Гореликова Алла. Меч войны

   Ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала, не замечая толком кому. Да, из Таргалы. Паломница. Нет, конечно, не грехи; за родителей помолиться. Нет, не ожидала (улыбнись, дура!). Ну что ж, видно, судьба такая: сначала повезло попасть в Ич-Тойвин, а потом… Как познакомились? Ой, пусть лучше он сам расскажет, право же, я смущаюсь!
   Ферхади смеялся громко, пил весело, рассказывал о купленном на днях жеребце-трехлетке, норовистом, как любой истинный диарталец (к недоумению Марианы, на эти слова гости ответили одобрительным хохотом); но молодая жена чувствовала на себе взгляд мужа. Каждый миг. Даже когда Ферхади стоял к ней спиной.
   Однако как он оказался рядом с нею, Мариана не заметила. Вроде вот только что слышала его голос с другого края стола… Подал руку, хлестнул требовательным взглядом.
   Мариана оперлась о подставленную ладонь, встала. Гости вокруг расступились. Девушка вздрогнула, услыхав почти неслышный шепот:
   – Надо проводить владыку. Потом, если хочешь, мы тоже можем уйти.
   Вскинула на супруга испуганный взгляд. Но он глядел не на жену, - вперед. На грузного, с одутловатым круглым лицом человека в черном просторном одеянии, расшитом золотыми дубовыми листьями.
   Ферхади опустился перед ним на колено, сказал, прижав руку к сердцу:
   – Благодарю сиятельного владыку за честь.
   Император?! Мариана, поспешно склонив голову, присела в глубоком реверансе.
   – У тебя скромная жена, мой верный лев. Так и не рассказала, как ты с нею познакомился. - Император скривил толстые губы в улыбке. - Видно, история та стоит твоей славы.
   – Она не стоит драгоценного времени сиятельного, - почтительно возразил Ферхади.
   Сиятельный благодушно усмехнулся:
   – Уж ты-то, мой лев, скромника из себя не разыгрывай. Все мы знаем, как умело ты загоняешь молодых газелей. Славный охотник, славная добыча.
   Мариана прикусила губу. Интересно, сквозь вуаль видно, как она покраснела? Ох, наверное, да…
   Император отбыл торжественно, в окружении свиты и охраны. В зале сразу стало просторнее - но отнюдь не тише. Похоже, веселье только начинается, растерянно подумала девушка. Ферхади проводил ее на ставшее уже почти родным место во главе стола, налил слабенького вина, поднес сластей. Присел на ручку кресла, по-мальчишески болтая ногой. Похоже, в спальню супруг не торопится… Радоваться ли? И здесь уже невмоготу, и уходить страшно до озноба - учитывая, куда и зачем уходить придется. А тут еще гости начали отпускать соленые шуточки. Мариана только воздух ртом хватала и надеялась, что под вуалью не видно ее наверняка пунцовых щек. Впрочем, после сочувственным голосом заданного вопроса: достаточно ли опыта объездки диартальского жеребца, чтобы совладать с таргальской кобылкой? - у девушки заполыхали и уши. Будь дело дома, она бы не постеснялась ответить; но здесь… Мариана не сомневалась: ляпни она сейчас дерзость, это вызовет лишь смех и совсем уж непристойные советы. Уж лучше промолчать.
   Ферхади же отбивал удары умело и с явным удовольствием; но после очередного совета вскинул руки: сдаюсь, мол! - и, спрыгнув с подлокотника, выдернул Мариану из кресла. Молодая жена оцепенела, как зайчонок под носом у пса; кажется, даже сердце замерло в испуге. Ферхади подхватил ее на руки, крутанулся - удаль, что ль, показывал?! - и понес прочь. Вслед молодым летели смех и улюлюканье. Когда кто-то заржал, как призывающий кобылу жеребец, Мариана не выдержала, процедила:
   – Убью!
   – Не стоит, - рассмеялся Ферхади. - Он завидует, только и всего.
   Ногой распахнул дверь, усадил жену на широкую кровать. Спросил вдруг, отсмеявшись:
   – А хочешь, я сам его убью? Прямо завтра?
