Страница:
– Альнари, - осторожно спросил себастиец, - ты хоть раз переживал штурм города?
Молодой господарь отвернулся, ушел вперед. Барти заторопился следом. Рыцарю уж стыдно стало за вопрос: ну какая, к Нечистому, разница, можно подумать, от того, представляет ли Альни, что такое штурм, зависит, будут или нет штурмовать Верлу.
– Три года назад, - ответил вдруг Альнари. Тем самым, с каторги памятным ровным голосом; у Барти аж мурашки вдоль спины просыпались. - И - да, я его пережил. Но теперь все будет по-другому.
Хотелось бы верить…
– Ладно, извини, - вздохнул Барти. - Выбора ведь все равно нет. Будем отбиваться, а там как Господь рассудит.
– Пусть будет Господь. - Альни знакомо повел плечом. - Надеюсь, Ему ты веришь.
Таргалец не нашелся с ответом. Тем временем Альнари свернул в неприметный боковой ход и вывел спутника к тяжелым дубовым дверям. Кольнул кинжалом ладонь, приложил к серебряной ручке. Щелкнул замок. Чары крови рода, с невольным восхищением подумал Барти. Замки, подвластные истинному хозяину. И ставленник императора не догадался их сменить?! Умных же наместников сажает Омерхад в свои провинции!
Барти вошел вслед за Альнари, окинул небольшую комнату быстрым взглядом. Богатый ковер на полу, стены светлого дерева украшены резьбой - виноградные листья, грозди. На стене против входа - сабля в потертых черных ножнах, с украшенной черными опалами рукоятью. Шторы тяжелого шелка плотно задернуты. Девственно чистый стол. Кабинет. Вот только непохоже, чтобы здесь много и часто работали.
– Нет, ты погляди только, - хмыкнул Альни, снимая со стены саблю. - Все как при отце было. Даже оружие наше родовое не убрал. Чем он тут вообще занимался, этот так называемый наместник? Служанок в спальню таскал да крамолу выслеживал, вместо того чтобы провинцию поднимать?
Молодой господарь один за другим выдвигал ящики огромного резного бюро, конторки, массивного стола. Просматривал какие-то бумаги и, небрежно смяв, кидал под ноги. Пошарил под столешницей, вынырнул с ключом, сказал с веселым удивлением:
– Нет, ты глянь, он даже тайник не нашел!
Повозился у стены, отодвинул резную деревянную панель, присвистнул:
– Нет, нашел. Просто поменять не соизволил. Барти, глянь.
В нише за стеной хранилась, видно, казна провинции - вернее, та ее часть, из которой черпаются средства на срочные нужды. Два сундука - не то чтобы неподъемных, но и не маленьких. Ключ из тайника подошел к обоим. Альни откинул крышки, выдохнул:
– Ах ты ж, тля вонючая!
Один сундук был доверху полон серебряными слитками. Во втором тускло блестели золотые монеты. Новые и потертые. Хандиарские имперки, таргальские коронки, халифатские дирики и веночки…
– Три года, ах ты ж тля… - Альни зачерпнул золото, пропустил сквозь пальцы. - Три года назад, Барти, здесь было пусто. Отец раздал все. Надеялся, что император пожалеет голодающую провинцию - а тем временем сам платил налоги за тех, кому даже еды купить было не на что. А этот… тьма его дери, за три года! Это ж как грести надо было!
За сундуками оказался еще один тайник, и вот его-то господин Джирхед иль-Танари найти не сумел. Альнари надел на палец массивное серебряное кольцо с гербовой печаткой. Постоял несколько мгновений, склонив голову. Запер сундуки, закрыл тайник. Стянул доспех, небрежно бросил в угол. Туда же полетела промокшая от пота рубаха.
– Ну что ж, Барти, будем работать. Можешь написать для меня письмо в Таргалу?
Что за письмо, Альнари объяснил быстро. Дольше думали потом вдвоем, как писать, что сказать, о чем промолчать на случай, если попадет не в те руки. Но только Альни усадил себастийца за стол, положил перед ним с десяток листов дорогой гладкой бумаги, поставил чернильницу, как в кабинет вошел Гиран:
– Альни, там люди собрались. Ты б вышел, поговорил.
Несколько мгновений Альнари смотрел совершенно не понимающими глазами. Потом резко кивнул, встал:
– Извини, о другом думал. Теряю хватку.
– Ты просто устал, - нахмурился Гиран.
– Все устали, так что ж теперь? Отдыхать некогда. Барти, ты со мной?
Я бы лучше спать, подумал Барти. Двужильный ты, что ли? Вон, уже у двери… или это я на ходу сплю?
– С тобой.
Гиран поглядел на Альнари:
– Ты так, что ль, собрался идти? Оденься.
Альни криво усмехнулся. Ответил:
– После.
– Вид у тебя…
– Знаю. Пойдем, люди ждут.
Огромная площадь перед дворцом колыхалась морем людских голов. Не иначе, решил Барти, вся Верла собралась. В воздухе еще стоял едкий запах гари, над развалинами казарм курились дымки, а на дворцовой кухне кашеварили матери и жены тex, кто успел этой ночью забежать домой. Молодой господарь замедлил шаг перед балконом, качнул головой и пошел вниз: на крыльцо. Бросил, уловив удивление спутников:
– Оттуда Законник тогда смотрел. Не хочу. Ноги моей на том балконе не будет.
Пальцы Альнари стиснули рукоять отцовской сабли. Гиран понимающе кивнул.
Альни остановился на верхней ступеньке, и толпа потрясенно затихла. Странно, должно быть, выглядит молодой господарь в глазах горожан, подумал Барти. Совсем не так, как положено правителю: полуголый, в разводах пота и копоти. Зато всем видно: Альнари не только клеймен, но и пытан и бит. Позор для благородного - но разве позор, принятый правителем ради своего народа, не становится честью? Диартале несладко жилось последние три года. Ее законному господарю - тоже.
– Сегодня, - негромко сказал Альнари, - Верла отомщена. Сегодня мы расплатились за тех, кто стал врагом императора лишь потому, что их дети голодали. За тех, кто был схвачен без вины. За позор их жен и дочерей. За всех, кто три года по родному городу ходил, опустив глаза. Но вы ведь понимаете, что это только начало, так, люди? Диартале нужна свобода, и никто не даст нам ее, если не возьмем сами. Сегодня, - голос Альнари взметнулся над затихшей толпой, зазвенел открытой яростью, - по праву и закону предков я устраняю должность императорского наместника Диарталы. Отныне и впредь Диарталой правит господарь и только господарь. Мы будем с империей - но только в том случае, если империя будет с нами. Мы будем платить налоги - но лишь в обмен на честную помощь в тяжелые годы. Мы будем воевать за них - но тогда, когда и они будут воевать за нас. За, а не против! Пока армия Омерхада орудует в Диартале как на завоеванной вражеской территории, они будут для нас захватчиками и врагами, и поступать с ними мы будем так, как и положено поступать с захватчиками и врагами! Без пощады!
