Страница:
Но супруг так и не появился. Видно, принял ее «уходи» всерьез. Умный, гиена ич-тойвинская. Мариана ночь провертелась ужом, вскидываясь на каждый шорох, и заснула лишь под утро.
Проснулась она совсем не от того гостя, которого ждала.
На край постели присела женщина лет, пожалуй, двадцати пяти. Маленькая, кругленькая, с оттягивающим халат животом скорой роженицы. Спросила, выговаривая таргальские слова с певучим ханджарским акцентом:
– Что, проплакала ночь? Полдень скоро, просыпайся.
– Вы кто? - Мариана потерла глаза, зевнула. В окно бил полуденный свет, ослепительно яркий даже сквозь задернутые занавески. Надо же, и впрямь заспалась.
– Я Ферхади жена старшая, - усмехнулась гостья. - Тебе, значит, инджар-тайра, сестра-в-муже по-вашему. Гила меня зовут.
Мариана села. Жена? Старшая? До сих пор она как-то не думала о своих сорока семи подругах по несчастью. Впрочем, Гила несчастной не казалась,
– Иди умойся. - Маленькая старшая жена, неловко переваливаясь, пересела в кресло. - Умойся, оденься, с мыслями соберись. Потом говорить будем.
– О чем нам говорить? - буркнула Мариана.
– О тебе, - как само собой разумеющееся, ответила Гила, - а о чем же еще?
О ней? Интересно, интересно…
Умылась Мариана быстро. Запахнув халат - она уже начала привыкать к этому дикарскому одеянию, - села напротив Гилы. Усмехнулась:
– Слушаю.
– Нет, - строго возразила ханджарка, - это я слушаю. Ты Ферхади не любишь, так?
– Так, - растерянно кивнула Мариана.
– А зачем замуж шла?
Мариана чуть не поперхнулась:
– А кто меня спрашивал?! Заснула в гостинице, проснулась здесь! Здрасьте, вы моя невеста, добро пожаловать, свадьба завтра!
Гила рассмеялась. Смех у нее был красивый и заразительный, Мариана невольно улыбнулась в ответ.
– У нас так часто бывает: если парню нравится девушка, а ее отец против, или если соперник, или просто удаль показать хочет. Похищение не считается вне закона, понимаешь? Это просто еще один способ сватовства.
– Да мне-то что с того! Пусть бы и похищал своих! У нас так не сватаются! И что-что, а согласие девушки у нас спрашивают!
– Постой, - насторожилась Гила. - Мариана, тут что-то не так. Бывает, что мужчина похищает девушку, не спросив ее согласия, даже часто бывает. Но потом… Как же вас тогда обвенчали, если ты была не согласна?
– Да разве я могла?…
– Конечно, могла! Для чего ж еще в храме согласие спрашивают, девочка?!
– Традиция такая, - пожала плечами Мариана.
– Глупенькая. - Гила укоризненно покачала головой. - На то и традиция, чтобы ею пользоваться. Тебе достаточно было сказать «нет». Просто сказать при всех, что ты не хочешь этой свадьбы, понимаешь?
– Но… - Почему-то Мариана не хотела говорить Гиле, как ее муж заставил подчиниться таргальскую невесту. Не то чтобы из сочувствия к Ферхади; нет уж, не станет она сочувствовать похитителю и клятвопреступнику. Но Гиле скоро рожать, ей волноваться нельзя.
Гила покачала головой:
– Я ему вчера сказала, и тебе сейчас повторю - вы два дурака, которые друг друга не поняли. Рассказал он мне про рыцаря твоего, не мнись. Мог бы подумать, что раз у вас невест не похищают, то тебе и в голову не придет… это тоже традиция, понимаешь? Если у парня соперник есть, похитить и его тоже. Чтобы девушка выбрала сразу и навсегда чтоб на потом вражду не оставлять.
– То есть?…
– То есть он тебе выбрать дал по обычаю, как принято у нас. Сравнить обоих, кто чего стоит, понимаешь?… Нет, - вздохнула Гила, - вижу, не понимаешь. А я ведь тоже из тех, кого похищали. Только моего жениха похититель так просто не отпустил бы, да. Злой на него был сильно. Мариана икнула. Выдавила:
– И ты с ним живешь? Нет, извини, но я точно не понимаю…
– Да в том-то и дело, что не с ним. - Гила расцвела счастливой улыбкой. - Расскажу тебе. Погоди, велю чаю принести… - Маленькая рука погладила живот. - Доченька кушать просит.
Чай подали быстро. Чай, сласти, сыр на тоненьких лепешках… Мариана накинулась на еду с жадностью: вчера, как новости услыхала, кусок в рот не лез, а уж после разговора с супругом и подавно. Гила посмотрела на молодую жену одобрительно, отослала служанок. Взяла ломтик пастилы. Сказала:
– Ну, слушай. Только спрашивай, что не поймешь. Тебе трудно будет понять, у вас по-другому живут. Потому и вышло все, как оно вышло, что обычаи разные, а ни ты, ни Ферхади о том и ни подумали.
Сказала б я тебе, почему так вышло, подумала Мариана. Но Гила ей нравилась: маленькая ханджарка светилась уютной теплотой и добром, и, каков бы ни был ее - то есть их общий! - муж, обидеть ее неосторожным словом Мариана совсем не хотела.
– Меня за Ферхади отец его сосватал. - Гила отхлебнула чаю, улыбнулась. - У него отец был, да примет почтенного Свет Господень, знаешь какой? У-у-у… Во всех интригах главный, на милости сиятельного всегда первый, и дружить с ним было выгодно, а враждовать опасно. А мой отец был главным судьей Ич-Тойвина и дружить с первым министром ой как хотел. Вот и принял сватовства, минуты лишней не раздумывая.
Ну, таких историй и у нас пруд пруди, подумала Мариана.
– А за мной тогда другой парень ухаживал, - продолжала Гила. - Тоже свататься собирался. Батюшка не против был… пока Ферхади не появился, да.
Гила снова улыбнулась. Мариана кивнула:
– Что может быть яснее?
– Мне Джодах больше нравился, - призналась Гила. - Он был сильный, обнимал - сердце замирало. И он был старше Ферхади, а мне тогда казалось, что муж с женой не должны быть погодками. Что муж должен быть разумным и поучать жен, как мой отец.
Почему мне кажется, что твоего ума на вас с Ферхади двоих хватит и еще останется, подумала Мариана.
– Когда Джодах узнал, что меня отдают за другого, он обозлился. Он поклялся, что я буду его, а я была глупая тогда и не стала спорить. Я не знала Ферхади… Джодаха я, правда, тоже не знала, но думала иначе.
– Он тебя похитил? - спросила Мариана.
