Страница:
Последним из сарая вышел охранник. Навесил на дверь замок, с чувством потянулся, приложился к фляжке и, напевая себе под нос, убрел прочь.
И почти сразу рядом с наказанными возник парнишка лет, пожалуй, пятнадцати. Опустился на корточки рядом, протянул диартальцу миску:
– Вот, бери. Мало, правда. Половина без пайки сегодня. Считарь, тля вонючая, совсем ошакалился.
Последнюю фразу мальчишка сказал на диартальском.
Альнари принял миску, хмыкнул. Ответил так же:
– Ошакалился - значит, каравана ждут. Ты как, успел глянуть?
– Глянул, - мальчишка понизил голос почти до шепота. - Раз плюнуть.
– Хорошо. Беги, Юлли.
– Альнари… - Парнишка замялся.
– Что?
– Спасибо. Кабы не ты, хана мне. Я ж видел, ты нарочно…
– Кабы не я, - снова хмыкнул диарталец, - дознание по полной форме и хана всем планам. За стеной не дураки сидят. Повезло, и на этом закончим. Беги.
Юлли кивнул - и растворился в сумеречных тенях.
Альнари поставил миску между собой и таргальцем, предложил:
– Бери, ешь.
Взял щепоть слипшихся в клейкую массу зерен, кинул в рот.
Барти посмотрел на скудную горку каши с отвращением. Есть хотелось, но брать в рот это…
Диарталец дожевал, сказал резко:
– У нас тут харчами не перебирают. Хочешь жить - жри что дают, кушаний из императорской кухни тебе здесь не предложат. Видали вы такого: люди от себя отрывали, а он брезгует.
– Да я не хочу, - соврал рыцарь.
– Хочешь. Тебе противно просто: не привык. Только поверь, завтра ты эту дрянь будешь вспоминать, как первую девушку свою не вспоминаешь.
Барти пожал плечами. Откровенно говоря, первую свою девушку он не вспоминал уже лет десять.
– Послушай, я тебе сказать должен…
– После. - Альнари отправил в рот еще щепоть каши и придвинул миску ближе к таргальцу.
– Сейчас. Знаешь, у меня была бурная молодость, - себастиец невесело усмехнулся. - В общем, диартальский я понимаю. Говорю неважно, но понимаю хорошо.
Несколько долгих мгновений Альнари смотрел на таргальца молча; потом кивнул:
– Понял.
И продолжил неторопливо есть.
Барти вздохнул, взял комок каши. Отправил в рот. Пришлось сделать усилие, чтобы не выплюнуть; но в животе заурчало радостно, и рыцарь проглотил склизкие зерна, почти не жуя. Так и лучше: вкуса не чувствовать.
Миска опустела до обидного быстро.
Ночью себастийца зазнобило.
В бараке, рассчитанном не меньше чем на полторы сотни работников, свободных мест было завались. Альнари пристроил новичка не у самой двери, но и не слишком далеко, чтоб долетал прохладный ночной ветерок. Однако ночь выдалась тихая; Барти то сжимался в комок, чуть ли не на уши натягивая изодранную рубаху, то метался в жару, и диарталец клал ему на лоб смоченную холодной водой тряпку и поил из пригоршни. Но утром безжалостно растолкал и поволок в общем потоке - в шахту.
Рыцарь переставлял ноги, как в тумане, не соображая, куда и зачем его ведут. А тихий голос над ухом все нудил:
– Иди, Барти. Ну давай же, шевелись. Стой. Стой, говорю, а не сиди! Держись за меня… Стой, терпи, скоро спустимся… Теперь иди. Вот так, хорошо… Осторожно, лестница. Держись. Спуститься сможешь? Давай, хорошо. Парни, кто там внизу, последите, чтоб не свалился. Цел? Вот же дал Господь… Барти, тьма тебя дери, ты можешь еще полста шагов пройти? Да, можешь? Ну так иди. Давай, это просто. Держись за меня и переставляй ноги. По очереди. Хорошо. Точно можешь… Теперь сюда. Сюда, я сказал! Все, ложись. Спи.
Барти свернулся на жестком камне, чьи-то руки подоткнули ему под голову небрежно скомканную тряпку… и через несколько мгновений он уже спал.
Проснулся рыцарь внезапно, словно от толчка. В почти полной тьме изредка высверкивали колючие иглы света, какие разбрасывают умело ограненные самоцветы. Камень, на котором он лежал, едва заметно подрагивал от близких ударов. Кажется, он опять у гномов… вот только каким бы чудом ему попасть в Подземелье, если он в империи? В империи - и на каторге! Стоило ухватиться за единственную ниточку, и события последнего времени вспомнились ясно. Да уж, какие тут гномы! Похоже, тот диарталец, Альнари, не оставил его валяться в бараке без присмотра и притащил отлежаться в шахту, вот и весь секрет. Одно неясно: неужели здесь нет охраны? Если каждый волен лежать, а не работать… Хороша каторга!
Барти сел, провел дрожащей рукой по потному лбу. Тело помнило боль, слабость и жар, но сейчас рыцарь чувствовал себя не так уж плохо. Разве что голова немного кружилась, подвело от голода живот и очень хотелось пить. Слева плясали блики света, оттуда же доносились неровные удары. Рыцарь встал и, пошатываясь, придерживаясь рукой за стену, пошел на свет - теперь он сообразил, что это горят в забое лампы.
Идти оказалось недалеко: всего через дюжину шагов темный отнорок влился в пещеру, где работали его товарищи по несчастью. И таких пещер таргалец точно раньше не видал.
Светло-серые стены искрились в свете ламп, и отколотые каторжанами куски породы казались грудами огромных самоцветов, рассыпанных у них под ногами. Барти повернулся к стене, провел пальцем. Лизнул. Соль. Чистая, чистейшая соль, твердая как самый твердый камень, драгоценная соль, не требующая ни солеварен, ни иной очистки. Одна из основ богатства империи.
Альнари появился рядом словно невзначай, ухватил за локоть:
– Пошли, быстро. Стал тут…
Через несколько шагов уткнулись в кучу колотой соли. На ней лежала кирка, рядом скособочилась одноколесная тачка вроде тех, какими пользуются селяне во дворах да на огородах.
– Порядок такой, - торопливо говорил Альнари, - можно одному работать, можно в паре, да хоть вообще всем гуртом, никто тут не проверяет, лишь бы у считаря все сошлось. А у него, сам понимаешь, сойдется так, как начальству надо. Норму дал - получишь пайку. Или полпайки, если на деле дал, а считарю недописать велено. А не справился. - Альнари передернул плечами, не договорив. Подал таргальцу кирку. - Так что, если тебе получшело, становись со мной в пару, будем догонять.
Барти примерился к кирке, махнул. Острие скользнуло по неровной соляной стене, пропахав глубокую борозду. На пол стекла худая струйка соляного песка.
– Да не так, - зашипел диарталец. - Дай сюда, смотри.
