Страница:
Савин покачал головой.
— Советую вам смотреть глубже, — сказал он, как бы угадывая мысли Андрея. — Эта статья в ловких руках превращается в рычаг скверного рода.
Андрей посерьезнел, взглянул на новенький оттиск и впервые подумал о том, каким образом могла эта статья попасть сюда, в горком партии? Чья рука услужливо подчеркнула место, касающееся локатора?
— Помните, я вам предлагал устроить обсуждение работы? — спросил Савин.
— Я считаю: немедленно надо провести самую широкую дискуссию.
Они договорились о подробностях. Записывая себе в тетрадь, Савин вдруг спросил:
— Скажите, может Потапенко быть главным инженером? Андрей удивленно уставился на него:
— Потапенко?
— Ну да, что вы удивляетесь?
— Нет, не может.
— Почему?
Андрей наморщил лоб:
— Да… потому, что он слишком стремится занять это место.
— Ну знаете, это ни о чем не говорит. Может быть, он считает себя достойным.
Лобанов вскипел и начал говорить о Викторе все, что он думал о нем.
Слушая горячую речь Лобанова, Савин время от времени вставлял замечания, и Андрей возражал на них или соглашался. Он чувствовал, что невольно идет туда, куда его ведет Савин. Из всего, что знал Андрей о Потапенко, о его работе, о работе всей Энергосистемы, Савин умело отбирал главное, и постепенно Андрей начинал видеть Потапенко по-новому, начинал понимать скрытую от него до сих пор сущность этого человека.
— Затирает новую технику? — спрашивал Савин. — Ну, это бывает в какой-то степени с каждым руководителем… Дача? Машина? А вы бы отказались от дачи и машины?.. Дело Рейнгольда? Вот это уже ближе. Как вы думаете, противоречат его интересы интересам дела?
Савин прошелся, встал за спинку своего кресла.
— Вот все согласны, что противоречат, — в раздумье продолжал он, — но ведь и у вас, у каждого случается такое противоречие.
Андрей понял его намек на случай во Дворце Советов и усмехнулся.
— То-то и оно, что случается, — твердо сказал он. — А у Потапенко вся его работа служит его собственным интересам. Он никогда не думает о деле, а всегда о себе. Работа для него только средство выдвинуться, укрепить свое благополучие, получить еще большую должность.
Савин выпрямился, откинул волосы со лба:
— Предположим, вы где-то возле правды. Но, думается, что не вся правда, Андрей Николаевич, в этом. Я тоже часто размышляю: почему это нам порой так трудно разобраться в подобных людях? Вот и вы, хорошо знаете Потапенко, а не разобрались: так, чувствовали… и все.
Андрей задумчиво потер щеку:
— А по-моему… пережитки капитализма, ну, всякое воровство, взяточничество, оно бросается в глаза, всем видно, а вот… — Он остановился, вопросительно посмотрел на Савина. — Понимаете, такие, как Потапенко, они не воруют… Они иначе действуют. Партия нацеливает на план — он использует борьбу за план. Требуют критики — он использует критику… Внешне все как будто правильно… А на деле это жажда власти. Вот что испортило Потапенко. Честолюбие, карьеризм. Он ведь был отличным парнем…
— Откуда же появляется такое? — спросил Савин.
— Советую вам смотреть глубже, — сказал он, как бы угадывая мысли Андрея. — Эта статья в ловких руках превращается в рычаг скверного рода.
Андрей посерьезнел, взглянул на новенький оттиск и впервые подумал о том, каким образом могла эта статья попасть сюда, в горком партии? Чья рука услужливо подчеркнула место, касающееся локатора?
— Помните, я вам предлагал устроить обсуждение работы? — спросил Савин.
— Я считаю: немедленно надо провести самую широкую дискуссию.
Они договорились о подробностях. Записывая себе в тетрадь, Савин вдруг спросил:
— Скажите, может Потапенко быть главным инженером? Андрей удивленно уставился на него:
— Потапенко?
— Ну да, что вы удивляетесь?
— Нет, не может.
— Почему?
Андрей наморщил лоб:
— Да… потому, что он слишком стремится занять это место.
— Ну знаете, это ни о чем не говорит. Может быть, он считает себя достойным.
Лобанов вскипел и начал говорить о Викторе все, что он думал о нем.
Слушая горячую речь Лобанова, Савин время от времени вставлял замечания, и Андрей возражал на них или соглашался. Он чувствовал, что невольно идет туда, куда его ведет Савин. Из всего, что знал Андрей о Потапенко, о его работе, о работе всей Энергосистемы, Савин умело отбирал главное, и постепенно Андрей начинал видеть Потапенко по-новому, начинал понимать скрытую от него до сих пор сущность этого человека.
— Затирает новую технику? — спрашивал Савин. — Ну, это бывает в какой-то степени с каждым руководителем… Дача? Машина? А вы бы отказались от дачи и машины?.. Дело Рейнгольда? Вот это уже ближе. Как вы думаете, противоречат его интересы интересам дела?
Савин прошелся, встал за спинку своего кресла.
— Вот все согласны, что противоречат, — в раздумье продолжал он, — но ведь и у вас, у каждого случается такое противоречие.
Андрей понял его намек на случай во Дворце Советов и усмехнулся.
— То-то и оно, что случается, — твердо сказал он. — А у Потапенко вся его работа служит его собственным интересам. Он никогда не думает о деле, а всегда о себе. Работа для него только средство выдвинуться, укрепить свое благополучие, получить еще большую должность.
Савин выпрямился, откинул волосы со лба:
— Предположим, вы где-то возле правды. Но, думается, что не вся правда, Андрей Николаевич, в этом. Я тоже часто размышляю: почему это нам порой так трудно разобраться в подобных людях? Вот и вы, хорошо знаете Потапенко, а не разобрались: так, чувствовали… и все.
Андрей задумчиво потер щеку:
— А по-моему… пережитки капитализма, ну, всякое воровство, взяточничество, оно бросается в глаза, всем видно, а вот… — Он остановился, вопросительно посмотрел на Савина. — Понимаете, такие, как Потапенко, они не воруют… Они иначе действуют. Партия нацеливает на план — он использует борьбу за план. Требуют критики — он использует критику… Внешне все как будто правильно… А на деле это жажда власти. Вот что испортило Потапенко. Честолюбие, карьеризм. Он ведь был отличным парнем…
— Откуда же появляется такое? — спросил Савин.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Отчетно-выборное партийное собрание шло второй день. Выдвигали кандидатов в новый состав парткома.
