Страница:
всеобщее внимание, доставляя неловкость Доу. Последний к исходу четвертого
дня счел своим долгом также написать мистеру Кларку:
"Вашингтон, 12 марта 1843 г.
Уважаемый сэр!
Считаю своей непременной обязанностью написать Вам это поспешное
письмо, касающееся нашего общего друга Э. А. П.
Он прибыл сюда несколько дней назад. В первый вечер он казался
несколько возбужденным после того, как его уговорили выпить немного
портвейна. На следующий день он держался довольно уверенно, однако с тех пор
бывал временами совершенно ненадежен.
Своим поведением здесь он ставит себя в уязвимое положение перед теми,
кто может очень повредить ему в глазах Президента, и тем самым мешает нам
сделать для него все, что мы желали бы сделать, если он возвратится в
Филадельфию. Он не понимает политиков и не знает, как с ними следует
обращаться, если хочешь получить для себя выгоду. Да и откуда ему знать?
Г-н Томас нездоров и не может сопровождать г-на П. домой. Мои дела и
недомогание жены не позволяют мне сделать это самому. Учитывая все имеющие
место обстоятельства, полагаю необходимым, чтобы Вы приехали сюда, дабы
благополучно препроводить его домой. Здоровье миссис По в тяжелом состоянии,
и, поскольку речь идет о человеческой жизни, я настоятельно прошу Вас не
говорить ей ни единого слова до тех пор, пока он не вернется вместе с
Вами...
Торжественно заявляю Вам, что пишу настоящее с полной ответственностью.
Гн По - человек высочайшего ума, и мне нестерпима мысль о том, что он может
сделаться жертвой бесчувственных людей, которые, подобно прожорливым
моллюскам, хладнокровно подстерегают добычу и безжалостно пожирают все, что
попадает в их щупальца..."
Письмо это написано добрым и заботливым, но глубоко встревоженным
человеком. Оно принадлежит к числу самых сдержанных и разумных писем, когда-
либо написанных о По. То, что Доу счел необходимым поставить в известность
Кларка о фактах, которые в обычных обстоятельствах от него лучше было бы
скрыть, говорит само за себя.
Лекцию По, назначенную на 13 марта, пришлось отменить. Видя, что Кларк
не едет и не подает о себе вестей, Томас и Доу убедили По немедленно
возвратиться в Филадельфию. Предприятие потерпело полное фиаско.
"Прожорливые моллюски" не поверили, что несуразный, помятого вида
джентльмен, с которым их познакомили, являет собой самую выдающуюся
литературную фигуру их времени. Роберт Тайлер был весьма шокирован. Худшие
из недостатков По выставлены напоказ не где-нибудь, а в приемной Белого
дома. Он потерял или отпугнул многих друзей. Томас вынужден был приносить за
него извинения, и даже Доу, которого никак не назовешь рабом приличий,
поведение По вряд ли пришлось по вкусу. В их отношения так и не вернулась
прежняя сердечность. Возможно, отчуждению способствовало и то
обстоятельство, что По не вернул ему взятых взаймы восьми долларов. После
возвращения из Вашингтона для По вновь пробил час испытаний - невзгоды стали
обрушиваться на него одна за другой.
В мае 1843 года он пишет Лоуэллу: "Увы! План моего журнала провалился".
Кларк пошел на попятную. По приписывает это его "идиотизму" и "слабоумию",
но устами его говорили досада и разочарование, ибо его более благоразумный
партнер просто-напросто поступил так, как велел ему здравый смысл. Доверие
Кларка было основательно поколеблено событиями, происшедшими в Вашингтоне, и
дальнейшее укрепило его во мнении, что, какими бы блестящими способностями
ни обладал По как редактор и литератор, он ни в коей мере не был тем
человеком, в деловом союзе с которым можно было бы рискнуть значительным и
нелегко доставшимся капиталом. "Стайлус" потерпел крушение! Но По так и не
отказался от своей идеи. Ведь успех был так близок! Иллюстрации и статьи для
первого номера уже лежали у него на столе. Все усилия оказались напрасными.
Его вновь постигла неудача, и вновь по той же причине.
Финансовые затруднения По достигли теперь крайней степени. Семье в
буквальном смысле не на что было жить, а состояние Вирджинии вновь резко
ухудшилось, о чем свидетельствует это письмо:
"Дорогой Грисвольд!
Не могли бы Вы прислать мне 5 долларов? Я болен, и Вирджиния совсем
плоха. Приходите меня навестить. Петерсон говорит, что Вы подозреваете меня
как автора какого-то странного анонимного письма. Я не писал его, однако
захватите письмо с собой, когда соберетесь к нам, как обещали миссис Клемм.
Я постараюсь уладить дело поскорее..."
Нужда и в самом деле была зла, если По заставил себя обратиться к
Грисвольду. Деньги он, кажется, получил. Все это время По то ругал, то
хвалил Грисвольда в своих статьях и не раз с раздражающим сарказмом
отзывался о его поэтической антологии на страницах "Сэтэрдей мьюзиэм".
Грисвольд жил в пансионе на Восьмой улице, где повстречал некую, по
слухам, богатую леди. Он женился на ней, однако богатства не оказалось и в
помине. А поскольку красотой леди, как говорят, была наделена еще меньше,
чем золотом, мистер Грисвольд довольно долго пребывал в отвратительнейшем
расположении духа. Приблизительно в ту пору он и начал травлю своего коллеги
Петерсона в анонимных письмах и статьях и был впоследствии уволен за это
Грэхэмом. Должно быть, одно из таких писем По и имеет в виду, когда
утверждает, что ничего подобного не писал. Грисвольд же пытался свалить всю
вину на него. Он прекрасно знал, что По снова предложено кресло редактора
грэхэмовского журнала, что им, Грисвольдом, Грэхэм недоволен и что Петерсон
- способный человек. Принимая во внимание характер преподобного доктора,
нетрудно догадаться, какой вывод он сделал из этих обстоятельств.
Тогда же и самого По начали тревожить слухи, неизвестно кем
распускаемые о нем в Филадельфии. Что касается разговоров о его пьянстве, то
здесь ему некого винить, кроме себя. Но вдобавок к этому имя его стали самым
скандальным образом связывать с именем дамы, любезно оказавшей ему
гостеприимство в своем доме в Саратога-Спрингс, когда он был болен.
