Из-за двери послышался обеспокоенный голос хозяйки: - Ваня, а, Ваня! Ты спишь еще, что ли?
   - Да нет, тетя Вера,- приходя в себя, ответил Жуков.- А что такое? Не одет я еще.
   - Газетку тут принесли. Я тебе под дверь подсуну.
   - Ага, спасибо, тетя Вера,- сказал Иван, нагибаясь за прошуршавшей в щель под дверью газетой.
   То, что он влип, Иван Жуков понял основательно и окончательно. Но здравый смысл всегда (за редкими исключениями) был основой всех его размышлений, решений и поступков. И, если бы тетя Вера через минуту заглянула в щелку, она бы увидела, что постоялец ее, усевшись на кровать, напряженно вчитывается, шевеля губами, в газетные строчки, словно старательно заучивая их наизусть.
   На самом же деле Иван просто очень внимательно изучал принесенную хозяйкой газету, чего вообще-то делать не любил. Он начал с заголовка, переходя от заметки к заметке, внимательно прочитывая даже подписи. И хотя время от времени глаза у него лезли на лоб, Иван продолжал читать, стараясь выудить хоть фразу или слово, которое могло подсказать разгадку, намекнуть если не на выход, то хоть на возможность выхода.
   Вверху первой страницы под названием газеты, набранным большими буквами - "Зорька вчерашняя", мелко стояло - "30 февраля". То, что это не опечатка, Иван уже сообразил. Но первая заметка показалась ему настолько обычной и привычной, что он начал успокаиваться, и даже дважды перечитал ее: "Нью-Йорк. На борту американской межпланетной станции "Викинг-2" обнаружены неполадки, которые могут поставить под угрозу выполнение ее задачи-мягкой посадки на поверхность Марса в следующем году. Неполадки были обнаружены, когда из Центра управления полетом НАСА в Пасадене (штат Калифорния) пытались по радио дать команду о зарядке четырех аккумуляторных батарей на борту спускаемого аппарата "Викинг-2".
   Иван вспомнил, что эта станция в прошлом гоцу таки гробанулась. И так кстати вспоминавшаяся подробность если и не улучшила его настроения, то все же чуточку успокоила - хоть что-то проясняется.
   Но дальше пошла сплошная темнота.
   Под "Неполадками" была заверстана небольшая заметка с интригующим названием "Наконец-то!" В заметке автор со сдерживаемым восторгом сообщал, что наконецто на доме № 13 по улице Новобазарной установлена мемориальная доска в честь того, что домоуправ этого самого дома в прошлом месяце стал героем опубликованного в "Зорьке ранней" фельетона...
   В отделе официальной хроники сообщалось, что решением комбината коммунальных предприятий установлено почетное звание "географическая личность". Этим устранена вековая несправедливость, заключавшаяся в предпочтении истории, выразившемся в узком термине "историческая личность". Первым удостоен почетного звания "географическая личность" пан профессор Квадрат, создавший впервые в истории географии глобус центральной части города. Далее сообщалось, что рассматривается предложение группы граждан об установлении званий "физическая личность", "химическая личность", а также "личность геометрическая с применением тригонометрии".
   Обстоятельства, которые станут ясны читателю впоследствии, позволяют нам привести точный текст наиболее поразивших Ивана Жукова сообщений газеты "Зорька вчерашняя". Но мы ограничимся только тремя короткими сообщениями, опубликованными под рубрикой "С телефонной ленты": "Как сообщает наш корреспондент, вчера вечером, 12 октября 1492 года, генерал Васко да Гама открыл Америку. Документальных подтверждений пока не поступило". "В минувшую субботу, 7 апреля 1901 года президентом Гишпанской республики избран Жорж Клемансо, который неделей раньше на заседании парламента 9 января 1913 года объявил себя сторонником Кортеса и кортесов".
