Страница:
— До чего ж нынче утомительный диспетчер пошел. Особенно Степин. За двумя зайцами гонится…
— Поедемте, Андрей Николаевич! — попросил Саша. Андрей, морщась, смотрел в микрофон.
— Ладно, едем.
Новиков отчаянно махнул рукой. Эх, была не была! И все заулыбались, просветлели. Черт с ней, с чистой наукой! Это, наверно, такая же безвкусная и даже вредная вещь, как дистиллированная вода.
Зимой попадаются в городе забытые безлюдные уголки, где не слышно ребячьего гама, где нетронутая снежная целина лежит, словно на лесной поляне. Того и гляди выскочит из-под кустов заяц, стряхнет сверху снежный ком рыжая белка. Воздух здесь кажется чище, небо голубее, чем там, за низенькой оградой, на людной улице.
В один из таких садиков, у старой закрытой церкви, они и приехали. Серенькая тропка тянулась через сад к трансформаторной будке. Пока из машины выгружали прибор, налаживали установку, Наумов повел Андрея по трассе кабеля.
Обманчивое, с виду туго натянутое полотно снега рыхло проваливалось под ногами. Шаг Андрея — крупный — никак не попадал в след Наумова. В своих латаных разношенных валеночках Наумов скользил впереди, как на лыжах. На ходу он рассказывал Андрею о кабеле, словно двигался Наумов под землей, вдоль этого кабеля, и видел вот здесь вставку, сделанную лет десять назад, а здесь кусок, изъеденный ржавчиной. Наумов обладал не просто хорошей памятью, — за долгие годы у него выработалось внутреннее зрение. Он и сам не всегда мог сказать, откуда у него берется эта уверенная зоркость. Он физически ощущал, где кабелю плохо лежать, где ему тесно, где жарко.
К удовольствию прохожих, они перелезли через железную ограду; следуя трассе, пересекли улицу и завернули под арку многоэтажного студенческого общежития.
— Ну скоро вы, копатели? — приветствовала Наумова дворничиха. Он виновато поправил кепочку и попробовал отшутиться.
— Скажи на милость, он еще шутки шутит, — изумилась дворничиха. — Люди впотьмах сидят, а ему смешно! Сессия у них. Понимаешь — сессия!
Возле них остановились юноша и девушка с сумками через плечо.
— Странно, — пожал плечами юноша, — какими способами они ищут повреждение?
Наумов терпеливо пояснял — кабель измерили, но случай трудный. Обычные приборы показали порчу в промежутке плюс минус пятнадцать метров. Точнее не дается. Копать наугад в мороженом грунте — гиблое дело. Сперва почву отогреть надо.
— Какая отсталость, — с чувством сказал паренек, — при нынешнем уровне электротехники…
Андрей осмотрел концы кабеля на стене и подошел к студентам.
— …уверен, если воспользоваться прецизионным мостом, — горячился студент.
— Вы с какого курса? — спросил Андрей.
— С третьего, электромех… А что?
Студент критически оглядел этого широкоплечего парня в синем ватнике, в заснеженных бурках, похожего на бригадира.
— При чем тут курс? Дело в научном подходе. Вот сегодня, например, в Доме ученых доклад о методах отыскания порчи. Вашему начальству полезно бы…
Наумов засмеялся.
— Мудрят всегда эти ученые, — сказал Андрей, уступая озорному желанию подурачиться.
Студент горестно улыбнулся своей спутнице:
— Называется — связь науки с производством.
— Вы сами-то пойдете на доклад? — спросил Андрей.
— Обязательно. И пристыжу докладчика. Внедрять надо быстрее.
…В трансформаторной будке заканчивали приготовления. Андрей проверил схему и дал команду. Новиков привычно защелкал выключателями. Наумов расстегнул верхнюю пуговицу ватника.
— Сто шестьдесят метров, — провозгласил Новиков.
— Это, выходит, у часовни, — раздумчиво произнес Наумов. — Там есть старая муфта…
— Сомневаетесь? — задорно спросил Саша.
— Измерители нам совсем в другом месте показали. У ограды, напротив дома.
Андрей напряженно всматривался в экран. На отметке, соответствующей ста шестидесяти метрам, импульс был четкий, острый. Но и на отметке двести восемьдесят метров, примерно там, куда указывали измерители, тоже вздрагивал маленький зеленоватый всплеск. Что это могло значить?
Новиков вместе с Наумовым вышел в сад. Отмерив сто шестьдесят метров, Наумов воткнул в снег палку. Рабочие стали откидывать сугробы. Воздух заискрился сухой снежной пылью. Подъехал компрессор, и вскоре первый отбойный молоток, стрекоча, ударил в звенящую промерзлую землю.
Когда Новиков вернулся в будку, Лобанов и Усольцев обсуждали, что означал маленький пик на отметке двести восемьдесят и откуда могло взяться такое большое расхождение между показаниями локатора и показаниями измерителей.
— Бросьте вы, Усольцев, смущать наши души, — весело сказал Новиков. — У нас ошибки быть не может. — Он привел десятки возможных причин появления маленького импульса вблизи отметки двести восемьдесят: тут могли влиять и утечки, и блуждающие токи, и многое другое.
— Нет, нет. Лучше отказаться, пока не поздно, — убеждал Андрея Усольцев. Завязки меховой ушанки испуганно тряслись под его подбородком.
Андрей перевел глаза на разрумяненного от мороза Новикова в зеленой велюровой шляпе, лихо вдвинутой на затылок, и несколько успокоился. Но, так или иначе, надо было немедленно принимать какое-то решение.
— Мы ничего не узнаем, пока не найдем повреждение, — задумчиво сказал он. — Черт его знает, что там на двести восьмидесятом метре!.. Но локатор показывает сто шестьдесят!.. В общем, даем сто шестьдесят, у часовни.
В конце концов, уверен он в своем локаторе или нет? И, подавляя остатки сомнения, сказал, глядя на мерцающий экран:
— Все равно надо выяснить, в чем тут дело. Да, сто шестьдесят — это факт.
Новиков отвел Усольцева в сторону и угрожающе сказал:
— Ему доклад делать. Там бой будет. А вы тут каркаете. Плач Ярославны.
Мы его подбодрить должны.
Доклад в Доме ученых был назначен на семь часов вечера, поэтому Андрей, не дожидаясь конца раскопок, уехал вместе с Усольцевым, оставив на месте работ Новикова и Сашу. Договорились, что они привезут ему сообщение о результатах раскопок и протокол прямо на заседание.
