Страница:
Это был примерно ровесник Андрея, в небрежно накинутом на плечи песочном пиджаке, смуглый, с холодными глазами, красиво оттушеванными синевой. Сунув руку в карман, он подошел и заслонил девушку.
— Что вам надо? — громко произнес он, с любопытством разглядывая перепачканные кровью руки Андрея.
Объяснив в двух словах, что с ним случилось, Андрей спросил, как пройти на станцию.
Пока мужчина рассказывал, Андрей смотрел из-за его плеча на девушку.
Она, опустив голову, царапала каблуком пол.
Наступило молчание.
Андрей поблагодарил, тоскливо соображая, что так и не понял, куда ему надо сейчас свернуть.
— Что с вами случилось? — спросила девушка., Задетый ее рассеянным участием, он сказал, озлобляясь с каждым словом:
— Да вот вы тут навесили колючей проволоки… минных заграждений только не хватает.
— Вадим, у тебя бинт есть? — спросила она у мужчины. Андрей дернул плечом, взялся за дверь:
— Не надо.
— Подождите, — остановила она его, — мне тоже в город.
— Марина! — Вадим с силой взял ее за руку, отвел к накрытому для ужина столу, вполголоса начал уговаривать. Она попробовала высвободить руку, ей это не удалось.
Андрею стало не по себе.
— Послушайте, — сказал он. Марина обернулась.
— Вы идите, — сказала она, — я вас догоню. Оставь, — обратилась она к Вадиму. — Слышишь! — Она сказала это так хлестко презрительно и таким непреклонно спокойным тоном, что он отпустил ее.
«Ого! — одобрительно подумал Андрей. — Характер». Он осторожно спустился по ступенькам. Нога остро заныла. На минуту он прислонился к стене дома.
Останется или пойдет? Он не понимал, должен ли он помочь, хочет он идти с ней или лучше, чтобы она осталась. И сразу же почувствовал, что, если она останется, у него будет какое-то горькое ощущение обмана.
Марина вышла на крыльцо. На плече у нее висел плащ. Вадим шел за ней и с недоумением, почти угрожающе, говорил что-то.
— Ничего я не боюсь, ничего, — сказала она, отчаяние слышалось в ее голосе. — Оставь меня сейчас…
Она сбежала вниз и спросила в темноту:
— Где же вы?
Андрей с трудом оторвался от стены. Они выбрались на дорогу. Марина, не оглядываясь, пошла вперед. Влажный песок скрипел под ногами. Дорога, смутная и серая, изгибаясь, убегала в рощу. Было тихо, безлюдно.
— Подождите, пожалуйста, — хмуро попросил Андрей, — я не могу так быстро. — И тут же подумал, что, наверное, она нарочно держится на расстоянии от него, потому что боится. Как же велико было ее возмущение или разочарование, чтобы пуститься в путь с первым встречным, да еще похожим на бандита.
Марина замедлила шаг, спросила, как это его угораздило заблудиться.
Ее спокойно-рассеянный тон обрадовал Андрея. А может быть, она просто хорохорится, а у самой все дрожит внутри? Ему стало жаль ее: назвав себя, он с подробностями, шутливо поведал о своих злоключениях.
— Вы, вероятно, бог знает что подумали, — улыбнулся он.
— Надо ж! — невпопад, без всякого выражения, откликнулась она, и он понял, что его совсем не слушали. Его рассказ показался ему навязчивым и бестактным. Суется со своей царапиной, когда человеку вовсе не до него.
Неожиданно из-под ног ее выскочила лягушка. Марина, вздрогнув, крепко схватила его за руку и смущенно рассмеялась. У нее были сильные горячие пальцы. Он невольно пожал их, она сразу же отдернула руку. Ему стало неловко и стыдно, он грубовато спросил:
— Булавки не найдется у вас?
Они остановились, она вынула из волос заколку.
Андрей присел на придорожный пенек, попробовал закрепить вырванный лоскут. Некоторое время она смотрела на его старания, потом отобрала заколку, присела на корточки. Оказывается, от ходьбы у него начала сочиться кровь. Недолго думая, Марина сдернула с плеч косынку.
— Да ну, что вы! — замахал руками Андрей.
Не слушая, она умело перевязала ногу, подколола порванную штанину.
В роще на них дохнуло удивительным теплом. Ни одна ветка, ни один лист не шевелились на усыпанных лунным светом деревьях. Лес до самых крон, как теплой водой, был залит неподвижным воздухом, запахами смолы, лесных трав, сухой дорожной ныли. Размытые пятнистые тени деревьев зеленой рябью обегали грудь, лицо, шею Марины. Она остановилась, подняла вверх лицо. Андрей тоже остановился, слушая тишину. Завозилась, мягко всхлопывая крыльями, какая-то птица. Прошуршала в траве мышь. Эти мелкие звуки подчеркивали огромную сонную тишину леса.
Марина вздохнула глубоко, прерывисто, как вздыхают дети после слез.
На станции было пусто. До поезда оставалось полчаса. Они шагали по гулкой высокой платформе. Далеко-далеко уходили стальные лезвия рельсов, рассекая лес надвое. Горели цветные огни семафоров.
— Вы сильно хромаете, — словно сейчас увидела Марина.
— Чепуха, — пробормотал он. — Пройдет.
— Пройдет. Все проходит, — повторила она так, как будто он был прохожий, чем-то нарушивший ее раздумье. — Сядьте. Садитесь, — приказала она.
Андрей сел на скамейку. Марина надела плащ. Литые складки плаща делали ее тоненькую фигурку твердой, напряженно вытянутой. Оставив Андрея, она пошла по платформе. Когда тьма скрыла ее и замерли шаги, Андрею показалось, что она не вернется… и, может, вообще се не было. Проходили минуты.
Потянуло холодом. Андрей поднялся; опираясь на палку, побрел в ту сторону, куда ушла Марина. Подходя к далекому темному концу платформы, он услышал сдавленный плач. На краю перрона, на ступеньке, спиной к Андрею, сидела Марина. Она плакала, торопливо вытираясь рукавом, кулаком и пальцами, крупно и часто вздрагивая. От этих слез, которых он не видел, у него самого что-то подступило к горлу. Андрей растерянно коснулся ее руки:
— Послушайте… может быть, вас проводить обратно?.. Она вскочила, как будто ее ударили.
— Какое вам дело! — крикнула она. — Я сама вернусь, если захочу.
Отстаньте от меня. Чего вам надо? Я вас привела, и езжайте…
Слезы мешали ей говорить, и это еще сильнее сердило ее.
Андрей попятился, что-то бормоча, отошел к фонарю, облокотился на перила. «Чепуха какая-то», — повторял он, негодуя на себя.
Где-то рядом в лесу протяжно и тоскливо покрикивала совка: «ку-у, ку-у».
Вдали, наверное еще на соседней станции, раздался гудок паровоза.