   "Завтра, 3 июля 1804 года, завершается суд над консулом Буонапарте, организовавшим заговор с целью реставрации династии Каролингов. Бывший консул, будучи разоблачен, пытался бежать на свой родной остров св. Елены, но был перехвачен в пути казаками Давыда Денисова".
   Иван Жуков, закончивший с довольно сносным аттестатом вечернюю десятилетку, если и не помнил точной даты открытия Америки, то уж то, что к этому событию адмирал (не генерал!) Васко да Гама не имел никакого отношения, он знал точно. Заметка же о суде над консулом Буонапарте вызвала у него приступ тихой бессильной ярости, которую он тут же подавил, понимая, что лбом стену не прошибешь. В полное замешательство привели его даты. Если в минувшую субботу было 7 апреля 1901 года, то как неделей раньше могло быть 9 января 1913 года?!
   Если сегодня - 30 февраля 1961 года, то как вчера может быть 12 октября 1492 года, а завтра - 3 июля 1804?
   Понять это было невозможно. Но, сопоставив свои вчерашние впечатления с сегодняшними, Иван все-таки понял главное: это - реальность, дикая, странная, и все же реальность, непонятным образом сдвинутая по фазе.
   Эта смутная догадка не успокоила Ивана. Но она позволила ему твердо и окончательно сформулировать цель действий: надо рвать когти. Так укрепилось решение, инстинктивно явившееся еще вчера, когда он, как угорелый, ринулся не разбирая дороги к оставленной в сарае машине. К той машине, на которую он угробил столько времени, и которая, похоже, угробила его.
   Будь он сейчас в сарае маслобойки, Иван сорвал бы злость на собственном детище. Но поскольку машина находилась в пяти кварталах, Жуков встал и с размаху пнул ногой лежавшую на полу книгу, чье название в свое время подсказало ему ту злополучную мысль и в конечном счете послужило причиной его нынешнего безвыходно бедственного положения.
   Трепыхнув страницами, книжка шлепнулась в угол у окна, а Иван снова уселся на неприбранную койку.
   Конечно, Жуков мог бы попытаться отремонтировать свой велосипед, и он, несомненно, попытается. Но, как известно, ремонт машины времени равнозначен ее созданию.
   И, если построить ее Ивану Жукову удалось благодаря упоминавшемуся жгучему желанию, то сейчас, несмотря на то, что ему очень хотелось вернуться домой, к этому, тоже достаточно жгучему желанию, примешивалось сильное опасение: а вдруг отремонтированная машина вновь выкинет штуку и затащит его в еще более непонятный мир?
   Совершенно ясно представив себе такую малоприятную вероятность, Иван тем не менее решил: машину он отремонтирует, попробует, во всяком случае, починить. Вполне может случиться, что обстоятельства принудят его просто бежать куда глаза глядят - ну, чтоб спастись, например.
   У попавшего в кораблекрушение есть два выхода - либо мирно утонуть вместе с пароходом, либо попытаться спастись на обломке бревна. В первом случае - все ясно. Во втором же есть мизерный шанс добраться до берега. Правда, этот берег может быть населен теми, для кого прибывший на бревне приятный сюрприз к завтраку. Но такой вариант все-таки, как говорится, "или да или нет", и в конечном счете он только уменьшает шанс, но не уничтожает его.
   Трудно поручиться, что ход рассуждений Ивана Жукова был именно таким, но главное - он решил попытаться починить машину, понимая, что она "бревно", которое дает ему тот самый шанец Утвердившись в этой мысли, Иван тем не менее отдавал себе отчет, что одно дело -решить, другое - сделать.
   Деньги у него есть - Иван потянулся к пиджаку, потрогал оттопыренный карман. Но вопрос в том - что можно купить на эти деньги? Сугрессоны, вспомнилось вдруг непонятное название, можно, а вот если понадобится, скажем, трансформатор или транзистор? Потом - сколько времени займет ремонт? В общем, Иван понял, что готовиться надо к худшему. И этим худшим была необходимость жить в этом непонятном - таком знакомом и таком незнакомом - мире неизвестно долго. Ходить по тысячу раз хоженой тропке, на которой кто-то расставил тщательно замаскированные капканы.
