Гусейн Мехти. Апшерон

   - "Для меня, маменька, все одно, что родная мать, что ты, да и Тихон тоже тебя любит..."
   "Ага, свекровь... - подумал Таир. - Это хорошо, что невестка уважает ее. Как бы круто ни обходилась мать мужа, все же невестка должна слушаться". И сейчас же он вспомнил свою мать. Когда же услышал жестокие слова Кабанихи, то сказал себе: "Нет, моя мать не такая".
   Таир не мог больше слушать Кабаниху. Перестав смотреть на сцену, он бросил блуждающий взгляд на ложи первого яруса и вдруг увидел Лятифу. Она сидела плечом к плечу с подругой и, чуть вытянув шею, с напряженным вниманием смотрела на сцену.
   С этой минуты мысли Таира перепутались; он с трудом воспринимал происходящее на сцене, думал о том, как поздоровается с Лятифой при встрече, что скажет ей для начала и что она может ответить ему. Сердце его учащенно билось, и он с нетерпением ждал окончания акта. Но когда занавес опустился, все подобранные им для Лятифы слова мигом вылетели из головы. Расталкивая выходящих в фойе, он устремился к пустой еще лестнице и почти бегом поднялся на второй этаж.
   Женщины и девушки, попарно следуя друг за другом, начали прогуливаться по фойе. Таир пробежал несколько шагов и остановился - Лятифа под руку с той же подругой шла навстречу.
   - Добрый вечер, Лятифа, - произнес Таир сдавленным и дрожащим от волнения голосом.
   Услышав голос Таира, Лятифа подняла глаза и приостановилась в нерешительности, точно недовольная тем, что встретила его здесь, в театре, да еще в присутствии подруги.
   - Добрый вечер, - тихо ответила она.
   Слова, как показалось Таиру, прозвучали холодно, равнодушно, и он, боясь, как бы гулявшие вокруг не высмеяли его за навязчивость, решил отойти в сторону. Но Лятифа вдруг обратилась к нему с прежней милой сердечностью:
   - Что нового, Таир?
   Девушка, стоявшая рядом с Лятифой, с любопытством разглядывала Таира. Заметив в ее глазах едва уловимую улыбку, Таир подумал, что Лятифа успела уже рассказать о нем своей подруге, и еще больше смутился. Обе девушки выжидательно смотрели на него, а он стоял перед ними, красный, растерянный, не зная, что ответить на вопрос, как начать разговор.
   Лятифа, словно желая вывести его из неловкого положения, обернулась к подруге:
   - Знакомься, Зивар.
   Таир слегка пожал тонкие пальцы девушки и по городскому обычаю, который он уже успел усвоить, назвал свое имя. Только теперь он понял, что Лятифа не совсем отвернулась от него. Решив, что девушка изменила к нему отношение из-за какой-нибудь мелкой обиды, он хотел было спросить об этом, но Лятифа сказала:
   - Пойдемте, а то мы стоим как раз в проходе и мешаем другим. - Она взяла подругу под руку, и все трое стали прогуливаться по фойе.
   Идя рядом с Лятифой, Таир опять почувствовал себя неловко, - надо было о чем-то разговаривать с девушками, но о чем?
   - Ну, расскажи теперь, куда это ты собирался сбежать? - неожиданно с самым серьезным видом заговорила Лятифа. - Хорошо, что тебя вернули с вокзала, иначе уста Рамазан гнался бы за тобой до самой деревни. Ты его еще плохо знаешь.
   Таир невольно улыбнулся. "А, так вот за что она рассердилась? А я винил во всем бедного Джамиля", - подумал он и сразу же начал оправдываться:
   - Да нет, все это выдумки. Я пошел на вокзал, чтобы проводить земляка и послать с ним весточку матери.
   - А саз подмышкой? А сумка через плечо?
   Слова Лятифы заставили ее подругу рассмеяться, и Таир понял, почему эта девушка разглядывала его с таким веселым любопытством.