– Без пощады! - завопила толпа. - За Диарталу, за господаря!
– Я клянусь, - Альнари вскинул над головой родовой клинок, - клянусь памятью отца, кровью своей: на этот раз мы победим!
К вечеру этого дня освободительная армия Диарталы насчитывала пять тысяч бойцов. Вдвое меньше, чем держал в Диартале император, да и бойцы по большей части были неумелые. Но Джирхед Мазила клялся, что, по крайней мере, приемлемых стрелков он сделает из этих олухов до того, как под стены Верлы придут каратели, а Гиран без особого труда набрал среди них полтысячи сабельников в городскую охрану и две сотни в гвардию господаря. Что же касается Альнари, он все-таки усадил Барти сочинять письмо, а сам заперся в кабинете со старшинами гномов и вышел оттуда лишь под вечер. Но о чем шла речь, никому не сказал.
Убитых этой ночью императорских солдат закопали за стеной в общей яме, без установленных традицией церемоний, как преступников.
Луи понимал: осенний бал полка королевских кирасиров - не самый лучший случай знакомить свет с красотой юной королевы. В столице много прелестниц, но именно здесь блистают две признанные владычицы сердец: баронесса Годринская, сероглазая золотоволосая северянка, жена командира белой роты - и супруга командира черной роты, жгучая брюнетка герцогиня Эймери. Радислава рядом с ними - девчонка-недоросток, мышка, недоразумение! Открыто хаять не посмеют, но разговоров по углам надолго хватит.
Молодой король знал, конечно: причиной жаркого перемывания косточек станет не столько сама Радислава - что удивительного в династическом браке?! - сколько его собственное, оскорбительное для столичных красавиц поведение. Да, они в самом деле считали оскорблением, что король, женившись, перестал искать их внимания!
Впрочем, по Стефании Луи тосковал. Не хватало ее смеха, отражения свечи в глубоких серых глазах, не хватало остроты ночных визитов, когда в любой миг может вернуться Ленни; не хватало зрелой страсти искушенной женщины. При всей своей любвеобильности Луи не увлекался угловатыми юницами; и хотя Раду он любил по-братски искренне и тепло, как женщина она его не слишком привлекала. Он надеялся - пока. Через годик-другой его подружка детства вырастет, оформится - и, быть может, затмит Стефанию в его глазах. Если за эти год или два они с Радой друг друга не возненавидят!
Неопытная девочка, Радислава все же чувствовала: что-то в ее супружеской жизни не так. Муж был с нею нежен, но тороплив - «будто на похороны врага опаздываешь!», сказала она как-то. Ему нравилось лежать с нею рядом, болтая о пустяках, нравилось, когда ее голова умащивается ему на плечо; нравилось, что она пренебрегла традициями и спит с ним в одной постели, свернувшись калачиком под боком. Но к любовным играм с женой-девчонкой Луи себя принуждал чуть ли не силой. И прекрасно сознавал, что рано или поздно она это поймет…
Не раз он порывался объясниться, честно попросить подождать - но каждый раз умолкал, толком не начав. Рада не считала себя маленькой; Раде он нравился именно как мужчина. Луи желал ей счастья и надеялся, что со временем научится делать ее счастливой.
Однако столкнуться посреди бала со Стефанией, говорить с нею, может даже - танцевать… Луи сам не знал, хочет этого - или боится. Касаться ее руки, вдыхать такой знакомый запах - и знать, что больше не имеешь на все это права. И не в том дело, что она замужем, а ты женат, когда и кого останавливали такие мелочи?! Но Рада, став твоей королевой, спасла твою корону. И ты обещал ей… да и не будь этого обещания, все равно! Ты перед нею в долгу.
Вот только любовь не рождается из долга. Даже если сам ты искрение хочешь любить.
Полковником кирасиров традиционно считался сам король; на деле командование сводилось к почетной обязанности хозяина осеннего бала, и большего Луи не желал. Разумеется, он знал не только всех офицеров обеих рот, но и почти всех рядовых - молодых дворян, по большей части младших сыновей знатных фамилий. Но сейчас глядел на них новым, пристальным взглядом. Они уже знали - те из них, кто давал себе труд знать, - что скоро война. Они жаждали подвигов и славы. И разумеется они не сомневались в победе. Сомнения оставались на долю короля.
– Мой король, - молодой Эймери, неизменно добродушный, внешне мирный и чуть ли не пушистый, отдал честь. Поклонился Раде: - Моя королева.
– После королеза не пропадай, - торопливо сказал ему Луи. - Поговорить надо. И ты, Ленни, - добавил подошедшему следом второму капитану.
Барон Годринский, муж прекрасной Стефании, кивнул с небрежной лихостью. Поцеловал руку королеве, окинув ее изучающим, но отнюдь не пошлым взглядом. Все - молча. Слухи о жене и короле дошли до бравого капитана и приняты им к сведению, понял Луи. Вот знать бы еще, какие именно: Радиславе. к примеру, несколько дней назад поведали по секрету, что король бегает к любовнице чуть ли не каждую ночь.
– Ленни в обиде на Омерхада, - подмигнул Эймери. - Скоро зарядят дожди, что за война по грязи и слякоти? Они там у себя на югах совсем не думают, каково отстирывать белые мундиры.
Кутерьма в большой зале уже сходила на нет: Распорядитель выстраивал пары, подтягивались последние опоздавшие.
– После королеза тотчас, - напомнил король своим капитанам и повел Раду на предназначенное королевской чете место.
Первый тур танцуют все. Королез, танец венценосных особ, они с Радой должны вести. Шествовать впереди вереницы пар, то убыстряя, то замедляя темп, но неизменно горделиво, ведя выстроенную строго по ранжиру очередь через блистающие залы дворца, - осмотр отведенной под веселье территории, но пока что еще не веселье. И - единственный танец, в котором супругам позволительно составлять пару.
– Ненавижу танцевать! - Юная королева, похоже, рада была бы оказаться отсюда подальше.
– Я тоже не слишком люблю.
Грянула чинная музыка, избавляя короля от необходимости дальнейших разговоров. Он взял жену за кончики пальцев, процедил:
– Ну же, Радка! Так надо.
И королевская чета поплыла по бальной зале, щедро собирая дань почтительного верноподданнического восхищения, острых взглядов и ехидных шепотков.
Между королезом и танцами более непринужденными гостям отводилось время для составления пар. По традиции, король должен был бы пригласить на следующий тур одну из первых дам двора, а королева - принять приглашение одного из первых кавалеров. Но обоих возможных кавалеров Луи увел, и Радиславе даже в голову не пришло этому огорчаться. Небрежно подхватив бокал лимонада, юная королева постаралась затеряться среди статуй и драпировок, подальше от скопища ожидающих приглашения дам и девиц. Убедившись, что никто не заметил ее маневра, Радислава поднялась на опоясывающую зал галерейку - на облюбованное заранее место, откуда прекрасно просматривался зал, но где саму ее можно было бы отыскать, лишь поднявшись следом.
