Страница:
— Подождите! — Навстречу ему поднялся Григорьев. Цепляясь за стулья, он медленно шел к кафедре. Красные пятна вспыхивали и меркли на его щеках. Одергивая криво застегнутый пиджак, он напомнил Тонкову, как он, Григорьев, сообщал ему схему Лобанова.
— А потом вы сказали мне, что по схеме Лобанова ничего не получается и замеры сделаны по вашей схеме. Как же так? Вы ходит, у вас своей схемы не было?
— Вы что-то путаете, Матвей Семенович, — твердо сказал Тонков.
Григорьев, ошеломленный, втянул голову в плечи, пристыженно-беспомощно переводя глаза с Андрея на Анечку.
В маленьком, ярко освещенном зале все было хорошо видно, но многие почему-то привстали.
— Наша схема, — раздался голос Майи Устиновой, — то есть схема профессора Тонкова, оказалась недостаточной. Я лично ее опробовала… — Майя говорила тихо, тем не менее каждое слово звучало отчетливо. — Мы никак не могли на ней добиться точности, которую обещал профессор Тонков. Мы отказались от этой схемы…
Андрея поражала не низость поступков Тонкова, открывшаяся ему сейчас во всей скандальной неприглядности, а то, что рассказала о ней Майя, Майя, для которой работа с Тонковым стала делом престижа, чести. С этой работой Майя связывала все свои надежды, она была ее оправданием, ее верой… Бледное, чистое лицо Майи словно окаменело. Двигался только ее рот. Андрей вспомнил почему-то партийное бюро, потом отчетно-перевыборное партсобрание, выступление Борисова и почувствовал какую-то крепкую внутреннюю связь между всеми этими событиями и тем, что творилось сейчас.
— Вы утверждаете, профессор Тонков, что ничего не знали о моей схеме, — сказал Андрей. — На каком же основании вы писали в статье, что она не годится?
— Это что, допрос?
— Нет, опровержение, — раздался негодующий голос Кривицкого.
— Значит, вы… — Анечка напряженно смотрела на Тонкова. — Как вам не стыдно! И мы… — Глаза ее заблестели, она резко повернулась и вышла в боковую дверь…
Григорьев с силой потер щеку, оставляя на ней белые полосы.
— Андрей Николаевич, я не имел права… — тихо начал он.
— Громче! — потребовали в зале.
Григорьев повернулся к аудитории, уперся глазами в толстую спину уходящего Тонкова и, торопясь, чтобы Тонков услыхал, вдруг закричал, размахивая руками:
— Вы опозорили мое имя, мою честь… Все, что угодно, но фальсификация научных данных — это… я не знаю… За это судить надо! Да, да! Я сам виноват, я сам преступник, я поверил, слепо верил Тонкову. — Этот лысый, щуплый человек был сейчас страшен в своем гневе. — Принцип локатора правилен. Практически не берусь судить, но, во всяком случае, я верю теперь Андрею Николаевичу, а не профессору Тонкову.
Встал Тимофей Ефимович. Андрей подумал, что он хочет уйти, но старик, постукивая палкой, направился к столу, поднял на лоб очки, сразу стал похожим на старого мастера.
— Михаил Фарадей перед смертью писал, — сказал он: — «Постоянный опыт показывает, что наша осторожность чаще распространяется на ошибки прежних лет, чем на наши собственные». Я всегда склонен объяснять поступки моих коллег высокими побуждениями. Неоднократно, впрочем, я наставлял себе синяки за подобную наивность. Сегодня тоже. Кроме той осторожности, против которой восставал Фарадей, сегодня проявилась другая. О ней предупреждал Ленин. Он как-то говорил, что когда новое только родилось, то старое остается некоторое время сильнее. Тог да-то и происходит издевательство над слабостью нового, этакий дешевый интеллигентский скептицизм. Насколько я разобрался в обстановке, против Лобанова особо яростно ополчились ученики и соратники профессора Тонкова. Почему? — Даже стенографистка замерла, остановив свой быстрый карандаш. — Престиж свой боятся утерять! И разные льготы и выгоды. Их интересуют не по иски истины, а безопасность своего положения в науке. Появился конкурент — дави его, уничтожай любыми средствами! Подобные люди рады уничтожить всякий талант, который может как-то соперничать с ними. — Он стукнул палкой. — Вот мы и увидели их голенькими.
Освежающим гулом прокатились аплодисменты. Никого не смущала их неуместность в этой деловой обстановке.
— Когда чувствуешь, что силы начинают иссякать, — тихо говорил старый ученый, — то единственным утешением служит возможность помочь тем, кто придет после нас и будет бесстрашно идти по тому пути, который мы смутно предвидим.
Аплодируя вместе со всеми, Андрей выронил записку, которую давно уже машинально вертел в руках. Он поднял ее, развернул и прочел: «А. Н.! На 160-м порчи не оказалось. Как быть? Новиков».
Новиков, стоя в дверях, видел, как лицо Лобанова словно опустело. Ничего не осталось — ни боли, ни испуга, ничего. Новиков вышел в соседнюю комнату. Там, поджидая его, из угла в угол ходил Усольцев. Махнув рукой, Новиков зашагал по другой диагонали. Встречаясь, они останавливались, прислушивались к голосам из-за полураскрытой двери и вновь расходились.
Когда Тимофей Ефимович кончил, Андрей извинился и направился к выходу. Стоя у дверей, он коротко, шепотом обсудил с Новиковым и Усольцевым положение. Кабель на сто шестидесятом метре был цел, никаких повреждений на нем нет. Наумов с бригадой ждет указаний. Новиков и Усольцев смотрели на Андрея умоляюще, ожидая чуда. И вдруг Андрей улыбнулся большой, спокойной улыбкой. Это действительно было похоже на чудо. Бог знает, каких трудов ему стоила эта улыбка. Он положил руку на плечо Новикова. Есть единственный выход — вызвать сейчас Майю Константиновну и попросить ее произвести замер своим методом. Может быть, ей удастся хоть на пять-шесть метров уточнить место этого злосчастного повреждения.
Новиков схватился за голову:
— Позор! Андрей Николаевич, это же капитуляция!
— Да… — грустно сказал Усольцев.
— Ответственность за ход ремонта легла на лабораторию, — быстрым шепотом сказал Андрей. — И бросьте паниковать. Подумаешь, катастрофа!
Новиков отчаянно зажмурился:
— После всего, что было, я не могу просить Майю Константиновну. Режьте меня. Не могу!
Из зала доносился голос моряка — начальника конструкторского бюро:
— …Точность, достигнутая локатором, перекрывает остальные методы…
Андрей наклонился к сидящей у двери Нине и попросил вызвать Майю Константиновну. Новиков и Усольцев отошли в глубь комнаты. Невыносимо было слушать сейчас выступающих. Торжество победы казалось горше всякого поражения.