Послышался нарастающий шум поезда. Дверь вокзальчика отворилась. На платформу, позевывая, вышла женщина в красной фуражке.
Слепящий прожектор паровоза вырезал из темноты скорченную фигурку Марины на ступеньках платформы.
Андрей, громко стуча палкой, подошел к ней.
— Знаете что, я вас так не могу оставить, — решительно сказал он. — Или поедемте, или пошли назад. Вот!
Он нагнулся, взял ее за руку. Она послушно пошла за ним. Вагон, в который они сели, оказался пустым.
— Чего это я на вас напустилась? — сердито спросила Марина. Кончик носа у нее был красный, мокрые ресницы слиплись, вся она чем-то напоминала мокрого взъерошенного котенка.
Андрей улыбнулся:
— У нас какое-то одностороннее знакомство. Вас Мариной зовут?
Она встала у раскрытого окна, не желая, очевидно, чтобы он разглядывал ее.
— Марина… — она запнулась и добавила, не оборачиваясь: — Сергеевна.
Светлые прямоугольники окон мчались вниз, ломаясь на буграх и рытвинах, взбирались на кусты. Деревья у полотна то закрывали, то вновь распахивали звездное небо.
Андрей стоял позади и смотрел, как ветер шевелил волосы Марины. Сухая сосновая иголка запуталась в медных завитках. Андрей хотел вынуть ее, но не решался.
— Смотрите, — Марина показала в сторону желтого огонька, мигающего в черноте. — Что это, по-вашему?
Она обернулась. Лицо ее оказалось совсем близко, он почувствовал ее дыхание, увидел рядом ее глаза с дрожащими каплями света. Он взглянул туда, прямо в этот свет… Почувствовав какое-то непонятное волнение и стараясь преодолеть его, он отстранился и сказал:
— Ну, дом. Обыкновенный дом. Кто-то не спит.
— Очень интересно!
Наперекор ее смешку он добавил все с той же нарочитой грубостью:
— Какой-нибудь студент зубрит или девица читает «Королеву Марго».
— Может быть… А я подумала другое. Вам никогда не казалось — вдруг этот огонек и есть то, что ты ждешь?.. И надо выскочить на полустанке, остаться. А ты не поверил себе… Поезд тронулся, и вот огонька уже нет. И никогда не узнаешь, что там было.
Так говорить можно было лишь с человеком, которого больше не встретишь.
Затосковав, Андрей, сам не зная зачем, в упрямой запальчивости сказал:
— Это бывает только в скверных романах. Марина невесело рассмеялась:
— Вы, конечно, всегда выходите на той станции, куда взят билет.
— Неправда, — Андрей вдруг обрел уверенность. — Вы же сами… И правильно сделали, что не остались.
Она возразила что-то гневное, но Андрей не расслышал за гудком паровоза. Поезд подходил к городу.
Они вышли на привокзальную площадь. Ветер гонял по пустынной мостовой автобусные билетики.
— Вам куда? — спросил Андрей.
— Не вздумайте меня провожать, — предупредила Марина.
— Почему?
— Во-первых, я не хочу… Во-вторых, вам надо домой. Обмойте ногу и сделайте перевязку.
Андрей стал уговаривать ее взять такси. Трамваи уже не ходят. Марина нерешительно оглянулась. Она выглядела утомленной, загар здесь, в городе, казался еще темнее, придавая ее лицу диковатую угрюмость. Мимо прошел милиционер, подозрительно глянул на разорванные, перепачканные брюки Андрея.
— Без вас меня заберут, — пригрозил Андрей.
…Машину мягко подбрасывало, мелькали перекрестки, ветер лихо посвистывал за стеклом. С трудом согнув больную ногу, Андрей забился в угол, стараясь не касаться даже полы скользкого шумного плаща. Марина сидела прямо, положив руки на колени. Было темно, Андрей видел лишь ее профиль на фоне проносившейся ночной улицы.
Подъезжали к дому Андрея. Шофер спросил, где остановиться.
— Дальше, на углу, — попросил Андрей. Ему хотелось выиграть еще секунду, другую.
В это время он вспомнил про деньги. Торопливо вытащил смятые бумажки, на ощупь пробуя угадать, сколько там, — хорошо, если много, а если мало… И эта мысль, от которой он никак не мог отделаться, мешала сказать Марине что-то очень важное.
Машина остановилась, шофер включил свет. Андрей сунул ему деньги, Марина стала спорить, и так прошла еще минута.
— Начисто мужскую самостоятельность режут, — философски заметил шофер.
— А женится человек — снова жена за такси платит, все финансы у нее в сумочке.
Он медленно перелистал бумажки, сунул их в карман.
— До свиданья, — сказала Марина.
Андрей медленно подал руку, медленно отворил дверцу. «Надо что-то сказать, спросить, так же нельзя», — повторял он. Ступив на землю, он присел от резкой боли.
— Может, вас проводить? — встревожилась Марина. Кусая губы, он мотнул головой. Дверца захлопнулась.
— Постойте, так же нельзя… — сказал он.
Заметив движение его губ, Марина приникла к стеклу. Поздно. Машина тронулась. В последний раз мелькнуло ее лицо с узкими скошенными глазами.
Пахнуло в лицо горьковато-сладким дымом, сверкнули красные глазки задних фонарей, — подпрыгивая, они уносились все дальше и дальше и скрылись.
— Что вам надо? — громко произнес он, с любопытством разглядывая перепачканные кровью руки Андрея.
Объяснив в двух словах, что с ним случилось, Андрей спросил, как пройти на станцию.
Пока мужчина рассказывал, Андрей смотрел из-за его плеча на девушку.
Она, опустив голову, царапала каблуком пол.
Наступило молчание.
Андрей поблагодарил, тоскливо соображая, что так и не понял, куда ему надо сейчас свернуть.
— Что с вами случилось? — спросила девушка., Задетый ее рассеянным участием, он сказал, озлобляясь с каждым словом:
— Да вот вы тут навесили колючей проволоки… минных заграждений только не хватает.
— Вадим, у тебя бинт есть? — спросила она у мужчины. Андрей дернул плечом, взялся за дверь:
— Не надо.
— Подождите, — остановила она его, — мне тоже в город.
— Марина! — Вадим с силой взял ее за руку, отвел к накрытому для ужина столу, вполголоса начал уговаривать. Она попробовала высвободить руку, ей это не удалось.
Андрею стало не по себе.
— Послушайте, — сказал он. Марина обернулась.
— Вы идите, — сказала она, — я вас догоню. Оставь, — обратилась она к Вадиму. — Слышишь! — Она сказала это так хлестко презрительно и таким непреклонно спокойным тоном, что он отпустил ее.
«Ого! — одобрительно подумал Андрей. — Характер». Он осторожно спустился по ступенькам. Нога остро заныла. На минуту он прислонился к стене дома.
