Страница:
оба молодых компаньона были уже женаты.
Кроме основного их товара, табака (которым виргинские плантаторы
расплачивались за все приобретаемые ими у фирмы ремесленные изделия),
компаньоны торговали также пшеницей, сеном, маисом, кукурузной мукой,
крупами, чаем, кофе, тканями, всякого рода одеждой, винами и крепкими
напитками. Помимо этого, они продавали все необходимое для рабов, фрахтовали
корабли и ввозили надгробные камни, снабжали плантаторов
сельскохозяйственными орудиями, гвоздями, скобяными изделиями и иной
утварью, перепродавали купленных у мелких фермеров свиней и лошадей. Не
гнушались они и работорговлей, скупая на плантациях старых рабов, которых
сдавали внаем владельцам угольных шахт, где несчастные работали до самой
смерти. Еще они ссужали деньги под проценты и время от времени занимались
куплей-продажей недвижимости. Ко всему прочему оба имели небольшие
плантации, также приносившие кое-какой доход. Жили и тот и другой на
шотландский манер, бережливо и без излишеств, греша порой известной
грубостью нравов. Однако ни в замкнутости, ни в скупости упрекнуть их никто
не мог.
Несмотря на значительный объем осуществляемых фирмой торговых операций,
состояние дел Джона Аллана в декабре 1811 года было таково, что он изрядно
поразмыслил, прежде чем согласился принять в семью еще одного постоянного
члена. Когда после смерти Элизабет По Фрэнсис Аллан привела домой маленького
Эдгара, муж, разумеется, счел это естественным, но скоропреходящим порывом
отзывчивой женской души. Однако по мере того как шли дни и недели и вопрос о
том, что делать с двумя сиротами, все настоятельнее требовал от семейства
Алланов и Макензи какогото решения, становилось ясно, что очаровательный
мальчик всецело завладел сердцем миссис Аллан и что расстаться с ребенком
выше ее сил.
Иначе обстояло дело с ее мужем. Он нашел в себе достаточно доброты,
чтобы охотно поддержать благородный порыв жены, воспротивиться которому мог
лишь последний из негодяев, однако сделать объект ее благотворительных
устремлений своим законным сыном и наследником со всеми вытекающими отсюда
последствиями означало нечто совершенно другое. Мало кто из людей, способных
представить себя перед лицом подобной проблемы, решится утверждать, что
колебания Джона Аллана были безосновательны. Сам выросший в сиротстве, он не
мог не испытывать сострадания к славному мальчугану, так забавно
разъезжавшему по дому на деревянной лошадке или доверчиво забиравшемуся к
нему на колени. Но нельзя было поручиться, что со временем у них с женой не
появятся собственные дети - ей было только двадцать семь лет, а ему -
тридцать один, - и он опасался, что родным его детям придется поровну
делиться всем с приемышем. Была и другая причина, не позволявшая ему
согласиться на немедленное усыновление Эдгара По, причина, о которой он не
сказал, да и не мог сказать жене: у него уже было двое детей - дочь и сын -
от двух живших в Ричмонде женщин, которых он не оставлял своей помощью.
Однако вскоре произошли важные события, и в итоге ставшее уже очевидным
желание его жены оставить Эдгара в семье было неожиданно подкреплено
авторитетом общественного мнения. Это была одна из тех страшных трагедий,
что объединяют сердца людей в стремлении прийти на помощь ближнему, и
случившееся побудило Джона Аллана принять решение, которого добивалась от
него жена. 26 декабря, спустя всего лишь две недели после смерти Элизабет
По, во время представления в переполненном Ричмондском театре, где она так
часто играла, вспыхнул пожар, возникший от упавшей на декорации горящей
свечи. Пламя его опалило память целого поколения. В огне погибло семьдесят
три человека, в их числе губернатор штата Виргиния.
Ужасы той первой после рождества ночи, огласившейся душераздирающими
воплями горящих заживо людей, героизм и самопожертвование бросившихся на
помощь смельчаков, среди которых выделялся могущий чернокожий кузнец,
вынесший из огня нескольких детей, глубоко потрясли всю тогдашнюю Америку.
Ни Джона Аллана, ни его домочадцев, когда произошел пожар, в городе не
было. Сам он, взяв с собой жену и Эдгара, накануне отправился посмотреть,
как идут дела на его плантации. Г-жа Валентайн поехала навестить каких-то
деревенских родственников. О случившемся несчастье они узнали лишь по
возвращении в Ричмонд. У Джона Аллана были все основания поздравить себя со
счастливым избавлением. Возблагодарив провидение, он решил, что не лишним
будет заручиться милостью небес и на будущее, сделав какое-нибудь доброе
дело. В те дни благотворительностью занимался весь Ричмонд. Многие брали на
воспитание сразу по нескольку сирот, и царившие в тот момент общественные
настроения предопределили судьбу детей Элизабет По: они остались там, куда
их взяли сразу после смерти матери, - Эдгар у Джона Аллана, а Розали в семье
Уильяма Макензи.
Что касается Эдгара, то здесь дело, бесспорно, решила настойчивость
Фрэнсис Аллан. На это указывают и свидетельства хорошо знавших ее людей, и
то обстоятельство, что, одержимая желанием оставить мальчика у себя и
исправить тем самым несправедливость лишившей ее радостей материнства
природы, она даже не ответила на тревожное письмо живших в Балтиморе деда и
бабки Эдгара по отцовской линии, умолявших сообщить им о судьбе маленького
внука.
Подобно другим детям, маленький Эдгар не избежал бед и напастей,
причиняющих бесконечные беспокойства родителям: мальчик был довольно слаб
здоровьем, и Фрэнсис Аллан вскоре пришлось сполна изведать, сколь нелегки
материнские заботы. Первым выпавшим на ее долю испытанием был круп,
уложивший Эдгара в постель на целую неделю в мае 1812 года. Не миновало оно
и приемного отца - ему пришлось оплатить представленный доктором счет.
Г-н Аллан был в это время в весьма затруднительных обстоятельствах.
Один из зафрахтованных им кораблей был задержан таможенными властями в
Норфолке, и когда вечерами купец сидел у камина, тщательно обдумывая
"ходатайство об отпущении", которым намеревался разжалобить федеральный суд,
им порою завладевали мысли о будущем маленького сироты, чьи босые ножки
весело шлепали по полу в спальне наверху, где его укладывали в постель "ма"
и "тетя Нэнси". Временами смягчалось сердце и у Джона Аллана; с годами он
полюбил мальчика и стал гордиться им, как собственным сыном. Именно поэтому
разочарование, постигшее его затем в этих чувствах, так ожесточило его
гордую душу. Он не смог простить юноше, которого когда-то обласкал и
приблизил, неповиновения своей воле.