В двух словах Андрей объяснил Майе суть дела. Майя медленно подняла голову, посмотрела ему в глаза. В сухом, горячем блеске ее чистых глаз смешались раскаяние, радость, дружеское сочувствие и благодарность за то, что Андрей поверил ей в эту трудную минуту. Она хотела что-то сказать и не могла справиться со своими губами. Только глубоко вздохнула и изо всех сил пожала Андрею руку. Она позвала Нину, подбежала к Новикову и Усольцеву, и все четверо бегом уже спускались по мраморной лестнице.
Андрей печально посмотрел им вслед. Отказаться от заключительного слова? Трусость. А вдруг ошибка локатора не случайность?
— Заключительное слово предоставляется докладчику, — объявил председатель.
Андрей подошел к кафедре. Положил перед собой протокол испытаний. Синими чернилами (вечная ручка Новикова) было написано: «Повреждения на 160-м метре при осмотре кабеля не обнаружено». Подписи.
Сейчас он прочитает протокол, и завоеванное с таким трудом доверие к локатору рухнет. В тысячный раз он спрашивал себя, верит ли он сам в свой локатор, и в тысячный раз отвечал — верю. Никакие протоколы не разубедят его. Могло произойти любое недоразумение. Так должен ли он сейчас читать протокол или нет?
Между тяжелыми складками пунцовых занавесей блестели черно-синие стекла окон. Там, далеко, в заснеженной мгле работали его товарищи. Наверное, уже заехали в лабораторию, Майя взяла свои приборы. Едут к котловану. Сидят в машине, молчат. Наумов со своей бригадой передвигают компрессор поближе к двухсот восьмидесятому метру, к ограде. По где копать котлован — за оградой, до нее? Наугад, вслепую искать в промежутке двадцати — тридцати метров. Если бы Майе удалось хоть немного уточнить. А здесь… Смородин сидит сейчас присмиревший. Тихо вошла Анечка, глаза заплаканы. Кривицкий настороженно уставился. Догадывается? Фалеев подмигивает: «Крой их, наша взяла!»
Это верно, независимо от локатора, важно разоблачить Тонкова и его школу. Пусть люди еще раз услышат правду о нем. Андрей поднял голову, расправил плечи, руки его в карманах сжались.
— Что представляет собою последняя книга профессора Тонкова? Двадцать страниц к вопросу о случаях, встречающихся раз в сто лет. На пятнадцати страницах профессор дает теорию случаев, которые бывают раз в двести лет. Наконец, на десяти страницах случаи, которых вообще никогда не было. Вы найдете в этой книге все, вплоть до того, что произойдет, если на изолятор сядет ворона, и что изменится, если сядет воробей. Нет в ней только одного: честной оценки существующих методов, того, как сегодня надо бороться с авариями. Профессор Тонков имеет так называемую школу. За несколько лет все его ученики успешно защитили диссертации и написали около двух десятков книг. Но кто из сидящих здесь пользуется этими книгами? Никто. Профессор Тонков понимает, что практика, производство может вывести на чистую воду его устарелые методы. Поэтому Тонков решил прибрать к рукам производство. Но, как видите, ничего из этого не вышло…
Потом Андрей быстро начал отвечать на замечания в прениях. Инженер-«дальник» удовлетворенно кивал головой. Остатки сомнений растворялись в неумолимой логике слов Андрея. Потом Андрей согласился с замечаниями, отмечающими недостатки локатора, и с разбега, так было легче, сказал:
— Относительно практического применения локатора. К сожалению, первая наша попытка оказалась неудачной. — Он поднял протокол испытаний и начал читать. Против воли голос его изменился. Вздох разочарования прокатился по аудитории. Смородин и остальные тонковцы оживились. На них зашикали, но как-то растерянно. Что-то надломилось в людях, слушавших до этого Андрея с возрастающим доверием.
Все, что затем делал Андрей, он делал чисто механически. Отвечал, говорил, что это недоразумение, случайность; выслушивал утешения, кому-то давал телефон. Одинцов и Тимофей Ефимович утверждали, что без подобных ляпсусов не обходится ни одна серьезная работа, и Андрей пристыженно благодарил их за участие. В то же время он видел, как уныло расходится большинство слушателей. Вокруг Смородина собралась большая группа людей, и он что-то громко, бодро доказывал. Поодаль, тихо переговариваясь, стояли инженеры лаборатории. Андрей подумал, что надо бы подойти к ним. По все его чувства и желания были какими-то приглушенными, тусклыми. Единственное, чего ему хотелось по-настоящему, остро, сильно, — это скорее уйти, взять с собой Марину и уйти, остаться с ней вдвоем.
— А потом вы сказали мне, что по схеме Лобанова ничего не получается и замеры сделаны по вашей схеме. Как же так? Вы ходит, у вас своей схемы не было?
— Вы что-то путаете, Матвей Семенович, — твердо сказал Тонков.
Григорьев, ошеломленный, втянул голову в плечи, пристыженно-беспомощно переводя глаза с Андрея на Анечку.
В маленьком, ярко освещенном зале все было хорошо видно, но многие почему-то привстали.
— Наша схема, — раздался голос Майи Устиновой, — то есть схема профессора Тонкова, оказалась недостаточной. Я лично ее опробовала… — Майя говорила тихо, тем не менее каждое слово звучало отчетливо. — Мы никак не могли на ней добиться точности, которую обещал профессор Тонков. Мы отказались от этой схемы…
Андрея поражала не низость поступков Тонкова, открывшаяся ему сейчас во всей скандальной неприглядности, а то, что рассказала о ней Майя, Майя, для которой работа с Тонковым стала делом престижа, чести. С этой работой Майя связывала все свои надежды, она была ее оправданием, ее верой… Бледное, чистое лицо Майи словно окаменело. Двигался только ее рот. Андрей вспомнил почему-то партийное бюро, потом отчетно-перевыборное партсобрание, выступление Борисова и почувствовал какую-то крепкую внутреннюю связь между всеми этими событиями и тем, что творилось сейчас.
— Вы утверждаете, профессор Тонков, что ничего не знали о моей схеме, — сказал Андрей. — На каком же основании вы писали в статье, что она не годится?
— Это что, допрос?
— Нет, опровержение, — раздался негодующий голос Кривицкого.
— Значит, вы… — Анечка напряженно смотрела на Тонкова. — Как вам не стыдно! И мы… — Глаза ее заблестели, она резко повернулась и вышла в боковую дверь…
Григорьев с силой потер щеку, оставляя на ней белые полосы.
— Андрей Николаевич, я не имел права… — тихо начал он.
— Громче! — потребовали в зале.
