Грант Аллен. Эдгар По (биография)

будущий шедевр. Совершенно ясно, что у него имелся продуманный во всех
деталях план кампании, которая преследовала цель добиться самого широкого
распространения стихотворения и создать вокруг него как можно больше толков
и споров.
План этот предполагал почти одновременную публикацию произведения в
возможно большем числе периодических изданий, которые представили бы в
наиболее выгодном свете редкостные совершенства стихотворения и объяснили
замысел автора. Чтобы разжечь любопытство публики, сочинение должно было
появиться анонимно. Еще в январе 1845 года, за каких-нибудь несколько дней
до опубликования, По продолжал вносить исправления в, казалось бы, уже
окончательный вариант. Последние поправки были предложены им так поздно, что
их даже не успели включить в текст.
По договоренности с Уиллисом "Ивнинг миррор", очевидно, получив уже
готовые гранки из другого журнала, "Америкен ревю", первой напечатала
стихотворение 29 января 1845 года, предпослав ему заметку от редакции, в
которой ощущается вдохновение По и стиль Уиллиса:
"Мы получили разрешение перепечатать (предварив ожидаемую публикацию во
2-м номере "Америкен ревю") следующее ниже замечательное стихотворение...
Оно, по нашему мнению, являет собой единственный в своем роде и самый
впечатляющий пример "поэзии момента", известный американской литературе.
Тонкостью же замысла, изумительным искусством стихосложения, неизменно
высоким полетом фантазии и "зловещим очарованием" произведение это
превосходит все, что создано пишущими по-английски поэтами. Речь идет об
одном из тех "литературных деликатесов", которыми питается наше воображение.
Строки эти навсегда останутся в памяти всякого, кто их прочтет".
Эта написанная с типично американской восторженностью заметка разнесла
весть о "Вороне" по всей стране. Никогда еще на долю написанного американцем
стихотворения не выпадало столь стремительного и широкого успеха. Ворон и в
самом деле "грозил прогнать орла с национального герба". Проворные
редакторские ножницы тотчас принялись за работу, и вскоре тираж
стихотворения многократно умножился бесчисленными перепечатками.
В течение недели люди повторяли колдовские стансы, теряясь в догадках
об их таинственном авторе. И когда имя его открылось, По мгновенно
прославился, превратившись в вызывающую всеобщее любопытство странную,
романтическую, роковую и трагическую фигуру, какой с тех пор и оставался.
Рукописи его стали приносить доход тем, кто ими владел, а письма сделались
предметом целеустремленных поисков. Охотники за автографами были в ту пору
поистине вездесущи.
Очерк Лоуэлла о По, появившийся некоторое время назад в "Грэхэмс
мэгэзин", был перепечатан Уиллисом и достойным образом удовлетворил
повсеместный интерес к новой знаменитости, дав ответ на множество
волновавших публику вопросов. К яркому блеску популярности прибавился, таким
образом, ореол авторитетного признания, и По в действительности оказался
вознесенным на головокружительные высоты, к которым уже много лет стремился
в мечтах. Не теряя времени, он принялся ковать пылающее жаром железо.
28 февраля По, чья слава приближалась к зениту, прочел лекцию в
нью-йоркском историческом обществе, послушать которую собрались почти триста
человек - завсегдатаи светских салонов, друзья-журналисты, поэты и писатели.
Это выступление можно считать дебютом По на местной литературной сцене,
состоявшимся при покровительстве Уиллиса. Лекция во многом напоминала ту,
что он когда-то прочел в Филадельфии, и изобиловала обычными для него
выпадами против фаворитизма редакторов, необъективности рецензентов и
безграничного невежества презренных рифмоплетов. Произнесенный им "монолог"
почти целиком состоял из кусочков его ранее печатавшихся рецензий. Изрядно
досталось Брайенту, Лонгфелло, Дэвидсонам, Шебе Смиту и другим, однако
местами критика все же перемежалась похвалами, которые в противовес
ядовитому топу замечаний также были несколько преувеличены. В числе тех, кто
удостоился особой благосклонности, была нью-йоркская поэтесса Фрэнсис Осгуд.
Лекцию отличало еще и то, что ожесточенные нападки на Грисвольда, столь
оживившие выступление По в Филадельфии, на этот раз полностью отсутствовали.
