и столь резво отскочила в сторону, что чуть не сломала при этом обе ноги. На нее грустно уставился остекленевший глаз горожанина. – Он мертв?! – с возмущением повернулась ко мне Вторая.
– Теперь да, – подчеркнув слово «теперь», язвительно заметил я, указывая на неподвижное тело. – Четыре пуда живого веса, да еще на шпильках, которыми можно дырки в камнях протыкать – это тебе не шутка.
– Но я же нечаянно! – воззвала к моему чувству справедливости Вторая. – Ты же видел, что я не нарочно!
– Успокойся, – прервал я бесконечный поток извинений, наклоняясь к трупу, чтобы осмотреть его. – Странный мужчина. Отправился босиком на берег реки в дорогой одежде, которая местами протерта до дыр. Особенно внутри бедер и на заднице – словно он целыми днями из седла не вылезал. Хотя ни седла, ни транспортного средства, на котором это самое седло могло быть надето, поблизости не наблюдается. В довершение всего в кулаке бумага какая-то... О-о... Сдается мне, детка, что его лишили жизни еще до твоего приземления. Совсем холодный... Куратор!
– Слышу, – немедленно отозвался наушник. – Ты насчет тела? Как раз смотрю запись. Это Генрих, вестник с письмом от господина Великого Герцога, последние двое суток скакал практически без продыху. Должен был сообщить Наместнику, что Герцог уже на полпути к родному городу, но не успел – бедного Генриха внезапно убили и ограбили. Если не поленишься перевернуть тело на спину, сможешь полюбоваться кинжалом с серебряной рукояткой, торчащим под сердцем, и получишь большое эстетическое удовольствие. Работа оружейника Ганца из Западного квартала, четыре паунда, убийца не успел вытащить оружие из раны, так как его спугнули.
– Ничего нет, – доложил я, перевернув тело и обнаружив в груди только темную от засохшей крови рану.
– Значит, тот, кто спугнул убийцу, ограбил Генриха еще раз – забрал у него кинжальчик! – радостно подытожил куратор. – Да... катастрофически растет уровень преступности в городе... С другой стороны, правильно: с какой стати серебряными кинжалами разбрасываться? Хоть кому-то пригодится.
– Отвратительная профессия – вестник, – тут же влезла с комментарием напарница, сверкая повлажневшими и вновь поголубевшими глазами. – Отвратительная и очень опасная! Бедняга спешил, ехал, весь запарился, вез письмо, а тут...
– Воры, убийцы, да еще и ты ему на голову, – поддержал я. – Куратор! Наверное, стоит пробить Генриха по картотеке: наш, не наш?
– Минутку!
Голос куратора вновь возник в наушнике после недолгой паузы, во время которой Вторая обиженно кривила губы.
– Не наш, – с явным сожалением сказал он. – Оставьте как есть, пусть Положительные сами разбираются.
– Но на нем мои следы! – запаниковала напарница, моментально прекратив дуться и бросая на меня полные отчаяния взгляды. – На щеках!
– Откуда? – изумился куратор и, отсмеявшись после моих сбивчивых пояснений, велел: – Ладно. Столкните в воду, и дело с концом.
Про письмо я вспомнил с опозданием, когда поверхность воды успела разойтись кругами над мертвым вестником и опять разгладиться. Вдалеке одинокой кувшинкой плыл клочок бумаги – не доставленная адресату весть. Ну и ладно, значит, не судьба.
Понукаемые криками куратора «Скорей, скорей!», мы с напарницей взялись за руки и со всей скоростью, на которую были способны, рванули к заданному участку, где нужно было забрать тело чертенка. Кажется, даже рекорд мимоходом (точнее, мимолетом) поставили. Приглядываясь к мерно пыхтящей рядом Второй, я уже мысленно прикидывал, куда бы мне пригласить ее после триумфального возвращения на базу, но, как оказалось, поспешил.
Чертенка на месте не было.
Стянув с макушек каски и свесив языки набок, мы не менее десяти раз обежали участок, заглядывая под каждый куст, но искомое тело так и не обнаружили.
– Странно, – задумался я, приваливаясь к дырявому забору. – Первый случай в моей практике, чтобы скончавшийся младенец испарился бесследно.
– А он точно был мертвый? – осторожно поинтересовалась Вторая.