Пока Усольцев развешивал в гостиной Дома ученых схемы и диаграммы, Андрей прошел в зимний сад, чтобы немного собраться с мыслями. В большом аквариуме медленно скользили золотистые рыбы. Влажный воздух был насыщен терпким запахом оранжерейных цветов. Андрей стоял за зеленой занавеской плюща, смотрел на рыб и старался не думать о том, что творится сейчас в глухом садике у края растущего котлована… Он нахмурился, заметив вдруг, что выводит пальцем на стекле аквариума «160», «280». Эти две цифры надоедливо вертелись в голове, мешая сосредоточиться. Сбоку, за плотной зеленой стеной плюща, кто-то сказал:
— Нет, я неверующий. Во-первых, эта статья…
— Но Тонков… — начал было женский голос.
— Тонков — да, а Григорьев?
— Говорят, он приедет сегодня, — сказала женщина.
— В общем, этому молодому чудаку готовят усекновение.
— Грустно. Я так рассчитывала на его локатор. Для наших сельских сетей это крайне важно.
— Вы знаете, когда и попал в институт, я буквально ожил. Во-первых, тишина, после завода поражает тишина.
— А во-вторых?
— Простите…
Женщина рассмеялась:
— У вас все во-первых.
Андрей отошел. Услышанный разговор освежил его. Какой любитель тишины нашелся! «Чудак», я тебе покажу «чудак»!
Маленький зал быстро наполнялся народом. Андрей встретил Марину и усадил ее в конце зала. Ему вдруг захотелось остаться рядом с ней. Сидеть и слушать чей-нибудь доклад, подавать реплики, тихонько переговариваться.
— Иди, — сказала Марина. Не обращая внимания на окружающих, она взяла его руку в свои и медленно провела ладонью по ней.
Крепко прижимая локтем пухлую, затрепанную на сгибах лиловую папку, он шел к председательскому столику, здоровался, улыбался, а в голове настойчиво вертелось: а вдруг на сто шестидесятом метре нет повреждения? Что же тогда показал локатор? Нет, глупости, сто шестьдесят и ничего другого… А может быть, повреждения в обеих точках?
Председатель научного общества, пока рассаживались, шепнул Андрею:
— Смотрите, Тимофей Ефимович приехал.
В первом ряду, возле Одинцова, сидел грузный старик с взлохмаченными черно-седыми волосами. Обе руки его лежали на суковатой палке, зажатой между колен.
Со школьной скамьи образ этого человека сопровождал Андрея. И в общих курсах электротехники, и в газетных статьях, и в толстых научных журналах он читал о нем и о его работах. Переходя с курса на курс и потом, в аспирантуре, Андрей изучал его труды, всякий раз открывая для себя новое.
Человек этот при жизни стал легендой. Круг его интересов охватывал всю электротехнику. Это был один из последних представителей старой гвардии электротехников, знавших Доливо-Добровольского, Попова, один из создателей плана ГОЭЛРО. От тех далеких лет, когда вся электротехника, вместе с радио и телефонией, умещалась в одном курсе лекций, он сохранил хозяйское чувство ко всему новому, что рождалось на его глазах. Уже давно радиотехника выделилась в специальную науку, разветвилась на десятки новых отраслей, уже специалисты по трансформаторам не могли оставаться универсалами и занимались либо малыми, либо большими трансформаторами, а Тимофей Ефимович, озабоченно постукивая своей знаменитой палкой, шагал из одного раздела в другой, уверенно распоряжаясь своими необъятными владениями. За что бы он ни брался, в какой бы области ни работал, он щедро давал смелые идеи, над которыми трудились и будут еще трудиться целые коллективы. Из тех, кто сегодня сидел в зале, многие были либо его учениками, либо учениками его учеников. И вот сегодня Тимофей Ефимович пришел на его, Андрея, доклад. Держись, Андрей!
Рядом с Тимофеем Ефимовичем — Одинцов. Лицо непроницаемо. На поклон Андрея ответил сухим кивком. Как чужой. Послушаем, мол, чего ты там намудрил, Андрей Николаевич, бывший мой аспирант. Прав ли ты был, что ушел из института? Помнишь — парк, осеннюю дорожку, дом, где живет старик? Больше года прошло с того дня, как захлопнулась дверь подъезда… Держись, Андрей!
Ряды, ряды… Знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые лица. Анечка сидит почему-то вместе с Любченко. Они, улыбаясь, смотрят на Андрея и о чем-то переговариваются. Нина, Кривицкий, Рейнгольд, Краснопевцев…
Инженеры лаборатории в полном составе. Нет только Борисова. Андрей по-прежнему считает его сотрудником лаборатории. У Борисова сегодня бюро райкома, дает там бой по поводу жилстроительства. Утром он забежал в лабораторию и сказал: «Держись, Андрей! Сегодня мы с тобой должны выиграть».
Говорить начал Андрей спокойно. Спустя минут десять вошел Тонков. Он остановился в дверях, поглаживая свою черную, словно приклеенную, бороду, как бы раздумывая, стоит ли ему оставаться. Ему услужливо освободили место, и он сел подле Смородина. Андрей перехватил их взгляды — взгляды соумышленников. Вокруг Тонкова расположилась вся его группа — аспиранты, ассистенты, научные сотрудники. Там же сидела и Майя Устинова. Последний месяц Андрей ее почти не видел, она была откомандирована в институт к Тонкову. Совсем приобщилась к лику тонковцев.
Тонков продолжал раскланиваться направо и налево, оделяя всех своей ослепительно-белозубой улыбкой. К нему оборачивались, в зале стало шумно, председатель взял карандаш и символично коснулся графина, не решаясь сделать замечание.
В упор глядя на Тонкова, Андрей повысил голос. Поведение Тонкова бесило его, сам того не замечая, он поддавался соблазну спора с Тонковым. Слова его начали звучать излишне полемично. Он нападал, и аудитория, где тонковцы составляли меньшинство, невольно начала обороняться. Неосознанное чувство самозащиты породило у слушателей дух противоречия.
Андрей услыхал предупреждающий кашель Одинцова. Точно так он покашливал, сидя на пробных лекциях Андрея, когда тот излишне увлекался, уходил в сторону; этот негромкий носовой кашель был отлично известен и сидящему тут же Фалееву, и Зое Крючковой, и Андрею.
И впрямь, разве ради Тонкова делал Андрей доклад? Сюда собрались люди, которые ждут от него не ошибок и промахов, а заботливые и строгие друзья и те, кто могут стать его друзьями. Связисты, трамвайщики, радисты — всем им нужен был локатор для кабелей, линий передач.
И, покоряясь их дружескому вниманию, он постепенно успокаивался, раскрывал тайники своих сомнений; забыв о Тонкове, сам подсказал возможные возражения.