Виктор Потапенко сидел в первом ряду, у дверей. Минувшая педеля была для него заполнена напряженной подготовкой к собранию, переговорами с возможными противниками, топкой дипломатической игрой, построенной на неуловимых намеках на то, что будет, когда Потапенко станет главным инженером. Обычно Виктор любил психологические расчеты и комбинации, по сейчас он испытывал усталость и безразличие.
Перед началом заседания заместитель управляющего Ивин, похлопывая его по плечу мясистой рукой, посмеивался: «Быть тебе в парткоме. Не отвертишься. После голосования едем к тебе. Так и знай. Как там твоя Елизавета, шампанского приготовила?»
Виктор вздохнул и с не свойственной ему откровенностью признался:
— Эх, брат, какое там шампанское! У меня дома такая идет холодная война, лучше не спрашивай.
Ему вдруг неудержимо захотелось позвонить домой, к Лизе, позвонить просто так, чтобы она сказала: «Витек, все будет хорошо, ты мой умница, замечательный» — или что-нибудь в этом роде, бестолково, тепло, как умела говорить одна Лиза. Казалось, что прошло много-много лет с тех пор, как она в последний раз говорила с ним так. И может, среди многих его надежд на сегодняшние выборы самой дорогой и тайной была надежда на то, что Лиза признает его правоту. Раз его выбрали — значит, его любят, ему верят и все, что он делал и делает на работе, — правильно. Лиза раскается, и они опять заживут по-старому… Если бы сидящие в зале знали, как важно ему войти в партком, хотя бы ради мира в его семье, ради дома…
Он беспокойно оглядывал зал. Через несколько рядов, позади, расположились молодые инженеры его отдела. Вероятно, ему следовало сесть среди них, чтобы предупредить возможные разговоры или даже выступления. Но сейчас пересаживаться было поздно. Он слишком долго протоптался возле телефона, так и не решившись позвонить Лизе.
Он увидел инженера Полякова и успокоился. Сегодня утром он дал понять Полякову, что если обстоятельства изменятся, то Поляков станет начальником инспекции. Поляков был молодой, энергичный инженер, начальник инспекции его затирал, и Виктор, вспоминая свои слова, по сути справедливые и идущие на пользу дела, снова испытал удовлетворение.
Неподалеку от Полякова сидели Лобанов, Борисов и несколько коммунистов из лаборатории. Виктор подумал о статье Тонкова и Григорьева и посмотрел на Андрея как на обреченного.
Встретившись глазами с Борисовым, Виктор отвернулся, скрывая усмешку. Вчера Борисову так и не дали слова. Долгин, который сидел в президиуме рядом с председателем, отодвинул Борисова в самый конец списка записавшихся. Потом, за поздним временем, прения решили прекратить, и последнему, перед секретарем райкома Ковалевским, предоставили слово Виктору.
Он выступил самокритично, признал многие упреки. В отличие от других выступавших, Виктор говорил не по бумажке, и это понравилось. Он растрогал собрание воспоминаниями о суровых днях войны и ослепительными перспективами будущей работы. Умело затронул больное место — беспорядки со спецодеждой. По поводу одного резкого выступления он удачно заметил, что боязнь подхалимажа у некоторых товарищей доходит до того, что они обязательно стараются нагрубить каждому начальнику. Виктору аплодировали, и даже Ковалевский одобрительно и звучно похлопал в ладоши.
Сегодня председательствовал Долгин. И, прислушиваясь к его жестяному, гремящему в репродукторах голосу, Виктор с надеждой ловил признаки того, казалось, незыблемого распорядка заседания, который они тщательно продумали с Долгиным.
Первые две предусмотренные кандидатуры были названы сразу же. Третьим должны были выдвинуть Виктора. Но, опережая Полякова, в разных концах зала поднялось несколько рук. Долгин скользнул по ним невидящим взглядом и дал слово Полякову. Было заметно, что Долгин нервничает. Ощущение слабости и тревоги с новой силой охватило Виктора.
— Безобразие, — сказал кто-то рядом, — я ведь раньше просил слова…
Но Поляков уже быстро поднимался на трибуну. Виктор облегченно вздохнул.
С той минуты, как выдвинули кандидатуру Потапенко, Майя насторожилась. Неужели никто не видит, что происходит? Она оглянулась. Нет, нет, вокруг нее так же хмурились и беспокойно переговаривались. Она посмотрела на своих соседей: у Лобанова проступил темный румянец на скулах, который она хорошо знала, так же как и угрюмый огонек в синих глазах Борисова. Выступить? Выйти и сказать: «Что же тут творится? Знаете ли вы, кто такой Потапенко? Неужели неясно?..» Ее должны поддержать. Она не одна.
Борисов высоко поднял руку и попросил слова. Не обращая на него внимания, Долгин торопливо продолжал называть фамилии выступающих. Они выходили на трибуну и предлагали кандидатов. Однако в зале с каждой минутой нарастало возмущение.
— Я дам отвод Потапенко, — сказал Андрей. Борисов уперся в него злым взглядом:
— Не только Потапенко. Видишь, и Зорина выдвинули. Опять Долгин хочет за его спиной хозяйничать… Понимаешь, куда гнет… — Он стиснул зубы и снова поднял руку.
— Борисову слово! Борисов просит! — крикнули почти одно временно Андрей и Майя Устинова и посмотрели друг на друга обрадованно и почему-то смущенно.
Плоские глаза Долгина метнулись поверх голов, потом на бумажку, которую он держал в руках.
— Слово имеет товарищ Марченко, — поспешно сказал Долгин.
Марченко, который еще не успел поднять руки, растерянно встал. Раздались смешки. Борисов побледнел. Он вскочил и, не дожидаясь разрешения, побежал к сцене, обогнав Марченко.
Долгина обмануло то, что Борисов направился не к трибуне, а к столу президиума. Наклонясь к Ковалевскому, Долгин стал ему что-то говорить. В это время Борисов остановился перед Долгиным, спокойно взял лежавшую на столе бумажку, подошел к трибуне.
— Товарищ Марченко, — срывающимся голосом проговорил Борисов, глядя в бумажку. — Не торопитесь. Я за вас могу сказать — вам поручено было предложить кандидатуру Степина? Правильно?
Марченко остановился посреди прохода, потер ухо и неохотно сказал:
— Это верно.
— А вы его хорошо знаете? — спросил Борисов.
— Видел, — сказал Марченко и, пожав плечами, сел на свободное место.
— Товарищ Виноградова! — крикнул Борисов. Поднялась молодая работница.
— Товарищ Виноградова, а вы должны выдвинуть Долгина? Вы что, с ним работали вместе? Учились? — подавшись вперед, спрашивал Борисов.