– Мертвее не придумаешь, иначе автоматика не выкинула бы его. Последняя девятая жизнь теплилась. В лучшем случае он мог доползти от этого забора до ступенек. Если, конечно, не присосался к какому-то человеческому объекту и не протянул еще минут двадцать за счет его эмоций. Но это вряд ли.
– Может, кто-то нашел его и похоронил? – предположила напарница.
– Ты слишком хорошо думаешь о людях, детка. Я скорее поверю, что кто-то нашел его и выкинул на помойку. Хотя как его могли найти? Он же еще совсем невидимый!
– И что в таком случае полагается делать? – растерянно спросила Вторая, хлопая ресницами.
Оказывается, работники начального ранга везде одинаковы – хоть в провинции, хоть в столице. Никакого опыта, никакой логики, сплошные эмоции. Дослужившиеся хотя бы до третьего ранга прекрасно знают, что делать в сомнительных случаях: первым делом переложить ответственность с себя на кого-то другого.
– Пусть куратор решает, – осторожно сказал я и доложил в микрофон: – База! База! Мы на месте. Тело не найдено. Дальнейшие действия полностью на ваше усмотрение. Со своей стороны предлагаем проверить координаты жетона еще раз. Его номер 666/ 354-7.
– Зачем? – одними губами спросила Вторая.
– Вдруг бедолагу ветром унесло, – так же беззвучно ответил я.
Город. Трактир Солли
Сухая листва тихо шуршала, потревоженные мураши беспокойно метались вокруг. Комочки земли мягко ссыпались в большую ладонь, постепенно открывая потайную ямку в корнях винограда. Оскар огляделся еще раз – никого – и продолжил копать.
Кажется, сегодня утром у него от радости помутились мозги. Иначе чем объяснить совершенную глупость?
Вместо того чтобы отнести деньги наверх или просто схоронить на себе, Оскар вдруг занервничал и в припадке осторожности спрятал кошель во внутреннем дворике трактира. Деньги буквально жгли руки, и он (вот болван!) зарыл их в землю, как собака зарывает сахарную кость, инстинктивно.
Это было по меньшей мере странно, ведь раньше импульсивные поступки не были ему свойственны, скорее, наоборот. Правда, и сердце прежде не беспокоило так часто, как сегодня: ноет и ноет, прямо беда.
Уже перед самым отъездом племянника Оскару пришло в голову, что нужно на всякий случай (тьфу-тьфу, чтобы не накаркать!) предупредить о деньгах Хендрика, и он тихо шепнул ему «Под виноградом», не останавливаясь на лишних подробностях. Хитрый племянничек в случае чего и сам догадается.
Еще одна горсть – и рука Оскара наткнулась на замшу.
Выковырнув из тайника кошелек, он отряхнул его запачканные бока и некоторое время любовался, не открывая, пока в душу не закралась некоторая тревога. Пузатый мешочек выглядел сейчас, как бы это сказать... немного-исхудавшим.
Чуткое ухо Оскара уловило еле слышное скрипение. Испуганный дипломат оглянулся – во внутреннем дворе было по-прежнему пусто. Кучи непонятного хлама да могучие сорняки, пробивающиеся сквозь мусор, – и ни одной живой души. Спрашивается, кто скрипел? Ведь сюда даже окна не выходили, кроме единственного узкого окошка, но это окно было вне подозрений: оно было прорезано в стене комнаты, которую выделил Оскару хлебосольный трактирщик.
Скрип-скрип-скрип...
Оскар вскинул голову вверх и рассмеялся от облегчения: всего лишь несмазанный флюгер!
Быстро закидав ямку землей и небрежно присыпав листьями, дипломат прижал имущество к груди и резвой рысью покинул двор. Оказавшись в своей комнате, он нетерпеливо вывернул мешочек и начал считать. Раз, другой, третий...
Даже с учетом погрешности на дрожащие пальцы денег было мало. Девять, десять, одиннадцать, двенадцать медных сентаво, три золотые монетки и... все. То есть как это все?!
Нет, этого просто не может быть! Ведь он лично принял из рук Солли кошелек, в котором было семьдесят семь монет! За вычетом денег, отданных с собой Хендрику, их должно быть никак не меньше семидесяти! Где же остальное?!