Гранин Даниил. Искатели

   — Ничего не выйдет, — жестко сказал Андрей.
   На минуту ему сталь жаль Усольцева. Кусая губы, он завязал папку, подошел к Усольцеву, положил ему руку на плечо.
   — Институты у нас не готовят специалистов по переключателям. Лиха беда начало. Где не выйдет — поможем.
   Вспомнив об усилителе, Андрей позвонил Смородину. Ему ответил знакомый тонкий женский голос:
   — Смородин на совещании. Кто его спрашивает?
   — Лобанов.
   — Андрей Николаевич? Здравствуйте.
   Это была Анечка. Узнав, что Андрей беспокоится о расчете, она попросила подождать и через несколько минут сказала:
   — Нашла у него в бумагах, на столе. Ваша тетрадь. Вот исходные данные, Андрей Николаевич, больше ничего нет. А вот еще… модель ваша здесь лежит, и больше ничего. Да, боюсь, что он еще не начинал.
   Андрей тут же бросил все дела и поехал в НИИ.
   «Не может быть, — твердил он дорогой. — Смородин уверял, что все почти готово. Тут какое-то недоразумение. Недоразумение?..»
   Разговор с Дмитрием Алексеевичем не выходил у него из головы. Слишком много случайностей…
   У проходной его встретила с пропуском Анечка.
   — Так и есть, он даже и не принимался, — сказала она на ходу, еле поспевая за Андреем.
   Они застали Смородина в большой светлой комнате, где кроме него находилась еще чертежница. Смородин сидел на ручке кресла, держал в руках газету, проверяя таблицу выигрышей. Увидев Андрея, он вскочил и пошел ему навстречу, приветливо улыбаясь.
   — Вновь я посетил сей уголок земли, — проговорил он. — Присаживайтесь, Андрей Николаевич. Вижу, вижу, вы в воинственном настроении. Эта предательница выдала меня с головой, — погрозил он Анечке.
   Смородин и не думал отпираться. С веселой откровенностью он признался — все некогда было, полагал, вот-вот освобожусь. Вкручивал вам по привычке. Мы привыкли вкручивать нашим заказчикам. Бейте, режьте меня.
   Он стоял, расставив ноги, одна рука в кармане, другая почесывала затылок. Эта поза и шаловливая улыбка говорили: ну, вот я таков, легкомысленный, но милый шалопай, вот я весь перед вами, разве можно сердиться на меня?
   — Вы понятия не имеете, как вы подвели меня, — упавшим голосом сказал Андрей.
   Смородин сочувственно вздохнул:
   — План трещит? Как-нибудь отчитайтесь. Вы, производственники, мастаки на этот счет. — Он вовремя переменил тон и сказал: — Дорогой Андрей Николаевич, ежели это так серьезно, бросаю все, полностью переключаюсь на ваш конденсатор.
   Он нагнулся, перелистывая настольный календарь. В эту минуту Андрей случайно взглянул на Анечку. Она предостерегающе помотала головой.
   Андрей испытующе посмотрел на гладкое, розовощекое лицо Смородина.
   — Не стоит беспокоиться, — сказал он, — верните мои мате риалы.
   Смородин замахал руками. Он торжественно обещает. Он должен искупить свою вину. Все равно — кому сейчас Лобанов поручит этот расчет?
   — Найду.
   — Ну и прекрасно. А я тоже сделаю. Посмотрим, кто скорее. Андрей заколебался. Хорошо… Где его тетрадь, он спишет исходные данные.
   — А у вас не осталось копии? — быстро спросил Смородин. Анечка досадливо забарабанила пальцами по столу.
   — Между прочим, Анечка, вас вызывал Тонков, — живо обернулся к ней Смородин.
   Анечка закурила, помахала спичкой:
   — Я провожу Андрея Николаевича и зайду.
   — Андрей Николаевич — мой гость, я провожу его сам.