Григорьев повернулся к аудитории, уперся глазами в толстую спину уходящего Тонкова и, торопясь, чтобы Тонков услыхал, вдруг закричал, размахивая руками:
— Вы опозорили мое имя, мою честь… Все, что угодно, но фальсификация научных данных — это… я не знаю… За это судить надо! Да, да! Я сам виноват, я сам преступник, я поверил, слепо верил Тонкову. — Этот лысый, щуплый человек был сейчас страшен в своем гневе. — Принцип локатора правилен. Практически не берусь судить, но, во всяком случае, я верю теперь Андрею Николаевичу, а не профессору Тонкову.
Встал Тимофей Ефимович. Андрей подумал, что он хочет уйти, но старик, постукивая палкой, направился к столу, поднял на лоб очки, сразу стал похожим на старого мастера.
— Михаил Фарадей перед смертью писал, — сказал он: — «Постоянный опыт показывает, что наша осторожность чаще распространяется на ошибки прежних лет, чем на наши собственные». Я всегда склонен объяснять поступки моих коллег высокими побуждениями. Неоднократно, впрочем, я наставлял себе синяки за подобную наивность. Сегодня тоже. Кроме той осторожности, против которой восставал Фарадей, сегодня проявилась другая. О ней предупреждал Ленин. Он как-то говорил, что когда новое только родилось, то старое остается некоторое время сильнее. Тог да-то и происходит издевательство над слабостью нового, этакий дешевый интеллигентский скептицизм. Насколько я разобрался в обстановке, против Лобанова особо яростно ополчились ученики и соратники профессора Тонкова. Почему? — Даже стенографистка замерла, остановив свой быстрый карандаш. — Престиж свой боятся утерять! И разные льготы и выгоды. Их интересуют не по иски истины, а безопасность своего положения в науке. Появился конкурент — дави его, уничтожай любыми средствами! Подобные люди рады уничтожить всякий талант, который может как-то соперничать с ними. — Он стукнул палкой. — Вот мы и увидели их голенькими.
Освежающим гулом прокатились аплодисменты. Никого не смущала их неуместность в этой деловой обстановке.
— Когда чувствуешь, что силы начинают иссякать, — тихо говорил старый ученый, — то единственным утешением служит возможность помочь тем, кто придет после нас и будет бесстрашно идти по тому пути, который мы смутно предвидим.
Аплодируя вместе со всеми, Андрей выронил записку, которую давно уже машинально вертел в руках. Он поднял ее, развернул и прочел: «А. Н.! На 160-м порчи не оказалось. Как быть? Новиков».
Новиков, стоя в дверях, видел, как лицо Лобанова словно опустело. Ничего не осталось — ни боли, ни испуга, ничего. Новиков вышел в соседнюю комнату. Там, поджидая его, из угла в угол ходил Усольцев. Махнув рукой, Новиков зашагал по другой диагонали. Встречаясь, они останавливались, прислушивались к голосам из-за полураскрытой двери и вновь расходились.
Когда Тимофей Ефимович кончил, Андрей извинился и направился к выходу. Стоя у дверей, он коротко, шепотом обсудил с Новиковым и Усольцевым положение. Кабель на сто шестидесятом метре был цел, никаких повреждений на нем нет. Наумов с бригадой ждет указаний. Новиков и Усольцев смотрели на Андрея умоляюще, ожидая чуда. И вдруг Андрей улыбнулся большой, спокойной улыбкой. Это действительно было похоже на чудо. Бог знает, каких трудов ему стоила эта улыбка. Он положил руку на плечо Новикова. Есть единственный выход — вызвать сейчас Майю Константиновну и попросить ее произвести замер своим методом. Может быть, ей удастся хоть на пять-шесть метров уточнить место этого злосчастного повреждения.
Новиков схватился за голову:
— Позор! Андрей Николаевич, это же капитуляция!
— Да… — грустно сказал Усольцев.
— Ответственность за ход ремонта легла на лабораторию, — быстрым шепотом сказал Андрей. — И бросьте паниковать. Подумаешь, катастрофа!
Новиков отчаянно зажмурился:
— После всего, что было, я не могу просить Майю Константиновну. Режьте меня. Не могу!
Из зала доносился голос моряка — начальника конструкторского бюро:
— …Точность, достигнутая локатором, перекрывает остальные методы…
Андрей наклонился к сидящей у двери Нине и попросил вызвать Майю Константиновну. Новиков и Усольцев отошли в глубь комнаты. Невыносимо было слушать сейчас выступающих. Торжество победы казалось горше всякого поражения.
В двух словах Андрей объяснил Майе суть дела. Майя медленно подняла голову, посмотрела ему в глаза. В сухом, горячем блеске ее чистых глаз смешались раскаяние, радость, дружеское сочувствие и благодарность за то, что Андрей поверил ей в эту трудную минуту. Она хотела что-то сказать и не могла справиться со своими губами. Только глубоко вздохнула и изо всех сил пожала Андрею руку. Она позвала Нину, подбежала к Новикову и Усольцеву, и все четверо бегом уже спускались по мраморной лестнице.
Андрей печально посмотрел им вслед. Отказаться от заключительного слова? Трусость. А вдруг ошибка локатора не случайность?
— Заключительное слово предоставляется докладчику, — объявил председатель.
Андрей подошел к кафедре. Положил перед собой протокол испытаний. Синими чернилами (вечная ручка Новикова) было написано: «Повреждения на 160-м метре при осмотре кабеля не обнаружено». Подписи.
Сейчас он прочитает протокол, и завоеванное с таким трудом доверие к локатору рухнет. В тысячный раз он спрашивал себя, верит ли он сам в свой локатор, и в тысячный раз отвечал — верю. Никакие протоколы не разубедят его. Могло произойти любое недоразумение. Так должен ли он сейчас читать протокол или нет?
Между тяжелыми складками пунцовых занавесей блестели черно-синие стекла окон. Там, далеко, в заснеженной мгле работали его товарищи. Наверное, уже заехали в лабораторию, Майя взяла свои приборы. Едут к котловану. Сидят в машине, молчат. Наумов со своей бригадой передвигают компрессор поближе к двухсот восьмидесятому метру, к ограде. По где копать котлован — за оградой, до нее? Наугад, вслепую искать в промежутке двадцати — тридцати метров. Если бы Майе удалось хоть немного уточнить. А здесь… Смородин сидит сейчас присмиревший. Тихо вошла Анечка, глаза заплаканы. Кривицкий настороженно уставился. Догадывается? Фалеев подмигивает: «Крой их, наша взяла!»
Это верно, независимо от локатора, важно разоблачить Тонкова и его школу. Пусть люди еще раз услышат правду о нем. Андрей поднял голову, расправил плечи, руки его в карманах сжались.