Торговец Аллан не сомневался, что все в этом ми
ре, даже отцовская привязанность, имеет свою цену. Цену эту поэт Эдгар
По счел, однако, слишком дорогой, ибо взамен от него требовали признать
чужую власть над его сердцем и разумом.
Но пока что в руках милосердной леди и ее мужа мальчик был точно
податливая глина, из которой им предстояло, приложив немало труда, вылепить
великого и несчастного человека.
Разумеется, Фрэнсис Аллан хотела, чтобы Эдгар был усыновлен официально,
с соблюдением всех юридических формальностей, однако муж ее продолжал
упорствовать. На первый взгляд отказ усыновить ребенка, фактически уже
ставшего членом его семьи, мог показаться странным чудачеством, но, как мы
уже убедились, у Джона Аллана имелись немаловажные причины противиться этому
решению, которое связало бы его пожизненными обязательствами, или по меньшей
мере всячески его оттягивать.
Кто знает, уступи Джон Аллан просьбам жены, и судьба Эдгара По,
возможно, сложилась бы совсем иначе. Быть может, не возникло бы тогда
преследовавшее его многие годы чувство, что он ест чужой хлеб (о чем ему не
раз напоминали), что живет лишь милостью своих благодетелей, - то ощущение
собственной неполноценности, которое породило в нем почти болезненную
гордость, сделавшуюся со временем одной из главных черт его характера.
Жизнь, однако, распорядилась по-своему, лишив Эдгара успокоительной
уверенности в нерасторжимости самых тесных из связывающих людей уз, ибо
существование их, как он обнаружил с течением лет, зиждилось на ненадежном
фундаменте благотворительности. Вера в незыблемость домашнего очага и
прочность родительской любви является краеугольным камнем, лежащим в основе
любой целостной личности. Разрушить или расшатать его значит обречь душу на
вечную тревогу и смятение, ибо все здание жизни кажется ей тогда возведенным
на предательских зыбучих песках.
Мальчик, возможно, ощущал, что даже ласки, которыми осыпала его
приемная мать, на самом деле предназначались не ему, а ее собственному, так
и не родившемуся ребенку. Ведь несмотря на огромную привязанность миссис
Аллан к сироте Эдгару, матерью ему она все-таки не была. И если сам он этого
не почувствовал, то Джон Аллан, как достоверно известно, сделал все, чтобы
открыть ему глаза на суровую правду.
Ребенком Эдгар предпочитал общество девочек своего возраста, и в школе
(обучение тогда было раздельное) на первых порах чувствовал себя одиноким и
несчастным. Болел он нечасто, однако отличался хрупким сложением, что давало
приемной матери лишний повод баловать его, ибо мальчик был на удивление умен
и хорош собой и вскоре сделался всеобщим любимцем не только в доме, но и
среди многочисленных знакомых. В раннем детстве он испытывал невинную, но
страстную привязанность к Кэтрин Элизабет Пуатьо, очаровательной маленькой
крестнице Фрэнсис Аллан, часто бывавшей у них в гостях. Миссис Аллан
доставляло большое удовольствие брать Эдгара с собой, когда она отправлялась
навестить кого-нибудь из друзей или родственников, В таких случаях она
наряжала его в красивую вельветовую курточку, свободные нанковые или
шелковые штанишки и красное бархатное кепи с золотой кисточкой, из-под
которого ниспадали длинные темные кудри на манер парика елизаветинского
вельможи. Сидя на широком диване и болтая ножками в маленьких с блестящими
пряжками башмачках, он с серьезным видом взирал на собравшихся в гостиной
дам в изящных туалетах, с вплетенными по тогдашней моде в волосы лентами,
обсуждавших за чаем последние известия о войне с Англией.
Иногда, чтобы позабавить общество, Эдгара ставили на стул с высокой
спинкой и просили рассказать какой-нибудь детский стишок. Выступления эти,
как говорят, неизменно вызывали восторг и умиление присутствующих. Даже Джон
Аллан не остался равнодушен к юному таланту, и после семейных обедов, когда
убирали скатерть, Эдгар, скинув туфли, взбирался на стол, чтобы станцевать
недавно разученный в школе танец, или, стоя посреди зала, с мальчишеским
пылом декламировал перед гостями "Песнь последнего менестреля". В награду за
представление ему обычно наливали маленький стаканчик сладкого,
разбавленного водой вина, который он выпивал за здоровье собравшихся.
Некоторые из самых ранних и дорогих сердцу По воспоминаний связаны с
церковью Поминовения усопших, воздвигнутой на месте сгоревшего Ричмондского
театра в знак скорби о жертвах пожара. И Джон Аллан, и Чарльз Эллис приняли
участие в подписке на ее строительство, причем последний внес вдвое большую
сумму, чем его компаньон, и оба впоследствии сделались ее прихожанами,
стремясь повысить "общественный престиж" фирмы.
Новый храм был весьма внушительных размеров, с памятником погибшим в
огне горожанам у входа, довольно наивными фресками на потолке, изображавшими
небесные чертоги, табличками с десятью заповедями по стенам и выведенным
золотом прямо над алтарем текстом молитвы "Внемли, о боже". Последним
школьники часто пользовались как упражнением по правописанию, и некая дама
вспоминает, как совсем еще девочкой видела Эдгара По, "большеглазого
мальчика с кудрявыми волосами", пожирающего глазами священные строки.
Здесь По впервые встретил друга детства Эбенезера Берлинга, о котором
еще пойдет речь ниже, познакомился со Святым писанием и церковными службами,
и хотя, как рассказывают, особого интереса к предметам душеспасительным он
не выказывал, его часто видели в церкви в обществе отличавшейся крайней
набожностью миссис Аллан. От приемного отца, тяготевшего скорее к идеям
энциклопедистов и просветителей, он воспринял взгляды, сделавшие его одним
из первых в Америке поэтов, который не нашел в мироздании места чудотворному
божеству и всерьез заинтересовался развитием научных знаний.