   — Послушайте, Смородин, — вставая, сказал Андрей, — отдайте мою тетрадь, модель, и закончим на этом.
   — Как хотите, — обиженно проговорил Смородин и порылся среди бумаг на столе. — Куда она подевалась…
   — Час назад материалы лежали здесь, — сказала Анечка. Она быстро пересмотрела бумаги, выпрямилась, внимательно взглянула на Смородина.
   Андрей подошел вплотную к Смородину, взял его за отвороты пиджака и, медленно раскачивая, с холодной учтивостью сказал:
   — Будьте любезны, сейчас же верните все.
   Смородин попробовал улыбнуться:
   — Что же вы, драться со мною будете?
   Пожилая чертежница застыла с рейсфедером в руке, испуганно полуоткрыв рот. Анечка спокойно курила.
   — Драться не буду, я вас просто изобью, — отпустив Смородина, сказал Андрей с такой серьезной убежденностью, что Смородин торопливо выдвинул ящик и, воровато бегая глазами, протянул Андрею пакет.
   — Ох, и достанется мне от шефа! — Он засмеялся, делая вид, что ничего не произошло, в глазах же сохранялось испуганное и злое выражение. — Это он просил меня помочь вам в порядке содружества. Правильно говорил Евгений Онегин: содружество нам будет мукой. Анечка, вы свидетельница. Меня под угрозой физического воздействия…
   Андрей вышел не прощаясь. Во дворе института он спросил Анечку:
   — Смородин ваш начальник? Она кивнула.
   — Достанется вам.
   — При чем тут… — Она топнула ногой. Глаза ее влажно блестели. — Гадость… гадость… Фу, как нехорошо!
   — Спасибо вам, Анечка.
   — Куда же вы теперь с вашим расчетом? Андрей помрачнел:
   — Еще не знаю.
   — Обратитесь в Электротехнический. Там есть ассистент Любченко. К нему. Только не говорите, что от меня. И про Смородина. Не нужно ему ничего говорить. — Она покраснела. — Он вам сделает.
   Она закинула руки, поправляя прическу. На холодном осеннем солнце, тоненькая, гибкая, как травинка, она чем-то напоминала Марину. Однако он вспомнил Марину не потому, что они с Анечкой были чем-то схожи. «Марина красивее» — вот что он подумал.
   Наверно, так рождаются приметы. Стоило ему вспомнить Марину, и он увидел ее. То, что он вспоминал ее до этого десятки раз, не имело никакого значения. Он увидел ее из окна троллейбуса. Она стояла на тротуаре спиной к Андрею и смотрела, запрокинув голову, на только что отстроенный дом. На пей был знакомый Андрею темпо-синий плащ, ноги ее были чуть расставлены, руки в карманах. Погруженный в свои мысли, Андрей видел, как ее уносит назад, вместе с движущейся мимо окна улицей, — он не успел еще ничего подумать, сердце сжалось и больно ударило в грудь. Андрей рывком наклонился к окну, смяв шляпу сидевшего гражданина; затем, расталкивая пассажиров, он пробился к выходу. Сунулся в кабину, попросил вожатого остановить.
   Вожатый — молоденький усатый парнишка, — не оборачиваясь, что-то сердито ответил. Андрей расслышал только «правила…». Черт бы побрал эти правила, если они могут испортить человеку жизнь. Троллейбус, медленно переваливаясь, пересекал трамвайные рельсы. Остановка была еще далеко. На счастье Андрея, троллейбус оказался старого типа, с ручками на дверях. Изо всех сил Андрей потянул на себя ручку, сдвинул створку и выпрыгнул. Дверь оглушительно захлопнулась, чуть не прищемив ему ногу. Он кое-как увернулся от грузовика и побежал назад. Вслед заливался милицейский свисток. Прохожие оборачивались, останавливались. Андрей добежал до забора у нового дома.