— Что представляет собою последняя книга профессора Тонкова? Двадцать страниц к вопросу о случаях, встречающихся раз в сто лет. На пятнадцати страницах профессор дает теорию случаев, которые бывают раз в двести лет. Наконец, на десяти страницах случаи, которых вообще никогда не было. Вы найдете в этой книге все, вплоть до того, что произойдет, если на изолятор сядет ворона, и что изменится, если сядет воробей. Нет в ней только одного: честной оценки существующих методов, того, как сегодня надо бороться с авариями. Профессор Тонков имеет так называемую школу. За несколько лет все его ученики успешно защитили диссертации и написали около двух десятков книг. Но кто из сидящих здесь пользуется этими книгами? Никто. Профессор Тонков понимает, что практика, производство может вывести на чистую воду его устарелые методы. Поэтому Тонков решил прибрать к рукам производство. Но, как видите, ничего из этого не вышло…
Потом Андрей быстро начал отвечать на замечания в прениях. Инженер-«дальник» удовлетворенно кивал головой. Остатки сомнений растворялись в неумолимой логике слов Андрея. Потом Андрей согласился с замечаниями, отмечающими недостатки локатора, и с разбега, так было легче, сказал:
— Относительно практического применения локатора. К сожалению, первая наша попытка оказалась неудачной. — Он поднял протокол испытаний и начал читать. Против воли голос его изменился. Вздох разочарования прокатился по аудитории. Смородин и остальные тонковцы оживились. На них зашикали, но как-то растерянно. Что-то надломилось в людях, слушавших до этого Андрея с возрастающим доверием.
Все, что затем делал Андрей, он делал чисто механически. Отвечал, говорил, что это недоразумение, случайность; выслушивал утешения, кому-то давал телефон. Одинцов и Тимофей Ефимович утверждали, что без подобных ляпсусов не обходится ни одна серьезная работа, и Андрей пристыженно благодарил их за участие. В то же время он видел, как уныло расходится большинство слушателей. Вокруг Смородина собралась большая группа людей, и он что-то громко, бодро доказывал. Поодаль, тихо переговариваясь, стояли инженеры лаборатории. Андрей подумал, что надо бы подойти к ним. По все его чувства и желания были какими-то приглушенными, тусклыми. Единственное, чего ему хотелось по-настоящему, остро, сильно, — это скорее уйти, взять с собой Марину и уйти, остаться с ней вдвоем.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Накануне заседания Андрей предупредил Марину, что если все обойдется удачно, то вечером у него соберутся товарищи по лаборатории и они отпразднуют победу. Он взял с нее слово, что и она придет. Марина сама мечтала познакомиться с друзьями Андрея, войти в ту его жизнь, которая до сих пор оставалась закрытой для нее.
Но после заседания Андрей повез ее куда-то в Заречье, к скверу, где при свете аккумуляторной лампочки люди копали котлован, стучал компрессор, стрекотали отбойные молотки. Всю дорогу Марина приставала к Андрею с расспросами, она должна была разобраться в происходящем, чтобы как-то утешить его. Андрей отвечал безучастно, и от этой странной безучастности ей стало не по себе.
Андрей побежал на котлован. Марина ходила по льдистому тротуару, у нее мерзли ноги, хотелось есть, а главное — было больно оттого, что она ничем не может помочь. Она посмотрела на часы — было без десяти десять. Андрей совсем забыл о ней. Ну и хорошо, она готова ходить здесь до полуночи, всю ночь. И хорошо, что у нее мерзнут ноги, что она голодная, это хоть как-то приобщает ее к общей беде.
В четверть одиннадцатого она не вытерпела, стыдясь самой себя, забежала в магазин на углу. Там было тепло. Стоя перед прилавком, она растерла руки, от тепла заломило пальцы. Она купила черствый пирожок с повидлом. На улицу выходить было страшно, но именно поэтому она не позволила себе больше ни минуты задержаться в магазине.
Там, где они расстались, прислонясь к стене дома стоял Андрей и перед ним девушка в сером затасканном ватнике с чужого плеча.
— За что нам спасибо… Вы только не расстраивайтесь, — умоляюще говорила она.
Заметив Марину, она замолчала. Потом пристально посмотрела на нее и крепко пожала Андрею руку. Он молча взял Марину за локоть, и они пошли.
— Как там? — спросила она.
— Повреждение на двести восемьдесят первом метре. — Он больно сжал ее кисть. — Но я по-прежнему не верю. Тут что-то не то. Локатор не мог ошибиться. Принцип-то правилен? Верно?
— Знаешь что, пойдем к тебе, — предложила Марина. — Ты посидишь, разберешься.
Люди в горе становятся эгоистами. Андрей принял ее слова как должное, не поблагодарил, не обрадовался.
…Нина стояла грязная, измученная, провожая глазами Андрея, идущего с другой. Та женщина держала его под руку. Та женщина утешала его. Нина вынула из кармана платочек и устало начала вытирать мокрые ладони. Саша издали следил за ней. Он понимал, что с ней творится, и ему было жаль ее и обидно за нее. Никогда еще он не видел ее такой поникшей, и никогда еще он не любил ее так, как сейчас. В эту любовь входило все — и ревность, и горе от неудачи с локатором, и самолюбие, все разом обнимала эта любовь, она была над всем.
Ему казалось, что, если бы Нина узнала, как он ее любит, она не была бы так несчастна.
Он пошел проводить ее.
— Андрея Николаевича жаль, — говорил он. — Надо же было… как назло…
— Найдутся жалельщики без нас, — зло сказала она. Саша серьезно и печально покачал головой:
— Зачем ты мне врешь?
Когда они подходили к ее дому, Нина сказала:
— Мне теперь все равно. Я в институт поступаю.
Саша вдруг с тем твердым спокойствием, какое появлялось у него в крайние минуты жизни, сказал:
— Ты знаешь, что я тебя люблю?
— Знаю, — грустно и ласково сказала она.
Они долго стояли, опустив головы.
— Понятно, — сказал Саша. — Конечно.
Она протянула ему руку. Он бережно перебирал ее холодные, перемазанные землей пальцы.
— А в Осиновке новый лыжный трамплин построили… Нина, неужели ты…
Неужели для тебя это не кончилось?.. Несправедливо это.
Она хотела что-то ответить. Промолчала. Он понял, что она не жалеет ни о чем. Она взяла его за плечи, притянула и поцеловала в щеку. От такого поцелуя можно было заплакать.
Так ли Марина мечтала вступить в его дом! Впрочем, она никогда не думала о том, как это случится. Но сейчас, когда они молча поднимались по лестнице, она ясно представила, как это могло быть, представила совсем другое молчание, не гнетущее, а волнующее.