В числе многих посещавших дом людей был кузен миссис Аллан, Эдвард
Валентайн, души не чаявший в Эдгаре. Этот молодой человек, слывший большим
мастером на всякого рода розыгрыши и плутовские проделки, научил мальчика
нескольким забавным трюкам. Один из них, древний как мир, заключался в том,
чтобы незаметно выхватить стул из-под садящегося на него человека. К
несчастью, эту новую для него шутку Эдгар сыграл с одной величавой,
преисполненной чувства собственного достоинства дамой, за что был отведен
Джоном Алланом в спальню, где его дерзость была наказана старомодным, но
весьма действенным способом. Спустя несколько минут туда со слезами на
глазах поспешила миссис Аллан, чтобы утешить своего обиженного любимца.
В противовес излишне снисходительной жене мистер Аллан со свойственной
ему добросовестностью воспитывал мальчика в более суровом духе, отвечавшем
его представлениям о правильной педагогической методе. Поэтому, когда
ребенок "вел себя хорошо", его поощряли, однако любое проявление своеволия
или непослушания каралось обычным для тех времен наказанием, которому, как
говорят, его подвергали по различным поводам и с чрезмерной жестокостью. Обе
женщины и даже жившие в доме слуги старались при малейшей возможности
уберечь его от этих экзекуций.
Систематическим образованием Эдгара занялись очень рано. Пяти лет, еще
совсем ребенком, его отдали в школу, где он быстро начал делать успехи.
Первые его наставники самым лестным образом отзывались о его
любознательности и прилежании. Он проявлял неподдельный интерес к занятиям и
своим менее усидчивым сверстникам, которых нелегко было застать за книгой,
казался, наверное, загадкой природы.
Детские годы выросшего на рабовладельческом Юге По были также отмечены
знакомством с жизнью и бытом американских негров, чей фольклор - причудливые
и страшные сказки, тоскливые песни, самозабвенные, пронизанные ритмом пляски
- оставил глубокий след в воображении мальчика.
Как и к другим детям из хороших виргинских семей, к нему была
приставлена нянька-негритянка, которая оставалась в доме вплоть до отъезда
Алланов в Англию в 1815 году. Красочный и диковинный мир чернокожих рабов
был чаще всего скрыт от ослепленных собственным превосходством белых хозяев;
взрослым представителям господствующей расы редко удавалось проникнуть в их
"темные тайны", приобщиться к их расцвеченному колдовскими фантазиями
восприятию действительности. Иное дело дети - к ним относятся по-особому, и
для всеобщего любимца Эдгара, должно быть, всегда находилось место у очага
на кухне в ричмондском доме, где по вечерам собирались все слуги, или в
какой-нибудь хижине на плантации, куда он часто ездил с Джоном Алланом.
Еще одним обильным источником впечатлений для юного По были
нескончаемые истории о морских путешествиях, которые рассказывали часто
бывавшие у Алланов капитаны, торговцы и искатели приключений, чтобы
отблагодарить хозяев за вкусный обед и приятную беседу. Многое в написанных
им позднее морских рассказах, вероятно, навеяно услышанным в те долгие
вечера у камина.
Однажды летом, когда Эдгару было лет шесть, Алланы отправились
навестить своих родственников Валентайнов, живших в Стонтоне. Небезызвестный
уже Эдвард Валентайн любил совершать вместе с Эдгаром долгие прогулки
верхом, усадив мальчика в седло позади себя. Впоследствии он рассказывал,
что как-то раз, возвращаясь домой с деревенской почты, где Эдгар изумил
поселян своей ранней ученостью, прочитав вслух последние новости из газеты,
они проезжали мимо какойто дощатой лачуги, рядом с которой виднелось
несколько могильных холмиков. Внезапно Эдгар весь затрепетал, объятый таким
паническим ужасом, что Валентайн вынужден был пересадить его вперед, чтобы
как-то успокоить, однако тот продолжал выкрикивать испуганным голоском: "Они
догонят нас и утянут меня в могилу!" Когда его стали позднее расспрашивать,
он признался, что его "нянька" имела обыкновение брать его с собой по
вечерам туда, где собирались остальные слуги, из чьих уст он и слышал
страшные кладбищенские истории о встающих из могил покойниках и жутких
привидениях.
Вскоре, однако, Эдгару пришлось на время расстаться с родиной, чтобы
увидеть другой, быть может, более сложный и цивилизованный мир, именуемый
Старым Светом. В 1815 году был заключен положивший конец войне Гентский
договор, и Джон Аллан решил предпринять вместе с семьей долго
откладывавшееся путешествие в Англию и Шотландию.
Весна 1815 года прошла в приготовлениях к поездке и сборах, в которых
принимала участие вся семья, и в первую очередь, конечно же, Эдгар,
проявлявший живейший интерес к предстоящему путешествию. Увы, его пришлось
еще раз отсрочить, чтобы дать возможность поправиться случайно повредившей
ногу Фрэнсис Аллан. Из воспоминаний некоего д-ра Эмблера мы узнаем, что как
раз в это время чуть ли не каждый день он ходил купаться на реку вместе с
маленьким
Эдгаром, который показался ему ребенком весьма хрупкого телосложения и
робкого нрава, относящимся к воде с некоторой опаской. Такое описание
внешности мальчика подтверждается другими источниками. Что касается боязни
воды, то ее он преодолел с годами, сделавшись превосходным пловцом.
Следующие пять лет ему предстояло провести в туманной Шотландии, столь
непохожей своими дождями и снегопадами на обласканную солнцем Виргинию.
Суровый климат и столь же суровые, порою даже жестокие обычаи, царившие в
английских школах, оказали огромное влияние на его дальнейшее духовное и
физическое развитие.
Чуть ли не в каждом письме, которое Джон Аллан получал от своих
шотландских родственников на протяжении нескольких предшествующих лет, его
вместе с женой настойчиво приглашали вновь посетить места, где прошла его
юность. В 1811 году, находясь по делам в Лиссабоне, он совсем было решил
заехать в Англию по пути домой, однако начавшаяся война расстроила эти планы
и препятствовала их осуществлению в течение долгого времени. И вот теперь
желания его близких и его собственные были, наконец, готовы исполниться.
Помимо стремления упрочить родственные узы, Джоном Алланом руководили и
крайне важные деловые соображения. Нарушение торговли между Англией и
Америкой нанесло серьезный ущерб интересам поставщиков виргинского табака.