   Огляделся — Марины не было. Рабочие разбирали леса. Доски шлепались, взметая белые облачка известки. Андрей побежал дальше, до угла. Он всматривался направо, налево, вперед, вышел на мостовую. А может быть, Марина пошла в обратную сторону? И он пробежал мимо нее? Он резко повернулся и очутился лицом к лицу с милиционером.
   — От меня не убежишь, — сказал милиционер и крепко взял его за руку повыше локтя. Андрей, поверх его фуражки, напрягая зрение, продолжал осматривать поток людей на тротуарах. — Культурный человек, а бегаете как правонарушитель, — ворчал милиционер, выписывая квитанцию. Собрались любопытные. Они подождали, пока Андрей молча заплатил штраф, и разочарованно разошлись.
   — Чего вы так мчались? — уже мирно спросил милиционер. Любопытство на его курносом, веснушчатом лице готово было перейти в сочувствие.
   — Увидел человека, которого ищу, — признался Андрей. Милиционер понимающе кивнул. Смешная надежда пробудилась у Андрея.
   — Девушка такая. В синем плаще. Рыжая. Не заметили? Нет, милиционер не заметил.
   — Надо было мне стекло разбить и крикнуть.
   — А что? Очень даже возможно, — серьезно сказал милиционер. — Раз такой случай, ста рублей не жаль. А насчет штрафа надо было объяснить мне. Я за любовь не штрафую. — Он доверчиво засмеялся. — Сам недавно получил наряд по этой самой статье.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

   Городское совещание работников науки и производства должно было начаться в шесть часов вечера. Андрей собирался пойти на совещание прямо из лаборатории, но Борисов уговорил его заехать домой переодеться.
   В жизни Андрея одной из наиболее безнадежных, неразрешимых проблем была проблема галстуков. Он не любил носить их. Давило шею, воротничок рубахи комкался. Андрей нервничал и проклинал все на свете. Но когда с помощью отца он кое-как управился с галстуком, брови его довольно распрямились. Синий, с едва заметной красной полоской костюм сидел превосходно. Пиджак был, правда, чуть-чуть тесноват в поясе — «пополнел? сижу много?» — но зато приятно стягивал грудь, заставляя держаться прямо.
   Подходя к зданию Дворца Советов, Андрей почувствовал, что не переодеться было нельзя. Обстановка торжественной приподнятости царила уже на подступах к дворцу. Одна за другой к воротам мягко подкатывали сверкающие машины; пересекая садик перед дворцом, делегаты на ходу приготавливали красные с золотом билеты. С каждым шагом поток людей густел. Стройные голубоватые ели и сам дворец, свежеокрашенный в желтое с белым, с мощной величественной колоннадой, напоминали Андрею Ленинград, Таврический дворец, давний декабрьский день. Был тогда Андрей мальчишкой и в этот день повзрослел сразу на несколько лет. Морозно стыли припушенные снегом ели.
   Черная лента людей тянулась через сад, далеко-далеко по улице. Скрипел снег, люди переступали с ноги на ногу, оттирали побелевшие щеки, говорили шепотом, неслышно шевеля замерзшими губами. Скорбная тишина исходила от этого здания, заливая всю улицу, весь город, всю страну. Андрей с отцом медленно продвигались к подъезду.
   Они поднялись по ступеням, навстречу им тихо звучала мелодия траурного марша. Среди цветов, сложив на груди руки, лежал Киров. Алые отблески склоненных знамен оживляли его бледное лицо. Оно не было похоже ни на один портрет: на всех портретах Киров улыбался.
   На улице отец долго стоял с непокрытой головой, по щекам его быстро скатывались мелкие слезинки. В первый и в последний раз в жизни видел Андрей, как плакал отец.
   Тогда, в Ленинграде, на обледенелых ступеньках Таврического дворца, Андрей поклялся стать коммунистом. Прошло много лет. И вот сегодня он предъявил у входа как удостоверение личности маленькую книжечку в красном переплете.