Виноградова покраснела, шевельнула губами, но ее слов никто не услышал.
Борисов продолжал читать список. Шум в зале нарастал. Долгин что-то быстро говорил Ковалевскому.
Борисов наклонился к микрофону:
— Товарищ Долгин вроде как все заранее предусмотрел — и весь состав парткома и кто кого выдвигает…
— Подготовочка! — иронически крикнул ломкий молодой голос. В задних рядах привстали.
— Товарищ Борисов, — сказал Долгин, — я не давал вам слова!
— Пусть говорит! — тотчас понеслись выкрики. Ковалевский, морщась, отстранил Долгина, встал, успокаивающе протянул руку. Разом наступила тишина.
— Чего вы хотите, товарищ Борисов? Чтобы наше собрание шло без руля, без ветрил, по воле божьей? Да здравствует полная анархия, и пусть в партийное руководство попадают случайные, никому не известные люди? Возможно, ваши товарищи тут не сколько увлеклись, но партком имеет право предлагать своих кандидатов. Вы что, всех выдвинутых людей отвергаете?
— Зачем? — несколько растерялся Борисов. — Тут много достойных товарищей.
— А раз так, — подхватил Ковалевский, — извольте выступать конкретно, с отводом отдельных лиц. Вам никто не запрещает. Я полагаю, товарищи, вопрос ясен, — твердо закончил он.
— Нет, не ясен! — крикнули из зала. С места поднялся член парткома, длинный сутуловатый плотник из хозотдела, и, сложив руки рупором, пробасил:
— Кто этих людей подбирал?
— Мне тоже интересно, — сказал Борисов, — откуда у вас, товарищ Долгин, эти кандидатуры?
— Собрание готовил партийный комитет, — нервно ответил Долгин.
— Я не могу поверить, чтобы партийный комитет подготовил собрание таким образом, — сказал Борисов, помахав списком.
Плотник, который так и не сел, развел руками:
— Товарищи, в чем дело, мы ни Зорина, ни Потапенко, ни Долгина не рекомендовали, — я тоже член парткома. Я об этом списке знать ничего не знал.
Долгин поднес колокольчик к микрофону и оглушительно зазвонил. Когда шум в зале стал стихать, Долгин как ни в чем не бывало предложил лишить Борисова слова и закончить выдвижение кандидатур.
— Вы злоупотребляете властью председателя, — спокойно сказал Борисов. — Проголосуйте.
— Товарищи, учтите, так мы не успеем сегодня кончить, — пригрозил Долгин.
— Ничего, задержимся! — крикнул кто-то.
— Ишь, нашел чем купить! — возбужденно сказал Андрею Новиков.
Долгин был вынужден поставить вопрос на голосование. Большинством голосов Борисов получил право продолжать.
— Мы знаем, — сказал Борисов, — что всякое собрание готовить необходимо. Нет ничего плохого, что партком внимательно обсудит и предложит нам достойных кандидатов. А Долгин не только исказил смысл подготовки партсобрания, но нарушил основу нашей партийной жизни — принцип коллективного руководства. Что получилось, товарищи? Вот Долгин поручил Марченко выдвинуть кандидатуру Степина. А Марченко работает у нас без году неделя и Степина совсем не знает. Я три раз просил слова, хотел выдвинуть того же Степина. Пятнадцать лет мы с ним работаем имеете, я знаю, что он отличный коммунист. Мне слова не дали, побоялись, вдруг я назову кого-нибудь неугодного Долгину. Подготовка собрания, товарищ Долгин, состоит в том, чтобы привлекать к участию каждого коммуниста, пробуждать инициативу. Надо, чтобы люди себя хозяевами чувствовали, а вы стараетесь наоборот… Не выйдет! Мы бережем авторитет нашей партии, а тут, — он поднял кулак, — находятся люди, которые крадут этот авторитет для своих личных целей. Задуманный сценарий не случайность. Все эти ухищрения сделаны ради того, чтобы протащить в партком таких деятелей, как Потапенко, провести самого Долгина…
— Мы сейчас не обсуждаем кандидатов, — прервал его Долгин.
— Хорошо, — согласился Борисов, — ваших кандидатов обсудим отдельно.
Глухой гневный шум перекатывался по рядам и вдруг прорвался ожесточенными аплодисментами. Борисов, унося с собою злополучный листок, спустился в зал. За столом президиума посовещались, микрофон придвинул к себе один из старейших коммунистов, Кузьмич. Его любили, уважали за прямоту, многим из сидящих в зале он давал рекомендацию в партию, поэтому, когда он, приглаживая редкие седые волосы, занял место Долгина, его встретили одобрительной тишиной.
— Насчет подготовки, товарищ Ковалевский, вы правильно говорили, — сказал он. — А вот о том, что в партком неизвестные люди проникнут, это вы зря беспокоились. Кому ж они неизвестные? Кому, как не нам, судить о своих людях? Мы ж свой нарт- ком выбираем…
Борисов сел рядом с Майей, глубоко дыша, вытирая пот. Из заднего ряда к нему перегнулся главный бухгалтер:
— Вы, Сергей Сергеевич, совершенно правильно выступали. Давно пора…
Борисов обернулся, сверкнул на него глазами:
— Что вы мне тут шепчете? Выйдите и скажите всем с трибуны.
«А я? — презирая себя, подумала Майя. — Возмущалась, а не хватило мужества выйти и сказать…»
Настроение людей резко изменилось. Раздражение и тревога уступили место чувствам озабоченности и ответственности. Список кандидатов рос медленно. Собрание временами умолкало, напряженно и трудно раздумывая.
— Вот видите, полная дезорганизация, — сердито сказал Ковалевский Кузьмичу.
Кузьмич в микрофон, так, чтобы все слышали, проговорил:
— Ничего, думайте, товарищи, не стесняйтесь. Нам отвечать.