   – В качестве свадебного подарка? - съехидничала Мариана.
   – Почему бы и нет? - Ферхади присел рядом, приобнял жену за плечи. - Но если ты хочешь другой подарок, только скажи.
   Его рука скользнула по шее к волосам. Упала на колени вуаль: Ферхади выдернул державшие ее шпильки. Мариана не шевелилась. Принять волю и власть похитителя, назвать мужем многоженца-ханджара казалось ей выше сил. Но не гордыня ли это? Сказал же светлый отец: такова воля Господня. Смирись, повторяла себе Мариана. Ловкие пальцы расстегивают частые пуговки на платье. Словно невзначай касаются груди. Смирись. Горячие ладони скользят по плечам, сбрасывая одежду. Смирись, такова воля Господня. Платье летит на пол, отброшенное небрежной рукой, безо всякого почтения к его красоте и несусветной ценности. Сыплются под ноги шпильки, щекочут спину наконец-то освобожденные волосы. Жена да прилепится к мужу и станет с мужем одно… ты его жена, он твой муж, такова воля Господня. Смирись.
   – Ты дрожишь. Мариана, прекрасная моя, не бойся.
   Слишком близко стоят слезы, чтобы отвечать ему сейчас. А жаль.
   Ферхади осторожно гладит ее плечи, горячие мужские ладони жгут хуже пламени под котлами Нечистого… не там ли быть тебе, Мариана? Жена не смеет ненавидеть мужа. Ты теперь его, такова воля Господня.
   Ох, да скорей бы! Но супруг не торопится. А куда ему торопиться? Сел рядом с нею, откинул упавшую ей на лицо прядь, коснулся губами волос на виске. Провел ладонью по щеке. Муж. Господин. Да чтоб ты сдох! Мариана прикусила губу. Нельзя. Он свою клятву выполнил, теперь ее очередь.
   И когда успел рубаху скинуть? Обнял за плечи, развернул, прислоняя спиной к своей груди. Господь всеблагой! Кожа к коже - как в костер швырнули. И в глазах темно.
   – Господин! Господин!
   В дверь забарабанили так настойчиво, будто в доме пожар или же сонный Ич-Тойвин взяли неведомые враги.
   – В чем дело? - рыкнул Ферхади.
   – Господин, гонец от сиятельного императора! Требует, дабы Лев Ич-Тойвина немедленно прибыл во дворец… незамедлительно!
   Ого, какие ругательства знает ее благородный супруг! Яростный шепот наверняка не слышен за дверью: приказы владык не обсуждают, и тем более не обсуждают так. Господь всеблагой, спасибо! Отложим супружеский долг на завтра.
   Лев Ич-Тойвина справился с собой быстро. Поцеловал жене кончики пальцев, вздохнул:
   – Извини, Мариана. Щит императора не всегда принадлежит себе.
   Быстро оделся, пригладил волосы. Подарил жене долгий взгляд - не то сожалеющий, не то обещающий. И вышел.
 

2. Император Омерхад Законник

 
   Мраморные львы на крыльце императорского дворца смотрели, казалось, сочувственно. Ферхад иль-Джамидер, Щит императора, не замедлил шаг, как обычно это делал. Сейчас перемигивания с каменными тезками его не прельщали. Наметанный взгляд начальника императорский стражи отметил спокойную ночную тишину, пустые коридоры, расслабленно, вполглаза бдящих караульных. Этой ночью дежурит Амиджад, начальник столичной сотни. Что же стряслось такого, что потребовало присутствия во дворце его соперника? Чего ради владыка оторвал Льва Ич-Тойвина от молодой жены?
   Император дожидался Ферхади в одиночестве, что лишь усугубило недоумение. Ни министров, ни главы Капитула - неизменного советника владыки в последние годы, ни даже Первого Когорты Незаметных, - а значит, речь не о заговоре, угрозе мятежа или состоянии умов. Лишь Верный свернулся клубком в углу. Леопард поднял голову на звук шагов; усы дернулись, поймали знакомый запах. Умостил голову на лапы, закрыл глаза.