   Вестибюль и белоколонное фойе дворца сияли огнями гигантских люстр. Если бы объявить фамилию и профессию каждого из присутствующих, то оказалось бы, что у большинства есть здесь учителя и ученики, последователи и соратники.
   Андрей увидел в толпе высокую фигуру Кунина, промелькнула жидкая седая бородка академика Костикова, красное лицо Разумова.
   На совещание, посвященное вопросам технического прогресса, собрались представители заводов, институтов, партийных организаций. Здесь присутствовали академики, каменщики, резинщицы, сборщики гидротурбин, проектировщики полиграфических машин, преподаватели вузов, сварщики. Они представляли огромный город труда и науки.
   Вдоль фойе расположилась выставка достижений содружества ученых и производственников. Курносая девушка с подпрыгивающими косичками отбивалась от своих подруг, они тащили ее за руки к модели ткацкого станка, над которой висел портрет этой девушки.
   Андрей ходил от витрины к витрине, останавливался у новых ультразвуковых аппаратов для определения дефектов в металлах, у фотографии гигантских гидрогенераторов, трогал пластинки с образцами новых, удивительно стойких красок. За какой-нибудь год-полтора — такие огромные результаты!
   На одной из витрин лежал металлический брусок с крохотной фарфоровой пластинкой на конце. «Термокорундовый резец», — прочел Андрей надпись. С любопытством трогая хрупкую на вид пластинку, Андрей разговорился с грузным седоусым стариком. Оказалось, что благодаря такому резцу можно в десять раз увеличить скорость резания. Какое в десять. В двадцать! Твердость у него алмазная, а температуры не боится. Старичок нахваливал новые резцы с какой-то непонятной Андрею досадой.
   — Так что ж, выходит, полная революция? — сказал Андрей.
   — Интересно вы рассуждаете, молодой человек, — в одно время и обрадовался и огорчился старичок. — По-вашему, это легко, вроде как блин спечь. Ученые над ним пять лет мозговали. Я сам, когда доцент приехал к нам, смеялся. Виданное ли дело — глиной сталь резать. А он говорит — возьмите попробуйте. Ну, ради уважения поставил. Чугун тогда шел. Ничего, вижу, режет. Он мне — увеличьте скорости. Ну, я увеличил, — держит. Еще. Держит.
   На высшей скорости у меня станок завибрировал и резец сломался. Хрупкий очень был. Потом все крепче да крепче доцент научился делать. Заточку мы подсказали. И что вы думаете? Полная кладовая сейчас у нас этих резцов, а народ не берет. Не знают еще, как с этими резцами обращаться. Затачивать тоже не на чем. Так оно и повисло. Доцент свое дело сделал, а ворошить некому… Новое — оно легко не дается, особенно если старые привычки переворачивает.
   Повсюду — в тиши институтов, в цехах, на верфях — искали, преодолевая привычки, опасения, вступая в долгую борьбу с тонковыми, — тысячи и тысячи соратников. То, что творилось у Андрея в лаборатории, было только частицей общего движения. За каждой деталью, выставленной на витринах, скрывалась бурная трудная история. Каждый из проходящих мимо людей пережил или переживал, по-видимому, то же, что и Андрей.
