Страница:
барометром его душевного состояния и материального достатка. В силу
природной склонности и воспитания он был очень опрятен и аккуратен в
повседневной жизни и тщателен в одежде.
На полках и на столе в его комнате лежали учебники и книги для
школьного чтения, среди них некоторые античные классики - Гомер, Виргилий,
Цезарь, Цицерон и Гораций. Были там и старые, потрепанные справочники по
грамматике и орфографии, хрестоматии, привезенные из Англии учебники
французского языка, книги по истории Англии и Америки, с полдюжины
готических романов и, вероятно, одно или два руководства по военному
искусству. Можно не сомневаться, что тут нашлось место и Байрону, и Муру, и
Вордстворту вкупе с Кольриджем и Китсом - попал ли в эту плеяду Шелли,
сказать с уверенностью нельзя. Однако туда наверняка отыскали дорогу
некоторые поэты восемнадцатого века, чьими книгами были в избытке снабжены
библиотеки виргинских джентльменов. О том, что "Дон-Кихот", "Жиль Блас" и
"Джо Миллер" также принадлежали к числу любимых книг По, мы узнаем позднее
из одного письма. Завершают этот список Мильтон - Эдгар неплохо знал его
творчество, - конечно же, Бернс - ведь Джон Аллан был родом из Шотландии -
и, наконец, Кэмпбелл и Кирк Уайт.
Фрэнсис Аллан обставила новый дом богато и со вкусом. Стены были
обтянуты роскошными драпировками, комнаты и залы украшали скульптуры, среди
которых Эдгару По больше других запомнились бюсты Данте и Марии Магдалины
работы Кановы. Мебель, инкрустированная позолоченной медью, была выдержана в
изящном стиле позднего ампира. На столе в комнате По стоял красивый
бронзовый чернильный прибор и такая же песочница с песком для промокания,
купленные его приемным отцом и помеченные травленой надписью: "Джон Аллан,
1813". Их По впоследствии забрал с собой в числе немногих вещей, увезенных
им из дома Аллана, и хранил на протяжении долгого времени.
Однако самой восхитительной особенностью нового жилища была длинная,
опоясывавшая весь дом двухъярусная галерея, на которую выходили двери
столовой и комнаты для утренних приемов на первом этаже и комнаты Аллана и
гостиная - на втором. Здесь весной, летом и осенью семья проводила большую
часть времени вместе с постоянно бывавшими в доме гостями. На верхнем ярусе
были устроены качели и установлен небольшой телескоп, в который молодежь
любила смотреть на звезды или расстилавшийся за рекой ландшафт. Через его
линзы глаза юного По впервые научились различать далекие звезды и созвездия,
чьи прекрасные имена рассыпаны по строчкам его стихов. И по мере того, как
пробуждалась его страсть к астрономии и космическим фантазиям, он все чаще и
чаще наводил свою трубу на печальный лик луны, силясь разгадать ее древнюю
тайну.
Когда-то в Ричмонде, на углу улиц Франклина и Второй, был чудесный
городской сад, который очень любил Эдгар По. Место это он знал с детства: по
пути в школу и из школы или отправляясь поиграть с жившим неподалеку Томом
Эллисом, он каждый раз проходил вдоль длинной старой стены, вдыхая
доносившиеся из-за нее пьянящие запахи южной весны - тысяч разных цветов,
благоуханием своим звавших прохожего оставить изнемогающую от полдневного
зноя улицу и укрыться в прохладной зелени деревьев. В юности он стал искать
там уединения, чтобы хоть на время отрешиться от городской суеты, от
нескончаемых разговоров о ценах и торговле в конторе и за столом у Аллана.
То был уголок, навевавший покой и сладкие грезы.
"Елена" была мертва, но Эдгар по-прежнему жил в мире людей. И он
посмотрел вокруг и увидел, что "дочери их прекрасны", и вошел с ними в
Зачарованный сад. Туда привел он Сару Эльмиру Ройстер и шептал ей слова
любви, с трепетом касаясь губами прелестных локонов.
Семья Эльмиры - так звали ее друзья - жила по соседству с Алланами,
прямо напротив школы, где учился Эдгар, который, однако, был не из тех, кто
не замечает прекрасного, если оно слишком близко. В ту пору Эльмире только
что минуло пятнадцать лет. Природа наделила ее изящной стройной фигуркой,
большими черными глазами, красивым ртом и длинными темно-каштановыми
волосами. Все вместе взятое произвело на По неотразимое впечатление.
Познакомились они, вероятно, в 1823 году, а в 1824-м, омраченном
кончиной Джейн Стенард и принесшем перемены и новые раздоры в семейство
Алланов, долгие прогулки с Эльмирой по тихим улочкам старого Ричмонда
проливали бальзам на душу По, согревая и наполняя счастьем одинокое сердце,
знавшее столь мало радостных мгновений.
Чаще всего прогулки эти приводили их в Зачарованный сад, под сень
миртовых зарослей, где он говорил ей о своей любви и мечтах. Часы,
проведенные с нею здесь, он вспоминал потом в дни тревог и страданий. В его
памяти эти встречи оставались чудным идиллическим островком, и озарявший их
волшебный свет пронизывает прекрасные строки, которые он посвятил Эльмпре:
В тебе обрел все то я,
К чему стремиться мог:
Храм, ключ с водой живою,
Зеленый островок,
Где только моим был каждый
Чудесный плод и цветок..
Все дни тобою полны,
А ночью мчат мечты
Меня в тот край безмолвный,
Где в легкой пляске ты
К реке, чьи вечны волны,
Нисходишь с высоты(1),
------------
(1) Перевод Ю. Корнеева.
Дом Ройстеров, отделенный лишь маленьким сквером от старого дома
Алланов, где семья жила до переезда в великолепный особняк на Пятой улице,
был хорошо виден из окна комнаты, которую занимал Эдгар. Пользуясь этим,
влюбленные имели обыкновение подавать друг другу знаки взмахами платка,
Эдгар - из окна, а Эльмира - стоя на верхней площадке лестницы,
поднимавшейся в дом со двора. Как, должно быть, трепетали их юные сердца,
когда они обменивались этими бессловесными посланиями! Сигналы, видимо, не
были просто сентиментальной игрой, ибо, как выяснилось позднее, мистер
Ройстер без особого удовольствия смотрел на слишком явные знаки внимания,
оказываемые его дочери Эдгаром По. Джон Аллан тоже относился к ним не
слишком сочувственно.