   Спит, кошка драная. Весь дворец спит! Так какого шакала?…
   Сиятельный поглядел на верного своего льва испытующе и строго: будто мысли хотел прочитать, проверить, верен ли не только на деле, но и в самой глубине сердца. Этого взгляда, весьма удающегося владыке, многие его приближенные боялись до колик в печени. Многие - но не Ферхад иль-Джамидер. Лев Ич-Тойвина не опустил глаз, не смутился, даже не вздрогнул. Как всегда. Вот только ответный взгляд нынче, пожалуй, не слишком подобает верному подданному, чье единственное счастье - служить императору. Мелькнула злая мысль: и не надоело сиятельному в гляделки играть? Словно уловив неуместный вопрос, император взял со стола небрежно сложенный вчетверо лист бумаги, протянул начальнику своей стражи:
   – Читай.
   Ферхади пробежался глазами по строчкам. Перечитал. С трудом удержал первое побуждение: скомкать, швырнуть под ноги, растоптать, как ядовитую пустынную гюрзу. Ответил спокойно:
   – Это ложь.
   Сиятельный рассмеялся фальшивым смехом:
   – Что мой верный лев надумал взять под крыло таргальских заговорщиков, дабы с их помощью покуситься на особу своего владыки, - то, без сомнения, ложь. Но сам заговор, увы, правда. Как правда то, что один из заговорщиков покинул твой дом сегодня днем, а вторая сейчас в твоей спальне. Тебя окрутили как мальчишку, мой верный храбрец. Таргальская змея пригрелась на твоей груди, дабы нанести удар, когда ты не будешь готов отразить его.
   – И это ложь, о сиятельный. Я не знаю, кто захотел выслужиться перед сиятельным владыкой за чужой счет, но ни Мариана, ни тот рыцарь не могут быть заговорщиками.
   – Они заговорщики. Сьера Бартоломью послал сюда его король, дабы лишить империю владыки и тем выиграть войну, не начав сражаться. Красивая спутница могла облегчить ему дело, потому и взял с собой Мариану. Рыцарь во всем признался, мой верный лев.
   В сочувственном голосе императора Ферхади почудилась насмешка. Мол, не хочет удалец признавать, что таргальская девчонка вокруг пальца обвела, золотом волос глаза замутила. Да ведь не было такого! Сам ведь он на северянку глаз положил, не хотела она за него!
   – Я думаю, о сиятельный, король Таргалы не станет уподобляться в решениях безмозглому ишаку. Если бы он хотел подослать к сиятельному убийц, нашел бы кого-нибудь более неприметного, чем рыцарь, расхаживающий по Ич-Тойвину в плаще его цветов, и девчонка, не умеющая даже целоваться, зато весьма несдержанная на язык. Из них убийцы, как из овечки леопард.
   – Что я слышу! - нахмурился император. - Ты покрываешь врага?
   – Я берегу силы сиятельного, дабы не растратились они поисками врагов там, где их нет. Рыцарь слишком беспечен для заговорщика и шпиона, мои люди захватили его врасплох, как ребенка. А Мариана, - голос Ферхади дрогнул, - она ребенок и есть, честью клянусь. Куда ей кого окручивать, она не знает, что мужчины делают с женами!
   – Твой «не умеющий целоваться ребенок», - возвысил голос император, - привез с собой гномьи огненные зерна! Не надо уметь целоваться, чтобы прикрутить одно из них к стреле и запустить в мое окно! Подземельные крысы в дружбе с таргальскими выползками, и вот плоды этой дружбы! Сначала нелюди норовят распорядиться нашими копями, потом вступают в сговор с нашими врагами, а мой начальник стражи тем временем теряет голову от красоты таргальской шпионки, будто ему мало девиц во всей Великой империи!
   – Мариана не шпионка!
   – Она шпионка, а ты - упрямый слепец!
   – Раз так, - Ферхади зло сощурился в ответ на гневный оскал императора, сорвал перевязь с парадной саблей, пожалованной три года назад за спасение жизни императора от диартальских мятежников, - я недостоин быть Щитом сиятельного!