   Будь на месте Ивана человек послабее, дела его были бы совсем плохи. Но Иван Жуков, как уже, очевидно, ясно читателю, был человек основательный и относительно здравомыслящий. Поэтому неудивительно то решение, которое он в конце концов принял: раз уж придется ходить по острию ножа, нужно научиться по нему ходить. Другими словами, нужно присмотреться к этому странному миру, не вызывая у него желания присмотреться к тебе.
   Все сказанное может вызвать впечатление, что Иван Жуков, взвесив свое положение, пришел в ясное расположение духа и вот-вот примется высвистывать, слегка фальшивя, "эх, яблочко!" Это совсем не так. То чувство, с которым Иван, одевшись, вышел через полутемные сени во двор, было очень похоже на самый обыкновенный страх.
   Впрочем, судить его за это было бы совершенно несправедливо, потому что вряд ли кто-нибудь на его месте испытывал бы другое чувство.
   Поперек двора на провисшей веревке с жестяным шорохом трепыхались задубевшие на морозе простыни, наволочки и другие, более интимные принадлежности, вывешенные хозяйкой, конечно, не для обозрения.
   Иван, поеживаясь, трусцой пересек двор и, осторожно приоткрыв калитку, выглянул на улицу. Ничего необычного он не увидел, и шальная мысль снова встряхнула его- все привиделось. Не может такого быть. Но мысль эта мелькнула и пропала, сменившись другой, трезвой: пора приступать к делу. И первый шаг на этом пути - в магазин. Нет, не за транзистором или еще какой-нибудь деталью для чертовой машины. Иван прикрыл калитку и быстро зашагал к центру - покупать пальто и шапку".
   Стекло в окошке тонко звякнуло, одновременно где-то вдалеке пушечно грохнуло - пролетел реактивный. Иван поднял голову, вгляделся в заоконную темь. Вдали россыпь светлых квадратиков крылом охватывала невидный отсюда парк. За каждым этим квадратиком - люди. Ужинают. Смотрят "Кабачок". Просматривают газеты... Продребезжал трамвай. На звонок кондуктора откликнулся испуганный собачий лай.
   Обыкновенное окно. Обычные газеты - "Известия" там, "Учительская", "Знамя труда". Обычный самолет швырнул воздушную волну и пролетел. Самые обыкновенные дворняги обругали по-собачьи трамвай, помешавший им потолковать, сидя на рельсах. Иван поежился - ведь все могло остаться для него иным - очень похожим, но иным. Желтая собака, медленно плывущая по пустырю.
   Рассыпающиеся в небе самолеты. Нудная бессмертная муха. Непонятное и бессмысленное окно. Окно в никуда...
   Иван вглядывался в окошко, в темноту, расцвеченную светлыми квадратиками окон, голубыми фонтанчиками брызг, срывающихся с трамвайных проводов, цепочками неярких фонарей, выстроившихся вдоль парковой ограды, и как-то иначе, чем обычно, эта привычная, из вечера в вечер возникающая за окном картина виделась ему, и ясное чувство успокоенности и уверенности охватывало все его существо. Все вокруг знакомо, все вокруг обыденно, привычно. Все вокруг - надежно. Это главное: все вокруг надежно.
   И как наяву всплыло перед глазами объявление в "Утренней зорьке": "Сдается комната с окном в прошлогоднюю осень. Оплата сдельная". Иван сплюнул в досаде и, пробежав глазами по странице, отыскал строчку, на которой остановился.
   "Сколько времени он сидит здесь, Иван не знал - два часа, три, давно, в общем. Какое-то отупение все больше охватывало его, и, прикладываясь к деревянной кружке, он уже почти не удивлялся происходящему вокруг, Он забрел сюда, чтобы хоть как-то заглушить отчаяние, прочно поселившееся в его душе от бесплодных попыток понять, что же произошло с ним, как выпутаться из положения, которое называется "кур во щах".