   Представив себе Таира бегущим к вагону с сазом подмышкой и переметной сумкой через плечо, Лятифа вдруг фыркнула и тоже залилась звонким смехом.
   Таир достал платок и вытер выступившие на лбу капельки пота.
   - Что же мне делать, раз вы не верите? Не понимаю, кто это вам наговорил...
   Невольно он вспомнил Джамиля: "Кто, как не он?" И не удержался, нахмурив брови, спросил:
   - Это тебе Джамиль наболтал, да?
   Лятифа перестала смеяться.
   - Никто ничего не болтал. Говорили только то, что было на самом деле. Не собирался же ты передать весточку матери с песней под звуки саза?
   - Хотел бы я знать имя этого сплетника!
   Лятифе не понравилось то, что он так настойчиво допытывается, - не все ли равно, кто сказал? Ей говорил об этом не Джамиль, а комсорг Дадашлы, который через Лятифу хотел даже вызвать к себе Таира и лично поговорить с ним о его поступке.
   Таир по глазам видел, что Лятифа не назовет имени, и перестал настаивать.
   - Во всяком случае Джамиль тут не при чем, - заметила Лятифа, рассеяв сомнения, мучившие Таира. - Да я с ним и не разговаривала за это время.
   "Значит, между ними ничего нет и не было", - облегченно подумал Таир и, чтобы проверить правильность своего вывода, пристально взглянул в глаза Лятифы. Но и на лице ее, и в глазах блуждала все та же загадочная, немного насмешливая улыбка, которая так часто ввергала его в сомнения. "Может быть, старается скрывать свою тайну?" - подумал Таир.
   Когда они дошли до конца фойе и повернули обратно, Таир чуть слышно сказал Лятифе:
   - Что было, то было. Но зачем ты срамишь меня при этой девушке?
   - Хорошо, что хоть стыдишься, - Лятифа повернула голову к подруге. Зивар, ты не слышала, как поет Таир? У него хороший голос. Как-нибудь он должен сыграть и спеть нам.
   - Обязательно должен, - утвердительно кивнула Зивар.
   - Когда у тебя выходной?
   - Послезавтра.
   - Увидимся тогда, ладно?
   - Увидимся. - Зивар снова кивнула головой и при этом пристально посмотрела на Таира своими удлиненными миндалевидными глазами.
   Таир уловил простоту и искренность этого взгляда и почувствовал обиду: ему показалось, что Лятифу интересует не он сам по себе, а то, что он умеет петь и играть на сазе. "Она хочет, чтобы я развлекал их", - подумал он, и радость, которую до этого ощущал, уступила место тихой грусти.
   А Лятифа, ничего не подозревая, продолжала:
   - Зивар живет в нашем поселке. Она тоже мастерица петь и сама хорошо играет на пианино. Так ты споешь нам свои песенки?
   Таир не ответил. Лятифа, взглянув на него, поняла, что он чем-то огорчен. Привычная улыбка застыла на ее губах.
   - Нет?
   Таир с мрачным видом кивнул головой, словно говоря: "Раз ты этого хочешь, спою".
   В это время прозвонил звонок, возвещая об окончании антракта. Свет в фойе на секунду погас и снова вспыхнул. Девушки заторопились к себе в ложу. Таир пошел вниз. Сквозь хлынувшую в зал толпу он протискался к своему месту и, усевшись, сейчас же поднял глаза на ложу первого яруса, откуда, улыбаясь, смотрели девушки. Сердце его теперь радостно билось. "Помирились... Нет, она любит меня", - думал он.
   Лятифа и Зивар смотрели в партер. Стараясь привлечь к себе их внимание, Таир приподнимался в кресле, вытягивал шею, но они не видели его.
   Свет в зале погас. Таир с трудом припомнил, что было в первом акте, и не сразу смог разобраться в том, что происходило на сцене. Глядя на женщину, одетую, словно в траур, с головы до ног во все черное, он внимательно прислушивался к ее словам, но ничего из того, что она сказала, не понял. Только известный эпизод с ключом заставил его насторожиться, забыть обо всем, даже о Лятифе.