   Отделанные золотом ножны утонули в медвежьей шкуре у ног императора. Рубины на рукояти, напоминание об отданной за владыку крови, вспыхнули и угасли; зато загорелись глаза вскочившего Верного. Леопард оскалился, длинный хвост стеганул по бокам. Будь у Льва Ич-Тойвина хвост, так же хлестал бы…
   – Пусть сиятельный поручит хранить свою священную особу тому умнику, чье лживое перо потрудилось над этим! - Злополучный донос, безжалостно смятый, отправился вслед за саблей.
   Император побагровел:
   – Твою таргальскую змею доставят к палачам! Ты сам услышишь ее признания!
   – Еще бы, у палачей-то! Признания рыцаря того же свойства? Может, так и меня признаться заставят? Попробуем, мой император?
   Омерхад шагнул к непокорному и с маху влепил ему пощечину.
   Голова Ферхади мотнулась; Лев Ич-Тойвина медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы, завел руки за спину и сцепил там в замок. В кабинете установилась тишина, нарушаемая лишь горловым рычанием Верного.
   – Поди на место, - бросил леопарду владыка.
   Верный растянулся у подножия императорского кресла, но злые огоньки в глазах не притушил. Одно слово - и кинется.
   – И ты, Ферхади, - буркнул сиятельный. - Зачем так говоришь? Я знаю, ты верен. Другого начальника стражи не хочу. Но ты воин и не лезь в политику.
   – Мариану не отдам, - зло отчеканил Ферхад иль-Джамидер. - Ее честь - моя честь, ее жизнь - моя жизнь, ее вина - моя вина.
   – Дурак, зачем себя с бабой вяжешь? А ну как вправду повинится?
   – Повинится - отвечу. Она жена мне.
   – Тогда, - скрипнул зубами император, - запри свою жену в доме, и чтобы ни одна живая душа из посторонних словом с ней перемолвиться не могла. Будет тихо сидеть - будем считать, что зря ее оговорили. Понял?
   – Понял, - склонил голову Ферхади.
   – Саблю подбери. Я тебя не отпускаю. Ишь ты, швыряется…
   Благородный Ферхад иль-Джамидер преклонил колено у ног владыки:
   – Молю сиятельного о прощении.
   Впрочем, все трое - включая Верного - прекрасно слышали, сколько на самом деле в голосе молодого императорского родича мольбы, сколько - подобающей подданному почтительности, а сколько - всего лишь холодноватой вежливости. И все трое понимали, что такой демарш от доселе безоглядно верного начальника стражи император вряд ли оставит без последствий. Просто не должен оставлять.
   Когда Лев Ич-Тойвина вернулся домой и заглянул в спальню молодой жены, Мариана спала. Ферхади тихо прикрыл дверь. И лишь на пороге собственной спальни подумал: а когда это рыцарь признаться успел, да еще так, чтоб до императора дошло? Никак ведь такого быть не может!
   Впрочем, нет, грустно усмехнулся Щит императора. Может. Если злополучный сьер Бартоломью такой же шпион и убийца, как Мариана, - и не больше Марианы знает о собственных признаниях.
 

3. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина

 
   Обычно, стоя у трона императора, Лев Ич-Тойвина не вслушивался ни в речи владыки, ни в доклады его приближенных. Дела государственные не по его чину и разумению, его дело - хранить А здесь, в тронном зале, и хранить-то не особо нужно: трудами придворного заклинателя трон сиятельного недоступен для стрел и клинков, а сторонним чароплетам во дворец хода нет. Ферхад по левую руку и Амиджад по правую - всего лишь зримые символы нерушимости воли владыки. Устрашение непокорным, напоминание верным. И что за дела, если Амиджад мечтает выслужиться и сместить соперника, а Ферхад вспоминает вчерашнюю пирушку или объятия очередной красотки; лишь бы на лицах - суровая бдительность.
