Страница:
Джаз на волне прогрессивной радиостанции сменило женское пение.
Ветер стучал в окна.
Когда Джон вернулся из-за кухонной стойки в гостиную, она стояла возле его стола. Водила пальцем по лакированной поверхности стола, по желтому блокноту.
— Работаешь, да? — сказала она. Ее пальцы остановились на чистом желтом листе бумаги. — Я тоже должна была бы сейчас работать.
Наполни стакан бурбоном где-нибудь подальше от стола, так, чтобы ей пришлось отойти, чтобы взять его.
Она подошла за стаканом.
Их руки не соприкоснулись.
— Ты знаешь, — сказала она, — на прошлой неделе я боялась, что этот год будет точно таким же, как и прошлый. За то, чтобы мы были счастливы, а?
— Фрэнк любил говорить, что человек сам кузнец своего счастья.
— Правда? — Она закружила янтарный водоворот в своем стакане. Платье цвета индиго свободно облегало ее. Легко угадывалось, что под ним нет бюстгальтера.
— Мы ведь не знаем друг друга достаточно хорошо.
— Скорее, даже совсем не знаем.
— Ты, конечно, можешь со мной не соглашаться.
— Я не имел в виду...
То, как она тряхнула головой, заставило его замолчать.
— Иногда чем больше мы говорим о каких-либо вещах, тем больше запутываемся.
— Иногда.
— Послушай, я несу эту чушь, однако... Правда состоит в том, что я не хочу оставаться сегодня одна. И среди всех лиц в этом «городе смерти» твое оказалось единственным, рядом с которым я не буду себя чувствовать одинокой.
— Большой город, — сказал он. — Здесь...
— Не говори мне про этот город. Или про смерть. Мои родители... Боже мой, даже собака, которая была у нас, когда я была ребенком...
Слезы наполняли ее глаза.
— Все хорошо, — попробовал успокоить ее Джон.
— Нет, не все. — Она всхлипнула. — Извини. Обычно все удивляются моему самоконтролю. Не веришь? Спроси любого в моем офисе.
— Это ненормально.
— Это правда.
Она подняла свой стакан:
— Итак, за что мы будем пить?
— За все.
— Нет, не за все. Во-первых, давай выпьем за Фрэнка Мэтьюса.
Они чокнулись стаканами. Выпили. Она опустила свой полупустой стакан:
— Обжигает.
— Ты сможешь привыкнуть к нему.
— Держу пари, уже смогла.
Она отвернулась, пошла к дальней стене, провела рукой по спинке кушетки.
Из радио доносились тяжелые удары бас-гитары, пронзительные вопли соло-гитары, скрипучий голос блюза «Чикаго».
Дождь стучал в окна, барабанил по крыше.
— Ужасная погода, — заметила она.
— Однако здесь нам хорошо.
Она залпом осушила остатки бурбона. Обжигающая дрожь пробежала по ее хрупкой фигурке. Поставила пустой стакан на книжную полку. Спросила:
— Ты думаешь, я знаю, что делаю?
— Возможно, даже лучше меня.
— Вряд ли, ну да ладно, будем считать, что мы оба правы.
Она подошла к нему.
— Вечером... — Тряхнула головой. Пристально посмотрела ему в глаза. — Вечером я хочу, мне необходимо чувствовать, что я живу. Не потерять контроль над собой. И черт с ней, с удачей.
Она стояла так близко, что он чувствовал ее бурбонно-приятное влажное дыхание. Горячий мускусный запах ее тела. Запах розы.
— Вечером, — прошептала она. — Только вечером. Подняла голову. Он прикоснулся к ее щеке. Ее глаза закрылись, и она потерлась щекой о его ладонь.
Поцелуй ее.
Ее губы потянулись к нему; она была душистой и влажной. Ее руки обвились вокруг его шеи, она прижалась к нему. Губы призывно раскрылись, они были так близко, что он чувствовал их возбуждение.
— Назови мне десять тысяч причин, почему этого не следует делать, — прошептала она. — Но сделай это завтра.
Она пригнула его голову и поцеловала.
Внутри у него вспыхнул огонь.
Да провались все к чертям.
Притянул ее ближе.
Платье такое мягкое на спине, ребра. Запах роз. Запах кожи. Колотящееся сердце, превратившееся в вихрь. Смял ее мягкое платье. Расстегнул «молнию». Пылающая, обнаженная спина — такая гладкая, ребра — такие хрупкие под его ладонями. Он стянул платье с ее плеч, вперед и вниз.
Соскользнув, платье упало.
Ее груди, два маленьких душистых конуса, высокие и нежные, на вершине каждого набухший кружок, в центре которого маленький розовый наконечник стрелы.
Проступающий под ее колготками изгиб смуглого полумесяца. Аромат ее океана.
Руки Джона нежно скользили вокруг ее талии, по гладкому плоскому животу и вверх к груди.
Она прижала его ладони к своей груди, тихонько вскрикнула, опять притянула его губы к своим, потом заставила их опуститься еще ниже, к своей груди, вновь вскрикнула, когда он обхватил губами правую грудь, его язык трепетал, нежно щекоча сосок. Потом целовал ее сердце, грудь. Она застонала и опять притянула его лицо к своему, подставив для поцелуя губы. Ее пальцы наконец расстегнули его рубашку, стащили, отбросили прочь.
Руки Эммы обвились вокруг его шеи. Она была невысокой, и чтобы сравняться с ним, она потянулась вверх, обхватила его талию ногами.
Черные туфли упали на пол. Он совсем не ощущал ее веса, пока нес ее в спальню, но эта ноша была для него сейчас дороже всего. Наконец они достигли кровати. Опустил ее на кровать, прервав их поцелуй, уложил ее. Встал между ее коленями. Сбросил китайские туфли. Босые ноги на полу, стянул с себя джинсы, трусы...
Она приподнялась на кровати. Села на край. Прижала свои груди к его обнаженным бедрам, притянула его лицо вниз для поцелуя, поцелуи покрывали его шею, грудь. Кончик ее язычка спустился вниз к его животу, еще ниже. Тонкие пальчики возбуждающе пробежали по бедру, коснулись его, нежно сдавили в ладошке. Мягко обхватив губами, приняла его в рот. Глубоко-глубоко.
О.
Ее рука давила на его спину и удерживала, не позволяя двигаться.
О.
Ее обнаженная спина, гладкая слоновая кость. Его руки плавно поглаживали ребра, нежное прикосновение пальцев, совершающих круговые движения. Он мог прикасаться, всего лишь прикасаться к ее соскам, и они стали такими твердыми, и он не мог
остановись
не надо
не может дышать
остановись
не надо
и он пронзительно вскрикнул, когда солнце взорвалось.
Его колени дрожали, готовые подкоситься.