Гила кивнула. Сказала:
–У Ферхади, видно, последние мозги не отшибло, что рыцаря твоего усыпил. Подумал: как бы драки не вышло, да и паломник все-таки, чужого короля рыцарь. Хотя… - Гила задумчиво покачала головой. - Может, и не о том он думал. Это ведь как игра, понимаешь? Кто чего стоит. Он мог решить тебе показать: смотри, девочка, твой спутник ни тебя, ни себя защитить не в силах. Для Ферхади это важно: мужчина должен защищать своих женщин. Знаешь, Мариана, это хороший обычай. Умный, да. Девушке полезно знать заранее, чем ее жених в себе гордится. Вот для Джодаха главное было - сила. Он мне как Ферхади показал, так у меня и сердце оборвалось. Связан, избит… только глазами сверкал. Ух, злой он тогда был!
– Ничего себе игры! - буркнула Мариана.
– А что ж, - пожала плечами Гила, - они мужчины. Они должны показывать, чего стоят. Вот и показали, оба. Тебе Ферхади что сказал? Про рыцаря?
– Ну… он спросил, будет ли мне все равно, что с ним станет.
– Ты ответила?
– Я… - Мариана запнулась. Прошептала: - Не помню…
– Ты и не подумала, что надо обязательно ответить. - Гила смотрела на младшую жену с открытой жалостью. - Ты решила, что это просто угроза. Ты промолчала. А потом Ферхади хотел тебя обнять, а ты стала вырываться. А он, дурень, решил, что это просто девичья стыдливость. А помнишь ты, что он потом тебе сказал?
– Чтобы я не боялась, - нахмурилась Мариана. - Что он отпустит Барти… даст ему уехать свободно. Так он что?…
– Он успокаивал тебя. Объяснял, что чтит обычай, что не держит на соперника зла. Он и подумать не мог, что ты поймешь его настолько неправильно.
– Гос-с-споди! - Мариана схватилась за голову. - Так это что получается? Что я могла… что я должна была просто сказать «немедленно нас отпусти»? И все?!
– И все, - кивнула Гила. - То есть я не говорю, что он бы вот тут нее взял и отпустил. Он такой… иногда поддается страсти, да. Присаливает иногда круто. А ты ему понравилась, очень понравилась. Он мог попробовать все равно завоевать тебя. Но он не взял бы тебя силой, никогда. Он ценит любовь, и ему интересно искать, как можно завоевать сердце строптивицы, а не ее тело.
– Но он угрожал мне, - уже без прежнего запала сказала Мариана.
Гила вздохнула:
– Он может. Я и говорю: иной раз круто присаливает. Обычно тогда, правда, когда чует слабину. Ты вспомни, как и о чем вы говорили. Подумай, что он мог принять за слабость.
– Я плохо помню, - призналась Мариана. - Я ведь и правда его боялась.
– А сейчас? - Гила подняла тонкие брови.
Мариана не ответила. Что отвечать? Что сейчас она уже не знает, кого винить? Что думает только о том, что будет с Барти? Или - что мужчина, которого любит такая женщина, как Гила, вряд ли может быть совсем уж мерзавцем?
Несколько минут две жены Льва Ич-Тойвина сидели молча. Гила откусывала пастилу, прихлебывала чай. Улыбнулась вдруг, положила на живот ладошку. Сказала:
– Пинается. Уже скоро, маленькая.
– Послушай, - спросила Мариана, - а тогда… ну, с тем твоим женихом… значит, ты все-таки выбрала Ферхади? Почему? Тебе ведь тот больше нравился?
– Мужчины, - задумчиво повторила Гила, - показывают, чего они стоят. А мы, женщины, оцениваем. Джодах сказал мне: «Ты будешь моей, и вот что будет со всяким, кто захочет нас разлучить». А Ферхади он сказал: «Я научу тебя не зариться на чужих невест». А я… я поняла, что не хочу жить с мужем, который способен избивать связанного соперника на глазах у любимой женщины. Что мне больше по сердцу стойкость, чем сила. Быстро поняла. Нескольких минут хватило.
Когда Гила допила чай и ушла, Мариана долго сидела молча. Ты не бойся, сказала на прощание старшая жена, он тебя не тронет, пока сама не скажешь, что хочешь его. Но я тебе советую поговорить с ним. Объясниться.
Объясниться… Легко сказать!
А Гила вышла в сад, подумала несколько мгновений и свернула в беседку-кабинет. Как она и ожидала, Ферхади был там. Сидел, сцепив пальцы в замок и закрыв глаза, и хмурое его лицо яснее слов сказало жене, о чем думает супруг.
Гила села рядом, потерлась щекой о его плечо:
– Прости, я опять наговорила лишнего. Я знаю, ты не любишь ту историю. - Дождалась обычного укоризненного взгляда, вздохнула. - Но ты ошибся, Ферхади, так ошибся… и эта милая девочка теперь боится тебя и считает негодяем. Сам подумай, милый: она из другой страны, там живут совсем-совсем по-другому, так откуда ей было знать?… А ты еще додумался ей грозить! Словно перед тобой младшая дочь писца, а не благородная девушка из страны рыцарей. Олух ты!
– Ишак безмозглый, - согласился Ферхади. Обнял жену, прислонил к себе. - Гила, Гила… Для того ли ты меня спасла тогда, чтобы я теперь вас всех погубил?
– Ну что ты, - пробормотала Гила. - Все будет хорошо.
–А если нет?
Гила отстранилась, посмотрела строго:
– А если нет, то мы - твои жены, и твоя судьба - наша судьба. Львы не впадают в уныние и не сдаются заранее. Сражайся, Ферхади. Если ты проиграешь, то пусть это случится не от слабости и малодушия, а потому, что выиграть было не в силах человеческих.
– Ах, Гила, звездочка моя, - Ферхади покачал головой, - тебе надо было родиться мужчиной. Славный вышел бы удалец!
– Спасибо, - насмешливо фыркнула Гила. - Мне и в женщинах неплохо. Лучше иметь одного мужа, чем сорок восемь жен. Спокойнее, знаешь ли.
О милостях и испытаниях
Когда едешь одни и в дороге ничего не случается такого, чтобы привлечь твое внимание, - разве что птица вспорхнет из-под копыт или проводит за околицу сердитый деревенский пес, - только и остается что размышлять. Сами лезут в голову мысли, вертятся там, сталкиваются, высекая искры… и ладно бы о чем хорошем думалось, так нет!
Мысли Анже вертелись вокруг злополучного письма. Теперь бывший послушник понимал гнев короля. А вот отцов светлых понимать перестал.
Они ведь не просто люди Господни, они к Господу куда ближе рядовой братии, а уж ближе мирян - несказанно. И когда они учат, что Господь заповедал детям своим любить, а ненависть ведет прямиком под копыта Нечистого, Анже всей душой чувствует: правда! Так оно и есть, и должно быть, и никак иначе невозможно, покуда ведет нас Свет Господень.
Так почему же в отце Ипполите столько ненависти? Откуда? Что такого сделал ему молодой король, за что можно так страстно, так яростно ненавидеть?! Да что бы ни сделал - все равно нельзя! Иначе какой же из тебя в вере наставник?