   Но сегодня воспоминания о минувшей ночи то заставляли Ферхади хмуриться, то вгоняли в ярость. Щит императора гнал неподобающие мысли, но непокорные возвращались - и грызли, и терзали подобно смрадным гиенам. И одно оставалось спасение: слушать в оба уха сетования военного министра, а потом - жалобы казначея, а после - оправдания сборщика налогов. Укладывать в голове их речи, прикидывать, где соврали. Представлять, как бы ответил он, и размышлять, почему владыка отвечает иначе. Глупое развлечение, но все ж интересней, чем подсчитывать, сколько светлых отцов встретил сегодня во дворце.
   А потом в зал ввели таргальца, и Льву Ич-Тойвина стало не до развлечений. Ферхади бросило в жар; затылком чуя торжествующий взгляд императора, сам он жадно вглядывался в лицо рыцаря. Искал страх, досаду, растерянность, злость, отчаяние, - все, что привык видеть на лицах разоблаченных врагов сиятельного. И не находил.
   Рыцарь был невероятно, запредельно, мертво спокоен. Ему задавали вопросы, он отвечал. Признавал вину, и всякому видно было, что признает чистосердечно: палачи, бесспорно, рыцаря и не коснулись. Скрипели перья писцов, и возмущенный шепоток разливался среди придворных: надо же, совсем Таргала обнаглела, пора, ох пора поучить смирению! А Лев Ич-Тойвина чуял тухлый запах лжи.
   С таким лицом - не каются. С таким лицом без вины на себя вину берут. А то он в своей сотне подобного не видел, а то самому не приходилось по молодости да глупости!
   Чем дольше слушал Ферхад иль-Джамидер признания таргальского рыцаря, тем явственней слышал фальшь. А уж когда Мариану помянули… Глазки, говоришь, капитану строила? В каюте, говоришь, запереть пришлось? Постой, сьер рыцарь, да уж не ради ли Марианы вся ложь твоя?! Сердце Ферхади кольнула игла ревности. Тоже любишь. Все с тобой ясно, рыцарь. Показали тот же донос, что владыка мне под нос ночью сунул, пригрозили девицу палачам швырнуть, - и ты отдал свою честь в обмен на ее жизнь. Оговариваешь себя, короля своего предаешь… и я бы должен презирать тебя и ненавидеть, но вот не могу. Потому что не знаю, как бы сам поступил на твоем месте. Еще вчерашним утром - знал, а сейчас не знаю.
   Когда рыцаря увели, император подозвал начальника стражи. Наклеил на толстые губы благосклонную улыбку, повелел во всеуслышание:
   – Через десять дней, в канун дня памяти святого Джамидера Строителя, мы собираемся подняться на Поющую гору, дабы испросить у предка покровительства в грядущей войне. Мой верный лев может отдыхать до того дня; мы помним, что дома его ждет молодая жена, и желаем провести время с удовольствием.
   По залу пробежался смешок. Ферхади опустился на колено, склонил голову:
   – Благодарю сиятельного за милость.
   Успел увидеть торжествующий блеск в хитрых глазах Амиджада. Думаешь, как с толком использовать нежданные дни единоличного начальствования? Думай-думай. Крепче подгадить Льву Ич-Тойвина, чем сумел этой ночью он сам, ты все равно не сможешь, как ни извертись.
   А самое мерзкое, думал Щит императора, покидая тронный зал, с гордым видом шагая по коридорам, спускаясь по ступеням парадного входа, самое гадкое и мерзкое то, что меня и впрямь окрутили как мальчишку. Только не Мариана окрутила. Не гнусная таргальская шпионка, а свои, родные, с детства знакомые. Любимый владыка, за которого всю кровь отдать готов был, не моргнув, да отец духовный, коему верил больше, чем себе. И как теперь Мариане в глаза посмотреть? Как объяснить?…
   Соль-Гайфэ, Яростный Ветер, ласково фыркнул в ухо. Ферхади потрепал любимца по шее, вспрыгнул в седло. Отпустил поводья: вороной диарталец дорогу знает. Подумал: может, за город свернуть? Развеяться, утолить злость бешеной скачкой по степи? Качнул головой: нет. Малодушно бежать - не для него. Умел глупостей натворить - умей за них и ответить. Даже перед женой… нет, тем более перед женой!