К тому времени По и Грисвольд возобновили, во всяком случае внешне,
дипломатические отношения, хотя где-то в глубине продолжала тлеть старая
вражда. С тех пор как По приехал в Нью-Йорк, он уже однажды столкнулся с
Грисвольдом в редакции газеты "Трибюн", однако встреча получилась несколько
неловкой. "Я не мог завязать разговора, - пишет он, - хотя очень этого
желал". Столь настойчивое желание объяснялось тем, что Грисвольд готовил к
печати новую антологию "Американские прозаики" и исправлял уже вышедшую
поэтическую антологию для повторного издания. По очень хотелось попасть в
первую и внести улучшения в некоторые из своих стихотворений во второй. С
этой целью в январе 1845 года он снова, после долгого перерыва, пишет
Грисвольду. Опасаясь, что посвященная ему заметка от составителя может
оказаться не слишком лестной, он просит: "...при теперешних Ваших чувствах
Вы едва ли сможете отдать мне справедливость в какойлибо критической статье,
и меня вполне устроит, если после моего имени Вы просто напишете: "Родился в
1811 году, в 1839 году опубликовал сборник рассказов "Гротески и арабески";
в последнее время живет в Нью-Йорке".
Грисвольд, однако, ответил подчеркнуто любезно, и вскоре последовало
новое сближение. Грисвольд прислал По кое-какие книги, а По направил ему
рукописи нескольких рассказов и исправления к стихотворениям. Эти двое были
слишком нужны друг другу, чтобы и дальше оставаться литературными
противниками. По стал теперь так знаменит, что не замечать его или
отзываться о нем с пренебрежением Грисвольд уже не мог. По, со своей
стороны, тоже хорошо понимал, как необходимо ему дружеское расположение
известного составителя антологий. Грисвольду удалось мало-помалу войти в
доверие к По, из чего он извлек какую только мог выгоду. И тем не менее
преподобный доктор отнюдь не простил бывшего врага. Своими письмами стараясь
уверить его в своем добром отношении и уважении, он одновременно чернил По в
глазах Бриггса, передавая тому все сплетни, которые ходили о По в
Филадельфии. В январе Бриггс написал Лоуэллу: "По чрезвычайно мне нравится;
г-н Грисвольд рассказывал мне о нем бог весть какие ужасные истории, но По
опровергает их всем своим поведением".
Причины ненависти - ибо иначе это не назовешь, - которую Грисвольд
испытывал к По, коренились в определенных свойствах натуры доктора. Он был
из тех, кто в отношениях с людьми следует своим исключительно сильным
пристрастиям и предубеждениям. К По он питал глубокую неприязнь, легко
объяснимую с чисто человеческой точки зрения, и потому задался целью
повредить ему, насколько было в его силах. Из деловых соображений он скрывал
свои истинные чувства и сумел даже сделаться доверенным лицом По, который,
таким образом, сам отдал себя в руки недруга.
Несмотря на ту добрую услугу, которую Грисвольд оказал По, Бриггс
поначалу составил о нем весьма благоприятное мнение, и в середине января
1845 года автор "Ворона" вошел в долевое владение из одной трети
еженедельником "Бродвей джорнэл". О назначении его одним из трех редакторов
(два других кресла занимали Бриггс и Биско) читателям было объявлено в
начале марта. По сыграл на своей популярности и ускорил решение вопроса,
убедив компаньонов, что его имя привлечет новых подписчиков. Примерно в это
время Бриггс написал Лоуэллу: "По только мой помощник и никоим образом не
помешает мне вести дело так, как я сочту нужным".
В этом мистер Бриггс глубоко заблуждался. С появлением в редакции По
ему пришлось довольствоваться более чем скромной партией второй скрипки в
весьма нестройно игравшем оркестре.
"Маленькая война с Лонгфелло", которую По с перерывами вел вот уже
несколько лет, была отныне перенесена со страниц "Ивнинг миррор" на страницы
"Бродвей джорнэл". Впервые за всю свою журналистскую карьеру По был волен
писать как ему заблагорассудится, без всякого смягчающего влияния свыше, и
обвинения в плагиате посыпались на несчастных собратьев по перу как из рога
изобилия. Однажды был мимоходом обвинен - и без всяких на то оснований -
даже Лоуэлл; учитывая его неизменную доброту к По, такое не назовешь иначе
как ударом в спину. Плагиат чудился По повсюду и превратился для него в
навязчивую идею.