– Так что за дела, на балу-то? - спросил молодой Эймери. Едва скрывшись от досужих взглядов, он посерьезнел и подобрался. - Новости?
Луи досадливо мотнул головой:
– Давно уже нет. На самом деле Готье малость перебрал с секретностью - уж вам-то мог сказать, не дожидаясь меня. Вот, гляди.
Эймери взял листок тонкой бумаги, расправил. Ленни заглянул через плечо, спросил:
– Себаста?
– Угу, - Эймери вернул карту, посмотрел на короля в упор. - Ты еще не сказал, мой король, что это и откуда.
– Говорю. Это письмецо, отправленное Омерхаду некими заговорщиками. Оно, правда, попало в руки Готье, но это ничего не значит: точно установлено, что в империю отослали три копии. Вы рады?
Ленни выругался. Эймери пожал плечами, сказал почти равнодушно:
– Согласись, хуже было бы, если бы мы вообще не узнали. Что сделал Готье?
– Свалил хлопоты по встрече на лорд-адмирала, а сам занялся заговорщиками. Подробностей пока не знаю, но что-то они там делают, чтобы помешать высадке. Только, боюсь, времени слишком мало.
– И что ты хочешь?
– Пока что туда стягиваются рыцари, подвозят провиант и пополняют арсеналы. А дальше… пойми, я не могу учить тебя воевать. Без моих приказов у тебя получится лучше. Давай считать, что война уже идет - и решаешь ты.
Эймери кивнул. По-простецки почесал в затылке. Спросил:
– Чего еще я не знаю? Заговорщики что-нибудь говорят? У них есть сообщники на побережье?
– Отправляйся к Готье, он все тебе доложит.
– Секретность, - хмыкнул капитан. - Ладно, Готье так Готье. Ленни, завтра с утра объявляй своим походную готовность. Без нас не управятся, там каждый боец на счету будет.
Барон молча кивнул. Этим вечером он был на редкость немногословен.
Озадачив своих капитанов, Луи почувствовал себя значительно спокойнее - словно часть ноши перешла из его рук в руки более сильные. Собственно, так оно и было - теперь, когда за дело влился молодой Эймери, король мог себе позволить ждать победы так же бездумно, как любой его кирасир. Командовать должны те, кто умеет это хорошо. А королю теперь можно и потанцевать.
Чем Луи и занялся.
Рада потерялась где-то в круговерти бала; Луи поискал ее среди танцующих, но веселье уже разгорелось, и заметить в его бурном вихре какую-то определенную даму стало не так-то просто. Объявили «паненку-горянку», под руку королю попалась - да-да, поверим, что невзначай! - черноокая герцогиня Эймери, и Луи увлек ее на середину залы, вести танец.
– За что люблю именно этот бал, - проворковала герцогиня, - так это за непринужденность. Признайтесь, ваше величество, «пулька-бабочка» тоже будет?
– Как всегда, - ухмыльнулся король. Поняв намек, он должен был пригласить очаровательницу составить ему пару в «пульке» - но Луи прикинулся лопухом и смолчал. Герцогиня танцевала отменно, но на «пульку» Луи предпочел бы найти иную даму.
Стефанию.
Танец захватил, повел; не осталось ничего, кроме все убыстряющейся мелодии, и топота каблуков и взлетающих юбок, - но тоска никуда не делась. Тоска взяла за горло, и все, все - задорная улыбка обворожительной герцогини, тихий смех за спиной, случайно пойманный взгляд Ленни, случайное касание черных локонов - все отдавалось единственным именем: Стефания. Луи рад был, когда танец закончился. Зря он вообще решил танцевать.
– Мой король, - мурлыкнула герцогиня, - вы сегодня так задумчивы. Вот и супруга моего куда-то дели. Признайтесь, что произошло?
– Политика, - вздохнул Луи, - всего лишь политика. Но столь пленительное создание вряд ли станет скучать, пока муж занят государственными делами.
– Ваше величество, - герцогиня округлила глаза, - на что вы меня толкаете?!
Луи улыбнулся в ответ на ее смешок, поцеловал прелестную ручку:
– Всего лишь предлагаю веселиться, не оглядываясь на зануд вроде меня и вашего супруга. Благодарю вас за танец, он был прекрасен, как все, осененное вашим взглядом.
– Пустые слова, - качнула головой герцогиня. - Но совет хорош. Я им воспользуюсь, мой государь.
Оглянулась, привстав на цыпочки.
– Если вы ищете Ленни, - шепнул ей на ушко Луи, слегка развернув, - вон он.
– Благодарю, - насмешливо уронила очаровательница. - Баро-он! Вы не забыли, что обещали мне танец?!
Где же Рада, подумал Луи, почему ее так долго не видно? Взял кубок с вином - знак, что танцевать не готов, и медленно пошел в обход залы, перебрасываясь словом-другим с кавалерами, отпуская дамам привычные, ни к чему не обязывающие комплименты. Веселье шло своим чередом, надвигалась ночь - а утро обещало только заботы, и глупо было не пользоваться последним, быть может, случаем насладиться беззаботной легкостью праздника. Но - не получалось.
Совсем ты скис, твое величество, хмыкнул Луи.
И остановился, услыхав позади родной до боли голос:
– Мой король…
Он обернулся, как оборачиваются навстречу смертельному удару. Да так оно и было - теперь. Упал на пол кубок - уже, по счастью, пустой; дернулись ей навстречу руки.
– Луи… я уж думала, ты меня позабыл.
Тонкие пальцы легли в его ладонь. Легкое прикосновение - тем самым смертельным ударом. Как сказать, что не стало жизни без тебя?
– Почему не приходишь, мой король?
Он все-таки взял себя в руки - да не просто взял, скрутил:
– Не приду больше. Извини.
– Но почему?…
– Я обещал, Стефания. Когда я просил руки Радиславы, она поставила условие - никого больше. - Слова продавливались сквозь горло, обдирая душу в кровь. - Я не мог отказаться, этот союз нужен мне.
– Луи, но… что за бред! Она не могла!…
– Она попросила, чтобы было так, и я согласился. Я поклялся, что так и будет. Стефания, наш с Радой брак чистой воды политика, но это не значит, что я стану ее обманывать. Она хорошая девочка, и она спасла меня своим согласием.
Зачем он оправдывается?! Разве Стефа этого от него ждет? Оправданий, беспомощных и наивных, - недостойных не то что короля - мужчины?! Нечистый тебя побери, Луи, решил рвать - так рви, но не унижай ни себя, ни ее!
– Свет Господень, Луи, о чем ты! Я же вижу… я вижу, как ты смотришь на меня, а как - на эту девчонку! Я чувствую, я знаю - ты бы хоть сейчас ушел со мной, наплевав на нее, на Ленни и на всех прочих! Разве любовь, истинная любовь, не превыше всяких глупых клятв?