Под его ударами, вроде и не особо сильными, соль послушно откалывалась от стены, сыпалась вниз блестящим ручьем крупной острогранной гальки.
– Угол видишь? - пояснил диарталец. - Ты ж не как саблей по врагу лупи, а…
– Дай, - потянулся рыцарь. - Вроде понял.
Теперь дело пошло лучше. Хотя до сноровки старого каторжанина, невесело усмехнулся Барти, ему не меньше, чем мальчишке-новобранцу - до отточенности движений ветерана. Альнари взялся за лопату: насыпал тачку, поглядывал на работу напарника. За скрипом и шорохом соли Барти едва расслышал вздох диартальца:
– Джоли-чароплету спасибо, пусть примет его Свет Господень. Он лежку ту зачаровал. Самого уж сколько нет, а наговор все держится… говорил, легко тут чары плести, как помогает что…
Тачка наполнилась, и диарталец побежал прочь, Барти ошарашенно провожал глазами нового друга: с тачкой Альнари управлялся настолько же виртуозно, как с киркой. Сам рыцарь и медленней бы вез, а все равно просыпал бы. Барти тряхнул головой и вернулся к работе. Бог весть, с какой радости диарталец взялся опекать новичка, но ясно, что в одиночку Барти норму не сделать. Он бы и не гнался, по чести говоря; но прятаться за чужой спиной себастиец не привык, и раз они с Альнари повязаны общей поркой…
Непривычное напряжение быстро скрутило мускулы болью.
Возвращаясь с пустой тачкой, Альнари кивал таргальцу на лопату и становился махать киркой, и перемена работы казалась почти блаженством. Барти не знал, сколько прошло времени, когда хмурый напарник велел приказным тоном: отдохни. Рыцарь повалился лицом вниз рядом с кучей соляной гальки. От полного дня тренировок он так не уставал, да что тренировки - бой выматывал меньше! А рядом шуршал и постукивал, осыпаясь, поток соли: Альнари работал.
Работал. За себя и за незнакомого чужеземца, с которым роднило его разве что одинаковое клеймо. Вставай, приказал себе рыцарь, Вставай, слабак. Ты должен. Этот парень сейчас твою спину прикрывает, машется за двоих в смертельном бою - а ты валяешься? Но встать не было сил. При одной мысли о том, чтобы подняться на ноги и ваять в руки хотя бы лопату, мелкой дрожью заходилась каждая жилочка.
Диарталец присел рядом, положил руку на плечо:
– Ты расслабься. Полностью расслабься, хорошо, как после дня скачки расслаблялся. Приходилось ведь?
Рыцарь кивнул. Впрочем, заметил ли Альнари тот кивок? Диарталец сноровисто шуровал лопатой, будто и не отвлекался только что. Загремело о камень пола колесо тачки. Рядом стало тихо; вокруг же, со всех сторон, накатывал сонным прибоем невнятный, равномерный, изматывающий гул. Себастийцу казалось, его качают волны родного моря… качают, уносят, шуршат галькой…
– Ты не пойдешь.
– Пойду.
Рыцарь повернул голову. Альнари вернулся не один. Рядом с диартальцем пристроился бородатый громила. Из таких вот высоких, мускулистых, ладных ребят набирают «парадных» телохранителей. Кирка в могучих руках летала перышком, а басовитый шепот напоминал гудение шмеля.
– Я сказал, не пойдешь!
– Это мой план, - яростно прошипел Альнари. - Как это я не пойду?!
– Да вот так и не пойдешь! - Тихий ответ бородача звучал ничуть не менее яростно. - Получится - тебе выводить остальных. А нет… тогда, Альни, тебе все равно выводить остальных. Потом. Как-нибудь.
– Если не получится - ты считаешь, я позволю вам отвечать за свою дурь?!
– Только попробуй не позволить. Вот только пикнуть посмей, что ты замешан! Ты, Альни, себе не принадлежишь. Ты права не имеешь погибнуть.
– Но…
– И потом, - перебил бородач, - ты не боец. Полководец - да, но не боец. У тебя голова лучше работает, чем руки. Прости, Альни, но там с тебя толку не будет.
Барти заставил себя сесть. Уронил тихонько:
– Я боец.
– Ты уж молчи, - вскинулся Альнари. - В чем душа держится!
Барти вцепился в стену, силой вздернул себя на ноги. Нашарил лопату. Едва не упал… Бородач схватил за локоть, буркнул:
– Упрямый. Охолонь, парень, не надрывайся. На завтра силы прибереги.
– А что…- завтра?
– Работать не сможешь, - ехидно пояснил Альнари. - Вот как у тебя сейчас все болит, завтра вдвое будет. Уж поверь.
Рыцарь вздохнул:
– Верю. А…
– А про другое всякое - забудь, - весомо сказал бородач. - Вон, к Альни поближе держись, больше тебе ничего и не нужно.
Диарталец, скрежетнув зубами, вогнал кирку в стену с такой силой, что металл загудел. Бросил:
– Ладно, Меджи, твоя взяла.
И до конца дня не проронил больше ни слова. Все невысказанное в руки вкладывал. В удары, от которых стонала кирка и мелким крошевом сползала под ноги соляная стена.
Норму они выполнили. Альнари выполнил да бородач Меджи. Себастиец не знал, как им в глаза смотреть: его-то труда в общей куче - мышь наплакала. Но когда попытался что-то сказать, оба лишь отмахнулись: не бери, мол, ерунду в сердце. Сегодня тебе помогли, завтра ты поможешь. Здесь так.
Завтра… Кто б знал, как хотел Барти помочь! Спросить бы, куда им нужны бойцы, что задумали? Все ж он рыцарь, где только сражаться не приводилось. Но как раз потому, что сражаться приводилось всяко, Барти очень хорошо представлял, как легко одним неосторожным словом сорвать самый верный план. Не зря, ох не зря Альнари молчал, а бородач к ним и не подходил даже. Правильно.
Утром по пути в шахту себастиец вглядывался в лица - и не видел в них ничего сверх обычного ожидания тяжелой и нудной работы. И день этот ничем скорей всего, не отличался от других дней, - до той самой минуты, как в забой горохом посыпались охранники и погнали всех наверх.
У Барти к тому времени огнем горела каждая жилочка - хотя они с диартальцем не особо напрягались. Нам сегодня норма не нужна, кинул поутру Альнари. Выгорит - все наше. Нет - так и так под плетьми лежать. И то, считай, повезет. Мы с тобой, Барти, крысы, хоть по две нормы сдай, а к любому беспорядку все равно притянут, проверено. Так что создаем видимость и ждем.
Дождались.
Альнари побелел, скулы закаменели; взгляд как остановился на выложенных в рядок изрубленных телах - Меджи и еще шестеро, - так даже на Хозяина не поднялся. Все или нет, думал Барти, вот вопрос. Сколько их всего было? Если кого живым захватили…
Господь миловал. Иначе вряд ли Хозяин бросил бы в толпу каторжан предложение недели отдыха с хорошей кормежкой за любые сведения о сорвавшемся побеге.