Перебирали в памяти достойных, советовались, сравнивали. Зал, где слаженно работали сотни людей, наполняло спокойное многоголосое жужжание. Набралось пятнадцать кандидатов. Часть из них значилась в списке, который был у Долгина. Но теперь это были кандидаты, названные самим собранием. В их числе был и Борисов. Каждую кандидатуру обсуждали горячо, подробно. Зорина почти единогласно отвели. Долгина совсем не выдвинули, тем не менее главный инженер выступил и сказал:
— Товарищи, я тоже был членом парткома и отвечаю за то, что сегодня случилось. Получается, вроде и незачем Долгина обсуждать. Но он мог попасть, и поэтому я скажу о нем, — он одернул пиджак и выпрямился. — Давайте начистоту: в последнее время в парткоме, по существу, хозяйничал один Долгин. Все вопросы он решал сам, в так называемом рабочем порядке, всячески отстраняя нас. Зорина по лености устраивало это… Были у нас трудные времена, вот надо было поддержать электролабораторию, товарища Лобанова. Но разве придешь к Зорину за советом?.. Он обязательно увильнет, передоверит Долгину, а тот… — Дмитрий Алексеевич махнул рукой. — Вот Долгин и принялся хозяйничать бесконтрольно. Мы тоже, конечно, отвечаем за это… Мы ему позволили, отошли в сторонку… Он действовал якобы от нашего имени и делал что хотел. Сегодняшний случай — хороший урок. Достаточно каждому из нас сказать с трибуны то же самое, что мы говорим, сидя в зале или после собрания, и эти долгины никогда не появятся здесь в президиуме.
Никого не смущало, что собрание отвлеклось в сторону и занялось Долгиным. Вспомнили историю с Рейнгольдом. Решено было поручить новому составу парткома разобрать вопрос о Долгине.
После этого разгорелись споры вокруг кандидатуры Потапенко. Инженер его отдела, Захарчук, через каждые две-три фразы отпивая воду из стакана, рассказал, что Потапенко зажимает критику, трусит перед новым, годами маринует предложения, избегает новой техники, поэтому отыгрывается на рукавицах и спецодежде. За последний год он с помощью Долгина расправился с двумя сотрудниками, которые осмелились выступить против него. Окружил себя подхалимами. Человек способный, он, к сожалению, попал под влияние Долгина. Кончил Захарчук так:
— В общем — Потапенко любит это слово, — в общем, ему самому надо крепко подзаняться собою. Боюсь, что ответственная обязанность члена парткома будет отвлекать его от этого занятия.
— Понапрасну черните человека! — крикнул Поляков. Но сразу же на него требовательно обрушились:
— Тише!.. Иди выступай!.. Нечего из угла выкрикивать!
Кузьмич только улыбался. Собрание само устанавливало железную дисциплину. Оно сломало и отбросило весь, казалось бы, до мелочей продуманный Долгиным и Потапенко ход заседания. За всеми их предложениями люди почувствовали административный окрик, пренебрежение к воле, желаниям, инициативе рядовых коммунистов, как будто бы им было все равно, кого выбрать, кому доверить дело.
Виктор втиснулся в кресло, боясь обернуться, чувствуя спиной, затылком, всем существом десятки глаз, устремленных на него. Четкая гипсово-неподвижная улыбка застыла на его лице. Он встретился глазами с Долгиным, продолжавшим сидеть в президиуме, и постарался удержать на лице улыбку: ничего страшного не случилось — меня еще могут выбрать, я еще стану главным инженером, я выполню свое обещание, я назначу тебя начальником техотдела. Еще все обойдется, лишь бы меня выбрали. Если я буду в парткоме, я тебя спасу. Долгин посмотрел на него изучающе спокойно, потом взял блокнот и что-то быстро записал. Продолжая улыбаться, Виктор вдруг подумал, что если он не попадет в партком, то Долгин, не колеблясь, начнет его топить, писать на него заявления, чтобы как- то удержаться самому. Значит, надо обезвредить Долгина, опередить. Да, да, в крайнем случае придется пожертвовать Долгиным, чтобы спасти положение. В конце концов, если убрать Долгина, это пойдет на пользу делу.
Виктор не заметил, как на трибуне оказался его давний знакомец Борис Зиновьевич — мастер с Комсомольской ГЭС. Говорил он скверно. Сухонький, маленький, он не доставал до микрофона, и голос его пропадал, тем не менее слушали его внимательно.
— В прошлом году случилась у нас авария на подстанции, — сказал он. — Виктор Григорьевич разрешил скрыть эту аварию. Чтобы, значит, не портить показателей. У нас нашлись такие, нечего греха таить, обрадовались. Премиальные получим, и все такое… А что из этого выходит? А то, что раз все в порядке — средств нам на переоборудование не дали. А следовательно, в прошлом месяце опять авария произошла, а третьего дня несчастный случай. Да… монтер обгорел. Подстанция тесная, не повернуться…
За ним выступило еще несколько человек. Они говорили уже совсем не о Потапенко, а о недочетах в работе управления, досталось и управляющему, и главному инженеру, и начальникам отделов. Как будто снова обсуждался отчетный доклад, и никого это не смущало.
— А чего смущаться? — сказал Кузьмич. — Значит, вчера плохо обсуждали.
Затем взял слово Ивин и куда осторожнее, чем собирался, стал доказывать необходимость ввести в партком талантливого, растущего организатора Потапенко. Довольно ловко он обрушился на Бориса Зиновьича: надо соблюдать технику безопасности, а не валить грехи на начальство, эта спихотехника не заменяет техники безопасности. Шутка успеха не имела. Незначительным большинством кандидатуру Потапенко оставили в списке для тайного голосования.
Борисова выдвинул мастер Наумов.
— Любит Борисов людей, вот главное его партийное качество, — взволнованно сказал Наумов. — А также товарищ он мужественный… принципиальный человек.
Поглядывая на красного от смущения Борисова, Андрей обсуждал с Новиковым и Жуковым, хорошо ли будет, если Борисова изберут в партком. Чего доброго, еще сделают секретарем, а для лаборатории это ощутимая потеря.
— Ну, а ты сам как? — приставали они к Борисову. — Рвешься?
Он отмалчивался, Андрей поднял руку.
— Ясно, чего там! — закричали кругом, но Кузьмич откашлялся и усмешливо сказал:
— Не могу отказать. Мой начальник просит.
Из президиума зал выглядел огромным. Горячий воздух, дрожа, подымался к опрокинутым куполам люстр. Сотни лиц ожидающе смотрели на Андрея. Откровенно говоря, он шел сюда с намерением дать отвод Борисову. Он боялся, что Борисова могут взять освобожденным работником в партком и не мог себе представить, кто в это трудное время заменит Борисова в парторганизации лаборатории. Но, взойдя на трибуну, он увидел Новикова, Жукова, всех коммунистов лаборатории — их было так мало по сравнению с громадой всего коллектива, что Андрей понял вдруг: он не вправе лишать этот огромный коллектив одного из самых достойных вожаков.