Полностью отдавшись захлестнувшим ее чувствам, она не выпускала его из объятий, удерживая его сладость внутри себя.
Высвободился. Обхватил ее голову и привлек ее улыбающееся лицо к своему. Ее глаза сияли.
Склонился над ней, поцеловал. Медленно уложил ее на спину. Лег поверх нее, грудь на грудь, поцеловал в губы. Почувствовал шероховатость ее колготок, когда ее ноги обхватили его. Опять поцеловал ее долгим нежным поцелуем. Оторвался, ее губы тянутся к нему, глаза открыты. Ее симпатичное личико улыбалось ему с покрывала.
Скажи ей:
— Моя очередь.
Поцеловал в губы. Она прильнула к нему всем телом. Поцеловал в шею. Левая рука Джона скользнула ей под лопатки; он перенес вес своего тела на эту руку, продолжая целовать ее шею.
— Так, — простонала она. — Да.
Он обхватил губами ее левую грудь, провел языком по соску, сжимая свободной рукой другую грудь, и она стонала и
прижималась все сильней
— О Боже, — прошептала она.
Поцелуй ее живот, ниже, между коленями,
еще вниз, руки же продолжают ласкать ее грудь
и вниз, вечерняя щетина цепляется за ее колготки.
Завладел резинкой колготок. Она уперлась ногами, приподняла свои бедра, чтобы помочь ему стащить колготки с ее гладких округлостей,
океан, аромат океана, и она опустила бедра, вытянув ноги
раздень ее до конца
Колготки отброшены в сторону.
Целует ее поднятое правое колено. Целует левое.
Становится на колени на краю кровати.
Целует внутреннюю сторону бедер.
Берет ее за талию обеими руками, тянет к краю кровати, раздвигает ее ноги шире.
— Джон!
Целует ее туда. И он больше не останавливается.
И он не в состоянии остановиться.
Ее запах. Ее вкус.
Он как будто пьян. Это она опьянила его,
и он не должен, не может остановиться
ее пальцы в его волосах, прижимают его голову,
ее бедра покачиваются перед его глазами. Смотри: ее глаза закрыты, рот приоткрыт, левой рукой она ласкает свою грудь, теребит пальцами сосок.
Из ее груди вырываются стоны. Вскрикивает и извивается под напором его губ и языка, таю напряжено до предела
— Нет! — простонала она. — Больше не могу
остановись
но он не в силах остановиться
и она вскрикивает вновь и вновь. Извивается, ее руки притягивают его губы к своим и
— Джон!
Он ощутил новый прилив сил. Воспламеняющие крики.
Скользнул вверх, на кровать, подчиняясь ее властным рукам, двигался вверх, ближе к ней
внутрь нее
— О, — простонали они одновременно.
И он не мог остановиться, и он не должен был останавливаться, они все крепче и крепче сжимали друг друга в объятиях, он нажимал и нажимал, и это продолжалось целую вечность, и пламя сжималось вокруг него, и она кричала, а он двигался быстрее, еще быстрее, еще яростней, и она выкрикивала: «Пожалуйста!»
Джон двигался, не сбавляя темпа, и он был здесь, и он был везде, и все его силы были пущены в ход; и она была здесь, и ее огонь охватывал его, и он взорвался с ней вместе с криком «Фонг!».
Глава 20
Глава 21
Ветер стучал в окна.
Когда Джон вернулся из-за кухонной стойки в гостиную, она стояла возле его стола. Водила пальцем по лакированной поверхности стола, по желтому блокноту.
— Работаешь, да? — сказала она. Ее пальцы остановились на чистом желтом листе бумаги. — Я тоже должна была бы сейчас работать.
Наполни стакан бурбоном где-нибудь подальше от стола, так, чтобы ей пришлось отойти, чтобы взять его.
Она подошла за стаканом.
Их руки не соприкоснулись.
— Ты знаешь, — сказала она, — на прошлой неделе я боялась, что этот год будет точно таким же, как и прошлый. За то, чтобы мы были счастливы, а?
— Фрэнк любил говорить, что человек сам кузнец своего счастья.
— Правда? — Она закружила янтарный водоворот в своем стакане. Платье цвета индиго свободно облегало ее. Легко угадывалось, что под ним нет бюстгальтера.
— Мы ведь не знаем друг друга достаточно хорошо.
— Скорее, даже совсем не знаем.
— Ты, конечно, можешь со мной не соглашаться.
— Я не имел в виду...
То, как она тряхнула головой, заставило его замолчать.
— Иногда чем больше мы говорим о каких-либо вещах, тем больше запутываемся.
— Иногда.
— Послушай, я несу эту чушь, однако... Правда состоит в том, что я не хочу оставаться сегодня одна. И среди всех лиц в этом «городе смерти» твое оказалось единственным, рядом с которым я не буду себя чувствовать одинокой.
— Большой город, — сказал он. — Здесь...
— Не говори мне про этот город. Или про смерть. Мои родители... Боже мой, даже собака, которая была у нас, когда я была ребенком...
Слезы наполняли ее глаза.
— Все хорошо, — попробовал успокоить ее Джон.
— Нет, не все. — Она всхлипнула. — Извини. Обычно все удивляются моему самоконтролю. Не веришь? Спроси любого в моем офисе.
— Это ненормально.
— Это правда.
Она подняла свой стакан:
— Итак, за что мы будем пить?
— За все.
— Нет, не за все. Во-первых, давай выпьем за Фрэнка Мэтьюса.
Они чокнулись стаканами. Выпили. Она опустила свой полупустой стакан:
— Обжигает.
— Ты сможешь привыкнуть к нему.
— Держу пари, уже смогла.
Она отвернулась, пошла к дальней стене, провела рукой по спинке кушетки.
Из радио доносились тяжелые удары бас-гитары, пронзительные вопли соло-гитары, скрипучий голос блюза «Чикаго».
Дождь стучал в окна, барабанил по крыше.
— Ужасная погода, — заметила она.
— Однако здесь нам хорошо.
Она залпом осушила остатки бурбона. Обжигающая дрожь пробежала по ее хрупкой фигурке. Поставила пустой стакан на книжную полку. Спросила:
— Ты думаешь, я знаю, что делаю?
— Возможно, даже лучше меня.
— Вряд ли, ну да ладно, будем считать, что мы оба правы.
Она подошла к нему.
— Вечером... — Тряхнула головой. Пристально посмотрела ему в глаза. — Вечером я хочу, мне необходимо чувствовать, что я живу. Не потерять контроль над собой. И черт с ней, с удачей.
Она стояла так близко, что он чувствовал ее бурбонно-приятное влажное дыхание. Горячий мускусный запах ее тела. Запах розы.
— Вечером, — прошептала она. — Только вечером. Подняла голову. Он прикоснулся к ее щеке. Ее глаза закрылись, и она потерлась щекой о его ладонь.