   Когда занавес, медленно опустившись, скрыл за собой стоявшую у двери Катерину, Таир все еще сидел не шевелясь, потрясенный силой искусства. И его игра на сазе, и те песни, которые он пел, и те спектакли, которые он видел в районном театре, - все показалось ему бледным в сравнении с искусством актрисы, игравшей роль Катерины. В словах и поступках простой русской женщины ему как бы открылся новый, неизвестный до того мир. Таир впервые ощутил такую силу человеческого чувства, называемого любовью. Его поразила смелость Катерины. "Вот это женщина! - думал он. - А вдруг узнает муж?.. Впрочем, такая, наверно, и тогда не испугается..."
   Почувствовав, что кто-то прикоснулся к его локтю, Таир поднял голову. Перед ним стоял толстяк Самандар.
   - Ну, друг, не думай, что я не видел!
   - Что?
   - Как ты прогуливался с Лятифой.
   Услышав слова друга, сказанные с искренней простотой и добродушием, Таир улыбнулся.
   - Пошли пройдемся...
   Самандар взял Таира под руку и шепнул ему:
   - А я уже давно посматриваю на ее подружку... Все, брат, зависит он них самих. Видел на сцене? Ты хоть запри ее на двадцать замков, все равно подберет ключи и вырвется.
   Таир, словно отвечая на собственные мысли, сказал:
   - Такова любовь... Я могу сколько угодно твердить себе, что меня любит та или другая, - что из того?
   - В том-то и дело. Главное, чтобы она была расположена к тебе... Ты обратил внимание, как Катерина взяла ключ и спрятала его на груди? Точно она собиралась отпереть этим ключом окованные железом двери мрачной темницы, в которой находилась до этих пор, и выйти в иной, светлый мир.
   Они вышли в фойе, и Таир, издали увидев Лятифу, забыл ответить товарищу.
   - Прав я или нет? - покосившись на него, спросил Самандар.
   - В чем?
   - Да в том, что женщины...
   - Любовь должна быть взаимной. Счастлив тот, кто так любит и так любим...
   По пути из театра в поселок Таир дал себе слово больше не докучать Лятифе, не искать ежедневных встреч, в беседах с ней взвешивать каждое слово и обдумывать каждый свой шаг.
   Джамиль в этот вечер не пошел никуда и оставался дома один. Разговор с Таиром испортил ему все настроение. Несправедливое обвинение, брошенное ему не кем-нибудь, а ближайшим другом, сильно обидело его. Чем он навлек на себя подозрения Таира, он не мог понять. Дружескую искренность и преданность Джамиль ставил превыше всего, хотя сам никогда не делился с другими своими чувствами и переживаниями. Весь вечер он не находил себе места. Брался за книгу, но не мог сосредоточиться; выходил из дому, задумчиво бродил по безлюдной улице за общежитием, но не проходило и полчаса, как возвращался в свою комнату, ложился на кровать, еще и еще раз перебирал в памяти все подробности своего спора с Таиром. Убедившись в безупречности своих отношений к другу, огорчался еще больше. В странной логике Таира невозможно было разобраться. Ведь понимал же он, что товарищ, приехавший в Баку на год раньше, уж если на то пошло, имел больше прав на знакомство с Лятифой, и тем не менее он не только не признавал этих прав за Джамилем, но даже подозревал его в вероломстве.
   "Да в чем же я не прав в конце-то концов? - думал Джамиль. - Может быть, я напрасно скрывал от Таира свое увлечение? Возможно, если бы я открылся ему с самого начала, между нами не было бы никаких недоразумений..."
   Поднявшись с койки, он снова вышел на ту же безлюдную улицу и, отворачиваясь от редких прохожих, несколько раз прошелся под акациями, от которых ложились кудрявые тени на тротуар. Он любил Лятифу, любил давно. Так почему же он скрывал это не только от своих друзей, но и от самой Лятифы?