— Ко всему хорошему, что здесь говорили о Борисове, — услышал он свой неузнаваемо усиленный репродуктором голос, — я добавлю одно: у Борисова есть талант к партийной работе. Я сужу хотя бы по тому, как он меня скрутил, когда это следовало. Для него партийная работа… Душа у него вся в этом… Да это просто его призвание. А ведь, честное слово, товарищи, это более чем существенно. Вот Зорин работал по обязанности, и получилось плохо…
Виктор вышел из зала. Ходил по пустым коридорам. Курил, затягиваясь жадно и глубоко, так, что закружилась голова. Может быть, все же выберут?.. Нет, надо было взять самоотвод. Мало того, что его провалят, все будут знать, сколько голосов против… Почему так несправедлива к нему судьба? Ему-то нужнее всех быть выбранным. Для него в этом — будущее. Если бы они понимали… А в крайнем случае… Нечего падать духом. Как можно скорее убрать Долгина. Еще есть в запасе статья Тонкова. Мы еще посмотрим. Потапенко себя еще покажет! Но за этими словами было пусто.
Виктор Потапенко сидел в первом ряду, у дверей. Минувшая педеля была для него заполнена напряженной подготовкой к собранию, переговорами с возможными противниками, топкой дипломатической игрой, построенной на неуловимых намеках на то, что будет, когда Потапенко станет главным инженером. Обычно Виктор любил психологические расчеты и комбинации, по сейчас он испытывал усталость и безразличие.
Перед началом заседания заместитель управляющего Ивин, похлопывая его по плечу мясистой рукой, посмеивался: «Быть тебе в парткоме. Не отвертишься. После голосования едем к тебе. Так и знай. Как там твоя Елизавета, шампанского приготовила?»
Виктор вздохнул и с не свойственной ему откровенностью признался:
— Эх, брат, какое там шампанское! У меня дома такая идет холодная война, лучше не спрашивай.
Ему вдруг неудержимо захотелось позвонить домой, к Лизе, позвонить просто так, чтобы она сказала: «Витек, все будет хорошо, ты мой умница, замечательный» — или что-нибудь в этом роде, бестолково, тепло, как умела говорить одна Лиза. Казалось, что прошло много-много лет с тех пор, как она в последний раз говорила с ним так. И может, среди многих его надежд на сегодняшние выборы самой дорогой и тайной была надежда на то, что Лиза признает его правоту. Раз его выбрали — значит, его любят, ему верят и все, что он делал и делает на работе, — правильно. Лиза раскается, и они опять заживут по-старому… Если бы сидящие в зале знали, как важно ему войти в партком, хотя бы ради мира в его семье, ради дома…
Он беспокойно оглядывал зал. Через несколько рядов, позади, расположились молодые инженеры его отдела. Вероятно, ему следовало сесть среди них, чтобы предупредить возможные разговоры или даже выступления. Но сейчас пересаживаться было поздно. Он слишком долго протоптался возле телефона, так и не решившись позвонить Лизе.
Он увидел инженера Полякова и успокоился. Сегодня утром он дал понять Полякову, что если обстоятельства изменятся, то Поляков станет начальником инспекции. Поляков был молодой, энергичный инженер, начальник инспекции его затирал, и Виктор, вспоминая свои слова, по сути справедливые и идущие на пользу дела, снова испытал удовлетворение.
Неподалеку от Полякова сидели Лобанов, Борисов и несколько коммунистов из лаборатории. Виктор подумал о статье Тонкова и Григорьева и посмотрел на Андрея как на обреченного.
Встретившись глазами с Борисовым, Виктор отвернулся, скрывая усмешку. Вчера Борисову так и не дали слова. Долгин, который сидел в президиуме рядом с председателем, отодвинул Борисова в самый конец списка записавшихся. Потом, за поздним временем, прения решили прекратить, и последнему, перед секретарем райкома Ковалевским, предоставили слово Виктору.
Он выступил самокритично, признал многие упреки. В отличие от других выступавших, Виктор говорил не по бумажке, и это понравилось. Он растрогал собрание воспоминаниями о суровых днях войны и ослепительными перспективами будущей работы. Умело затронул больное место — беспорядки со спецодеждой. По поводу одного резкого выступления он удачно заметил, что боязнь подхалимажа у некоторых товарищей доходит до того, что они обязательно стараются нагрубить каждому начальнику. Виктору аплодировали, и даже Ковалевский одобрительно и звучно похлопал в ладоши.
Сегодня председательствовал Долгин. И, прислушиваясь к его жестяному, гремящему в репродукторах голосу, Виктор с надеждой ловил признаки того, казалось, незыблемого распорядка заседания, который они тщательно продумали с Долгиным.
Первые две предусмотренные кандидатуры были названы сразу же. Третьим должны были выдвинуть Виктора. Но, опережая Полякова, в разных концах зала поднялось несколько рук. Долгин скользнул по ним невидящим взглядом и дал слово Полякову. Было заметно, что Долгин нервничает. Ощущение слабости и тревоги с новой силой охватило Виктора.
— Безобразие, — сказал кто-то рядом, — я ведь раньше просил слова…
Но Поляков уже быстро поднимался на трибуну. Виктор облегченно вздохнул.
С той минуты, как выдвинули кандидатуру Потапенко, Майя насторожилась. Неужели никто не видит, что происходит? Она оглянулась. Нет, нет, вокруг нее так же хмурились и беспокойно переговаривались. Она посмотрела на своих соседей: у Лобанова проступил темный румянец на скулах, который она хорошо знала, так же как и угрюмый огонек в синих глазах Борисова. Выступить? Выйти и сказать: «Что же тут творится? Знаете ли вы, кто такой Потапенко? Неужели неясно?..» Ее должны поддержать. Она не одна.
Борисов высоко поднял руку и попросил слова. Не обращая на него внимания, Долгин торопливо продолжал называть фамилии выступающих. Они выходили на трибуну и предлагали кандидатов. Однако в зале с каждой минутой нарастало возмущение.
— Я дам отвод Потапенко, — сказал Андрей. Борисов уперся в него злым взглядом:
— Не только Потапенко. Видишь, и Зорина выдвинули. Опять Долгин хочет за его спиной хозяйничать… Понимаешь, куда гнет… — Он стиснул зубы и снова поднял руку.
— Борисову слово! Борисов просит! — крикнули почти одно временно Андрей и Майя Устинова и посмотрели друг на друга обрадованно и почему-то смущенно.
Плоские глаза Долгина метнулись поверх голов, потом на бумажку, которую он держал в руках.
— Слово имеет товарищ Марченко, — поспешно сказал Долгин.
Марченко, который еще не успел поднять руки, растерянно встал. Раздались смешки. Борисов побледнел. Он вскочил и, не дожидаясь разрешения, побежал к сцене, обогнав Марченко.
Долгина обмануло то, что Борисов направился не к трибуне, а к столу президиума. Наклонясь к Ковалевскому, Долгин стал ему что-то говорить. В это время Борисов остановился перед Долгиным, спокойно взял лежавшую на столе бумажку, подошел к трибуне.
— Товарищ Марченко, — срывающимся голосом проговорил Борисов, глядя в бумажку. — Не торопитесь. Я за вас могу сказать — вам поручено было предложить кандидатуру Степина? Правильно?
Марченко остановился посреди прохода, потер ухо и неохотно сказал:
— Это верно.
— А вы его хорошо знаете? — спросил Борисов.
— Видел, — сказал Марченко и, пожав плечами, сел на свободное место.
— Товарищ Виноградова! — крикнул Борисов. Поднялась молодая работница.
— Товарищ Виноградова, а вы должны выдвинуть Долгина? Вы что, с ним работали вместе? Учились? — подавшись вперед, спрашивал Борисов.
Виноградова покраснела, шевельнула губами, но ее слов никто не услышал.
Борисов продолжал читать список. Шум в зале нарастал. Долгин что-то быстро говорил Ковалевскому.
Борисов наклонился к микрофону:
— Товарищ Долгин вроде как все заранее предусмотрел — и весь состав парткома и кто кого выдвигает…
— Подготовочка! — иронически крикнул ломкий молодой голос. В задних рядах привстали.
— Товарищ Борисов, — сказал Долгин, — я не давал вам слова!
— Пусть говорит! — тотчас понеслись выкрики. Ковалевский, морщась, отстранил Долгина, встал, успокаивающе протянул руку. Разом наступила тишина.
— Чего вы хотите, товарищ Борисов? Чтобы наше собрание шло без руля, без ветрил, по воле божьей? Да здравствует полная анархия, и пусть в партийное руководство попадают случайные, никому не известные люди? Возможно, ваши товарищи тут не сколько увлеклись, но партком имеет право предлагать своих кандидатов. Вы что, всех выдвинутых людей отвергаете?
— Зачем? — несколько растерялся Борисов. — Тут много достойных товарищей.
— А раз так, — подхватил Ковалевский, — извольте выступать конкретно, с отводом отдельных лиц. Вам никто не запрещает. Я полагаю, товарищи, вопрос ясен, — твердо закончил он.
— Нет, не ясен! — крикнули из зала. С места поднялся член парткома, длинный сутуловатый плотник из хозотдела, и, сложив руки рупором, пробасил:
— Кто этих людей подбирал?
— Мне тоже интересно, — сказал Борисов, — откуда у вас, товарищ Долгин, эти кандидатуры?
— Собрание готовил партийный комитет, — нервно ответил Долгин.
— Я не могу поверить, чтобы партийный комитет подготовил собрание таким образом, — сказал Борисов, помахав списком.
Плотник, который так и не сел, развел руками:
— Товарищи, в чем дело, мы ни Зорина, ни Потапенко, ни Долгина не рекомендовали, — я тоже член парткома. Я об этом списке знать ничего не знал.
Долгин поднес колокольчик к микрофону и оглушительно зазвонил. Когда шум в зале стал стихать, Долгин как ни в чем не бывало предложил лишить Борисова слова и закончить выдвижение кандидатур.
— Вы злоупотребляете властью председателя, — спокойно сказал Борисов. — Проголосуйте.
— Товарищи, учтите, так мы не успеем сегодня кончить, — пригрозил Долгин.
— Ничего, задержимся! — крикнул кто-то.
— Ишь, нашел чем купить! — возбужденно сказал Андрею Новиков.
Долгин был вынужден поставить вопрос на голосование. Большинством голосов Борисов получил право продолжать.
— Мы знаем, — сказал Борисов, — что всякое собрание готовить необходимо. Нет ничего плохого, что партком внимательно обсудит и предложит нам достойных кандидатов. А Долгин не только исказил смысл подготовки партсобрания, но нарушил основу нашей партийной жизни — принцип коллективного руководства. Что получилось, товарищи? Вот Долгин поручил Марченко выдвинуть кандидатуру Степина. А Марченко работает у нас без году неделя и Степина совсем не знает. Я три раз просил слова, хотел выдвинуть того же Степина. Пятнадцать лет мы с ним работаем имеете, я знаю, что он отличный коммунист. Мне слова не дали, побоялись, вдруг я назову кого-нибудь неугодного Долгину. Подготовка собрания, товарищ Долгин, состоит в том, чтобы привлекать к участию каждого коммуниста, пробуждать инициативу. Надо, чтобы люди себя хозяевами чувствовали, а вы стараетесь наоборот… Не выйдет! Мы бережем авторитет нашей партии, а тут, — он поднял кулак, — находятся люди, которые крадут этот авторитет для своих личных целей. Задуманный сценарий не случайность. Все эти ухищрения сделаны ради того, чтобы протащить в партком таких деятелей, как Потапенко, провести самого Долгина…
— Мы сейчас не обсуждаем кандидатов, — прервал его Долгин.
— Хорошо, — согласился Борисов, — ваших кандидатов обсудим отдельно.
Глухой гневный шум перекатывался по рядам и вдруг прорвался ожесточенными аплодисментами. Борисов, унося с собою злополучный листок, спустился в зал. За столом президиума посовещались, микрофон придвинул к себе один из старейших коммунистов, Кузьмич. Его любили, уважали за прямоту, многим из сидящих в зале он давал рекомендацию в партию, поэтому, когда он, приглаживая редкие седые волосы, занял место Долгина, его встретили одобрительной тишиной.
— Насчет подготовки, товарищ Ковалевский, вы правильно говорили, — сказал он. — А вот о том, что в партком неизвестные люди проникнут, это вы зря беспокоились. Кому ж они неизвестные? Кому, как не нам, судить о своих людях? Мы ж свой нарт- ком выбираем…
Борисов сел рядом с Майей, глубоко дыша, вытирая пот. Из заднего ряда к нему перегнулся главный бухгалтер:
— Вы, Сергей Сергеевич, совершенно правильно выступали. Давно пора…
Борисов обернулся, сверкнул на него глазами:
— Что вы мне тут шепчете? Выйдите и скажите всем с трибуны.
«А я? — презирая себя, подумала Майя. — Возмущалась, а не хватило мужества выйти и сказать…»
Настроение людей резко изменилось. Раздражение и тревога уступили место чувствам озабоченности и ответственности. Список кандидатов рос медленно. Собрание временами умолкало, напряженно и трудно раздумывая.
— Вот видите, полная дезорганизация, — сердито сказал Ковалевский Кузьмичу.