Оказывается, и шепотом можно кричать, а он и не знал… Ох, Стефа, прелестная сероглазая баронесса, я и не надеялся, что ты станешь так ждать своего короля. А тебе ведь мигнуть стоит - и будешь выбирать среди доброй половины столичных кавалеров! Луи собрал волю в кулак и ответил ровно, как отвечал бы врагу перед боем:
– Этой - нет.
К чему длить боль, Стефа? У меня было много женщин, но ты среди них - единственная. Лучшая. Желанная. Дурак я был, что не понимал этого раньше. Сегодня я с тобой прощаюсь, прекрасная моя. У меня теперь жена, и я не хочу ее обижать. Я должен стать с ней таким, каким был с тобой; но я не смогу, пока смотрю на нее, а вижу - тебя…
– Ненавижу! - Стефания выдернула пальцы из его ладони. - Будь ты проклят!
И ушла, гордо вздернув подбородок и глядя прямо перед собой. Благосклонно-холодно кивнула молоденькому лейтенанту - надо же, да он, никак, осмелился пригласить баронессу на «пульку»? Луи глядел, как руки кавалера уверенно ложатся на бедра северянки, как, встряхнув локонами она подстраивается под музыку - и летит, порхает бабочкой, взметывая пышную юбку так, что видна тонкая щиколотка, - глядел, и ему хотелось взвыть покинутым псом. Но разве не сам он этого хотел?
Будь проклята корона!
Луи не помнил, как дотянул до конца бала. Что-то кому-то говорил, улыбался, пил вино… вел прощальный королез об руку с появившейся как нельзя вовремя Радиславой, провожал до кареты герцогиню Эймери, долго стоял на крыльце, подставив лицо холодному ветру. Рада молчала, лишь кивнула, когда спросил, сильно ли утомилась. Ничего, подумал Луи, теперь все. Больше праздников не предвидится.
Насчет «теперь все» он, как оказалось, погорячился. Едва они с Радой остались одни, девчонка уперла руки в бока и заявила:
– Знаешь, Лу, если у тебя хватает нахальства обхаживать любовницу прямо на балу на глазах у всех, так шел бы ты к ней, а?
Несколько мгновений Луи смотрел на жену в полном ошалении - пока до его усталой головы не дошло, о чем, собственно, Рада говорит. А когда дошло - возопил:
– Радка, ты о чем?!
– О ком, - поправила Радислава, и в голосе ее зазвенели льдинки. - О баронессе Стефании Годринской. Знаешь такую?
– Да с чего ты взяла, что мы… что я ее… обхаживал?!
– Не держи меня за дуру, Лу.
Радислава развернулась и ушла к себе. Хлопнула дверь, стукнула щеколда.
– Рада, - позвал следом Луи, - ты же совсем не так все… Ну хоть выслушай, Рада!
Она не ответила. И тогда молодой король понял что теперь - точно все, потому что нет больше ни сил, ни желания что-то делать и вообще жить. Только усталость, обида и боль.
Он упал на кровать, не дав себе труда раздеться. Сжал зубами подушку, сгреб в кулаки тонкое полотно простыней. Было больно. Больно всерьез, без дураков. А он-то, дурень, всегда считал, что терзания отвергнутой любви - всего лишь придуманная менестрелями сказочка, красивое преувеличение, куча словоблудия на пустом месте…
Рада осталась спать у себя.
Служба верного
Полная луна заливала тропу слепяще-ярким серебром. Серые свечи кипарисов шелестели под ветром, рассыпались искрами звона цикад, и до странности неуместно звучало среди мелодии полнолуния одышливое пыхтение. Но на Поющую гору должно подниматься пешком. Всем, даже императору.
Тем более императору, поправил себя Ферхади. Где это видано, чтобы к могиле предка конным подъезжать?
Ферхад иль-Джамидер, Лев Ич-Тойвина, шел по тропе первым. У подножия горы, где оставили коней, император пропустил своего начальника охраны вперед: мол, зовешься щитом, так и будь им. С кем другим это выглядело бы неуместно, но в данном случае могло трактоваться как особая милость: все же святой Джамидер Строитель, предок сиятельного владыки, был и предком Ферхади тоже. Впрочем, Лев Ич-Тойвина понимал, что о милости речи нет, и подозревал, что дело также не в трусости (осторожности, дурень!) владыки. Скорее, сиятельному просто приятно любоваться, как прогневивший его наглец идет босой, безоружный и с непокрытой головой, - пусть даже эти знаки покаянного смирения предназначены не самому сиятельному, а его святому предку.
Сам император не пожелал оставить у подножия священной горы ни единого из признаков своего достоинства; сопровождавшие владыку первый министр, военный министр и свеженазначенный Меч императора в Таргале не сочли возможным казаться набожнее помазанника Господнего. А уж Амиджад с десятком стражи и вовсе: у охранителей свои заботы, им не до молитв и покаяний. Поэтому и в смирении благородный Ферхад иль-Джамидер выглядел вызывающе. И осознание этого вызывало у Льва Ич-Тойвина злую улыбку, которую, к его счастью, никто сейчас не мог видеть.
Еще час назад Ферхади совсем не был уверен, что спустится вниз живым. Накануне он долго беседовал с отцом Гилы. Бывший судья, хоть и отошел от дел, не растерял ни здравомыслия, ни хитрости; он и посоветовал зятю именно так, без явного унижения, однако наглядно, показать сиятельному владыке раскаяние и смирение. Первый же взгляд императора убедил Ферхади - тесть оказался прав. Повинную голову сабля не рубит; впрочем, о полном прощении тоже говорить рано. Обострившееся за последние дни чутье Льва Ич-Тойвина подсказывало: наверху, у гробницы предка, что-то случится. Щит императора готовился к схватке с владетельной рукой.
Тропа свернула и пошла резко вверх. Ферхади замедлил шаг: не стоит намекать сиятельному на его слабость. Мысли свернули вслед за тропой: впереди, на плоской, как саблей отхваченной, вершине возвышался купол гробницы, и полная луна сияла на нем венцом небесным. Здесь предписывалось отринуть суетное и сосредоточиться на главном; но разве не главное занимало все мысли Льва Ич-Тойвина вот уж десять дней? Об удаче в войне пусть молит владыка; он же попросит у предка иной милости. Ты построил этот город, чтобы твой народ жил здесь счастливо, думал Ферхади, глядя на увенчанный луной купол. Прости, благородный Джамидер, что нет мне нынче дела до войны и славы. Об одном тебя молю: пусть не случится беды с теми, кто от меня зависит. Они не виноваты; пусть я один отвечу за свои ошибки: хоть полной мерой, хоть сверх того, но один. Пусть гнев сиятельного остановится на мне и не затронет моих близких. Тебе в Свете Господнем ведомы наши помыслы; я грешен и признаю это, я готов расплатиться за свои грехи.
Молодой господарь отвернулся, ушел вперед. Барти заторопился следом. Рыцарю уж стыдно стало за вопрос: ну какая, к Нечистому, разница, можно подумать, от того, представляет ли Альни, что такое штурм, зависит, будут или нет штурмовать Верлу.
– Три года назад, - ответил вдруг Альнари. Тем самым, с каторги памятным ровным голосом; у Барти аж мурашки вдоль спины просыпались. - И - да, я его пережил. Но теперь все будет по-другому.
Хотелось бы верить…
– Ладно, извини, - вздохнул Барти. - Выбора ведь все равно нет. Будем отбиваться, а там как Господь рассудит.
– Пусть будет Господь. - Альни знакомо повел плечом. - Надеюсь, Ему ты веришь.
Таргалец не нашелся с ответом. Тем временем Альнари свернул в неприметный боковой ход и вывел спутника к тяжелым дубовым дверям. Кольнул кинжалом ладонь, приложил к серебряной ручке. Щелкнул замок. Чары крови рода, с невольным восхищением подумал Барти. Замки, подвластные истинному хозяину. И ставленник императора не догадался их сменить?! Умных же наместников сажает Омерхад в свои провинции!
Барти вошел вслед за Альнари, окинул небольшую комнату быстрым взглядом. Богатый ковер на полу, стены светлого дерева украшены резьбой - виноградные листья, грозди. На стене против входа - сабля в потертых черных ножнах, с украшенной черными опалами рукоятью. Шторы тяжелого шелка плотно задернуты. Девственно чистый стол. Кабинет. Вот только непохоже, чтобы здесь много и часто работали.
– Нет, ты погляди только, - хмыкнул Альни, снимая со стены саблю. - Все как при отце было. Даже оружие наше родовое не убрал. Чем он тут вообще занимался, этот так называемый наместник? Служанок в спальню таскал да крамолу выслеживал, вместо того чтобы провинцию поднимать?
Молодой господарь один за другим выдвигал ящики огромного резного бюро, конторки, массивного стола. Просматривал какие-то бумаги и, небрежно смяв, кидал под ноги. Пошарил под столешницей, вынырнул с ключом, сказал с веселым удивлением:
– Нет, ты глянь, он даже тайник не нашел!
Повозился у стены, отодвинул резную деревянную панель, присвистнул:
– Нет, нашел. Просто поменять не соизволил. Барти, глянь.
В нише за стеной хранилась, видно, казна провинции - вернее, та ее часть, из которой черпаются средства на срочные нужды. Два сундука - не то чтобы неподъемных, но и не маленьких. Ключ из тайника подошел к обоим. Альни откинул крышки, выдохнул:
– Ах ты ж, тля вонючая!
Один сундук был доверху полон серебряными слитками. Во втором тускло блестели золотые монеты. Новые и потертые. Хандиарские имперки, таргальские коронки, халифатские дирики и веночки…
– Три года, ах ты ж тля… - Альни зачерпнул золото, пропустил сквозь пальцы. - Три года назад, Барти, здесь было пусто. Отец раздал все. Надеялся, что император пожалеет голодающую провинцию - а тем временем сам платил налоги за тех, кому даже еды купить было не на что. А этот… тьма его дери, за три года! Это ж как грести надо было!
За сундуками оказался еще один тайник, и вот его-то господин Джирхед иль-Танари найти не сумел. Альнари надел на палец массивное серебряное кольцо с гербовой печаткой. Постоял несколько мгновений, склонив голову. Запер сундуки, закрыл тайник. Стянул доспех, небрежно бросил в угол. Туда же полетела промокшая от пота рубаха.
– Ну что ж, Барти, будем работать. Можешь написать для меня письмо в Таргалу?
Что за письмо, Альнари объяснил быстро. Дольше думали потом вдвоем, как писать, что сказать, о чем промолчать на случай, если попадет не в те руки. Но только Альни усадил себастийца за стол, положил перед ним с десяток листов дорогой гладкой бумаги, поставил чернильницу, как в кабинет вошел Гиран:
– Альни, там люди собрались. Ты б вышел, поговорил.
Несколько мгновений Альнари смотрел совершенно не понимающими глазами. Потом резко кивнул, встал:
– Извини, о другом думал. Теряю хватку.
– Ты просто устал, - нахмурился Гиран.
– Все устали, так что ж теперь? Отдыхать некогда. Барти, ты со мной?
Я бы лучше спать, подумал Барти. Двужильный ты, что ли? Вон, уже у двери… или это я на ходу сплю?
– С тобой.
Гиран поглядел на Альнари:
– Ты так, что ль, собрался идти? Оденься.
Альни криво усмехнулся. Ответил:
– После.
– Вид у тебя…
– Знаю. Пойдем, люди ждут.
Огромная площадь перед дворцом колыхалась морем людских голов. Не иначе, решил Барти, вся Верла собралась. В воздухе еще стоял едкий запах гари, над развалинами казарм курились дымки, а на дворцовой кухне кашеварили матери и жены тex, кто успел этой ночью забежать домой. Молодой господарь замедлил шаг перед балконом, качнул головой и пошел вниз: на крыльцо. Бросил, уловив удивление спутников:
– Оттуда Законник тогда смотрел. Не хочу. Ноги моей на том балконе не будет.
Пальцы Альнари стиснули рукоять отцовской сабли. Гиран понимающе кивнул.
Альни остановился на верхней ступеньке, и толпа потрясенно затихла. Странно, должно быть, выглядит молодой господарь в глазах горожан, подумал Барти. Совсем не так, как положено правителю: полуголый, в разводах пота и копоти. Зато всем видно: Альнари не только клеймен, но и пытан и бит. Позор для благородного - но разве позор, принятый правителем ради своего народа, не становится честью? Диартале несладко жилось последние три года. Ее законному господарю - тоже.
– Сегодня, - негромко сказал Альнари, - Верла отомщена. Сегодня мы расплатились за тех, кто стал врагом императора лишь потому, что их дети голодали. За тех, кто был схвачен без вины. За позор их жен и дочерей. За всех, кто три года по родному городу ходил, опустив глаза. Но вы ведь понимаете, что это только начало, так, люди? Диартале нужна свобода, и никто не даст нам ее, если не возьмем сами. Сегодня, - голос Альнари взметнулся над затихшей толпой, зазвенел открытой яростью, - по праву и закону предков я устраняю должность императорского наместника Диарталы. Отныне и впредь Диарталой правит господарь и только господарь. Мы будем с империей - но только в том случае, если империя будет с нами. Мы будем платить налоги - но лишь в обмен на честную помощь в тяжелые годы. Мы будем воевать за них - но тогда, когда и они будут воевать за нас. За, а не против! Пока армия Омерхада орудует в Диартале как на завоеванной вражеской территории, они будут для нас захватчиками и врагами, и поступать с ними мы будем так, как и положено поступать с захватчиками и врагами! Без пощады!
– Без пощады! - завопила толпа. - За Диарталу, за господаря!
– Я клянусь, - Альнари вскинул над головой родовой клинок, - клянусь памятью отца, кровью своей: на этот раз мы победим!
К вечеру этого дня освободительная армия Диарталы насчитывала пять тысяч бойцов. Вдвое меньше, чем держал в Диартале император, да и бойцы по большей части были неумелые. Но Джирхед Мазила клялся, что, по крайней мере, приемлемых стрелков он сделает из этих олухов до того, как под стены Верлы придут каратели, а Гиран без особого труда набрал среди них полтысячи сабельников в городскую охрану и две сотни в гвардию господаря. Что же касается Альнари, он все-таки усадил Барти сочинять письмо, а сам заперся в кабинете со старшинами гномов и вышел оттуда лишь под вечер. Но о чем шла речь, никому не сказал.
Убитых этой ночью императорских солдат закопали за стеной в общей яме, без установленных традицией церемоний, как преступников.
3. Луи, король Таргалы, и Радислава, его королева
Луи понимал: осенний бал полка королевских кирасиров - не самый лучший случай знакомить свет с красотой юной королевы. В столице много прелестниц, но именно здесь блистают две признанные владычицы сердец: баронесса Годринская, сероглазая золотоволосая северянка, жена командира белой роты - и супруга командира черной роты, жгучая брюнетка герцогиня Эймери. Радислава рядом с ними - девчонка-недоросток, мышка, недоразумение! Открыто хаять не посмеют, но разговоров по углам надолго хватит.
Молодой король знал, конечно: причиной жаркого перемывания косточек станет не столько сама Радислава - что удивительного в династическом браке?! - сколько его собственное, оскорбительное для столичных красавиц поведение. Да, они в самом деле считали оскорблением, что король, женившись, перестал искать их внимания!
Впрочем, по Стефании Луи тосковал. Не хватало ее смеха, отражения свечи в глубоких серых глазах, не хватало остроты ночных визитов, когда в любой миг может вернуться Ленни; не хватало зрелой страсти искушенной женщины. При всей своей любвеобильности Луи не увлекался угловатыми юницами; и хотя Раду он любил по-братски искренне и тепло, как женщина она его не слишком привлекала. Он надеялся - пока. Через годик-другой его подружка детства вырастет, оформится - и, быть может, затмит Стефанию в его глазах. Если за эти год или два они с Радой друг друга не возненавидят!
Неопытная девочка, Радислава все же чувствовала: что-то в ее супружеской жизни не так. Муж был с нею нежен, но тороплив - «будто на похороны врага опаздываешь!», сказала она как-то. Ему нравилось лежать с нею рядом, болтая о пустяках, нравилось, когда ее голова умащивается ему на плечо; нравилось, что она пренебрегла традициями и спит с ним в одной постели, свернувшись калачиком под боком. Но к любовным играм с женой-девчонкой Луи себя принуждал чуть ли не силой. И прекрасно сознавал, что рано или поздно она это поймет…
Не раз он порывался объясниться, честно попросить подождать - но каждый раз умолкал, толком не начав. Рада не считала себя маленькой; Раде он нравился именно как мужчина. Луи желал ей счастья и надеялся, что со временем научится делать ее счастливой.
Однако столкнуться посреди бала со Стефанией, говорить с нею, может даже - танцевать… Луи сам не знал, хочет этого - или боится. Касаться ее руки, вдыхать такой знакомый запах - и знать, что больше не имеешь на все это права. И не в том дело, что она замужем, а ты женат, когда и кого останавливали такие мелочи?! Но Рада, став твоей королевой, спасла твою корону. И ты обещал ей… да и не будь этого обещания, все равно! Ты перед нею в долгу.
Вот только любовь не рождается из долга. Даже если сам ты искрение хочешь любить.
Полковником кирасиров традиционно считался сам король; на деле командование сводилось к почетной обязанности хозяина осеннего бала, и большего Луи не желал. Разумеется, он знал не только всех офицеров обеих рот, но и почти всех рядовых - молодых дворян, по большей части младших сыновей знатных фамилий. Но сейчас глядел на них новым, пристальным взглядом. Они уже знали - те из них, кто давал себе труд знать, - что скоро война. Они жаждали подвигов и славы. И разумеется они не сомневались в победе. Сомнения оставались на долю короля.
– Мой король, - молодой Эймери, неизменно добродушный, внешне мирный и чуть ли не пушистый, отдал честь. Поклонился Раде: - Моя королева.
– После королеза не пропадай, - торопливо сказал ему Луи. - Поговорить надо. И ты, Ленни, - добавил подошедшему следом второму капитану.
Барон Годринский, муж прекрасной Стефании, кивнул с небрежной лихостью. Поцеловал руку королеве, окинув ее изучающим, но отнюдь не пошлым взглядом. Все - молча. Слухи о жене и короле дошли до бравого капитана и приняты им к сведению, понял Луи. Вот знать бы еще, какие именно: Радиславе. к примеру, несколько дней назад поведали по секрету, что король бегает к любовнице чуть ли не каждую ночь.
– Ленни в обиде на Омерхада, - подмигнул Эймери. - Скоро зарядят дожди, что за война по грязи и слякоти? Они там у себя на югах совсем не думают, каково отстирывать белые мундиры.
Кутерьма в большой зале уже сходила на нет: Распорядитель выстраивал пары, подтягивались последние опоздавшие.
– После королеза тотчас, - напомнил король своим капитанам и повел Раду на предназначенное королевской чете место.
Первый тур танцуют все. Королез, танец венценосных особ, они с Радой должны вести. Шествовать впереди вереницы пар, то убыстряя, то замедляя темп, но неизменно горделиво, ведя выстроенную строго по ранжиру очередь через блистающие залы дворца, - осмотр отведенной под веселье территории, но пока что еще не веселье. И - единственный танец, в котором супругам позволительно составлять пару.
– Ненавижу танцевать! - Юная королева, похоже, рада была бы оказаться отсюда подальше.
– Я тоже не слишком люблю.
Грянула чинная музыка, избавляя короля от необходимости дальнейших разговоров. Он взял жену за кончики пальцев, процедил:
– Ну же, Радка! Так надо.
И королевская чета поплыла по бальной зале, щедро собирая дань почтительного верноподданнического восхищения, острых взглядов и ехидных шепотков.
Между королезом и танцами более непринужденными гостям отводилось время для составления пар. По традиции, король должен был бы пригласить на следующий тур одну из первых дам двора, а королева - принять приглашение одного из первых кавалеров. Но обоих возможных кавалеров Луи увел, и Радиславе даже в голову не пришло этому огорчаться. Небрежно подхватив бокал лимонада, юная королева постаралась затеряться среди статуй и драпировок, подальше от скопища ожидающих приглашения дам и девиц. Убедившись, что никто не заметил ее маневра, Радислава поднялась на опоясывающую зал галерейку - на облюбованное заранее место, откуда прекрасно просматривался зал, но где саму ее можно было бы отыскать, лишь поднявшись следом.
– Так что за дела, на балу-то? - спросил молодой Эймери. Едва скрывшись от досужих взглядов, он посерьезнел и подобрался. - Новости?
Луи досадливо мотнул головой:
– Давно уже нет. На самом деле Готье малость перебрал с секретностью - уж вам-то мог сказать, не дожидаясь меня. Вот, гляди.
Эймери взял листок тонкой бумаги, расправил. Ленни заглянул через плечо, спросил:
– Себаста?
– Угу, - Эймери вернул карту, посмотрел на короля в упор. - Ты еще не сказал, мой король, что это и откуда.
– Говорю. Это письмецо, отправленное Омерхаду некими заговорщиками. Оно, правда, попало в руки Готье, но это ничего не значит: точно установлено, что в империю отослали три копии. Вы рады?
Ленни выругался. Эймери пожал плечами, сказал почти равнодушно:
– Согласись, хуже было бы, если бы мы вообще не узнали. Что сделал Готье?
– Свалил хлопоты по встрече на лорд-адмирала, а сам занялся заговорщиками. Подробностей пока не знаю, но что-то они там делают, чтобы помешать высадке. Только, боюсь, времени слишком мало.
– И что ты хочешь?
– Пока что туда стягиваются рыцари, подвозят провиант и пополняют арсеналы. А дальше… пойми, я не могу учить тебя воевать. Без моих приказов у тебя получится лучше. Давай считать, что война уже идет - и решаешь ты.
Эймери кивнул. По-простецки почесал в затылке. Спросил:
– Чего еще я не знаю? Заговорщики что-нибудь говорят? У них есть сообщники на побережье?
– Отправляйся к Готье, он все тебе доложит.
– Секретность, - хмыкнул капитан. - Ладно, Готье так Готье. Ленни, завтра с утра объявляй своим походную готовность. Без нас не управятся, там каждый боец на счету будет.
Барон молча кивнул. Этим вечером он был на редкость немногословен.
Озадачив своих капитанов, Луи почувствовал себя значительно спокойнее - словно часть ноши перешла из его рук в руки более сильные. Собственно, так оно и было - теперь, когда за дело влился молодой Эймери, король мог себе позволить ждать победы так же бездумно, как любой его кирасир. Командовать должны те, кто умеет это хорошо. А королю теперь можно и потанцевать.
Чем Луи и занялся.
Рада потерялась где-то в круговерти бала; Луи поискал ее среди танцующих, но веселье уже разгорелось, и заметить в его бурном вихре какую-то определенную даму стало не так-то просто. Объявили «паненку-горянку», под руку королю попалась - да-да, поверим, что невзначай! - черноокая герцогиня Эймери, и Луи увлек ее на середину залы, вести танец.
– За что люблю именно этот бал, - проворковала герцогиня, - так это за непринужденность. Признайтесь, ваше величество, «пулька-бабочка» тоже будет?
– Как всегда, - ухмыльнулся король. Поняв намек, он должен был пригласить очаровательницу составить ему пару в «пульке» - но Луи прикинулся лопухом и смолчал. Герцогиня танцевала отменно, но на «пульку» Луи предпочел бы найти иную даму.
Стефанию.
Танец захватил, повел; не осталось ничего, кроме все убыстряющейся мелодии, и топота каблуков и взлетающих юбок, - но тоска никуда не делась. Тоска взяла за горло, и все, все - задорная улыбка обворожительной герцогини, тихий смех за спиной, случайно пойманный взгляд Ленни, случайное касание черных локонов - все отдавалось единственным именем: Стефания. Луи рад был, когда танец закончился. Зря он вообще решил танцевать.
– Мой король, - мурлыкнула герцогиня, - вы сегодня так задумчивы. Вот и супруга моего куда-то дели. Признайтесь, что произошло?
– Политика, - вздохнул Луи, - всего лишь политика. Но столь пленительное создание вряд ли станет скучать, пока муж занят государственными делами.
– Ваше величество, - герцогиня округлила глаза, - на что вы меня толкаете?!
Луи улыбнулся в ответ на ее смешок, поцеловал прелестную ручку:
– Всего лишь предлагаю веселиться, не оглядываясь на зануд вроде меня и вашего супруга. Благодарю вас за танец, он был прекрасен, как все, осененное вашим взглядом.
– Пустые слова, - качнула головой герцогиня. - Но совет хорош. Я им воспользуюсь, мой государь.
Оглянулась, привстав на цыпочки.
– Если вы ищете Ленни, - шепнул ей на ушко Луи, слегка развернув, - вон он.
– Благодарю, - насмешливо уронила очаровательница. - Баро-он! Вы не забыли, что обещали мне танец?!
Где же Рада, подумал Луи, почему ее так долго не видно? Взял кубок с вином - знак, что танцевать не готов, и медленно пошел в обход залы, перебрасываясь словом-другим с кавалерами, отпуская дамам привычные, ни к чему не обязывающие комплименты. Веселье шло своим чередом, надвигалась ночь - а утро обещало только заботы, и глупо было не пользоваться последним, быть может, случаем насладиться беззаботной легкостью праздника. Но - не получалось.
Совсем ты скис, твое величество, хмыкнул Луи.
И остановился, услыхав позади родной до боли голос:
– Мой король…
Он обернулся, как оборачиваются навстречу смертельному удару. Да так оно и было - теперь. Упал на пол кубок - уже, по счастью, пустой; дернулись ей навстречу руки.
– Луи… я уж думала, ты меня позабыл.
Тонкие пальцы легли в его ладонь. Легкое прикосновение - тем самым смертельным ударом. Как сказать, что не стало жизни без тебя?
– Почему не приходишь, мой король?
Он все-таки взял себя в руки - да не просто взял, скрутил:
– Не приду больше. Извини.
– Но почему?…
– Я обещал, Стефания. Когда я просил руки Радиславы, она поставила условие - никого больше. - Слова продавливались сквозь горло, обдирая душу в кровь. - Я не мог отказаться, этот союз нужен мне.
– Луи, но… что за бред! Она не могла!…
– Она попросила, чтобы было так, и я согласился. Я поклялся, что так и будет. Стефания, наш с Радой брак чистой воды политика, но это не значит, что я стану ее обманывать. Она хорошая девочка, и она спасла меня своим согласием.
Зачем он оправдывается?! Разве Стефа этого от него ждет? Оправданий, беспомощных и наивных, - недостойных не то что короля - мужчины?! Нечистый тебя побери, Луи, решил рвать - так рви, но не унижай ни себя, ни ее!
– Свет Господень, Луи, о чем ты! Я же вижу… я вижу, как ты смотришь на меня, а как - на эту девчонку! Я чувствую, я знаю - ты бы хоть сейчас ушел со мной, наплевав на нее, на Ленни и на всех прочих! Разве любовь, истинная любовь, не превыше всяких глупых клятв?