– Щас, - хмыкнул кто-то позади себастийца. - Дураков нет.
Остальные поддержали согласным молчанием. Тяжелый взгляд начальника охраны утюжил лица, пока не дошел до диартальца с крысиным клеймом. Хозяин оскалился в злой ухмылке:
– Вот кто все знает. Сюда его.
Охранники выполнили распоряжение мгновенно, ни следа обычной лени.
– Говори, крыса, - выплюнул Хозяин.
Альнари повел плечом. Сказал памятным Барти ровным голосом:
– Я работал, как и все, господин. Я ничего не знаю.
– Брешешь.
Альнари опустил голову, повторил тише:
– Не знаю я.
Того, что было дальше, Барти предпочел бы не видеть. Но каторжан держали на площадке под палящим солнцем до самого вечера - и пока признание выбивали из Альнари по-простому, и когда перешли к более изощренным методам. На закате же погнали обратно в шахту, посулив выпороть каждого, кто не досдаст до утра невыполненную за день норму. На краю площадки Барти оглянулся. Хозяин пнул под ребра в который раз потерявшего сознание диартальца и велел палачу:
– Пусть отлежится до утра, шакал упрямый. Последи, Джих. Я ужинаю с господином императорским сборщиком. Все-таки его охрана отличилась сегодня.
Ответа себастиец не слыхал; да и чему тот ответ? Ясно, что ничего хорошего диартальца утром не ждет. А не выйдет с Альнари, выдернут кого другого. Вот хоть его, тоже «крыса» все-таки…
Как ни странно, возможность очутиться на месте Альнари рыцаря не пугала. Слишком многое перегорело в нем за последние дни. Да, это будет долгая и бесславная смерть, - но разве жизнь каторжанина лучше?
Он сам не заметил, как добрел до их с Альнари места. Лопата валяется на куче соли рядом с почти полной тачкой. Кирка аккуратно прислонена к стене. Видно, кто где работал, горько подумал себастиец. «Нам сегодня норма не нужна». Ты оказался прав, Альни. Рыцарь сел на пол, уронил руки на колени. Закрыл глаза. Пропади она пропадом, та норма.
Неправильный, невозможный здесь звук бился в уши. Щенок, что ли, скулит? Что за бред, откуда? Барти стер с глаз слезы, встал. Огляделся.
Юлли, всплыло имя.
Мальчишка трясся, зажимал рот ладонью. Он забился в щель между тачкой и стеной, и видеть его мог, наверное, только Барти. Рыцарь колебался недолго. Подошел, молча сел рядом. Юлли вскинул на него мокрые глаза, просипел:
– Шакал, тля вонючая… Хозя-яин… Кабы смочь убить - так и плевать, что самого потом, как Альни.
– Я бы мог. - Барти представил, как славно подалось бы под пальцами горло Хозяина, сглотнул. - Так ведь не подобраться. Иначе давно б, верно?…
Мальчишка кивнул. Уткнулся носом Барти в колени, заплакал уже открыто. И - сквозь слезы - заговорил:
– Я ж его раньше знал. С Верлы еще. Поймал он меня на горяченьком. - Юлли не то всхлипнул, не то смешок сквозь плач прорвался. - Вот глянь, самого наместника сын - и бродяжка вороватый. Другой бы стражу кликнул и забыл. А он…
Ого, мысленно присвистнул Барти. Верла, значит… Сын наместника Диарталы, вот оно, значит, как. Юлли рассказывал, временами шмыгая носом, а Барти думал: странные кунштюки выделывает иной раз судьба. Пожалеть воришку, пристроить к делу - а потом столкнуться с ним на каторге. Чисто же сиятельный император подмел мятежную Диарталу.
– А тогда, помнишь, в тот день, когда ты появился… Альни ведь за меня тогда подставился. Я смотрел, как ход на склад открыть, умею я, понимаешь? Вот, а тут охрана… Меня б там заметили - хана. А он с тачкой как раз. Вывернул все прям на них, чуть не по колени засыпал. Вроде как на повороте не удержал. У меня аж дыхание сперло, думал, там его и прибьют. А потом ничего, наверх потащили… Джиху под плети…
А на другой день, мысленно продолжил Барти, он, избитый, махал киркой, пока я отлеживался. Гнал двойную норму, чтобы неумеху-новичка не обделили горстью мерзкой склизкой каши.
Кстати о норме… Себастиец поймал взгляд Юлли, спросил:
– До нормы много тебе еще?
– Да ну ее, - зло отмахнулся мальчишка.
Барти встал:
– Знаешь, что я думаю? Альни бы это не понравилось.
– Что - не понравилось? - прошептал мальчишка.
– Что ты так глупо под плети лезешь. Давай-ка, Юлли, за работу. - Усмехнулся: - И я делом займусь, а то что ж, раз самому не надо… не спать же ложиться.
Юлли встал, взял лопату. Медленно, явно через силу заставляя себя двигаться. Спросил вдруг:
– А тебе почему не надо? Что ты под плети лезешь, ему бы тоже не понравилось.
Ишь ты. А хороший ведь мальчишка.
– Я крыса, Юлли. Моя очередь сразу за ним.
Боль непривычно натруженного тела позволяла забыться. Барти махал киркой, а в ушах снова и снова звучал голос, ставший за два дня таким близким: «Угол видишь? Ты ж не как саблей по врагу лупи…» Альнари, Альни… как же тебя по роду, дай Господь памяти… Нет, не получается вспомнить, как звали казненного три года назад наместника Диарталы. Никогда не интересовался такими далекими делами, так, слышал краем уха…
Алая искра полетела под ноги падучей звездой. Барти моргнул. Почудилось, нет? Отер лоб, присел. Провел ладонью по полу. Нащупал в шершавой соляной крошке гладкую прохладную каплю.
Алый, ограненный восьмигранником камень. Гранат, если не подвели рыцаря довольно-таки скудные в области самоцветов познания.
Спаси Господь, подумал рыцарь, я, верно, схожу с ума. Самоцветный восьмигранник, гномье послание, - здесь?!
Ну что ж, будем сходить с ума дальше. Рыцарь поднес камень к глазам. С той стороны глядел на него гномий колдун. Да нет, не на него, - на любого, кто заглянет… но каково таргальцу взять в руки такой вот привет в не знающей вроде бы о гномах империи? Неволей решишь, что для тебя предназначено…
«Люди, вы получали предупреждение. Вы не ушли, когда мы просили вас миром. Это последнее послание, ради былой дружбы, позабытой людьми. Подземелье дает вам еще день. Один день на то, чтобы сохранить ваши жизни. Уходите - или останетесь здесь мертвыми».
Вот оно как.
Значит, это исконные гномьи копи, а не людские разработки.