   И еще одна мысль пришла Андрею в голову, когда он осматривал выставку, — мысль о взаимопроникновении различных отраслей науки. Химики вторгались в металлургию, создавая пластмассы, заменяющие сталь, стекольщики теснили специалистов по строительным материалам — они выставили модель здания санатория с хрустальными колоннами. Станкостроителей с одного бока атаковали литейщики, они отливали детали без припусков, не требующие механической обработки, с другого бока — электрики: металл обрабатывали электрической искрой — точили, полировали, резали. Разные, недавно неизвестные друг другу профессии словно протягивали навстречу дружеские руки, предлагали свои услуги, хозяйским шагом вступали в чуждые доселе области. «Наука неделима, — думал Андрей, — успехи в своей узкой специальности имеют ценность тогда, когда они сказываются на смежных отраслях. Надо, обязательно надо интересоваться соседями по науке, отдавать им свои достижения…»
   Началось заседание. Андрей сидел с Дмитрием Алексеевичем, Борисовым и Зориным. Доклад делал секретарь горкома Савин. По рассказам Борисова Андрей представлял себе Савина почему-то сухощавым, строгим, с запавшими глазами, чем-то похожим на Дмитрия Алексеевича. На самом же деле Савин был полный, низкорослый крепыш, зачесанные набок соломенные волосы то и дело падали на лоб, придавая ему мальчишеский вид. Начал он доклад, читая по конспекту, но вскоре разошелся и все реже отрывал глаза от аудитории.
   Однажды Андрей смотрел научный фильм о жизни растений. Оператор в течение лета день за днем фотографировал колос. На экране появился росток, за несколько секунд он поднялся, зацвел, созрел, ощерился усиками, зерна налились, и через минуту колос покачивался, склоняя тяжелую голову. Так и сейчас перед Андреем возник путь, проделанный промышленностью и наукой города за последнее время. Андрей получил возможность окинуть разом трудную дорогу, по которой и он шел вместе со своими товарищами, со всеми, кто сидел в этом зале. На заводах долго не могли привыкнуть к новым посетителям, робели, использовали ученых по мелочам. Появились иждивенцы — «пусть ученые сделают нам», скептики — «у нас ничего не получилось, и у вас ничего не получится». Заключали десятки договоров, лишь бы отчитаться. Новое движение, начатое в Ленинграде и Москве, охватывало всю страну, преодолевая эти детские болезни; отпадала ненужная шелуха формальностей, и неудержимое стремление к деловой, настоящей дружбе, к творческому общению становилось потребностью. Складывались и организационные формы этой дружбы. Студенты выполняли дипломные проекты, подсказанные на заводах. На кафедрах появились необычные лекторы — лучшие разметчики, инструментальщики.
   — Это движение, — сказал Савин, — способствует не только подъему промышленности, но и развитию самой науки. Быстрее применяются на практике достижения ученых. Проверяется жизненность тех или иных исследований. Ясно, что в таких условиях трудно кое-кому разрабатывать тему вроде «Научные принципы организации сизифова труда», — Савин улыбнулся. — Трудно придется также и князькам, которые, захватив какую-то область науки, душат там все новое…
   «Это все так, — думал Андрей, — но надо больше доверять самим ученым. Тогда легче разделаться с рутиной. Тогда наши ученые сами справятся с тонковыми. Мы сможем избежать того, чтобы одна аракчеевщина в науке сменялась другой аракчеевщиной».
   — …Партийный долг каждого коммуниста, — доносилось с трибуны, — поддерживать все повое, прогрессивное, передовое…
   Сдвинув брови, Андрей кивнул головой, признавая эту обязанность, принимая и упрек, направленный к его совести.
   — …К сожалению, нередко самая творчески мыслящая часть работников производства и науки находится у нас в тени. Они скромные люди, речей не произносят и часто не умеют как следует отстоять себя, поэтому мы их порой не замечаем, а видим то, что на поверхности.
   Андрей с удовольствием присоединился к аплодисментам, глянул на Борисова, — тот уткнулся в блокнот, что-то жирно подчеркнул. Заметив взгляд Андрея, шепнул:
   — На поверхности плавает только дерьмо вроде Долгина, а таких, как Краснопевцев, мы не замечаем.
   Аплодируя, Андрей считал, что сказанное о творчески мыслящих людях, о поддержке относится к таким, как он и Борисов, а выходит, Борисов воспринял эти слова совсем иначе — как требование к себе самому. Андрей позавидовал в эти минуты рядовым инженерам и рабочим. Все их защищают и расхваливают. А ты — за все отвечай, а когда тебя критикуют, еще спасибо говори.