Поцелуй ее.
Ее губы потянулись к нему; она была душистой и влажной. Ее руки обвились вокруг его шеи, она прижалась к нему. Губы призывно раскрылись, они были так близко, что он чувствовал их возбуждение.
— Назови мне десять тысяч причин, почему этого не следует делать, — прошептала она. — Но сделай это завтра.
Она пригнула его голову и поцеловала.
Внутри у него вспыхнул огонь.
Да провались все к чертям.
Притянул ее ближе.
Платье такое мягкое на спине, ребра. Запах роз. Запах кожи. Колотящееся сердце, превратившееся в вихрь. Смял ее мягкое платье. Расстегнул «молнию». Пылающая, обнаженная спина — такая гладкая, ребра — такие хрупкие под его ладонями. Он стянул платье с ее плеч, вперед и вниз.
Соскользнув, платье упало.
Ее груди, два маленьких душистых конуса, высокие и нежные, на вершине каждого набухший кружок, в центре которого маленький розовый наконечник стрелы.
Проступающий под ее колготками изгиб смуглого полумесяца. Аромат ее океана.
Руки Джона нежно скользили вокруг ее талии, по гладкому плоскому животу и вверх к груди.
Она прижала его ладони к своей груди, тихонько вскрикнула, опять притянула его губы к своим, потом заставила их опуститься еще ниже, к своей груди, вновь вскрикнула, когда он обхватил губами правую грудь, его язык трепетал, нежно щекоча сосок. Потом целовал ее сердце, грудь. Она застонала и опять притянула его лицо к своему, подставив для поцелуя губы. Ее пальцы наконец расстегнули его рубашку, стащили, отбросили прочь.
Руки Эммы обвились вокруг его шеи. Она была невысокой, и чтобы сравняться с ним, она потянулась вверх, обхватила его талию ногами.
Черные туфли упали на пол. Он совсем не ощущал ее веса, пока нес ее в спальню, но эта ноша была для него сейчас дороже всего. Наконец они достигли кровати. Опустил ее на кровать, прервав их поцелуй, уложил ее. Встал между ее коленями. Сбросил китайские туфли. Босые ноги на полу, стянул с себя джинсы, трусы...
Она приподнялась на кровати. Села на край. Прижала свои груди к его обнаженным бедрам, притянула его лицо вниз для поцелуя, поцелуи покрывали его шею, грудь. Кончик ее язычка спустился вниз к его животу, еще ниже. Тонкие пальчики возбуждающе пробежали по бедру, коснулись его, нежно сдавили в ладошке. Мягко обхватив губами, приняла его в рот. Глубоко-глубоко.
О.
Ее рука давила на его спину и удерживала, не позволяя двигаться.
О.
Ее обнаженная спина, гладкая слоновая кость. Его руки плавно поглаживали ребра, нежное прикосновение пальцев, совершающих круговые движения. Он мог прикасаться, всего лишь прикасаться к ее соскам, и они стали такими твердыми, и он не мог
остановись
не надо
не может дышать
остановись
не надо
и он пронзительно вскрикнул, когда солнце взорвалось.
Его колени дрожали, готовые подкоситься.
Полностью отдавшись захлестнувшим ее чувствам, она не выпускала его из объятий, удерживая его сладость внутри себя.
Высвободился. Обхватил ее голову и привлек ее улыбающееся лицо к своему. Ее глаза сияли.
Склонился над ней, поцеловал. Медленно уложил ее на спину. Лег поверх нее, грудь на грудь, поцеловал в губы. Почувствовал шероховатость ее колготок, когда ее ноги обхватили его. Опять поцеловал ее долгим нежным поцелуем. Оторвался, ее губы тянутся к нему, глаза открыты. Ее симпатичное личико улыбалось ему с покрывала.
Скажи ей:
— Моя очередь.
Поцеловал в губы. Она прильнула к нему всем телом. Поцеловал в шею. Левая рука Джона скользнула ей под лопатки; он перенес вес своего тела на эту руку, продолжая целовать ее шею.
— Так, — простонала она. — Да.
Он обхватил губами ее левую грудь, провел языком по соску, сжимая свободной рукой другую грудь, и она стонала и
прижималась все сильней
— О Боже, — прошептала она.
Поцелуй ее живот, ниже, между коленями,
еще вниз, руки же продолжают ласкать ее грудь
и вниз, вечерняя щетина цепляется за ее колготки.
Завладел резинкой колготок. Она уперлась ногами, приподняла свои бедра, чтобы помочь ему стащить колготки с ее гладких округлостей,
океан, аромат океана, и она опустила бедра, вытянув ноги
раздень ее до конца
Колготки отброшены в сторону.
Целует ее поднятое правое колено. Целует левое.
Становится на колени на краю кровати.
Целует внутреннюю сторону бедер.
Берет ее за талию обеими руками, тянет к краю кровати, раздвигает ее ноги шире.
— Джон!
Целует ее туда. И он больше не останавливается.
И он не в состоянии остановиться.
Ее запах. Ее вкус.
Он как будто пьян. Это она опьянила его,
и он не должен, не может остановиться
ее пальцы в его волосах, прижимают его голову,
ее бедра покачиваются перед его глазами. Смотри: ее глаза закрыты, рот приоткрыт, левой рукой она ласкает свою грудь, теребит пальцами сосок.
Из ее груди вырываются стоны. Вскрикивает и извивается под напором его губ и языка, таю напряжено до предела
— Нет! — простонала она. — Больше не могу
остановись
но он не в силах остановиться
и она вскрикивает вновь и вновь. Извивается, ее руки притягивают его губы к своим и
— Джон!
Он ощутил новый прилив сил. Воспламеняющие крики.
Скользнул вверх, на кровать, подчиняясь ее властным рукам, двигался вверх, ближе к ней
внутрь нее
— О, — простонали они одновременно.
И он не мог остановиться, и он не должен был останавливаться, они все крепче и крепче сжимали друг друга в объятиях, он нажимал и нажимал, и это продолжалось целую вечность, и пламя сжималось вокруг него, и она кричала, а он двигался быстрее, еще быстрее, еще яростней, и она выкрикивала: «Пожалуйста!»
Джон двигался, не сбавляя темпа, и он был здесь, и он был везде, и все его силы были пущены в ход; и она была здесь, и ее огонь охватывал его, и он взорвался с ней вместе с криком «Фонг!».
Глава 20
— Ты ошибся, — прошептала Эмма в ухо Джону.
В желудке заныло, треск напалма.
Он отлично расслышал ее слова, однако переспросил:
— Что?
Он приподнялся и приблизил свое лицо к ее, постарался состроить как можно более простодушную физиономию. Сон улетучился.
Эмма повторила, четко выговаривая каждое слово:
— Ты... ошибся.