Кузьмич в микрофон, так, чтобы все слышали, проговорил:
— Ничего, думайте, товарищи, не стесняйтесь. Нам отвечать.
Перебирали в памяти достойных, советовались, сравнивали. Зал, где слаженно работали сотни людей, наполняло спокойное многоголосое жужжание. Набралось пятнадцать кандидатов. Часть из них значилась в списке, который был у Долгина. Но теперь это были кандидаты, названные самим собранием. В их числе был и Борисов. Каждую кандидатуру обсуждали горячо, подробно. Зорина почти единогласно отвели. Долгина совсем не выдвинули, тем не менее главный инженер выступил и сказал:
— Товарищи, я тоже был членом парткома и отвечаю за то, что сегодня случилось. Получается, вроде и незачем Долгина обсуждать. Но он мог попасть, и поэтому я скажу о нем, — он одернул пиджак и выпрямился. — Давайте начистоту: в последнее время в парткоме, по существу, хозяйничал один Долгин. Все вопросы он решал сам, в так называемом рабочем порядке, всячески отстраняя нас. Зорина по лености устраивало это… Были у нас трудные времена, вот надо было поддержать электролабораторию, товарища Лобанова. Но разве придешь к Зорину за советом?.. Он обязательно увильнет, передоверит Долгину, а тот… — Дмитрий Алексеевич махнул рукой. — Вот Долгин и принялся хозяйничать бесконтрольно. Мы тоже, конечно, отвечаем за это… Мы ему позволили, отошли в сторонку… Он действовал якобы от нашего имени и делал что хотел. Сегодняшний случай — хороший урок. Достаточно каждому из нас сказать с трибуны то же самое, что мы говорим, сидя в зале или после собрания, и эти долгины никогда не появятся здесь в президиуме.
Никого не смущало, что собрание отвлеклось в сторону и занялось Долгиным. Вспомнили историю с Рейнгольдом. Решено было поручить новому составу парткома разобрать вопрос о Долгине.
После этого разгорелись споры вокруг кандидатуры Потапенко. Инженер его отдела, Захарчук, через каждые две-три фразы отпивая воду из стакана, рассказал, что Потапенко зажимает критику, трусит перед новым, годами маринует предложения, избегает новой техники, поэтому отыгрывается на рукавицах и спецодежде. За последний год он с помощью Долгина расправился с двумя сотрудниками, которые осмелились выступить против него. Окружил себя подхалимами. Человек способный, он, к сожалению, попал под влияние Долгина. Кончил Захарчук так:
— В общем — Потапенко любит это слово, — в общем, ему самому надо крепко подзаняться собою. Боюсь, что ответственная обязанность члена парткома будет отвлекать его от этого занятия.
— Понапрасну черните человека! — крикнул Поляков. Но сразу же на него требовательно обрушились:
— Тише!.. Иди выступай!.. Нечего из угла выкрикивать!
Кузьмич только улыбался. Собрание само устанавливало железную дисциплину. Оно сломало и отбросило весь, казалось бы, до мелочей продуманный Долгиным и Потапенко ход заседания. За всеми их предложениями люди почувствовали административный окрик, пренебрежение к воле, желаниям, инициативе рядовых коммунистов, как будто бы им было все равно, кого выбрать, кому доверить дело.
Виктор втиснулся в кресло, боясь обернуться, чувствуя спиной, затылком, всем существом десятки глаз, устремленных на него. Четкая гипсово-неподвижная улыбка застыла на его лице. Он встретился глазами с Долгиным, продолжавшим сидеть в президиуме, и постарался удержать на лице улыбку: ничего страшного не случилось — меня еще могут выбрать, я еще стану главным инженером, я выполню свое обещание, я назначу тебя начальником техотдела. Еще все обойдется, лишь бы меня выбрали. Если я буду в парткоме, я тебя спасу. Долгин посмотрел на него изучающе спокойно, потом взял блокнот и что-то быстро записал. Продолжая улыбаться, Виктор вдруг подумал, что если он не попадет в партком, то Долгин, не колеблясь, начнет его топить, писать на него заявления, чтобы как- то удержаться самому. Значит, надо обезвредить Долгина, опередить. Да, да, в крайнем случае придется пожертвовать Долгиным, чтобы спасти положение. В конце концов, если убрать Долгина, это пойдет на пользу делу.
Виктор не заметил, как на трибуне оказался его давний знакомец Борис Зиновьевич — мастер с Комсомольской ГЭС. Говорил он скверно. Сухонький, маленький, он не доставал до микрофона, и голос его пропадал, тем не менее слушали его внимательно.
— В прошлом году случилась у нас авария на подстанции, — сказал он. — Виктор Григорьевич разрешил скрыть эту аварию. Чтобы, значит, не портить показателей. У нас нашлись такие, нечего греха таить, обрадовались. Премиальные получим, и все такое… А что из этого выходит? А то, что раз все в порядке — средств нам на переоборудование не дали. А следовательно, в прошлом месяце опять авария произошла, а третьего дня несчастный случай. Да… монтер обгорел. Подстанция тесная, не повернуться…
За ним выступило еще несколько человек. Они говорили уже совсем не о Потапенко, а о недочетах в работе управления, досталось и управляющему, и главному инженеру, и начальникам отделов. Как будто снова обсуждался отчетный доклад, и никого это не смущало.
— А чего смущаться? — сказал Кузьмич. — Значит, вчера плохо обсуждали.
Затем взял слово Ивин и куда осторожнее, чем собирался, стал доказывать необходимость ввести в партком талантливого, растущего организатора Потапенко. Довольно ловко он обрушился на Бориса Зиновьича: надо соблюдать технику безопасности, а не валить грехи на начальство, эта спихотехника не заменяет техники безопасности. Шутка успеха не имела. Незначительным большинством кандидатуру Потапенко оставили в списке для тайного голосования.
Борисова выдвинул мастер Наумов.
— Любит Борисов людей, вот главное его партийное качество, — взволнованно сказал Наумов. — А также товарищ он мужественный… принципиальный человек.
Поглядывая на красного от смущения Борисова, Андрей обсуждал с Новиковым и Жуковым, хорошо ли будет, если Борисова изберут в партком. Чего доброго, еще сделают секретарем, а для лаборатории это ощутимая потеря.
— Ну, а ты сам как? — приставали они к Борисову. — Рвешься?
Он отмалчивался, Андрей поднял руку.
— Ясно, чего там! — закричали кругом, но Кузьмич откашлялся и усмешливо сказал:
— Не могу отказать. Мой начальник просит.