   Джамиль был слишком горд, чтобы открыть свое чувство девушке, не будучи уверенным в положительном ответе. Правда, он верил, что Лятифа тоже увлечена им, но боязнь отказа обезоруживала его. Кроме того, Джамиль не жил и не мог жить, подобно Таиру, одной мыслью о Лятифе. На буровой он думал только о работе. Хотя он был всего лишь маленьким винтиком в сложном механизме буровой, однакоже понимал, что от точного и своевременного действия этого винтика зависит многое. Он уже из своего личного опыта знал, что если бурение будет закончено досрочно и скважина даст нефть, это принесет удовлетворение всем: товарищи по работе получат премии, бригада приобретет известность, и трест скорее выйдет из прорыва, а нефть, которую даст скважина, войдет в общий дебит добычи и увеличит славу Баку. Сознание общественного долга у Джамиля вошло уже в плоть и кровь, стало его привычкой, неотъемлемым качеством. По его мнению, Таир еще не понимал всего этого, но должен будет понять, когда втянется в работу. Ведь не сразу и у самого Джамиля сложились эти трудовые навыки. Было время, когда он тоже делал кое-что спустя рукава, лишь бы поскорее покончить с работой, а там идти в кино, театр, искать встреч с Лятифой. "Почему я не рассказал об этом Таиру?" Остановившись перед деревом, источавшим в эту теплую и безветреную ночь запах увядания, Джамиль глубоко вздохнул. Вдруг он понял, что после всего, что произошло, его доброжелательство будет истолковано Таиром в дурную сторону, что тот скорее всего отнесется ко всем его наставлениям недоверчиво, пожалуй даже враждебно, и размолвка между ними поведет к окончательному разрыву.
   Он снова вернулся в общежитие. Стенные часы в коридоре показывали двенадцать. Скоро Лятифа должна выйти из театра.
   И Джамиль, неожиданно для самого себя, вдруг принял решение: "Пойду встречу ее по пути... Открою ей свое сердце... Ведь год, уже целый год я люблю ее..." В этот момент он сам удивился своему долготерпению. - Скажу громко произнес он и вышел на улицу.
   Лятифа долго не возвращалась домой. Так по крайней мере показалось Джамилю. Каждая минута тянулась бесконечно. Но вот группа девушек, сойдя с трамвая, направилась к каменной лестнице, ведущей на возвышение.
   Джамиль узнал Лятифу - она шла рядом с Зивар - и подумал: "Если эти подружки не расстанутся, ничего у меня не выйдет".
   Оживленно беседуя, девушки медленно поднялись по лестнице. Джамиль побрел вслед за ними. До него явственно донеслись их голоса:
   - Пойдем к нам ночевать, от нас позвонишь домой.
   - Нет, Лятифа, беспокоиться будут. Ты же знаешь маму.
   Лятифа шагнула на последнюю ступеньку и, взяв Зивар под руку, потянула ее за собой. - Пойдем, ни за что не отпущу!
   Девушки пошли рядом. Расстроенный, Джамиль вернулся к своему общежитию и долго бродил по пустынной улице. Наконец он вошел в общежитие. В маленькой комнате свет уже был погашен. Уличный фонарь освещал через окно лица Самандара и Таира. Оба они сладко спали.
   Джамиль всмотрелся в лицо Таира, и ему показалось, что тот во сне счастливо улыбается.
   "Уж не опоздал ли я?" - удрученно подумал Джамиль и, затаив дыхание, на носках подошел к своей койке.
   4
   Супруги Исмаил-заде, вернувшись из театра, долго разговаривали о спектакле и засиделись до глубокой ночи. Лалэ осуждала самоубийство Катерины, считала его проявлением малодушия, а Кудрат утверждал, что ее поступок был мужественным, ибо иного выхода из положения у нее не было.