Все так же «полусонно», попытайся:
— Что я сказал?
— Не надо. — Тонкие губы Эммы были твердой прямой линией. — Нет такого мгновения этого вечера, которое я смогу забыть. Ни ощущений. Ни прикосновений или запахов. Ни звуков.
Эмма поглаживала ладонью его грудь, живот.
— Черт подери эту мою способность, — вздохнула она. — Я всегда все помню.
Она провела пальцем по его шее.
— Поэтому мы оба знаем, что ты сказал, а если ты не знаешь, то я могу сказать: это было «Фонг».
— Это, э...
— Я пожимала ей руку на похоронах. Наверное, мне следовало... посмотреть на нее другими глазами.
Он расслабился, стараясь не потревожить ее: одна рука у нее под головой, другая рука кротко покоится на ее потном животе. Эмма застыла в неловкой позе.
— Я догадываюсь, что сказал это.
— Неплохая догадка.
— Не знаю, почему мне это пришло в голову.
— Правда?
— Правда. Я совсем ее не знаю. Вчера впервые ее встретил. Я... Часть того, что я делаю, определяется тем, что осталось после Фрэнка. Даже его личными вещами.
— Насколько лично ты принимаешь свою работу?
— А как ты думаешь? Я был в той машине.
Она пожала плечами, но Джон почувствовал, что ее напряжение немного спало.
Аромат их страсти наполнял комнату.
— Она и ее имя, должно быть, засели в моем мозгу, — предположил Джон.
— Это единственное место, где она находится? Если это так, то ладно, я знаю, что мозг может выкидывать такие штучки. Но...
— Что представляет собой «это», про которое мы говорим? — спросил Джон. — Я? Ты? Что это? Или какое-то другое это? Слова создают реальность, — продолжил он. — Ты хочешь заняться анализом всего произошедшего сегодня прямо сейчас?
— А ты? — прошептала она.
— Сейчас вечер четверга, — сказал он ей. — Утро четверга полностью перевернуло все мои представления о жизни. И сейчас я сражаюсь за новые. Моя прежняя жизнь разбита вдребезги. Теперь перейдем к тебе.
— Я солгала, когда сказала «только вечером», — сказала Эмма. — Я давно уже жду. Мне уже приходилось испытывать такое раньше. Ты знаешь это.
— Возможно, да. Возможно, я тоже давно ждал.
— Нет ничего хуже, когда чувства начинают раздваиваться.
— Слушай, то, что сейчас произошло, вовсе не раздвоение. — Джон подождал. Она не собиралась ничего отвечать. — Что для тебя самое важное в жизни?
Она не отвечала.
— Ты не пришла бы сюда, если бы знала, что произойдет. Хотя у нас с тобой много общего, я не понимаю, к чему ты стремишься... Все же, что для тебя сейчас самое важное?
— Не обманывай меня, — сказала она.
— Постараюсь, — пообещал он.
Опершись на локоть, он наблюдал за ней. Она лежала рядом, растянувшись на спине, и смотрела в потолок.
— Замечательно... Ты и она...
— Я встретил ее вчера, когда был в доме Фрэнка. Пытался разобраться в его жизни. Ее отец мертв. Он был моим другом. Он был для меня образцом работника управления. И она его дочь.
— Что еще?
— Этим утром мы похоронили Фрэнка. Я даже не разговаривал с ней на похоронах.
— Ты собираешься встретиться с ней еще?
— Может быть.
— Должно быть, она произвела на тебя глубокое впечатление.
Он пожал плечами:
— Наверно, да.
Эмма перенесла свой вес на его руку. Ее нога придвинулась ближе, прикоснувшись к его.
Ветер бился в окна спальни. Она повернула к нему свое лицо. Провела пальцем по его щеке. Нежно.
— Ты не очень хороший шпион, если способен потерять над собой контроль в ситуациях, подобных этой. Выболтаешь все наши секреты.
— Я отлично держусь во время пыток.
— Это была пытка?
— Если бы это была пытка, я бы не раскололся.
Она улыбнулась.
— Для протокола. Есть... У тебя есть кто-нибудь еще?
— Нет.
— Я думала иначе. Должна признаться, я не шпион, но наблюдала за тобой, подслушивала твои разговоры с коллегами из комитета...
— Вот уж не думал, что ты шпионка.
— Вовсе нет. — Эмма улыбнулась. — Правда. Для протокола, — прошептала она. — У меня тоже никого... никого нет. Уже давным-давно. Долгое время я держала свои чувства на замке.
Он поцеловал ее в лоб, и она уткнулась ему в плечо.
— Я тоже, — сказал Джон.
— Почему?
Эмма почувствовала, как он пожал плечами.
— Может, это все к лучшему.
— Для протокола, — прошептала она.
— Да?
— Это было... феноменально.
— Высший класс, — согласился он.
Они поцеловались.
— Мне это не нравится, — сказала она.
— Боже, надеюсь, ты врешь.
Они рассмеялись и поцеловались опять.
— Окажешь мне одну услугу? — спросила она.
— Какую?
— Не надо быть таким осторожным. Обещай.
— Я постараюсь.
— Попрактикуйся в произнесении моего имени.
— Эмма, — сказал он. — Эмма, Эмма, Эмма, Эмма...
И она с поцелуями повалила его на кровать.
— Эм, — сказал он, когда она отступила.
— Знаешь что? — сказала она.
— Что?
— Где у тебя ванная?
Он показал на дверь. Она, улыбаясь, поднялась с кровати и направилась туда. Ее каштановые волосы были растрепаны, изящные губы припухли. Ее кожа была гладкой и удивительно белой. Остренькие грудки подрагивали при каждом шаге.
Дверь ванной закрылась за ней.
Что, черт возьми, случилось.
Что, черт возьми, он делает.
О чем, черт возьми, он думал. Так проколоться... Фонг, почему Фонг?
Дождь барабанил по окнам. Покрывало под ногами было мокрым. Он услышал звук спускаемой воды. Тишина. Прошла минута. Вторая.
Как раз когда он собирался сесть на кровати, дверь открылась, и Эмма вышла. Ее волосы были расчесаны пальцами. Лицо было ясным и счастливым.
Она плюхнулась на живот рядом с ним, поцеловала его.
— Знаешь что? — сказал он.
— Что?
— Моя очередь.
Она смеялась, пока он слезал с кровати, швырнула в него подушкой, он поймал ее и бросил обратно.
Она прижала ее к груди, вновь растянувшись на кровати.
— Не задерживайся, — сказала она.
— Некоторые вещи требуют времени, — ответил Джон.
Закрыв дверь ванной, он сразу вспомнил про документы, спрятанные в желтом блокноте.
Слишком поздно. Он посмотрел на свое отражение в зеркале.
Не будь идиотом.
Он отлил. Спустил воду. Включил оба крана, помыл руки.
Склонился над раковиной, плеснул воды налицо.
Услышал... какие-то звуки.
Похоже, из спальни.
Эмма что-то ему кричала.
Наконец подвывающий туалетный бачок наполнился и заткнулся.
— Что? — прокричал он, вода плескалась в раковине.
Ему показалось, что он услышал из-за двери крик, что-то вроде: «...-то б...»
Выключил краны.
Тишина.
Открыл дверь. Кровать была пуста.
Вперед!
Из гостиной доносились раскаты телефонного звонка.
Вылетел из дверей спальни, скользя босыми ногами по гладкому деревянному полу...
Эмма, нагая, направлялась к телефону:
— Я спрашивала, взять ли мне трубку?
— Нет! — не сумев сохранить над собой контроль, завопил он. Автоответчик пискнул, и записанный на пленку голос сказал: «Пожалуйста, оставьте свое сообщение».
Эмма остановилась. Замерла где стояла — между ним и телефоном.
Он обнял Эмму за плечи, улавливая каждое ее движение, следуя за ней.
Из автоответчика донеслось:
— Джон, это Фонг Мэтьюс. Я... Ничего важного. Просто... Ты сказал, что можно позвонить тебе, если... Если что? Если ты не занят, и еще не слишком поздно, я в доме отца, и если хочешь... позвони мне.
Автоответчик отключился.
— Понимаю, почему тебе не хотелось, чтобы я взяла трубку, — сказала Эмма. Она заметила его досаду. — Да, сегодня тебе выпал не самый легкий вечерок, — добавила она. — Или, может быть, самый.
— Она всего лишь позвонила мне. Я дал ей свой телефон.
— Для работы.
— Или для дружбы.
— А-а. — Эмма пожала плечами. — Судя по голосу, с ней все в порядке.
— Она старается выстоять.
— Она стоик? — спросила Эмма.
— Я позвоню ей завтра. Выясню, что она хотела.
Эмма покачала головой:
— Даже я не такая большая стерва.
Они стояли голые посреди гостиной. Джон сказал:
— Я сейчас не могу.
Эмма, глянув на него, спросила:
— Из-за меня?
Она прижалась к нему своим горячим телом, поцеловала, отступила на шаг.
— Эмма...
— Джон, я не собираюсь контролировать тебя. Погоня за иллюзиями — бессмысленное занятие и причиняет слишком много страданий.
Она прижала свои руки к груди:
— Такова жизнь.
Она уронила руки и, кивнув головой в сторону телефона, сказала:
— Ладно, мы заболтались, тебе пора работать.
— Именно сегодня вечером.
Она подобрала с пола свое платье.
— Я буду в офисе завтра. Не забывай, как хорошо нам работается вместе.
Ее улыбка была восхитительна. Непреклонна.
Через пятнадцать минут она ушла, поцеловав его на прощание.
На его новых часах было 10:47.
Сначала надеть тренировочный костюм.
— Алло? Джон?
— Откуда ты знаешь, что это я?
— Никто, кроме тебя, не знает, что я здесь, — ответила Фонг. — По крайней мере никто, кого я... кто мог бы позвонить. У меня все в порядке, — добавила она. — Я недавно звонила тебе, ты знаешь.
— Что ты делаешь?
— Я оставила портьеры открытыми. Сижу за обеденным столом в гостиной. Смотрю на бурю за окном.
— Здесь тоже льет.
— Да. Что это ты там слушаешь?
По радио передавали регги.
— Ты забавная разновидность шпиона, Джон Лэнг.
— Что тебе запомнилось из твоего детства? Из давних времен?
— В Сайгоне были такие сильные ливни, что невозможно было вздохнуть.
Ветер сотрясал окна. Джон опустился на стул.
— Небо изумрудного цвета, — сказала она. — Деревья за оградой приюта. Белые платья. Огромная спальня, где вентиляторы на потолке никогда не останавливались. Бело-черные одеяния монахинь, развевающиеся на ветру, их постоянное: «Maintenant mes enfants...»[3]
Я до сих пор помню французский, изучала его в колледже, хотя у меня небольшой акцент, но... но я не говорю по-вьетнамски. Ни одного слова.
— Ты знаешь свое имя, — сказал он.
— Да, конечно. И я помню наш... мой первый дом с мамой и папой. Высокий забор вокруг него с колючей проволокой наверху, свою комнату я делила только с гекконами. Я боялась, что никогда не выучу английский и тогда эти прекрасные люди, которые дали мне все сокровища мира, которые плакали, когда я улыбалась или обнимала их, вернут меня назад монахиням. Мне было пять, когда меня посадили на самолет, и я улетела в неведомые края с мамой, крепко державшей мою руку, чтобы я больше никогда не чувствовала себя одинокой. Я увидела снег и засмеялась так сильно, что никак не могла остановиться.
Я помню вой вертолетов, треск выстрелов, монахинь, загоняющих нас под парты. Большая бомба угодила в велосипеды, и их педали разлетелись по воздуху, словно палочки для гадания. Мой папа, сидящий, как Будда, у стены в темной гостиной, уставившись на дверь, черный металлический предмет у него в руках. Он не смотрел на меня, даже когда я дергала его за руку, и кричал маме, чтобы она поскорее забрала меня наверх. Где ты вырос? — Неожиданно она сменила тему.
— В Северной Дакоте.
Он рассказал ей про сильные арктические метели. Про то, как в декабрьскую ночь, когда бывает ниже сорока, кусок льда трескается под твоими черными резиновыми галошами, и ты можешь задрать голову и увидеть миллионы звезд, замороженных навсегда.
— Я люблю луну, — сказала она. — Мне так его не хватает.
— Мне тоже.
— По-моему, он любил тебя.
— Даже если он и не рассказывал обо мне?
— Особенно если он не рассказывал о тебе. Где фотографии, Джон?
— Я не знаю.
— Что еще ты не рассказал мне?
— Миллион вещей.
— И что из этого мне необходимо знать?
— Даже не знаю, что сказать, — ответил Джон после долгого молчания.
— По крайней мере ты честно это признал.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе.
— По-твоему, я в этом нуждаюсь?
— Не знаю. — Он замолчал, но она не прерывала его молчание. — Не беспокойся. Все в порядке.
— На похоронах, — сказала она, — была женщина.
— О, — вздрогнул Джон.
— Ей, наверное, где-то под семьдесят. Сказала, что знала моего отца с того самого дня, когда он впервые пришел на работу. Она была секретаршей или что-то в этом роде — почти все истории о себе, рассказываемые вашими людьми, на поверку оказываются «легендами». Как бы то ни было, она уже давно ушла в отставку и просила, чтобы я завтра утром повидалась с ней, если смогу. Она живет одна в Балтиморе.
— Ты собираешься поехать?
— Если ты не можешь сказать мне, где искать фотографии, и что еще я не знаю о моем отце.
— Поездка пойдет тебе на пользу.
— Я поеду последней утренней электричкой. Останусь на обед.
— Я позвоню тебе завтра вечером. Расскажешь, что там было.
— Если я вернусь.
Они попрощались. Джон повесил трубку. Он валился с ног от усталости. Он хотел закрыть глаза. Он хотел плакать. Он хотел спать. Он хотел бежать сквозь бурю и никогда не останавливаться.
Пройди круг.
Полутемную гостиную освещала только настольная лампа.
Он посмотрел на входную дверь.
Понял, что она не заперта; была не заперта с того самого момента, как Эмма вошла в нее, не заперта все это время...
Повернул ключ, задвинул засов.
«Ошибка, — подумал Джон. — Больше ошибок быть не должно».
В желудке заныло, треск напалма.
Он отлично расслышал ее слова, однако переспросил:
— Что?
Он приподнялся и приблизил свое лицо к ее, постарался состроить как можно более простодушную физиономию. Сон улетучился.
Эмма повторила, четко выговаривая каждое слово:
— Ты... ошибся.
Все так же «полусонно», попытайся:
— Что я сказал?
— Не надо. — Тонкие губы Эммы были твердой прямой линией. — Нет такого мгновения этого вечера, которое я смогу забыть. Ни ощущений. Ни прикосновений или запахов. Ни звуков.
Эмма поглаживала ладонью его грудь, живот.
— Черт подери эту мою способность, — вздохнула она. — Я всегда все помню.
Она провела пальцем по его шее.
— Поэтому мы оба знаем, что ты сказал, а если ты не знаешь, то я могу сказать: это было «Фонг».
— Это, э...
— Я пожимала ей руку на похоронах. Наверное, мне следовало... посмотреть на нее другими глазами.
Он расслабился, стараясь не потревожить ее: одна рука у нее под головой, другая рука кротко покоится на ее потном животе. Эмма застыла в неловкой позе.
— Я догадываюсь, что сказал это.
— Неплохая догадка.
— Не знаю, почему мне это пришло в голову.
— Правда?
— Правда. Я совсем ее не знаю. Вчера впервые ее встретил. Я... Часть того, что я делаю, определяется тем, что осталось после Фрэнка. Даже его личными вещами.
— Насколько лично ты принимаешь свою работу?
— А как ты думаешь? Я был в той машине.
Она пожала плечами, но Джон почувствовал, что ее напряжение немного спало.
Аромат их страсти наполнял комнату.
— Она и ее имя, должно быть, засели в моем мозгу, — предположил Джон.
— Это единственное место, где она находится? Если это так, то ладно, я знаю, что мозг может выкидывать такие штучки. Но...
— Что представляет собой «это», про которое мы говорим? — спросил Джон. — Я? Ты? Что это? Или какое-то другое это? Слова создают реальность, — продолжил он. — Ты хочешь заняться анализом всего произошедшего сегодня прямо сейчас?
— А ты? — прошептала она.
— Сейчас вечер четверга, — сказал он ей. — Утро четверга полностью перевернуло все мои представления о жизни. И сейчас я сражаюсь за новые. Моя прежняя жизнь разбита вдребезги. Теперь перейдем к тебе.
— Я солгала, когда сказала «только вечером», — сказала Эмма. — Я давно уже жду. Мне уже приходилось испытывать такое раньше. Ты знаешь это.
— Возможно, да. Возможно, я тоже давно ждал.
— Нет ничего хуже, когда чувства начинают раздваиваться.
— Слушай, то, что сейчас произошло, вовсе не раздвоение. — Джон подождал. Она не собиралась ничего отвечать. — Что для тебя самое важное в жизни?
Она не отвечала.
— Ты не пришла бы сюда, если бы знала, что произойдет. Хотя у нас с тобой много общего, я не понимаю, к чему ты стремишься... Все же, что для тебя сейчас самое важное?
— Не обманывай меня, — сказала она.
— Постараюсь, — пообещал он.
Опершись на локоть, он наблюдал за ней. Она лежала рядом, растянувшись на спине, и смотрела в потолок.
— Замечательно... Ты и она...
— Я встретил ее вчера, когда был в доме Фрэнка. Пытался разобраться в его жизни. Ее отец мертв. Он был моим другом. Он был для меня образцом работника управления. И она его дочь.
— Что еще?
— Этим утром мы похоронили Фрэнка. Я даже не разговаривал с ней на похоронах.
— Ты собираешься встретиться с ней еще?
— Может быть.
— Должно быть, она произвела на тебя глубокое впечатление.
Он пожал плечами:
— Наверно, да.
Эмма перенесла свой вес на его руку. Ее нога придвинулась ближе, прикоснувшись к его.
Ветер бился в окна спальни. Она повернула к нему свое лицо. Провела пальцем по его щеке. Нежно.
— Ты не очень хороший шпион, если способен потерять над собой контроль в ситуациях, подобных этой. Выболтаешь все наши секреты.
— Я отлично держусь во время пыток.
— Это была пытка?
— Если бы это была пытка, я бы не раскололся.
Она улыбнулась.
— Для протокола. Есть... У тебя есть кто-нибудь еще?
— Нет.
— Я думала иначе. Должна признаться, я не шпион, но наблюдала за тобой, подслушивала твои разговоры с коллегами из комитета...
— Вот уж не думал, что ты шпионка.
— Вовсе нет. — Эмма улыбнулась. — Правда. Для протокола, — прошептала она. — У меня тоже никого... никого нет. Уже давным-давно. Долгое время я держала свои чувства на замке.
Он поцеловал ее в лоб, и она уткнулась ему в плечо.
— Я тоже, — сказал Джон.
— Почему?
Эмма почувствовала, как он пожал плечами.
— Может, это все к лучшему.
— Для протокола, — прошептала она.
— Да?
— Это было... феноменально.
— Высший класс, — согласился он.
Они поцеловались.
— Мне это не нравится, — сказала она.
— Боже, надеюсь, ты врешь.
Они рассмеялись и поцеловались опять.
— Окажешь мне одну услугу? — спросила она.
— Какую?
— Не надо быть таким осторожным. Обещай.
— Я постараюсь.
— Попрактикуйся в произнесении моего имени.
— Эмма, — сказал он. — Эмма, Эмма, Эмма, Эмма...
И она с поцелуями повалила его на кровать.
— Эм, — сказал он, когда она отступила.
— Знаешь что? — сказала она.
— Что?
— Где у тебя ванная?
Он показал на дверь. Она, улыбаясь, поднялась с кровати и направилась туда. Ее каштановые волосы были растрепаны, изящные губы припухли. Ее кожа была гладкой и удивительно белой. Остренькие грудки подрагивали при каждом шаге.