Счета за несколько крупных партий товара, отправленных незадолго до начала
войны, до сих пор не были оплачены, и о получении причитавшихся сумм
следовало позаботиться в первую очередь, равно как и о скорейшем
восстановлении связей с рядом торговых домов в Англии, где цены на табак
были необычайно высоки в связи с прекращением поставок, однако могли резко
упасть в ближайшее время по мере насыщения рынка из огромного
нераспроданного запаса, скопившегося в Америке. Таковы были обстоятельства,
требовавшие присутствия в Англии одного из владельцев фирмы, и миссию эту,
имевшую целью основание заграничного филиала, взял на себя младший
компаньон, сумевший таким образом соединить личные интересы с деловыми.
К радости, с какой Джон Аллан ожидал теперь уже скорой встречи с
родными, местами и отчим домом, примешивалась и немалая доля гордости.
Прошло много лет с тех пор, как зеленым юнцом, без гроша в кармане он
покинул Шотландию и отправился искать счастья в страну, где оно в те времена
охотно улыбалось многим. И хотя золото там не валялось, как думали
некоторые, прямо под ногами, некогда нищий сирота возвращался на родину
обеспеченным, немало добившимся в жизни человеком, в сопровождении красавицы
жены и очаровательного мальчика, своего воспитанника, которым у него также
были все основания гордиться.
Покидая Ричмонд, мистер Аллан продал с аукциона всю обстановку своего
дома и еще кое-какое имущество, снял со счета собственной фирмы 335 фунтов
10 шиллингов 6 пенсов и заблаговременно позаботился о том, чтобы оставшиеся
после распродажи вещи были в целости и сохранности доставлены на бросивший
якорь в устье реки Джеймс двухмачтовый бриг "Лотар", на борту которого он,
его жена, мисс Валентайн и Эдгар 17 июня 1815 года отплыли к берегам Англии.
Из этих приготовлений видно, что Аллан не рассчитывал скоро возвратиться в
Америку.
Они прибыли в Ливерпуль 28 июля, и на следующий день мистер Аллан пишет
своему компаньону Эллису: "Дамы очень страдали от морской болезни... Эдгар
тоже, но не так сильно и скоро оправился". В Ливерпуле у Джона Аллана были
кое-какие дела с фирмой "Эворт Майерс и Кь", однако надолго он там не
задержался и поспешил на север, в Шотландию, где жила вся его родня.
Ирвин, в графстве Эршир, где поселились Алланы, - красивый портовый
городок на берегу реки того же названия, через которую был построен
живописный каменный мост, - находился в самом сердце воспетого Бернсом края.
Эдгар часами наблюдал, стоя на мосту, за поднимающимися вверх по реке или
уходящими в море кораблями. Иногда он отправлялся вместе с другими
мальчиками в экскурсии на противоположный берег реки к деревушкам Сигейт и
Стоункасл, поблизости от которых лежали руины старинного замка. Скоро,
правда, у него не стало времени на такие прогулки - в конце лета его
определили в местную школу, весьма солидное заведение, открытое за несколько
сот лет до приезда Алланов.
Окрестности прямо-таки кишели родичами Джона Аллана. В самом Ирвине
жили три его сестры: Элиза, Мери и Джейн и множество каких-то дальних
родственников. Еще одна сестра с мужем и целый выводок кузенов и кузин
обретались в Килманроке, в нескольких милях от Ирвина. Люди это были
приятные и веселые, и даже временами унылая и неприветливая шотландская
погода не омрачила долгожданной семейной встречи. Эдгару и мисс Валентайн
были рады не меньше, чем самим Алланам - в Шотландии свято чтут любые, пусть
даже самые отдаленные родственные связи, и эти двое тотчас оказались в
волшебном кругу радушия и внимания. В Килманроке Эдгар не мог не услышать о
Роберте Бернсе - его стихи и песни в ту пору были у всех на устах; рядом, в
Гриноке, похоронена и его "малютка Мэри". Здесь он впервые увидел долгие
северные сумерки и мрачные багровомглистые закаты в те часы, когда на
Виргинию уже опускается ночная тьма. Даже южнее, в Англии, в июле темнеет
лишь к десяти вечера, и позднее По восхищался этой смутной игрой света и
тени в долинах, где
...солнца луч
В душных травах целый день
Нежил сладостную лень(1). ----------(1) Перевод Г. Кружкова.
Приблизительно в тридцати милях к югу от Ирвина и Килманрока, в краю
чудесных парков и прозрачных озер, раскинулось обширное имение,
принадлежавшее другому родственному семейству, Гэльтам, которых также
посетили Алланы. Немного погостив там, они отправились в Гринок, а оттуда -
в Глазго и Эдинбург, где у Джона Аллана, привыкшего совмещать приятное с
полезным, были кое-какие дела.
Первоначально мистер Аллан намеревался оставить Эдгара в школе в Ирвине
на все время этого увеселительного путешествия и последующего пребывания
семьи в Лондоне, однако и его жена, и мисс Валентайн при поддержке самого
Эдгара самым энергичным образом тому воспротивились, и поэтому было решено
разрешить мальчику совершить вместе со всеми "большое турне" по Шотландии и
возвратиться с женщинами в Лондон при условии, что затем он отправится в
Ирвин, где будет учиться в одной школе с Джеймсом Гэльтом. Этот первый
семейный спор, происшедший из-за приемного сына, весьма показателен, ибо из
него совершенно ясно, что главной защитницей интересов Эдгара была
по-прежнему миссис Аллан, в то время как муж ее уже тогда стремился
избавиться от дальнейших хлопот, отправив воспитанника в другой город -
уловка, к которой он еще прибегнет позднее, когда в его доме наступит разлад
по причинам, куда более серьезным.
Осенью семья возвратилась в Англию, остановившись по пути в Ньюкасле и
Шеффилде, и 7 октября 1815 года прибыла в Лондон. Им не сразу удалось найти
подходящее жилье, и на первое время они остановились в гостинице "Блейкс",
откуда 10 октября Джон Аллан написал Чарльзу Эллису, сообщая, что тремя
днями раньше они приехали из Глазго в Лондон и что впечатления их от
путешествия по Шотландии "в высшей степени благоприятны во всех отношениях".
Вскоре им удалось найти вполне приличную квартиру на Рассел-сквер, и в своем
очередном послании, датированном 15 октября 1815 года, Джон Аллан пишет, что
сидит "у весело горящего камелька в уютной маленькой гостиной, в то время
как Фрэнсис и Нэнси заняты шитьем, а Эдгар читает какую-то книжку". Уже в
семь лет Эдгар, наверное, довольно много читал.