   В это утро Иван нацарапал на стенке седьмую черточку - миновала неделя с того - первого - 30 февраля. Первого, потому что и на второй день в "Зорьке" стояло то же самое число, только среду сменил вторник. На третий день тоже было 30 февраля, но уже суббота. Поняв, что и четвертый день, даже если он окажется, скажем, понедельником, все равно будет тридцатое февраля, Иван прибег к способу Робинзона Крузо. С той разницей, что Робинзон делал зарубки на дереве, а Иван рисовал на беленой стене очередную черточку чаще всего горелой спичкой.
   Сегодня он чиркнул спичкой по стене уже по привычке, усмехнувшись про себя: черточка.-то последняя. Потому что всю эту неделю Иван занимался не только тем, что отмечал очередное 30 февраля. Просыпаясь с рассветом, он торопливо натягивал доху и, нахлобучив соболью шапку, купленную у мордастого киоскера за полторы гривны, осторожно выходил, стараясь не потревожить хозяйку, и по безлюдным еще улочкам пробирался в сарай маслобойки.
   Препятствие в виде сторожа он устранил испытанным способом - гранатой. Не "лимонкой", конечно, а "Лимонной". Оружие оказалось безотказным, хотя и дороговатым - в Ивановом времени сторож удовлетворялся втрое более дешевым "Вин де масэ".
   Работая с утра до позднего вечера, Иван сделал с машиной то, что в просторечии называется "раскурочить", а проще говоря, разобрал ее до винтиков. И тут проявился закон, имеющий в физике легкомысленно кулинарное название: закон бутерброда. Закон этот состоит в том, что уроненный бутерброд обязательно шлепнется на пол маслом вниз - отсюда и название. Но поскольку действие "закона бутерброда" бутербродами не ограничивается, а проявляет себя в самых различных и непредвиденных случаях досаднейшими сюрпризами, то чаще всего он известен под значительно более точным, хотя и не очень научным названием: "закон паскудности". В нашем случае закон этот проявился в том, что, только разбросав машину почти до молекул, Пеан убедился, что работу проделал напрасную: поломка была пустяковейшая, не поломка даже, а так - пустячишко: перегорел резистор пускателя. И заменить этот резистор, который Иван, вовсе не будучи славянофилом, называл прежним его именем "сопротивление", было раз плюнуть. Поняв это, Иван плюнул - надо же, сколько времени впустую просадил. Впрочем, досада его улетучилась через считанные секунды, в течение которых до него доходило главное и самое важное: машина практически цела.
   На сборку уйдет еще одно тридцатое февраля. Резистор, соответственно своей пустяковости, не проблема - в любом трехрублевом школьном "Радиоконструкторе" этих резисторов горсть.
   Сборка машины была уже позади, и в это утро Иван пришел сюда, чтоб навести последний "марафет", после чего оставалось только купить резистор, воткнуть его на месте - и "арриведерчи, Рома"...
   Иван присел на кирпичи, накрытые ветошью, и вытащил припасенную с вечера еду. В первые дни он пытался поесть в столовке, но, когда бы он ни пришел туда, на дверях висела писанная золотом по черному табличка, на которой в зависимости от времени дня значилось "Закрыто на завтрак", "Закрыто на обед" или "Закрыто на ужин".
   На помощь пришел тот же киоскер - у него Иван купил три банки кальмаров, попутно узнав, что это и есть те самые "пружанки", и метровой длины закрученную жгутом булку, называвшуюся "франзоля".
   Пружанки, напоминавшие плохо проваренную резину, Ивану не понравились, но крутить носом он не стал, рассудив, что жевать кальмаров все-таки калорийнее, чем читать золоченую вывеску на столовской двери.
   Сжевав очередную банку резиновых калорий, Иван просвистел два такта "Яблочка" и пустился добывать резистор...