— Взяв за основу мысль, что я был не прав по всем пунктам, я решил подтвердить это исследованиями…
Губы Одинцова дрогнули в одобрительной улыбке, но Андрей не видел ее. Если бы ему удалось увлечь и воодушевить всех, кто сидел в зале, — во сколько раз возросли бы его силы! Сознавая, что он допускает, с точки зрения Тонкова, грубейшую оплошность, он не утаивал ни одного недостатка локатора, выдавал то, о чем многие и не догадались бы. Он словно отходил от кафедры, подсаживался к каждому и советовался, что тут можно еще надумать.
Слушатели постепенно втягивались в поток его поисков. Они думали вместе с ним, по-хозяйски озабоченные. Находились, разумеется, и разочарованные: коли ты не того, так и я не того.
О статье Тонкова — Григорьева он решил упомянуть в конце доклада, надеясь, что к тому времени подъедет Новиков с результатом измерения. Тогда Андрей скажет: «Что же касается опубликованной статьи, то лучшим ответом на нее может служить этот протокол». Если же Новиков не поспеет, то Андрей сошлется на полевые и лабораторные испытания, а протокол зачитает в заключительном слове.
Чуть скрипнула дверь, Андрей поднял глаза и увидел входящего Григорьева. Тонков обернулся, удивленный и недовольный, — чувствовалось, что приход Григорьева был для него неприятной неожиданностью. Он настойчиво поманил Григорьева, приглашая его сесть рядом с собой. Лицо Григорьева болезненно скривилось, он осторожно потрогал щеку.
— Матвей Семенович, — вполголоса позвал Тонков.
Григорьев опустил глаза и бочком пробрался к Тонкову. Странно, но еще тогда, у Савина, прочитав статью, Андрей не испытал никакой враждебности к Григорьеву, было только неловко и стыдно. И сейчас Андрею стало неловко, ему некогда было думать, что означала короткая сцена, которая сейчас произошла между Тонковым и Григорьевым. Он старался просто не смотреть на Григорьева, но, куда бы он ни смотрел, ему все время мешало это старание не смотреть на Григорьева.
Он вдруг раздумал говорить что-либо по поводу статьи. Конец доклада получился скомканным. Пришло несколько записок. Спрашивали, сколько будет стоить локатор, можно ли по этому принципу определять разрывы в газопроводах и так далее.
Любченко спросил с места:
— Чем вы объясните, Андрей Николаевич, неудачу вашего локатора в опытах Тонкова и Григорьева?
— Вы, очевидно, имеете в виду статью, — сказал Андрей. — Здесь присутствуют авторы. Я надеюсь, они расскажут нам.
В перерыве к Андрею подошел Одинцов.
— Доклад неплохой, — строго, сказал он, — но я тысячу раз говорил вам: поменьше формул.
И Андрей почувствовал, что Одинцов простил его. Снова он почувствовал себя учеником Одинцова, этого на всю жизнь близкого, родного человека.
— Не принимайте слишком близко к сердцу то, что будут говорить в прениях, — советовал Одинцов. — Теория, заслуживающая доверия, устоит при любых нападках. Живите на год вперед.
В его словах таилось предчувствие разгрома. Для сведущих людей, знающих силу Тонкова, положение Лобанова выглядело безнадежным, особенно после тех нападок на Тонкова, которые позволил себе Андрей.
Андрей вышел с Мариной на лестничную площадку. Внизу стоял Усольцев, он смотрел сквозь оконные стекла на улицу.
Подошел Смородин, весело протянул Андрею руку, ясными глазами бесцеремонно ощупывая Марину.
— Как понимать, Андрей Николаевич, ваш ответ Любченко? Вы что же, идете на мировую с моим шефом? — спросил Смородин, продолжая с интересом разглядывать Марину.
— Вы скверный разведчик, — сказал Андрей. — И вообще, Смородин, я вас давно раскусил.
Смородин беспечно рассмеялся:
— Ну и чудесно. Когда вас попросят из лаборатории, приходи те к нам, чего-нибудь для вас подыщем. Между прочим, Кунина-то шеф мой съел. А? Слыхали? Вот вам, Кунина! — Смородин вдруг повернулся к Марине. — Ну, не буду вам мешать. Мы, кажется, незнакомы. — Он представился, пожав ей руку.
Андрея поражала неуязвимость этого человека. Никогда не удавалось Андрею смутить его.
— Понравился? — спросил Андрей, когда Смородин отошел.
— У него потные руки, — брезгливо сказала Марина.
Прения начались хорошо организованной атакой тонковцев. Ассистент Тонкова, черненький, с маслянистым голосом, с маслянисто-скользкими движениями, плавно водил указкой по чертежам:
— Откуда взялась такая точность? Сомневаюсь. Правдоподобны ли такие диаграммы? Сомнительно. Явно недостаточно количество замеров.
Вся схема локатора была подвергнута разъедающему сомнению. Тонковцы не приводили никаких доказательств, они просто расставляли повсюду вопросительные знаки, и, как всякая голословность, их слова звучали неопровержимо. Пренебрегая фактами, они лишали сторонников Лобанова возможности спорить.
Выступающие один за другим тонковцы опирались на сомнения предыдущих, как на факт: ах, раз предпосылки сомнительны — значит, выводы неверны. Они забирались на плечи друг другу, забрасывая подозрениями прибор, перекидывая огонь на самого Лобанова.
— Договаривайте до конца. Выходит, мы подтасовывали данные? — вспылил Андрей во время выступления Смородина.
— Желаемое часто принимают за действительное, — отпарировал Смородин. — Этим грешат даже крупные ученые.
«Смородин, отрицая достоверность точки
В, тем самым…» — Андрей не мог дописать фразы.
«Тем самым, — повторял он про себя, пытаясь вернуть спокойствие, — они не брезгуют никакими средствами. Им наплевать на пользу, которую может принести локатор, они заботятся о себе…»
Один из выступавших, инженер-«дальник» — так называли среди связистов работников дальней связи, — недоуменно развел руками: стоит ли практически ставить вопрос о локаторе, если в нем так много недоработок. Конечно, принцип интересен, но…
Сбитый с толку предыдущими выступлениями, он бесхитростно выражал разочарование той части слушателей, которые пришли сюда, надеясь получить новый прибор для своих нужд. Из доклада Лобанова они поняли, что прибор готов. Они готовились к разговору о практических вещах: во сколько обойдется такой прибор, как его эксплуатировать, как приспособить для телеграфных и других линий. А тут, оказывается, и то не то, и это не так, и сам Лобанов чуть ли не обманщик, и вместо делового обсуждения получается какой-то отвлеченный научный спор.
«Дальник» напрямик спросил:
— Что же, в конце концов, локатор лучше остальных приборов или нет? Можно пользоваться локатором, действует ли он?