   А про таргальского убийцу уже и на площадях кричат. Быстро же сиятельный за дело взялся. Десять дней, услужливо подсказала память. Через десять дней владыка поднимется на Поющую гору, дабы просить удачи в войне. Это уже серьезно: все равно, что официальный вызов послать. Значит, владыка считает, что империя к войне с Таргалой готова. Или Таргала очень уж не готова, поправил себя Ферхади. В любом случае, скоро таргальцам в Ич-Тойвине станет жарко.
   Уже, болван. Вспомни сьера Бартоломью. И не забывай, что он такой же убийца, как ты - император. Рыцарь подвернулся под руку. И Мариана заодно; и кто знает, что было бы сейчас с нею, если бы не дурной на всю голову Щит императора. Но теперь, Ферхади, ты обязан ее защитить. Потому что ничего не кончилось; все только начинается.
   Дома новости знали; впрочем, как всегда это бывает, принесенные служанками базарные сплетни сильно отличались от истинного положения дел. Конюх встретил Соль-Гайфэ так, будто вороной только из битвы; начальник караула спросил, правда ли в сиятельного императора стреляли и чем же таким надо было стрелять, чтобы полдворца сгорело напрочь; а Гила, пятая и самая любимая жена, вопреки всем обычаям, слетела навстречу и кинулась на шею, причитая, что не чаяла увидеть супруга живым.
   – Ну что ты, - шептал Ферхади, целуя макушку Гилы и слегка отодвигаясь, чтобы не помять ее выпирающий живот, - что ты слушаешь всякую ерунду, звездочка моя, разве так можно? Ты о ребенке должна думать, ясная моя, а с твоим непутевым супругом ничего страшнее очередной свадьбы случиться просто не может.
   Ферхади хорошо знал, какую жену чем успокоить. Гила утерла слезы о плечо мужа, спросила:
   – А как она?
   – Да чтоб я знал! - от души воскликнул Лев Ич-Тойвина. - Она боялась даже сильней, чем Ирула, а только начала успокаиваться, как меня вызвали к владыке. Нет, ты представь!…
   Гила потерлась щекой о рукав мужнего дворцового мундира, сочувственно вздохнула:
   – Бедная девочка. Надо было мне к ней зайти.
   – Ничего, - вздохнул Ферхади, - справлюсь. Теперь с этой бедной девочкой намечаются совсем другие сложности. Ты иди, Гила. Я к тебе зайду вечером, поговорим. Хорошо?
   Гила кивнула; она всегда была послушна в мелочах. Ферхади смотрел вслед уходящей наверх женщине и ощущал себя распоследним подлецом. Он подставился под гнев владыки ради Марианы: но ведь за остальных он тоже в ответе. Одно дело погибнуть за императора; тогда о семье позаботятся. Но Лев Ич-Тойвина видел, как поступают с домочадцами мятежников, и знал, что порой в мятежники попадают за меньшее, чем позволил он себе этой ночью.
   Он все-таки смалодушничал. Оттягивая тяжелый разговор, поднялся на женскую половину. Передал Юланне привет от батюшки: с господином первым министром Щит императора пребывал в дружбе именно благодаря жене и сыну - старшенькому, наследнику. Зачем-то заглянул к Лисиль; спросил, оправдывая визит, не хочет ли чего, выслушал обычное тихое «нет, господин» и ушел, чувствуя себя виноватым. Безродная диарталка, взятая им три года назад по минутному побуждению - негоже такую красоту да солдатам, подумаешь, муж мятежник, не жене за грехи мужчины отвечать! - все еще дичилась спасителя. Может, зря ее не тронул, в который раз подумал Ферхади. глядишь, утешилась бы; но такое слишком отдавало платой за спасение, а Лев Ич-Тойвина не признавал любви за плату. Не хочет - не надо, пусть живет памятью о настоящем муже. В конце концов, что ему, других жен мало?
   Выпил чаю с двумя хохотушками-морянками, любительницами заполучить его в постель «на двоих». Аннита ждала сейчас первенца, ее беспрерывно мутило, и помогал только крепкий зеленый чай; Элеа подружку жалела, с мужем на ее глазах не заигрывала, и Ферхади в кои веки чувствовал себя с морянками спокойно: как бы ни был горяч мужчина, иногда ведь хочется просто посидеть, поболтать о пустяках и расслабиться. Но когда Аннита, допив вторую чашку, прилегла, понял, что дольше откладывать разговор с Марианой не стоит.
   «Таргальская змея, шпионка и убийца» плакала. Тихо, по-детски, совсем не напоказ, как любят иной раз женщины. За дверью и не слышно было, а то Ферхади, пожалуй, трижды подумал бы, прежде чем войти.
   Вскинула на него больные глаза. Спросила:
   – Это правда?
   – Смотря что, - вздохнул Ферхади. Придвинул кресло ближе к кровати, сел. Подумал некстати: как сложился бы этот разговор, вызови его сиятельный получасом позже? - Я тоже хотел бы знать, сколько правды в том, что я сегодня слышал.
   Не лги хотя бы себе, всплыла мысль. Ты прекрасно знаешь, просто тебе не нравится это знание.
   – И что ты слышал? - Мариана вытерла слезы краем простыни, в голосе прорезалась злость. Слезла с кровати: неловко, придерживая на груди халат. Надо спросить, в чем она привыкла ходить дома…
   Не отвлекайся. Имей мужество ответить прямо.
   – Твоего рыцаря арестовали. Его приводили сегодня к императору, я слышал его признания…
   Ферхади рассказывал, стараясь не упускать подробностей; глаза Марианы потрясенно округлялись и, пожалуй, других подтверждений ее невиновности Льву Ич-Тойвина не требовалось. Вот только доказать ей свою невиновность будет потрудней.
   – Теперь нас ждет война, - закончил Ферхади. - А меня… не знаю еще что, но, клянусь, тебя я защитить смогу или сам погибну.
   – Не клянись, - яростно прошипела девушка. - Клялся уже раз.
   – Хорошо, - согласился Ферхади. - Я просто обещаю. У меня ты в безопасности, хотя, признаю, твой сьер Бартоломью сделал для этого больше, чем я.
   – И не нужна мне твоя защита, - вспыхнула молодая жена. - Если бы не ты, мы с Барти уже ехали бы домой! Это ты виноват!
   Лев Ич-Тойвина с немалым трудом подавил вспышку ярости. Неужели она не понимает?!
   – Если бы не я, ты б сейчас тоже признания твердила! И плевать, что без вины! А то не ясно, что рыцарь твой такой же шпион и заговорщик, как его конь! Императору нужна война, и никуда бы вы не уехали! Повязали б вас на выезде из города, и оба к палачам бы угодили! Ты, дура, судьбу благодари, что я тебе на пути попался…
   Дура не дура, а на руку его новая жена оказалась быстра. От оплеухи зазвенело в ушах; Ферхади вскочил. И сел обратно. Спрятал лицо в ладонях. Выдавил:
   – Прости. Я повел себя недостойно мужчины.
   Мариана удивленно разглядывала свою ладонь. Губы ее дрожали.
   – Поверь, я не знал, - сказал Ферхади. - Я клялся, что он уедет из Ич-Тойвина свободно, а вместо этого… И получилось так, что сам отдал его в руки врагов. Я не хотел, честью клянусь.
   – Уходи, - выдавила Мариана. - Уходи, пожалуйста. Видеть тебя не могу.
   – Прости, - снова сказал Ферхади. Вышел, спустился во двор. Велел оседлать Ветра. И все-таки поехал за город. Ведь теперь это уже не было бегством.
 

4. Две жены

 
   К вечеру Мариана извелась. Молодая жена не знала, что делать, если муж потребует исполнения супружеского долга. Отказывать - против установлений Господних; но отдаться человеку, по чьей вине Барти в руках палачей и будет казнен как убийца?! Да она скорей его убьет, вот хоть этим кувшином - а что, тяжелый, если как следует по голове заехать. Убьет, а потом - следом за Барти. И пусть это грех, так и так ей прямой путь к Нечистому котлы драить, зато перед смертью удовольствие получит.