   Отстаивая свое утверждение, он говорил:
   - Ведь желание найти выход из темного царства любой ценой, даже ценой собственной смерти, само по себе требовало огромного мужества. Это в тогдашних условиях, если хочешь, имело значение определенного социального протеста против вековых...
   В кабинете раздался телефонный звонок. Вызывали Лалэ. На одной из буровых ее треста произошел несчастный случай. Надо было немедленно ехать на промысел. Лалэ позвонила в трест и вызвала машину. Быстро переодевшись, она вышла на балкон и взглянула вниз. Машины у подъезда еще не было. По обе стороны уходившей вдаль и круто поднимавшейся в гору улицы тянулись гирлянды желтоватых огоньков. Сердце города, так беспокойно бившееся днем и вечером, словно приостановилось в этот поздний час.
   Лалэ очень волновалась, поминутно выходила на балкон, нетерпеливо ожидая машину. Кудрат понял, что дело не обошлось без серьезной аварии.
   - На какой буровой? - спросил он.
   - На четвертой...
   Этого было достаточно, чтобы Кудрат встревожился не меньше жены. Подобно тому, как родители питают особую любовь к одному из своих детей, так и управляющий трестом часто возлагает особые надежды на одну или две скважины, которые должны резко повысить добычу. Кудрат знал, что для Лалэ четвертая буровая имела особое значение, потому что именно эта скважина должна была через день-два вступить в эксплуатацию.
   Прохаживаясь по комнате, Кудрат спросил:
   - Не сказали, что случилось?
   - Нет. Вероятно, авария. Без крайней нужды Минаев не стал бы вызывать меня из дому.
   Лалэ хотела выйти на балкон, но в это время у подъезда раздался гудок машины, и Лалэ торопливо направилась к выходу.
   После ее отъезда беспокойство еще сильнее охватило Кудрата. Обычно они с женой рассказывали друг другу о серьезных происшествиях на буровых уже после того, как положение исправлялось. Теперь же, не зная ничего определенного, можно было предполагать все. К несчастью Кудрата, ему хорошо было известно, что случается на буровых, когда скважина входит в нефтяной пласт. Воображение уже рисовало ему картины одну страшнее другой: мощный газовый фонтан, с оглушительным воем вырывающийся из недр земли, сметающий все на своем пути, с дьявольской силой швыряющий вверх обломки досок, камни. Он почти явственно слышал зловещее шипение извергающейся кипящей массы нефти и газа, видел людей, которые с опасностью для жизни бросаются к скважине. "А что, если воспламенится?" - подумал Кудрат, и у него, опытного нефтяника, неприятный щекочущий холодок пробежал по телу. Ему приходилось видеть горящий фонтан, заливающий темной ночью своим багровым заревом все кругом на несколько километров, пожирающий в один миг не только миллионы государственных средств, но и немало человеческих жизней. Рабочие в таких случаях бесстрашно бросаются на борьбу со стихией, пытаясь спасти дело своих рук. А разве Лалэ не бросилась бы в критическую минуту в объятия смерти? Кудрат хорошо знал гордый и независимый характер Лалэ, - в смелости она не уступала мужчине, хоть и не любила говорить об этом.
   Не в силах подавить растущую тревогу, Кудрат вышел на балкон и стал смотреть в сторону промыслов. Зарева не было видно, над промыслами стояла густая, непроницаемая тьма. Не заметив ничего подозрительного, он несколько успокоился и начал прохаживаться по балкону. "Наше счастье действительно рождается не так-то легко", - подумал он и почему-то вспомнил Фикрата, который больше всех говорил на вчерашнем совещании. "Нет, - мысленно возразил ему Кудрат, - когда все течет гладко, человек как-то тупеет, душа его обрастает коркой... Нет, нет, так лучше. Разумеется, так лучше!" Ну, а Лалэ? А вдруг с ней случится несчастье? Кудрату не хотелось думать об этом. Часа через два она, улыбаясь, войдет в дверь и скажет: "Справились. Все в порядке". Кудрат представлял себе, как она сейчас входит на буровую и как светлеют лица людей от одного ее появления.