— Вот познакомься, папа: Марина, — рассеянно сказал Андрей. И это тоже произошло бы не так. Он смутился бы, и все было бы как-то значительно и прекрасно. Отец Андрея не скользнул бы глазами по ней, не стал бы сразу расспрашивать Андрея, что случилось, а почувствовал бы, что значила эта девушка для его сына.
И Андрей не оставил бы ее одну в комнате, не ушел бы с отцом и сестрой в столовую. Он робко ввел бы ее к себе, и все в его комнате казалось бы им наполненным особым смыслом.
Обидно. Новизна этих минут никогда не повторится. Будет другое, конечно, хорошее, счастливое, но этого уже не будет.
«Невеста», — горько усмехнулась она, готовая расплакаться.
Но она не имела права сейчас даже на свое горе.
Прошел час. Они были вдвоем. Андрей ходил по комнате, садился, заглядывал в бумаги, опять вскакивал, ходил.
— Не может быть, — повторял он, — не может быть, все правильно.
— Попробуй отвлечься на минутку, — сказала Марина. — Не ужели ты так легко поддаешься отчаянию?.. И потом… хорош хозяин.
Он как бы опомнился, побежал в кухню, принес консервы, хлеб. Достал бутылку вина из припасенных к сегодняшнему вечеру. Марина ела с аппетитом и оживленно рассказывала о своих впечатлениях об Одинцове. Андрей налил вина, они чокнулись за здоровье старика.
— Я не успел тебя познакомить с ним. Хочешь, как-нибудь пойдем к нему вместе? Он обрадуется.
— Обязательно пойдем. Вы будете опять целый вечер заниматься своими импульсами.
Они выпили, и Андрей посмотрел на Марину долгим, тяжелым взглядом.
— Послушай, Марина, ты веришь мне?
— Верю, — просто и серьезно ответила она. Но ему этого было мало.
— Они все ушли разочарованные. Они… они-то не верят… Как это теперь все восстановить?.. Но я убежден, — он стукнул кулаком по столу. — Головой отвечаю! — И сразу же вопросительно посмотрел на нее.
Она почувствовала себя сильнее. Она утешала его как могла неумело и горячо, обижая своей жалостью и страстно заглаживая эти обиды. Она была счастлива уже тем, что он нуждается сейчас в ней, в ее бессвязных, глупых словах.
— Ты придумаешь что-нибудь… Может быть, даже завтра, — говорила она ему, как маленькому. — Осенит. Догадка всегда осеняет… Ну, чего ты расстраиваешься? Не ты же один делал прибор. Была бы ошибка, другие тоже бы заметили. Вот увидишь, все будет чудесно, и тебе совестно будет вспомнить, каким ты был плаксой…
Раздался телефонный звонок. Андрей вышел в коридор. Слышно было, как он хриплым голосом что-то переспрашивал, все громче, громче. Через несколько минут он вернулся в пальто, в шапке.
— Марина, звонил Наумов. Там что-то случилось. Я пошел. Ты подождешь меня?
Она покраснела.
— Марина, я тебя очень прошу. Я, наверно, скоро вернусь.
— Я не останусь, как ты не понимаешь…
Не слушая ее, он побежал. Хлопнула дверь в парадной.
Некоторое время Марина сидела, устало вытянув ноги, закинув руки за голову. Лотом встала, прошлась по комнате. Она трогала стулья, полки, как бы убеждаясь в их реальности. Присев на кончик стула, она зажгла настольную лампу и попробовала представить себе, как Андрей занимается здесь. Взяла перо, логарифмическую линейку, нахмурилась… Внезапно она заметила на зеленой бумаге, которой был накрыт стол, несколько женских профилей, нарисованных пером. Она засмеялась. Нос, пожалуй, слишком вздернут, на самом деле он почти прямой. И подбородок не такой уж полный, но главное в очертаниях лица — ее лица — схвачено правильно. А рядом был записан се телефон.
Вещи в комнате точно ожили, наперебой рассказывая о себе. Старенький перочинный ножик выставил открытое лезвие, измазанное сгустками засохших чернил. Блестела кривая толстая игла, воткнутая в катушку черных ниток.
Только мужчина способен управляться с такими уродами.
Странное дело, комната почему-то не была чужой. Мысленно она переставляла мебель, вешала занавески на окна, поставила цветы.
На письменном столе стояла фотография девушки, кидающей мяч. Фотография была запылена, Марина вытерла ее и равнодушно поставила на место.
Эта комната, в которой угадывались привычки Андрея, его характер, вдруг как-то приоткрыла ей будущее.
Может быть, вот так она будет сидеть и ждать Андрея. Он будет забывать о ней ради своей работы. Он уступчив, деликатен, мягок, пока у него все идет хорошо. Он любит и будет безропотно, с радостью подчиняться во всем. Но если ты будешь ему мешать, он пройдет как танк, не пощадит и тебя. Об этом ли ты мечтала? Будешь ли ты счастлива? Выдержишь ли ты? Да, отвечала она. Но зачем мне это нужно? Почему я должна все понимать? Почему я должна мириться? Я сама хочу быть такой. Это самое трудное и самое дорогое в жизни. А впрочем, так ли уж это трудно, когда любишь?
Никогда она еще так не любила. Но проходили минуты, и чувство обиды, уязвленное самолюбие подмывало уйти. Где эта, казалось, завоеванная уже радость? Уйду. Вот уйду, и пусть тогда…
Андрей бежал по пустынным улицам. Не хватало дыхания, он переходил на шаг, опять пускался бежать. Он забыл надеть галоши, подошвы скользили, один раз он упал. Как назло, не попадалось ни одного такси.
Наумов и Якушев ожидали Андрея в трансформаторной будке. От нагревшегося кожуха трансформатора исходило усыпляющее тепло. Якушев, сидя на деревянной решетке, всхрапывал открытым ртом. Андрей обил у порога снег с ботинок и вошел, ничем не выдавая своего нетерпения. Таков был нерушимый обычай, — поспешность среди энергетиков считалась недопустимой.
Наумов, как водится, учтиво предложил папирос собственной набивки, закурил сам и в промежутках между затяжками сообщил, что кабель отремонтирован, включен. Дома со светом.
Андрею это было известно, но он сказал:
— Быстро вы управились.
Наумов довольно усмехнулся:
— Быстро-то быстро, да только одно сомнение появилось. Перед ремонтом я замерил изоляцию в обе стороны от порчи. На одной стороне изоляция хорошая.
А на другой так себе. Не такая, чтобы очень, а все же… жить с такой изоляцией можно; вот видите, кабель включили, и он нагрузку держит. Изоляция слабая как раз в той стороне, где локатор показывал.
— Котлован уже засыпали? — спросил Андрей.