Несколько позднее, приблизительно в конце 1815 года, Эдгар возвращается
в Ирвин, где снова начинает посещать школу вместе с Джеймсом Гэльтом. Этот
Кроме основного их товара, табака (которым виргинские плантаторы
расплачивались за все приобретаемые ими у фирмы ремесленные изделия),
компаньоны торговали также пшеницей, сеном, маисом, кукурузной мукой,
крупами, чаем, кофе, тканями, всякого рода одеждой, винами и крепкими
напитками. Помимо этого, они продавали все необходимое для рабов, фрахтовали
корабли и ввозили надгробные камни, снабжали плантаторов
сельскохозяйственными орудиями, гвоздями, скобяными изделиями и иной
утварью, перепродавали купленных у мелких фермеров свиней и лошадей. Не
гнушались они и работорговлей, скупая на плантациях старых рабов, которых
сдавали внаем владельцам угольных шахт, где несчастные работали до самой
смерти. Еще они ссужали деньги под проценты и время от времени занимались
куплей-продажей недвижимости. Ко всему прочему оба имели небольшие
плантации, также приносившие кое-какой доход. Жили и тот и другой на
шотландский манер, бережливо и без излишеств, греша порой известной
грубостью нравов. Однако ни в замкнутости, ни в скупости упрекнуть их никто
не мог.
Несмотря на значительный объем осуществляемых фирмой торговых операций,
состояние дел Джона Аллана в декабре 1811 года было таково, что он изрядно
поразмыслил, прежде чем согласился принять в семью еще одного постоянного
члена. Когда после смерти Элизабет По Фрэнсис Аллан привела домой маленького
Эдгара, муж, разумеется, счел это естественным, но скоропреходящим порывом
отзывчивой женской души. Однако по мере того как шли дни и недели и вопрос о
том, что делать с двумя сиротами, все настоятельнее требовал от семейства
Алланов и Макензи какогото решения, становилось ясно, что очаровательный
мальчик всецело завладел сердцем миссис Аллан и что расстаться с ребенком
выше ее сил.
Иначе обстояло дело с ее мужем. Он нашел в себе достаточно доброты,
чтобы охотно поддержать благородный порыв жены, воспротивиться которому мог
лишь последний из негодяев, однако сделать объект ее благотворительных
устремлений своим законным сыном и наследником со всеми вытекающими отсюда
последствиями означало нечто совершенно другое. Мало кто из людей, способных
представить себя перед лицом подобной проблемы, решится утверждать, что
колебания Джона Аллана были безосновательны. Сам выросший в сиротстве, он не
мог не испытывать сострадания к славному мальчугану, так забавно
разъезжавшему по дому на деревянной лошадке или доверчиво забиравшемуся к
нему на колени. Но нельзя было поручиться, что со временем у них с женой не
появятся собственные дети - ей было только двадцать семь лет, а ему -
тридцать один, - и он опасался, что родным его детям придется поровну
делиться всем с приемышем. Была и другая причина, не позволявшая ему
согласиться на немедленное усыновление Эдгара По, причина, о которой он не
сказал, да и не мог сказать жене: у него уже было двое детей - дочь и сын -
от двух живших в Ричмонде женщин, которых он не оставлял своей помощью.
Однако вскоре произошли важные события, и в итоге ставшее уже очевидным
желание его жены оставить Эдгара в семье было неожиданно подкреплено
авторитетом общественного мнения. Это была одна из тех страшных трагедий,
что объединяют сердца людей в стремлении прийти на помощь ближнему, и
случившееся побудило Джона Аллана принять решение, которого добивалась от
него жена. 26 декабря, спустя всего лишь две недели после смерти Элизабет
По, во время представления в переполненном Ричмондском театре, где она так
часто играла, вспыхнул пожар, возникший от упавшей на декорации горящей
свечи. Пламя его опалило память целого поколения. В огне погибло семьдесят
три человека, в их числе губернатор штата Виргиния.
Ужасы той первой после рождества ночи, огласившейся душераздирающими
воплями горящих заживо людей, героизм и самопожертвование бросившихся на
помощь смельчаков, среди которых выделялся могущий чернокожий кузнец,
вынесший из огня нескольких детей, глубоко потрясли всю тогдашнюю Америку.
Ни Джона Аллана, ни его домочадцев, когда произошел пожар, в городе не
было. Сам он, взяв с собой жену и Эдгара, накануне отправился посмотреть,
как идут дела на его плантации. Г-жа Валентайн поехала навестить каких-то
деревенских родственников. О случившемся несчастье они узнали лишь по
возвращении в Ричмонд. У Джона Аллана были все основания поздравить себя со
счастливым избавлением. Возблагодарив провидение, он решил, что не лишним
будет заручиться милостью небес и на будущее, сделав какое-нибудь доброе
дело. В те дни благотворительностью занимался весь Ричмонд. Многие брали на
воспитание сразу по нескольку сирот, и царившие в тот момент общественные
настроения предопределили судьбу детей Элизабет По: они остались там, куда
их взяли сразу после смерти матери, - Эдгар у Джона Аллана, а Розали в семье
Уильяма Макензи.
Что касается Эдгара, то здесь дело, бесспорно, решила настойчивость
Фрэнсис Аллан. На это указывают и свидетельства хорошо знавших ее людей, и
то обстоятельство, что, одержимая желанием оставить мальчика у себя и
исправить тем самым несправедливость лишившей ее радостей материнства
природы, она даже не ответила на тревожное письмо живших в Балтиморе деда и
бабки Эдгара по отцовской линии, умолявших сообщить им о судьбе маленького
внука.
Подобно другим детям, маленький Эдгар не избежал бед и напастей,
причиняющих бесконечные беспокойства родителям: мальчик был довольно слаб
здоровьем, и Фрэнсис Аллан вскоре пришлось сполна изведать, сколь нелегки
материнские заботы. Первым выпавшим на ее долю испытанием был круп,
уложивший Эдгара в постель на целую неделю в мае 1812 года. Не миновало оно
и приемного отца - ему пришлось оплатить представленный доктором счет.
Г-н Аллан был в это время в весьма затруднительных обстоятельствах.
Один из зафрахтованных им кораблей был задержан таможенными властями в
Норфолке, и когда вечерами купец сидел у камина, тщательно обдумывая
"ходатайство об отпущении", которым намеревался разжалобить федеральный суд,
им порою завладевали мысли о будущем маленького сироты, чьи босые ножки
весело шлепали по полу в спальне наверху, где его укладывали в постель "ма"
и "тетя Нэнси". Временами смягчалось сердце и у Джона Аллана; с годами он
полюбил мальчика и стал гордиться им, как собственным сыном. Именно поэтому
разочарование, постигшее его затем в этих чувствах, так ожесточило его
гордую душу. Он не смог простить юноше, которого когда-то обласкал и
приблизил, неповиновения своей воле.