Как любой таргалец, Барти достаточно знал о Смутных временах, чтобы представить, чего можно ждать людям от начавших войну гномов. Если в империи начнется то же самое… Свет Господень, вот тогда императору точно станет не до Таргалы! Вот оно, спасение… искупление предательства, совершенного ради Марианы. Всего лишь закинуть камешек подальше. Один день. И плевать, что этот день станет последним днем их жизни. Разве это жизнь? А гномы убивают без излишней жестокости. Обрушат свод, или выведут сюда подземную реку, или еще что такое же верное. Вот только Альни…
Один день. Тот самый день, что гномы дали империи ради былой дружбы, там, наверху, будет умирать Альнари, сын казненного три года назад наместника Диарталы. Умирать злой, медленной, бесславной смертью. А их всех снова заставят смотреть.
Трудно предать первый раз. Второй - или невозможно, или легче легкого, и пока сам не столкнешься, не узнаешь, как будет оно для тебя.
Первый раз сэр Бартоломью, коронный рыцарь Таргалы, выбрал жизнь любимой. Второй - жизнь друга. Не слишком большая цена за предательство. Алая капля лежала на ладони. Барти знал, точно знал - гномий колдун через такие вот камни видит тех, кто читает послание. Можно ответить сразу, в том и фокус.
– Я знаю, вы меня слышите. Вы должны слышать… - У Барти перехватило дыхание. - Не надо угроз, не надо посланий. Тех, кто решает, здесь нет, до них не дойдут ваши слова. Придите… просто придите и возьмите то, что по праву ваше. Вы ведь можете увести нас отсюда, я знаю, можете, я ходил гномьими путями. Мы ведь не своей волей здесь. Мы бы счастливы уйти, только помогите… Сбегут все, охране ой как не поздоровится. А если охрана исчезнет без следа…
Барти хрипло рассмеялся - и осекся. Опять спасение от гномов? Здесь?! Не бывает на свете таких совпадений… не может их быть! Это и называется, верно, «безумная надежда».
Да, безумная… но другой нет. Барти глядел на гномий камень - до рези в глазах, до слез, смазавших ограненный восьмигранником гранат в каплю крови на ладони. Глядел и шептал: придите, пожалуйста! Господом всеблагим умоляю…
О клятвах благородных мужей
Ферхади вошел, когда Мариана с Гилой пили чай. Таргальская роза, что-то увлеченно рассказывающая старшей жене, побледнела и умолкла на полуслове. Зря сразу не поговорил с ней, поморщился Леи Ич-Тойвина. Но, с другой стороны, когда? Вчера он устроил учения в степи для своей сотни, а день до того провел с Гилой. Да и нечего ему было сказать Мариане. Новости появились сегодня, и вопросы - тоже.
Гила обернулась, встала навстречу супругу. На глазах младшей жены старшая не позволила себе фамильярности. Приняла от мужа поцелуй, улыбнулась, в ответ, - и все.
– Я прошу прощения, что потревожил ваш отдых, - ровным голосом выговорил Ферхади. Гила нахмурилась; северянка, напротив, перевела дух, будто первых его слов ждала со страхом - и слов совсем не этих. - Мариана, пойдем со мной, поговорим.
– Почему не здесь? - приподняла брови Гила. - Если я мешаю…
– Нет, - прервал Ферхади. - Гила, я буду рад и очень тебе благодарен, если ты согласишься пойти с нами. Если, конечно, Мариана не против. А не здесь… да потому что разговор не для спальни, вот и все!
Мариана поднялась из кресла с таким видом, будто ее на казнь вести собрались. Что ж, сам виноват, раздраженно подумал Ферхади, выпустил злость не ко времени. Развернулся, бросил через плечо:
– Я подожду вас в беседке. Вижу, Мариане нужно переодеться.
И вышел. Пусть звездочка успокоит северянку, у нее получится. В который раз за последние семь лет Ферхади возблагодарил Господа, покойного отца и счастливую судьбу, подаривших ему Гилу. И в который раз за последние четыре дня подумал: за Гилу, случись что с нею по его вине, и вечности у ног Нечистого будет мало. За одну только Гилу… а остальные? Аннита, Элеа, Ирула? Дети? Лисиль, ей-то за что второй раз?! Соберись, сказал себе Лев Ич-Тойвина. Соберись, дурень, и хоть раз в жизни дай себе труд подумать так, как умел думать твой отец. Слишком многое на кону, ты не имеешь права проиграть.
Слуги шарахались от мрачного господина, спешили убраться подальше - срочных дел, хвала Господу, хватает в любой части огромного имения. Поэтому, когда четверть часа спустя той же дорогой шли две жены господина, их не видел никто. А впрочем, если бы и видели, - что особого?
Госпожа Гила вышла прогуляться, ходить одной на ее сроке уже нельзя, вот и взяла с собой новую жену. А что отдохнуть решила не где-нибудь, а в любимой беседке господина - так ей можно. Только ей и можно, все это знают. Господин отличает Гилу, хоть она и жена не самая старшая, и рожает одних девчонок - вон, уже третью ждет. Но госпожа Гила того стоит, ведь только она и умеет смягчить гнев господина…
Ферхади поднялся навстречу женам - и остался стоять. Гила угнездилась в кресле у стола, расправила складки халата, подперла ладошкой подбородок. Словно говорила: не стесняйтесь, хотите секретничать - секретничайте, хотите ругаться - ругайтесь, дальше меня не уйдет. Но учтите, что я вас слушаю и свое веское слово вставить не постесняюсь.
Таргальская девчонка смотрела на супруга вопросительно, испуганно и в то же время - с вызовом. Садиться она не спешила; и Ферхади собственную голову готов был заложить, что не почтительность тому причиной.
– Мариана, прости меня. - Извиняться первым, когда вины поровну, тяжело и обидно, и Ферхади не стал тянуть с самым для него сложным. - Я не должен был добиваться тебя так, как привык добиваться наших женщин. Я не подумал, что ты поймешь все… иначе. Я… - Слова, нужные, правильные, не раз проговоренные мысленно слова, почему-то вдруг разбежались, и Ферхади лишь повторил: - Прости.
Мариана опустила голову. Похоже, и к ней правильные слова не торопились. Наконец, явно через силу, выдавила:
– Я не хочу быть твоей женой. Мне жаль, что я не сказала этого раньше. Я… я испугалась.
Ферхади вздохнул: что ж, вот и все. Твоей она не станет, хоть из шкуры вывернись. Поздно, с чистого листа уже не начать. Выкинь из головы ее прохладную кожу под твоими ладонями, и шелк золотых волос, и так забавно краснеющие уши. Думай о другом. Думай о ее жизни - и о жизнях тех, кто тебя любит.
– В присутствии Гилы, одной из своих старших жен, я обещаю и клянусь в том, что мой брак с тобой, Мариана, не является действительным. Я обещаю и клянусь, что не прикоснусь к тебе как муж и не потребую от тебя ничего, как от жены. Я обещаю и клянусь подтвердить недействительность нашего брака в храме при свидетелях. Отныне ты гостья в моем доме.