Дверь ванной закрылась за ней.
Что, черт возьми, случилось.
Что, черт возьми, он делает.
О чем, черт возьми, он думал. Так проколоться... Фонг, почему Фонг?
Дождь барабанил по окнам. Покрывало под ногами было мокрым. Он услышал звук спускаемой воды. Тишина. Прошла минута. Вторая.
Как раз когда он собирался сесть на кровати, дверь открылась, и Эмма вышла. Ее волосы были расчесаны пальцами. Лицо было ясным и счастливым.
Она плюхнулась на живот рядом с ним, поцеловала его.
— Знаешь что? — сказал он.
— Что?
— Моя очередь.
Она смеялась, пока он слезал с кровати, швырнула в него подушкой, он поймал ее и бросил обратно.
Она прижала ее к груди, вновь растянувшись на кровати.
— Не задерживайся, — сказала она.
— Некоторые вещи требуют времени, — ответил Джон.
Закрыв дверь ванной, он сразу вспомнил про документы, спрятанные в желтом блокноте.
Слишком поздно. Он посмотрел на свое отражение в зеркале.
Не будь идиотом.
Он отлил. Спустил воду. Включил оба крана, помыл руки.
Склонился над раковиной, плеснул воды налицо.
Услышал... какие-то звуки.
Похоже, из спальни.
Эмма что-то ему кричала.
Наконец подвывающий туалетный бачок наполнился и заткнулся.
— Что? — прокричал он, вода плескалась в раковине.
Ему показалось, что он услышал из-за двери крик, что-то вроде: «...-то б...»
Выключил краны.
Тишина.
Открыл дверь. Кровать была пуста.
Вперед!
Из гостиной доносились раскаты телефонного звонка.
Вылетел из дверей спальни, скользя босыми ногами по гладкому деревянному полу...
Эмма, нагая, направлялась к телефону:
— Я спрашивала, взять ли мне трубку?
— Нет! — не сумев сохранить над собой контроль, завопил он. Автоответчик пискнул, и записанный на пленку голос сказал: «Пожалуйста, оставьте свое сообщение».
Эмма остановилась. Замерла где стояла — между ним и телефоном.
Он обнял Эмму за плечи, улавливая каждое ее движение, следуя за ней.
Из автоответчика донеслось:
— Джон, это Фонг Мэтьюс. Я... Ничего важного. Просто... Ты сказал, что можно позвонить тебе, если... Если что? Если ты не занят, и еще не слишком поздно, я в доме отца, и если хочешь... позвони мне.
Автоответчик отключился.
— Понимаю, почему тебе не хотелось, чтобы я взяла трубку, — сказала Эмма. Она заметила его досаду. — Да, сегодня тебе выпал не самый легкий вечерок, — добавила она. — Или, может быть, самый.
— Она всего лишь позвонила мне. Я дал ей свой телефон.
— Для работы.
— Или для дружбы.
— А-а. — Эмма пожала плечами. — Судя по голосу, с ней все в порядке.
— Она старается выстоять.
— Она стоик? — спросила Эмма.
— Я позвоню ей завтра. Выясню, что она хотела.
Эмма покачала головой:
— Даже я не такая большая стерва.
Они стояли голые посреди гостиной. Джон сказал:
— Я сейчас не могу.
Эмма, глянув на него, спросила:
— Из-за меня?
Она прижалась к нему своим горячим телом, поцеловала, отступила на шаг.
— Эмма...
— Джон, я не собираюсь контролировать тебя. Погоня за иллюзиями — бессмысленное занятие и причиняет слишком много страданий.
Она прижала свои руки к груди:
— Такова жизнь.
Она уронила руки и, кивнув головой в сторону телефона, сказала:
— Ладно, мы заболтались, тебе пора работать.
— Именно сегодня вечером.
Она подобрала с пола свое платье.
— Я буду в офисе завтра. Не забывай, как хорошо нам работается вместе.
Ее улыбка была восхитительна. Непреклонна.
Через пятнадцать минут она ушла, поцеловав его на прощание.
На его новых часах было 10:47.
Сначала надеть тренировочный костюм.
— Алло? Джон?
— Откуда ты знаешь, что это я?
— Никто, кроме тебя, не знает, что я здесь, — ответила Фонг. — По крайней мере никто, кого я... кто мог бы позвонить. У меня все в порядке, — добавила она. — Я недавно звонила тебе, ты знаешь.
— Что ты делаешь?
— Я оставила портьеры открытыми. Сижу за обеденным столом в гостиной. Смотрю на бурю за окном.
— Здесь тоже льет.
— Да. Что это ты там слушаешь?
По радио передавали регги.
— Ты забавная разновидность шпиона, Джон Лэнг.
— Что тебе запомнилось из твоего детства? Из давних времен?
— В Сайгоне были такие сильные ливни, что невозможно было вздохнуть.
Ветер сотрясал окна. Джон опустился на стул.
— Небо изумрудного цвета, — сказала она. — Деревья за оградой приюта. Белые платья. Огромная спальня, где вентиляторы на потолке никогда не останавливались. Бело-черные одеяния монахинь, развевающиеся на ветру, их постоянное: «Maintenant mes enfants...»[3]
Я до сих пор помню французский, изучала его в колледже, хотя у меня небольшой акцент, но... но я не говорю по-вьетнамски. Ни одного слова.
— Ты знаешь свое имя, — сказал он.
— Да, конечно. И я помню наш... мой первый дом с мамой и папой. Высокий забор вокруг него с колючей проволокой наверху, свою комнату я делила только с гекконами. Я боялась, что никогда не выучу английский и тогда эти прекрасные люди, которые дали мне все сокровища мира, которые плакали, когда я улыбалась или обнимала их, вернут меня назад монахиням. Мне было пять, когда меня посадили на самолет, и я улетела в неведомые края с мамой, крепко державшей мою руку, чтобы я больше никогда не чувствовала себя одинокой. Я увидела снег и засмеялась так сильно, что никак не могла остановиться.
Я помню вой вертолетов, треск выстрелов, монахинь, загоняющих нас под парты. Большая бомба угодила в велосипеды, и их педали разлетелись по воздуху, словно палочки для гадания. Мой папа, сидящий, как Будда, у стены в темной гостиной, уставившись на дверь, черный металлический предмет у него в руках. Он не смотрел на меня, даже когда я дергала его за руку, и кричал маме, чтобы она поскорее забрала меня наверх. Где ты вырос? — Неожиданно она сменила тему.
— В Северной Дакоте.
Он рассказал ей про сильные арктические метели. Про то, как в декабрьскую ночь, когда бывает ниже сорока, кусок льда трескается под твоими черными резиновыми галошами, и ты можешь задрать голову и увидеть миллионы звезд, замороженных навсегда.
— Я люблю луну, — сказала она. — Мне так его не хватает.
— Мне тоже.
— По-моему, он любил тебя.
— Даже если он и не рассказывал обо мне?
— Особенно если он не рассказывал о тебе. Где фотографии, Джон?
— Я не знаю.
— Что еще ты не рассказал мне?
— Миллион вещей.
— И что из этого мне необходимо знать?
— Даже не знаю, что сказать, — ответил Джон после долгого молчания.
— По крайней мере ты честно это признал.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе.
— По-твоему, я в этом нуждаюсь?
— Не знаю. — Он замолчал, но она не прерывала его молчание. — Не беспокойся. Все в порядке.
— На похоронах, — сказала она, — была женщина.
— О, — вздрогнул Джон.
— Ей, наверное, где-то под семьдесят. Сказала, что знала моего отца с того самого дня, когда он впервые пришел на работу. Она была секретаршей или что-то в этом роде — почти все истории о себе, рассказываемые вашими людьми, на поверку оказываются «легендами». Как бы то ни было, она уже давно ушла в отставку и просила, чтобы я завтра утром повидалась с ней, если смогу. Она живет одна в Балтиморе.
— Ты собираешься поехать?
— Если ты не можешь сказать мне, где искать фотографии, и что еще я не знаю о моем отце.
— Поездка пойдет тебе на пользу.
— Я поеду последней утренней электричкой. Останусь на обед.
— Я позвоню тебе завтра вечером. Расскажешь, что там было.
— Если я вернусь.
Они попрощались. Джон повесил трубку. Он валился с ног от усталости. Он хотел закрыть глаза. Он хотел плакать. Он хотел спать. Он хотел бежать сквозь бурю и никогда не останавливаться.
Пройди круг.
Полутемную гостиную освещала только настольная лампа.
Он посмотрел на входную дверь.
Понял, что она не заперта; была не заперта с того самого момента, как Эмма вошла в нее, не заперта все это время...
Повернул ключ, задвинул засов.
«Ошибка, — подумал Джон. — Больше ошибок быть не должно».
Глава 21
Пятница. Утро. Синий седан материализовался в зеркале Джона минуту спустя после того, как он отъехал от дома.
Случайность.
Еще один лемминг, спешащий на работу.
Уже где-то перед дворцом вице-президента синий седан сократил расстояние, проскочив на красный свет, и притормозил, держась в пяти автомобилях за стареньким «фордом» Джона, — слишком безрассудно для следящего, так как его сразу вычислят, но самое обычное дело, если за рулем безумец, спешащий на работу.
Или совпадение.
Глядя в зеркало, Джон мог различить в седане двух человек — мужчин, как ему показалось. Джон направился вниз по длинному склону Массачусетс-авеню. Миновал у британского посольства статую Уинстона Черчилля. Миновал черный стеклянный куб бразильского посольства.
Синий седан продолжал висеть у него на хвосте.
Охранники? Или «охотники»?
Не спеша проехал четыре перекрестка по Парк-вэй. Миновал выезд на узкие улочки Джорджтауна, акры травы и деревьев, окаймляющих черную полированную гранитную стену с выгравированными на ней именами 58 183 американцев, погибших во вьетнамской войне.
Заряженный пистолет Фрэнка по-прежнему лежал в бардачке.
Синий седан продолжал маячить в зеркалах заднего обзора. Парк-вэй разветвлялась возле памятника Вашингтону. Джон влился в поток, текущий по скоростному шоссе из Вирджинии, шесть рядов стремительно несущегося металла. Клаксоны загудели, когда Джон сворачивал в правый ряд для того, чтобы попасть в тоннель, помеченный указателем: «ВЪЕЗД В СЕНАТ США».
В тоннеле Джон выбрал путь с указателем: «D-СТРИТ».
Синий седан последовал за ним.
Когда Джон выезжал из тоннеля, синий седан на какое-то время скрылся из поля зрения за фургоном водопроводчика.
Красный свет. Стоп.
Полицейская машина промчалась перед машиной Джона. Десятки машин были припаркованы слева, у полицейского управления. Два полицейских вели человека к мозаичным дверям управления, заломив ему руки. Арестант в одной футболке ежился на холодном ветру. Джон увидел блеск наручников у него на запястьях.
Интересно, на работе ли детектив Гринэ из отдела убийств?
Кто отдал приказ синему седану?
Зеленый свет. Поезжай вперед, как будто ничего не произошло.
Поезжай вперед, прямо на Н-стрит. Будь предсказуем.
Случайность.
Еще один лемминг, спешащий на работу.
Уже где-то перед дворцом вице-президента синий седан сократил расстояние, проскочив на красный свет, и притормозил, держась в пяти автомобилях за стареньким «фордом» Джона, — слишком безрассудно для следящего, так как его сразу вычислят, но самое обычное дело, если за рулем безумец, спешащий на работу.
Или совпадение.
Глядя в зеркало, Джон мог различить в седане двух человек — мужчин, как ему показалось. Джон направился вниз по длинному склону Массачусетс-авеню. Миновал у британского посольства статую Уинстона Черчилля. Миновал черный стеклянный куб бразильского посольства.
Синий седан продолжал висеть у него на хвосте.
Охранники? Или «охотники»?
Не спеша проехал четыре перекрестка по Парк-вэй. Миновал выезд на узкие улочки Джорджтауна, акры травы и деревьев, окаймляющих черную полированную гранитную стену с выгравированными на ней именами 58 183 американцев, погибших во вьетнамской войне.
Заряженный пистолет Фрэнка по-прежнему лежал в бардачке.
Синий седан продолжал маячить в зеркалах заднего обзора. Парк-вэй разветвлялась возле памятника Вашингтону. Джон влился в поток, текущий по скоростному шоссе из Вирджинии, шесть рядов стремительно несущегося металла. Клаксоны загудели, когда Джон сворачивал в правый ряд для того, чтобы попасть в тоннель, помеченный указателем: «ВЪЕЗД В СЕНАТ США».
В тоннеле Джон выбрал путь с указателем: «D-СТРИТ».
Синий седан последовал за ним.
Когда Джон выезжал из тоннеля, синий седан на какое-то время скрылся из поля зрения за фургоном водопроводчика.
Красный свет. Стоп.
Полицейская машина промчалась перед машиной Джона. Десятки машин были припаркованы слева, у полицейского управления. Два полицейских вели человека к мозаичным дверям управления, заломив ему руки. Арестант в одной футболке ежился на холодном ветру. Джон увидел блеск наручников у него на запястьях.
Интересно, на работе ли детектив Гринэ из отдела убийств?
Кто отдал приказ синему седану?
Зеленый свет. Поезжай вперед, как будто ничего не произошло.
Поезжай вперед, прямо на Н-стрит. Будь предсказуем.