   Решив, что он напрасно волнует себя разными предположениями, Кудрат вернулся в спальню и подошел к постели Ширмаи. Лампа с низким непроницаемым абажуром, которую он зажигал на ночном столике, ложась в постель, освещала лишь уголок подушки на постели. Лицо девочки оставалось в тени. Кудрат приподнял абажур и взглянул на дочь. Ширмаи крепко спала, вытянув одну руку и закинув другую за голову. Лицо ее снова напомнило Кудрату о жене. С момента ее отъезда прошло не так уж много времени, но Кудрату хотелось верить, что Лалэ уже успела сделать все необходимое и рабочие в спецовках, залитых нефтью, справились с опасностью... "А вдруг все это не так? Что, если Лалэ ранена или..."
   Ширмаи чему-то безмятежно улыбалась во сне, иногда тихонько шевелила губами. Кудрат застыл у изголовья ее постели, - его широко раскрытые глаза видели перед собой жену...
   Вдруг, не выдержав, он быстрыми шагами прошел в кабинет, схватился за трубку телефона и позвонил в трест Лалэ. Отозвалась дежурная. На вопрос, каково положение на четвертой буровой, она ответила, что связь с буровой прервана и что там произошло, она в точности не знает. Говорят, будто бы есть раненые, но и об этом никаких сведений еще не поступило.
   Кудрат положил трубку на рычаг. На сердце его будто лег тяжелый камень. Через минуту он стал звонить к себе в трест. Долго не отвечали. Наконец в трубке послышался голос дежурного.
   - Кто говорит? - спросил Кудрат. - Какой Зонин - Алеша или Володя?.. Вот что, Володя, мне сейчас же нужна машина. Разыщи моего шофера. Если не найдешь, пришли грузовую.
   В тресте Исмаил-заде все спокойно. Володя удивлен: почему так встревожен управляющий? Вот-вот должна подойти легковая машина, шофер повез дневную сводку в "Азнефть" - может быть, посылать грузовую не нужно?
   - Нужно, Володя, нужно! - Кудрат недовольно поморщился. - Почему так долго не отвечал?.. Ну, ну, ладно. Высылай скорее машину!
   В дверях показалась Тукезбан. Проснувшись, она слышала разговор сына по телефону. То, что Кудрат требовал машину в такое позднее время, взволновало ее.
   - Да перейдут на меня все твои недуги, сынок... Что случилось?
   Кудрат обернулся к матери, которая подходила к нему. Опять он разбудил ее, хотя старался говорить как можно тише.
   - Ничего, мама, - сказал он, кладя руку ей на плечо. - Иди спать, право же, ничего особенного не случилось.
   Кудрат никогда не говорил неправды. Так зачем же сейчас он обманывал мать?
   - Тогда для чего тебе понадобилась машина?
   Стенные часы пробили половину третьего. Тукезбан заглянула в спальню.
   - А где же Лалэ?
   Теперь уж Кудрат ничего не мог скрыть от нее. Зазвонил телефон. Из треста сообщили, что машина послана.
   - Куда ты, родной? - нетерпеливо спросила Тукезбан, едва шевеля побледневшими губами.
   Сердце матери обмануть нельзя. И Кудрат сказал правду:
   - Что-то случилось на промысле Лалэ. Мне тоже надо поехать туда. Но ты не волнуйся, мама. Мы скоро вернемся...
   5
   Четвертая буровая находилась на окраине города. Скважина бурилась под большими корпусами новых, недавно выстроенных зданий. Когда строились эти дома, геологи еще не знали о наличии здесь богатейших залежей нефти. Вокруг вопроса о закладке буровой разгорелись горячие споры.
   Нефтяники отстаивали свое дело. Днем и ночью искали они возможности пробиться к новым месторождениям. "Стране нужна прежде всего нефть, дома можно построить и в другом месте", - говорили геологи. Снести прекрасные здания! - с этой мыслью уже готовы были примириться все. "Снести!" - все сильнее раздавались голоса. "Нельзя бросать на ветер миллионы рублей, добытых человеческим трудом", - робко возражали те, кто готов был отказаться от новых нефтяных богатств. Тогда выступили третьи, наиболее изобретательные и смелые. Они заявили: "Зданий сносить не будем, но буровые заложим!"
   Так возникла четвертая буровая. Старейший буровой мастер Волков, который всегда брался бурить самые трудные скважины и которого поэтому звали "старым волком", поставил свою вышку в полукилометре от города и начал наклонное бурение, направив ствол скважины под корпуса новых зданий. А эти прекрасные здания так и остались стоять на месте.
   Надежды новаторов должна была оправдать прежде всего четвертая буровая. Здесь долото прошло уже почти два километра. До проектной глубины оставалось всего сто двадцать метров. Со дня на день должен был разрешиться вопрос: даст скважина нефть или нет? Эта буровая и была предметом главных забот управляющего трестом Лалэ Исмаил-заде. Можно сказать, что она, как опытный и внимательный врач у постели больного, не отрывала руку от пульса четвертой буровой.
   ...Когда Лалэ подъехала к вышке, авария была ликвидирована. Неожиданно ударивший из скважины газовый фонтан был закрыт железной плитой. В этой схватке со стихией рабочие действовали самоотверженно. Один из них был смертельно ранен.
   Это был Мехман, молодой рабочий, которого встретили Джамиль и Таир во время своего катанья на лодке. Газовый фонтан не испугал его. Накинув на себя брезентовый плащ, Мехман бросился вперед и попытался своим телом закрыть отверстие скважины. Фонтанирующим газом его мгновенно подкинуло вверх и сильно ударило о железные фермы вышки. Пересилив себя, он выпрямился и снова двинулся к скважине. "Назад!" - крикнул ему мастер. Но Мехман его не слышал. Он сделал несколько неверных шагов и, потеряв равновесие, рухнул на землю.
   Мехман доживал последние минуты, когда Лалэ подошла к нему.
   - Скорее в больницу! - приказала она.
   Раненый, с трудом разжав онемевшие губы, из последних сил простонал:
   - Не стоит, сестрица Лалэ... Зря все это...
   Из рассеченного виска парня струилась кровь, окровавленные волосы прилипли ко лбу. Он тяжело дышал, рука его изредка вздрагивала. Из-за расстегнутого в суматохе ворота рубахи виднелась широкая грудь и синие подтеки на ней. Кто-то вытер ему платком окровавленное лицо, но полоски запекшейся крови все же остались на лбу.
   - Сейчас же в больницу! - крикнула Лалэ своему шоферу, который, стоя тут же и вытянув шею, разглядывал раненого. Она по-мужски сильно дернула его за руку.
   Шофер и несколько рабочих подошли к раненому, чтобы поднять его; тот умоляюще простонал:
   - Не надо! Не мучьте меня, без того умираю... - и умолк.
   Рабочие легко подняли его и понесли к машине, которая стояла шагах в двадцати от буровой. Лалэ непроизвольно сделала несколько шагов вслед за ними. Парень больше не стонал. Лалэ подумала, что он потерял сознание.
   Не дойдя до машины, рабочие остановились и опустили свою ношу на землю.
   - Ну что? Что вы остановились? Несите скорей! - крикнула Лалэ, бросаясь к ним.
   Ей никто не ответил. Люди словно не слышали ее взволнованного голоса.
   - Несите, чего же вы стали? - повторила Лалэ, уже испуганная страшной догадкой.
   Тогда буровой мастер Волков обернулся к ней и сказал скорбным голосом:
   - Товарищ Исмаил-заде, его уже нет... - Он вынул из кармана носовой платок, с пятнами крови на нем, и приложил к глазам. - Мехман заменял мне сына. Ваня погиб на фронте, а этот - здесь.