На Андрея смотрели ожидающе, сочувственно, встревоженно.
Где Новиков, где протокол? Почему они задерживаются? Он снова подумал: «Сто шестьдесят или двести восемьдесят?» И, подавляя в себе эти малодушные мысли, громко сказал:
— Локатор действует, пользоваться им… — Но председатель прервал его.
Председатель вел себя как клапан: он не препятствовал сторонникам Тонкова и мгновенно захлопывался, когда пытался протестовать Андрей. Андрей посмотрел на своих. Они сидели притихшие. Маленькие сонные глаза Краснопевцева умоляюще смотрели на Андрея. И вдруг Андрей почувствовал: все, что здесь творится, касается не его лично, а всех, кто работает над локатором и кто заинтересован в этом приборе. И Новиков бесконечно прав: локатор — прибор не Андрея Лобанова, а детище и Краснопевцева, и Кривицкого, и Любченко, и всех их, и он, Андрей, обязан защищать не себя, а их всех, они доверили ему это право, и он не смеет сдаваться. Эта простая мысль взбодрила его. Не обращая внимания на председателя, не ожидая больше Новикова, он ринулся в драку, в которой уже, чувствуя себя безнаказанными, брали верх тонковцы. Ответы его стали быстрыми, находчивыми. Там, где ему не хватало фактов, он действовал убеждением.
— Я ручаюсь за эти показания, — говорил он.
Или:
— Нет, вы докажите, докажите, что это не так.
И, как ни странно, такие реплики, не имеющие ничего общего с настоящим обсуждением, к которому стремился Андрей, действовали на его противников и на слушателей. Он сам переходил в наступление и стойко защищался даже там, где противник оказывался сильнее. Только в одном случае он упорно отмалчивался — когда речь заходила о статье Тонкова и Григорьева.
Какой-то перелом в ходе прений, несомненно, произошел, и этот перелом был в пользу Андрея. Несколько инженеров, пробиравшихся к выходу, остановились. Тогда председатель предоставил слово Тонкову.
Стоя за кафедрой, Тонков несколько секунд задумчиво молчал. Тишина нарастала. Точно уловив ее предел, Тонков сказал:
— Тот, кто с самого начала в научных исследованиях задается узкой практической целью, ожидая извлечь немедленную пользу, часто обречен на неудачу. Лягушечья лапка Гальвани завершилась в конце концов электростанцией, а кто мог считать тогда, что это имело какой-то практический интерес? Признание ученым бездны неизвестного требует скромности и отучает от скороспелой заносчивости. — Он посмотрел на стенографистку, подождал, пока она запишет, и продолжал: — На протяжении многих месяцев я тщетно пытался предостеречь нашего молодого коллегу от его поспешных выводов. Сегодня мы с вами стали свидетелями его научного фиаско. Напрасно я искал в его докладе, в прениях каких-либо фактов, которые позволили бы мне помочь ему. С грустью приходится признать — слишком мало опытов, экспериментальный материал беден. Нужны еще годы и годы лабораторных исследований. Но нужны ли они? — Он сделал паузу, вздохнул. — Я не так самоуверен, как Андрей Николаевич, и вместо «нет» говорю «пока нет». Нас хотят свернуть с пути, освященного традицией величайших русских ученых. Методы, которые пытается зачеркнуть Андрей Николаевич, зачинал еще на за ре отечественной электротехники Лачинов!
— Нашли чем хвастаться! — буркнул Тимофей Ефимович. Его насмешку услышало несколько человек, сидевших поблизости; шепотом они передали эти слова соседям, и этот шепоток, возбуждая улыбки, пошел гулять по залу, добираясь до задних рядов.
Пользуясь случаем, Андрей прервал Тонкова:
— Скажите, пожалуйста, в каком году был введен ваш метод?
— К вашему сведению, в тысяча девятьсот тридцать пятом году, — язвительно сказал Тонков. — Не мешало бы вам…
— Позвольте, это почти пятнадцать лет назад, а прибавьте еще Лачинова, так все шестьдесят наберется.
Тимофей Ефимович одобрительно кивнул, как припечатал. Председатель тронул графин.
— Отрицать старое — не значит еще создавать новое, — закончил Тонков этот мимолетный спор и далее, подведя философскую базу, обвинил Лобанова в отступлении от законов диалектики. Нужно копить факты скромно и осторожно. Собирать факты, а не высасывать из пальца идеи, подобно идеалистам в физике.
— Признаться, я не собирался сегодня выступать. Мне трудно добавить что-либо к той картине, которая ясна всем. Если тут и есть кое-что ценное, — он обвел рукой диаграммы, — то все портит предвзятость и жажда быстрого успеха.
Так можно было говорить, когда сущность вопроса решена и остается только оценить события. Тонков, не стесняясь в средствах, силой присоединял большинство к своим союзникам, очерчивая вокруг Андрея запретный круг отчуждения.
— …Поскольку Андрей Николаевич просил высказаться авто ров статьи, то я могу сообщить следующее. Испробовав вариант схемы локатора, предложенной Лобановым, мы убедились в не качественности этой схемы. — Он улыбнулся, придавая своим словам оттенок зловещей двусмысленности. — И в дальнейшем опыты шли по моей схеме…
— По какой? — быстро спросил Андрей, подавшись вперед.
— …Естественно, это задержало ход исследования, но нет худа без добра.
Андрей встал:
— Еще раз прошу сообщить, как выглядит ваша схема? Андрей подошел к Тонкову, протянул ему мел.
Тонков посмотрел на его руку: она дрожала.
— Пока схема не опубликована, я не считаю удобным… — Снисходительная степенность его слов подчеркивала всю бестактность просьбы Андрея.
В зале росла и росла тишина. Не спуская глаз с Тонкова, Андрей взял свернутый в рулон чертеж.
— Вот схема локатора, которую я предложил профессору Григорьеву для его измерений, — он развернул чертеж, поднял его перед аудиторией. — Будьте добры показать, в чем тут, по-вашему, порок?
Тонков скользнул глазами по схеме и тотчас настороженно повернулся к залу; он уже приготовился было произнести очередную убийственную фразу, но его опередил высокий, натянутый до предела женский голос.
— Товарищи! — По проходу почти бежала Анечка. Она остановилась перед Андреем, спиной к залу. — Андрей Николаевич! Ведь это же не ваша схема. Как вам не стыдно! Это схема профессора Тонкова. Мы по ней работали. Мы на ней получили все замеры.
Лист бумаги жестяно зазвенел в руках Андрея.
— Удивительное совпадение, — бесчувственно сказал Андрей, смотря на Григорьева.