Наряду с другими честолюбивыми замыслами и стремлениями, которые питало
полученное от дядюшки изрядное состояние, у хитроумного шотландца возникли
новые соображения касательно дальнейшего образования Эдгара По. До того, как
в 1825 году ему отошла большая часть добра, нажитого старым Гэльтом, планы
Аллана относительно будущего его одаренного воспитанника, если таковые у
него вообще имелись, вращались, по всей вероятности, вокруг магазина и
складов фирмы "Эллис и Аллан", где трудом и радением Эдгар, быть может,
добился бы со временем права на свою долю в деле или же скопил бы достаточно
денег, чтобы открыть собственную торговлю, как когда-то сделали сами Аллан и
Эллис. Вовсе не такая уж плохая перспектива. Известно, что Эдгар часто
помогал в магазине и время от времени выполнял обязанности продавца и
посыльного, которому доверяли важные бумаги и ценности, - в этом качестве он
запомнился многим. Впрочем, имя его никогда не фигурировало в платежных
ведомостях фирмы - очевидно, опекун со свойственной ему бережливостью
относил оказываемые им мелкие услуги в счет стола и содержания, которые
Эдгар получал в его доме. Все карманные деньги, какие у него бывали, давали
ему "ма" и "тетя Нэнси". Их щедрости, как свидетельствуют его друзья и
соученики, он был обязан более чем достаточными для его нужд суммами,
тратились они столь же легко, как и доставались.
К тому времени Эдгар получил образование, каким могли похвалиться
далеко не все его ричмондские сверстники. С покупкой нового дома и
появлением у Аллана притязаний на более высокое положение в обществе
изменились его взгляды и на будущее Эдгара. Ораторские способности юноши (в
школе он не раз выигрывал состязания в красноречии), его склонность к
литературе и интеллектуальным занятиям заставили Аллана всерьез задуматься о
преимуществах,
которые сулила карьера юриста - ведь многих она в конце концов привела
в палаты конгресса. Не забывал он, разумеется, и о редкостных дарованиях
Эдгара. Имелось и еще одно немаловажное обстоятельство: чтобы учиться в
университете, Эдгару пришлось бы уехать из Ричмонда, а именно этого в силу
весьма, как мы убедились, серьезных причин Аллан и желал больше всего. Так
или иначе, речь об этом заходила все чаще и чаще, и в марте 1825 года Эдгар
оставил школу г-на Берка, чтобы под руководством репетиторов начать
подготовку к поступлению в Виргинский университет. Занятия продолжались всю
весну, лето и осень 1825 года, и По с нетерпением ожидал того момента, когда
переступит порог Виргинского университета. Несмотря на то что настроение его
омрачали продолжающиеся семейные неурядицы, значительные перемены, которые
принес собой переезд в новый дом, не могли не доставлять ему удовольствия.
Круг его знакомств стал много шире - в своем стремлении занять подобающее их
богатству место в обществе Алланы старались вести как можно более светский
образ жизни, устраивали частые приемы и вскоре прославились гостеприимством
и хлебосольством. Справедливости ради надо сказать, что Джон Аллан не
скупился на расходы, и щедрость его в этом смысле отрицать нельзя. В доме их
постоянно кто-нибудь гостил; у Эдгара тоже нередко бывали друзья - обычно
молодежь затевала веселые игры в саду или на галерее, а по вечерам все
собирались у телескопа. Разумеется, Эдгар приглашал сюда и Эльмиру Ройстер.
Густая роща на склоне холма была единственной свидетельницей их уединенных
прогулок.
Алланы были теперь приняты в лучших дома Ричмонда и числили среди своих
знакомых таких влиятельных людей, как судовладелец Томас Тейлор, городской
судья Маршалл, полковник Эмблер, доктор Брокенбро и многих других
"джентльменов, принадлежавших к высшему ричмондскому обществу" и знаменитых
своими обедами и вечерами игры в вист. Двери их были открыты для молодого
По, и, постоянно посещая эти салоны, он скоро усвоил манеру говорить и
держаться как истый комильфо. То была Виргиния стародавних времен, времен
изысканной учтивости и "тонкого обращения".
Безусловно, мысль о том, что Эдгар может в один
прекрасный день оказаться наследником крупного состояния, будоражила
умы ричмондских маменек, у которых были дочери на выданье - ведь в браки в
те дни вступали довольно рано, - однако По испытывал все большую склонность
к Эльмире и сделался частым гостем в ее доме, оставив очень мало надежд
другим невестам. Он имел обыкновение приходить к Ройстерам ближе к вечеру и
проводить долгие часы в гостиной с Эльмирой. Она играла на пианино, и под
его аккомпанемент они пели дуэтом - у Эдгара был звонкий юношеский тенор.
Иногда он брал в руки флейту. инструмент, которым владел весьма искусно.
Порою, но не слишком часто, Эдгара сопровождал Эбенезер Берлинг, хотя
Эльмира, кажется, его недолюбливала. Беседы их нередко касались общих
знакомых, и однажды, когда она повторила очень грубое замечание, услышанное
ею от одной из подруг, Эдгар высказал удивление тем, что она может общаться
с девушкой, воспитанной столь дурно. Случай этот надолго запомнился Эльмире.
В один из таких вечеров между ними произошло решающее объяснение, и,
отправляясь в университет, По увозил обещание Эльмиры стать его женой -
обещание, которое было сохранено в тайне ото всех, вероятно, потому, что обе
семьи не одобряли их отношений. Позднее Эльмира вспоминала, что По был
застенчив, но очень хорош собой, с большими темно-серыми глазами на бледном
одухотворенном лице. Манеры его казались ей исполненными горделивого
благородства - чувствуется по всему, что красивый и изящный молодой человек
совершенно вскружил ей голову. Они часто говорили о книгах и поэзии, и,
может быть, по обычаю тех дней он оставил в ее альбоме несколько
стихотворных строчек. Когда наскучивали другие развлечения, Эдгар брал
карандаш и рисовал для нее портреты знакомых и всякие забавные картинки.
Портрет самой Эльмиры Ройстер, сделанный рукой По, дошел до нас через многие
годы свидетельством счастливых часов, проведенных ими вместе.
Приближающийся отъезд Эдгара переполнял сердце миссис Аллан печалью.
Конечно, от нее не укрылось стремление мужа во что бы то ни стало удалить
Эдгара из дома, и с чисто женской интуицией она, наверное, предчувствовала
уже близкую развязку. Здоровье ее быстро ухудшалось, и мысль о том, что ей
предстоит остаться одной, без поддержки, с жестоким и властным мужем,
была невыносима. Возможно, она уже догадывалась о его намерениях в отношении
Эдгара и понимала, что, хотя денег у Аллана было теперь больше, чем
когда-либо, желания оказывать благодеяния он уже не испытывал. Наступили
тяжелые времена; конфликт между Джоном Алланом и его воспитанником
обострился до предела. Чувствуя, что Эдгару необходимо без промедления
уехать из дому и все же не находя в себе сил расстаться с ним так скоро, она
решила сопровождать сына в Шарлотсвилл, чтобы помочь ему устроиться в
университете.
Как попрощались тогда По и Джон Аллан, мы точно не знаем, однако будем
надеяться, что между ними хоть на миг сверкнула искра былой привязанности.
Во всяком случае, в наказах и наставлениях с одной стороны и обещаниях с
другой недостатка не было. Подали один из недавно купленных Алланом
экипажей, нехитрый багаж Эдгара погрузили на запятки и закрепили ремнями,
старый кучер Джим взобрался на козлы, и карета, увозившая Эдгара Аллана По и
Фрэнсис Аллан, выехала со двора большого дома на Мэйн-стрит. Чернокожий
возница вспоминал потом, что и Эдгар, и миссис Аллан казались очень
грустными. Было это в феврале 1826 года, накануне дня св. Валентина.
Глядя на проплывавшие мимо дома, Фрэнсис Аллан, возможно, вспомнила,
как пятнадцать лет назад она ехала с маленьким сиротой по той же улице в
наемном экипаже, и ласково сжала руку Эдгара, сидевшего, как и тогда, подле
нее. Себя, во всяком случае, ей не в чем было упрекнуть: она дала ему все,
что могла бы дать настоящая мать. То была последняя страница очень важной
главы в книге жизни Эдгара По. Щелкал кнут кучера, лошади бодро бежали по
дороге на Шарлотсвилл, и вскоре ричмондские башенки и порталы скрылись за
заснеженными холмами, и вместе с ними исчезла в дымке невозвратного прошлого
юность Эдгара По с ее горестями и радостями, с путешествиями и
приключениями, с первым чувством любви, с "Еленой", Эльмирой и Зачарованным
садом.
Прощальное письмо Эдгар передал Эльмире со слугой. Записке этой суждено
было стать последней весточкой, полученной ею от влюбленного поэта. Вместе с
письмом он послал ей перламутровую шкатулку с ее инициалами, в которых
гравером была допущена ошибка.
За свою долгую жизнь, отмеченную гигантской интеллектуальной
деятельностью, Томас Джефферсон, этот мечтатель и романтик от политики,
написал около тридцати тысяч писем, немалая часть которых была посвящена
самому, быть может, значительному из его свершений - созданию "Оксфорда
Нового Света". Блестящим красноречием и неутомимым пером преодолевая
преграды, воздвигнутые невежеством законодателей и скупостью мало пекущихся
об общественном благе богачей, он был подобен царю Мидасу, обращавшему в
золото все, к чему прикасались его руки - кошельки жертвователей
развязывались, как по волшебству, основанный им "Фонд для нужд просвещения"
рос день ото дня, и вот уже в самом сердце суровой горной страны поднялись
величественные стены, колонны и купола нового храма науки. 7 марта 1825 года
без громких речей и пышных церемоний Виргинский университет распахнул свои
двери перед первыми студентами.
Эдгар По был в числе ста семидесяти семи человек, записавшихся на курс
в феврале 1826 года. Мы не знаем, как он расстался со своей приемной
матерью, которая понимала, как поняла бы любая другая мать на ее месте, что
заботы ее не смогут больше защитить сына, отправлявшегося в самостоятельное
и далеко не безопасное плавание по бурному морю житейскому. Предстоящая
разлука причиняла боль и тревогу обоим, ибо будущее окутывала неизвестность.
Миссис Аллан помогла Эдгару устроиться на новом месте и отправилась в
обратный путь, лежавший меж скованных февральской стужей холмов, с тяжелым
сердцем думая об испытаниях, ожидавших ее в Ричмонде, в которых ей больше не
на кого было опереться. Дальнейшая судьба предоставленного теперь самому
себе Эдгара, чей порывистый и пылкий нрав она слишком хорошо знала, также не
могла не внушать ей опасений. Впервые в жизни Эдгар остался совершенно один.
Ему было уготовано нелегкое испытание свободой, ибо мир, в который он попал,
таил в себе немало жгучих соблазнов.
Идеи Джефферсона относительно университетского устройства в некоторых
отношениях были передовыми для своего времени. Вместе с тем они несли на
себе отпечаток того оторванного от реальности мировоззрения, построенного на
идеализированных представлениях о человеческой натуре, недостатки которого
едва не стоили краха республике - самому дорогому детищу выдающегося
философа. И лишь поправки, своевременно внесенные в некоторые из любезных
его сердцу теорий, спасли другое его детище - Виргинский университет - от
разгула анархии.
С просветительской точки зрения организация нового учебного заведения,
основывавшаяся на радикальном пересмотре сложившихся педагогических метод,
была по сути своей чрезвычайно прогрессивна и как нельзя лучше отвечала его
назначению. На воодушевленный призыв "Красноречивого старца" откликнулись
именитые профессора-иностранцы, явившиеся в университет, еще не имевший
своих традиций и очень нуждавшийся в людях, которые могли бы положить им
начало, во всем блеске почетных степеней и научной славы. В те дни, когда По
был студентом Виргинского университета, там преподавали профессора
Блэттерман, Бонникасл, Данглисон, Эммет, Кей, Ломекс, Лонг и Такер. Семеро
из них были англичане, сделавшие блестящую академическую карьеру в Кембридже
и Оксфорде. Педантичный профессор Блэттерман приехал из Германии и обладал
глубочайшими познаниями в классических языках и литературе.
Разумеется, университету, основанному самим Джефферсоном, надлежало
строить свою деятельность на демократических принципах, предполагавших, в
частности, что совесть и сознание студентов суть начала, способные сами по
себе обеспечить соблюдение установленных порядков. В случае же их нарушения
должны были вмешиваться местные гражданские власти. Попытка внедрить
самоуправление подобного рода, естественно, потерпела полное фиаско.
Всеобщая анархия повергла университет в хаос, а Шарлотсвилл и близлежащие
плантации то и дело
страдали от буйных студенческих выходок. Все это продолжалось до тех
пор, пока негодующая профессура не пригрозила уйти в отставку в полном
составе, после чего получила право установить необходимый надзор за порядком
сверху и ввести более действенные меры пресечения. В самый разгар поры
невообразимого сумбура и мальчишеского дурачества и приехал молодой По,
чтобы стать, в известном смысле, их жертвой.
Ему была отведена комната в западном крыле, удобно расположенная под
второй аркой, слева от прихода, который разделяет два жилых корпуса.
Двадцать футов длиной и пятнадцать шириной, она одновременно была и
спальней, и комнатой для занятий. Дверь ее выходила на аркаду, откуда тогда
открывался вид на Аллеганские горы, а единственное окно - на внутренний
двор. Обогревалась комната небольшим камином.
Здесь молодой поэт проводил большую часть времени - устраивал надолго
запомнившиеся однокашникам литературные чтения и веселые вечеринки, писал
просительные письма домой и длинные, полные мольбы, жалоб и признаний
любовные послания Эльмире, которых она так и не прочла или прочла слишком
поздно. Расположенная на уровне земли, комната его была довольно темной и,
подобно другим комнатам для студентов в Виргинском университете, имела
уютный, хотя и по-келейному мрачноватый вид. В зимнее время там скорее всего
царил холод, ибо при устройстве отопительных приспособлений в жилых домах и
казенных зданиях на тогдашнем американском Юге больше думали о долгом лете,
нежели о зиме и поздней осени.
Множество дошедших до нас документальных свидетельств и воспоминаний
позволяют с достаточной точностью воссоздать уклад жизни и даже распорядок
дня студентов в ту пору, когда одним из них был Эдгар Аллан По.
День начинался в половине шестого утра, когда По и его товарищей будил
Уильям Уэртенбейкер, университетский секретарь, библиотекарь и смотритель, в
чьи обязанности входило следить за тем, чтобы молодые люди вовремя вставали,
одевались и в назначенный час были готовы приступить к работе. После
торопливых омовений и столь же поспешного завтрака
в каком-нибудь пансионе поблизости По отправлялся на утренние занятия,
длившиеся около двух часов. Программа курса, на который он записался,
включала лекции по латыни, греческому, французскому, испанскому и
итальянскому. Один из его товарищей по группе рассказывает, что По
"удивительно легко давались латынь и французский, на которых он бегло
говорил и читал, хотя нельзя сказать, чтобы его знание этих языков
отличалось большой глубиной. К греческому он был равнодушен. Нередко он
являлся на занятия, не подготовив ни строчки из заданного для чтения
отрывка. Однако ум его был столь остр, а память столь превосходна, что ему
хватало и нескольких минут, чтобы приготовить лучший в классе ответ. Для
этого ему нужно было лишь "подчитать" урок прямо перед лекциями. Эта
изумительная способность позволяла ему всегда быть в числе лучших студентов
и вызывала восхищение, а еще чаще - зависть товарищей". По также делал
успехи в итальянском и однажды даже удостоился похвалы профессора
Блэттермана за перевод из Тассо. Как часто бывает, один поэт вдохновил
другого.
По окончании занятий Эдгар мог распоряжаться остатком дня и вечером по
своему усмотрению. Иногда в университете проводились занятия по военному
делу, руководил которыми в то время некий мистер Мэтьюз, закончивший
академию в ВестПойнте. То было одно из увлечений Джефферсона, утверждавшего,
что будущие вожди республики должны владеть ратным искусством, и По, судя по
всему, решил обучиться солдатским наукам, к каковым, наверное, приобрел вкус
в бытность свою лейтенантом роты Юных ричмондских волонтеров несколько лет
назад. Он, кажется, вообще был неравнодушен к военной славе, и склонности
этой суждено было в скором времени принести горькие плоды.
Очень много времени По проводил в университетской библиотеке, где с
наслаждением погружался в чтение книг из прекрасной и редкостной коллекции,
собранной самим Джефферсоном. Библиотекарь, уже знакомый нам Уильям
Уэртенбейкер, так описывает По-студента: "...тогда еще совсем мальчик...
около пяти футов трех дюймов ростом, с немного кривыми ногами, скорее
хрупкого телосложения, изобличавшего отсутствие склонности к физическим
упражнениям,
с лицом нежным и тонким, как у девушки, и большими, темными, очень
выразительными глазами. Одевался он хорошо и опрятно. Товарищи любили его за
добрый и веселый нрав; их также привлекал в нем весьма разнообразный для его
лет жизненный опыт, обнаруживавший знакомство с людьми и местами, неведомыми
бесхитростным провинциалам, среди которых он оказался... Однако более всего
поражали тех, кто его знал, его блестящие успехи в изучении классических
дисциплин..."
Об университетской жизни По повествуют не только воспоминания других
людей, но и собственные его письма домой, из которых, правда, до нас дошли
очень немногие. В них мы находим, в частности, весьма интересные сведения,
дающие яркое представление о грубых и необузданных нравах, царивших тогда в
университете, куда первые студенты принесли с собой некоторые из варварских
обычаев, бытовавших среди американских пионеров. По словам Эдгара, драки
между студентами были делом столь привычным, что на них никто не обращал
внимания. Ссоры нередко кончались потасовками и даже дуэлями.
В другом письме, написанном из университета в сентябре 1826 года, По
сообщает о переполохе, который вызвало среди студентов объявление о
назначенных на декабрь экзаменах, и высказывает сомнение в том, что за ними
последует вручение дипломов или присуждение степеней, ибо со дня открытия
университета минуло лишь два года, в то время как обычный срок обучения
равнялся в то время трем-четырем годам. Кроме того, продолжает он, многим
кажется несправедливым, что со студентов, проучившихся всего только год,
будут спрашивать наравне с теми, кто окончил уже два курса. Это, разумеется,
относится прежде всего к нему самому. Тем не менее уверенность в себе его
как будто не покидает. Он много работал и надеется выдержать испытания не
хуже других, если только не будет слишком волноваться.
Открытие университета внесло заметное оживление в жизнь небольшого
городка Шарлотсвилла, где он был построен. Для местной торговли -
преимущественно, конечно, торговли в кредит - настали золотые времена. От
родителей студентов требовалось поручительство в том, что они обязуются
заплатить долги своих отпрысков, хотя наряду с этим существовал специальный
закон, освобождающий студента от уплаты долгов, признанных судом
природной склонности и воспитания он был очень опрятен и аккуратен в
повседневной жизни и тщателен в одежде.
На полках и на столе в его комнате лежали учебники и книги для
школьного чтения, среди них некоторые античные классики - Гомер, Виргилий,
Цезарь, Цицерон и Гораций. Были там и старые, потрепанные справочники по
грамматике и орфографии, хрестоматии, привезенные из Англии учебники
французского языка, книги по истории Англии и Америки, с полдюжины
готических романов и, вероятно, одно или два руководства по военному
искусству. Можно не сомневаться, что тут нашлось место и Байрону, и Муру, и
Вордстворту вкупе с Кольриджем и Китсом - попал ли в эту плеяду Шелли,
сказать с уверенностью нельзя. Однако туда наверняка отыскали дорогу
некоторые поэты восемнадцатого века, чьими книгами были в избытке снабжены
библиотеки виргинских джентльменов. О том, что "Дон-Кихот", "Жиль Блас" и
"Джо Миллер" также принадлежали к числу любимых книг По, мы узнаем позднее
из одного письма. Завершают этот список Мильтон - Эдгар неплохо знал его
творчество, - конечно же, Бернс - ведь Джон Аллан был родом из Шотландии -
и, наконец, Кэмпбелл и Кирк Уайт.
Фрэнсис Аллан обставила новый дом богато и со вкусом. Стены были
обтянуты роскошными драпировками, комнаты и залы украшали скульптуры, среди
которых Эдгару По больше других запомнились бюсты Данте и Марии Магдалины
работы Кановы. Мебель, инкрустированная позолоченной медью, была выдержана в
изящном стиле позднего ампира. На столе в комнате По стоял красивый
бронзовый чернильный прибор и такая же песочница с песком для промокания,
купленные его приемным отцом и помеченные травленой надписью: "Джон Аллан,
1813". Их По впоследствии забрал с собой в числе немногих вещей, увезенных
им из дома Аллана, и хранил на протяжении долгого времени.
Однако самой восхитительной особенностью нового жилища была длинная,
опоясывавшая весь дом двухъярусная галерея, на которую выходили двери
столовой и комнаты для утренних приемов на первом этаже и комнаты Аллана и
гостиная - на втором. Здесь весной, летом и осенью семья проводила большую
часть времени вместе с постоянно бывавшими в доме гостями. На верхнем ярусе
были устроены качели и установлен небольшой телескоп, в который молодежь
любила смотреть на звезды или расстилавшийся за рекой ландшафт. Через его
линзы глаза юного По впервые научились различать далекие звезды и созвездия,
чьи прекрасные имена рассыпаны по строчкам его стихов. И по мере того, как
пробуждалась его страсть к астрономии и космическим фантазиям, он все чаще и
чаще наводил свою трубу на печальный лик луны, силясь разгадать ее древнюю
тайну.
Когда-то в Ричмонде, на углу улиц Франклина и Второй, был чудесный
городской сад, который очень любил Эдгар По. Место это он знал с детства: по
пути в школу и из школы или отправляясь поиграть с жившим неподалеку Томом
Эллисом, он каждый раз проходил вдоль длинной старой стены, вдыхая
доносившиеся из-за нее пьянящие запахи южной весны - тысяч разных цветов,
благоуханием своим звавших прохожего оставить изнемогающую от полдневного
зноя улицу и укрыться в прохладной зелени деревьев. В юности он стал искать
там уединения, чтобы хоть на время отрешиться от городской суеты, от
нескончаемых разговоров о ценах и торговле в конторе и за столом у Аллана.
То был уголок, навевавший покой и сладкие грезы.
"Елена" была мертва, но Эдгар по-прежнему жил в мире людей. И он
посмотрел вокруг и увидел, что "дочери их прекрасны", и вошел с ними в
Зачарованный сад. Туда привел он Сару Эльмиру Ройстер и шептал ей слова
любви, с трепетом касаясь губами прелестных локонов.
Семья Эльмиры - так звали ее друзья - жила по соседству с Алланами,
прямо напротив школы, где учился Эдгар, который, однако, был не из тех, кто
не замечает прекрасного, если оно слишком близко. В ту пору Эльмире только
что минуло пятнадцать лет. Природа наделила ее изящной стройной фигуркой,
большими черными глазами, красивым ртом и длинными темно-каштановыми
волосами. Все вместе взятое произвело на По неотразимое впечатление.
Познакомились они, вероятно, в 1823 году, а в 1824-м, омраченном
кончиной Джейн Стенард и принесшем перемены и новые раздоры в семейство
Алланов, долгие прогулки с Эльмирой по тихим улочкам старого Ричмонда
проливали бальзам на душу По, согревая и наполняя счастьем одинокое сердце,
знавшее столь мало радостных мгновений.
Чаще всего прогулки эти приводили их в Зачарованный сад, под сень
миртовых зарослей, где он говорил ей о своей любви и мечтах. Часы,
проведенные с нею здесь, он вспоминал потом в дни тревог и страданий. В его
памяти эти встречи оставались чудным идиллическим островком, и озарявший их
волшебный свет пронизывает прекрасные строки, которые он посвятил Эльмпре:
В тебе обрел все то я,
К чему стремиться мог:
Храм, ключ с водой живою,
Зеленый островок,
Где только моим был каждый
Чудесный плод и цветок..
Все дни тобою полны,
А ночью мчат мечты
Меня в тот край безмолвный,
Где в легкой пляске ты
К реке, чьи вечны волны,
Нисходишь с высоты(1),
------------
(1) Перевод Ю. Корнеева.
Дом Ройстеров, отделенный лишь маленьким сквером от старого дома
Алланов, где семья жила до переезда в великолепный особняк на Пятой улице,
был хорошо виден из окна комнаты, которую занимал Эдгар. Пользуясь этим,
влюбленные имели обыкновение подавать друг другу знаки взмахами платка,
Эдгар - из окна, а Эльмира - стоя на верхней площадке лестницы,
поднимавшейся в дом со двора. Как, должно быть, трепетали их юные сердца,
когда они обменивались этими бессловесными посланиями! Сигналы, видимо, не
были просто сентиментальной игрой, ибо, как выяснилось позднее, мистер
Ройстер без особого удовольствия смотрел на слишком явные знаки внимания,
оказываемые его дочери Эдгаром По. Джон Аллан тоже относился к ним не
слишком сочувственно.
Наряду с другими честолюбивыми замыслами и стремлениями, которые питало
полученное от дядюшки изрядное состояние, у хитроумного шотландца возникли
новые соображения касательно дальнейшего образования Эдгара По. До того, как
в 1825 году ему отошла большая часть добра, нажитого старым Гэльтом, планы
Аллана относительно будущего его одаренного воспитанника, если таковые у
него вообще имелись, вращались, по всей вероятности, вокруг магазина и
складов фирмы "Эллис и Аллан", где трудом и радением Эдгар, быть может,
добился бы со временем права на свою долю в деле или же скопил бы достаточно
денег, чтобы открыть собственную торговлю, как когда-то сделали сами Аллан и
Эллис. Вовсе не такая уж плохая перспектива. Известно, что Эдгар часто
помогал в магазине и время от времени выполнял обязанности продавца и
посыльного, которому доверяли важные бумаги и ценности, - в этом качестве он
запомнился многим. Впрочем, имя его никогда не фигурировало в платежных
ведомостях фирмы - очевидно, опекун со свойственной ему бережливостью
относил оказываемые им мелкие услуги в счет стола и содержания, которые
Эдгар получал в его доме. Все карманные деньги, какие у него бывали, давали
ему "ма" и "тетя Нэнси". Их щедрости, как свидетельствуют его друзья и
соученики, он был обязан более чем достаточными для его нужд суммами,
тратились они столь же легко, как и доставались.
К тому времени Эдгар получил образование, каким могли похвалиться
далеко не все его ричмондские сверстники. С покупкой нового дома и
появлением у Аллана притязаний на более высокое положение в обществе
изменились его взгляды и на будущее Эдгара. Ораторские способности юноши (в
школе он не раз выигрывал состязания в красноречии), его склонность к
литературе и интеллектуальным занятиям заставили Аллана всерьез задуматься о
преимуществах,
которые сулила карьера юриста - ведь многих она в конце концов привела
в палаты конгресса. Не забывал он, разумеется, и о редкостных дарованиях
Эдгара. Имелось и еще одно немаловажное обстоятельство: чтобы учиться в
университете, Эдгару пришлось бы уехать из Ричмонда, а именно этого в силу
весьма, как мы убедились, серьезных причин Аллан и желал больше всего. Так
или иначе, речь об этом заходила все чаще и чаще, и в марте 1825 года Эдгар
оставил школу г-на Берка, чтобы под руководством репетиторов начать
подготовку к поступлению в Виргинский университет. Занятия продолжались всю
весну, лето и осень 1825 года, и По с нетерпением ожидал того момента, когда
переступит порог Виргинского университета. Несмотря на то что настроение его
омрачали продолжающиеся семейные неурядицы, значительные перемены, которые
принес собой переезд в новый дом, не могли не доставлять ему удовольствия.
Круг его знакомств стал много шире - в своем стремлении занять подобающее их
богатству место в обществе Алланы старались вести как можно более светский
образ жизни, устраивали частые приемы и вскоре прославились гостеприимством
и хлебосольством. Справедливости ради надо сказать, что Джон Аллан не
скупился на расходы, и щедрость его в этом смысле отрицать нельзя. В доме их
постоянно кто-нибудь гостил; у Эдгара тоже нередко бывали друзья - обычно
молодежь затевала веселые игры в саду или на галерее, а по вечерам все
собирались у телескопа. Разумеется, Эдгар приглашал сюда и Эльмиру Ройстер.
Густая роща на склоне холма была единственной свидетельницей их уединенных
прогулок.
Алланы были теперь приняты в лучших дома Ричмонда и числили среди своих
знакомых таких влиятельных людей, как судовладелец Томас Тейлор, городской
судья Маршалл, полковник Эмблер, доктор Брокенбро и многих других
"джентльменов, принадлежавших к высшему ричмондскому обществу" и знаменитых
своими обедами и вечерами игры в вист. Двери их были открыты для молодого
По, и, постоянно посещая эти салоны, он скоро усвоил манеру говорить и
держаться как истый комильфо. То была Виргиния стародавних времен, времен
изысканной учтивости и "тонкого обращения".
Безусловно, мысль о том, что Эдгар может в один
прекрасный день оказаться наследником крупного состояния, будоражила
умы ричмондских маменек, у которых были дочери на выданье - ведь в браки в
те дни вступали довольно рано, - однако По испытывал все большую склонность
к Эльмире и сделался частым гостем в ее доме, оставив очень мало надежд
другим невестам. Он имел обыкновение приходить к Ройстерам ближе к вечеру и
проводить долгие часы в гостиной с Эльмирой. Она играла на пианино, и под
его аккомпанемент они пели дуэтом - у Эдгара был звонкий юношеский тенор.
Иногда он брал в руки флейту. инструмент, которым владел весьма искусно.
Порою, но не слишком часто, Эдгара сопровождал Эбенезер Берлинг, хотя
Эльмира, кажется, его недолюбливала. Беседы их нередко касались общих
знакомых, и однажды, когда она повторила очень грубое замечание, услышанное
ею от одной из подруг, Эдгар высказал удивление тем, что она может общаться
с девушкой, воспитанной столь дурно. Случай этот надолго запомнился Эльмире.
В один из таких вечеров между ними произошло решающее объяснение, и,
отправляясь в университет, По увозил обещание Эльмиры стать его женой -
обещание, которое было сохранено в тайне ото всех, вероятно, потому, что обе
семьи не одобряли их отношений. Позднее Эльмира вспоминала, что По был
застенчив, но очень хорош собой, с большими темно-серыми глазами на бледном
одухотворенном лице. Манеры его казались ей исполненными горделивого
благородства - чувствуется по всему, что красивый и изящный молодой человек
совершенно вскружил ей голову. Они часто говорили о книгах и поэзии, и,
может быть, по обычаю тех дней он оставил в ее альбоме несколько
стихотворных строчек. Когда наскучивали другие развлечения, Эдгар брал
карандаш и рисовал для нее портреты знакомых и всякие забавные картинки.
Портрет самой Эльмиры Ройстер, сделанный рукой По, дошел до нас через многие
годы свидетельством счастливых часов, проведенных ими вместе.
Приближающийся отъезд Эдгара переполнял сердце миссис Аллан печалью.
Конечно, от нее не укрылось стремление мужа во что бы то ни стало удалить
Эдгара из дома, и с чисто женской интуицией она, наверное, предчувствовала
уже близкую развязку. Здоровье ее быстро ухудшалось, и мысль о том, что ей
предстоит остаться одной, без поддержки, с жестоким и властным мужем,
была невыносима. Возможно, она уже догадывалась о его намерениях в отношении
Эдгара и понимала, что, хотя денег у Аллана было теперь больше, чем
когда-либо, желания оказывать благодеяния он уже не испытывал. Наступили
тяжелые времена; конфликт между Джоном Алланом и его воспитанником
обострился до предела. Чувствуя, что Эдгару необходимо без промедления
уехать из дому и все же не находя в себе сил расстаться с ним так скоро, она
решила сопровождать сына в Шарлотсвилл, чтобы помочь ему устроиться в
университете.
Как попрощались тогда По и Джон Аллан, мы точно не знаем, однако будем
надеяться, что между ними хоть на миг сверкнула искра былой привязанности.
Во всяком случае, в наказах и наставлениях с одной стороны и обещаниях с
другой недостатка не было. Подали один из недавно купленных Алланом
экипажей, нехитрый багаж Эдгара погрузили на запятки и закрепили ремнями,
старый кучер Джим взобрался на козлы, и карета, увозившая Эдгара Аллана По и
Фрэнсис Аллан, выехала со двора большого дома на Мэйн-стрит. Чернокожий
возница вспоминал потом, что и Эдгар, и миссис Аллан казались очень
грустными. Было это в феврале 1826 года, накануне дня св. Валентина.
Глядя на проплывавшие мимо дома, Фрэнсис Аллан, возможно, вспомнила,
как пятнадцать лет назад она ехала с маленьким сиротой по той же улице в
наемном экипаже, и ласково сжала руку Эдгара, сидевшего, как и тогда, подле
нее. Себя, во всяком случае, ей не в чем было упрекнуть: она дала ему все,
что могла бы дать настоящая мать. То была последняя страница очень важной
главы в книге жизни Эдгара По. Щелкал кнут кучера, лошади бодро бежали по
дороге на Шарлотсвилл, и вскоре ричмондские башенки и порталы скрылись за
заснеженными холмами, и вместе с ними исчезла в дымке невозвратного прошлого
юность Эдгара По с ее горестями и радостями, с путешествиями и
приключениями, с первым чувством любви, с "Еленой", Эльмирой и Зачарованным
садом.
Прощальное письмо Эдгар передал Эльмире со слугой. Записке этой суждено
было стать последней весточкой, полученной ею от влюбленного поэта. Вместе с
письмом он послал ей перламутровую шкатулку с ее инициалами, в которых
гравером была допущена ошибка.
За свою долгую жизнь, отмеченную гигантской интеллектуальной
деятельностью, Томас Джефферсон, этот мечтатель и романтик от политики,
написал около тридцати тысяч писем, немалая часть которых была посвящена
самому, быть может, значительному из его свершений - созданию "Оксфорда
Нового Света". Блестящим красноречием и неутомимым пером преодолевая
преграды, воздвигнутые невежеством законодателей и скупостью мало пекущихся
об общественном благе богачей, он был подобен царю Мидасу, обращавшему в
золото все, к чему прикасались его руки - кошельки жертвователей
развязывались, как по волшебству, основанный им "Фонд для нужд просвещения"
рос день ото дня, и вот уже в самом сердце суровой горной страны поднялись
величественные стены, колонны и купола нового храма науки. 7 марта 1825 года
без громких речей и пышных церемоний Виргинский университет распахнул свои
двери перед первыми студентами.
Эдгар По был в числе ста семидесяти семи человек, записавшихся на курс
в феврале 1826 года. Мы не знаем, как он расстался со своей приемной
матерью, которая понимала, как поняла бы любая другая мать на ее месте, что
заботы ее не смогут больше защитить сына, отправлявшегося в самостоятельное
и далеко не безопасное плавание по бурному морю житейскому. Предстоящая
разлука причиняла боль и тревогу обоим, ибо будущее окутывала неизвестность.
Миссис Аллан помогла Эдгару устроиться на новом месте и отправилась в
обратный путь, лежавший меж скованных февральской стужей холмов, с тяжелым
сердцем думая об испытаниях, ожидавших ее в Ричмонде, в которых ей больше не
на кого было опереться. Дальнейшая судьба предоставленного теперь самому
себе Эдгара, чей порывистый и пылкий нрав она слишком хорошо знала, также не
могла не внушать ей опасений. Впервые в жизни Эдгар остался совершенно один.
Ему было уготовано нелегкое испытание свободой, ибо мир, в который он попал,
таил в себе немало жгучих соблазнов.
Идеи Джефферсона относительно университетского устройства в некоторых
отношениях были передовыми для своего времени. Вместе с тем они несли на
себе отпечаток того оторванного от реальности мировоззрения, построенного на
идеализированных представлениях о человеческой натуре, недостатки которого
едва не стоили краха республике - самому дорогому детищу выдающегося
философа. И лишь поправки, своевременно внесенные в некоторые из любезных
его сердцу теорий, спасли другое его детище - Виргинский университет - от
разгула анархии.
С просветительской точки зрения организация нового учебного заведения,
основывавшаяся на радикальном пересмотре сложившихся педагогических метод,
была по сути своей чрезвычайно прогрессивна и как нельзя лучше отвечала его
назначению. На воодушевленный призыв "Красноречивого старца" откликнулись
именитые профессора-иностранцы, явившиеся в университет, еще не имевший
своих традиций и очень нуждавшийся в людях, которые могли бы положить им
начало, во всем блеске почетных степеней и научной славы. В те дни, когда По
был студентом Виргинского университета, там преподавали профессора
Блэттерман, Бонникасл, Данглисон, Эммет, Кей, Ломекс, Лонг и Такер. Семеро
из них были англичане, сделавшие блестящую академическую карьеру в Кембридже
и Оксфорде. Педантичный профессор Блэттерман приехал из Германии и обладал
глубочайшими познаниями в классических языках и литературе.
Разумеется, университету, основанному самим Джефферсоном, надлежало
строить свою деятельность на демократических принципах, предполагавших, в
частности, что совесть и сознание студентов суть начала, способные сами по
себе обеспечить соблюдение установленных порядков. В случае же их нарушения
должны были вмешиваться местные гражданские власти. Попытка внедрить
самоуправление подобного рода, естественно, потерпела полное фиаско.