Источники слухов установить невозможно, однако один из них, по крайней мере,
почти не вызывает сомнений. Первые признаки нервного расстройства,
приведшего позднее к появлению у По настоящей мании преследования, уже
давали себя знать, и враждебная молва была, без сомнения, главной причиной,
вынудившей его покинуть Филадельфию.
Единственный большой успех, выпавший на его долю в 1843 году, явился в
виде премии, присужденной По за самый читаемый его рассказ "Золотой жук",
который первоначально предназначался для публикации в "Стайлусе". Когда из
этого ничего не вышло, он обратился в Грэхэму, который согласился поместить
рассказ у себя в журнале. Но в это время газета "Доллар", печатавшаяся в том
же здании, что и "Грэхэмс мэгэзин", только этажом ниже, объявила конкурс на
лучший рассказ, назначив премию в 100 долларов. По упросил Грэхэма вернуть
ему рукопись, вместо которой тот принял от него критическую статью. Редактор
"Доллара" Джозеф Сейлор хорошо знал По. Хотя это не оказало никакого влияния
на присуждение премии - ее отдало По жюри, - напечатанное Сейлором
объявление о результатах конкурса было выдержано в чрезвычайно лестном для
По духе.
Огромная популярность "Золотого жука" объясняется отчасти тем, что в
нем почти напрочь отсутствуют болезненные мотивы, преобладающие во многих
других произведениях По. Правда, и здесь не обошлось без нескольких черепов
и мертвецов, но их появления вполне можно было ожидать в истории о пиратских
сокровищах. Обращение к впечатлениям прошлого, уже наметившееся в нескольких
других его рассказах, для этой новеллы характерно в особенности, ибо в
"Золотом жуке" По с почти фотографической точностью воссоздал природу
острова Салливана, где побывал около пятнадцати лет назад. Единственным
признаком филадельфийского периода является фигурирующая в рассказе
криптограмма - предмет этот по-прежнему занимал его мысли с неотступностью
навязчивой идеи.
Летом в одной из филадельфийских газет появилась статья, содержавшая
особенно яростные нападки на По, который с полным основанием заподозрил в
авторстве Грисвольда. Последний к тому моменту был уже изгнан из редакции
"Грэхэмс мэгэзин" за подобные инсинуации в адрес Петерсона, в которых его
неопровержимо уличили. Какова бы ни была доля горькой истины в утверждениях
о пьянстве и временами легкомысленном поведении По, нельзя отрицать того
факта, что и при его жизни, и после смерти Грисвольд играл по отношению к
нему роль ложного друга. Весной и летом 1843 года Грисвольд, к несчастью,
познакомился с миссис Клемм. Ей часто приходилось тогда носить по редакциям
рукописи По; взывая к добрым чувствам издателей, она умоляла поторопиться с
выплатой гонорара или хлопотала об авансах. Вкравшись в доверие к миссис
Клемм, Грисвольду удалось проникнуть в самые сокровенные обстоятельства
семейной жизни По, ясно увидеть омрачавшую ее трагическую тень. Все, что
узнавал, он использовал для того, чтобы тайно вредить По; когда писателя не
стало, он продолжал вымогать у впавшей в страшную бедность миссис Клемм
нужные ему сведения, в одно и то же время пороча репутацию покойного друга и
наживаясь на издании его произведений.
С середины лета 1843-го до весны 1844 года, когда По оставил
Филадельфию, он пережил стремительное падение, приостановленное лишь
переездом в Нью-Йорк, который увидел его уже иным, значительно
переменившимся к худшему человеком. Главной причиной происшедшего следует
считать недуг Вирджинни и злоупотребление вином, в котором По искал
избавления, будучи не в силах вынести преследовавших его бед. Большую часть
времени он проводил теперь у постели больной жены, мучимый и сам
подтачивающей душу и тело тоской. Когда же он покидал дом, то как одержимый
скитался по улицам в одном из тех состояний, которое позднее описал
Грисвольд, знавший его тогда особенно близко:
"...Он бродил по улицам, охваченный не то безумием, не то меланхолией,
бормоча невнятные проклятия, или, подняв глаза к небу, страстно молился (не
за себя, ибо считал или делал вид, что считает душу свою уже проклятой), но
во имя счастья тех, кого в тот момент боготворил; или же, устремив взор в
себя, в глубины истерзанного болью сердца, с лицом мрачнее тучи, он бросал
вызов самым свирепым бурям и ночью, промокнув до нитки, шел сквозь дождь и
ветер, отчаянно жестикулируя и обращая речи к неведомым духам, каковые
только и могли внимать ему в такую пору, явившись на зов из тех чертогов
тьмы, где его мятущаяся душа искала спасения от горестей, на которые он был
обречен самой своей природой..."
Эти скитания тоже давали повод для столь досаждавших По толков. Когда
он оказывался на улице, влекомый какой-то непонятной силой, никто уже не мог
сказать, куда он направит стопы, и лишь миссис Клемм умела отыскать своего
"Эдди", чтобы уходом и заботами вернуть ему подобие нормального человека.
После ухода Грисвольда из "Грэхэмс мэгэзин" По снова стал изредка
помещать там критические статьи. Зимой 1843/44 года дела шли так плохо, что
он даже попытался предложить один из ранних вариантов "Ворона" своему
старому другу Розенбаху, по-прежнему работавшему в грэхэмовском журнале. Как
рассказывал потом этот человек, По пришел однажды в редакцию с рукописью
стихотворения в кармане и сказал, что Вирджиния и миссис Клемм голодают, а
он совсем обезденежел. Стихотворение было прочитано находившимися там же
Грэхэмом и Петерсоном и им не понравилось. Однако По настойчиво доказывал,
что вещь хороша, точно так же, как неотложна его нужда в деньгах. Чтобы
разрешить разногласия, Грэхэм созвал всех, кто работал в это время в
редакции и типографии, пообещав подчиниться решению большинства. По сам
прочел "Ворона" сгрудившимся вокруг клеркам и перепачканным краской
наборщикам, но те присоединились к мнению Грэхэма. Стихотворение не взяли,
однако из жалости и сострадания к автору и бывшему их редактору пустили по
кругу шляпу, собрав для Вирджинии и миссис Клемм 15 долларов. Деньги
передали миссис Клемм. Судя по этому эпизоду, бедность По достигла последней
крайности. Впрочем, оказанный "Ворону" холодный прием пошел на пользу - в
последующие годы По продолжил работу над стихотворением.