Триумф "Ворона" и надежды - увы, малообоснованные - на "Бродвей
джорнэл" привели По в состояние лихорадочного волнения, которое весной 1845
года явственно ощущалось во всем, что он делал и писал. Он также стал чаще,
чем в предыдущие годы, бывать в обществе, и среди его новых знакомых было
особенно много женщин. В те несколько месяцев 1844 года, которые он прожил в
Нью-Йорке, По воздерживался от алкоголя, о чем в один голос говорят
Бреннаны, Уиллис и остальные, кто постоянно видел его в редакции "Миррор".
Однако сейчас он снова начал пить - и больше, чем когда-либо прежде.
Бриггс почти сразу стал проявлять недовольство и с этих пор не
переставал докучать Лоуэллу раздраженными, хотя и довольно слабыми жалобами.
Из-за недостатка у Бриггса капитала для того, чтобы упрочить свое положение
в журнале, и его ссоры с другим партнером, Джоном Биско, он был очень скоро
оттеснен от "кормила". Влияние По быстро усиливалось, и с того момента, как
он приступил к редакторским обязанностям, все, кто поддерживал отношения с
журналом, стали считать "хозяином" его.
Зимой 1845 года По завязал многочисленные знакомства в театральных
кругах, где стяжал значительный престиж и как рецензент "Бродвей джорнэл", и
как автор знаменитого "Ворона". Среди тех, кого он часто просил
декламировать стихотворение перед публикой, был Джеймс Мердок - актер
подлинно талантливый, обладавший к тому же голосом редкой красоты. Об одном
таком чтении вспоминает некий Александр Крейн, служивший тогда рассыльным в
редакции "Бродвей джорнэл":
"Как-то холодным зимним днем, когда все в редакции... "Джорнэла",
включая меня, были заняты работой, пришел По в сопровождении знаменитого
актера Мердока. Они остановились у стола По, который созвал к себе всех, кто
работал в журнале, в том числе и меня. Нас собралось человек десять, и среди
них я был единственным мальчишкой".
Конечно же, перед глазами По стояла другая комната, где он несколько
лет назад читал "Ворона" Грэхэму и его людям, которые нашли стихи неудачными
и из жалости к поэту пустили по кругу шляпу. Какое же упоительное торжество
испытывал он теперь, слушая, как его друг декламирует в редакции его
собственного журнала все того же "Ворона", ставшего самым известным
стихотворением в Америке. Да, то был сладостный миг! Горстка людей,
удивленных, быть может, даже встревоженных внезапной тишиной, сменившей
привычное лязганье печатных прессов, окружила стоящих у стола поэта и актера
- двух прирожденных трагиков.
"Когда все были в сборе. По вытащил из кармана рукопись "Ворона" и
протянул ее Мердоку. Он хотел, чтобы мы услышали, как великий декламатор
читает его повое стихотворение... Я был очарован этим соединением искусства
двух гениев. Бессмертные стихи, прочитанные человеком, чей голос был подобен
звону серебряных колоколов, навсегда остались самым дорогим воспоминанием
моей жизни".
В сероватом свете, пробивавшемся через закопченные окна, мощно взмахнув
крыльями, внезапно возникла большая темная птица, вызванная заклинаниями
Мердока, и огласила комнату зловещим карканьем, вещая в такт причудливой
музыке стиха. И на минуту все, кто внимал ей, превратились в печальных
влюбленных - скорбящих, плененных вечностью мгновения и ослепленных черным
лунным сиянием, пролитым душою бледного усталого человека, который стоял у
забрызганного типографской краской стола, с лицом, искаженным болью
неизъяснимого восторга...
По по-прежнему жил на Эмити-стрит. Вирджиния была уже безнадежна, и
мысль о том, что он может ее потерять, приводила По в ужас. Необходимость
заставляла его всерьез задуматься о будущем. Весной Уиллис представил его
поэтессе Фрэнсис Осгуд, о стихах которой По очень высоко отозвался в своей
февральской лекции.
Миссис Осгуд была весьма польщена похвалой По, на что он, собственно, и
рассчитывал. Она описывает встречу с ним весной 1845 года, после
опубликования "Ворона", оттиск которого По передал ей через Уиллиса с
просьбой дать отзыв о стихотворении и удостоить автора личной беседой.