— Настолько… удивительное, что я не вижу смысла продолжать, — торопливо сказал Тонков и направился к выходу.
— Поедемте, Андрей Николаевич! — попросил Саша. Андрей, морщась, смотрел в микрофон.
— Ладно, едем.
Новиков отчаянно махнул рукой. Эх, была не была! И все заулыбались, просветлели. Черт с ней, с чистой наукой! Это, наверно, такая же безвкусная и даже вредная вещь, как дистиллированная вода.
Зимой попадаются в городе забытые безлюдные уголки, где не слышно ребячьего гама, где нетронутая снежная целина лежит, словно на лесной поляне. Того и гляди выскочит из-под кустов заяц, стряхнет сверху снежный ком рыжая белка. Воздух здесь кажется чище, небо голубее, чем там, за низенькой оградой, на людной улице.
В один из таких садиков, у старой закрытой церкви, они и приехали. Серенькая тропка тянулась через сад к трансформаторной будке. Пока из машины выгружали прибор, налаживали установку, Наумов повел Андрея по трассе кабеля.
Обманчивое, с виду туго натянутое полотно снега рыхло проваливалось под ногами. Шаг Андрея — крупный — никак не попадал в след Наумова. В своих латаных разношенных валеночках Наумов скользил впереди, как на лыжах. На ходу он рассказывал Андрею о кабеле, словно двигался Наумов под землей, вдоль этого кабеля, и видел вот здесь вставку, сделанную лет десять назад, а здесь кусок, изъеденный ржавчиной. Наумов обладал не просто хорошей памятью, — за долгие годы у него выработалось внутреннее зрение. Он и сам не всегда мог сказать, откуда у него берется эта уверенная зоркость. Он физически ощущал, где кабелю плохо лежать, где ему тесно, где жарко.
К удовольствию прохожих, они перелезли через железную ограду; следуя трассе, пересекли улицу и завернули под арку многоэтажного студенческого общежития.
— Ну скоро вы, копатели? — приветствовала Наумова дворничиха. Он виновато поправил кепочку и попробовал отшутиться.
— Скажи на милость, он еще шутки шутит, — изумилась дворничиха. — Люди впотьмах сидят, а ему смешно! Сессия у них. Понимаешь — сессия!
Возле них остановились юноша и девушка с сумками через плечо.
— Странно, — пожал плечами юноша, — какими способами они ищут повреждение?
Наумов терпеливо пояснял — кабель измерили, но случай трудный. Обычные приборы показали порчу в промежутке плюс минус пятнадцать метров. Точнее не дается. Копать наугад в мороженом грунте — гиблое дело. Сперва почву отогреть надо.
— Какая отсталость, — с чувством сказал паренек, — при нынешнем уровне электротехники…
Андрей осмотрел концы кабеля на стене и подошел к студентам.
— …уверен, если воспользоваться прецизионным мостом, — горячился студент.
— Вы с какого курса? — спросил Андрей.
— С третьего, электромех… А что?
Студент критически оглядел этого широкоплечего парня в синем ватнике, в заснеженных бурках, похожего на бригадира.
— При чем тут курс? Дело в научном подходе. Вот сегодня, например, в Доме ученых доклад о методах отыскания порчи. Вашему начальству полезно бы…
Наумов засмеялся.
— Мудрят всегда эти ученые, — сказал Андрей, уступая озорному желанию подурачиться.
Студент горестно улыбнулся своей спутнице:
— Называется — связь науки с производством.
— Вы сами-то пойдете на доклад? — спросил Андрей.
— Обязательно. И пристыжу докладчика. Внедрять надо быстрее.
…В трансформаторной будке заканчивали приготовления. Андрей проверил схему и дал команду. Новиков привычно защелкал выключателями. Наумов расстегнул верхнюю пуговицу ватника.
— Сто шестьдесят метров, — провозгласил Новиков.
— Это, выходит, у часовни, — раздумчиво произнес Наумов. — Там есть старая муфта…
— Сомневаетесь? — задорно спросил Саша.
— Измерители нам совсем в другом месте показали. У ограды, напротив дома.
Андрей напряженно всматривался в экран. На отметке, соответствующей ста шестидесяти метрам, импульс был четкий, острый. Но и на отметке двести восемьдесят метров, примерно там, куда указывали измерители, тоже вздрагивал маленький зеленоватый всплеск. Что это могло значить?
Новиков вместе с Наумовым вышел в сад. Отмерив сто шестьдесят метров, Наумов воткнул в снег палку. Рабочие стали откидывать сугробы. Воздух заискрился сухой снежной пылью. Подъехал компрессор, и вскоре первый отбойный молоток, стрекоча, ударил в звенящую промерзлую землю.
Когда Новиков вернулся в будку, Лобанов и Усольцев обсуждали, что означал маленький пик на отметке двести восемьдесят и откуда могло взяться такое большое расхождение между показаниями локатора и показаниями измерителей.
— Бросьте вы, Усольцев, смущать наши души, — весело сказал Новиков. — У нас ошибки быть не может. — Он привел десятки возможных причин появления маленького импульса вблизи отметки двести восемьдесят: тут могли влиять и утечки, и блуждающие токи, и многое другое.
— Нет, нет. Лучше отказаться, пока не поздно, — убеждал Андрея Усольцев. Завязки меховой ушанки испуганно тряслись под его подбородком.
Андрей перевел глаза на разрумяненного от мороза Новикова в зеленой велюровой шляпе, лихо вдвинутой на затылок, и несколько успокоился. Но, так или иначе, надо было немедленно принимать какое-то решение.
— Мы ничего не узнаем, пока не найдем повреждение, — задумчиво сказал он. — Черт его знает, что там на двести восьмидесятом метре!.. Но локатор показывает сто шестьдесят!.. В общем, даем сто шестьдесят, у часовни.
В конце концов, уверен он в своем локаторе или нет? И, подавляя остатки сомнения, сказал, глядя на мерцающий экран:
— Все равно надо выяснить, в чем тут дело. Да, сто шестьдесят — это факт.
Новиков отвел Усольцева в сторону и угрожающе сказал:
— Ему доклад делать. Там бой будет. А вы тут каркаете. Плач Ярославны.
Мы его подбодрить должны.
Доклад в Доме ученых был назначен на семь часов вечера, поэтому Андрей, не дожидаясь конца раскопок, уехал вместе с Усольцевым, оставив на месте работ Новикова и Сашу. Договорились, что они привезут ему сообщение о результатах раскопок и протокол прямо на заседание.