Торговец Аллан не сомневался, что все в этом ми
ре, даже отцовская привязанность, имеет свою цену. Цену эту поэт Эдгар
По счел, однако, слишком дорогой, ибо взамен от него требовали признать
чужую власть над его сердцем и разумом.
Но пока что в руках милосердной леди и ее мужа мальчик был точно
податливая глина, из которой им предстояло, приложив немало труда, вылепить
великого и несчастного человека.
Разумеется, Фрэнсис Аллан хотела, чтобы Эдгар был усыновлен официально,
с соблюдением всех юридических формальностей, однако муж ее продолжал
упорствовать. На первый взгляд отказ усыновить ребенка, фактически уже
ставшего членом его семьи, мог показаться странным чудачеством, но, как мы
уже убедились, у Джона Аллана имелись немаловажные причины противиться этому
решению, которое связало бы его пожизненными обязательствами, или по меньшей
мере всячески его оттягивать.
Кто знает, уступи Джон Аллан просьбам жены, и судьба Эдгара По,
возможно, сложилась бы совсем иначе. Быть может, не возникло бы тогда
преследовавшее его многие годы чувство, что он ест чужой хлеб (о чем ему не
раз напоминали), что живет лишь милостью своих благодетелей, - то ощущение
собственной неполноценности, которое породило в нем почти болезненную
гордость, сделавшуюся со временем одной из главных черт его характера.
Жизнь, однако, распорядилась по-своему, лишив Эдгара успокоительной
уверенности в нерасторжимости самых тесных из связывающих людей уз, ибо
существование их, как он обнаружил с течением лет, зиждилось на ненадежном
фундаменте благотворительности. Вера в незыблемость домашнего очага и
прочность родительской любви является краеугольным камнем, лежащим в основе
любой целостной личности. Разрушить или расшатать его значит обречь душу на
вечную тревогу и смятение, ибо все здание жизни кажется ей тогда возведенным
на предательских зыбучих песках.
Мальчик, возможно, ощущал, что даже ласки, которыми осыпала его
приемная мать, на самом деле предназначались не ему, а ее собственному, так
и не родившемуся ребенку. Ведь несмотря на огромную привязанность миссис
Аллан к сироте Эдгару, матерью ему она все-таки не была. И если сам он этого
не почувствовал, то Джон Аллан, как достоверно известно, сделал все, чтобы
открыть ему глаза на суровую правду.
Ребенком Эдгар предпочитал общество девочек своего возраста, и в школе
(обучение тогда было раздельное) на первых порах чувствовал себя одиноким и
несчастным. Болел он нечасто, однако отличался хрупким сложением, что давало
приемной матери лишний повод баловать его, ибо мальчик был на удивление умен
и хорош собой и вскоре сделался всеобщим любимцем не только в доме, но и
среди многочисленных знакомых. В раннем детстве он испытывал невинную, но
страстную привязанность к Кэтрин Элизабет Пуатьо, очаровательной маленькой
крестнице Фрэнсис Аллан, часто бывавшей у них в гостях. Миссис Аллан
доставляло большое удовольствие брать Эдгара с собой, когда она отправлялась
навестить кого-нибудь из друзей или родственников, В таких случаях она
наряжала его в красивую вельветовую курточку, свободные нанковые или
шелковые штанишки и красное бархатное кепи с золотой кисточкой, из-под
которого ниспадали длинные темные кудри на манер парика елизаветинского
вельможи. Сидя на широком диване и болтая ножками в маленьких с блестящими
пряжками башмачках, он с серьезным видом взирал на собравшихся в гостиной
дам в изящных туалетах, с вплетенными по тогдашней моде в волосы лентами,
обсуждавших за чаем последние известия о войне с Англией.
Иногда, чтобы позабавить общество, Эдгара ставили на стул с высокой
спинкой и просили рассказать какой-нибудь детский стишок. Выступления эти,
как говорят, неизменно вызывали восторг и умиление присутствующих. Даже Джон
Аллан не остался равнодушен к юному таланту, и после семейных обедов, когда
убирали скатерть, Эдгар, скинув туфли, взбирался на стол, чтобы станцевать
недавно разученный в школе танец, или, стоя посреди зала, с мальчишеским
пылом декламировал перед гостями "Песнь последнего менестреля". В награду за
представление ему обычно наливали маленький стаканчик сладкого,
разбавленного водой вина, который он выпивал за здоровье собравшихся.
Некоторые из самых ранних и дорогих сердцу По воспоминаний связаны с
церковью Поминовения усопших, воздвигнутой на месте сгоревшего Ричмондского
театра в знак скорби о жертвах пожара. И Джон Аллан, и Чарльз Эллис приняли
участие в подписке на ее строительство, причем последний внес вдвое большую
сумму, чем его компаньон, и оба впоследствии сделались ее прихожанами,
стремясь повысить "общественный престиж" фирмы.
Новый храм был весьма внушительных размеров, с памятником погибшим в
огне горожанам у входа, довольно наивными фресками на потолке, изображавшими
небесные чертоги, табличками с десятью заповедями по стенам и выведенным
золотом прямо над алтарем текстом молитвы "Внемли, о боже". Последним
школьники часто пользовались как упражнением по правописанию, и некая дама
вспоминает, как совсем еще девочкой видела Эдгара По, "большеглазого
мальчика с кудрявыми волосами", пожирающего глазами священные строки.
Здесь По впервые встретил друга детства Эбенезера Берлинга, о котором
еще пойдет речь ниже, познакомился со Святым писанием и церковными службами,
и хотя, как рассказывают, особого интереса к предметам душеспасительным он
не выказывал, его часто видели в церкви в обществе отличавшейся крайней
набожностью миссис Аллан. От приемного отца, тяготевшего скорее к идеям
энциклопедистов и просветителей, он воспринял взгляды, сделавшие его одним
из первых в Америке поэтов, который не нашел в мироздании места чудотворному
божеству и всерьез заинтересовался развитием научных знаний.
В числе многих посещавших дом людей был кузен миссис Аллан, Эдвард
Валентайн, души не чаявший в Эдгаре. Этот молодой человек, слывший большим
мастером на всякого рода розыгрыши и плутовские проделки, научил мальчика
нескольким забавным трюкам. Один из них, древний как мир, заключался в том,
чтобы незаметно выхватить стул из-под садящегося на него человека. К
несчастью, эту новую для него шутку Эдгар сыграл с одной величавой,
преисполненной чувства собственного достоинства дамой, за что был отведен
Джоном Алланом в спальню, где его дерзость была наказана старомодным, но
весьма действенным способом. Спустя несколько минут туда со слезами на
глазах поспешила миссис Аллан, чтобы утешить своего обиженного любимца.
В противовес излишне снисходительной жене мистер Аллан со свойственной
ему добросовестностью воспитывал мальчика в более суровом духе, отвечавшем
его представлениям о правильной педагогической методе. Поэтому, когда
ребенок "вел себя хорошо", его поощряли, однако любое проявление своеволия
или непослушания каралось обычным для тех времен наказанием, которому, как
говорят, его подвергали по различным поводам и с чрезмерной жестокостью. Обе
женщины и даже жившие в доме слуги старались при малейшей возможности
уберечь его от этих экзекуций.
Систематическим образованием Эдгара занялись очень рано. Пяти лет, еще
совсем ребенком, его отдали в школу, где он быстро начал делать успехи.
Первые его наставники самым лестным образом отзывались о его
любознательности и прилежании. Он проявлял неподдельный интерес к занятиям и
своим менее усидчивым сверстникам, которых нелегко было застать за книгой,
казался, наверное, загадкой природы.
Детские годы выросшего на рабовладельческом Юге По были также отмечены
знакомством с жизнью и бытом американских негров, чей фольклор - причудливые
и страшные сказки, тоскливые песни, самозабвенные, пронизанные ритмом пляски
- оставил глубокий след в воображении мальчика.
Как и к другим детям из хороших виргинских семей, к нему была
приставлена нянька-негритянка, которая оставалась в доме вплоть до отъезда
Алланов в Англию в 1815 году. Красочный и диковинный мир чернокожих рабов
был чаще всего скрыт от ослепленных собственным превосходством белых хозяев;
взрослым представителям господствующей расы редко удавалось проникнуть в их
"темные тайны", приобщиться к их расцвеченному колдовскими фантазиями
восприятию действительности. Иное дело дети - к ним относятся по-особому, и
для всеобщего любимца Эдгара, должно быть, всегда находилось место у очага
на кухне в ричмондском доме, где по вечерам собирались все слуги, или в
какой-нибудь хижине на плантации, куда он часто ездил с Джоном Алланом.
Еще одним обильным источником впечатлений для юного По были
нескончаемые истории о морских путешествиях, которые рассказывали часто
бывавшие у Алланов капитаны, торговцы и искатели приключений, чтобы
отблагодарить хозяев за вкусный обед и приятную беседу. Многое в написанных
им позднее морских рассказах, вероятно, навеяно услышанным в те долгие
вечера у камина.
Однажды летом, когда Эдгару было лет шесть, Алланы отправились
навестить своих родственников Валентайнов, живших в Стонтоне. Небезызвестный
уже Эдвард Валентайн любил совершать вместе с Эдгаром долгие прогулки
верхом, усадив мальчика в седло позади себя. Впоследствии он рассказывал,
что как-то раз, возвращаясь домой с деревенской почты, где Эдгар изумил
поселян своей ранней ученостью, прочитав вслух последние новости из газеты,
они проезжали мимо какойто дощатой лачуги, рядом с которой виднелось
несколько могильных холмиков. Внезапно Эдгар весь затрепетал, объятый таким
паническим ужасом, что Валентайн вынужден был пересадить его вперед, чтобы
как-то успокоить, однако тот продолжал выкрикивать испуганным голоском: "Они
догонят нас и утянут меня в могилу!" Когда его стали позднее расспрашивать,
он признался, что его "нянька" имела обыкновение брать его с собой по
вечерам туда, где собирались остальные слуги, из чьих уст он и слышал
страшные кладбищенские истории о встающих из могил покойниках и жутких
привидениях.
Вскоре, однако, Эдгару пришлось на время расстаться с родиной, чтобы
увидеть другой, быть может, более сложный и цивилизованный мир, именуемый
Старым Светом. В 1815 году был заключен положивший конец войне Гентский
договор, и Джон Аллан решил предпринять вместе с семьей долго
откладывавшееся путешествие в Англию и Шотландию.
Весна 1815 года прошла в приготовлениях к поездке и сборах, в которых
принимала участие вся семья, и в первую очередь, конечно же, Эдгар,
проявлявший живейший интерес к предстоящему путешествию. Увы, его пришлось
еще раз отсрочить, чтобы дать возможность поправиться случайно повредившей
ногу Фрэнсис Аллан. Из воспоминаний некоего д-ра Эмблера мы узнаем, что как
раз в это время чуть ли не каждый день он ходил купаться на реку вместе с
маленьким
Эдгаром, который показался ему ребенком весьма хрупкого телосложения и
робкого нрава, относящимся к воде с некоторой опаской. Такое описание
внешности мальчика подтверждается другими источниками. Что касается боязни
воды, то ее он преодолел с годами, сделавшись превосходным пловцом.
Следующие пять лет ему предстояло провести в туманной Шотландии, столь
непохожей своими дождями и снегопадами на обласканную солнцем Виргинию.
Суровый климат и столь же суровые, порою даже жестокие обычаи, царившие в
английских школах, оказали огромное влияние на его дальнейшее духовное и
физическое развитие.
Чуть ли не в каждом письме, которое Джон Аллан получал от своих
шотландских родственников на протяжении нескольких предшествующих лет, его
вместе с женой настойчиво приглашали вновь посетить места, где прошла его
юность. В 1811 году, находясь по делам в Лиссабоне, он совсем было решил
заехать в Англию по пути домой, однако начавшаяся война расстроила эти планы
и препятствовала их осуществлению в течение долгого времени. И вот теперь
желания его близких и его собственные были, наконец, готовы исполниться.
Помимо стремления упрочить родственные узы, Джоном Алланом руководили и
крайне важные деловые соображения. Нарушение торговли между Англией и
Америкой нанесло серьезный ущерб интересам поставщиков виргинского табака.