"Я никогда не забуду то утро, когда г-н Уиллис позвал меня в гостиную,
чтобы принять По. Высоко держа свою гордую и красивую голову, с темными
глазами, сияющими ярким светом чувства и мысли, с неподражаемым сочетанием
обаяния и надменности в выражении лица и манерах, он приветствовал меня
спокойно, серьезно, почти холодно, но столь искренне, что это не могло не
произвести на меня глубокого впечатления. С того момента и до его смерти мы
были друзьями, хотя виделись лишь в первый год нашего знакомства".
Миссис Осгуд не преминула выказать свою благосклонность окруженному
романтической славой поэту. 5 апреля она поместила в "Бродвей джорнэл"
стихотворение, в котором упоминался "Израфил". По ответил строками "К Ф. С.
О-д". Она, разумеется, не могла знать, что стихи эти много лет назад уже
печатались в "Мессенджере" и были посвящены тогда дочери его владельца Элизе
Уайт. Впрочем, миссис Осгуд было бы грех жаловаться, ибо сама она послала
поздравление в стихах Грисвольду, где имя последнего и ее собственное
переплетались весьма тесно. По стал часто с ней видеться. Близость их росла
и со временем вызвала гнев ее заподозрившей недоброе семьи. Миссис Клемм и
Вирджиния, которая, видимо, была уже ко всему равнодушна или просто не
способна на ревность, сперва поощряли эту дружбу.
Фрэнсис Сарджент Осгуд (урожденная Локк) была женой довольно
посредственного американского художника Сэмюэля Осгуда, кисти которого
принадлежит также один из портретов По. Она рано и в большом множестве
начала писать чувствительные стихи; ее вещи и тогда и позже охотно печатали
многочисленные американские журналы. Стиль ее - смесь выспренней риторики и
сентиментальности - был не лишен тем не менее известного изящества, которым
она главным образом и заслужила одобрение По. Вот как описывает ее другая
американская поэтесса, Элизабет Оукс Смит:
"Обладая нравом пылким, чувствительным и порывистым, она самым
существом своим воплощает правдивость и честь. Эта жрица прекрасного, с
душой столь безыскусной, что все в ней, кажется, дышит искусством, снискала
необычайное восхищение, уважение и любовь. Что до внешности, то это женщина
среднего роста, стройная, пожалуй, даже хрупкая, исполненная грации и в
движении, и в покое; обычно бледная, с блестящими черными волосами и
большими, лучистыми, необыкновенно выразительными серыми глазами".
Такова была очаровательная женщина, внушившая По чувства, природа
которых была столь очевидна; они стали причиной скандальных слухов и
вдохновили компрометирующую обоих переписку и похвалы, которыми По щедро
осыпал миссис Осгуд.
По достиг к тому времени вершины прижизненной славы. "Ворон" был у всех
на устах, а "война с Лонгфелло" - в центре всеобщего внимания. Будучи
рецензентом "Бродвей джорнэл", он сделался театральным завсегдатаем. На
одном из представлений какой-то актер, узнав среди зрителей По, в самом
драматическом месте добавил к тексту своей роли знаменитую строчку из
"Ворона" - "Никогда, о, никогда". Услышав ее, "весь зал содрогнулся,
охваченный глубочайшим волнением". Трудно найти более убедительное
свидетельство огромной силы воздействия, которое стихотворение производило
на публику. Позднее По рассказывал об этом случае "без тени тщеславия, с
широко открытыми, устремленными в неведомое глазами, точно скорбное эхо тех
слов звучало в нем не умолкая".
Дела По в редакции "Бродвей джорнэл" шли совсем не гладко. Бриггс
испытывал финансовые затруднения и был, кажется, шокирован флиртом По с
миссис Осгуд, о котором уже заговорили в местных литературных салонах;
похоже, что в сплетнях, распространяемых Грисвольдом о "леди из Саратоги",
была изрядная доля правды. Однако куда больше его скандализировали заявления
самого мистера По, который не верил в реформы, считал Библию вздором и был
одержим маниакальной ненавистью к плагиаторам. Но что самое ужасное, он
вступил в сговор с другим партнером, Джоном Биско, и явно намеревался
продолжить вместе с упомянутым джентльменом издание "Джорнэла", когда сам
Бриггс - а все шло к этому - выйдет из числа пайщиков. Иными и не могли быть
чувства человека заурядного и лишенного воображения, которого неприятно
поражали суждения изверившегося гения. Бриггсу нелегко было стерпеть
высокомерное поведение По в редакции, но еще больше раздражало его
благоговение, которое испытывали перед поэтом все, кто служил в журнале,
даже мальчишки-рассыльные. И совсем уже немыслимыми казались его
атеистические настроения, в те дни столь необычные, что их впору было
принять за безумие. Да и то, что на страницах "Бродвей джорнэл" По оскорблял
друзей Бриггса, вынужденного оплачивать его критические эскапады из своего
тощего кошелька, не могло не возмущать главного владельца и издателя. Он
хотел даже исключить упоминание По в числе редакторов журнала, однако ему
сообщили, что тот скоро собирается уехать в деревню, чтобы заняться
сочинительством, и Бриггс сможет вести дела как сочтет нужным.
И к тому же По действительно брал на себя большую часть работы. Из-под
его пера продолжали течь статьи и заметки на самые разнообразные темы - о
мощении улиц, тайнах тюремных застенков, анастатической полиграфии,
стихотворениях Хирста и трагедиях Софокла и бог весть о чем еще, не говоря
уже о бесчисленных рецензиях, не оставлявших без внимания буквально ни одной
сколько-нибудь примечательной публикации. 4 мая По пишет Томасу:
"В надежде, что ты пока не совсем махнул на меня рукой, решив, что я
отправился в Техас или куда-нибудь еще, сажусь за стол, чтобы написать тебе
несколько слов... Случилось так, что в недавно охватившем меня приступе
усердия я взялся за столько дел сразу, что до сих пор не могу с ними
разделаться. В последние три или четыре месяца работал по
четырнадцать-пятнадцать часов в день - без всякого отдыха. Только теперь я
понял, что такое рабство.
И все же, Томас, денег у меня не прибавилось. Сейчас я не богаче, чем
был в самые скудные времена, - разве что надеждами, но их в оборот не
пустишь. Я стал совладельцем из одной трети журнала "Бродвей джорнэл" и за
все, что пишу для него, получаю ровно на столько же меньше. Однако в
конечном счете все должно окупиться - по крайней мере, на это есть основания
рассчитывать..."
Помимо всего прочего, он принимал гостей, бывал в литературных салонах
и постоянно ухаживал за миссис Осгуд. Еще он позировал для портрета ее мужу,
готовил к изданию антологию "Литературная Америка" и полное собрание своих
стихотворений, переписывался с Чиверсом и Хорном, отвечал на письма с
вопросами о "Вороне" и часто, слишком часто ездил развлекаться в город.
В мае По переехал с семьей на Бродвей, в старый дом, знавший лучшие дни
в ту пору, когда им владел какой-то богатый коммерсант, а теперь отданный
внаем. Они, поселились в комнате на третьем этаже, выходившей окнами во
двор. Переехать на новое место их вынудила усилившаяся бедность. Именно
здесь По посетил Лоуэлл, возвращавшийся домой из Филадельфии, где он
задержался во время свадебного путешествия и провел несколько месяцев,
сотрудничая в журнале "Пенсильвания фримен" и живя в том же пансионе на
Арч-стрит, в котором когда-то останавливался По. Лоуэлл с женой покинули
Филадельфию в конце мая и, проехав в экипаже через весь Честерский округ,
прибыли в Нью-Йорк, чтобы увидеться с По. К сожалению, более неудачного
времени для визита нельзя было и придумать.
В предшествующие несколько дней По много пил и сейчас был зол и мрачен.
Миссис Клемм не выходила из комнаты в течение всей беседы, которая,
наверное, надолго оставила у нее неприятный осадок, ибо через пять лет она
написала Лоуэллу извиняющееся письмо по поводу этой встречи. Лоуэлл
описывает По как человека маленького роста, с мучнисто-белым лицом и
красивыми темными глазами, глядящими из-под широкого, резко скошенного назад
лба. Манеры его Лоуэлл нашел неестественными и напыщенными. По тоже был
разочарован Лоуэллом и написал Чиверсу, что тот не соответствует его
представлению о человеке высокого ума. "В облике его не было и половины того
благородства, какое я ожидал увидеть".
Приблизительно в это время мистер Сондерс, служивший библиотекарем в
ньюйоркском книгохранилище "Эстор", говорил с По, повстречав его на Бродвее:
"...По казался очень подавленным, переживая один из приступов
механхолии, которым был подвержен. Он твердил о заговоре среди американских
писателей, желавших принизить его гений и воспрепятствовать его работе.
"Однако потомки нас рассудят, - сказал он, гордо сверкнув глазами. - Будущие
поколения сумеют отсеять золото от песка, и тогда "Ворон" воссияет над всем
и вся, как алмаз чистейшей воды".
В июне Бриггс ушел из "Бродвей джорнэл", вверив его дальнейшую судьбу,
которую нетрудно было предсказать, Эдгару По. "Джорнэл" успел уже печально
прославиться ожесточенной кампанией против Лонгфелло и беспощадностью
критических статей. По поводу последних сам Лонгфелло заметил: "Резкость его
[По] критики я никогда не приписывал ничему иному, кроме как раздражению
чувствительной натуры, порожденному смутным ощущением совершаемой по
отношению к ней несправедливости".
В этом великодушном суждении Лонгфелло был, по существу, прав. Смутное
ощущение несправедливости быстро превращалось в манию преследования. В июле,
к концу первых шести месяцев существования журнала, Бриггс рассчитывал
избавиться от По. У него был друг, обещавший выкупить долю, принадлежавшую
третьему партнеру, Биско. Тот, однако, заломил такую цепу, что напрочь
отпугнул покупателя. После чего Бриггс, по-прежнему оставаясь совладельцем,
сложил с себя редакторские обязанности, убедив Биско продолжать издание
самостоятельно. В этих обстоятельствах публикация журнала прервалась на
неделю. По запил. Он утверждал, будто Бриггс его оскорбляет и поступает с
ним непорядочно, хотя и должен ему деньги. В конце концов, изнуренный
борьбой Бриггс, чтобы не лишиться сразу всего, позволил По и Биско
продолжать вместе, а сам отныне полностью удалился от дел.
Первый июльский номер журнала представил По как его единственного
редактора и владельца одной трети капитала. Теперь По прилагал энергичные
усилия, чтобы выкупить доли остальных партнеров, и быстро наделал долгов,
раздав друзьям множество расписок и векселей. Срок уплаты по большинству из
них истекал 1 января следующего года. Многие уже возобновлялись до того, и
оттягивать дальше их погашение не было никакой возможности. К концу года По
обратился с умоляющим призывом выручить его к балтиморским родственникам,
Джону Кеннеди, Чиверсу и, возможно, Уиллису. "Бродвей джорнэл" стал помещать
больше объявлений, однако потерял немало подписчиков. Кеннеди ответил добрым
и сердечным письмом, однако помочь своему протеже деньгами не смог или не
пожелал. На этом письме переписка между ними прервалась. Начиная с лета 1845
года журнал уже просто агонизировал, целиком завися от своевременных
впрыскиваний взятых в долг денег. По было нестерпимо видеть, как его
заветный шанс постепенно ускользает из рук, и он продолжал трудиться, вести
переписку и надеяться до последнего. Злоупотребление алкоголем подрывало его
и без того истощенные силы. Он был угнетен, болен, беден и опутан долгами.
Приближался новый кризис.
Дружба По с миссис Осгуд крепла. Он часто бывал у нее, и она тоже
нередко навещала его дом; и отношения их давали пищу для многих толков.
В середине лета 1845 года По снова переселились - на этот раз в дом 85
на Эмити-стрит, неподалеку от пансиона, где они уже останавливались. Дом
находился поблизости от площади Вашингтона. Здесь они прожили осень 1845-го
и всю зиму следующего года. Как и Спринг-Гарден-стрит в Филадельфии, место
это стало для них кладбищем надежд. Миссис Осгуд продолжала бывать у них,
как и раньше.
"Нигде характер Эдгара По, - писала она потом, - не открывался мне
самыми прекрасными своими гранями так, как в его собственном скромном, но
исполненном поэтического очарования жилище. Веселый, добрый, остроумный - то
кроткий, то своенравный, точно избалованный ребенок, - он находил и для
своей юной, нежной и боготворимой жены, и для всякого. кто к нему приходил,
доброе слово, приветливую улыбку, любезное и учтивое внимание даже среди
постоянно осаждавших его забот. Сидя за столом, над которым висел портрет
его любимой и утраченной Линор, он терпеливо, усердно и не сетуя, часами
писал своим необычайно четким и изящным почерком с быстротой. почти
сверхъестественной, запечатлевая на бумаге подобные молниям мысли, озарявшие
его изумительный, никогда не меркнущий ум..."