   Немало людей в зале повздыхали, перемигнулись. Андрей как бы почувствовал единомышленников.
   Докладчик заметил возбуждение, прокатившееся по рядам. Снизив голос, дружески усмехаясь, он сказал:
   — Правда, трудно требовать любви к критике… — Борисов толкнул Андрея локтем, оба они засмеялись, и все в зале понимающе усмехнулись. — Но коммунист, советский руководитель должен встречать критику мужественно и, главное, делать из нее правильные выводы.
   В перерыв Андрей встретил своих друзей по аспирантуре. Все вместе они шли по фойе, когда Андрея окликнули. Между колонн, возле бокового входа в зал, небольшая группа мужчин окружила секретаря горкома. Андрей увидел в этой группе Борисова и главного инженера. Борисов махал Андрею рукой, подзывая его, и, улыбаясь, что-то говорил Савину. Андрей почему-то покраснел и нахмурился.
   — Мы о вас сейчас говорили, — сказал Савин, как бы разъясняя, почему и Борисов, и он, и все остальные улыбаются. Андрей молчал, всем своим видом как бы спрашивая: «Вы меня звали, в чем дело?»
   Его серьезность выглядела неуместной, почти смешной. Даже Борисову, видимо, стало неудобно за Лобанова, но секретарь горкома нисколько не тяготился наступившим молчанием. Наоборот, он с интересом ждал, с едва заметной улыбкой разглядывая Андрея. Вблизи Савин выглядел старше. У него была та нездоровая полнота, которой страдают люди, вынужденные вести сидячую жизнь. Галстук у него был повязан неумело. «Видно, мучился вроде меня», — вдруг дружелюбно подумал Андрей.
   Савин словно дождался чего-то, тряхнул головой, откинув волосы со лба, и спросил Андрея, помогает ли ему какой-нибудь научно-исследовательский институт в работе над прибором. У Андрея было такое впечатление, что разговор начался сразу с середины.
   — Значит, Григорьев помогает и моряки — это хорошо, но, может быть, найдутся и другие заинтересованные организации? Например, телефонисты, связисты, — привлечь бы всех.
   — Кто же будет согласовывать их действия? — спросил Андрей. — Каждого занимают свои, ведомственные интересы.
   — Ведомственные интересы — страшная болезнь, — подтвердил Савин. — Даже министры не всегда могут устоять перед ней. Скажите, а вы опубликовали где-нибудь описание вашего прибора?
   Андрей кратко рассказал о неудачах со своей статьей.
   — Любопытный прием, — весело сказал Савин. — Отрицают но вое под флагом критики и отрицают критику под флагом борьбы за новое. Неоконсерватизм. Все ж вы зря отступились. Напечатанная статья — это сотни новых сторонников вашего прибора. Тут стоит побороться.
   — Мне и так хватает этой борьбы.
   Савин подвигал бровями, но промолчал, как видно не желая в присутствии главного инженера расспрашивать Лобанова, с кем же ему приходится бороться.
   Андрей колебался: назвать фамилии Потапенко, Долгина, Тонкова неудобно, — получится вроде жалобы. Словно поняв его затруднение, Савин спросил, не жалеет ли он, что после защиты пошел работать на производство.
   — Нисколько, — чистосердечно ответил Андрей, забыв, что еще сегодня утром он проклинал тот день, когда решил покинуть Одинцова.
   Савин назвал фамилии Костинова и Федорищева. Они теперь академики, но не порывают со своими заводами. Ведь по сути дела завод сделал их крупными учеными. Костиков тоже молодым ученым ушел из института на электромеханический завод.
   — Мне кажется, что производственник, связанный с наукой и сам что-нибудь кумекающий, менее подвержен этой самой ведомственной болезни.
   Вот ведь откуда вынырнул! По характеру вопросов Андрей чувствовал, что собеседника его интересует не только судьба прибора, но возможность найти в этой судьбе и судьбе самого Лобанова материал для каких-то более общих выводов.