Счета за несколько крупных партий товара, отправленных незадолго до начала
войны, до сих пор не были оплачены, и о получении причитавшихся сумм
следовало позаботиться в первую очередь, равно как и о скорейшем
восстановлении связей с рядом торговых домов в Англии, где цены на табак
были необычайно высоки в связи с прекращением поставок, однако могли резко
упасть в ближайшее время по мере насыщения рынка из огромного
нераспроданного запаса, скопившегося в Америке. Таковы были обстоятельства,
требовавшие присутствия в Англии одного из владельцев фирмы, и миссию эту,
имевшую целью основание заграничного филиала, взял на себя младший
компаньон, сумевший таким образом соединить личные интересы с деловыми.
К радости, с какой Джон Аллан ожидал теперь уже скорой встречи с
родными, местами и отчим домом, примешивалась и немалая доля гордости.
Прошло много лет с тех пор, как зеленым юнцом, без гроша в кармане он
покинул Шотландию и отправился искать счастья в страну, где оно в те времена
охотно улыбалось многим. И хотя золото там не валялось, как думали
некоторые, прямо под ногами, некогда нищий сирота возвращался на родину
обеспеченным, немало добившимся в жизни человеком, в сопровождении красавицы
жены и очаровательного мальчика, своего воспитанника, которым у него также
были все основания гордиться.
Покидая Ричмонд, мистер Аллан продал с аукциона всю обстановку своего
дома и еще кое-какое имущество, снял со счета собственной фирмы 335 фунтов
10 шиллингов 6 пенсов и заблаговременно позаботился о том, чтобы оставшиеся
после распродажи вещи были в целости и сохранности доставлены на бросивший
якорь в устье реки Джеймс двухмачтовый бриг "Лотар", на борту которого он,
его жена, мисс Валентайн и Эдгар 17 июня 1815 года отплыли к берегам Англии.
Из этих приготовлений видно, что Аллан не рассчитывал скоро возвратиться в
Америку.
Они прибыли в Ливерпуль 28 июля, и на следующий день мистер Аллан пишет
своему компаньону Эллису: "Дамы очень страдали от морской болезни... Эдгар
тоже, но не так сильно и скоро оправился". В Ливерпуле у Джона Аллана были
кое-какие дела с фирмой "Эворт Майерс и Кь", однако надолго он там не
задержался и поспешил на север, в Шотландию, где жила вся его родня.
Ирвин, в графстве Эршир, где поселились Алланы, - красивый портовый
городок на берегу реки того же названия, через которую был построен
живописный каменный мост, - находился в самом сердце воспетого Бернсом края.
Эдгар часами наблюдал, стоя на мосту, за поднимающимися вверх по реке или
уходящими в море кораблями. Иногда он отправлялся вместе с другими
мальчиками в экскурсии на противоположный берег реки к деревушкам Сигейт и
Стоункасл, поблизости от которых лежали руины старинного замка. Скоро,
правда, у него не стало времени на такие прогулки - в конце лета его
определили в местную школу, весьма солидное заведение, открытое за несколько
сот лет до приезда Алланов.
Окрестности прямо-таки кишели родичами Джона Аллана. В самом Ирвине
жили три его сестры: Элиза, Мери и Джейн и множество каких-то дальних
родственников. Еще одна сестра с мужем и целый выводок кузенов и кузин
обретались в Килманроке, в нескольких милях от Ирвина. Люди это были
приятные и веселые, и даже временами унылая и неприветливая шотландская
погода не омрачила долгожданной семейной встречи. Эдгару и мисс Валентайн
были рады не меньше, чем самим Алланам - в Шотландии свято чтут любые, пусть
даже самые отдаленные родственные связи, и эти двое тотчас оказались в
волшебном кругу радушия и внимания. В Килманроке Эдгар не мог не услышать о
Роберте Бернсе - его стихи и песни в ту пору были у всех на устах; рядом, в
Гриноке, похоронена и его "малютка Мэри". Здесь он впервые увидел долгие
северные сумерки и мрачные багровомглистые закаты в те часы, когда на
Виргинию уже опускается ночная тьма. Даже южнее, в Англии, в июле темнеет
лишь к десяти вечера, и позднее По восхищался этой смутной игрой света и
тени в долинах, где
...солнца луч
В душных травах целый день
Нежил сладостную лень(1). ----------(1) Перевод Г. Кружкова.
Приблизительно в тридцати милях к югу от Ирвина и Килманрока, в краю
чудесных парков и прозрачных озер, раскинулось обширное имение,
принадлежавшее другому родственному семейству, Гэльтам, которых также
посетили Алланы. Немного погостив там, они отправились в Гринок, а оттуда -
в Глазго и Эдинбург, где у Джона Аллана, привыкшего совмещать приятное с
полезным, были кое-какие дела.
Первоначально мистер Аллан намеревался оставить Эдгара в школе в Ирвине
на все время этого увеселительного путешествия и последующего пребывания
семьи в Лондоне, однако и его жена, и мисс Валентайн при поддержке самого
Эдгара самым энергичным образом тому воспротивились, и поэтому было решено
разрешить мальчику совершить вместе со всеми "большое турне" по Шотландии и
возвратиться с женщинами в Лондон при условии, что затем он отправится в
Ирвин, где будет учиться в одной школе с Джеймсом Гэльтом. Этот первый
семейный спор, происшедший из-за приемного сына, весьма показателен, ибо из
него совершенно ясно, что главной защитницей интересов Эдгара была
по-прежнему миссис Аллан, в то время как муж ее уже тогда стремился
избавиться от дальнейших хлопот, отправив воспитанника в другой город -
уловка, к которой он еще прибегнет позднее, когда в его доме наступит разлад
по причинам, куда более серьезным.
Осенью семья возвратилась в Англию, остановившись по пути в Ньюкасле и
Шеффилде, и 7 октября 1815 года прибыла в Лондон. Им не сразу удалось найти
подходящее жилье, и на первое время они остановились в гостинице "Блейкс",
откуда 10 октября Джон Аллан написал Чарльзу Эллису, сообщая, что тремя
днями раньше они приехали из Глазго в Лондон и что впечатления их от
путешествия по Шотландии "в высшей степени благоприятны во всех отношениях".
Вскоре им удалось найти вполне приличную квартиру на Рассел-сквер, и в своем
очередном послании, датированном 15 октября 1815 года, Джон Аллан пишет, что
сидит "у весело горящего камелька в уютной маленькой гостиной, в то время
как Фрэнсис и Нэнси заняты шитьем, а Эдгар читает какую-то книжку". Уже в
семь лет Эдгар, наверное, довольно много читал.
Несколько позднее, приблизительно в конце 1815 года, Эдгар возвращается
в Ирвин, где снова начинает посещать школу вместе с Джеймсом Гэльтом. Этот