И почти сразу рядом с наказанными возник парнишка лет, пожалуй, пятнадцати. Опустился на корточки рядом, протянул диартальцу миску:
– Вот, бери. Мало, правда. Половина без пайки сегодня. Считарь, тля вонючая, совсем ошакалился.
Последнюю фразу мальчишка сказал на диартальском.
Альнари принял миску, хмыкнул. Ответил так же:
– Ошакалился - значит, каравана ждут. Ты как, успел глянуть?
– Глянул, - мальчишка понизил голос почти до шепота. - Раз плюнуть.
– Хорошо. Беги, Юлли.
– Альнари… - Парнишка замялся.
– Что?
– Спасибо. Кабы не ты, хана мне. Я ж видел, ты нарочно…
– Кабы не я, - снова хмыкнул диарталец, - дознание по полной форме и хана всем планам. За стеной не дураки сидят. Повезло, и на этом закончим. Беги.
Юлли кивнул - и растворился в сумеречных тенях.
Альнари поставил миску между собой и таргальцем, предложил:
– Бери, ешь.
Взял щепоть слипшихся в клейкую массу зерен, кинул в рот.
Барти посмотрел на скудную горку каши с отвращением. Есть хотелось, но брать в рот это…
Диарталец дожевал, сказал резко:
– У нас тут харчами не перебирают. Хочешь жить - жри что дают, кушаний из императорской кухни тебе здесь не предложат. Видали вы такого: люди от себя отрывали, а он брезгует.
– Да я не хочу, - соврал рыцарь.
– Хочешь. Тебе противно просто: не привык. Только поверь, завтра ты эту дрянь будешь вспоминать, как первую девушку свою не вспоминаешь.
Барти пожал плечами. Откровенно говоря, первую свою девушку он не вспоминал уже лет десять.
– Послушай, я тебе сказать должен…
– После. - Альнари отправил в рот еще щепоть каши и придвинул миску ближе к таргальцу.
– Сейчас. Знаешь, у меня была бурная молодость, - себастиец невесело усмехнулся. - В общем, диартальский я понимаю. Говорю неважно, но понимаю хорошо.
Несколько долгих мгновений Альнари смотрел на таргальца молча; потом кивнул:
– Понял.
И продолжил неторопливо есть.
Барти вздохнул, взял комок каши. Отправил в рот. Пришлось сделать усилие, чтобы не выплюнуть; но в животе заурчало радостно, и рыцарь проглотил склизкие зерна, почти не жуя. Так и лучше: вкуса не чувствовать.
Миска опустела до обидного быстро.
Ночью себастийца зазнобило.
В бараке, рассчитанном не меньше чем на полторы сотни работников, свободных мест было завались. Альнари пристроил новичка не у самой двери, но и не слишком далеко, чтоб долетал прохладный ночной ветерок. Однако ночь выдалась тихая; Барти то сжимался в комок, чуть ли не на уши натягивая изодранную рубаху, то метался в жару, и диарталец клал ему на лоб смоченную холодной водой тряпку и поил из пригоршни. Но утром безжалостно растолкал и поволок в общем потоке - в шахту.
Рыцарь переставлял ноги, как в тумане, не соображая, куда и зачем его ведут. А тихий голос над ухом все нудил:
– Иди, Барти. Ну давай же, шевелись. Стой. Стой, говорю, а не сиди! Держись за меня… Стой, терпи, скоро спустимся… Теперь иди. Вот так, хорошо… Осторожно, лестница. Держись. Спуститься сможешь? Давай, хорошо. Парни, кто там внизу, последите, чтоб не свалился. Цел? Вот же дал Господь… Барти, тьма тебя дери, ты можешь еще полста шагов пройти? Да, можешь? Ну так иди. Давай, это просто. Держись за меня и переставляй ноги. По очереди. Хорошо. Точно можешь… Теперь сюда. Сюда, я сказал! Все, ложись. Спи.
Барти свернулся на жестком камне, чьи-то руки подоткнули ему под голову небрежно скомканную тряпку… и через несколько мгновений он уже спал.
Проснулся рыцарь внезапно, словно от толчка. В почти полной тьме изредка высверкивали колючие иглы света, какие разбрасывают умело ограненные самоцветы. Камень, на котором он лежал, едва заметно подрагивал от близких ударов. Кажется, он опять у гномов… вот только каким бы чудом ему попасть в Подземелье, если он в империи? В империи - и на каторге! Стоило ухватиться за единственную ниточку, и события последнего времени вспомнились ясно. Да уж, какие тут гномы! Похоже, тот диарталец, Альнари, не оставил его валяться в бараке без присмотра и притащил отлежаться в шахту, вот и весь секрет. Одно неясно: неужели здесь нет охраны? Если каждый волен лежать, а не работать… Хороша каторга!
Барти сел, провел дрожащей рукой по потному лбу. Тело помнило боль, слабость и жар, но сейчас рыцарь чувствовал себя не так уж плохо. Разве что голова немного кружилась, подвело от голода живот и очень хотелось пить. Слева плясали блики света, оттуда же доносились неровные удары. Рыцарь встал и, пошатываясь, придерживаясь рукой за стену, пошел на свет - теперь он сообразил, что это горят в забое лампы.
Идти оказалось недалеко: всего через дюжину шагов темный отнорок влился в пещеру, где работали его товарищи по несчастью. И таких пещер таргалец точно раньше не видал.
Светло-серые стены искрились в свете ламп, и отколотые каторжанами куски породы казались грудами огромных самоцветов, рассыпанных у них под ногами. Барти повернулся к стене, провел пальцем. Лизнул. Соль. Чистая, чистейшая соль, твердая как самый твердый камень, драгоценная соль, не требующая ни солеварен, ни иной очистки. Одна из основ богатства империи.
Альнари появился рядом словно невзначай, ухватил за локоть:
– Пошли, быстро. Стал тут…
Через несколько шагов уткнулись в кучу колотой соли. На ней лежала кирка, рядом скособочилась одноколесная тачка вроде тех, какими пользуются селяне во дворах да на огородах.
– Порядок такой, - торопливо говорил Альнари, - можно одному работать, можно в паре, да хоть вообще всем гуртом, никто тут не проверяет, лишь бы у считаря все сошлось. А у него, сам понимаешь, сойдется так, как начальству надо. Норму дал - получишь пайку. Или полпайки, если на деле дал, а считарю недописать велено. А не справился. - Альнари передернул плечами, не договорив. Подал таргальцу кирку. - Так что, если тебе получшело, становись со мной в пару, будем догонять.
Барти примерился к кирке, махнул. Острие скользнуло по неровной соляной стене, пропахав глубокую борозду. На пол стекла худая струйка соляного песка.
– Да не так, - зашипел диарталец. - Дай сюда, смотри.
Под его ударами, вроде и не особо сильными, соль послушно откалывалась от стены, сыпалась вниз блестящим ручьем крупной острогранной гальки.
– Угол видишь? - пояснил диарталец. - Ты ж не как саблей по врагу лупи, а…
– Дай, - потянулся рыцарь. - Вроде понял.
Теперь дело пошло лучше. Хотя до сноровки старого каторжанина, невесело усмехнулся Барти, ему не меньше, чем мальчишке-новобранцу - до отточенности движений ветерана. Альнари взялся за лопату: насыпал тачку, поглядывал на работу напарника. За скрипом и шорохом соли Барти едва расслышал вздох диартальца:
– Джоли-чароплету спасибо, пусть примет его Свет Господень. Он лежку ту зачаровал. Самого уж сколько нет, а наговор все держится… говорил, легко тут чары плести, как помогает что…
Тачка наполнилась, и диарталец побежал прочь, Барти ошарашенно провожал глазами нового друга: с тачкой Альнари управлялся настолько же виртуозно, как с киркой. Сам рыцарь и медленней бы вез, а все равно просыпал бы. Барти тряхнул головой и вернулся к работе. Бог весть, с какой радости диарталец взялся опекать новичка, но ясно, что в одиночку Барти норму не сделать. Он бы и не гнался, по чести говоря; но прятаться за чужой спиной себастиец не привык, и раз они с Альнари повязаны общей поркой…
Непривычное напряжение быстро скрутило мускулы болью.
Возвращаясь с пустой тачкой, Альнари кивал таргальцу на лопату и становился махать киркой, и перемена работы казалась почти блаженством. Барти не знал, сколько прошло времени, когда хмурый напарник велел приказным тоном: отдохни. Рыцарь повалился лицом вниз рядом с кучей соляной гальки. От полного дня тренировок он так не уставал, да что тренировки - бой выматывал меньше! А рядом шуршал и постукивал, осыпаясь, поток соли: Альнари работал.
Работал. За себя и за незнакомого чужеземца, с которым роднило его разве что одинаковое клеймо. Вставай, приказал себе рыцарь, Вставай, слабак. Ты должен. Этот парень сейчас твою спину прикрывает, машется за двоих в смертельном бою - а ты валяешься? Но встать не было сил. При одной мысли о том, чтобы подняться на ноги и ваять в руки хотя бы лопату, мелкой дрожью заходилась каждая жилочка.
Диарталец присел рядом, положил руку на плечо:
– Ты расслабься. Полностью расслабься, хорошо, как после дня скачки расслаблялся. Приходилось ведь?
Рыцарь кивнул. Впрочем, заметил ли Альнари тот кивок? Диарталец сноровисто шуровал лопатой, будто и не отвлекался только что. Загремело о камень пола колесо тачки. Рядом стало тихо; вокруг же, со всех сторон, накатывал сонным прибоем невнятный, равномерный, изматывающий гул. Себастийцу казалось, его качают волны родного моря… качают, уносят, шуршат галькой…
– Ты не пойдешь.
– Пойду.
Рыцарь повернул голову. Альнари вернулся не один. Рядом с диартальцем пристроился бородатый громила. Из таких вот высоких, мускулистых, ладных ребят набирают «парадных» телохранителей. Кирка в могучих руках летала перышком, а басовитый шепот напоминал гудение шмеля.
– Я сказал, не пойдешь!
– Это мой план, - яростно прошипел Альнари. - Как это я не пойду?!
– Да вот так и не пойдешь! - Тихий ответ бородача звучал ничуть не менее яростно. - Получится - тебе выводить остальных. А нет… тогда, Альни, тебе все равно выводить остальных. Потом. Как-нибудь.
– Если не получится - ты считаешь, я позволю вам отвечать за свою дурь?!
– Только попробуй не позволить. Вот только пикнуть посмей, что ты замешан! Ты, Альни, себе не принадлежишь. Ты права не имеешь погибнуть.
– Но…
– И потом, - перебил бородач, - ты не боец. Полководец - да, но не боец. У тебя голова лучше работает, чем руки. Прости, Альни, но там с тебя толку не будет.
Барти заставил себя сесть. Уронил тихонько:
– Я боец.
– Ты уж молчи, - вскинулся Альнари. - В чем душа держится!
Барти вцепился в стену, силой вздернул себя на ноги. Нашарил лопату. Едва не упал… Бородач схватил за локоть, буркнул:
– Упрямый. Охолонь, парень, не надрывайся. На завтра силы прибереги.
– А что…- завтра?
– Работать не сможешь, - ехидно пояснил Альнари. - Вот как у тебя сейчас все болит, завтра вдвое будет. Уж поверь.
Рыцарь вздохнул:
– Верю. А…
– А про другое всякое - забудь, - весомо сказал бородач. - Вон, к Альни поближе держись, больше тебе ничего и не нужно.
Диарталец, скрежетнув зубами, вогнал кирку в стену с такой силой, что металл загудел. Бросил:
– Ладно, Меджи, твоя взяла.
И до конца дня не проронил больше ни слова. Все невысказанное в руки вкладывал. В удары, от которых стонала кирка и мелким крошевом сползала под ноги соляная стена.
Норму они выполнили. Альнари выполнил да бородач Меджи. Себастиец не знал, как им в глаза смотреть: его-то труда в общей куче - мышь наплакала. Но когда попытался что-то сказать, оба лишь отмахнулись: не бери, мол, ерунду в сердце. Сегодня тебе помогли, завтра ты поможешь. Здесь так.
Завтра… Кто б знал, как хотел Барти помочь! Спросить бы, куда им нужны бойцы, что задумали? Все ж он рыцарь, где только сражаться не приводилось. Но как раз потому, что сражаться приводилось всяко, Барти очень хорошо представлял, как легко одним неосторожным словом сорвать самый верный план. Не зря, ох не зря Альнари молчал, а бородач к ним и не подходил даже. Правильно.
Утром по пути в шахту себастиец вглядывался в лица - и не видел в них ничего сверх обычного ожидания тяжелой и нудной работы. И день этот ничем скорей всего, не отличался от других дней, - до той самой минуты, как в забой горохом посыпались охранники и погнали всех наверх.
У Барти к тому времени огнем горела каждая жилочка - хотя они с диартальцем не особо напрягались. Нам сегодня норма не нужна, кинул поутру Альнари. Выгорит - все наше. Нет - так и так под плетьми лежать. И то, считай, повезет. Мы с тобой, Барти, крысы, хоть по две нормы сдай, а к любому беспорядку все равно притянут, проверено. Так что создаем видимость и ждем.
Дождались.
Альнари побелел, скулы закаменели; взгляд как остановился на выложенных в рядок изрубленных телах - Меджи и еще шестеро, - так даже на Хозяина не поднялся. Все или нет, думал Барти, вот вопрос. Сколько их всего было? Если кого живым захватили…
Господь миловал. Иначе вряд ли Хозяин бросил бы в толпу каторжан предложение недели отдыха с хорошей кормежкой за любые сведения о сорвавшемся побеге.
– Щас, - хмыкнул кто-то позади себастийца. - Дураков нет.
Остальные поддержали согласным молчанием. Тяжелый взгляд начальника охраны утюжил лица, пока не дошел до диартальца с крысиным клеймом. Хозяин оскалился в злой ухмылке:
– Вот кто все знает. Сюда его.
Охранники выполнили распоряжение мгновенно, ни следа обычной лени.
– Говори, крыса, - выплюнул Хозяин.
Альнари повел плечом. Сказал памятным Барти ровным голосом:
– Я работал, как и все, господин. Я ничего не знаю.
– Брешешь.
Альнари опустил голову, повторил тише:
– Не знаю я.
Того, что было дальше, Барти предпочел бы не видеть. Но каторжан держали на площадке под палящим солнцем до самого вечера - и пока признание выбивали из Альнари по-простому, и когда перешли к более изощренным методам. На закате же погнали обратно в шахту, посулив выпороть каждого, кто не досдаст до утра невыполненную за день норму. На краю площадки Барти оглянулся. Хозяин пнул под ребра в который раз потерявшего сознание диартальца и велел палачу:
– Пусть отлежится до утра, шакал упрямый. Последи, Джих. Я ужинаю с господином императорским сборщиком. Все-таки его охрана отличилась сегодня.
Ответа себастиец не слыхал; да и чему тот ответ? Ясно, что ничего хорошего диартальца утром не ждет. А не выйдет с Альнари, выдернут кого другого. Вот хоть его, тоже «крыса» все-таки…
Как ни странно, возможность очутиться на месте Альнари рыцаря не пугала. Слишком многое перегорело в нем за последние дни. Да, это будет долгая и бесславная смерть, - но разве жизнь каторжанина лучше?
Он сам не заметил, как добрел до их с Альнари места. Лопата валяется на куче соли рядом с почти полной тачкой. Кирка аккуратно прислонена к стене. Видно, кто где работал, горько подумал себастиец. «Нам сегодня норма не нужна». Ты оказался прав, Альни. Рыцарь сел на пол, уронил руки на колени. Закрыл глаза. Пропади она пропадом, та норма.
Неправильный, невозможный здесь звук бился в уши. Щенок, что ли, скулит? Что за бред, откуда? Барти стер с глаз слезы, встал. Огляделся.
Юлли, всплыло имя.
Мальчишка трясся, зажимал рот ладонью. Он забился в щель между тачкой и стеной, и видеть его мог, наверное, только Барти. Рыцарь колебался недолго. Подошел, молча сел рядом. Юлли вскинул на него мокрые глаза, просипел:
– Шакал, тля вонючая… Хозя-яин… Кабы смочь убить - так и плевать, что самого потом, как Альни.
– Я бы мог. - Барти представил, как славно подалось бы под пальцами горло Хозяина, сглотнул. - Так ведь не подобраться. Иначе давно б, верно?…
Мальчишка кивнул. Уткнулся носом Барти в колени, заплакал уже открыто. И - сквозь слезы - заговорил:
– Я ж его раньше знал. С Верлы еще. Поймал он меня на горяченьком. - Юлли не то всхлипнул, не то смешок сквозь плач прорвался. - Вот глянь, самого наместника сын - и бродяжка вороватый. Другой бы стражу кликнул и забыл. А он…
Ого, мысленно присвистнул Барти. Верла, значит… Сын наместника Диарталы, вот оно, значит, как. Юлли рассказывал, временами шмыгая носом, а Барти думал: странные кунштюки выделывает иной раз судьба. Пожалеть воришку, пристроить к делу - а потом столкнуться с ним на каторге. Чисто же сиятельный император подмел мятежную Диарталу.
– А тогда, помнишь, в тот день, когда ты появился… Альни ведь за меня тогда подставился. Я смотрел, как ход на склад открыть, умею я, понимаешь? Вот, а тут охрана… Меня б там заметили - хана. А он с тачкой как раз. Вывернул все прям на них, чуть не по колени засыпал. Вроде как на повороте не удержал. У меня аж дыхание сперло, думал, там его и прибьют. А потом ничего, наверх потащили… Джиху под плети…
А на другой день, мысленно продолжил Барти, он, избитый, махал киркой, пока я отлеживался. Гнал двойную норму, чтобы неумеху-новичка не обделили горстью мерзкой склизкой каши.
Кстати о норме… Себастиец поймал взгляд Юлли, спросил:
– До нормы много тебе еще?
– Да ну ее, - зло отмахнулся мальчишка.
Барти встал:
– Знаешь, что я думаю? Альни бы это не понравилось.
– Что - не понравилось? - прошептал мальчишка.
– Что ты так глупо под плети лезешь. Давай-ка, Юлли, за работу. - Усмехнулся: - И я делом займусь, а то что ж, раз самому не надо… не спать же ложиться.
Юлли встал, взял лопату. Медленно, явно через силу заставляя себя двигаться. Спросил вдруг:
– А тебе почему не надо? Что ты под плети лезешь, ему бы тоже не понравилось.
Ишь ты. А хороший ведь мальчишка.
– Я крыса, Юлли. Моя очередь сразу за ним.
Боль непривычно натруженного тела позволяла забыться. Барти махал киркой, а в ушах снова и снова звучал голос, ставший за два дня таким близким: «Угол видишь? Ты ж не как саблей по врагу лупи…» Альнари, Альни… как же тебя по роду, дай Господь памяти… Нет, не получается вспомнить, как звали казненного три года назад наместника Диарталы. Никогда не интересовался такими далекими делами, так, слышал краем уха…
Алая искра полетела под ноги падучей звездой. Барти моргнул. Почудилось, нет? Отер лоб, присел. Провел ладонью по полу. Нащупал в шершавой соляной крошке гладкую прохладную каплю.
Алый, ограненный восьмигранником камень. Гранат, если не подвели рыцаря довольно-таки скудные в области самоцветов познания.
Спаси Господь, подумал рыцарь, я, верно, схожу с ума. Самоцветный восьмигранник, гномье послание, - здесь?!
Ну что ж, будем сходить с ума дальше. Рыцарь поднес камень к глазам. С той стороны глядел на него гномий колдун. Да нет, не на него, - на любого, кто заглянет… но каково таргальцу взять в руки такой вот привет в не знающей вроде бы о гномах империи? Неволей решишь, что для тебя предназначено…
«Люди, вы получали предупреждение. Вы не ушли, когда мы просили вас миром. Это последнее послание, ради былой дружбы, позабытой людьми. Подземелье дает вам еще день. Один день на то, чтобы сохранить ваши жизни. Уходите - или останетесь здесь мертвыми».
Вот оно как.
Значит, это исконные гномьи копи, а не людские разработки.