Пока Усольцев развешивал в гостиной Дома ученых схемы и диаграммы, Андрей прошел в зимний сад, чтобы немного собраться с мыслями. В большом аквариуме медленно скользили золотистые рыбы. Влажный воздух был насыщен терпким запахом оранжерейных цветов. Андрей стоял за зеленой занавеской плюща, смотрел на рыб и старался не думать о том, что творится сейчас в глухом садике у края растущего котлована… Он нахмурился, заметив вдруг, что выводит пальцем на стекле аквариума «160», «280». Эти две цифры надоедливо вертелись в голове, мешая сосредоточиться. Сбоку, за плотной зеленой стеной плюща, кто-то сказал:
— Нет, я неверующий. Во-первых, эта статья…
— Но Тонков… — начал было женский голос.
— Тонков — да, а Григорьев?
— Говорят, он приедет сегодня, — сказала женщина.
— В общем, этому молодому чудаку готовят усекновение.
— Грустно. Я так рассчитывала на его локатор. Для наших сельских сетей это крайне важно.
— Вы знаете, когда и попал в институт, я буквально ожил. Во-первых, тишина, после завода поражает тишина.
— А во-вторых?
— Простите…
Женщина рассмеялась:
— У вас все во-первых.
Андрей отошел. Услышанный разговор освежил его. Какой любитель тишины нашелся! «Чудак», я тебе покажу «чудак»!
Маленький зал быстро наполнялся народом. Андрей встретил Марину и усадил ее в конце зала. Ему вдруг захотелось остаться рядом с ней. Сидеть и слушать чей-нибудь доклад, подавать реплики, тихонько переговариваться.
— Иди, — сказала Марина. Не обращая внимания на окружающих, она взяла его руку в свои и медленно провела ладонью по ней.
Крепко прижимая локтем пухлую, затрепанную на сгибах лиловую папку, он шел к председательскому столику, здоровался, улыбался, а в голове настойчиво вертелось: а вдруг на сто шестидесятом метре нет повреждения? Что же тогда показал локатор? Нет, глупости, сто шестьдесят и ничего другого… А может быть, повреждения в обеих точках?
Председатель научного общества, пока рассаживались, шепнул Андрею:
— Смотрите, Тимофей Ефимович приехал.
В первом ряду, возле Одинцова, сидел грузный старик с взлохмаченными черно-седыми волосами. Обе руки его лежали на суковатой палке, зажатой между колен.
Со школьной скамьи образ этого человека сопровождал Андрея. И в общих курсах электротехники, и в газетных статьях, и в толстых научных журналах он читал о нем и о его работах. Переходя с курса на курс и потом, в аспирантуре, Андрей изучал его труды, всякий раз открывая для себя новое.
Человек этот при жизни стал легендой. Круг его интересов охватывал всю электротехнику. Это был один из последних представителей старой гвардии электротехников, знавших Доливо-Добровольского, Попова, один из создателей плана ГОЭЛРО. От тех далеких лет, когда вся электротехника, вместе с радио и телефонией, умещалась в одном курсе лекций, он сохранил хозяйское чувство ко всему новому, что рождалось на его глазах. Уже давно радиотехника выделилась в специальную науку, разветвилась на десятки новых отраслей, уже специалисты по трансформаторам не могли оставаться универсалами и занимались либо малыми, либо большими трансформаторами, а Тимофей Ефимович, озабоченно постукивая своей знаменитой палкой, шагал из одного раздела в другой, уверенно распоряжаясь своими необъятными владениями. За что бы он ни брался, в какой бы области ни работал, он щедро давал смелые идеи, над которыми трудились и будут еще трудиться целые коллективы. Из тех, кто сегодня сидел в зале, многие были либо его учениками, либо учениками его учеников. И вот сегодня Тимофей Ефимович пришел на его, Андрея, доклад. Держись, Андрей!
Рядом с Тимофеем Ефимовичем — Одинцов. Лицо непроницаемо. На поклон Андрея ответил сухим кивком. Как чужой. Послушаем, мол, чего ты там намудрил, Андрей Николаевич, бывший мой аспирант. Прав ли ты был, что ушел из института? Помнишь — парк, осеннюю дорожку, дом, где живет старик? Больше года прошло с того дня, как захлопнулась дверь подъезда… Держись, Андрей!
Ряды, ряды… Знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые лица. Анечка сидит почему-то вместе с Любченко. Они, улыбаясь, смотрят на Андрея и о чем-то переговариваются. Нина, Кривицкий, Рейнгольд, Краснопевцев…
Инженеры лаборатории в полном составе. Нет только Борисова. Андрей по-прежнему считает его сотрудником лаборатории. У Борисова сегодня бюро райкома, дает там бой по поводу жилстроительства. Утром он забежал в лабораторию и сказал: «Держись, Андрей! Сегодня мы с тобой должны выиграть».
Говорить начал Андрей спокойно. Спустя минут десять вошел Тонков. Он остановился в дверях, поглаживая свою черную, словно приклеенную, бороду, как бы раздумывая, стоит ли ему оставаться. Ему услужливо освободили место, и он сел подле Смородина. Андрей перехватил их взгляды — взгляды соумышленников. Вокруг Тонкова расположилась вся его группа — аспиранты, ассистенты, научные сотрудники. Там же сидела и Майя Устинова. Последний месяц Андрей ее почти не видел, она была откомандирована в институт к Тонкову. Совсем приобщилась к лику тонковцев.
Тонков продолжал раскланиваться направо и налево, оделяя всех своей ослепительно-белозубой улыбкой. К нему оборачивались, в зале стало шумно, председатель взял карандаш и символично коснулся графина, не решаясь сделать замечание.
В упор глядя на Тонкова, Андрей повысил голос. Поведение Тонкова бесило его, сам того не замечая, он поддавался соблазну спора с Тонковым. Слова его начали звучать излишне полемично. Он нападал, и аудитория, где тонковцы составляли меньшинство, невольно начала обороняться. Неосознанное чувство самозащиты породило у слушателей дух противоречия.
Андрей услыхал предупреждающий кашель Одинцова. Точно так он покашливал, сидя на пробных лекциях Андрея, когда тот излишне увлекался, уходил в сторону; этот негромкий носовой кашель был отлично известен и сидящему тут же Фалееву, и Зое Крючковой, и Андрею.
И впрямь, разве ради Тонкова делал Андрей доклад? Сюда собрались люди, которые ждут от него не ошибок и промахов, а заботливые и строгие друзья и те, кто могут стать его друзьями. Связисты, трамвайщики, радисты — всем им нужен был локатор для кабелей, линий передач.
И, покоряясь их дружескому вниманию, он постепенно успокаивался, раскрывал тайники своих сомнений; забыв о Тонкове, сам подсказал возможные возражения.