Останется или пойдет? Он не понимал, должен ли он помочь, хочет он идти с ней или лучше, чтобы она осталась. И сразу же почувствовал, что, если она останется, у него будет какое-то горькое ощущение обмана.
Марина вышла на крыльцо. На плече у нее висел плащ. Вадим шел за ней и с недоумением, почти угрожающе, говорил что-то.
— Ничего я не боюсь, ничего, — сказала она, отчаяние слышалось в ее голосе. — Оставь меня сейчас…
Она сбежала вниз и спросила в темноту:
— Где же вы?
Андрей с трудом оторвался от стены. Они выбрались на дорогу. Марина, не оглядываясь, пошла вперед. Влажный песок скрипел под ногами. Дорога, смутная и серая, изгибаясь, убегала в рощу. Было тихо, безлюдно.
— Подождите, пожалуйста, — хмуро попросил Андрей, — я не могу так быстро. — И тут же подумал, что, наверное, она нарочно держится на расстоянии от него, потому что боится. Как же велико было ее возмущение или разочарование, чтобы пуститься в путь с первым встречным, да еще похожим на бандита.
Марина замедлила шаг, спросила, как это его угораздило заблудиться.
Ее спокойно-рассеянный тон обрадовал Андрея. А может быть, она просто хорохорится, а у самой все дрожит внутри? Ему стало жаль ее: назвав себя, он с подробностями, шутливо поведал о своих злоключениях.
— Вы, вероятно, бог знает что подумали, — улыбнулся он.
— Надо ж! — невпопад, без всякого выражения, откликнулась она, и он понял, что его совсем не слушали. Его рассказ показался ему навязчивым и бестактным. Суется со своей царапиной, когда человеку вовсе не до него.
Неожиданно из-под ног ее выскочила лягушка. Марина, вздрогнув, крепко схватила его за руку и смущенно рассмеялась. У нее были сильные горячие пальцы. Он невольно пожал их, она сразу же отдернула руку. Ему стало неловко и стыдно, он грубовато спросил:
— Булавки не найдется у вас?
Они остановились, она вынула из волос заколку.
Андрей присел на придорожный пенек, попробовал закрепить вырванный лоскут. Некоторое время она смотрела на его старания, потом отобрала заколку, присела на корточки. Оказывается, от ходьбы у него начала сочиться кровь. Недолго думая, Марина сдернула с плеч косынку.
— Да ну, что вы! — замахал руками Андрей.
Не слушая, она умело перевязала ногу, подколола порванную штанину.
В роще на них дохнуло удивительным теплом. Ни одна ветка, ни один лист не шевелились на усыпанных лунным светом деревьях. Лес до самых крон, как теплой водой, был залит неподвижным воздухом, запахами смолы, лесных трав, сухой дорожной ныли. Размытые пятнистые тени деревьев зеленой рябью обегали грудь, лицо, шею Марины. Она остановилась, подняла вверх лицо. Андрей тоже остановился, слушая тишину. Завозилась, мягко всхлопывая крыльями, какая-то птица. Прошуршала в траве мышь. Эти мелкие звуки подчеркивали огромную сонную тишину леса.
Марина вздохнула глубоко, прерывисто, как вздыхают дети после слез.
На станции было пусто. До поезда оставалось полчаса. Они шагали по гулкой высокой платформе. Далеко-далеко уходили стальные лезвия рельсов, рассекая лес надвое. Горели цветные огни семафоров.
— Вы сильно хромаете, — словно сейчас увидела Марина.
— Чепуха, — пробормотал он. — Пройдет.
— Пройдет. Все проходит, — повторила она так, как будто он был прохожий, чем-то нарушивший ее раздумье. — Сядьте. Садитесь, — приказала она.
Андрей сел на скамейку. Марина надела плащ. Литые складки плаща делали ее тоненькую фигурку твердой, напряженно вытянутой. Оставив Андрея, она пошла по платформе. Когда тьма скрыла ее и замерли шаги, Андрею показалось, что она не вернется… и, может, вообще се не было. Проходили минуты.
Потянуло холодом. Андрей поднялся; опираясь на палку, побрел в ту сторону, куда ушла Марина. Подходя к далекому темному концу платформы, он услышал сдавленный плач. На краю перрона, на ступеньке, спиной к Андрею, сидела Марина. Она плакала, торопливо вытираясь рукавом, кулаком и пальцами, крупно и часто вздрагивая. От этих слез, которых он не видел, у него самого что-то подступило к горлу. Андрей растерянно коснулся ее руки:
— Послушайте… может быть, вас проводить обратно?.. Она вскочила, как будто ее ударили.
— Какое вам дело! — крикнула она. — Я сама вернусь, если захочу.
Отстаньте от меня. Чего вам надо? Я вас привела, и езжайте…
Слезы мешали ей говорить, и это еще сильнее сердило ее.
Андрей попятился, что-то бормоча, отошел к фонарю, облокотился на перила. «Чепуха какая-то», — повторял он, негодуя на себя.
Где-то рядом в лесу протяжно и тоскливо покрикивала совка: «ку-у, ку-у».
Вдали, наверное еще на соседней станции, раздался гудок паровоза.
Послышался нарастающий шум поезда. Дверь вокзальчика отворилась. На платформу, позевывая, вышла женщина в красной фуражке.
Слепящий прожектор паровоза вырезал из темноты скорченную фигурку Марины на ступеньках платформы.
Андрей, громко стуча палкой, подошел к ней.
— Знаете что, я вас так не могу оставить, — решительно сказал он. — Или поедемте, или пошли назад. Вот!
Он нагнулся, взял ее за руку. Она послушно пошла за ним. Вагон, в который они сели, оказался пустым.
— Чего это я на вас напустилась? — сердито спросила Марина. Кончик носа у нее был красный, мокрые ресницы слиплись, вся она чем-то напоминала мокрого взъерошенного котенка.
Андрей улыбнулся:
— У нас какое-то одностороннее знакомство. Вас Мариной зовут?
Она встала у раскрытого окна, не желая, очевидно, чтобы он разглядывал ее.
— Марина… — она запнулась и добавила, не оборачиваясь: — Сергеевна.
Светлые прямоугольники окон мчались вниз, ломаясь на буграх и рытвинах, взбирались на кусты. Деревья у полотна то закрывали, то вновь распахивали звездное небо.
Андрей стоял позади и смотрел, как ветер шевелил волосы Марины. Сухая сосновая иголка запуталась в медных завитках. Андрей хотел вынуть ее, но не решался.
— Смотрите, — Марина показала в сторону желтого огонька, мигающего в черноте. — Что это, по-вашему?
Она обернулась. Лицо ее оказалось совсем близко, он почувствовал ее дыхание, увидел рядом ее глаза с дрожащими каплями света. Он взглянул туда, прямо в этот свет… Почувствовав какое-то непонятное волнение и стараясь преодолеть его, он отстранился и сказал:
— Ну, дом. Обыкновенный дом. Кто-то не спит.
— Очень интересно!
Наперекор ее смешку он добавил все с той же нарочитой грубостью:
— Какой-нибудь студент зубрит или девица читает «Королеву Марго».
— Может быть… А я подумала другое. Вам никогда не казалось — вдруг этот огонек и есть то, что ты ждешь?.. И надо выскочить на полустанке, остаться. А ты не поверил себе… Поезд тронулся, и вот огонька уже нет. И никогда не узнаешь, что там было.
Так говорить можно было лишь с человеком, которого больше не встретишь.
Затосковав, Андрей, сам не зная зачем, в упрямой запальчивости сказал:
— Это бывает только в скверных романах. Марина невесело рассмеялась:
— Вы, конечно, всегда выходите на той станции, куда взят билет.
— Неправда, — Андрей вдруг обрел уверенность. — Вы же сами… И правильно сделали, что не остались.
Она возразила что-то гневное, но Андрей не расслышал за гудком паровоза. Поезд подходил к городу.
Они вышли на привокзальную площадь. Ветер гонял по пустынной мостовой автобусные билетики.
— Вам куда? — спросил Андрей.
— Не вздумайте меня провожать, — предупредила Марина.
— Почему?
— Во-первых, я не хочу… Во-вторых, вам надо домой. Обмойте ногу и сделайте перевязку.
Андрей стал уговаривать ее взять такси. Трамваи уже не ходят. Марина нерешительно оглянулась. Она выглядела утомленной, загар здесь, в городе, казался еще темнее, придавая ее лицу диковатую угрюмость. Мимо прошел милиционер, подозрительно глянул на разорванные, перепачканные брюки Андрея.
— Без вас меня заберут, — пригрозил Андрей.
…Машину мягко подбрасывало, мелькали перекрестки, ветер лихо посвистывал за стеклом. С трудом согнув больную ногу, Андрей забился в угол, стараясь не касаться даже полы скользкого шумного плаща. Марина сидела прямо, положив руки на колени. Было темно, Андрей видел лишь ее профиль на фоне проносившейся ночной улицы.
Подъезжали к дому Андрея. Шофер спросил, где остановиться.
— Дальше, на углу, — попросил Андрей. Ему хотелось выиграть еще секунду, другую.
В это время он вспомнил про деньги. Торопливо вытащил смятые бумажки, на ощупь пробуя угадать, сколько там, — хорошо, если много, а если мало… И эта мысль, от которой он никак не мог отделаться, мешала сказать Марине что-то очень важное.
Машина остановилась, шофер включил свет. Андрей сунул ему деньги, Марина стала спорить, и так прошла еще минута.
— Начисто мужскую самостоятельность режут, — философски заметил шофер.
— А женится человек — снова жена за такси платит, все финансы у нее в сумочке.
Он медленно перелистал бумажки, сунул их в карман.
— До свиданья, — сказала Марина.
Андрей медленно подал руку, медленно отворил дверцу. «Надо что-то сказать, спросить, так же нельзя», — повторял он. Ступив на землю, он присел от резкой боли.
— Может, вас проводить? — встревожилась Марина. Кусая губы, он мотнул головой. Дверца захлопнулась.
— Постойте, так же нельзя… — сказал он.
Заметив движение его губ, Марина приникла к стеклу. Поздно. Машина тронулась. В последний раз мелькнуло ее лицо с узкими скошенными глазами.
Пахнуло в лицо горьковато-сладким дымом, сверкнули красные глазки задних фонарей, — подпрыгивая, они уносились все дальше и дальше и скрылись.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Назавтра нога опухла, поднялась температура, врач уложил Андрея в постель, запретив даже читать. В комнате запахло лекарствами. Отец перетащил из столовой свое кресло, и Андрей впервые за много лет почувствовал себя на положении больного со всеми приятными и неприятными последствиями.
Людям, много и напряженно работающим, болезнь, несмотря на физические страдания, иногда приносит желанный покой. Андрей обнаружил, что способен спать по двенадцать часов в сутки, просыпаться и снова тонуть в полудреме.
За работой он вскоре забыл бы о Марине, сейчас же, когда дурацкий случай надолго вывел его из строя, ничто не мешало ему думать о ней целый день. Он пытался представить себе, что произошло на веранде… Любит ли Марина этого Вадима? За что вообще любят, и почему перестают любить?.. Разобраться в этих вопросах было невозможно.
Стоило закрыть глаза — и мысли уплывали в сон.
Он видел ее в белом халате врача. Она входит в комнату, наклоняется над ним. Волосы ее туго стянуты косынкой, только крохотный медный завиток свисает, блестя на солнце. Завиток быстро удаляется, приплясывая, как красный фонарик такси. Деревья закрывают его. А может быть, это и есть то счастье, которое ищешь всю жизнь?.. Андрей бежит по вагону, выскакивает на полустанке. Поезд уходит. На гулкой пустынной платформе остается женщина в красной фуражке. Андрей спрашивает у нее, не живет ли здесь Марина Сергеевна. «Фамилия?» — строго требует женщина. Андрей пожимает плечами. Женщина вздыхает, и оба долго стоят молча.
Допустим, решает в полудреме Андрей, адрес ее известен. После работы он идет к ее дому. Ходит мимо час, два — и вот она выходит из парадной. Одна. Он идет ей навстречу, говорит удивленно и небрежно: «Никак Марина Сергеевна?» Она тоже удивлена. Они идут вместе. «Это похоже на судьбу», — говорит Марина… Андрей застонал, повернулся к стене. Потратить последние минуты перед расставанием на спор о каких-то рублях! Даже не сказал спасибо за то, что проводила до станции и до дому. Невежа! Еще смеет мечтать о встрече.
К вечеру, когда возвращалась с работы Катя, в комнате становилось шумно. Чтобы Андрей не скучал, Катя оставляла с ним Танечку и сама забегала каждые десять минут. Уложив всех, она приходила к Андрею.
— Когда ты все успеваешь? — удивился Андрей ее неутомимой хлопотливости. Катя работала чертежницей на том же заводе, где и муж.
Возвращалась она домой в половине седьмого, разогревала обед, кормила семью, мыла посуду, потом чинила, гладила, убирала; потом ужин, снова мытье посуды, потом надо было приготовить на завтра обед и завтрак. Ложилась она во втором часу, вставала в семь утра. Хорошо еще, что Николай Павлович ездил с Танечкой в детский сад. В обеденный перерыв Катя бегала по магазинам, закупала продукты, выбирать некогда — хватаешь, что подвернется… Федя кое в чем помогал, но Катя страх как не любила «кухонных мужиков». Мужчине положено дрова наколоть, починить что-нибудь по дому, словом — крупные дела. «Только так выходит, — с усталой смешинкой добавляла она, — что крупных дел у нас мало, все мелкие». Все это было Андрею не в новость, но теперь, наблюдая изо дня в день трудный быт сестры, он все чаще вспоминал о своих сотрудницах по лаборатории. За несколько минут до обеденного перерыва они тоже готовили кошелки, собирались, и Андрей ругал их за это! И как только звонил звонок, они исчезали и появлялись через час. Часто они даже не успевали перекусить или выпить чаю. Они с неохотой оставались работать на вечер, а он сердился и упрекал их в несознательности.
— Был бы ты женат, ты бы смотрел на вещи иначе, — говорила Катя.
Она часто думала о женитьбе Андрея, и хотела и боялась этой женитьбы.
Катя была старше брата на три года и после смерти матери чувствовала себя ответственной за его судьбу. Сама она вышла замуж рано, и это тоже укрепило в ней сознание превосходства ее житейского опыта. Она боялась, как бы Андрея не обкрутила какая-нибудь «фифа», беспокоилась, почему к Андрею не приходят в дом девушки, подозрительно допрашивала его: не может быть, чтобы он ни за кем всерьез не ухаживал.
Однажды, перебинтовывая ему больную ногу, она сказала:
— Привет тебе от Риты, я ее встретила сегодня.
— Да? — спросил он, грустно удивляясь своему равнодушию. Катя пытливо взглянула на него и начала рассказывать, как хорошо Рита выглядит, как она изящно одета. Андрей молча смотрел на склоненное лицо сестры, печально отмечая мелкие морщинки на висках, складки на шее, и вспоминал, что до войны, когда он познакомил Катю с Ритой, Катя выглядела девчонкой.
— Почему бы тебе не уйти с работы? — спросил он.
— Бросить работу насовсем не хочу. Скучно будет, — сказала Катя, осторожно укладывая его ногу. — Знаешь, Андрюша, мне бы полгода отдохнуть. — Она села на краешек постели и устало улыбнулась. — Вообще, женщинам семейным надо бы разрешить работать по четыре часа вместо восьми.
За время его болезни они вновь, как в детстве, сблизились. Когда рана на ноге стала затягиваться, Катин муж смастерил костыль, и Андрей осторожно начал ковылять по комнатам. Он добирался до кухни, садился на табурет и подолгу задумчиво наблюдал за Катиной стряпней. Катю смешил этот не свойственный характеру Андрея интерес. Андрей смущенно огрызался на ее шутки, но продолжал сидеть, прищурив зеленые глаза, обросший длинными волосами, исхудалый, с выпирающими из-под открытого ворота ключицами. Катя скоро привыкла к его присутствию в кухне и, чистя картошку или вертя мясорубку, делилась с ним своими заботами. Ее беспокоило воспитание Танечки.
Девочка целиком была перепоручена дедушке, который, разумеется, слишком баловал се. Она становилась неряхой, капризулей. Катин муж, молчаливый, добродушный, сам страстно любящий дочь, понимал, что единственный ребенок в семье всегда получает кривобокое воспитание. Надо бы иметь второго, но Катя не хотела. Они часто возвращались к этому разговору, Николай Павлович поддерживал зятя.
— Значит, мне опять на два года засесть дома! Не желаю, — упорствовала Катя. — И так никогда в театр не выбраться, книжки не почитать.
И там и тут была своя правда, как во всяком семейном споре, и Андрей колебался, не зная, чью сторону принять. Домашняя жизнь, которая до сих пор не затрагивала его главных интересов, открывалась изнутри, наполненная волнующей простотой и значением. Вникая в семейные дела, он невольно переосмысливал многое в жизни и взаимоотношениях своих товарищей по работе.
Трудно сказать, что от чего шло. Возможно, начало было положено в день поездки на пароходе, сблизившей его с товарищами. Либо наоборот, переживая Катины дела, он начинал понимать, что подобные заботы есть в жизни каждого, и это по-новому сближало с людьми, помогая заполнить разрыв, который он болезненно ощущал в последнее время.
По вечерам забегал Борисов, он как-то быстро и прочно сошелся с домашними. Ему очень поправилась затея Николая Павловича с игрушками для ребят. Обменный пункт игрушек пользовался в домохозяйстве успехом, в соседних домах «подхватили почин», как выражался отец, собрали ненужные игрушки и также стали выдавать их напрокат.
— Напрасно ты посмеиваешься, — говорил Борисов Андрею, — это может стать большим делом. Надо бы вас, Николай Павлович, заслушать на райисполкоме.
Впоследствии, когда Борисов стал членом бюро райкома, он не забыл этого разговора и действительно пригласил Николая Павловича в райисполком. По больше всего у него оказалось общего с Катей. В первый же вечер они заспорили о методах воспитания детей.
— Ну, а как насчет четырехчасового дня для семейных женщин? — спросил Борисова Андрей.
Борисов целиком поддержал Катю. Женщинам работать, ну, если не четыре, так попервоначалу хоть шесть часов в день. Пока это, может, и недостижимо, но стремиться к этому надо. Андрей больше не чувствовал себя посторонним при этих разговорах.
Только иногда он вдруг переставал слышать, о чем говорят кругом, странная рассеянная улыбка появлялась на его бледном лице. У него теперь была своя тайна, и эта тайна — такая запретная, что и думать о ней как-то страшно, — вселяла в него чувство превосходства и над Катей и над Борисовым.
Один раз Борисов пришел вместе с Кривицким. Андрей решил, что Кривицкому нужно что-то выяснить по работе, но Кривицкий попросил показать ему больную ногу и, убедившись, что ничего опасного уже нет, начал болтать о всяких пустяках. Посещение Кривицкого тронуло Андрея. Кто мог ожидать от этого желчного человека такого внимания?
Борисов передал Андрею приветы от инженеров, лаборантов, и Андрей впервые почувствовал, как много нитей по-разному связывают его с лабораторией. Он расспрашивал, как обстоят дела у Воронько с Верой Сорокиной, интересовался здоровьем жены Ванюшкина, настроением Сони Манжула. Борисов, немного щеголяя своей осведомленностью, отвечал с подробностями, делая вид, что не замечает изумления Кривицкого.
— Э, да вы, оказывается, любители посудачить, — не утерпел Кривицкий. — Тогда и я с вами.
При слове «посудачить» Андрей смутился, Борисов же был доволен. Черт с ней, с терминологией, важно, что лед тронулся. Поездка в Лесопарк не прошла для Андрея бесследно. Ай да я, ай да парторг!
А Кривицкий между тем разошелся. Подмечая в людях слабости и пороки, он находил для каждого краткие определения. Так, Потапенко он называл — «пирожок ни с чем», Долгина — «не человек, а меню — все, что угодно».
За два дня до выхода Андрея на работу к нему приехал Рейнгольд. После общих расспросов о здоровье он неловко замолчал.
— Что у вас стряслось? — не выдержал Андрей.
Впалые щеки Рейнгольда медленно заливал неровный румянец. Не поднимая глаз, он попросил Андрея сохранить их разговор в тайне. Андрей дал слово.
— Видите ли, Андрей Николаевич, — выдавил Рейнгольд, разглядывая свои пальцы. — У меня сегодня… меня вызвал один товарищ… он мне дал понять… Не знаю, может быть, я сам его так понял…
Затратив полчаса, Андрей выяснил следующее: Рейнгольд получил предложение сделать Потапенко соавтором своего синхронизатора. Потапенко вызвал его, и не то чтобы так прямо навязал соавторство, но дал понять, что если Рейнгольд согласится, то Потапенко широко поставит производство синхронизаторов, распространит их по всем станциям Союза и, пользуясь связями в министерстве, может быть, сумеет добиться выдвижения авторов на Сталинскую премию. К тому же он и в самом деле кое-что присоветовал Рейнгольду относительно оформления авторских прав, правда подобного рода совет мог дать Рейнгольду любой опытный администратор… Разговор происходил с глазу на глаз, и, судя по сбивчивому рассказу Рейнгольда, выражения были подобраны настолько дипломатически увертливые, что Рейнгольду все могло показаться собственным домыслом.
Счастье было, что Рейнгольд приехал к Андрею домой. Расскажи он ему это послезавтра на работе, Андрей немедленно пошел бы к Потапенко, и… пусть бы судили за хулиганство. Почему-то вдруг вспомнилась встреча в пивной. Лютое, незрячее бешенство закрутило Андрея. Он поднялся, подступил к Рейнгольду:
— А вы что… разрешения просить пришли! У меня — разрешения? Ах, сволочи! — Он поднял огромный, как кувалда, кулак и по-матерному выругался.
Сквозь полуоткрытые двери встревоженно заглянула Катя. Андрей горячечно сверкнул на нее глазами. Рейнгольд сцепил руки, втянул голову в плечи. Мелкие капли пота блестели на его порозовевшей лысине. Андрей ходил, хромая, не чувствуя боли, и поглядывал на притихшего Рейнгольда. Сидит, как убогий, курица мокрая, защищался бы, отстаивал… Эх, разве такой годится в соратники?
— Никаких компромиссов, слышите вы? Никаких! — раздувая ноздри, хрипло говорил Андрей. — Завтра же пойдете к Потапенко и пошлете его к…
Рейнгольд испуганно кивал головой. Какая-то недоверчивая опасливость сквозила в его движениях. Андрей взял его за плечо, встряхнул.
— Да будьте вы мужчиной, наконец! Брали бы пример с вашей жены. Чего вам бояться? Напугал пас Потапенко? Пригрозил? Да? Неужели вы думаете, мы вас защитить не сумеем? Эх, вы, — сбавив голос, он усмехнулся приободряюще и одновременно презрительно. — Будьте принципиальным человеком, и вы всегда содержите верх. А с Потапенко…
Рейнгольд поднял испуганное лицо.
— Вы же дали слово… Андрей Николаевич! Я откажусь, конечно, от его предложения, но только вы…
Андрей поморщился:
— Ладно, но не вздумайте вилять перед Потапенко. Назавтра, поскандалив с врачом, Андрей закрыл бюллетень и поехал в лабораторию. Рейнгольд уже побывал у Потапенко и, заикаясь, не глядя Андрею в глаза, сообщил про свой отказ.
— Теперь гоните ваш синхронизатор во всю прыть, — успокоенно сказал Андрей. — А там видно будет. Заслужит он премию, так и без нас выдвинут.
Итак, Рейнгольду надо было спешить, и, следовательно, он нуждался в помощи. У Фалеева с Краснопевцевым работа кипела. Они заканчивали расчетную часть, приступили к эксперименту и тоже требовали помощников. На Комсомольской станции наладили автоматику, и теперь надо было снабдить такой автоматикой остальные котлы, — снова давай людей.
За время болезни Андрея Новиков и Саша начали подготовительные работы с макетом локатора, — необходимо дать им хотя бы еще одного инженера и лаборанта. Работу над локатором следовало ускорить по разным соображениям: звонили моряки, беспокоился главный инженер — как-никак он поручился перед ними, — истекал срок обещания Григорьеву, но сильнее всего было нетерпение — увидеть результаты своих трудов. Это нестерпимое желание знакомо каждому исследователю.
Нужны были люди, люди и люди.
В этот напряженный момент Майя Устинова тоже потребовала увеличить свою группу. Испытания у нее шли полным ходом, и Майе приходилось вертеться со своими инженерами до позднего вечера, и все же в график они не укладывались.
Скрепя сердце Андрей перебирал кандидатуры. Каждый, кто работал у Майи, был обречен в его глазах рано или поздно на разочарование. Первой в докладной записке Устиновой стояла фамилия Цветковой. Андрей стиснул зубы — Цветкову он не уступит. Он сам намерен был взять ее к себе в группу. Он имел в виду, кроме всего прочего, как-то поправить отношения Саши и Нины. Ничто так не сближает, как работа плечом к плечу. Разумеется, Майя имела право выбора, так же как и он, особенно если речь шла о Цветковой, ее воспитаннице, и все же Цветкову он не уступит. Майя холодно посоветовала считаться с желанием человека. Андрей с досадой пожал плечами.
Людям, много и напряженно работающим, болезнь, несмотря на физические страдания, иногда приносит желанный покой. Андрей обнаружил, что способен спать по двенадцать часов в сутки, просыпаться и снова тонуть в полудреме.
За работой он вскоре забыл бы о Марине, сейчас же, когда дурацкий случай надолго вывел его из строя, ничто не мешало ему думать о ней целый день. Он пытался представить себе, что произошло на веранде… Любит ли Марина этого Вадима? За что вообще любят, и почему перестают любить?.. Разобраться в этих вопросах было невозможно.
Стоило закрыть глаза — и мысли уплывали в сон.
Он видел ее в белом халате врача. Она входит в комнату, наклоняется над ним. Волосы ее туго стянуты косынкой, только крохотный медный завиток свисает, блестя на солнце. Завиток быстро удаляется, приплясывая, как красный фонарик такси. Деревья закрывают его. А может быть, это и есть то счастье, которое ищешь всю жизнь?.. Андрей бежит по вагону, выскакивает на полустанке. Поезд уходит. На гулкой пустынной платформе остается женщина в красной фуражке. Андрей спрашивает у нее, не живет ли здесь Марина Сергеевна. «Фамилия?» — строго требует женщина. Андрей пожимает плечами. Женщина вздыхает, и оба долго стоят молча.
Допустим, решает в полудреме Андрей, адрес ее известен. После работы он идет к ее дому. Ходит мимо час, два — и вот она выходит из парадной. Одна. Он идет ей навстречу, говорит удивленно и небрежно: «Никак Марина Сергеевна?» Она тоже удивлена. Они идут вместе. «Это похоже на судьбу», — говорит Марина… Андрей застонал, повернулся к стене. Потратить последние минуты перед расставанием на спор о каких-то рублях! Даже не сказал спасибо за то, что проводила до станции и до дому. Невежа! Еще смеет мечтать о встрече.
К вечеру, когда возвращалась с работы Катя, в комнате становилось шумно. Чтобы Андрей не скучал, Катя оставляла с ним Танечку и сама забегала каждые десять минут. Уложив всех, она приходила к Андрею.
— Когда ты все успеваешь? — удивился Андрей ее неутомимой хлопотливости. Катя работала чертежницей на том же заводе, где и муж.
Возвращалась она домой в половине седьмого, разогревала обед, кормила семью, мыла посуду, потом чинила, гладила, убирала; потом ужин, снова мытье посуды, потом надо было приготовить на завтра обед и завтрак. Ложилась она во втором часу, вставала в семь утра. Хорошо еще, что Николай Павлович ездил с Танечкой в детский сад. В обеденный перерыв Катя бегала по магазинам, закупала продукты, выбирать некогда — хватаешь, что подвернется… Федя кое в чем помогал, но Катя страх как не любила «кухонных мужиков». Мужчине положено дрова наколоть, починить что-нибудь по дому, словом — крупные дела. «Только так выходит, — с усталой смешинкой добавляла она, — что крупных дел у нас мало, все мелкие». Все это было Андрею не в новость, но теперь, наблюдая изо дня в день трудный быт сестры, он все чаще вспоминал о своих сотрудницах по лаборатории. За несколько минут до обеденного перерыва они тоже готовили кошелки, собирались, и Андрей ругал их за это! И как только звонил звонок, они исчезали и появлялись через час. Часто они даже не успевали перекусить или выпить чаю. Они с неохотой оставались работать на вечер, а он сердился и упрекал их в несознательности.
— Был бы ты женат, ты бы смотрел на вещи иначе, — говорила Катя.
Она часто думала о женитьбе Андрея, и хотела и боялась этой женитьбы.
Катя была старше брата на три года и после смерти матери чувствовала себя ответственной за его судьбу. Сама она вышла замуж рано, и это тоже укрепило в ней сознание превосходства ее житейского опыта. Она боялась, как бы Андрея не обкрутила какая-нибудь «фифа», беспокоилась, почему к Андрею не приходят в дом девушки, подозрительно допрашивала его: не может быть, чтобы он ни за кем всерьез не ухаживал.
Однажды, перебинтовывая ему больную ногу, она сказала:
— Привет тебе от Риты, я ее встретила сегодня.
— Да? — спросил он, грустно удивляясь своему равнодушию. Катя пытливо взглянула на него и начала рассказывать, как хорошо Рита выглядит, как она изящно одета. Андрей молча смотрел на склоненное лицо сестры, печально отмечая мелкие морщинки на висках, складки на шее, и вспоминал, что до войны, когда он познакомил Катю с Ритой, Катя выглядела девчонкой.
— Почему бы тебе не уйти с работы? — спросил он.
— Бросить работу насовсем не хочу. Скучно будет, — сказала Катя, осторожно укладывая его ногу. — Знаешь, Андрюша, мне бы полгода отдохнуть. — Она села на краешек постели и устало улыбнулась. — Вообще, женщинам семейным надо бы разрешить работать по четыре часа вместо восьми.
За время его болезни они вновь, как в детстве, сблизились. Когда рана на ноге стала затягиваться, Катин муж смастерил костыль, и Андрей осторожно начал ковылять по комнатам. Он добирался до кухни, садился на табурет и подолгу задумчиво наблюдал за Катиной стряпней. Катю смешил этот не свойственный характеру Андрея интерес. Андрей смущенно огрызался на ее шутки, но продолжал сидеть, прищурив зеленые глаза, обросший длинными волосами, исхудалый, с выпирающими из-под открытого ворота ключицами. Катя скоро привыкла к его присутствию в кухне и, чистя картошку или вертя мясорубку, делилась с ним своими заботами. Ее беспокоило воспитание Танечки.
Девочка целиком была перепоручена дедушке, который, разумеется, слишком баловал се. Она становилась неряхой, капризулей. Катин муж, молчаливый, добродушный, сам страстно любящий дочь, понимал, что единственный ребенок в семье всегда получает кривобокое воспитание. Надо бы иметь второго, но Катя не хотела. Они часто возвращались к этому разговору, Николай Павлович поддерживал зятя.
— Значит, мне опять на два года засесть дома! Не желаю, — упорствовала Катя. — И так никогда в театр не выбраться, книжки не почитать.
И там и тут была своя правда, как во всяком семейном споре, и Андрей колебался, не зная, чью сторону принять. Домашняя жизнь, которая до сих пор не затрагивала его главных интересов, открывалась изнутри, наполненная волнующей простотой и значением. Вникая в семейные дела, он невольно переосмысливал многое в жизни и взаимоотношениях своих товарищей по работе.
Трудно сказать, что от чего шло. Возможно, начало было положено в день поездки на пароходе, сблизившей его с товарищами. Либо наоборот, переживая Катины дела, он начинал понимать, что подобные заботы есть в жизни каждого, и это по-новому сближало с людьми, помогая заполнить разрыв, который он болезненно ощущал в последнее время.
По вечерам забегал Борисов, он как-то быстро и прочно сошелся с домашними. Ему очень поправилась затея Николая Павловича с игрушками для ребят. Обменный пункт игрушек пользовался в домохозяйстве успехом, в соседних домах «подхватили почин», как выражался отец, собрали ненужные игрушки и также стали выдавать их напрокат.
— Напрасно ты посмеиваешься, — говорил Борисов Андрею, — это может стать большим делом. Надо бы вас, Николай Павлович, заслушать на райисполкоме.
Впоследствии, когда Борисов стал членом бюро райкома, он не забыл этого разговора и действительно пригласил Николая Павловича в райисполком. По больше всего у него оказалось общего с Катей. В первый же вечер они заспорили о методах воспитания детей.
— Ну, а как насчет четырехчасового дня для семейных женщин? — спросил Борисова Андрей.
Борисов целиком поддержал Катю. Женщинам работать, ну, если не четыре, так попервоначалу хоть шесть часов в день. Пока это, может, и недостижимо, но стремиться к этому надо. Андрей больше не чувствовал себя посторонним при этих разговорах.
Только иногда он вдруг переставал слышать, о чем говорят кругом, странная рассеянная улыбка появлялась на его бледном лице. У него теперь была своя тайна, и эта тайна — такая запретная, что и думать о ней как-то страшно, — вселяла в него чувство превосходства и над Катей и над Борисовым.
Один раз Борисов пришел вместе с Кривицким. Андрей решил, что Кривицкому нужно что-то выяснить по работе, но Кривицкий попросил показать ему больную ногу и, убедившись, что ничего опасного уже нет, начал болтать о всяких пустяках. Посещение Кривицкого тронуло Андрея. Кто мог ожидать от этого желчного человека такого внимания?
Борисов передал Андрею приветы от инженеров, лаборантов, и Андрей впервые почувствовал, как много нитей по-разному связывают его с лабораторией. Он расспрашивал, как обстоят дела у Воронько с Верой Сорокиной, интересовался здоровьем жены Ванюшкина, настроением Сони Манжула. Борисов, немного щеголяя своей осведомленностью, отвечал с подробностями, делая вид, что не замечает изумления Кривицкого.
— Э, да вы, оказывается, любители посудачить, — не утерпел Кривицкий. — Тогда и я с вами.
При слове «посудачить» Андрей смутился, Борисов же был доволен. Черт с ней, с терминологией, важно, что лед тронулся. Поездка в Лесопарк не прошла для Андрея бесследно. Ай да я, ай да парторг!
А Кривицкий между тем разошелся. Подмечая в людях слабости и пороки, он находил для каждого краткие определения. Так, Потапенко он называл — «пирожок ни с чем», Долгина — «не человек, а меню — все, что угодно».
За два дня до выхода Андрея на работу к нему приехал Рейнгольд. После общих расспросов о здоровье он неловко замолчал.
— Что у вас стряслось? — не выдержал Андрей.
Впалые щеки Рейнгольда медленно заливал неровный румянец. Не поднимая глаз, он попросил Андрея сохранить их разговор в тайне. Андрей дал слово.
— Видите ли, Андрей Николаевич, — выдавил Рейнгольд, разглядывая свои пальцы. — У меня сегодня… меня вызвал один товарищ… он мне дал понять… Не знаю, может быть, я сам его так понял…
Затратив полчаса, Андрей выяснил следующее: Рейнгольд получил предложение сделать Потапенко соавтором своего синхронизатора. Потапенко вызвал его, и не то чтобы так прямо навязал соавторство, но дал понять, что если Рейнгольд согласится, то Потапенко широко поставит производство синхронизаторов, распространит их по всем станциям Союза и, пользуясь связями в министерстве, может быть, сумеет добиться выдвижения авторов на Сталинскую премию. К тому же он и в самом деле кое-что присоветовал Рейнгольду относительно оформления авторских прав, правда подобного рода совет мог дать Рейнгольду любой опытный администратор… Разговор происходил с глазу на глаз, и, судя по сбивчивому рассказу Рейнгольда, выражения были подобраны настолько дипломатически увертливые, что Рейнгольду все могло показаться собственным домыслом.
Счастье было, что Рейнгольд приехал к Андрею домой. Расскажи он ему это послезавтра на работе, Андрей немедленно пошел бы к Потапенко, и… пусть бы судили за хулиганство. Почему-то вдруг вспомнилась встреча в пивной. Лютое, незрячее бешенство закрутило Андрея. Он поднялся, подступил к Рейнгольду:
— А вы что… разрешения просить пришли! У меня — разрешения? Ах, сволочи! — Он поднял огромный, как кувалда, кулак и по-матерному выругался.
Сквозь полуоткрытые двери встревоженно заглянула Катя. Андрей горячечно сверкнул на нее глазами. Рейнгольд сцепил руки, втянул голову в плечи. Мелкие капли пота блестели на его порозовевшей лысине. Андрей ходил, хромая, не чувствуя боли, и поглядывал на притихшего Рейнгольда. Сидит, как убогий, курица мокрая, защищался бы, отстаивал… Эх, разве такой годится в соратники?
— Никаких компромиссов, слышите вы? Никаких! — раздувая ноздри, хрипло говорил Андрей. — Завтра же пойдете к Потапенко и пошлете его к…
Рейнгольд испуганно кивал головой. Какая-то недоверчивая опасливость сквозила в его движениях. Андрей взял его за плечо, встряхнул.
— Да будьте вы мужчиной, наконец! Брали бы пример с вашей жены. Чего вам бояться? Напугал пас Потапенко? Пригрозил? Да? Неужели вы думаете, мы вас защитить не сумеем? Эх, вы, — сбавив голос, он усмехнулся приободряюще и одновременно презрительно. — Будьте принципиальным человеком, и вы всегда содержите верх. А с Потапенко…
Рейнгольд поднял испуганное лицо.
— Вы же дали слово… Андрей Николаевич! Я откажусь, конечно, от его предложения, но только вы…
Андрей поморщился:
— Ладно, но не вздумайте вилять перед Потапенко. Назавтра, поскандалив с врачом, Андрей закрыл бюллетень и поехал в лабораторию. Рейнгольд уже побывал у Потапенко и, заикаясь, не глядя Андрею в глаза, сообщил про свой отказ.
— Теперь гоните ваш синхронизатор во всю прыть, — успокоенно сказал Андрей. — А там видно будет. Заслужит он премию, так и без нас выдвинут.
Итак, Рейнгольду надо было спешить, и, следовательно, он нуждался в помощи. У Фалеева с Краснопевцевым работа кипела. Они заканчивали расчетную часть, приступили к эксперименту и тоже требовали помощников. На Комсомольской станции наладили автоматику, и теперь надо было снабдить такой автоматикой остальные котлы, — снова давай людей.
За время болезни Андрея Новиков и Саша начали подготовительные работы с макетом локатора, — необходимо дать им хотя бы еще одного инженера и лаборанта. Работу над локатором следовало ускорить по разным соображениям: звонили моряки, беспокоился главный инженер — как-никак он поручился перед ними, — истекал срок обещания Григорьеву, но сильнее всего было нетерпение — увидеть результаты своих трудов. Это нестерпимое желание знакомо каждому исследователю.
Нужны были люди, люди и люди.
В этот напряженный момент Майя Устинова тоже потребовала увеличить свою группу. Испытания у нее шли полным ходом, и Майе приходилось вертеться со своими инженерами до позднего вечера, и все же в график они не укладывались.
Скрепя сердце Андрей перебирал кандидатуры. Каждый, кто работал у Майи, был обречен в его глазах рано или поздно на разочарование. Первой в докладной записке Устиновой стояла фамилия Цветковой. Андрей стиснул зубы — Цветкову он не уступит. Он сам намерен был взять ее к себе в группу. Он имел в виду, кроме всего прочего, как-то поправить отношения Саши и Нины. Ничто так не сближает, как работа плечом к плечу. Разумеется, Майя имела право выбора, так же как и он, особенно если речь шла о Цветковой, ее воспитаннице, и все же Цветкову он не уступит. Майя холодно посоветовала считаться с желанием человека. Андрей с досадой пожал плечами.