Рушился мир - тот светлый мир, в который Анже привык верить. Случайно вызванное видение разговора пресветлого в Ич-Тойвине - как раз о той войне разговора, к которой так по-разному готовятся сейчас король и церковь! - потрясло его холодным, торгашеским расчетом. Будто души людские можно купить на рынке в базарный день! Но… Да, это было отвратительно, мерзко, подло - но хотя бы понятно! Церковь поддержала войну, имея в виду свои корыстные интересы, - чего ж тут не понять? Разве того, как совести хватило.
Ту ненависть, которая отравой сочилась из написанного отцом Ипполитом письма, Анже понять не мог. От короткого прикосновения к ней - и то больным себя чувствуешь; как же с таким жить?! Изо дня в день, улыбаясь, раздавая благословения, другим втолковывая, что Господь учит любви и милосердию…
Знает ли пресветлый? Он тоже был там, подсказывал, что писать… Он так разбирается в людях, неужто не понимает, чем королевский аббат дышит? Пытался ли помочь, излечить - или ему все равно? Жаль, не спросить…
Какое-то время Анже пытался выдумать встречу с отцом предстоятелем, потом махнул рукой: что толку? Даже не будь он в бегах, не работай под чужой личиной на королевскую тайную службу - пресветлый не имел привычки откровенничать, и вряд ли он изменился. А уж доведись встретить того, кто выдал королю планы церкви, - ох не Анже будет вопросы задавать! Если вообще снизойдут до разговора с ним, а то ведь и так может случиться, что бросят в темницу монастырскую и позабудут. Оно, конечно, не по закону - да ведь законы не для заговорщиков писаны.
Мысль еще раз вызвать видение отца Ипполита и попробовать разобраться, найти, понять, откуда у аббата столь неподобающие светлому отцу чувства, Анже отбросил сразу. Это ж - как в болото вонючее добровольно нырнуть, а то и в выгребную яму. Нет уж. Вот доедет до Корварены, отдаст письмо графу Унгери, расскажет увиденное… забыть не получится, конечно, но хоть в руках держать эту мерзость не придется, и то благо.
От всех этих мыслей Анже торопился, теряя на отдых ровно столько времени, сколько нужно для коней. И поспел в Корварену - на счастье ли, на беду - как раз в тот день, когда граф Унгери перехватил еще одно письмо от заговорщиков. Письмо с картой берега вокруг Себасты, схемой прохода в бухту для тяжелых транспортных судов, планами городских укреплений и подробнейшими сведениями о гарнизоне…
– С этим змеиным гнездом пора что-то делать, - пробормотал граф Унгери. Два письма лежали перед ним, одно измятое и затертое, другое - только сегодня снятое с голубя. - Проверь, кто писал, - велел он Анже, кивнув на второе. - И дай Господь, чтобы на этот раз я ошибся…
Парень взял лист тонкой бумаги - явно через силу. Прикрыл глаза. Пальцы гладили письмо, а на лице проступали смущение и горечь. Отложил, сказал:
– Пресветлый. Сам писал, сам и отправлял. Только их три было.
– Кого три? - не понял Готье.
– Письма. Три одинаковых. Он не знает, что голубей здесь перехватывают, но через море все-таки…
– Три, - повторил граф. - Три. А мне принесли одно. Значит, это, - ткнул пальцем в карту, - они получат. Ну что ж, по крайней мере, мы знаем, где именно их ждать. Все лучше, чем ничего.
– Я не нужен вам больше, господин граф? - тихо спросил Анже.
Готье, успевший погрузиться в раздумья, поднял на дознатчика тяжелый взгляд. Тот не отвел глаз, но совсем не из показушной силы характера. Парень, похоже, смотрит, не видя, подумал граф: такая усталость на лице, в чуть подрагивающих руках, опущенных плечах.
– Тебе надо отдохнуть.
Позвонил, бросил вбежавшему порученцу:
– Антуан, проводи Анже в служебную гостевую и проследи, чтобы о нем позаботились.
Дознатчик встал.
– Анже, - остановил его граф, - не выходи без надобности из комнаты.
– Хорошо, господин граф, - голос бывшего послушника звучал тускло и безразлично. Это же надо было так себя умотать, покачал головой Готье. Но едва за парнем закрылась дверь, выбросил его из головы. Куда больше капитана тайной службы занимал сейчас отец предстоятель.
Готье мерил шагами кабинет, изредка поглядывая на злополучные письма. И думал. Очень уж нешуточные решения лезли в голову - вот так рубанешь сплеча, а после трижды пожалеешь. Но и оставлять все как есть - нельзя. Иначе можно сразу подписывать капитуляцию.
– Ну что ж, - пробормотал наконец, - попробуем положиться на Господа. Все ж его люди.
Набросал короткую записку, кликнул порученца. Спросил, прежде чем отдать:
– Что Анже?
– Спит, - доложил мальчишка. - Даже ужина не дождался.
– Ладно… Вот письмо, доставишь в монастырь Софии Предстоящей. Отцу предстоятелю лично в руки. Попроси ответить сразу, но, если откажется, не настаивай.
– Слушаюсь, мой капитан!
Порученец, топоча сапогами, скатился вниз по лестнице, а Готье убрал письма заговорщиков под замок и велел подавать ужин. Сегодняшние дела были окончены, но возвращения Антуана от пресветлого надо дождаться.
Вопреки всем ожиданиям графа, отец предстоятель приехал вместе с Антуаном. Одарил ошарашенного подобной милостью Готье благословением, объяснил:
– Когда человека Господнего просят о помощи, он должен откликаться сразу. Все промедления и оправдания - от Нечистого.
– Благодарю, - склонил голову граф. - Прошу вас, светлый отец, пройдемте в кабинет. Боюсь, разговор предстоит долгий.
Пресветлый устроился в предложенном графом кресле:
– Слушаю, сын мой.
– Я обойдусь без долгих предисловий. Есть один вопрос, отец мой, который гнетет меня довольно давно, и разобраться в нем без вашей помощи я, боюсь, не смогу.
Остановился, поймал взгляд церковника. Тот глядел спокойно и доброжелательно, и кому угодно мог принадлежать этот взгляд, но не заговорщику и не предателю. Капитан тайной службы вздохнул - оказывается, не так легко сказать то, что хочет он сказать, глядя в эти глаза.
– Скажите, светлый отец, разве Святая Церковь занимается не только и исключительно борьбой за души и за Свет в них?
– Только и исключительно, - кивнул пресветлый. - Ты совершенно точно сформулировал, сын мой.
– Тогда объясните, прошу вас… - Готье подошел почти вплотную к гостю. Да, пока еще гостю! - Объясните мне, светлый отец, как в борьбу за души вписывается то, что творится сейчас в Таргале?
– Что именно, сын мой?
Свет Господень, как же он спокоен! Человек с совестью не просто чистой - сияющей! А ведь ошибка исключена: против пресветлого не только видения Анже, но и доказательства вполне зримые и ясные. Хотя бы клетка с голубями, полученная от ханджарского священника!