Почти все, что он делал или задумывал в ту пору, несло на себе
отпечаток тяжелого нервного состояния человека, не способного довести до
конца никакой работы, требующей длительных усилий. Как следствие, вновь
пробудился его интерес к поэзии. Мы уже видели, он периодически возвращался
к давно уже начатому "Ворону", а в январе 1843 года "Грэхэмс мэгэзин"
напечатал его первое за несколько лет значительное стихотворение
"Червь-победитель". Лоуэллу он послал "Линор" - несравненно улучшенный
вариант стихов, написанных еще в Вест-Пойнте. Учитывая состояние Вирджинии,
неудивительно, что им опять завладели элегические настроения, а за строками
"Червя-победителя" вновь встал жуткий призрак смерти.
Надежды По с помощью Диккенса издать что-нибудь в Англии не
оправдались, и теперь он обратился к творчеству малоизвестного английского
драматурга Р. Хорна, чью салонную пьесу "Орион" превознес до небес в
мартовском номере "Грэхэмс мэгэзин", заявив, что в некоторых отношениях ее
автор превосходит самого Мильтона. Между столь же изумленным, сколь и
польщенным англичанином и его американским рецензентом завязалась переписка;
верно рассчитав, что Хорн не откажется ответить любезностью на любезность,
По попросил его содействия в издании сборника своих рассказов в Англии. Из
этого, увы, ничего не вышло, хотя Хорн и в самом деле предпринял какие-то
усилия.
В начале апреля 1844 года По довольно скоропалительно решает уехать из
Филадельфии и еще раз попытать счастья в Нью-Йорке. Жизнь в Филадельфии
превратилась для него в сплошную вереницу физических и духовных страданий,
приведших его в полное смятение чувств. Скандалы и кривотолки, вызванные его
пьянством, нищенское убожество семьи и давшая пищу для всяческих домыслов
история с "леди из Саратоги" рождали в нем ощущение, что он жертва какого-то
заговора, и мысль эта нашла благодатную почву в его болезненно восприимчивом
сознании. Некогда открытые ему пути были теперь отрезаны, и, кроме того,
чтобы обрести равновесие духа, ему важно было переменить обстановку, уехать
из города, где буквально все, даже случайно встреченный на улице знакомый,
напоминало о пережитых неудачах и неосуществленных замыслах. Не имея никаких
определенных планов, он не знал, что будет делать и где будет жить. Слабая
надежда убедить с помощью профессора Энтона издательство "Харперс"
опубликовать полное собрание его рассказов была единственным проблеском в
тумане, который окутывал будущее. Миссис Клемм задержалась в Филадельфии,
чтобы распорядиться жалкими остатками семейного имущества. Нескольким
друзьям она и Вирджиния подарили черенки с лучших цветочных кустов из их
сада. Ковры и полдюжины стульев с неохотой забрала домовладелица, которой По
задолжали за квартиру. После отъезда Эдгара миссис Клемм продала его
маленькую библиотечку торговавшему по соседству букинисту. Денег, чтобы
уехать всем троим, не хватило, и она осталась наедине со своими
воспоминаниями, предчувствиями и кошкой Катариной, которая в бездетной семье
была всеобщей любимицей - Вирджиния ни за что не желала с ней расставаться.
Весенним утром 6 апреля 1844 года По, весь наличный капитал которого
равнялся сейчас 11 долларам, вместе с Вирджинией навсегда покинул дом на
СпрингсГарден-стрит. В семь часов их поезд отошел от платформы
Филадельфийского вокзала, направляясь в Перт-Амбой. Добравшись до этого
портового городка, они пересели на пароход, которым и прибыли в Нью-Йорк,
встретивший их проливным дождем.
Приехав в Нью-Йорк, По и Вирджиния оставались в пансионе на
Гринвичстрит. Чтобы добыть денег на жизнь и оплатить переезд миссис Клемм из
Филадельфии, По устроил одну из тех хитроумных литературных мистификаций,
которые доставляли ему такое упоительное наслаждение. В первую неделю
пребывания в Нью-Йорке он посетил редактора газеты "Сан" и продал ему
рукопись "Истории с воздушным шаром", а в субботу после его приезда в
очередном утреннем номере газеты появилась словно бы впопыхах набранная
заметка с якобы только что полученным сообщением об успешном перелете через
Атлантику на воздушном шаре и обещанием передать все подробности события в
специальном выпуске в десять часов утра. Экстренный номер вышел в
объявленное время с рассказом По, которому был придан вид сенсационной
новости, сообщенной корреспондентом "Сан". Искусного переплетения правды и
вымысла, присущего "фантастическому реализму" По, оказалось достаточно,
чтобы заморочить голову множеству людей, которые, раскрыв рты от изумления,
читали в газете:
ОШЕЛОМИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ!
С НАРОЧНЫМ ИЗ НОРФОЛКА!
ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ
ЗА
ТРИ ДНЯ!
Поразительный триумф
ЛЕТАТЕЛЬНОГО АППАРАТА
г-на Монка Мэйсона
Благополучное приземление на острове
Салливана близ Чарлстона (Южная Каролина)
гг. Мэйсона, Роберта Холланда, Хенсона,
Харрисона Эйнсуорта и четверых других
после семидесяти пяти часов полета на
управляемом воздушном шаре ^Виктория"
с Континента на Континент,
В "Истории с воздушным шаром" точно так же, как и в "Золотом жуке". По,
стремясь создать достоверный местный колорит, вновь вернулся мыслями на
остров Салливана, который произвел на него немеркнущее впечатление. В те
времена, когда новости доставлялись капитанами не всегда прибывающих в срок
парусников, черпались из рассказов путешественников или подчас запаздывающих
писем специальных корреспондентов, журналистика порою без зазрения совести
мистифицировала публику, не страшась, как н наши дни, наказующих телеграфных
опровержений. Чудеса прямо-таки носились в воздухе, а рассказ По был написан
необычайно изобретательно, интересно и со множеством убедительных деталей.
Собственно говоря, он лишь предвосхитил приблизительно на столетие реальное
событие. Как ни удивительно, но известие о действительно совершенном
трансатлантическом перелете на воздушном шаре, появившееся много лет спустя
в нью-йоркских газетах, сообщало о почти такой же его длительности и о
многих путевых наблюдениях и происшествиях, отмоченных в бортовом журнале
Мэйсона. С точки зрения автора, устроенный им розыгрыш был прекрасным
способом сделать рассказ популярным среди читателей. Вся история наделала
громкого и долго не утихавшего шума.
Разумеется, личность и местопребывание злокозненного мистификатора были
вскоре раскрыты, а непосредственным результатом удачной продажи рукописи
стало переселение в более просторные апартаменты в пансионе на
Гринвич-стрит: теперь По и Вирджиния занимали две комнаты. Супруги
немедленно послали за миссис Клемм, которая приехала через неделю или около
того со слезами радости на глазах и корзиной, откуда выглядывала семейная
любимица Катарина. Скоро нью-йоркские любители словесности узнали, что среди
них появился знаменитый мистер По.
Однако положение его продолжало оставаться затруднительным. По был
известен как редактор трех видных журналов, но при этом все хорошо знали и о
странностях, даже крайностях, свойственных ему и как писателю, и как
человеку. Им не только восхищались - его и боялись. Что до службы, то было
очень немного мест, которые могли бы ему подойти. Редакторские кресла
освобождались не слишком часто, да и пустующие занять было не так легко. По
крайне не любил быть у кого-либо в подчинении. Его характер и склонности
нисколько к этому не располагали. С тех пор как он сделался профессиональным
редактором, призрак национального журнала все время витал у него за спиной,
часто указывая направление его литературным устремлениям. Это видение,
постоянно готовое обрести плоть, сопутствовало ему до конца дней.
С начала 1830-х годов По постоянно занимался литературным творчеством
как профессиональный писатель. За это время он создал поэтические и
прозаические произведения, исключительные достоинства которых признавали
даже недоброжелатели. Тем не менее труд его не получал должного
вознаграждения, и его уделом по-прежнему оставалась самая жалкая бедность.
Литературное признание, с годами укреплявшееся, - вот единственное, чего ему
удалось добиться. Впрочем, даже в этом ему кое-кто отказывал. Его собрание
сочинений распродавалось за бесценок, без авторского гонорара и все же не
находило спроса. Несмотря на довольно частые периоды бездействия, вызванные
врожденной слабостью здоровья и другими причинами, По работал с огромным
упорством, о чем убедительно свидетельствует его обширное творческое
наследие. Сотни рецензий, редакционных статей и заметок, множество
рассказов, из которых можно было бы составить не менее пяти томов среднего
объема, три книги стихотворений, работа в качестве редактора трех журналов,
важная и всегда оживленная переписка - все это приносило доход, которого
едва хватало, чтобы коекак свести концы с концами. В итоге нескольких лет
тяжелого труда По оказался в апреле 1844 года в Нью-Йорке - с четырьмя
долларами в кармане, лишенный всякой помощи и поддержки.
Нелепо было бы утверждать, что он "сам был во всем виноват". Говорить
так - значит совершенно не принимать во внимание главную причину его
бедности - слишком малое вознаграждение, которое он получал за свою работу.
Лишь наименее значимая часть его творчества - журналистика - обладала
какой-то ценностью на тогдашнем литературном рынке. Лучшее же из того, что
он создал своим искусством, почти не привлекло покупателей. Господствовавшие
в ту пору вкусы, несовершенство законов об авторском праве и постоянно
наводнявшие страну английские книги лишали произведения Эдгара По всякой
надежды на коммерческий успех.
В течение первых нескольких месяцев повторного пребывания в Нью-Йорке
По жил главным образом на скудные доходы от того или иного рода литературной
поденщины. Напечатанный в журнале "Гоудис лейдис бук" в сентябре 1844 года
рассказ "Продолговатый ящик", очевидно, был закончен в Нью-Йорке, ибо местом
действия, которое разворачивается в окрестностях Чарлстона, он связан с
появившейся несколькими неделями раньше "Историей с воздушным шаром". В июне
в журнале Грэхэма было опубликовано стихотворение "Страна сновидений". В
"Истории с воздушным шаром" По прибег к более реалистическому, проникнутому
оптимизмом методу, который уже с успехом применил в "Золотом жуке". Однако
затем он вновь вернулся в идеальный мир воображения. "Продолговатый ящик",
конечно же, оказался гробом. Мертвецы, преждевременные погребения и мрачные
потусторонние пейзажи, которые он рисует в своих стихах, приоткрывают нам
таинственные тропы, которыми он шел в мечтах, обретая меланхолическое
утешение в заветном царстве фантазии. Для стороннего наблюдателя он
просто-напросто переехал из Филадельфии в Нью-Йорк, на самом же деле
Вот за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон, Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной, За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет(1).
----------
(1) Перевод Н. Вольпин.
Это стихотворение знаменует собой возрождение его поэтического
вдохновения, которым проникнуто творчество 1844-1849 годов. То была пора
последнего цветения его таланта, когда По создал прекраснейшие из своих
стихов: "Страну сновидений", "Ворона", "Улялюм", "Звон", "Аннабель Ли", а
также некоторые менее значительные вещи. С другой стороны, в прозе
созидательное начало его воображения все заметнее утрачивает прежнюю силу, а
критика обнаруживает будничную приземленность мыслей и целей, выливаясь
зачастую в злобную брань или непомерные восхваления. Теперь он уже почти не
мог отрешиться в критических работах от чисто личных мотивов - гнев,
зависть, раздражение или симпатии стали придавать легко различимый оттенок
его отношению к литературным современникам.
Творчество Эдгара По в последние годы жизни, оборвавшейся в 1849 году,
несет на себе явственный отпечаток его душевных и физических состояний.
Излишества, которым он предавался в прошлые два года в Филадельфии, в
сочетании с наследственным прежрасположением к раннему угасанию жизненных
сил, оказали более губительное, чем когда-либо, воздействие и вызвали
тяжелое нервное расстройство, заставившее его еще глубже уйти в себя. Этим и
объясняется неспособность к продолжительным усилиям, необходимым для работы
над художественной прозой, которая, если не считать нескольких пейзажных
зарисовок, приняла теперь вид журнальных комментариев и переписки, и
обращение после более чем десятилетнего перерыва к поэзии, отразившей
углубляющийся внутренний разлад и едва ли не полное отчуждение от реальной
действительности. В последние пять лет жизни он был почти всецело поглощен
проблемами духовными, и постигшие его в этот период несчастья, несомненно,
усилили склонность к самоостранению. Над некоторыми внешними
обстоятельствами он был просто не властен, однако бесспорно и то, что
дня счел своим долгом также написать мистеру Кларку:
"Вашингтон, 12 марта 1843 г.
Уважаемый сэр!
Считаю своей непременной обязанностью написать Вам это поспешное
письмо, касающееся нашего общего друга Э. А. П.
Он прибыл сюда несколько дней назад. В первый вечер он казался
несколько возбужденным после того, как его уговорили выпить немного
портвейна. На следующий день он держался довольно уверенно, однако с тех пор
бывал временами совершенно ненадежен.
Своим поведением здесь он ставит себя в уязвимое положение перед теми,
кто может очень повредить ему в глазах Президента, и тем самым мешает нам
сделать для него все, что мы желали бы сделать, если он возвратится в
Филадельфию. Он не понимает политиков и не знает, как с ними следует
обращаться, если хочешь получить для себя выгоду. Да и откуда ему знать?
Г-н Томас нездоров и не может сопровождать г-на П. домой. Мои дела и
недомогание жены не позволяют мне сделать это самому. Учитывая все имеющие
место обстоятельства, полагаю необходимым, чтобы Вы приехали сюда, дабы
благополучно препроводить его домой. Здоровье миссис По в тяжелом состоянии,
и, поскольку речь идет о человеческой жизни, я настоятельно прошу Вас не
говорить ей ни единого слова до тех пор, пока он не вернется вместе с
Вами...
Торжественно заявляю Вам, что пишу настоящее с полной ответственностью.
Гн По - человек высочайшего ума, и мне нестерпима мысль о том, что он может
сделаться жертвой бесчувственных людей, которые, подобно прожорливым
моллюскам, хладнокровно подстерегают добычу и безжалостно пожирают все, что
попадает в их щупальца..."
Письмо это написано добрым и заботливым, но глубоко встревоженным
человеком. Оно принадлежит к числу самых сдержанных и разумных писем, когда-
либо написанных о По. То, что Доу счел необходимым поставить в известность
Кларка о фактах, которые в обычных обстоятельствах от него лучше было бы
скрыть, говорит само за себя.
Лекцию По, назначенную на 13 марта, пришлось отменить. Видя, что Кларк
не едет и не подает о себе вестей, Томас и Доу убедили По немедленно
возвратиться в Филадельфию. Предприятие потерпело полное фиаско.
"Прожорливые моллюски" не поверили, что несуразный, помятого вида
джентльмен, с которым их познакомили, являет собой самую выдающуюся
литературную фигуру их времени. Роберт Тайлер был весьма шокирован. Худшие
из недостатков По выставлены напоказ не где-нибудь, а в приемной Белого
дома. Он потерял или отпугнул многих друзей. Томас вынужден был приносить за
него извинения, и даже Доу, которого никак не назовешь рабом приличий,
поведение По вряд ли пришлось по вкусу. В их отношения так и не вернулась
прежняя сердечность. Возможно, отчуждению способствовало и то
обстоятельство, что По не вернул ему взятых взаймы восьми долларов. После
возвращения из Вашингтона для По вновь пробил час испытаний - невзгоды стали
обрушиваться на него одна за другой.
В мае 1843 года он пишет Лоуэллу: "Увы! План моего журнала провалился".
Кларк пошел на попятную. По приписывает это его "идиотизму" и "слабоумию",
но устами его говорили досада и разочарование, ибо его более благоразумный
партнер просто-напросто поступил так, как велел ему здравый смысл. Доверие
Кларка было основательно поколеблено событиями, происшедшими в Вашингтоне, и
дальнейшее укрепило его во мнении, что, какими бы блестящими способностями
ни обладал По как редактор и литератор, он ни в коей мере не был тем
человеком, в деловом союзе с которым можно было бы рискнуть значительным и
нелегко доставшимся капиталом. "Стайлус" потерпел крушение! Но По так и не
отказался от своей идеи. Ведь успех был так близок! Иллюстрации и статьи для
первого номера уже лежали у него на столе. Все усилия оказались напрасными.
Его вновь постигла неудача, и вновь по той же причине.
Финансовые затруднения По достигли теперь крайней степени. Семье в
буквальном смысле не на что было жить, а состояние Вирджинии вновь резко
ухудшилось, о чем свидетельствует это письмо:
"Дорогой Грисвольд!
Не могли бы Вы прислать мне 5 долларов? Я болен, и Вирджиния совсем
плоха. Приходите меня навестить. Петерсон говорит, что Вы подозреваете меня
как автора какого-то странного анонимного письма. Я не писал его, однако
захватите письмо с собой, когда соберетесь к нам, как обещали миссис Клемм.
Я постараюсь уладить дело поскорее..."
Нужда и в самом деле была зла, если По заставил себя обратиться к
Грисвольду. Деньги он, кажется, получил. Все это время По то ругал, то
хвалил Грисвольда в своих статьях и не раз с раздражающим сарказмом
отзывался о его поэтической антологии на страницах "Сэтэрдей мьюзиэм".
Грисвольд жил в пансионе на Восьмой улице, где повстречал некую, по
слухам, богатую леди. Он женился на ней, однако богатства не оказалось и в
помине. А поскольку красотой леди, как говорят, была наделена еще меньше,
чем золотом, мистер Грисвольд довольно долго пребывал в отвратительнейшем
расположении духа. Приблизительно в ту пору он и начал травлю своего коллеги
Петерсона в анонимных письмах и статьях и был впоследствии уволен за это
Грэхэмом. Должно быть, одно из таких писем По и имеет в виду, когда
утверждает, что ничего подобного не писал. Грисвольд же пытался свалить всю
вину на него. Он прекрасно знал, что По снова предложено кресло редактора
грэхэмовского журнала, что им, Грисвольдом, Грэхэм недоволен и что Петерсон
- способный человек. Принимая во внимание характер преподобного доктора,
нетрудно догадаться, какой вывод он сделал из этих обстоятельств.
Тогда же и самого По начали тревожить слухи, неизвестно кем
распускаемые о нем в Филадельфии. Что касается разговоров о его пьянстве, то
здесь ему некого винить, кроме себя. Но вдобавок к этому имя его стали самым
скандальным образом связывать с именем дамы, любезно оказавшей ему
гостеприимство в своем доме в Саратога-Спрингс, когда он был болен.
Источники слухов установить невозможно, однако один из них, по крайней мере,
почти не вызывает сомнений. Первые признаки нервного расстройства,
приведшего позднее к появлению у По настоящей мании преследования, уже
давали себя знать, и враждебная молва была, без сомнения, главной причиной,
вынудившей его покинуть Филадельфию.
Единственный большой успех, выпавший на его долю в 1843 году, явился в
виде премии, присужденной По за самый читаемый его рассказ "Золотой жук",
который первоначально предназначался для публикации в "Стайлусе". Когда из
этого ничего не вышло, он обратился в Грэхэму, который согласился поместить
рассказ у себя в журнале. Но в это время газета "Доллар", печатавшаяся в том
же здании, что и "Грэхэмс мэгэзин", только этажом ниже, объявила конкурс на
лучший рассказ, назначив премию в 100 долларов. По упросил Грэхэма вернуть
ему рукопись, вместо которой тот принял от него критическую статью. Редактор
"Доллара" Джозеф Сейлор хорошо знал По. Хотя это не оказало никакого влияния
на присуждение премии - ее отдало По жюри, - напечатанное Сейлором
объявление о результатах конкурса было выдержано в чрезвычайно лестном для
По духе.
Огромная популярность "Золотого жука" объясняется отчасти тем, что в
нем почти напрочь отсутствуют болезненные мотивы, преобладающие во многих
других произведениях По. Правда, и здесь не обошлось без нескольких черепов
и мертвецов, но их появления вполне можно было ожидать в истории о пиратских
сокровищах. Обращение к впечатлениям прошлого, уже наметившееся в нескольких
других его рассказах, для этой новеллы характерно в особенности, ибо в
"Золотом жуке" По с почти фотографической точностью воссоздал природу
острова Салливана, где побывал около пятнадцати лет назад. Единственным
признаком филадельфийского периода является фигурирующая в рассказе
криптограмма - предмет этот по-прежнему занимал его мысли с неотступностью
навязчивой идеи.
Летом в одной из филадельфийских газет появилась статья, содержавшая
особенно яростные нападки на По, который с полным основанием заподозрил в
авторстве Грисвольда. Последний к тому моменту был уже изгнан из редакции
"Грэхэмс мэгэзин" за подобные инсинуации в адрес Петерсона, в которых его
неопровержимо уличили. Какова бы ни была доля горькой истины в утверждениях
о пьянстве и временами легкомысленном поведении По, нельзя отрицать того
факта, что и при его жизни, и после смерти Грисвольд играл по отношению к
нему роль ложного друга. Весной и летом 1843 года Грисвольд, к несчастью,
познакомился с миссис Клемм. Ей часто приходилось тогда носить по редакциям
рукописи По; взывая к добрым чувствам издателей, она умоляла поторопиться с
выплатой гонорара или хлопотала об авансах. Вкравшись в доверие к миссис
Клемм, Грисвольду удалось проникнуть в самые сокровенные обстоятельства
семейной жизни По, ясно увидеть омрачавшую ее трагическую тень. Все, что
узнавал, он использовал для того, чтобы тайно вредить По; когда писателя не
стало, он продолжал вымогать у впавшей в страшную бедность миссис Клемм
нужные ему сведения, в одно и то же время пороча репутацию покойного друга и
наживаясь на издании его произведений.
С середины лета 1843-го до весны 1844 года, когда По оставил
Филадельфию, он пережил стремительное падение, приостановленное лишь
переездом в Нью-Йорк, который увидел его уже иным, значительно
переменившимся к худшему человеком. Главной причиной происшедшего следует
считать недуг Вирджинни и злоупотребление вином, в котором По искал
избавления, будучи не в силах вынести преследовавших его бед. Большую часть
времени он проводил теперь у постели больной жены, мучимый и сам
подтачивающей душу и тело тоской. Когда же он покидал дом, то как одержимый
скитался по улицам в одном из тех состояний, которое позднее описал
Грисвольд, знавший его тогда особенно близко:
"...Он бродил по улицам, охваченный не то безумием, не то меланхолией,
бормоча невнятные проклятия, или, подняв глаза к небу, страстно молился (не
за себя, ибо считал или делал вид, что считает душу свою уже проклятой), но
во имя счастья тех, кого в тот момент боготворил; или же, устремив взор в
себя, в глубины истерзанного болью сердца, с лицом мрачнее тучи, он бросал
вызов самым свирепым бурям и ночью, промокнув до нитки, шел сквозь дождь и
ветер, отчаянно жестикулируя и обращая речи к неведомым духам, каковые
только и могли внимать ему в такую пору, явившись на зов из тех чертогов
тьмы, где его мятущаяся душа искала спасения от горестей, на которые он был
обречен самой своей природой..."
Эти скитания тоже давали повод для столь досаждавших По толков. Когда
он оказывался на улице, влекомый какой-то непонятной силой, никто уже не мог
сказать, куда он направит стопы, и лишь миссис Клемм умела отыскать своего
"Эдди", чтобы уходом и заботами вернуть ему подобие нормального человека.
После ухода Грисвольда из "Грэхэмс мэгэзин" По снова стал изредка
помещать там критические статьи. Зимой 1843/44 года дела шли так плохо, что
он даже попытался предложить один из ранних вариантов "Ворона" своему
старому другу Розенбаху, по-прежнему работавшему в грэхэмовском журнале. Как
рассказывал потом этот человек, По пришел однажды в редакцию с рукописью
стихотворения в кармане и сказал, что Вирджиния и миссис Клемм голодают, а
он совсем обезденежел. Стихотворение было прочитано находившимися там же
Грэхэмом и Петерсоном и им не понравилось. Однако По настойчиво доказывал,
что вещь хороша, точно так же, как неотложна его нужда в деньгах. Чтобы
разрешить разногласия, Грэхэм созвал всех, кто работал в это время в
редакции и типографии, пообещав подчиниться решению большинства. По сам
прочел "Ворона" сгрудившимся вокруг клеркам и перепачканным краской
наборщикам, но те присоединились к мнению Грэхэма. Стихотворение не взяли,
однако из жалости и сострадания к автору и бывшему их редактору пустили по
кругу шляпу, собрав для Вирджинии и миссис Клемм 15 долларов. Деньги
передали миссис Клемм. Судя по этому эпизоду, бедность По достигла последней
крайности. Впрочем, оказанный "Ворону" холодный прием пошел на пользу - в
последующие годы По продолжил работу над стихотворением.
Почти все, что он делал или задумывал в ту пору, несло на себе
отпечаток тяжелого нервного состояния человека, не способного довести до
конца никакой работы, требующей длительных усилий. Как следствие, вновь
пробудился его интерес к поэзии. Мы уже видели, он периодически возвращался
к давно уже начатому "Ворону", а в январе 1843 года "Грэхэмс мэгэзин"
напечатал его первое за несколько лет значительное стихотворение
"Червь-победитель". Лоуэллу он послал "Линор" - несравненно улучшенный
вариант стихов, написанных еще в Вест-Пойнте. Учитывая состояние Вирджинии,
неудивительно, что им опять завладели элегические настроения, а за строками
"Червя-победителя" вновь встал жуткий призрак смерти.
Надежды По с помощью Диккенса издать что-нибудь в Англии не
оправдались, и теперь он обратился к творчеству малоизвестного английского
драматурга Р. Хорна, чью салонную пьесу "Орион" превознес до небес в
мартовском номере "Грэхэмс мэгэзин", заявив, что в некоторых отношениях ее
автор превосходит самого Мильтона. Между столь же изумленным, сколь и
польщенным англичанином и его американским рецензентом завязалась переписка;
верно рассчитав, что Хорн не откажется ответить любезностью на любезность,
По попросил его содействия в издании сборника своих рассказов в Англии. Из
этого, увы, ничего не вышло, хотя Хорн и в самом деле предпринял какие-то
усилия.
В начале апреля 1844 года По довольно скоропалительно решает уехать из
Филадельфии и еще раз попытать счастья в Нью-Йорке. Жизнь в Филадельфии
превратилась для него в сплошную вереницу физических и духовных страданий,
приведших его в полное смятение чувств. Скандалы и кривотолки, вызванные его
пьянством, нищенское убожество семьи и давшая пищу для всяческих домыслов
история с "леди из Саратоги" рождали в нем ощущение, что он жертва какого-то
заговора, и мысль эта нашла благодатную почву в его болезненно восприимчивом
сознании. Некогда открытые ему пути были теперь отрезаны, и, кроме того,
чтобы обрести равновесие духа, ему важно было переменить обстановку, уехать
из города, где буквально все, даже случайно встреченный на улице знакомый,
напоминало о пережитых неудачах и неосуществленных замыслах. Не имея никаких
определенных планов, он не знал, что будет делать и где будет жить. Слабая
надежда убедить с помощью профессора Энтона издательство "Харперс"
опубликовать полное собрание его рассказов была единственным проблеском в
тумане, который окутывал будущее. Миссис Клемм задержалась в Филадельфии,
чтобы распорядиться жалкими остатками семейного имущества. Нескольким
друзьям она и Вирджиния подарили черенки с лучших цветочных кустов из их
сада. Ковры и полдюжины стульев с неохотой забрала домовладелица, которой По
задолжали за квартиру. После отъезда Эдгара миссис Клемм продала его
маленькую библиотечку торговавшему по соседству букинисту. Денег, чтобы
уехать всем троим, не хватило, и она осталась наедине со своими
воспоминаниями, предчувствиями и кошкой Катариной, которая в бездетной семье
была всеобщей любимицей - Вирджиния ни за что не желала с ней расставаться.
Весенним утром 6 апреля 1844 года По, весь наличный капитал которого
равнялся сейчас 11 долларам, вместе с Вирджинией навсегда покинул дом на
СпрингсГарден-стрит. В семь часов их поезд отошел от платформы
Филадельфийского вокзала, направляясь в Перт-Амбой. Добравшись до этого
портового городка, они пересели на пароход, которым и прибыли в Нью-Йорк,
встретивший их проливным дождем.
Приехав в Нью-Йорк, По и Вирджиния оставались в пансионе на
Гринвичстрит. Чтобы добыть денег на жизнь и оплатить переезд миссис Клемм из
Филадельфии, По устроил одну из тех хитроумных литературных мистификаций,
которые доставляли ему такое упоительное наслаждение. В первую неделю
пребывания в Нью-Йорке он посетил редактора газеты "Сан" и продал ему
рукопись "Истории с воздушным шаром", а в субботу после его приезда в
очередном утреннем номере газеты появилась словно бы впопыхах набранная
заметка с якобы только что полученным сообщением об успешном перелете через
Атлантику на воздушном шаре и обещанием передать все подробности события в
специальном выпуске в десять часов утра. Экстренный номер вышел в
объявленное время с рассказом По, которому был придан вид сенсационной
новости, сообщенной корреспондентом "Сан". Искусного переплетения правды и
вымысла, присущего "фантастическому реализму" По, оказалось достаточно,
чтобы заморочить голову множеству людей, которые, раскрыв рты от изумления,
читали в газете:
ОШЕЛОМИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ!
С НАРОЧНЫМ ИЗ НОРФОЛКА!
ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ
ЗА
ТРИ ДНЯ!
Поразительный триумф
ЛЕТАТЕЛЬНОГО АППАРАТА
г-на Монка Мэйсона
Благополучное приземление на острове
Салливана близ Чарлстона (Южная Каролина)
гг. Мэйсона, Роберта Холланда, Хенсона,
Харрисона Эйнсуорта и четверых других
после семидесяти пяти часов полета на
управляемом воздушном шаре ^Виктория"
с Континента на Континент,
В "Истории с воздушным шаром" точно так же, как и в "Золотом жуке". По,
стремясь создать достоверный местный колорит, вновь вернулся мыслями на
остров Салливана, который произвел на него немеркнущее впечатление. В те
времена, когда новости доставлялись капитанами не всегда прибывающих в срок
парусников, черпались из рассказов путешественников или подчас запаздывающих
писем специальных корреспондентов, журналистика порою без зазрения совести
мистифицировала публику, не страшась, как н наши дни, наказующих телеграфных
опровержений. Чудеса прямо-таки носились в воздухе, а рассказ По был написан
необычайно изобретательно, интересно и со множеством убедительных деталей.
Собственно говоря, он лишь предвосхитил приблизительно на столетие реальное
событие. Как ни удивительно, но известие о действительно совершенном
трансатлантическом перелете на воздушном шаре, появившееся много лет спустя
в нью-йоркских газетах, сообщало о почти такой же его длительности и о
многих путевых наблюдениях и происшествиях, отмоченных в бортовом журнале
Мэйсона. С точки зрения автора, устроенный им розыгрыш был прекрасным
способом сделать рассказ популярным среди читателей. Вся история наделала
громкого и долго не утихавшего шума.
Разумеется, личность и местопребывание злокозненного мистификатора были
вскоре раскрыты, а непосредственным результатом удачной продажи рукописи
стало переселение в более просторные апартаменты в пансионе на
Гринвич-стрит: теперь По и Вирджиния занимали две комнаты. Супруги
немедленно послали за миссис Клемм, которая приехала через неделю или около
того со слезами радости на глазах и корзиной, откуда выглядывала семейная
любимица Катарина. Скоро нью-йоркские любители словесности узнали, что среди
них появился знаменитый мистер По.
Однако положение его продолжало оставаться затруднительным. По был
известен как редактор трех видных журналов, но при этом все хорошо знали и о
странностях, даже крайностях, свойственных ему и как писателю, и как
человеку. Им не только восхищались - его и боялись. Что до службы, то было
очень немного мест, которые могли бы ему подойти. Редакторские кресла
освобождались не слишком часто, да и пустующие занять было не так легко. По
крайне не любил быть у кого-либо в подчинении. Его характер и склонности
нисколько к этому не располагали. С тех пор как он сделался профессиональным
редактором, призрак национального журнала все время витал у него за спиной,
часто указывая направление его литературным устремлениям. Это видение,
постоянно готовое обрести плоть, сопутствовало ему до конца дней.
С начала 1830-х годов По постоянно занимался литературным творчеством
как профессиональный писатель. За это время он создал поэтические и
прозаические произведения, исключительные достоинства которых признавали
даже недоброжелатели. Тем не менее труд его не получал должного
вознаграждения, и его уделом по-прежнему оставалась самая жалкая бедность.
Литературное признание, с годами укреплявшееся, - вот единственное, чего ему
удалось добиться. Впрочем, даже в этом ему кое-кто отказывал. Его собрание
сочинений распродавалось за бесценок, без авторского гонорара и все же не
находило спроса. Несмотря на довольно частые периоды бездействия, вызванные
врожденной слабостью здоровья и другими причинами, По работал с огромным
упорством, о чем убедительно свидетельствует его обширное творческое
наследие. Сотни рецензий, редакционных статей и заметок, множество
рассказов, из которых можно было бы составить не менее пяти томов среднего
объема, три книги стихотворений, работа в качестве редактора трех журналов,
важная и всегда оживленная переписка - все это приносило доход, которого
едва хватало, чтобы коекак свести концы с концами. В итоге нескольких лет
тяжелого труда По оказался в апреле 1844 года в Нью-Йорке - с четырьмя
долларами в кармане, лишенный всякой помощи и поддержки.
Нелепо было бы утверждать, что он "сам был во всем виноват". Говорить
так - значит совершенно не принимать во внимание главную причину его
бедности - слишком малое вознаграждение, которое он получал за свою работу.
Лишь наименее значимая часть его творчества - журналистика - обладала
какой-то ценностью на тогдашнем литературном рынке. Лучшее же из того, что
он создал своим искусством, почти не привлекло покупателей. Господствовавшие
в ту пору вкусы, несовершенство законов об авторском праве и постоянно
наводнявшие страну английские книги лишали произведения Эдгара По всякой
надежды на коммерческий успех.
В течение первых нескольких месяцев повторного пребывания в Нью-Йорке
По жил главным образом на скудные доходы от того или иного рода литературной
поденщины. Напечатанный в журнале "Гоудис лейдис бук" в сентябре 1844 года
рассказ "Продолговатый ящик", очевидно, был закончен в Нью-Йорке, ибо местом
действия, которое разворачивается в окрестностях Чарлстона, он связан с
появившейся несколькими неделями раньше "Историей с воздушным шаром". В июне
в журнале Грэхэма было опубликовано стихотворение "Страна сновидений". В
"Истории с воздушным шаром" По прибег к более реалистическому, проникнутому
оптимизмом методу, который уже с успехом применил в "Золотом жуке". Однако
затем он вновь вернулся в идеальный мир воображения. "Продолговатый ящик",
конечно же, оказался гробом. Мертвецы, преждевременные погребения и мрачные
потусторонние пейзажи, которые он рисует в своих стихах, приоткрывают нам
таинственные тропы, которыми он шел в мечтах, обретая меланхолическое
утешение в заветном царстве фантазии. Для стороннего наблюдателя он
просто-напросто переехал из Филадельфии в Нью-Йорк, на самом же деле
Вот за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон, Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной, За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет(1).
----------
(1) Перевод Н. Вольпин.
Это стихотворение знаменует собой возрождение его поэтического
вдохновения, которым проникнуто творчество 1844-1849 годов. То была пора
последнего цветения его таланта, когда По создал прекраснейшие из своих
стихов: "Страну сновидений", "Ворона", "Улялюм", "Звон", "Аннабель Ли", а
также некоторые менее значительные вещи. С другой стороны, в прозе
созидательное начало его воображения все заметнее утрачивает прежнюю силу, а
критика обнаруживает будничную приземленность мыслей и целей, выливаясь
зачастую в злобную брань или непомерные восхваления. Теперь он уже почти не
мог отрешиться в критических работах от чисто личных мотивов - гнев,
зависть, раздражение или симпатии стали придавать легко различимый оттенок
его отношению к литературным современникам.
Творчество Эдгара По в последние годы жизни, оборвавшейся в 1849 году,
несет на себе явственный отпечаток его душевных и физических состояний.
Излишества, которым он предавался в прошлые два года в Филадельфии, в
сочетании с наследственным прежрасположением к раннему угасанию жизненных
сил, оказали более губительное, чем когда-либо, воздействие и вызвали
тяжелое нервное расстройство, заставившее его еще глубже уйти в себя. Этим и
объясняется неспособность к продолжительным усилиям, необходимым для работы
над художественной прозой, которая, если не считать нескольких пейзажных
зарисовок, приняла теперь вид журнальных комментариев и переписки, и
обращение после более чем десятилетнего перерыва к поэзии, отразившей
углубляющийся внутренний разлад и едва ли не полное отчуждение от реальной
действительности. В последние пять лет жизни он был почти всецело поглощен
проблемами духовными, и постигшие его в этот период несчастья, несомненно,
усилили склонность к самоостранению. Над некоторыми внешними
обстоятельствами он был просто не властен, однако бесспорно и то, что