— Нет, я не велел засыпать котлован. Люди устали, завтра утром засыплют.
— Но ведь вы осматривали, кабель в том месте цел?
— Кабель здоровый, — подтвердил Наумов. — На внешность здоровый.
Андрей нахмурился.
— Может, еще раз посмотрим? — неуверенно начал он.
— Смотрел я. Всех отпустил, залез и осмотрел, — сказал Наумов. — Потом вам и позвонили. Небось, с постели поднял?
— Где там, мне не до сна было, — спокойно сказал Андрей.
— Земля-то в котловане вроде сдвинута. Тянуло кабель землей в этом месте.
Андрей терпеливо молчал. Наумов изогнул козырек кепочки почти острым углом.
— Может, Андрей Николаевич, это самое — резануть кабель? — тихо спросил Наумов.
— Резанем, — блеснув глазами, сказал Андрей. — Вскроем и посмотрим, а вдруг? Верно, Наумыч, а вдруг там и есть разгадка? Мало ли что может быть.
— Так-то так… Да только резать здоровый кабель… за такие вещи меня по головке не погладят. Вставку потом придется делать.
— Кабель для вставки есть? — спросил Андрей.
— Уже приготовил, — усмехнулся Наумов.
— Дом придется снова отключить. Ах черт, я позабыл! Как же тут быть?
— Об этом не беспокойтесь, — улыбнулся Наумов и вытащил свои большие часы. — Я предупредил коменданта. С часу ночи выключим их снова, до утра.
Оказалось, что Наумов все предусмотрел и подготовил. Не хватало только людей. Андрей послал Якушева позвонить Новикову: пусть немедленно приезжает и по дороге заедет за Сашей и за Усольцевым.
Наумов выключил кабель, они взяли лопаты и пошли к ограде. Взошла луна… Снег был зеленым, земля синей. Чтобы вырезать кабель и сделать вставку, котлован пришлось расширить. Лопаты звенели о мерзлую землю. Андрей вскоре скинул пальто, повесил на ограду.
Работали молча. Якушев вернулся и ломом стал разбивать закаменелые комья. Новиков, Саша и Усольцев приехали вместе на такси. Усольцев был заспанный и ворчливый. Новикову этот ночной аврал, это вдохновенное тревожное ожидание нравились.
— А как вы думали, Усольцев? Таковы гримасы науки! — приговаривал он, потрясая лопатой. — Вот этим мы защищаем истину. Копайте, копайте. Она там, на дне.
Якушев разжег костер, поставил в огонь припой для монтажа. Желтый свет пламени играл на их потных красных лицах. Они по очереди сменяли друг друга.
У Новикова и у Андрея ноги стали мокрыми. Предусмотрительный Усольцев приехал в старых высоких сапогах. Было два часа ночи, когда Наумов взял ножовку и, сидя на дне котлована, начал отпиливать кабель. Все стояли, опираясь на черенки лопат, и слушали, как визжал раздираемый зубьями пилы металл.
Отпиленный кусок кабеля, упругий и теплый, отнесли в будку. Наумов снял стальную ленту брони, осторожно удалил смоляные волокна джута. Свежий запах далеких лесов наполнил воздух. Тускло блеснул свинец. Наумов ножом ловко разрезал свинцовую трубку, разогнул ее, вынул запеленатый в желтую бумагу кабель, поднял его к свету. Толкая друг друга, вытянув шеи, все они смотрели на вощеную поверхность бумаги.
— Оно! Вот! Есть! — разом тихо и громко произнесло несколько голосов.
Посредине кабеля на желтой бумаге черной кляксой обозначалась подпалина. Она проходила насквозь через десятки слоев бумаги до медных жил кабеля, отсасывая электронный поток в землю. Это и было место утечки. Процесс разрушения только начинался. Подобно язве, он омертвлял здоровые клетки изоляции. Кабель был обречен.
— Через две-три недели он бы пробился, — мрачно определил Наумов.
— Значит, локатор показал правильно! — закричал Нови ков. — Правильно!
Колоссально!
Он хлопнул Наумова по плечу, схватил Андрея за руку обеими руками.
— Андрей Николаевич! — замирающим голосом сказал Саша.
Счастье на миг осветило их лица. Наумов снял кепочку, ее измятый козырек не способен был выразить такое ликование. Они пожимали друг другу руки, взахлеб вспоминали события сегодняшнего вечера. Просто им попался редкий случай: сразу два повреждения. Локатор показал ближайшее. Они наперебой объясняли, почему там, на двести восьмидесятом метре, получился такой маленький всплеск… Держись, Тонков! Милый, голубчик локатор не подкачал… А кто надумал проверить? Наумов. Ай да старик! Подумать только, что было бы, если бы не Наумов, — тогда доказывай, что ты не верблюд!
Но после заседания Андрей повез ее куда-то в Заречье, к скверу, где при свете аккумуляторной лампочки люди копали котлован, стучал компрессор, стрекотали отбойные молотки. Всю дорогу Марина приставала к Андрею с расспросами, она должна была разобраться в происходящем, чтобы как-то утешить его. Андрей отвечал безучастно, и от этой странной безучастности ей стало не по себе.
Андрей побежал на котлован. Марина ходила по льдистому тротуару, у нее мерзли ноги, хотелось есть, а главное — было больно оттого, что она ничем не может помочь. Она посмотрела на часы — было без десяти десять. Андрей совсем забыл о ней. Ну и хорошо, она готова ходить здесь до полуночи, всю ночь. И хорошо, что у нее мерзнут ноги, что она голодная, это хоть как-то приобщает ее к общей беде.
В четверть одиннадцатого она не вытерпела, стыдясь самой себя, забежала в магазин на углу. Там было тепло. Стоя перед прилавком, она растерла руки, от тепла заломило пальцы. Она купила черствый пирожок с повидлом. На улицу выходить было страшно, но именно поэтому она не позволила себе больше ни минуты задержаться в магазине.
Там, где они расстались, прислонясь к стене дома стоял Андрей и перед ним девушка в сером затасканном ватнике с чужого плеча.
— За что нам спасибо… Вы только не расстраивайтесь, — умоляюще говорила она.
Заметив Марину, она замолчала. Потом пристально посмотрела на нее и крепко пожала Андрею руку. Он молча взял Марину за локоть, и они пошли.
— Как там? — спросила она.
— Повреждение на двести восемьдесят первом метре. — Он больно сжал ее кисть. — Но я по-прежнему не верю. Тут что-то не то. Локатор не мог ошибиться. Принцип-то правилен? Верно?
— Знаешь что, пойдем к тебе, — предложила Марина. — Ты посидишь, разберешься.
Люди в горе становятся эгоистами. Андрей принял ее слова как должное, не поблагодарил, не обрадовался.