— Взяв за основу мысль, что я был не прав по всем пунктам, я решил подтвердить это исследованиями…
Губы Одинцова дрогнули в одобрительной улыбке, но Андрей не видел ее. Если бы ему удалось увлечь и воодушевить всех, кто сидел в зале, — во сколько раз возросли бы его силы! Сознавая, что он допускает, с точки зрения Тонкова, грубейшую оплошность, он не утаивал ни одного недостатка локатора, выдавал то, о чем многие и не догадались бы. Он словно отходил от кафедры, подсаживался к каждому и советовался, что тут можно еще надумать.
Слушатели постепенно втягивались в поток его поисков. Они думали вместе с ним, по-хозяйски озабоченные. Находились, разумеется, и разочарованные: коли ты не того, так и я не того.
О статье Тонкова — Григорьева он решил упомянуть в конце доклада, надеясь, что к тому времени подъедет Новиков с результатом измерения. Тогда Андрей скажет: «Что же касается опубликованной статьи, то лучшим ответом на нее может служить этот протокол». Если же Новиков не поспеет, то Андрей сошлется на полевые и лабораторные испытания, а протокол зачитает в заключительном слове.
Чуть скрипнула дверь, Андрей поднял глаза и увидел входящего Григорьева. Тонков обернулся, удивленный и недовольный, — чувствовалось, что приход Григорьева был для него неприятной неожиданностью. Он настойчиво поманил Григорьева, приглашая его сесть рядом с собой. Лицо Григорьева болезненно скривилось, он осторожно потрогал щеку.
— Матвей Семенович, — вполголоса позвал Тонков.
Григорьев опустил глаза и бочком пробрался к Тонкову. Странно, но еще тогда, у Савина, прочитав статью, Андрей не испытал никакой враждебности к Григорьеву, было только неловко и стыдно. И сейчас Андрею стало неловко, ему некогда было думать, что означала короткая сцена, которая сейчас произошла между Тонковым и Григорьевым. Он старался просто не смотреть на Григорьева, но, куда бы он ни смотрел, ему все время мешало это старание не смотреть на Григорьева.
Он вдруг раздумал говорить что-либо по поводу статьи. Конец доклада получился скомканным. Пришло несколько записок. Спрашивали, сколько будет стоить локатор, можно ли по этому принципу определять разрывы в газопроводах и так далее.
Любченко спросил с места:
— Чем вы объясните, Андрей Николаевич, неудачу вашего локатора в опытах Тонкова и Григорьева?
— Вы, очевидно, имеете в виду статью, — сказал Андрей. — Здесь присутствуют авторы. Я надеюсь, они расскажут нам.
В перерыве к Андрею подошел Одинцов.
— Доклад неплохой, — строго, сказал он, — но я тысячу раз говорил вам: поменьше формул.
И Андрей почувствовал, что Одинцов простил его. Снова он почувствовал себя учеником Одинцова, этого на всю жизнь близкого, родного человека.
— Не принимайте слишком близко к сердцу то, что будут говорить в прениях, — советовал Одинцов. — Теория, заслуживающая доверия, устоит при любых нападках. Живите на год вперед.
В его словах таилось предчувствие разгрома. Для сведущих людей, знающих силу Тонкова, положение Лобанова выглядело безнадежным, особенно после тех нападок на Тонкова, которые позволил себе Андрей.
Андрей вышел с Мариной на лестничную площадку. Внизу стоял Усольцев, он смотрел сквозь оконные стекла на улицу.
Подошел Смородин, весело протянул Андрею руку, ясными глазами бесцеремонно ощупывая Марину.
— Как понимать, Андрей Николаевич, ваш ответ Любченко? Вы что же, идете на мировую с моим шефом? — спросил Смородин, продолжая с интересом разглядывать Марину.
— Вы скверный разведчик, — сказал Андрей. — И вообще, Смородин, я вас давно раскусил.
Смородин беспечно рассмеялся:
— Ну и чудесно. Когда вас попросят из лаборатории, приходи те к нам, чего-нибудь для вас подыщем. Между прочим, Кунина-то шеф мой съел. А? Слыхали? Вот вам, Кунина! — Смородин вдруг повернулся к Марине. — Ну, не буду вам мешать. Мы, кажется, незнакомы. — Он представился, пожав ей руку.
Андрея поражала неуязвимость этого человека. Никогда не удавалось Андрею смутить его.
— Понравился? — спросил Андрей, когда Смородин отошел.
— У него потные руки, — брезгливо сказала Марина.
Прения начались хорошо организованной атакой тонковцев. Ассистент Тонкова, черненький, с маслянистым голосом, с маслянисто-скользкими движениями, плавно водил указкой по чертежам:
— Откуда взялась такая точность? Сомневаюсь. Правдоподобны ли такие диаграммы? Сомнительно. Явно недостаточно количество замеров.
Вся схема локатора была подвергнута разъедающему сомнению. Тонковцы не приводили никаких доказательств, они просто расставляли повсюду вопросительные знаки, и, как всякая голословность, их слова звучали неопровержимо. Пренебрегая фактами, они лишали сторонников Лобанова возможности спорить.
Выступающие один за другим тонковцы опирались на сомнения предыдущих, как на факт: ах, раз предпосылки сомнительны — значит, выводы неверны. Они забирались на плечи друг другу, забрасывая подозрениями прибор, перекидывая огонь на самого Лобанова.
— Договаривайте до конца. Выходит, мы подтасовывали данные? — вспылил Андрей во время выступления Смородина.
— Желаемое часто принимают за действительное, — отпарировал Смородин. — Этим грешат даже крупные ученые.
«Смородин, отрицая достоверность точки
В, тем самым…» — Андрей не мог дописать фразы.
«Тем самым, — повторял он про себя, пытаясь вернуть спокойствие, — они не брезгуют никакими средствами. Им наплевать на пользу, которую может принести локатор, они заботятся о себе…»
Один из выступавших, инженер-«дальник» — так называли среди связистов работников дальней связи, — недоуменно развел руками: стоит ли практически ставить вопрос о локаторе, если в нем так много недоработок. Конечно, принцип интересен, но…
Сбитый с толку предыдущими выступлениями, он бесхитростно выражал разочарование той части слушателей, которые пришли сюда, надеясь получить новый прибор для своих нужд. Из доклада Лобанова они поняли, что прибор готов. Они готовились к разговору о практических вещах: во сколько обойдется такой прибор, как его эксплуатировать, как приспособить для телеграфных и других линий. А тут, оказывается, и то не то, и это не так, и сам Лобанов чуть ли не обманщик, и вместо делового обсуждения получается какой-то отвлеченный научный спор.
«Дальник» напрямик спросил:
— Что же, в конце концов, локатор лучше остальных приборов или нет? Можно пользоваться локатором, действует ли он?