Как любой таргалец, Барти достаточно знал о Смутных временах, чтобы представить, чего можно ждать людям от начавших войну гномов. Если в империи начнется то же самое… Свет Господень, вот тогда императору точно станет не до Таргалы! Вот оно, спасение… искупление предательства, совершенного ради Марианы. Всего лишь закинуть камешек подальше. Один день. И плевать, что этот день станет последним днем их жизни. Разве это жизнь? А гномы убивают без излишней жестокости. Обрушат свод, или выведут сюда подземную реку, или еще что такое же верное. Вот только Альни…
Один день. Тот самый день, что гномы дали империи ради былой дружбы, там, наверху, будет умирать Альнари, сын казненного три года назад наместника Диарталы. Умирать злой, медленной, бесславной смертью. А их всех снова заставят смотреть.
Трудно предать первый раз. Второй - или невозможно, или легче легкого, и пока сам не столкнешься, не узнаешь, как будет оно для тебя.
Первый раз сэр Бартоломью, коронный рыцарь Таргалы, выбрал жизнь любимой. Второй - жизнь друга. Не слишком большая цена за предательство. Алая капля лежала на ладони. Барти знал, точно знал - гномий колдун через такие вот камни видит тех, кто читает послание. Можно ответить сразу, в том и фокус.
– Я знаю, вы меня слышите. Вы должны слышать… - У Барти перехватило дыхание. - Не надо угроз, не надо посланий. Тех, кто решает, здесь нет, до них не дойдут ваши слова. Придите… просто придите и возьмите то, что по праву ваше. Вы ведь можете увести нас отсюда, я знаю, можете, я ходил гномьими путями. Мы ведь не своей волей здесь. Мы бы счастливы уйти, только помогите… Сбегут все, охране ой как не поздоровится. А если охрана исчезнет без следа…
Барти хрипло рассмеялся - и осекся. Опять спасение от гномов? Здесь?! Не бывает на свете таких совпадений… не может их быть! Это и называется, верно, «безумная надежда».
Да, безумная… но другой нет. Барти глядел на гномий камень - до рези в глазах, до слез, смазавших ограненный восьмигранником гранат в каплю крови на ладони. Глядел и шептал: придите, пожалуйста! Господом всеблагим умоляю…
О клятвах благородных мужей
1. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Львом Ич-Тойвина
Ферхади вошел, когда Мариана с Гилой пили чай. Таргальская роза, что-то увлеченно рассказывающая старшей жене, побледнела и умолкла на полуслове. Зря сразу не поговорил с ней, поморщился Леи Ич-Тойвина. Но, с другой стороны, когда? Вчера он устроил учения в степи для своей сотни, а день до того провел с Гилой. Да и нечего ему было сказать Мариане. Новости появились сегодня, и вопросы - тоже.
Гила обернулась, встала навстречу супругу. На глазах младшей жены старшая не позволила себе фамильярности. Приняла от мужа поцелуй, улыбнулась, в ответ, - и все.
– Я прошу прощения, что потревожил ваш отдых, - ровным голосом выговорил Ферхади. Гила нахмурилась; северянка, напротив, перевела дух, будто первых его слов ждала со страхом - и слов совсем не этих. - Мариана, пойдем со мной, поговорим.
– Почему не здесь? - приподняла брови Гила. - Если я мешаю…
– Нет, - прервал Ферхади. - Гила, я буду рад и очень тебе благодарен, если ты согласишься пойти с нами. Если, конечно, Мариана не против. А не здесь… да потому что разговор не для спальни, вот и все!
Мариана поднялась из кресла с таким видом, будто ее на казнь вести собрались. Что ж, сам виноват, раздраженно подумал Ферхади, выпустил злость не ко времени. Развернулся, бросил через плечо:
– Я подожду вас в беседке. Вижу, Мариане нужно переодеться.
И вышел. Пусть звездочка успокоит северянку, у нее получится. В который раз за последние семь лет Ферхади возблагодарил Господа, покойного отца и счастливую судьбу, подаривших ему Гилу. И в который раз за последние четыре дня подумал: за Гилу, случись что с нею по его вине, и вечности у ног Нечистого будет мало. За одну только Гилу… а остальные? Аннита, Элеа, Ирула? Дети? Лисиль, ей-то за что второй раз?! Соберись, сказал себе Лев Ич-Тойвина. Соберись, дурень, и хоть раз в жизни дай себе труд подумать так, как умел думать твой отец. Слишком многое на кону, ты не имеешь права проиграть.
Слуги шарахались от мрачного господина, спешили убраться подальше - срочных дел, хвала Господу, хватает в любой части огромного имения. Поэтому, когда четверть часа спустя той же дорогой шли две жены господина, их не видел никто. А впрочем, если бы и видели, - что особого?
Госпожа Гила вышла прогуляться, ходить одной на ее сроке уже нельзя, вот и взяла с собой новую жену. А что отдохнуть решила не где-нибудь, а в любимой беседке господина - так ей можно. Только ей и можно, все это знают. Господин отличает Гилу, хоть она и жена не самая старшая, и рожает одних девчонок - вон, уже третью ждет. Но госпожа Гила того стоит, ведь только она и умеет смягчить гнев господина…
Ферхади поднялся навстречу женам - и остался стоять. Гила угнездилась в кресле у стола, расправила складки халата, подперла ладошкой подбородок. Словно говорила: не стесняйтесь, хотите секретничать - секретничайте, хотите ругаться - ругайтесь, дальше меня не уйдет. Но учтите, что я вас слушаю и свое веское слово вставить не постесняюсь.
Таргальская девчонка смотрела на супруга вопросительно, испуганно и в то же время - с вызовом. Садиться она не спешила; и Ферхади собственную голову готов был заложить, что не почтительность тому причиной.
– Мариана, прости меня. - Извиняться первым, когда вины поровну, тяжело и обидно, и Ферхади не стал тянуть с самым для него сложным. - Я не должен был добиваться тебя так, как привык добиваться наших женщин. Я не подумал, что ты поймешь все… иначе. Я… - Слова, нужные, правильные, не раз проговоренные мысленно слова, почему-то вдруг разбежались, и Ферхади лишь повторил: - Прости.
Мариана опустила голову. Похоже, и к ней правильные слова не торопились. Наконец, явно через силу, выдавила:
– Я не хочу быть твоей женой. Мне жаль, что я не сказала этого раньше. Я… я испугалась.
Ферхади вздохнул: что ж, вот и все. Твоей она не станет, хоть из шкуры вывернись. Поздно, с чистого листа уже не начать. Выкинь из головы ее прохладную кожу под твоими ладонями, и шелк золотых волос, и так забавно краснеющие уши. Думай о другом. Думай о ее жизни - и о жизнях тех, кто тебя любит.
– В присутствии Гилы, одной из своих старших жен, я обещаю и клянусь в том, что мой брак с тобой, Мариана, не является действительным. Я обещаю и клянусь, что не прикоснусь к тебе как муж и не потребую от тебя ничего, как от жены. Я обещаю и клянусь подтвердить недействительность нашего брака в храме при свидетелях. Отныне ты гостья в моем доме.