…Нина стояла грязная, измученная, провожая глазами Андрея, идущего с другой. Та женщина держала его под руку. Та женщина утешала его. Нина вынула из кармана платочек и устало начала вытирать мокрые ладони. Саша издали следил за ней. Он понимал, что с ней творится, и ему было жаль ее и обидно за нее. Никогда еще он не видел ее такой поникшей, и никогда еще он не любил ее так, как сейчас. В эту любовь входило все — и ревность, и горе от неудачи с локатором, и самолюбие, все разом обнимала эта любовь, она была над всем.
Ему казалось, что, если бы Нина узнала, как он ее любит, она не была бы так несчастна.
Он пошел проводить ее.
— Андрея Николаевича жаль, — говорил он. — Надо же было… как назло…
— Найдутся жалельщики без нас, — зло сказала она. Саша серьезно и печально покачал головой:
— Зачем ты мне врешь?
Когда они подходили к ее дому, Нина сказала:
— Мне теперь все равно. Я в институт поступаю.
Саша вдруг с тем твердым спокойствием, какое появлялось у него в крайние минуты жизни, сказал:
— Ты знаешь, что я тебя люблю?
— Знаю, — грустно и ласково сказала она.
Они долго стояли, опустив головы.
— Понятно, — сказал Саша. — Конечно.
Она протянула ему руку. Он бережно перебирал ее холодные, перемазанные землей пальцы.
— А в Осиновке новый лыжный трамплин построили… Нина, неужели ты…
Неужели для тебя это не кончилось?.. Несправедливо это.
Она хотела что-то ответить. Промолчала. Он понял, что она не жалеет ни о чем. Она взяла его за плечи, притянула и поцеловала в щеку. От такого поцелуя можно было заплакать.
Так ли Марина мечтала вступить в его дом! Впрочем, она никогда не думала о том, как это случится. Но сейчас, когда они молча поднимались по лестнице, она ясно представила, как это могло быть, представила совсем другое молчание, не гнетущее, а волнующее.
— Вот познакомься, папа: Марина, — рассеянно сказал Андрей. И это тоже произошло бы не так. Он смутился бы, и все было бы как-то значительно и прекрасно. Отец Андрея не скользнул бы глазами по ней, не стал бы сразу расспрашивать Андрея, что случилось, а почувствовал бы, что значила эта девушка для его сына.
И Андрей не оставил бы ее одну в комнате, не ушел бы с отцом и сестрой в столовую. Он робко ввел бы ее к себе, и все в его комнате казалось бы им наполненным особым смыслом.
Обидно. Новизна этих минут никогда не повторится. Будет другое, конечно, хорошее, счастливое, но этого уже не будет.
«Невеста», — горько усмехнулась она, готовая расплакаться.
Но она не имела права сейчас даже на свое горе.
Прошел час. Они были вдвоем. Андрей ходил по комнате, садился, заглядывал в бумаги, опять вскакивал, ходил.
— Не может быть, — повторял он, — не может быть, все правильно.
— Попробуй отвлечься на минутку, — сказала Марина. — Не ужели ты так легко поддаешься отчаянию?.. И потом… хорош хозяин.
Он как бы опомнился, побежал в кухню, принес консервы, хлеб. Достал бутылку вина из припасенных к сегодняшнему вечеру. Марина ела с аппетитом и оживленно рассказывала о своих впечатлениях об Одинцове. Андрей налил вина, они чокнулись за здоровье старика.
— Я не успел тебя познакомить с ним. Хочешь, как-нибудь пойдем к нему вместе? Он обрадуется.
— Обязательно пойдем. Вы будете опять целый вечер заниматься своими импульсами.
Они выпили, и Андрей посмотрел на Марину долгим, тяжелым взглядом.
— Послушай, Марина, ты веришь мне?
— Верю, — просто и серьезно ответила она. Но ему этого было мало.
— Они все ушли разочарованные. Они… они-то не верят… Как это теперь все восстановить?.. Но я убежден, — он стукнул кулаком по столу. — Головой отвечаю! — И сразу же вопросительно посмотрел на нее.
Она почувствовала себя сильнее. Она утешала его как могла неумело и горячо, обижая своей жалостью и страстно заглаживая эти обиды. Она была счастлива уже тем, что он нуждается сейчас в ней, в ее бессвязных, глупых словах.
— Ты придумаешь что-нибудь… Может быть, даже завтра, — говорила она ему, как маленькому. — Осенит. Догадка всегда осеняет… Ну, чего ты расстраиваешься? Не ты же один делал прибор. Была бы ошибка, другие тоже бы заметили. Вот увидишь, все будет чудесно, и тебе совестно будет вспомнить, каким ты был плаксой…
Раздался телефонный звонок. Андрей вышел в коридор. Слышно было, как он хриплым голосом что-то переспрашивал, все громче, громче. Через несколько минут он вернулся в пальто, в шапке.
— Марина, звонил Наумов. Там что-то случилось. Я пошел. Ты подождешь меня?
Она покраснела.
— Марина, я тебя очень прошу. Я, наверно, скоро вернусь.
— Я не останусь, как ты не понимаешь…
Не слушая ее, он побежал. Хлопнула дверь в парадной.
Некоторое время Марина сидела, устало вытянув ноги, закинув руки за голову. Лотом встала, прошлась по комнате. Она трогала стулья, полки, как бы убеждаясь в их реальности. Присев на кончик стула, она зажгла настольную лампу и попробовала представить себе, как Андрей занимается здесь. Взяла перо, логарифмическую линейку, нахмурилась… Внезапно она заметила на зеленой бумаге, которой был накрыт стол, несколько женских профилей, нарисованных пером. Она засмеялась. Нос, пожалуй, слишком вздернут, на самом деле он почти прямой. И подбородок не такой уж полный, но главное в очертаниях лица — ее лица — схвачено правильно. А рядом был записан се телефон.
Вещи в комнате точно ожили, наперебой рассказывая о себе. Старенький перочинный ножик выставил открытое лезвие, измазанное сгустками засохших чернил. Блестела кривая толстая игла, воткнутая в катушку черных ниток.
Только мужчина способен управляться с такими уродами.
Странное дело, комната почему-то не была чужой. Мысленно она переставляла мебель, вешала занавески на окна, поставила цветы.
На письменном столе стояла фотография девушки, кидающей мяч. Фотография была запылена, Марина вытерла ее и равнодушно поставила на место.
Эта комната, в которой угадывались привычки Андрея, его характер, вдруг как-то приоткрыла ей будущее.