Оказывается, и шепотом можно кричать, а он и не знал… Ох, Стефа, прелестная сероглазая баронесса, я и не надеялся, что ты станешь так ждать своего короля. А тебе ведь мигнуть стоит - и будешь выбирать среди доброй половины столичных кавалеров! Луи собрал волю в кулак и ответил ровно, как отвечал бы врагу перед боем:
– Этой - нет.
К чему длить боль, Стефа? У меня было много женщин, но ты среди них - единственная. Лучшая. Желанная. Дурак я был, что не понимал этого раньше. Сегодня я с тобой прощаюсь, прекрасная моя. У меня теперь жена, и я не хочу ее обижать. Я должен стать с ней таким, каким был с тобой; но я не смогу, пока смотрю на нее, а вижу - тебя…
– Ненавижу! - Стефания выдернула пальцы из его ладони. - Будь ты проклят!
И ушла, гордо вздернув подбородок и глядя прямо перед собой. Благосклонно-холодно кивнула молоденькому лейтенанту - надо же, да он, никак, осмелился пригласить баронессу на «пульку»? Луи глядел, как руки кавалера уверенно ложатся на бедра северянки, как, встряхнув локонами она подстраивается под музыку - и летит, порхает бабочкой, взметывая пышную юбку так, что видна тонкая щиколотка, - глядел, и ему хотелось взвыть покинутым псом. Но разве не сам он этого хотел?
Будь проклята корона!
Луи не помнил, как дотянул до конца бала. Что-то кому-то говорил, улыбался, пил вино… вел прощальный королез об руку с появившейся как нельзя вовремя Радиславой, провожал до кареты герцогиню Эймери, долго стоял на крыльце, подставив лицо холодному ветру. Рада молчала, лишь кивнула, когда спросил, сильно ли утомилась. Ничего, подумал Луи, теперь все. Больше праздников не предвидится.
Насчет «теперь все» он, как оказалось, погорячился. Едва они с Радой остались одни, девчонка уперла руки в бока и заявила:
– Знаешь, Лу, если у тебя хватает нахальства обхаживать любовницу прямо на балу на глазах у всех, так шел бы ты к ней, а?
Несколько мгновений Луи смотрел на жену в полном ошалении - пока до его усталой головы не дошло, о чем, собственно, Рада говорит. А когда дошло - возопил:
– Радка, ты о чем?!
– О ком, - поправила Радислава, и в голосе ее зазвенели льдинки. - О баронессе Стефании Годринской. Знаешь такую?
– Да с чего ты взяла, что мы… что я ее… обхаживал?!
– Не держи меня за дуру, Лу.
Радислава развернулась и ушла к себе. Хлопнула дверь, стукнула щеколда.
– Рада, - позвал следом Луи, - ты же совсем не так все… Ну хоть выслушай, Рада!
Она не ответила. И тогда молодой король понял что теперь - точно все, потому что нет больше ни сил, ни желания что-то делать и вообще жить. Только усталость, обида и боль.
Он упал на кровать, не дав себе труда раздеться. Сжал зубами подушку, сгреб в кулаки тонкое полотно простыней. Было больно. Больно всерьез, без дураков. А он-то, дурень, всегда считал, что терзания отвергнутой любви - всего лишь придуманная менестрелями сказочка, красивое преувеличение, куча словоблудия на пустом месте…
Рада осталась спать у себя.
Служба верного
1. Поющая гора
Полная луна заливала тропу слепяще-ярким серебром. Серые свечи кипарисов шелестели под ветром, рассыпались искрами звона цикад, и до странности неуместно звучало среди мелодии полнолуния одышливое пыхтение. Но на Поющую гору должно подниматься пешком. Всем, даже императору.
Тем более императору, поправил себя Ферхади. Где это видано, чтобы к могиле предка конным подъезжать?
Ферхад иль-Джамидер, Лев Ич-Тойвина, шел по тропе первым. У подножия горы, где оставили коней, император пропустил своего начальника охраны вперед: мол, зовешься щитом, так и будь им. С кем другим это выглядело бы неуместно, но в данном случае могло трактоваться как особая милость: все же святой Джамидер Строитель, предок сиятельного владыки, был и предком Ферхади тоже. Впрочем, Лев Ич-Тойвина понимал, что о милости речи нет, и подозревал, что дело также не в трусости (осторожности, дурень!) владыки. Скорее, сиятельному просто приятно любоваться, как прогневивший его наглец идет босой, безоружный и с непокрытой головой, - пусть даже эти знаки покаянного смирения предназначены не самому сиятельному, а его святому предку.
Сам император не пожелал оставить у подножия священной горы ни единого из признаков своего достоинства; сопровождавшие владыку первый министр, военный министр и свеженазначенный Меч императора в Таргале не сочли возможным казаться набожнее помазанника Господнего. А уж Амиджад с десятком стражи и вовсе: у охранителей свои заботы, им не до молитв и покаяний. Поэтому и в смирении благородный Ферхад иль-Джамидер выглядел вызывающе. И осознание этого вызывало у Льва Ич-Тойвина злую улыбку, которую, к его счастью, никто сейчас не мог видеть.
Еще час назад Ферхади совсем не был уверен, что спустится вниз живым. Накануне он долго беседовал с отцом Гилы. Бывший судья, хоть и отошел от дел, не растерял ни здравомыслия, ни хитрости; он и посоветовал зятю именно так, без явного унижения, однако наглядно, показать сиятельному владыке раскаяние и смирение. Первый же взгляд императора убедил Ферхади - тесть оказался прав. Повинную голову сабля не рубит; впрочем, о полном прощении тоже говорить рано. Обострившееся за последние дни чутье Льва Ич-Тойвина подсказывало: наверху, у гробницы предка, что-то случится. Щит императора готовился к схватке с владетельной рукой.
Тропа свернула и пошла резко вверх. Ферхади замедлил шаг: не стоит намекать сиятельному на его слабость. Мысли свернули вслед за тропой: впереди, на плоской, как саблей отхваченной, вершине возвышался купол гробницы, и полная луна сияла на нем венцом небесным. Здесь предписывалось отринуть суетное и сосредоточиться на главном; но разве не главное занимало все мысли Льва Ич-Тойвина вот уж десять дней? Об удаче в войне пусть молит владыка; он же попросит у предка иной милости. Ты построил этот город, чтобы твой народ жил здесь счастливо, думал Ферхади, глядя на увенчанный луной купол. Прости, благородный Джамидер, что нет мне нынче дела до войны и славы. Об одном тебя молю: пусть не случится беды с теми, кто от меня зависит. Они не виноваты; пусть я один отвечу за свои ошибки: хоть полной мерой, хоть сверх того, но один. Пусть гнев сиятельного остановится на мне и не затронет моих близких. Тебе в Свете Господнем ведомы наши помыслы; я грешен и признаю это, я готов расплатиться за свои грехи.