   Зато Андрея волновали свои заботы. Было бы не по-хозяйски упустить такую счастливую случайность и никак не использовать разговор с секретарем горкома. Во-первых, попросить нажать на Опытный завод, чтобы тот принял заказ от лаборатории. Во-вторых, насчет статьи. Савин прав: публикация статьи и есть то решающее звено…
   Некоторое время они тянули разговор каждый в свою сторону.
   — Все же ведомственные интересы пересилили и вас, человека науки, — засмеялся Савин.
   Андрей отшутился:
   — Вам хорошо, у вас должность межведомственная.
   — А мне нравится ваша должность. — Савин выжидающе посмотрел на Андрея, и тот почувствовал, что сейчас разговор уйдет туда, куда хочется Савину.
   Надо было проглотить упрек насчет ведомственных интересов и добиться ответа на свои просьбы, а не оправдываться. Теперь его потянуло спросить, почему Савину нравится должность начальника лаборатории.
   — А потому, что вы как полпред науки. Вы защищаете ее интересы.
   — Нет, полпред — лицо неприкосновенное. А я… — Андрей махнул рукой, и все заулыбались.
   Секретарь горкома любил схватиться в остром споре. Он не уважал людей, которые с ним быстро соглашались. По всей видимости, этот Лобанов — достойный противник. Правда, резковат, зато мысли у него свои, свежие. Посидеть бы с ним за кружкой пива… И секретарь горкома подумал, что вот ему приходится общаться с сотнями разных людей, но все эти кабинетные разговоры не то, подумал о том, что среди его друзей нет никого из среды молодых ученых, а ведь это своеобразный народ… Пожалуй, стоит его поддержать, деловито прикинул он, возвращаясь к мыслям о Лобанове. Чутье подсказывало ему, что приход Лобанова на производство — пример многозначительный, воскрешающий хорошие традиции в науке, и следует посмотреть, как это все получается в сегодняшних условиях. С другой стороны, судя по всему, Лобанов парень сильный, волевой, такой и без опеки добьется своего. Наоборот, будет полезно, если подерется кое с кем, переворошит старые порядки у энергетиков.
   И то и другое соображение уравновешивали друг друга. Решило чувство, с которым Савин постоянно боролся и которое в подобных затруднительных случаях брало верх, — чувство личной симпатии.
   — Чем горком может помочь вам? — неожиданно спросил Савин. Андрей даже растерялся. Дмитрий Алексеевич переступил с ноги на ногу: догадается или нет — попросить насчет штатов?..
   …Впоследствии Андрей никогда не мог понять, какая сила заставила его в эту минуту оглянуться: мимо них, в толпе гуляющих, под руку с какой-то женщиной шла Марина.
   Она не видела Андрея. Огни всех люстр отражались в ее раскосых влажных глазах. Тонкий ровный румянец проступал на смуглых щеках.
   Андрей подался вперед, вытянул шею, не в силах оторвать взгляда от нее. Чьи-то плечи заслонили ее плечи, чья-то голова надвинулась на ее профиль, Андрей наклонился вправо, влево: еще секунда, другая — и она затеряется в толпе. Словно издалека к нему доносилось:
   — Как вы считаете, поможет вам открытая дискуссия? Ваш доклад, и затем бой! По всем правилам! А?
   — Дискуссия, — повторил Андрей, поворачивая голову вслед Марине. — Да, как же…
   Савин досадливо обернулся по направлению его взгляда и ничего не увидел, кроме текущей мимо густой вереницы людей.
   — Такое обсуждение позволит выявить расстановку сил, — громче продолжал Савин.
   Толпа уносила Марину все дальше, облачко ее медных волос затерялось среди чужих спин и затылков, сейчас и оно исчезнет. Андрей быстро, виновато посмотрел в глаза Савину: