Грант Аллен. Эдгар По (биография)

насущном, предоставив столь желанную возможность для занятий творчеством и
прогнав прочь страшный призрак нищеты. В результате были почти впустую
истрачены еще два года очень короткой жизни.
Большую часть времени по возвращении в крепость Монро По занимался
устройством дел, связанных с предстоящим увольнением из армии, получая у
офицеров рекомендательные письма в министерство обороны и ища себе замену на
оставшиеся три года службы. Спустя несколько недель после приезда из
Ричмонда все было готово, и командир полка написал в Нью-Йорк командующему
Восточным округом письмо, в котором подробно излагал обстоятельства
поступления По на военную службу, и, ссылаясь на полученное от Джона Аллана
письменное подтверждение семейного примирения, сопровождаемое просьбой
отпустить По из армии, а также на то, что место его уже готов был занять
опытный унтер-офицер, просил удовлетворить ходатайство По об увольнении.
Приказом от 4 апреля 1829 года, подписанным командующим Восточным
округом генералом Э. Гейнзом, Эдгар А. Перри увольнялся от службы
Соединенным Штатам начиная с 15 апреля, ибо, как отмечает в своем письме
полковой командир, замена ему уже имелась.
Сам По так описывает состоявшуюся сделку. В тот день, когда приказ о
его увольнении вступал в силу, в полку не оказалось ни командира, полковника
Хауза, ни уже знакомого нам лейтенанта Ховарда. Будь хотя бы один из них на
месте, в качестве замены можно было бы взять первого же изъявившего согласие
рекрута, что обошлось бы По в обычные двенадцать долларов вознаграждения.
Похоже, что именно эту сумму По назвал Аллану, находясь в Ричмонде. Однако в
отсутствие обоих офицеров, имеющих право взять в качестве замены новобранца,
По вынужден был заплатить целых семьдесят пять долларов одному сержанту,
чтобы тот согласился дослужить его срок. Он дал этому человеку двадцать пять
долларов наличными деньгами и расписку на пятьдесят, которые взял потом из
ста долларов, присланных ему из дома. Поскольку эти объяснения вполне
согласуются с тогдашними уставными правилами, подозрения мистера Аллана и
обвинение в лихоимстве, брошенное Эдгару По второй миссис Аллан,
представляются лишенными всяких оснований.
Снабженный рекомендательными письмами нескольких хорошо знавших его
офицеров, По простился с крепостью Монро и отправился в Ричмонд, где всю
вторую половину апреля и первую неделю мая занимался в основном тем, что
заручался поддержкой влиятельных лиц, способных посодействовать его
назначению в ВестПойнт. К делу соизволил приложить руку и Джон Аллан,
получивший необходимые рекомендации от спикера законодательного собрания
штата Эндрю Стивенсона и майора Джона Кэмпбелла, который знал По еще
ребенком. Кроме того, еще когда По находился в Ричмонде, Аллан убедил
полковника Уорта, представителя их штата в конгрессе, написать министру
обороны письмо с просьбой принять участие в судьбе молодого человека. Ко
всем этим похвалам, заверениям и лестным характеристикам Джон Аллан
присоединил свое собственное письмо, также адресованное министру обороны.
Однако что это были за "рекомендации"! Достаточно будет привести лишь
последние фразы его послания (ибо все предыдущие выдержаны в таком же
ледяном тоне): "...Должен откровенно заявить, сэр, что он (По) не состоит со
мной ни в каком родстве и что подобную же заинтересованность я проявлял во
многих, кому хотел помочь в делах, - из тех же побуждений, какие движут мною
сейчас, ибо забота моя принадлежит всякому, кто оказывается в нужде. Для
себя я ничего не прошу, но был бы признателен, если бы Вы явили любезность,
оказав помощь подателю сего в осуществлении его планов. Со своей стороны
буду искренне рад ответить взаимностью на любую услугу, которую Вы сможете
ему оказать. Прошу извинить меня за откровенность, но с письмом этим я
обращаюсь к солдату.
Ваш покорный слуга Джон Аллан".
С этими блестящими рекомендациями прямодушного альтруиста,
утверждавшего, что "забота его принадлежит всякому, кто окажется в нужде",
которые должны были обеспечить По горячую симпатию и покровительство
министра обороны, он покинул Ричмонд 7 мая 1829 года и направился в
Вашингтон.
Письмо Джона Аллана, очевидно, предназначалось для глаз самого По не в
меньшей мере, чем для прочтения министром. Оно с предельной ясностью давало
понять молодому поэту, что опекун считал его самым обыкновенным протеже,
которого хотел сбыть с рук долой, устроив в Вест-Пойнт с тем, чтобы больше
никогда о нем не слышать. "Должен откровенно заявить, сэр, что он не состоит
со мной ни в каком родстве". Фраза эта означает, что он не собирался делать
По своим наследником или принимать его у себя дома в качестве члена семьи.
Формально исполняя обещание, данное покойной жене, он повиновался при этом
чувству долга, но отнюдь не любви. Прошение, поданное По на имя министра
обороны, возымело обычный результат: вместе с рекомендательными письмами оно
было положено под сукно и на несколько месяцев забыто.
Перед отъездом По из Ричмонда Аллан снабдил его суммой в 50 долларов.
Надо полагать, По задержался в Вашингтоне совсем ненадолго - только для
того, чтобы лично передать свои бумаги в министерство обороны, - и сразу же
выехал в Балтимор, к чему его побудили немаловажные причины. Во-первых, к
этому моменту Джон Аллан, приложив надлежащие старания, ясно дал понять, что
в ричмондском доме он отныне нежеланный гость. По мере того как охладевала
"привязанность" к нему опекуна, По все яснее ощущал необходимость в
установлении более прочных связей со своими настоящими родственниками в
Балтиморе. Сведений о них он до той поры почти не имел, зная лишь, что дед
его по отцовской линии, Дэйвид По, был главным квартирмейстером
повстанческой армии в годы войны за независимость. Ратные его подвиги
множились семейными преданиями и временем, так что довольно скоро он даже
получил чин "генерала", которого на самом деле ему никто не присваивал.
Обнаружив, что у него есть столь доблестный предок, По пришел в восторг.
Только сейчас он стал сознавать, к какому славному роду принадлежит, и был
уже вполне готов преобразиться из Эдгара Аллана в Эдгара По. Существовало и
другое обстоятельство, заставлявшее По стремиться в Балтимор, которое он,
впрочем, не осмелился открыть опекуну. Все его мысли
были заняты планами издания нового поэтического сборника, и весной 1829
года началась долгая и ожесточенная борьба за литературное признание.
Приехав в Балтимор, По, не теряя времени, начал готовить к публикации
"АльАараф", а также несколько новых и основательно переделанных старых
стихотворений. Печальный опыт "Тамерлана" подсказывал, что очень мало просто
напечатать произведение, главное - суметь привлечь к нему внимание публики и
критики. Вот почему на сей раз он решил взяться за дело иначе, и метода,
который тогда применил впервые, неизменно придерживался в дальнейшем. Теперь
каждою новую работу он стал посылать какому-нибудь известному писателю, или
просто влиятельному лицу, якобы лишь на отзыв, а на самом деле, чтобы
возбудить к себе интерес и опереться таким образом на поддержку уважаемого в
обществе человека. Рукопись своей второй книги он собственноручно передал
Упльяму Вирту, популярному в ту пору писателю, которого знал еще в Ричмонде,
надеясь, что его благосклонный отзыв произведет впечатление на издателей.
Однако Вирт, чей вкус воспитывался на классических образцах, пришел в
некоторое замешательство от причудливой образности "Аль-Аарафа", которая и
поныне нередко сеет смятение в "упорядоченных" академических умах.
Присланное им письмо поэтому было хотя и доброжелательным, но весьма
сдержанным. Отдавая должное эрудиции автора и выражая уверенность в том, что
"современному читателю поэма понравится", он вместе с тем сомневается в том,
чтобы она "пришлась по душе людям с более старомодными вкусами", к коим
причисляет и себя самого.
Не зная, радоваться или огорчаться такому суждению, и чего в нем больше
- похвалы или критики, По тем не менее решил присовокупить его к рукописи, с
которой отправился в Филадельфию, чтобы показать ее там владельцам
издательства "Кэри, Ли энд Кэри". Посетив мистера Ли в его конторе на
Честнат-стрит, По имел с ним непродолжительную беседу, и в итоге издатель
предложил ему поместить коекакие из стихотворений в журнале "Атлэнтик
сувенир", приняв рукопись "Аль-Аарафа" на рассмотрение. С тем По и
возвратился в Балтимор.
Еще до конца месяца По, должно быть, получил из Филадельфии обычный
ответ, который издатели давали молодым поэтам: книга будет опубликована,
если фирме будут представлены гарантии от любых убытков. Поэтому 29 мая По
пишет Джону Аллану, пространно объясняя, почему для всякого молодого поэта
важно, чтобы мир узнал его как можно раньше, и заканчивая просьбой
поручиться за книгу суммой в 100 долларов. К письму он также приложил
полученный от Вирта отзыв. При этом По заверяет Аллана, что давно уже
перестал считать Байрона образцом для подражания. В ответном письме,
пришедшем необычайно быстро, торговец наотрез отказал По в какой бы то ни
было помощи и сурово осудил его поведение.
На протяжении всего пребывания Эдгара По в Балтиморе, с мая до конца
1829 года, письма, которые он получал от Джона Аллана, были полны
саркастических замечаний, подозрении и упреков. Время от времени из Ричмонда
приходили деньги - как раз вовремя, чтобы спасти его от голода, однако
скрупулезность, с какой он отчитывается перед опекуном за каждый истраченный
цент, дает ясное представление об условиях, которыми сопровождалась эта
помощь. Помимо нескончаемых сетований на то, что По упорствует в намерении
"транжирить" деньги на издание никчемных виршей, обычной темой этих писем
были неотступно преследовавшие старика подозрения, связанные с размером
вознаграждения, выплаченного сержанту, занявшему место По в 1-м
артиллерийском полку. Развеять их но могли никакие самые очевидные факты и
убедительные объяснения. Не оставляли его и сомнения в усердности хлопот,
предпринимаемых воспитанником для получения назначения в Вест-Пойнт. И
потому По не упускал возможности продемонстрировать серьезность своих
намерений в отношении военной карьеры. Его подстегивала бедность, в которой,
быть может сознательно, держал его Аллан. И вот 23 июля он отправляется
пешком в Вашингтон, истратив накануне почти весь долгожданный перевод из
Ричмонда на оплату счета в гостинице.
В Вашингтоне он был принят лично министром обороны, который сказал ему,
что число слушателей в Вест-Пойнте на десять человек превышает предписанное,
однако посоветовал не забирать рекомендательных писем, потому что во время
пребывания кадетов в летних лагерях подается больше всего прошений об
отчислении из академии. Если количество таковых окажется больше десяти, то
он может быть уверен, что в сентябре получит, наконец, назначение. Если же
этого не произойдет, то По, заверил его министр, будет одним из первых, кого
примут в следующем году. По высказал опасения, что тогда ему может помешать
возраст, однако министр успокоил его, заявив, что ему будет двадцать один
год вплоть до того дня, когда исполнится двадцать два. Прощаясь, министр
заметил, что По совсем не обязательно было самому приезжать в Вашингтон.
После чего По совершил "приятное" путешествие обратно в Балтимор. Опять-таки
пешком.
26 июля он пишет Аллану, что уже объяснил ему все, нуждавшееся в
объяснении, и испробовал для достижения цели все имевшиеся у него средства.
Находясь в большом замешательстве, он хотел бы, чтобы Аллан наставил его,
как поступить. Он добавляет, что охотно возвратился бы в Ричмонд, ежели бы
опекун не дал ему понять, что не слишком желает его видеть.
В августе 1829 года в жизни По произошли изменения, имевшие для него
исключительно важные последствия, - он поселился у своей тетки Марии Клемм,
которая занимала в то время второй этаж небольшого двухэтажного дома на
Милкстрит. Кроме самой мисс Клемм, здесь жили ее дочь Вирджиния и сын Генри,
старая миссис По (бабка Эдгара по отцовской линии) и его брат, Вильям Генри
Леонард По. Появление По еще более усугубило тесноту и скудость, в какой
приходилось жить этим несчастным людям. В одном из писем Джону Аллану По
говорит, что миссис По разбита параличом, миссис Клемм тоже постоянно
хворает, а брат его Генри сделался таким горьким пьяницей, что совершенно не
в состоянии о себе заботиться.
Погрязшее в нищете семейство Клеммов-По с трудом перебивалось на пенсию
г-жи "генеральши" По, жалкие заработки Генри Клемма, ученика каменщика,
мелкие суммы, изредка получаемые Эдгаром из Ричмонда, и деньги, которые
миссис Клемм зарабатывала шитьем, когда была в силах им заниматься. Генри
По, оставивший морскую службу и подвизавшийся в качестве клерка в какой-то
адвокатской конторе, был смертельно болен туберкулезом и к тому же, как
пишет По, предавался безудержному пьянству.
По делил комнату в мансарде с братом, за которым уже тогда помогал
ухаживать. В этом доме поэт впервые встретился со своей семилетней
двоюродной сестрой, ставшей впоследствии его женой. В ту пору Вирджиния была
шаловливой пухленькой девочкой с синими глазами и темно-каштановыми
волосами, очаровывавшей всех своим веселым и ласковым нравом. Вскоре между
ней и взрослым двоюродным братом возникла нежная привязанность, полная
детской доверчивости и обожания с ее стороны и покровительственной заботы -
с его. Миссис Клемм была женщиной, наделенной чрезвычайно сильными
материнскими чувствами, и молодой племянник сразу же нашел место в ее добром
сердце. Так было положено начало отношениям, оказавшим, может быть, самое
благотворное и в то же время самое пагубное воздействие на дальнейшую жизнь
По.
Памятуя о печальной судьбе, постигшей первую книгу из-за полной
безвестности автора, По, окончательно обосновавшийся в мансарде дома на
Милкстрит, всю осень и зиму 1829 года занимался тем, что рассылал редакторам
и критикам письма и рукописи стихов, стараясь подготовить почву для
публикации "Аль-Аарафа" - дело, которое он был преисполнен решимости довести
до конца вопреки всему - Джону Аллану, Всст-Пойнту, бедности и отсутствию
необходимых для работы условий.
Стремиться к самоутверждению и самовыражению в литературном творчестве
его побуждали всепоглощающие чувства и желания, владевшие его душой, но
часто не находившие удовлетворения в реальной жизни, и то глубокое ощущение
ценности собственной личности, ее права на независимое существование,
которое зовется гордостью. Не случайно он давно уже избрал своим наставником
Байрона - и не только поэтическим, но и духовным. Из Балтимора он писал
Джону Аллану, что больше не считает Байрона образцом для себя, и в
определенном смысле это правда, ибо он был уже достаточно зрелым человеком и
художником, чтобы понять, как ничтожно мало можно достичь одним лишь
подражательством. Необходимость самобытности в творчестве - даже в
использовании заимствованных тем и художественных приемов - была для него
очевидна.
Итак, невзирая на все удары, а порою и издевки судьбы, великий труд
продолжался. Поглощенный работой, Эдгар редко покидал мансарду, где его
умирающий брат лежал теперь целыми днями, сотрясаясь от надсадного кашля,
или, исчезнув утром, возвращался за полночь, едва держась на ногах, и
принимался заплетающимся языком похваляться своими подвигами и приключениями
в Южной Америке и иных далеких и прекрасных заморских странах. В такие
минуты По ловил и запоминал каждое его слово.
Мипул сентябрь, а уведомления о зачислении в Вест-Пойнтскую академию
попрежнему не было. Редкие письма из Ричмонда становились все нетерпеливее и
суровее. Мистер Аллан но на шутку встревожился. Неужели его хитроумный план
сбыть По на государственное попечение все-таки не удался?! И он обвиняет По
в том, что он якобы ввел его в заблуждение относительно обещания министра
обороны удовлетворить просьбу о приеме в академию в сентябре 1829 года. В
своем ответе По ссылается на предыдущее свое письмо, где в точности переданы
слова министра, уверяя, что опекун его ошибается в своих предположениях. Он
говорит, что сам поедет в Вашингтон и добьется, чтобы министр распорядился
выправить все необходимые ему бумаги заблаговременно и вручил ему
предписание о прибытии в Вест-Пойнт для вступительных испытаний в июне
следующего года. Эти документы он попросит министра направить Аллану, дабы
"рассеять все сомнения". И не без иронии добавляет: "Я объясню ему
(министру), почему бумаги нужны мне немедленно, и думаю, что он не откажется
их предоставить".
Однако в Вашингтон По все же не поехал, ибо в это время (конец октября)
у него не было денег даже на то, чтобы совершить такое путешествие пешком.
Тем не менее решительный тон письма, очевидно, успокоил Джона Аллана,
который к тому же вряд ли хотел, чтобы министр подумал, будто он не доверяет
слову столь высокопоставленной особы.
Не в пример хлопотам По в военном ведомстве его литературные труды
давали гораздо более обнадеживающие результаты. Ему удалось привлечь к своей
новой поэме внимание одного из самых известных в ту пору американских
литературных критиков, Джона Нила, чьи рецензии, появлявшиеся на страницах
издававшегося им же литературного обозрения "Янки энд Бостон литерери
газетт", воспринимались тогдашней читающей публикой как откровения. Послав
ему
на отзыв некоторые из своих стихов, По был вознагражден следующей
заметкой, появившейся в сентябрьском номере упомянутого журнала: "Строки
Эдгара Аллана По из Балтимора о "Небесах" - пусть ему самому они и мнятся
превосходящими все, что написано американскими поэтами, не считая нескольких
вскользь упомянутых безделиц, - есть малопонятная фантазия, хотя фантазия и
изысканная. Если Э. А. П. сможет до конца проявить свои способности, ему
удастся сочинить прелестное, быть может, великолепное стихотворение. Здесь
есть многое, что оправдывает такую надежду".
Слова эти, как сказал потом По, "были, насколько помнится, первыми
словами поощрения, когда-либо слышанными мною".
Заметка в сентябрьском номере "Янки", подписанная знаменитым Джоном
Нилом, должно быть, сослужила По двойную службу. Во-первых, верная мисс
Валентайн или кто-нибудь из друзей наверняка не преминул показать ее Джону
Аллану, заставив его призадуматься. Во всяком случае, в середине декабря По
неожиданно получил от опекуна 80 долларов и позволение возвратиться домой.
Вовторых, теперь, когда имя его появилось на страницах известного
литературного обозрения, он уже мог смело вести переговоры с любым
балтиморским издательством, ибо мнение видного критика с Севера тогда, как и
сегодня, почиталось непререкаемой истиной на Юге, который не склонен
баловать вниманием доморощенные таланты до тех пор, пока их не похвалят в
другом месте. В итоге книга была принята к публикации. 18 ноября он пишет
Аллану, что балтиморское издательство "Хэтч энд Даннинг" согласилось
выпустить сборник на самых выгодных условиях, "обязавшись напечатать книгу и
предоставить автору 250 экземпляров". Мистер Даннинг, спешит добавить он,
отлично зная, что опекун тотчас вообразит, будто его втягивают в новые
расходы, намеревается в ближайшее время посетить Ричмонд и сам подтвердит
условия контракта.
Итак, после весьма своеобразного, но в целом достаточно обнадеживающего
предуведомления второй поэтический сборник По - "Аль-Аараф, Тамерлан и малые
стихотворения" - вышел в свет в декабре 1829 года в Балтиморе. Это была
тоненькая книжка в одну восьмую листа в синем картонном переплете, с
очень широкими полями и несколькими дополнительными титульными листами,
отведенными для эпиграфов из испанских и английских поэтов. Посвящением
взята строка из Кливленда:

Полней других испить кто чашу смог? Тому сей стих.

Главное место в книге занимали "Аль-Аараф" и "Тамерлан". Последний "с
уважением" посвящался Джону Нилу и был, по существу, полностью переделан под
впечатлением несчастной любви к Эльмире и с литературной точки зрения
значительно улучшен. За двумя поэмами после короткого предисловия следовали
девять стихотворений, три из которых с некоторыми поправками были
перепечатаны из первого сборника.
"Аль-Аараф" представляет собой попытку молодого поэта облечь в
аллегорическую форму свою философию красоты. И хотя аллегории его весьма
туманны, в поэме много прекрасных строк. Название ее заимствовано у арабских
поэтов, обозначавших словом "Аль-Аараф" некую область между землей и
небесами - ни рай, ни ад, - где обретаются души тех, кто своей жизнью не
заслужил ни вечных мук, ни вечного блаженства. Свой идеал красоты По
воплотил в прекрасной деве Незейе, обитающей на далекой звезде:

...Ее планета дремлет, пламенея,
Под четырьмя светилами небес...(1)
-----------
(1) Перевод В. Топорова.

В космическом видении темы ощущается влияние Мильтона; достаточно
явственно звучат и мотивы "Королевы Мэб" Шелли, причудливо переплетаясь с
реминисценциями из Байрона и Мура. Несмотря на этот простительный для
молодого поэта грех, поэма носит глубокий отпечаток своеобразного гения По,
чей взор в поисках прекрасного достигает самых сокровенных уголков
вселенной.
По оставался в Балтиморе до конца 1829 года, дождавшись выхода из
печати всего тиража книги (несколько экземпляров он немедленно послал
редакторам различных журналов на рецензию). После чего он попрощался с
Клеммами и другими балтиморскими родственниками и, воспользовавшись
полученным от Аллана разрешением вернуться домой, отправился в Ричмонд,
увенчанный новыми лаврами и с порядочным запасом экземпляров только что
опубликованного сборника, которые намеревался раздарить друзьям.
Прибыв в Ричмонд еще до окончания рождественских праздников, он нашел
свою старую комнату в доме Аллана готовой: к его приезду. После тесноты и
убожества его балтиморского жилища просторный, богато обставленный особняк,
утопающий в зелени садов, показался ему, наверное, сказочным дворцом. По
встретили радостные улыбки знавших его с детства чернокожих слуг, преданных
ему, как и раньше, и, конечно же, добрая мисс Валентайн, чья привязанность
нисколько не ослабела с годами. Но до чего грустные воспоминания нахлынули
на него, едва он только переступил порог! Фрэнсис Аллан не стало, ее комната
пустовала; не было и Эльмиры, с которой они когда-то катались на качелях и
смотрели в телескоп на звезды. То, что в начале января 1830 года По уже
находился в Ричмонде, не подлежит сомнению, так как именно в это время из
магазина "Эллиса и Аллана" им было получено по заказу кое-какое платье, в
том числе сделанная по последней лондонской моде шляпа. Несмотря на все
старания миссис Клемм, без конца что-то штопавшей или перелицовывавшей,
гардероб его после трудного года в Балтиморе пребывал, должно быть, в
плачевном состоянии.
На следующий по возвращении вечер По случайно повстречался в книжном
магазине с Томасом Боллингом, своим университетским товарищем (и, судя по
его письмам, приятнейшим молодым человеком). Боллинг приехал домой из
Шарлотсвилла на рождественские каникулы, и после столь долгого перерыва
старым друзьям было о чем поговорить и что вспомнить. По подарил Боллингу
экземпляр "Аль-Аарафа" и поведал ему о своих мифических "заморских
путешествиях", ибо действительные факты его весьма небогатой событиями
армейской жизни не годились для романтической биографии, какую, по его
мнению, полагалось иметь уже опубликовавшему две книжки поэту. На Боллинга
рассказ произвел большое впечатление, и можно не сомневаться, что весть о
захватывающих приключениях и блестящем успехе, выпавших на долю "Гаффи", он
принес в университет, чем, безусловно, помог рассеять неприязнь по отношению
к бывшему игроку, так и не заплатившему долгов чести.
Таким образом, уже тогда стала обретать вид "легенда о По", начало
которой положил он сам, побуждаемый стремлением казаться, человеком,
непохожим на других, - искателем приключений, который оставил университет,
чтобы повидать свет. И надо сказать, что ему вполне удалось произвести
желаемый эффект. В этих рассказах, по всей видимости, он всегда отталкивался
от реальных эпизодов из жизни своего брата Генри.
По часто бывал в городе, навещая старых друзей, которым имел
обыкновение дарить лично или пересылать через ричмондских книготорговцев
свою новую книжку. Поскольку лишь очень немногие были способны попять его
стихи, в отношении к ним со стороны местной публики преобладала насмешливая
ирония, ведь за ней легче всего скрыть невежество. В подобном
пренебрежительном мнении городским знатокам поэзии помогла укрепиться
рецензия в балтиморском журнале "Минерва и изумруд", написанная, вероятно,
довольно известным в то время критиком Дж. Хьюиттом, который самым
беспощадным образом высмеял молодого автора. Редактором журнала был тогда
Руфус Доус, и По, возможно, вспомнил об этом позднее, когда буквально
растерзал его живьем в статье для филадельфийского ежемесячника "Грэхэмс
мэгэзин".