Всеобщая анархия повергла университет в хаос, а Шарлотсвилл и близлежащие
плантации то и дело
страдали от буйных студенческих выходок. Все это продолжалось до тех
пор, пока негодующая профессура не пригрозила уйти в отставку в полном
составе, после чего получила право установить необходимый надзор за порядком
сверху и ввести более действенные меры пресечения. В самый разгар поры
невообразимого сумбура и мальчишеского дурачества и приехал молодой По,
чтобы стать, в известном смысле, их жертвой.
Ему была отведена комната в западном крыле, удобно расположенная под
второй аркой, слева от прихода, который разделяет два жилых корпуса.
Двадцать футов длиной и пятнадцать шириной, она одновременно была и
спальней, и комнатой для занятий. Дверь ее выходила на аркаду, откуда тогда
открывался вид на Аллеганские горы, а единственное окно - на внутренний
двор. Обогревалась комната небольшим камином.
Здесь молодой поэт проводил большую часть времени - устраивал надолго
запомнившиеся однокашникам литературные чтения и веселые вечеринки, писал
просительные письма домой и длинные, полные мольбы, жалоб и признаний
любовные послания Эльмире, которых она так и не прочла или прочла слишком
поздно. Расположенная на уровне земли, комната его была довольно темной и,
подобно другим комнатам для студентов в Виргинском университете, имела
уютный, хотя и по-келейному мрачноватый вид. В зимнее время там скорее всего
царил холод, ибо при устройстве отопительных приспособлений в жилых домах и
казенных зданиях на тогдашнем американском Юге больше думали о долгом лете,
нежели о зиме и поздней осени.
Множество дошедших до нас документальных свидетельств и воспоминаний
позволяют с достаточной точностью воссоздать уклад жизни и даже распорядок
дня студентов в ту пору, когда одним из них был Эдгар Аллан По.
День начинался в половине шестого утра, когда По и его товарищей будил
Уильям Уэртенбейкер, университетский секретарь, библиотекарь и смотритель, в
чьи обязанности входило следить за тем, чтобы молодые люди вовремя вставали,
одевались и в назначенный час были готовы приступить к работе. После
торопливых омовений и столь же поспешного завтрака
в каком-нибудь пансионе поблизости По отправлялся на утренние занятия,
длившиеся около двух часов. Программа курса, на который он записался,
включала лекции по латыни, греческому, французскому, испанскому и
итальянскому. Один из его товарищей по группе рассказывает, что По
"удивительно легко давались латынь и французский, на которых он бегло
говорил и читал, хотя нельзя сказать, чтобы его знание этих языков
отличалось большой глубиной. К греческому он был равнодушен. Нередко он
являлся на занятия, не подготовив ни строчки из заданного для чтения
отрывка. Однако ум его был столь остр, а память столь превосходна, что ему
хватало и нескольких минут, чтобы приготовить лучший в классе ответ. Для
этого ему нужно было лишь "подчитать" урок прямо перед лекциями. Эта
изумительная способность позволяла ему всегда быть в числе лучших студентов
и вызывала восхищение, а еще чаще - зависть товарищей". По также делал
успехи в итальянском и однажды даже удостоился похвалы профессора
Блэттермана за перевод из Тассо. Как часто бывает, один поэт вдохновил
другого.
По окончании занятий Эдгар мог распоряжаться остатком дня и вечером по
своему усмотрению. Иногда в университете проводились занятия по военному
делу, руководил которыми в то время некий мистер Мэтьюз, закончивший
академию в ВестПойнте. То было одно из увлечений Джефферсона, утверждавшего,
что будущие вожди республики должны владеть ратным искусством, и По, судя по
всему, решил обучиться солдатским наукам, к каковым, наверное, приобрел вкус
в бытность свою лейтенантом роты Юных ричмондских волонтеров несколько лет
назад. Он, кажется, вообще был неравнодушен к военной славе, и склонности
этой суждено было в скором времени принести горькие плоды.
Очень много времени По проводил в университетской библиотеке, где с
наслаждением погружался в чтение книг из прекрасной и редкостной коллекции,
собранной самим Джефферсоном. Библиотекарь, уже знакомый нам Уильям
Уэртенбейкер, так описывает По-студента: "...тогда еще совсем мальчик...
около пяти футов трех дюймов ростом, с немного кривыми ногами, скорее
хрупкого телосложения, изобличавшего отсутствие склонности к физическим
упражнениям,
с лицом нежным и тонким, как у девушки, и большими, темными, очень
выразительными глазами. Одевался он хорошо и опрятно. Товарищи любили его за
добрый и веселый нрав; их также привлекал в нем весьма разнообразный для его
лет жизненный опыт, обнаруживавший знакомство с людьми и местами, неведомыми
бесхитростным провинциалам, среди которых он оказался... Однако более всего
поражали тех, кто его знал, его блестящие успехи в изучении классических
дисциплин..."
Об университетской жизни По повествуют не только воспоминания других
людей, но и собственные его письма домой, из которых, правда, до нас дошли
очень немногие. В них мы находим, в частности, весьма интересные сведения,
дающие яркое представление о грубых и необузданных нравах, царивших тогда в
университете, куда первые студенты принесли с собой некоторые из варварских
обычаев, бытовавших среди американских пионеров. По словам Эдгара, драки
между студентами были делом столь привычным, что на них никто не обращал
внимания. Ссоры нередко кончались потасовками и даже дуэлями.
В другом письме, написанном из университета в сентябре 1826 года, По
сообщает о переполохе, который вызвало среди студентов объявление о
назначенных на декабрь экзаменах, и высказывает сомнение в том, что за ними
последует вручение дипломов или присуждение степеней, ибо со дня открытия
университета минуло лишь два года, в то время как обычный срок обучения
равнялся в то время трем-четырем годам. Кроме того, продолжает он, многим
кажется несправедливым, что со студентов, проучившихся всего только год,
будут спрашивать наравне с теми, кто окончил уже два курса. Это, разумеется,
относится прежде всего к нему самому. Тем не менее уверенность в себе его
как будто не покидает. Он много работал и надеется выдержать испытания не
хуже других, если только не будет слишком волноваться.
Открытие университета внесло заметное оживление в жизнь небольшого
городка Шарлотсвилла, где он был построен. Для местной торговли -
преимущественно, конечно, торговли в кредит - настали золотые времена. От
родителей студентов требовалось поручительство в том, что они обязуются
заплатить долги своих отпрысков, хотя наряду с этим существовал специальный
закон, освобождающий студента от уплаты долгов, признанных судом