   Только в пятый раз прошагав квартал из конца в конец, Иван понял, что радиомагазина на том месте, где ему положено быть, нет. Дом в полтора этажа, где за узкими витринными стеклами должны были лежать аккуратно расставленные радиодетали, стоял на своем месте. Но в окнах его были выставлены не радиодетали, а сбившиеся в тесную толпу разнокалиберные горшки с геранью. Над дверью висела вывеска, на которой было выведено вязью "Карвон сарои". Иван было понадеялся, что так здесь радиомагазин называется, но робкая надежда протянула хилые ножки, едва только Иван прочитал чуть ниже "Постоялый двор".
   И уже машинально скользнув по другим надписям - "Готель", "Веснина" и еще каким-то, он отвернулся и зашагал прочь. И тут на противоположном тротуаре он увидел Ваську Трошина, танцплощадочного заведующего. Трошин стоял с видом витязя на распутье. Иван через плечо оглянулся- на ближнем доме висела вывеска "Трактиръ", а чуть подальше "Шинокъ". Жуков машинально отметил, что заведений этих он не помнит почему-то, но раздумывать не стал и кинулся через дорогу к Васе. Тут бы и мог закончиться наш рассказ, потому что из-за угла с трамвайным лязгом вылетела группа всадников с копьями наперевес.
   Зазевайся Иван на секунду - и прости-прощай, Иван Жуков! Но чудом каким-то он вывернулся из-под копыт, ошутив затылком конское дыхание. Полуоглохший от лязга, пронесшегося у него над ухом, Иван выскочил на тротуар и остановился, глядя вслед странным всадникам, вырядившимся в костюмы из водосточных труб, молочных бидонов и с рогатыми ведрами на головах.
   - Скачут, сволочи,- раздалось у него над ухом.
   Жуков обернулся. Рядом стоял Васька, глядя вслед отдаляющемуся грохоту. В прищуренном взгляде его стояла зависть, и зависть прозвучала в слове, которое он произнес то ли про себя, то ли обращаясь к Ивану: Лыцари...
   Жуков инстинктивно почувствовал, что Трошин его не узнал, и убедился в этом тут же, когда спросил: - Извините, гражданин, где здесь радиомагазин?
   Васька подозрительно посмотрел на него. Ивану показалось, что он вроде принюхался даже: - Чего?
   - Радиомагазин...
   - Какой магазин?
   - Да радио!
   Васька обалдело смотрел на него.
   - Да ты что? - обозлился Жуков,- тебя же человеческим языком спрашивают - где здесь радиомагазин?
   Трошин мигнул и плаксиво сказал: - Какое радиво, чего вам, гражданин, надо? - и стал по-рачьи отодвигаться. Оказавшись на относительно безопасном, по его мнению, расстоянии, Васька уже другим тоном вскрикнул: Вот я сейчас стрельцов кликну!
   Иван махнул рукой и повернул прочь.
   Сначала он обращался со своим вопросом к людям по солиднее с виду. А потом, ошалев от бессильной ярости, стал бросаться ко всем прохожим. Одни на него вопрос 198 недоуменно пожимали плечами, другие пытались сообразить, чего он хочет от них, третьи ускоряли шаг и еще долго подозрительно оглядывались на него. И ни один из нескольких десятков спрошенных, очевидно, даже не слыхал прежде слово "радио". Охваченный отчаянием, Иван продолжал кидаться на прохожих, сознавая уже, что никто здесь и понятия не имеет о радио, а это значит, что радиомагазина и быть не может. А нет радиомагазина - нет и резистора, А это значит, что ему, Ивану Жукову, труба.
   Но он в бессмысленной надежде метался по улицам, пугая прохожих расспросами, и кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы не показался вдалеке медленно шествующий посреди мостовой участковый Хрисов в низко надвинутом золотом венце. Жуков замер, как вкопанный, потом метнулся в кстати подвернувшийся проулок и через несколько шагов очутился перед широкой забухшей дверью с корявой вывеской "Бухвет". И, толкнув дверь, он шагнул через высокий порог.