– Что именно? - переспросил граф. - Да то, к примеру, что в грядущей войне Капитул Таргалы намерен открыто поддержать ее врагов - а пока что поддерживает их скрытно. Что об этой войне лично вы, отец мой, узнали, еще будучи в Ич-Тойвине. Что Святая Церковь лишь ждет удобного случая, чтобы свергнуть законного короля Таргалы, а оправдать это деяние намерена очернением памяти святого. Это же ваша страна, отец мой! Ведь все, кто погибнет от рук завоевателей, - ваша паства! Как можно, объясните...
Молчание продлилось недолго: отец предстоятель словно и не удивился разоблачению. Так, принял к сведению…
– Сын мой… или теперь я должен вас называть «господин дознаватель»?
– Какая к Нечистому разница! - буркнул граф.
– Видите ли, граф, - пресветлый выбрал нечто среднее, за что Готье остался ему благодарен, - как интересы короля стоят над интересами его вассалов, временами противореча отдельным из них ради общего блага, так и интересы Церкви стоят над королями и государствами. Церковь едина, и служители ее подчиняются Светлейшему Капитулу, а не государям земным.
– Но вы остаетесь подданными Таргалы. Король не требует от таргальской Церкви повиновения, но уж лояльности он ждать вправе! Простите, светлый отец, но где это видано, чтобы короля в его стране предавали его же духовные отцы?! Разве Господь учит вас предательству?
– Граф, - покачал головой пресветлый, - вы плохо слушали меня. Представьте, что ради государства вам надо предать родича - такое ведь случается, согласитесь. Печальный и трудный выбор - но разве позволите вы даже самым светлым чувствам взять верх над долгом? Или же, скажем иначе, долгу родственному возобладать над долгом вассальным?
– Значит, - подытожил Готье, - вам пришлось выбирать меж долгом и долгом. Именно поэтому никто из отцов Церкви не пытался предъявить его величеству внятные претензии и найти устраивающее всех соглашение? Вам просто приказали?
Отец предстоятель молча склонил голову:
– И вас не остановило даже то, что такой приказ явно выгоден не Церкви, а императору?
– Как бы то ни было, отдала его Церковь.
– Очевидно, забывшая, что Господь не одобряет пролития крови, - демонстративно вздохнул граф Унгери.
– Не нам, сын мой, учить Святую Церковь вере.
– Ну что ж, - вздохнул граф. - Сожалею, отец мой, но вы арестованы.
– Простите, граф, по какому обвинению?
– В государственной измене, разумеется.
– Вы забыли: служители Церкви подсудны лишь Святому Суду.
– Помню. Именно поэтому вам, светлый отец, не стоит даже надеяться предстать перед судом. Думаю, вы меня поймете: между долгом послушного сына Церкви и долгом вассала и подданного я выбираю второй.
Пресветлый встал; теперь заговорщик и дознаватель смотрели друг другу в глаза.
– Это будет убийство, сын мой.
– Да, прямая дорога к Нечистому. Но вы, светлый отец, можете избавить меня от греха. Просто расскажите, что вы знаете о грядущей войне. О планах наших врагов… врагов вашей страны, отец мой.
– Думаю, и вы меня поймете, граф, - помолчав, ответил пресветлый. - Я предпочту умереть верным сыном Святой Церкви. Окажите мне последнюю милость, граф, разрешите помолиться перед смертью?
– Отец мой, - медленно сказал Готье, - впереди война, и то, что знаете вы, может спасти Таргалу. Помолиться перед смертью вы успеете еще не раз - и, боюсь, не раз меня проклянете. Но поверьте, меньше всего я хочу отдавать вас палачам, я дам вам время вспомнить, в какой стране вы родились. Прошу вас, отец мой, одумайтесь.
Пресветлый покачал головой:
– Со всяким из нас, граф, идет по жизни Господь, и Ему виднее, когда одаривать милостями, а когда испытаниями. Насколько это окажется в моих силах, я приму испытание достойно и буду молить Господа о прощении для вас.
И ведь будет, понял граф. И не скажет ничего, хоть на куски его режь.
– Антуан!
Сонный порученец возник на пороге, ожидая приказаний.
– Стражу сюда.
Антуан кивнул ошалело, выметнулся прочь. Не забыть болтовню запретить, подумал граф. Слыхано ли дело…
Бросил вбежавшим в кабинет стражникам, кивнув на пресветлого:
– Обыскать, переодеть и в подвал.
Светлый отец вышел молча.
Наутро граф положил перед Анже серебряный перстень-печатку и гладкую, древнюю даже на вид щепку на черном траурном шнурке.
– Это же… пресветлого!
– Верно, - кивнул Готье. - Меня интересует все, что касается войны.
– Но я… - Анже запнулся. Граф ждал.
– Господин граф, что с ним?
– Арестован, а ты чего хотел? Чтоб и дальше в империю письма слал?
– И… что теперь?
– Теперь, - нетерпеливо повторил измученный бессонной ночью Готье, - я хочу знать, что оп писал в империю, что получал оттуда, чего ждать от церкви, когда начнется война… Анже, ты что, сам понять не можешь, что нам нужно от заговорщика?!
– Я не смогу! - Голос парня сорвался в крик. - Я и так столько против него… не могу больше! Он же спас меня, поймите! А я… Да, я понимаю - заговорщик. но не могу, не могу!
– Хорошо, - скрипнул зубами граф. Вот уж достался чистенький! - Не можешь - не надо. Значит, будем из него вытягивать. Заклятие правдивости и парочка умелых палачей…
Парень моргнул растерянно, переспросил:
– Что?…
– Что слышал! - взорвался граф. - Война на носу, и пусть меня впрямь Нечистый заберет, но все, что знает твой пресветлый, я из него вытяну! Мне тут не до чистоплюйства!
Парень сглотнул. Сгреб дрожащей рукой отобранные у светлого отца вещи - амулеты ли, реликвии, Готье разбираться не хотел.
– Ладно. Не надо его трогать, лучше… лучше я. Я постараюсь, честно.
– Да уж постарайся, - жестко припечатал граф Унгери. - Времени в обрез, будешь тянуть…
– Не буду я тянуть! Просто не всегда от меня зависит, - Анже безнадежно махнул рукой: мол, что тут объяснять, раз все решили.
– Постарайся, - повторил Готье.
Чем ближе к Славышти, тем чаще Луи - сам не замечая как - оказывался во главе поезда, а то и на десяток корпусов впереди. Но не желание увидеть Раду было тому причиной и даже - впервые в жизни! - не скорая встреча с Леркой. Более всего Луи хотел поговорить с отцом Евлампием. Спросить совета у духовника короля Егория, раз уж на собственного аббата полагаться нельзя. И, быть может, попросить его разобраться с отцом Ипполитом по-свойски, то есть по-церковному. Егорий, Луи знал точно, Евлампию доверял безоговорочно - а на умение будущего тестя разбираться в людях Луи полагался вполне.
Проснулась она совсем не от того гостя, которого ждала.
На край постели присела женщина лет, пожалуй, двадцати пяти. Маленькая, кругленькая, с оттягивающим халат животом скорой роженицы. Спросила, выговаривая таргальские слова с певучим ханджарским акцентом:
– Что, проплакала ночь? Полдень скоро, просыпайся.
– Вы кто? - Мариана потерла глаза, зевнула. В окно бил полуденный свет, ослепительно яркий даже сквозь задернутые занавески. Надо же, и впрямь заспалась.
– Я Ферхади жена старшая, - усмехнулась гостья. - Тебе, значит, инджар-тайра, сестра-в-муже по-вашему. Гила меня зовут.
Мариана села. Жена? Старшая? До сих пор она как-то не думала о своих сорока семи подругах по несчастью. Впрочем, Гила несчастной не казалась,
– Иди умойся. - Маленькая старшая жена, неловко переваливаясь, пересела в кресло. - Умойся, оденься, с мыслями соберись. Потом говорить будем.
– О чем нам говорить? - буркнула Мариана.
– О тебе, - как само собой разумеющееся, ответила Гила, - а о чем же еще?
О ней? Интересно, интересно…
Умылась Мариана быстро. Запахнув халат - она уже начала привыкать к этому дикарскому одеянию, - села напротив Гилы. Усмехнулась:
– Слушаю.
– Нет, - строго возразила ханджарка, - это я слушаю. Ты Ферхади не любишь, так?
– Так, - растерянно кивнула Мариана.
– А зачем замуж шла?
Мариана чуть не поперхнулась:
– А кто меня спрашивал?! Заснула в гостинице, проснулась здесь! Здрасьте, вы моя невеста, добро пожаловать, свадьба завтра!
Гила рассмеялась. Смех у нее был красивый и заразительный, Мариана невольно улыбнулась в ответ.
– У нас так часто бывает: если парню нравится девушка, а ее отец против, или если соперник, или просто удаль показать хочет. Похищение не считается вне закона, понимаешь? Это просто еще один способ сватовства.
– Да мне-то что с того! Пусть бы и похищал своих! У нас так не сватаются! И что-что, а согласие девушки у нас спрашивают!
– Постой, - насторожилась Гила. - Мариана, тут что-то не так. Бывает, что мужчина похищает девушку, не спросив ее согласия, даже часто бывает. Но потом… Как же вас тогда обвенчали, если ты была не согласна?
– Да разве я могла?…
– Конечно, могла! Для чего ж еще в храме согласие спрашивают, девочка?!
– Традиция такая, - пожала плечами Мариана.
– Глупенькая. - Гила укоризненно покачала головой. - На то и традиция, чтобы ею пользоваться. Тебе достаточно было сказать «нет». Просто сказать при всех, что ты не хочешь этой свадьбы, понимаешь?
– Но… - Почему-то Мариана не хотела говорить Гиле, как ее муж заставил подчиниться таргальскую невесту. Не то чтобы из сочувствия к Ферхади; нет уж, не станет она сочувствовать похитителю и клятвопреступнику. Но Гиле скоро рожать, ей волноваться нельзя.
Гила покачала головой:
– Я ему вчера сказала, и тебе сейчас повторю - вы два дурака, которые друг друга не поняли. Рассказал он мне про рыцаря твоего, не мнись. Мог бы подумать, что раз у вас невест не похищают, то тебе и в голову не придет… это тоже традиция, понимаешь? Если у парня соперник есть, похитить и его тоже. Чтобы девушка выбрала сразу и навсегда чтоб на потом вражду не оставлять.
– То есть?…
– То есть он тебе выбрать дал по обычаю, как принято у нас. Сравнить обоих, кто чего стоит, понимаешь?… Нет, - вздохнула Гила, - вижу, не понимаешь. А я ведь тоже из тех, кого похищали. Только моего жениха похититель так просто не отпустил бы, да. Злой на него был сильно. Мариана икнула. Выдавила:
– И ты с ним живешь? Нет, извини, но я точно не понимаю…
– Да в том-то и дело, что не с ним. - Гила расцвела счастливой улыбкой. - Расскажу тебе. Погоди, велю чаю принести… - Маленькая рука погладила живот. - Доченька кушать просит.
Чай подали быстро. Чай, сласти, сыр на тоненьких лепешках… Мариана накинулась на еду с жадностью: вчера, как новости услыхала, кусок в рот не лез, а уж после разговора с супругом и подавно. Гила посмотрела на молодую жену одобрительно, отослала служанок. Взяла ломтик пастилы. Сказала:
– Ну, слушай. Только спрашивай, что не поймешь. Тебе трудно будет понять, у вас по-другому живут. Потому и вышло все, как оно вышло, что обычаи разные, а ни ты, ни Ферхади о том и ни подумали.
Сказала б я тебе, почему так вышло, подумала Мариана. Но Гила ей нравилась: маленькая ханджарка светилась уютной теплотой и добром, и, каков бы ни был ее - то есть их общий! - муж, обидеть ее неосторожным словом Мариана совсем не хотела.
– Меня за Ферхади отец его сосватал. - Гила отхлебнула чаю, улыбнулась. - У него отец был, да примет почтенного Свет Господень, знаешь какой? У-у-у… Во всех интригах главный, на милости сиятельного всегда первый, и дружить с ним было выгодно, а враждовать опасно. А мой отец был главным судьей Ич-Тойвина и дружить с первым министром ой как хотел. Вот и принял сватовства, минуты лишней не раздумывая.
Ну, таких историй и у нас пруд пруди, подумала Мариана.
– А за мной тогда другой парень ухаживал, - продолжала Гила. - Тоже свататься собирался. Батюшка не против был… пока Ферхади не появился, да.
Гила снова улыбнулась. Мариана кивнула:
– Что может быть яснее?
– Мне Джодах больше нравился, - призналась Гила. - Он был сильный, обнимал - сердце замирало. И он был старше Ферхади, а мне тогда казалось, что муж с женой не должны быть погодками. Что муж должен быть разумным и поучать жен, как мой отец.
Почему мне кажется, что твоего ума на вас с Ферхади двоих хватит и еще останется, подумала Мариана.
– Когда Джодах узнал, что меня отдают за другого, он обозлился. Он поклялся, что я буду его, а я была глупая тогда и не стала спорить. Я не знала Ферхади… Джодаха я, правда, тоже не знала, но думала иначе.
– Он тебя похитил? - спросила Мариана.
Гила кивнула. Сказала:
–У Ферхади, видно, последние мозги не отшибло, что рыцаря твоего усыпил. Подумал: как бы драки не вышло, да и паломник все-таки, чужого короля рыцарь. Хотя… - Гила задумчиво покачала головой. - Может, и не о том он думал. Это ведь как игра, понимаешь? Кто чего стоит. Он мог решить тебе показать: смотри, девочка, твой спутник ни тебя, ни себя защитить не в силах. Для Ферхади это важно: мужчина должен защищать своих женщин. Знаешь, Мариана, это хороший обычай. Умный, да. Девушке полезно знать заранее, чем ее жених в себе гордится. Вот для Джодаха главное было - сила. Он мне как Ферхади показал, так у меня и сердце оборвалось. Связан, избит… только глазами сверкал. Ух, злой он тогда был!
– Ничего себе игры! - буркнула Мариана.
– А что ж, - пожала плечами Гила, - они мужчины. Они должны показывать, чего стоят. Вот и показали, оба. Тебе Ферхади что сказал? Про рыцаря?
– Ну… он спросил, будет ли мне все равно, что с ним станет.
– Ты ответила?
– Я… - Мариана запнулась. Прошептала: - Не помню…
– Ты и не подумала, что надо обязательно ответить. - Гила смотрела на младшую жену с открытой жалостью. - Ты решила, что это просто угроза. Ты промолчала. А потом Ферхади хотел тебя обнять, а ты стала вырываться. А он, дурень, решил, что это просто девичья стыдливость. А помнишь ты, что он потом тебе сказал?
– Чтобы я не боялась, - нахмурилась Мариана. - Что он отпустит Барти… даст ему уехать свободно. Так он что?…
– Он успокаивал тебя. Объяснял, что чтит обычай, что не держит на соперника зла. Он и подумать не мог, что ты поймешь его настолько неправильно.
– Гос-с-споди! - Мариана схватилась за голову. - Так это что получается? Что я могла… что я должна была просто сказать «немедленно нас отпусти»? И все?!
– И все, - кивнула Гила. - То есть я не говорю, что он бы вот тут нее взял и отпустил. Он такой… иногда поддается страсти, да. Присаливает иногда круто. А ты ему понравилась, очень понравилась. Он мог попробовать все равно завоевать тебя. Но он не взял бы тебя силой, никогда. Он ценит любовь, и ему интересно искать, как можно завоевать сердце строптивицы, а не ее тело.
– Но он угрожал мне, - уже без прежнего запала сказала Мариана.
Гила вздохнула:
– Он может. Я и говорю: иной раз круто присаливает. Обычно тогда, правда, когда чует слабину. Ты вспомни, как и о чем вы говорили. Подумай, что он мог принять за слабость.
– Я плохо помню, - призналась Мариана. - Я ведь и правда его боялась.
– А сейчас? - Гила подняла тонкие брови.
Мариана не ответила. Что отвечать? Что сейчас она уже не знает, кого винить? Что думает только о том, что будет с Барти? Или - что мужчина, которого любит такая женщина, как Гила, вряд ли может быть совсем уж мерзавцем?
Несколько минут две жены Льва Ич-Тойвина сидели молча. Гила откусывала пастилу, прихлебывала чай. Улыбнулась вдруг, положила на живот ладошку. Сказала:
– Пинается. Уже скоро, маленькая.
– Послушай, - спросила Мариана, - а тогда… ну, с тем твоим женихом… значит, ты все-таки выбрала Ферхади? Почему? Тебе ведь тот больше нравился?
– Мужчины, - задумчиво повторила Гила, - показывают, чего они стоят. А мы, женщины, оцениваем. Джодах сказал мне: «Ты будешь моей, и вот что будет со всяким, кто захочет нас разлучить». А Ферхади он сказал: «Я научу тебя не зариться на чужих невест». А я… я поняла, что не хочу жить с мужем, который способен избивать связанного соперника на глазах у любимой женщины. Что мне больше по сердцу стойкость, чем сила. Быстро поняла. Нескольких минут хватило.
Когда Гила допила чай и ушла, Мариана долго сидела молча. Ты не бойся, сказала на прощание старшая жена, он тебя не тронет, пока сама не скажешь, что хочешь его. Но я тебе советую поговорить с ним. Объясниться.
Объясниться… Легко сказать!
А Гила вышла в сад, подумала несколько мгновений и свернула в беседку-кабинет. Как она и ожидала, Ферхади был там. Сидел, сцепив пальцы в замок и закрыв глаза, и хмурое его лицо яснее слов сказало жене, о чем думает супруг.
Гила села рядом, потерлась щекой о его плечо:
– Прости, я опять наговорила лишнего. Я знаю, ты не любишь ту историю. - Дождалась обычного укоризненного взгляда, вздохнула. - Но ты ошибся, Ферхади, так ошибся… и эта милая девочка теперь боится тебя и считает негодяем. Сам подумай, милый: она из другой страны, там живут совсем-совсем по-другому, так откуда ей было знать?… А ты еще додумался ей грозить! Словно перед тобой младшая дочь писца, а не благородная девушка из страны рыцарей. Олух ты!
– Ишак безмозглый, - согласился Ферхади. Обнял жену, прислонил к себе. - Гила, Гила… Для того ли ты меня спасла тогда, чтобы я теперь вас всех погубил?
– Ну что ты, - пробормотала Гила. - Все будет хорошо.
–А если нет?
Гила отстранилась, посмотрела строго:
– А если нет, то мы - твои жены, и твоя судьба - наша судьба. Львы не впадают в уныние и не сдаются заранее. Сражайся, Ферхади. Если ты проиграешь, то пусть это случится не от слабости и малодушия, а потому, что выиграть было не в силах человеческих.
– Ах, Гила, звездочка моя, - Ферхади покачал головой, - тебе надо было родиться мужчиной. Славный вышел бы удалец!
– Спасибо, - насмешливо фыркнула Гила. - Мне и в женщинах неплохо. Лучше иметь одного мужа, чем сорок восемь жен. Спокойнее, знаешь ли.
О милостях и испытаниях
1. Анже, бывший послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене, ныне же - дознатчик службы безопасности Таргалы
Когда едешь одни и в дороге ничего не случается такого, чтобы привлечь твое внимание, - разве что птица вспорхнет из-под копыт или проводит за околицу сердитый деревенский пес, - только и остается что размышлять. Сами лезут в голову мысли, вертятся там, сталкиваются, высекая искры… и ладно бы о чем хорошем думалось, так нет!
Мысли Анже вертелись вокруг злополучного письма. Теперь бывший послушник понимал гнев короля. А вот отцов светлых понимать перестал.
Они ведь не просто люди Господни, они к Господу куда ближе рядовой братии, а уж ближе мирян - несказанно. И когда они учат, что Господь заповедал детям своим любить, а ненависть ведет прямиком под копыта Нечистого, Анже всей душой чувствует: правда! Так оно и есть, и должно быть, и никак иначе невозможно, покуда ведет нас Свет Господень.
Так почему же в отце Ипполите столько ненависти? Откуда? Что такого сделал ему молодой король, за что можно так страстно, так яростно ненавидеть?! Да что бы ни сделал - все равно нельзя! Иначе какой же из тебя в вере наставник?