Может быть, вот так она будет сидеть и ждать Андрея. Он будет забывать о ней ради своей работы. Он уступчив, деликатен, мягок, пока у него все идет хорошо. Он любит и будет безропотно, с радостью подчиняться во всем. Но если ты будешь ему мешать, он пройдет как танк, не пощадит и тебя. Об этом ли ты мечтала? Будешь ли ты счастлива? Выдержишь ли ты? Да, отвечала она. Но зачем мне это нужно? Почему я должна все понимать? Почему я должна мириться? Я сама хочу быть такой. Это самое трудное и самое дорогое в жизни. А впрочем, так ли уж это трудно, когда любишь?
Никогда она еще так не любила. Но проходили минуты, и чувство обиды, уязвленное самолюбие подмывало уйти. Где эта, казалось, завоеванная уже радость? Уйду. Вот уйду, и пусть тогда…
Андрей бежал по пустынным улицам. Не хватало дыхания, он переходил на шаг, опять пускался бежать. Он забыл надеть галоши, подошвы скользили, один раз он упал. Как назло, не попадалось ни одного такси.
Наумов и Якушев ожидали Андрея в трансформаторной будке. От нагревшегося кожуха трансформатора исходило усыпляющее тепло. Якушев, сидя на деревянной решетке, всхрапывал открытым ртом. Андрей обил у порога снег с ботинок и вошел, ничем не выдавая своего нетерпения. Таков был нерушимый обычай, — поспешность среди энергетиков считалась недопустимой.
Наумов, как водится, учтиво предложил папирос собственной набивки, закурил сам и в промежутках между затяжками сообщил, что кабель отремонтирован, включен. Дома со светом.
Андрею это было известно, но он сказал:
— Быстро вы управились.
Наумов довольно усмехнулся:
— Быстро-то быстро, да только одно сомнение появилось. Перед ремонтом я замерил изоляцию в обе стороны от порчи. На одной стороне изоляция хорошая.
А на другой так себе. Не такая, чтобы очень, а все же… жить с такой изоляцией можно; вот видите, кабель включили, и он нагрузку держит. Изоляция слабая как раз в той стороне, где локатор показывал.
— Котлован уже засыпали? — спросил Андрей.
— Нет, я не велел засыпать котлован. Люди устали, завтра утром засыплют.
— Но ведь вы осматривали, кабель в том месте цел?
— Кабель здоровый, — подтвердил Наумов. — На внешность здоровый.
Андрей нахмурился.
— Может, еще раз посмотрим? — неуверенно начал он.
— Смотрел я. Всех отпустил, залез и осмотрел, — сказал Наумов. — Потом вам и позвонили. Небось, с постели поднял?
— Где там, мне не до сна было, — спокойно сказал Андрей.
— Земля-то в котловане вроде сдвинута. Тянуло кабель землей в этом месте.
Андрей терпеливо молчал. Наумов изогнул козырек кепочки почти острым углом.
— Может, Андрей Николаевич, это самое — резануть кабель? — тихо спросил Наумов.
— Резанем, — блеснув глазами, сказал Андрей. — Вскроем и посмотрим, а вдруг? Верно, Наумыч, а вдруг там и есть разгадка? Мало ли что может быть.
— Так-то так… Да только резать здоровый кабель… за такие вещи меня по головке не погладят. Вставку потом придется делать.
— Кабель для вставки есть? — спросил Андрей.
— Уже приготовил, — усмехнулся Наумов.
— Дом придется снова отключить. Ах черт, я позабыл! Как же тут быть?
— Об этом не беспокойтесь, — улыбнулся Наумов и вытащил свои большие часы. — Я предупредил коменданта. С часу ночи выключим их снова, до утра.
Оказалось, что Наумов все предусмотрел и подготовил. Не хватало только людей. Андрей послал Якушева позвонить Новикову: пусть немедленно приезжает и по дороге заедет за Сашей и за Усольцевым.
Наумов выключил кабель, они взяли лопаты и пошли к ограде. Взошла луна… Снег был зеленым, земля синей. Чтобы вырезать кабель и сделать вставку, котлован пришлось расширить. Лопаты звенели о мерзлую землю. Андрей вскоре скинул пальто, повесил на ограду.
Работали молча. Якушев вернулся и ломом стал разбивать закаменелые комья. Новиков, Саша и Усольцев приехали вместе на такси. Усольцев был заспанный и ворчливый. Новикову этот ночной аврал, это вдохновенное тревожное ожидание нравились.
— А как вы думали, Усольцев? Таковы гримасы науки! — приговаривал он, потрясая лопатой. — Вот этим мы защищаем истину. Копайте, копайте. Она там, на дне.
Якушев разжег костер, поставил в огонь припой для монтажа. Желтый свет пламени играл на их потных красных лицах. Они по очереди сменяли друг друга.
У Новикова и у Андрея ноги стали мокрыми. Предусмотрительный Усольцев приехал в старых высоких сапогах. Было два часа ночи, когда Наумов взял ножовку и, сидя на дне котлована, начал отпиливать кабель. Все стояли, опираясь на черенки лопат, и слушали, как визжал раздираемый зубьями пилы металл.
Отпиленный кусок кабеля, упругий и теплый, отнесли в будку. Наумов снял стальную ленту брони, осторожно удалил смоляные волокна джута. Свежий запах далеких лесов наполнил воздух. Тускло блеснул свинец. Наумов ножом ловко разрезал свинцовую трубку, разогнул ее, вынул запеленатый в желтую бумагу кабель, поднял его к свету. Толкая друг друга, вытянув шеи, все они смотрели на вощеную поверхность бумаги.
— Оно! Вот! Есть! — разом тихо и громко произнесло несколько голосов.
Посредине кабеля на желтой бумаге черной кляксой обозначалась подпалина. Она проходила насквозь через десятки слоев бумаги до медных жил кабеля, отсасывая электронный поток в землю. Это и было место утечки. Процесс разрушения только начинался. Подобно язве, он омертвлял здоровые клетки изоляции. Кабель был обречен.
— Через две-три недели он бы пробился, — мрачно определил Наумов.
— Значит, локатор показал правильно! — закричал Нови ков. — Правильно!
Колоссально!
Он хлопнул Наумова по плечу, схватил Андрея за руку обеими руками.
— Андрей Николаевич! — замирающим голосом сказал Саша.
Счастье на миг осветило их лица. Наумов снял кепочку, ее измятый козырек не способен был выразить такое ликование. Они пожимали друг другу руки, взахлеб вспоминали события сегодняшнего вечера. Просто им попался редкий случай: сразу два повреждения. Локатор показал ближайшее. Они наперебой объясняли, почему там, на двести восьмидесятом метре, получился такой маленький всплеск… Держись, Тонков! Милый, голубчик локатор не подкачал… А кто надумал проверить? Наумов. Ай да старик! Подумать только, что было бы, если бы не Наумов, — тогда доказывай, что ты не верблюд!