   Подлетевший официант в долгополой малиновой рубашке, не спрашивая, провел его к свободному столу, отскочил, и через секунду, залитый в длинный черный фрак, поставил перед Иваном большую деревянную кружку. Он появлялся еще не раз, как будто угадывая, что кружка у Ивана пустеет. И каждый раз появлялся, одетый самым неожиданным образом, а один раз даже с бородой до пояса. Но Ивана удивить уже было трудно...
   Из кухонной двери, распахнутой прямо в зал, сильно чадило. Над тесно сдвинутыми столами и лавками низко повисал густой табачный дым. То и дело чавкала забухшая входная дверь, и вместе с вошедшим врывались с холода клубы пара, мешались с дымом и чадом. Воздух слоился и дрожал, странно искажая лица и фигуры сидевших за кружками людей. Обрывки разговоров, которыми гудел зал, вдруг явственно доносились до Ивана от самых дальних столиков, терявшихся в дымном полутумане.
   Он то вслушивался, то уходил в себя - механически, бездумно.
   За соседним столиком сидели двое - оба удивительно на кого-то похожие. Иван чуточку, как-то нехотя, напряг память: ну да - один вылитый Кот в сапогах, второй- длинноносый, задиристый - был удивительно похож на пожилого Буратино.
   Кот в сапогах спросил: - Слушай, а как ты относишься к экзистенциализму?
   - Никак,- отвечал Буратино.
   - Мне трудно поверить! - удивился Кот.- Разве можно "никак" относиться к экзистенциализму?
   - А мне начхать,- ответил Буратино, погружая в кружку длинный нос.
   - Ты рисуешься! - возмутился Кот.
   - Никак нет,- сказал в кружку Буратино,- я не художник...
   Тут появился официант и поставил перед Иваном новую кружку, на секунду заслонив собой Кота с Буратино, А когда он снова отскочил, за соседним столом сидели два старика в черных высоких клобуках. "Монахи, что ли?" вяло подумал Иван. От столика донеслось: - Милость без правды малодушество есть. Правда без милости - мучительство...
   Второй голос резко ответил: - Чтый да разумеет!
   Прислушиваться Иван не стал, и голоса как-то отдалились, словно говорившие отодвинулись далеко-далеко.
   Хлопнула дверь, воздух сотрясся, и в противоположном конце зала открылись два сдвинутых стола. За ними, откинувшись на спинки стульев, сидели в расшнурованных синих куртках молодые усатые парни. Один вдруг поднялся и, высоко вздев кружку, завел: - Нам каждый г-о-ость дарован богом...
   Собутыльники замолчали, подняв свои кружки.
   - Какой бы н-и-и был о-о-он земли,- тянул стоявший.
   На лицах сидевших было написано ожидание и, когда их товарищ пропел: В парче иль р-у-убище убогом...- все гаркнули в один голос: - Аллаверды!
   Воздух заколебался снова, и клубы дыма и пара затянули пирующих в дальнем углу. И тут Иван услышал прямо у себя над ухом: - Ярыжка, а ярыжка!
   Нисколько не относя это обращение к себе, Иван оглянулся, привлеченный непонятным словом. К нему близко наклонился хитроглазый мужичонка с какой-то кривой влево бороденкой. Зашептал: - Пиши. Быстро надо. Две денги дам.
   - Что писать? - удивился Иван.
   Мужичонка сдвинул кружки в сторону, присел на невесть откуда взявшийся стул и вполголоса спросил: - Бланок-то есть?
   - Какой "бланок"?
   - Эх ты, ярыга-ярыга, голь кабaцкая,- буркнул мужичонка недовольно, полез за пазуху, достал смятую бумажку и, расправив на столе, пододвинул Ивану: Пиши давай.
   Иван мутно уставился на бланк с грифом "Срочная телеграмма".
   - Пиши давай, пиши. Быстро надо,- недовольно заторопился кривобородый.
   Иван достал авторучку - чего, спрашивается, не написать, если просит человек, может, неграмотный,- подумалось равнодушно. Мужичонка, поминутно сторожко оглядываясь, наклонился близко-близко и чесночно зашептал Ивану в самое ухо: - Так, значит. Пиши: Царю-государю бьет челом и извещает сирота твой государев Мишка Иванов, сын Чулков, на Александра Федоровича, сына Нащокина, а прозвище на Собаку, что хочет тот Александр крестное целование порушить...- мужичонка задохнулся, перевел дыхание, оглянулся и снова зашептал: - а тебе, праведному государю, изменить, хочет отъехать со всем своим родом в иную землю, а называет себя царским родом, и хочет быть тебе, государю-царю, супротивен... Написал?
   - Написал,- кивнул Иван.
   - Ты пояснее, пояснее-то пиши. Ну, значит, дале так: Как Федор Иванов, сын Нащокин, у царя Василия Ивановича Шуйского царский посох взял из рук, так теперь Александр Нащокин хвалится тем же своим воровским умышлением на тебя, праведного царя, и Московским государством, твоею царскою державою смутить. Точка. Давай сюда.
   Мужичонка схватил бланк, бросил на стол две монетки и растворился в клубах дыма.
   - Вы позволите? - у столика стоял опрятно одетый полупожилой человек с французским выражением лица.
   Иван вспомнил - видел его мельком в первый день, когда шел к себе на квартиру.
   - Пожалуйста,- кивнул он на свободный стул.
   - Да, сегодня прорыв большой,- непонятно сказал тот, садясь и медленно оглядывая зал.
   - Ну, что ж,- продолжал он,- не скрою, ожидал вас здесь увидеть. С тем и пришел. Позвольте представиться - Гай Петрович Сверливый, преподаватель халдейской истории в местном гимнасиуме.
   - Иван Петрович Жуков, электромонтер,- сказал Иван, пожимая протянутую через стол руку.
   - Так-так, Иван Петрович,- проговорил Сверливый, пододвигая к себе принесенную долгополым официантом кружку.- Как вам наша брага нравится? он сделал ударение на слове "наша".
   И не ожидая ответа: - Всю жизнь прожил в городе. Всех наших горожан знаю, если не поименно, то в лицо. Вас не знаю. Хоть вы и очень похожи на одного молодого человека. Значит, вы из этих,- легким кивком показал на сидевших вокруг. - Не ошибаюсь?
   Издалека донеслось: - Аллаверды!
   Иван вздрогнул и, почувствовав на себе внимательно-доброжелательный взгляд своего неожиданного собеседника, вдруг решился...
   Когда он закончил, его поразило то, что учитель нисколько не удивился его рассказу. Еще недавно внимательный, взгляд Гая Петровича стал каким-то рассеянным, блуждающим бесцельно. Но Жуков едва успел пожалеть о собственной откровенности, как учитель совсем другим, робким и одновременно полным скрытой надежды голосом спросил: - Скажите, не осталось ли у вас случайно каких-нибудь монет из того, из вашего времени?
   Иван полез в часовой карманчик, где обычно держал трехкопеечные монеты для автомата газ-воды, нащупал - есть, и положил на столешницу четыре монетки. Сверливый вспотел, голос его прерывался: - Боже мой, боже мой...
   Взяв себя в руки, что стоило ему явных усилий, он сказал: - Видите ли, я коллекционирую трехкопеечные монеты...
   - Да возьмите, о чем речь,- сказал Иван, и не подозревая, какой музыкой прозвучали его слова для Сверливого.
   - Боже мой, боже мой,- опять зашептал учитель.Это же невероятно, такое может только присниться...
   - Рад бы я был бы, если бы все это приснилось,горько проговорил Иван.