Рушился мир - тот светлый мир, в который Анже привык верить. Случайно вызванное видение разговора пресветлого в Ич-Тойвине - как раз о той войне разговора, к которой так по-разному готовятся сейчас король и церковь! - потрясло его холодным, торгашеским расчетом. Будто души людские можно купить на рынке в базарный день! Но… Да, это было отвратительно, мерзко, подло - но хотя бы понятно! Церковь поддержала войну, имея в виду свои корыстные интересы, - чего ж тут не понять? Разве того, как совести хватило.
Ту ненависть, которая отравой сочилась из написанного отцом Ипполитом письма, Анже понять не мог. От короткого прикосновения к ней - и то больным себя чувствуешь; как же с таким жить?! Изо дня в день, улыбаясь, раздавая благословения, другим втолковывая, что Господь учит любви и милосердию…
Знает ли пресветлый? Он тоже был там, подсказывал, что писать… Он так разбирается в людях, неужто не понимает, чем королевский аббат дышит? Пытался ли помочь, излечить - или ему все равно? Жаль, не спросить…
Какое-то время Анже пытался выдумать встречу с отцом предстоятелем, потом махнул рукой: что толку? Даже не будь он в бегах, не работай под чужой личиной на королевскую тайную службу - пресветлый не имел привычки откровенничать, и вряд ли он изменился. А уж доведись встретить того, кто выдал королю планы церкви, - ох не Анже будет вопросы задавать! Если вообще снизойдут до разговора с ним, а то ведь и так может случиться, что бросят в темницу монастырскую и позабудут. Оно, конечно, не по закону - да ведь законы не для заговорщиков писаны.
Мысль еще раз вызвать видение отца Ипполита и попробовать разобраться, найти, понять, откуда у аббата столь неподобающие светлому отцу чувства, Анже отбросил сразу. Это ж - как в болото вонючее добровольно нырнуть, а то и в выгребную яму. Нет уж. Вот доедет до Корварены, отдаст письмо графу Унгери, расскажет увиденное… забыть не получится, конечно, но хоть в руках держать эту мерзость не придется, и то благо.
От всех этих мыслей Анже торопился, теряя на отдых ровно столько времени, сколько нужно для коней. И поспел в Корварену - на счастье ли, на беду - как раз в тот день, когда граф Унгери перехватил еще одно письмо от заговорщиков. Письмо с картой берега вокруг Себасты, схемой прохода в бухту для тяжелых транспортных судов, планами городских укреплений и подробнейшими сведениями о гарнизоне…
2. Граф Готье Унгери, капитан службы безопасности Таргалы
– С этим змеиным гнездом пора что-то делать, - пробормотал граф Унгери. Два письма лежали перед ним, одно измятое и затертое, другое - только сегодня снятое с голубя. - Проверь, кто писал, - велел он Анже, кивнув на второе. - И дай Господь, чтобы на этот раз я ошибся…
Парень взял лист тонкой бумаги - явно через силу. Прикрыл глаза. Пальцы гладили письмо, а на лице проступали смущение и горечь. Отложил, сказал:
– Пресветлый. Сам писал, сам и отправлял. Только их три было.
– Кого три? - не понял Готье.
– Письма. Три одинаковых. Он не знает, что голубей здесь перехватывают, но через море все-таки…
– Три, - повторил граф. - Три. А мне принесли одно. Значит, это, - ткнул пальцем в карту, - они получат. Ну что ж, по крайней мере, мы знаем, где именно их ждать. Все лучше, чем ничего.
– Я не нужен вам больше, господин граф? - тихо спросил Анже.
Готье, успевший погрузиться в раздумья, поднял на дознатчика тяжелый взгляд. Тот не отвел глаз, но совсем не из показушной силы характера. Парень, похоже, смотрит, не видя, подумал граф: такая усталость на лице, в чуть подрагивающих руках, опущенных плечах.
– Тебе надо отдохнуть.
Позвонил, бросил вбежавшему порученцу:
– Антуан, проводи Анже в служебную гостевую и проследи, чтобы о нем позаботились.
Дознатчик встал.
– Анже, - остановил его граф, - не выходи без надобности из комнаты.
– Хорошо, господин граф, - голос бывшего послушника звучал тускло и безразлично. Это же надо было так себя умотать, покачал головой Готье. Но едва за парнем закрылась дверь, выбросил его из головы. Куда больше капитана тайной службы занимал сейчас отец предстоятель.
Готье мерил шагами кабинет, изредка поглядывая на злополучные письма. И думал. Очень уж нешуточные решения лезли в голову - вот так рубанешь сплеча, а после трижды пожалеешь. Но и оставлять все как есть - нельзя. Иначе можно сразу подписывать капитуляцию.
– Ну что ж, - пробормотал наконец, - попробуем положиться на Господа. Все ж его люди.
Набросал короткую записку, кликнул порученца. Спросил, прежде чем отдать:
– Что Анже?
– Спит, - доложил мальчишка. - Даже ужина не дождался.
– Ладно… Вот письмо, доставишь в монастырь Софии Предстоящей. Отцу предстоятелю лично в руки. Попроси ответить сразу, но, если откажется, не настаивай.
– Слушаюсь, мой капитан!
Порученец, топоча сапогами, скатился вниз по лестнице, а Готье убрал письма заговорщиков под замок и велел подавать ужин. Сегодняшние дела были окончены, но возвращения Антуана от пресветлого надо дождаться.
Вопреки всем ожиданиям графа, отец предстоятель приехал вместе с Антуаном. Одарил ошарашенного подобной милостью Готье благословением, объяснил:
– Когда человека Господнего просят о помощи, он должен откликаться сразу. Все промедления и оправдания - от Нечистого.
– Благодарю, - склонил голову граф. - Прошу вас, светлый отец, пройдемте в кабинет. Боюсь, разговор предстоит долгий.
Пресветлый устроился в предложенном графом кресле:
– Слушаю, сын мой.
– Я обойдусь без долгих предисловий. Есть один вопрос, отец мой, который гнетет меня довольно давно, и разобраться в нем без вашей помощи я, боюсь, не смогу.
Остановился, поймал взгляд церковника. Тот глядел спокойно и доброжелательно, и кому угодно мог принадлежать этот взгляд, но не заговорщику и не предателю. Капитан тайной службы вздохнул - оказывается, не так легко сказать то, что хочет он сказать, глядя в эти глаза.
– Скажите, светлый отец, разве Святая Церковь занимается не только и исключительно борьбой за души и за Свет в них?
– Только и исключительно, - кивнул пресветлый. - Ты совершенно точно сформулировал, сын мой.
– Тогда объясните, прошу вас… - Готье подошел почти вплотную к гостю. Да, пока еще гостю! - Объясните мне, светлый отец, как в борьбу за души вписывается то, что творится сейчас в Таргале?
– Что именно, сын мой?
Свет Господень, как же он спокоен! Человек с совестью не просто чистой - сияющей! А ведь ошибка исключена: против пресветлого не только видения Анже, но и доказательства вполне зримые и ясные. Хотя бы клетка с голубями, полученная от ханджарского священника!
– Что именно? - переспросил граф. - Да то, к примеру, что в грядущей войне Капитул Таргалы намерен открыто поддержать ее врагов - а пока что поддерживает их скрытно. Что об этой войне лично вы, отец мой, узнали, еще будучи в Ич-Тойвине. Что Святая Церковь лишь ждет удобного случая, чтобы свергнуть законного короля Таргалы, а оправдать это деяние намерена очернением памяти святого. Это же ваша страна, отец мой! Ведь все, кто погибнет от рук завоевателей, - ваша паства! Как можно, объясните...
Молчание продлилось недолго: отец предстоятель словно и не удивился разоблачению. Так, принял к сведению…
– Сын мой… или теперь я должен вас называть «господин дознаватель»?
– Какая к Нечистому разница! - буркнул граф.
– Видите ли, граф, - пресветлый выбрал нечто среднее, за что Готье остался ему благодарен, - как интересы короля стоят над интересами его вассалов, временами противореча отдельным из них ради общего блага, так и интересы Церкви стоят над королями и государствами. Церковь едина, и служители ее подчиняются Светлейшему Капитулу, а не государям земным.
– Но вы остаетесь подданными Таргалы. Король не требует от таргальской Церкви повиновения, но уж лояльности он ждать вправе! Простите, светлый отец, но где это видано, чтобы короля в его стране предавали его же духовные отцы?! Разве Господь учит вас предательству?
– Граф, - покачал головой пресветлый, - вы плохо слушали меня. Представьте, что ради государства вам надо предать родича - такое ведь случается, согласитесь. Печальный и трудный выбор - но разве позволите вы даже самым светлым чувствам взять верх над долгом? Или же, скажем иначе, долгу родственному возобладать над долгом вассальным?
– Значит, - подытожил Готье, - вам пришлось выбирать меж долгом и долгом. Именно поэтому никто из отцов Церкви не пытался предъявить его величеству внятные претензии и найти устраивающее всех соглашение? Вам просто приказали?
Отец предстоятель молча склонил голову:
– И вас не остановило даже то, что такой приказ явно выгоден не Церкви, а императору?
– Как бы то ни было, отдала его Церковь.
– Очевидно, забывшая, что Господь не одобряет пролития крови, - демонстративно вздохнул граф Унгери.
– Не нам, сын мой, учить Святую Церковь вере.
– Ну что ж, - вздохнул граф. - Сожалею, отец мой, но вы арестованы.
– Простите, граф, по какому обвинению?
– В государственной измене, разумеется.
– Вы забыли: служители Церкви подсудны лишь Святому Суду.
– Помню. Именно поэтому вам, светлый отец, не стоит даже надеяться предстать перед судом. Думаю, вы меня поймете: между долгом послушного сына Церкви и долгом вассала и подданного я выбираю второй.
Пресветлый встал; теперь заговорщик и дознаватель смотрели друг другу в глаза.
– Это будет убийство, сын мой.
– Да, прямая дорога к Нечистому. Но вы, светлый отец, можете избавить меня от греха. Просто расскажите, что вы знаете о грядущей войне. О планах наших врагов… врагов вашей страны, отец мой.
– Думаю, и вы меня поймете, граф, - помолчав, ответил пресветлый. - Я предпочту умереть верным сыном Святой Церкви. Окажите мне последнюю милость, граф, разрешите помолиться перед смертью?
– Отец мой, - медленно сказал Готье, - впереди война, и то, что знаете вы, может спасти Таргалу. Помолиться перед смертью вы успеете еще не раз - и, боюсь, не раз меня проклянете. Но поверьте, меньше всего я хочу отдавать вас палачам, я дам вам время вспомнить, в какой стране вы родились. Прошу вас, отец мой, одумайтесь.
Пресветлый покачал головой:
– Со всяким из нас, граф, идет по жизни Господь, и Ему виднее, когда одаривать милостями, а когда испытаниями. Насколько это окажется в моих силах, я приму испытание достойно и буду молить Господа о прощении для вас.
И ведь будет, понял граф. И не скажет ничего, хоть на куски его режь.
– Антуан!
Сонный порученец возник на пороге, ожидая приказаний.
– Стражу сюда.
Антуан кивнул ошалело, выметнулся прочь. Не забыть болтовню запретить, подумал граф. Слыхано ли дело…
Бросил вбежавшим в кабинет стражникам, кивнув на пресветлого:
– Обыскать, переодеть и в подвал.
Светлый отец вышел молча.
Наутро граф положил перед Анже серебряный перстень-печатку и гладкую, древнюю даже на вид щепку на черном траурном шнурке.
– Это же… пресветлого!
– Верно, - кивнул Готье. - Меня интересует все, что касается войны.
– Но я… - Анже запнулся. Граф ждал.
– Господин граф, что с ним?
– Арестован, а ты чего хотел? Чтоб и дальше в империю письма слал?
– И… что теперь?
– Теперь, - нетерпеливо повторил измученный бессонной ночью Готье, - я хочу знать, что оп писал в империю, что получал оттуда, чего ждать от церкви, когда начнется война… Анже, ты что, сам понять не можешь, что нам нужно от заговорщика?!
– Я не смогу! - Голос парня сорвался в крик. - Я и так столько против него… не могу больше! Он же спас меня, поймите! А я… Да, я понимаю - заговорщик. но не могу, не могу!
– Хорошо, - скрипнул зубами граф. Вот уж достался чистенький! - Не можешь - не надо. Значит, будем из него вытягивать. Заклятие правдивости и парочка умелых палачей…
Парень моргнул растерянно, переспросил:
– Что?…
– Что слышал! - взорвался граф. - Война на носу, и пусть меня впрямь Нечистый заберет, но все, что знает твой пресветлый, я из него вытяну! Мне тут не до чистоплюйства!
Парень сглотнул. Сгреб дрожащей рукой отобранные у светлого отца вещи - амулеты ли, реликвии, Готье разбираться не хотел.
– Ладно. Не надо его трогать, лучше… лучше я. Я постараюсь, честно.
– Да уж постарайся, - жестко припечатал граф Унгери. - Времени в обрез, будешь тянуть…
– Не буду я тянуть! Просто не всегда от меня зависит, - Анже безнадежно махнул рукой: мол, что тут объяснять, раз все решили.
– Постарайся, - повторил Готье.
3. Славышть встречает гостей
Чем ближе к Славышти, тем чаще Луи - сам не замечая как - оказывался во главе поезда, а то и на десяток корпусов впереди. Но не желание увидеть Раду было тому причиной и даже - впервые в жизни! - не скорая встреча с Леркой. Более всего Луи хотел поговорить с отцом Евлампием. Спросить совета у духовника короля Егория, раз уж на собственного аббата полагаться нельзя. И, быть может, попросить его разобраться с отцом Ипполитом по-свойски, то есть по-церковному. Егорий, Луи знал точно, Евлампию доверял безоговорочно - а на умение будущего тестя разбираться в людях Луи полагался вполне.