На Андрея смотрели ожидающе, сочувственно, встревоженно.
Где Новиков, где протокол? Почему они задерживаются? Он снова подумал: «Сто шестьдесят или двести восемьдесят?» И, подавляя в себе эти малодушные мысли, громко сказал:
— Локатор действует, пользоваться им… — Но председатель прервал его.
Председатель вел себя как клапан: он не препятствовал сторонникам Тонкова и мгновенно захлопывался, когда пытался протестовать Андрей. Андрей посмотрел на своих. Они сидели притихшие. Маленькие сонные глаза Краснопевцева умоляюще смотрели на Андрея. И вдруг Андрей почувствовал: все, что здесь творится, касается не его лично, а всех, кто работает над локатором и кто заинтересован в этом приборе. И Новиков бесконечно прав: локатор — прибор не Андрея Лобанова, а детище и Краснопевцева, и Кривицкого, и Любченко, и всех их, и он, Андрей, обязан защищать не себя, а их всех, они доверили ему это право, и он не смеет сдаваться. Эта простая мысль взбодрила его. Не обращая внимания на председателя, не ожидая больше Новикова, он ринулся в драку, в которой уже, чувствуя себя безнаказанными, брали верх тонковцы. Ответы его стали быстрыми, находчивыми. Там, где ему не хватало фактов, он действовал убеждением.
— Я ручаюсь за эти показания, — говорил он.
Или:
— Нет, вы докажите, докажите, что это не так.
И, как ни странно, такие реплики, не имеющие ничего общего с настоящим обсуждением, к которому стремился Андрей, действовали на его противников и на слушателей. Он сам переходил в наступление и стойко защищался даже там, где противник оказывался сильнее. Только в одном случае он упорно отмалчивался — когда речь заходила о статье Тонкова и Григорьева.
Какой-то перелом в ходе прений, несомненно, произошел, и этот перелом был в пользу Андрея. Несколько инженеров, пробиравшихся к выходу, остановились. Тогда председатель предоставил слово Тонкову.
Стоя за кафедрой, Тонков несколько секунд задумчиво молчал. Тишина нарастала. Точно уловив ее предел, Тонков сказал:
— Тот, кто с самого начала в научных исследованиях задается узкой практической целью, ожидая извлечь немедленную пользу, часто обречен на неудачу. Лягушечья лапка Гальвани завершилась в конце концов электростанцией, а кто мог считать тогда, что это имело какой-то практический интерес? Признание ученым бездны неизвестного требует скромности и отучает от скороспелой заносчивости. — Он посмотрел на стенографистку, подождал, пока она запишет, и продолжал: — На протяжении многих месяцев я тщетно пытался предостеречь нашего молодого коллегу от его поспешных выводов. Сегодня мы с вами стали свидетелями его научного фиаско. Напрасно я искал в его докладе, в прениях каких-либо фактов, которые позволили бы мне помочь ему. С грустью приходится признать — слишком мало опытов, экспериментальный материал беден. Нужны еще годы и годы лабораторных исследований. Но нужны ли они? — Он сделал паузу, вздохнул. — Я не так самоуверен, как Андрей Николаевич, и вместо «нет» говорю «пока нет». Нас хотят свернуть с пути, освященного традицией величайших русских ученых. Методы, которые пытается зачеркнуть Андрей Николаевич, зачинал еще на за ре отечественной электротехники Лачинов!
— Нашли чем хвастаться! — буркнул Тимофей Ефимович. Его насмешку услышало несколько человек, сидевших поблизости; шепотом они передали эти слова соседям, и этот шепоток, возбуждая улыбки, пошел гулять по залу, добираясь до задних рядов.
Пользуясь случаем, Андрей прервал Тонкова:
— Скажите, пожалуйста, в каком году был введен ваш метод?
— К вашему сведению, в тысяча девятьсот тридцать пятом году, — язвительно сказал Тонков. — Не мешало бы вам…
— Позвольте, это почти пятнадцать лет назад, а прибавьте еще Лачинова, так все шестьдесят наберется.
Тимофей Ефимович одобрительно кивнул, как припечатал. Председатель тронул графин.
— Отрицать старое — не значит еще создавать новое, — закончил Тонков этот мимолетный спор и далее, подведя философскую базу, обвинил Лобанова в отступлении от законов диалектики. Нужно копить факты скромно и осторожно. Собирать факты, а не высасывать из пальца идеи, подобно идеалистам в физике.
— Признаться, я не собирался сегодня выступать. Мне трудно добавить что-либо к той картине, которая ясна всем. Если тут и есть кое-что ценное, — он обвел рукой диаграммы, — то все портит предвзятость и жажда быстрого успеха.
Так можно было говорить, когда сущность вопроса решена и остается только оценить события. Тонков, не стесняясь в средствах, силой присоединял большинство к своим союзникам, очерчивая вокруг Андрея запретный круг отчуждения.
— …Поскольку Андрей Николаевич просил высказаться авто ров статьи, то я могу сообщить следующее. Испробовав вариант схемы локатора, предложенной Лобановым, мы убедились в не качественности этой схемы. — Он улыбнулся, придавая своим словам оттенок зловещей двусмысленности. — И в дальнейшем опыты шли по моей схеме…
— По какой? — быстро спросил Андрей, подавшись вперед.
— …Естественно, это задержало ход исследования, но нет худа без добра.
Андрей встал:
— Еще раз прошу сообщить, как выглядит ваша схема? Андрей подошел к Тонкову, протянул ему мел.
Тонков посмотрел на его руку: она дрожала.
— Пока схема не опубликована, я не считаю удобным… — Снисходительная степенность его слов подчеркивала всю бестактность просьбы Андрея.
В зале росла и росла тишина. Не спуская глаз с Тонкова, Андрей взял свернутый в рулон чертеж.
— Вот схема локатора, которую я предложил профессору Григорьеву для его измерений, — он развернул чертеж, поднял его перед аудиторией. — Будьте добры показать, в чем тут, по-вашему, порок?
Тонков скользнул глазами по схеме и тотчас настороженно повернулся к залу; он уже приготовился было произнести очередную убийственную фразу, но его опередил высокий, натянутый до предела женский голос.
— Товарищи! — По проходу почти бежала Анечка. Она остановилась перед Андреем, спиной к залу. — Андрей Николаевич! Ведь это же не ваша схема. Как вам не стыдно! Это схема профессора Тонкова. Мы по ней работали. Мы на ней получили все замеры.
Лист бумаги жестяно зазвенел в руках Андрея.
— Удивительное совпадение, — бесчувственно сказал Андрей, смотря на Григорьева.
— Настолько… удивительное, что я не вижу смысла продолжать, — торопливо сказал Тонков и направился к выходу.