Из президиума зал выглядел огромным. Горячий воздух, дрожа, подымался к опрокинутым куполам люстр. Сотни лиц ожидающе смотрели на Андрея. Откровенно говоря, он шел сюда с намерением дать отвод Борисову. Он боялся, что Борисова могут взять освобожденным работником в партком и не мог себе представить, кто в это трудное время заменит Борисова в парторганизации лаборатории. Но, взойдя на трибуну, он увидел Новикова, Жукова, всех коммунистов лаборатории — их было так мало по сравнению с громадой всего коллектива, что Андрей понял вдруг: он не вправе лишать этот огромный коллектив одного из самых достойных вожаков.
— Ко всему хорошему, что здесь говорили о Борисове, — услышал он свой неузнаваемо усиленный репродуктором голос, — я добавлю одно: у Борисова есть талант к партийной работе. Я сужу хотя бы по тому, как он меня скрутил, когда это следовало. Для него партийная работа… Душа у него вся в этом… Да это просто его призвание. А ведь, честное слово, товарищи, это более чем существенно. Вот Зорин работал по обязанности, и получилось плохо…
Виктор вышел из зала. Ходил по пустым коридорам. Курил, затягиваясь жадно и глубоко, так, что закружилась голова. Может быть, все же выберут?.. Нет, надо было взять самоотвод. Мало того, что его провалят, все будут знать, сколько голосов против… Почему так несправедлива к нему судьба? Ему-то нужнее всех быть выбранным. Для него в этом — будущее. Если бы они понимали… А в крайнем случае… Нечего падать духом. Как можно скорее убрать Долгина. Еще есть в запасе статья Тонкова. Мы еще посмотрим. Потапенко себя еще покажет! Но за этими словами было пусто.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Встреча с Савиным, а затем партсобрание, провал кандидатуры Потапенко, избрание Борисова секретарем парткома не прошли бесследно для Андрея. Со свежими силами он вернулся к тому кругу мыслей и забот, которые до сих пор составляли главный интерес его жизни.
Через неделю должен был состояться его доклад в Доме ученых. На обсуждение приглашались представители всех заинтересованных институтов и предприятий города. Сам доклад не тревожил Андрея, полевые испытания локатора шли успешно, морякам чертежи были отосланы, но, в связи со статьей Тонкова — Григорьева, Андрею все же хотелось обязательно провести хотя бы одно испытание в естественных условиях. Определить повреждение при настоящей аварии. Это позволило бы ему сказать — локатор уже эксплуатируется. Тонкову было бы нечем крыть.
Проходил день за днем, но ни одной подходящей аварии, ни одного повреждения на линиях не случалось. Новиков и Саша молчали, и Андрей чувствовал их немой укор: не затяни он тогда волынку с бесконечными доделками, давно бы уже локатор опробовали.
Утром в день доклада позвонил Степин и сообщил, что вчера вечером пробился кабель, питающий три больших дома, и измерители точного места повреждения указать не могут.
— Доклад? Вот и хорошо! — воскликнул Степин. — Вечером поднесешь первую ликвидацию аварии. Полюбуйтесь, не какие-нибудь там опыты. Протокольчик! Роскошь!
Почувствовав на губах неудержимую глупую улыбку, Андрей рассердился на самого себя, на хитрого Степина, на этот коварно-услужливый случай.
— Подумаю, — буркнул он.
Думали всей группой.
— А вдруг это самое… ну, мало ли… осрамимся? — покачивал головой Усольцев.
Новиков тоже побаивался. Какой-нибудь пустяк… зачем рисковать? Главное — перед самым докладом. В конце концов, это чисто научный доклад…
Диспетчерский телефон звонким многоточием прервал их размышления.
— Андрей Николаевич, здравствуйте. Наумов. Мне Степин сказал, вы сомневаетесь, ехать ли к нам.
— Так авария на вашем участке?
— На моем. Выручайте — Выслушав опасения Андрея, Наумов вздохнул. — Оно так. Да, как на грех, студенческое общежитие впотьмах. Студентам совсем зарез без света.
— Студенческое общежитие… — повторил Андрей, глядя на товарищей.
— Мы без вас, может, еще сутки продержим их, — продолжал Наумов.
— Сутки… Это Степин тебя подбил?
Наумов смущенно замялся. Андрей подумал, что Степин, наверно, слушает их через коммутатор, и сказал:
Через неделю должен был состояться его доклад в Доме ученых. На обсуждение приглашались представители всех заинтересованных институтов и предприятий города. Сам доклад не тревожил Андрея, полевые испытания локатора шли успешно, морякам чертежи были отосланы, но, в связи со статьей Тонкова — Григорьева, Андрею все же хотелось обязательно провести хотя бы одно испытание в естественных условиях. Определить повреждение при настоящей аварии. Это позволило бы ему сказать — локатор уже эксплуатируется. Тонкову было бы нечем крыть.
Проходил день за днем, но ни одной подходящей аварии, ни одного повреждения на линиях не случалось. Новиков и Саша молчали, и Андрей чувствовал их немой укор: не затяни он тогда волынку с бесконечными доделками, давно бы уже локатор опробовали.
Утром в день доклада позвонил Степин и сообщил, что вчера вечером пробился кабель, питающий три больших дома, и измерители точного места повреждения указать не могут.
— Доклад? Вот и хорошо! — воскликнул Степин. — Вечером поднесешь первую ликвидацию аварии. Полюбуйтесь, не какие-нибудь там опыты. Протокольчик! Роскошь!
Почувствовав на губах неудержимую глупую улыбку, Андрей рассердился на самого себя, на хитрого Степина, на этот коварно-услужливый случай.
— Подумаю, — буркнул он.
Думали всей группой.
— А вдруг это самое… ну, мало ли… осрамимся? — покачивал головой Усольцев.
Новиков тоже побаивался. Какой-нибудь пустяк… зачем рисковать? Главное — перед самым докладом. В конце концов, это чисто научный доклад…
Диспетчерский телефон звонким многоточием прервал их размышления.
— Андрей Николаевич, здравствуйте. Наумов. Мне Степин сказал, вы сомневаетесь, ехать ли к нам.
— Так авария на вашем участке?
— На моем. Выручайте — Выслушав опасения Андрея, Наумов вздохнул. — Оно так. Да, как на грех, студенческое общежитие впотьмах. Студентам совсем зарез без света.
— Студенческое общежитие… — повторил Андрей, глядя на товарищей.
— Мы без вас, может, еще сутки продержим их, — продолжал Наумов.
— Сутки… Это Степин тебя подбил?
Наумов смущенно замялся. Андрей подумал, что Степин, наверно, слушает их через коммутатор, и сказал: