Гусейн Мехти
Апшерон
Мехти Гусейн
Апшерон
Перевод с азербайджанского - Мир Джабара и А. Садовского
Я вижу - мир полон исканий людских:
Те ищут моря, эти - жемчуга в них.
Низами.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Когда пассажирский поезд на всех парах подходил к Баку, уже сверкали гроздья огней огромного города, раскинувшегося широко, насколько хватал глаз, а звезды будто с завистью и грустью мигали из глубин темного небосвода.
Джамиль обернулся к стоявшему рядом с ним у окна вагона Таиру и указал рукой вперед:
- Вот об этих огнях я и говорил. Видишь?
Таир видел Баку впервые. Пожалуй, первым из всех пассажиров подошел он к окну и с восхищением смотрел на город, надвигавшийся из тьмы, сверкавший тысячами огней. Сердце его билось неизведанной радостью. Он еще не бывал нигде, кроме родного села, прилепившегося, подобно соколиному гнезду, к макушке высокой горы, да красивого, с ровными рядами ладных домиков соседнего городка. Все еще не различая ни домов, ни улиц, он нетерпеливо спросил:
- А где Черный город? Где Баилов?
Зачесывая одной рукой черные вьющиеся волосы, а другой указывая вдаль, Джамиль сказал:
- Вон в той стороне - Черный город, а здесь - Баилов. Но вряд ли ты отсюда увидишь.
Неудовлетворенный таким ответом Таир порывисто схватил Джамиля за локоть. Узенькая, зеленого цвета расческа из пластмассы, выпав из руки Джамиля, ударилась обо что-то твердое и раскололась пополам. Таир покраснел.
- Ах, прости! - смущенно проговорил он и, быстро нагнувшись, поднял обе половинки расчески.
Джамиль не рассердился.
- Раскололась? Ну и ладно, - спокойно проговорил он. - Так даже лучше: половина - тебе, половина - мне.
Поезд дернулся и, словно теряя силы, замедлил ход. Впереди все яснее вырисовывались очертания больших городских зданий. Навстречу промчались ярко освещенные вагоны электрички.
Сказав Таиру, что пора собираться, Джамиль отошел от окна. Пассажиры в вагоне засуетились: одни второпях стаскивали вещи с полок, другие направились к выходу. Джамиль снял с полки свой оранжевый, из фанеры, чемоданчик, Таир перекинул через плечо туго набитую ковровую сумку.
- Вот мы и готовы! Скажут портному: "Переселяйся", - он воткнет иголку в борт пиджака и пошел...
А все-таки жалко расчески. Уж ты, Джамиль, извини меня.
- Пошли, пошли! Нашел, о чем говорить...
Следуя за столпившимися в коридоре пассажирами, они стали медленно продвигаться к тамбуру. Поезд тихо подошел к перрону и остановился. Молоденькая светловолосая женщина в белом фартуке, катившая тележку с мороженым, высокие пальмы в кадках, большие портреты на стенах вокзала - это первое, что открылось глазам Таира. Из вокзального ресторана доносились звуки веселой музыки.
Выйдя из душного вагона, Джамиль и Таир с удовольствием ощутили на своих лицах легкое дуновение прохладного вечернего ветерка. Кругом было людно и шумно: раздавались громкие голоса крестьян, окликавших своих попутчиков, выкрики пассажиров, звавших носильщиков, звонкий смех молодежи, которая группами прогуливалась по перрону. Боясь потеряться в толпе, Таир думал только об одном: как бы не отстать от Джамиля.
Не успели они пройти перрон, как вдруг над городом взвился ослепительно яркий сноп света и в небе вспыхнуло множество разноцветных огней. В тот же миг грянул мощный орудийный залп. От неожиданности Таир вздрогнул и замер на месте. Откуда-то доносились хлопки ракетных разрывов, в воздухе рассыпались огненные лепестки. Последняя ракета метеором проскользнула в вышине и погасла где-то за крышами. Внезапно небо погрузилось в кромешную тьму. Таир испуганно окликнул товарища:
- Джамиль, где же ты?
Ракеты снова взвились и рассыпались радужным блеском. Таир схватил за руку Джамиля:
- Что это?
Джамиль и сам глядел на небо с удивлением и восторгом, словно впервые видел эти бесчисленные огни.
Медленно проходивший мимо с огромным тюком носильщик весело подмигнул приятелям и сказал:
- Ну вот - и самураям пришел конец!
Не только Таиру, но и Джамилю, который уже не раз видел в Баку салюты побед, все в этот вечер казалось прекрасным: и праздничный город, и возбужденные лица людей, радостно поздравлявших друг друга. Казалось, всеми владело одно желание: слиться в общем ликовании, раскрыть свою душу. Лица у всех словно говорили, что сегодня каждый получил свою долю того великого счастья, о котором возвещали громовые залпы орудий.
В третий раз прогремел ракетно-орудийный залп. Таир снова поднял голову. Глядя зачарованными глазами на огни ракет, сейчас он по-настоящему ощутил торжественное величие салюта, о котором до этого имел представление лишь по кинофильмам да снимкам, печатавшимся на первых страницах газет. Как ни увлекательно рассказывал Джамиль в течение всего пути о Баку, то, что видел теперь Таир, превосходило все его ожидания. Ему трудно было сдержать радость, которая так и рвалась наружу.
- Как ты прекрасен, Баку! - тихо проговорил он и обратился к Джамилю: Знаешь, мне кажется, счастлив тот человек...
Мощные раскаты залпа заглушили его слова. Будто какая-то таинственная сила сковала ему ноги, не давая двинуться с места. В широко раскрытых больших глазах его отражались зеленые, красные, желтые огни, которые поднимались ввысь к раскинувшемуся над городом бездонному небосводу и, описав крутую дугу, падали обратно.
- Прекрасен Баку! - повторил Таир, не отрывая глаз от чудесной феерии огней и света.
Джамиль потянул его за рукав:
- Пошли, чего тут стоять! Выйдем с вокзала, и город будет как на ладони.
Решив, что предстоит увидеть нечто еще более удивительное, Таир вслед за Джамилем торопливо спустился вниз по каменным, гладко отполированным ступенькам.
И в самом деле, его глазам открылась невиданная доселе картина. На широкой асфальтированной площади он увидел множество легковых машин, стоявших тесным полукольцом справа, у самой ограды сквера. Машины ослепительно сверкали в ярких лучах электрических огней, освещавших площадь и фасад вокзала. Таир невольно замедлил шаги и оглянулся по сторонам, на людей, которые сновали во всех направлениях. "Наверно, на каждого приходится по одной", - подумал он, снова переводя взгляд на автомобили различной окраски и формы. Вдруг перед ним промчались одна за другой две легковые машины. Ослепив Таира своими фарами, они повернули к скверу и пристроились к остальным. Не успел Таир, сойдя с лестницы, сделать и десятка шагов, как мчавшийся к вокзалу и тревожно сигналивший газик остановился у самых его ног, пронзительно заскрипев тормозами.
Раскрылась дверца машины, из нее высунулась черная, как у негра, курчавая голова.
- Эй, ты! Ватой, что ли, уши заткнул? - раздался сердитый голос.
Таир хоть и слышал окрик, однако не думал, что это относится к нему, и продолжал стоять на месте, растерянно озираясь.
- Да отойди же в сторону! - еще громче крикнул шофер. - Деревенщина!
Джамиль подхватил друга под руку:
- Это тебе он... Идем!
На лбу у Таира выступила испарина, когда он понял, что чуть не попал под машину.
- Этот свет, будь он неладен, совсем ослепил меня... - признался он, проводя рукой по лбу. - Ну, как тут ходить? Столько машин!
Посмеиваясь, Джамиль покосился на друга:
- Это что! До войны их было тут в десять раз больше.
Они поднялись на тротуар и направились к трамвайной остановке. Бесконечным потоком неслись машины по зеркальной глади асфальта. Густые вереницы людей заполняли весь тротуар.
Из-за поворота показался ярко освещенный трамвай. Вагоны катились по рельсам, проложенным вдоль ограды сквера; водитель беспрерывно звонил, предупреждая людей, не спеша переходивших пути.
- Мы могли бы сесть и на этот, - сказал Джамиль, - но на нем долго ехать. Да и не увидишь лучшую часть города. Подождем, сейчас подойдет другой.
Таир стал смотреть на бесконечную вереницу идущих по тротуару людей, прислушиваясь к их громкому разноязычному говору. Чаще его взгляд останавливался на юношах и девушках.
- Послушай, Джамиль, - спросил он, - как, по-твоему, сколько народу живет в Баку?
- Сколько? До войны...
- Ах, да, вспомнил, - прервал его Таир, - учили в школе. До одного миллиона, верно?
Толпа у остановки росла. Трамвай, на который указывал Джамиль, покатился дальше, и как только он скрылся, из-за деревьев сквера выскочил другой, встречный, и стал быстро приближаться. Заметив ясно выделяющуюся спереди цифру "3", Таир удивился:
- Да ведь это тот, который только что ушел отсюда!
- Нет, а номер тот же. Третий номер ходит в двух направлениях, - тихо ответил Джамиль, стараясь не обнаруживать, что его друг - новичок в городе.
Вслед за Джамилем Таир вошел в вагон, снял с плеча сумку и положил ее в уголок задней площадки, рядом с фанерным чемоданом Джамиля. Народу набилось много. Было тесно и душно.
- Многие торопятся в кино и театры, - стал объяснять Джамиль. - Сейчас в Баку самое лучшее время. Парки и летние театры полны.
- Спасаются от жары, наверно... - заключил Таир, вытирая платком потный лоб.
- Сейчас сентябрь, прохладно. А вот полмесяца назад асфальт нагревался так, что обжигал ноги.
- Неужели такая бывает жара?
- А ты думал! Это тебе не в нашей деревне. Там высоко, продувает со всех сторон. А здесь... не будь моря, летом люди сгорели бы от жары.
Брови Таира взметнулись вверх. Джамиль объяснил его удивление по-своему. "Подумает еще, что я нарочно умалчивал об этом. Да и зачем я охаиваю Баку?" - спохватился он и добавил:
- Ничего, это не страшно. Смотришь, в самую жару вдруг поднимется такой ветер, что вечером без пиджака и не выйдешь.
Таир взглянул на деревья сквера, - на них не шевелился ни один лист. Обогнув сквер, трамвай, набирая скорость, помчался по широкой, прямой, как стрела, улице. По обе стороны возвышались многоэтажные дома, разукрашенные красными флагами, портретами руководителей партии и героев Отечественной войны. Гроздья уличных фонарей, издали привлекавших внимание Таира, излучали яркий молочно-белый свет. Это была улица "28 Апреля", названная так в честь установления в этот день советской власти в Азербайджане. Сейчас здесь было шумно и многолюдно. Слушая Джамиля, Таир то глядел на высокие здания, то внимательно всматривался в портреты героев, словно старался запечатлеть в памяти черты людей, прославившихся в боях за родину.
На перекрестке, в конце улицы, трамвай повернул налево, и перед глазами Таира встало большое красивое здание, окрашенное в светло-коричневые тона. У залитого электрическим светом огромного вестибюля волновалось море человеческих голов.
- Кинотеатр "Низами", - сказал Джамиль, заметив радостное изумление в широко раскрытых глазах Таира. - Ты видел снимок в газете?
- Видел, - ответил Таир. - Да разве это можно сравнить с каким-то снимком?
- Наверно, показывают новый фильм. Не всякому удастся достать на сегодня билет. Здание-то каково, а?
Украшение всего города!
Трамвай шел теперь по широкому проспекту имени Кирова. Джамиль указал рукою на сквер:
- Площадь Двадцати шести. Там стоят памятники Шаумяну, Азизбекову, Фиолетову и Джапаридзе. Вот это были герои! Пошли на верную смерть, но не отдали Баку англичанам. А вон прямо, напротив памятников, гляди, Дом пионеров. Я так думаю, - неспроста пионеров тут разместили.
- Чтобы ребята каждый день смотрели на памятники и вспоминали о двадцати шести комиссарах? Так, что ли?
- Да, пусть смотрят и учатся, как надо бороться. Пусть знают: коммунизм не сам собой создается, за него люди жизнь отдавали...
- И какие люди, сыны мои! - вмешался в их беседу высокий, представительный старик лет семидесяти, одетый в парусиновые брюки и такую же рубаху. - Мне довелось быть свидетелем тех незабываемых дней... Да, и я бился за советскую власть, можно сказать, плечом к плечу с комиссарами...
Старик, похожий по внешности на учителя, стоял, опираясь на толстую палку, и смотрел на молодых друзей своими большими, добрыми глазами.
- Изучайте, сыны мои, изучайте историю Баку, - говорил он, слегка покачивая головой. - Ведь каждый камень этого города полит кровью беззаветных героев.
Джамиль спросил его:
- А вы кто будете?
- Я уже сказал вам - живой свидетель тех дней, - ответил старик. - В те времена я был простым рабочим на
Баиловском промысле, а сейчас - пенсионер. Сыновья работают, а я радуюсь, глядя на них.
- А кто ваши сыновья, отец?
И этот вопрос Джамиля не оказался неожиданным для старика. Сделав широкий жест рукой, он сказал:
- Кто? Да все, кто бережет Баку, как зеницу ока, - мои сыновья! - Он направился к выходу. - Ну, я доехал.
До свиданья, дети мои! Если помешал вашей беседе, - простите мне, старику. До свиданья!
На остановке он сошел с трамвая и не спеша зашагал к тротуару, стуча своей толстой палкой. Таир не отрываясь следил за ним.
- У старика, видно, есть о чем рассказать, - заметил Джамиль. - Таких людей в Баку можно встретить не мало. Наш мастер на буровой тоже человек бывалый. Начнет рассказывать - заслушаешься.
Зажатый узенькими и кривыми уличками, трамвай медленно двигался вперед. Затем он снова вырвался на прямую линию и помчался по широкой и ровной улице. Глядя по сторонам и любуясь ярко освещенными зданиями, Таир все же не мог отделаться от впечатления, произведенного стариком. Он все еще ощущал на себе ласковый взгляд его умных, выразительных глаз, слышал густой, басовитый голос.
- Вот такие люди, Таир, и отстояли Баку! - сказал Джамиль, как бы отвечая на мысли своего друга.
С каждой минутой Баку в глазах Таира все рос и ширился. Здания казались ему одно краше другого. Трамвай впускал и выпускал пассажиров на остановках, и, по мере того как он несся все дальше вперед, Таиру казалось, что какое-то могучее течение, оторвав его от берега, несет куда-то далеко в неизведанные морские дали. И восторг, охвативший юношу с первой минуты, понемногу сменялся чувством тревоги.
Только теперь он понял, как красив и изумителен открывшийся перед ним новый мир и как бессильны простые, обыденные слова, чтобы создать впечатление о Баку у человека, не видевшего его. "Да, Джамиль был прав, подумал Таир. - Все, что ни скажешь о Баку, будет мало. Надо самому видеть этот прекрасный город".
2
Джамиль проводил свой отпуск в родной деревне. Повидав родителей, он прежде всего вспомнил о Таире: вместе учились, вместе росли.
Тетушка Гюльсенем, мать Таира, встретила Джамиля на террасе одноэтажного каменного домика.
- Добро пожаловать, мой ненаглядный! - радушно ответила она на его приветствие и, заметив, как возмужал Джамиль за год своего отсутствия, добавила: - Видать, Баку пошел тебе впрок, да перейдут на меня твои горести.
Подперев рукой подбородок и слегка склонив голову набок, Гюльсенем молча глядела на юношу, и радостью светилось ее лицо. Будто ее родной сын вернулся из дальней поездки. Пестрый галстук Джамиля ярким пятном выделялся на его широкой груди. Белая с темными полосками сорочка была аккуратно заправлена в темносиние, хорошо выглаженные брюки навыпуск, перехваченные узким, желтым ремешком. Круглые, как яблоки, щеки Джамиля, до прошлого года еще не знавшие бритвы, теперь были гладко выбриты, а на верхней губе темнели тоненькие подстриженные усики. Его небольшие черные глаза улыбались.
- Тетя Гюльсенем, а где же Таир? - спросил он, протягивая руку женщине.
Но, увидев, что та потянулась к нему с явным намерением поцеловать, Джамиль наклонился к ней. Гюльсенем крепко поцеловала его в левую щеку и провела ладонью по вьющимся волосам.
- Умереть бы на твоих руках, сынок, - ответила она. - А Таир из дома ушел чуть свет. Не знаю, где и пропадает. У него ведь новое увлечение... Охотится!
- На кого, тетушка?
- На уток, на куропаток, а то, глядишь, принесет и фазана.
Джамиль, продолжая с улыбкой глядеть на мать Таира, решил тут же открыть ей мысль, которая занимала его всю дорогу от Баку до деревни.
- Я приехал, чтобы взять Таира с собой, - сказал он неуверенно, еще не зная, как отнесется к этому тетушка
Гюльсенем.
- Что ж, - неопределенно ответила Гюльсенем, опуская глаза, - видно, такие настали времена. Всех вас тянет туда, в Баку. Да и сам Таир недавно говорил, что вот, мол, почти все его товарищи ушли на промысла, а некоторые даже стали героями нефти. То и дело перелистывает газеты, думает...
- А скоро он вернется? - спросил Джамиль и посмотрел на проселочную дорогу.
Извиваясь змеей, дорога уходила к ущелью. Вдали виднелся белый дымок паровоза, тянувшего за собой маленькие коробочки вагонов; звук паровозного гудка был едва слышен. По ту сторону железнодорожной насыпи открывалась широкая сероватая равнина. Кое-где из-за темнозеленых зарослей камыша поблескивали маленькие озера.
- Наверно, он там, - сказал Джамиль, кивнув головой в сторону озер. Но разве сейчас время ходить на охоту? Пешком отправился или верхом?
- На коне поехал. И взял с собой длинную веревку. Сама не знаю, зачем. Как ни допытывалась, - не сказал. Ты же знаешь, какой он упрямый... Ну проходи, сынок, проходи, садись. Чего тут стоять? Где бы он ни был, все равно скоро вернется.
"Зачем это понадобилась Таиру веревка?" - подумал Джамиль и, еще раз взглянув на равнину, спросил:
- Уж не на джейранов* ли он поехал охотиться?
______________ * Джейран - газель, серна, род антилопы.
Из ущелья показался всадник. Джамиль поднес руку ко лбу и, прикрыв ладонью, как козырьком, маленькие, прищуренные глаза, стал пристально смотреть на дорогу.
- Кажется, Таир. Он что-то везет на луке седла.
Обветренное, загорелое лицо Гюльсенем нахмурилось.
- От него можно всего ожидать. Уж он доведет нас до штрафа.
- Что же, он разве не знает, что охота на джейранов запрещена? озабоченно сказал Джамиль. - Да, может быть, это и не джейран вовсе.
По мере того как всадник приближался, все яснее было видно, какую везет он добычу.
- Да, тетя, это джейран, - уверенно сказал Джамиль.
- Уж я - то знаю своего сына! Он ничего не боится.
Гнедая кобыла легко взяла подъем и рысью пошла по улице. Из всех дворов нижней части деревни выскочили злые псы и с громким лаем кинулись на всадника. Быстро перебросив джейрана через плечо, Таир встал во весь рост на седло и пустил коня вскачь.
- Гляди, что делает, озорник! - сказала Гюльсенем, явно охваченная тревогой за сына. - Сорвется с седла, собаки и куска от него не оставят.
Промчавшись галопом по улице, Таир скрылся за поворотом.
- Какой джигит! - с гордостью за друга заметил Джамиль. - Впрочем, джейран, наверное, маленький.
Иначе Таир не устоял бы с ним на седле.
- Эх, чего он только не вытворяет! Право, я была бы спокойнее, если бы он уехал с тобой.
Гнедая кобыла галопом пронеслась мимо забора соседнего двора и, вмиг очутившись перед террасой, остановилась как вкопанная.
- А!.. Джамиль! Здорово, дружище! Прославленному герою нефтяных промыслов от бесстрашного сына колхозной деревни привет! - шумно и торжественно поздоровался Таир со своим другом и спрыгнул на землю.
Он поставил спутанного длинной веревкой джейраненка на тоненькие ножки, заткнул конец веревки за пояс и, широко раскрыв объятия, прижал друга к груди.
- Добро пожаловать, Джамиль! Шашлык из моей добычи - угощение дорогому гостю!
Таир потянул джейрана за веревку и привязал его к столбику террасы.
Маленькое животное пугливо озиралось по сторонам; коричневые с поволокой глаза его были широко раскрыты; при малейшем прикосновении по его телу пробегала дрожь.
Видя, что Таир и в самом деле хочет зарезать джейраненка, Джамиль запротестовал. Вступилась и мать:
- Не надо. Совсем еще крошка! Да и какой в нем вкус?
Но Таир не хотел слушать ни друга, ни мать. Разыскав где-то брусок, он вынул из кармана большой складной нож и начал точить широкое лезвие. Между делом он говорил:
- Ты только посмотри, мать, гость-то у меня какой! Нет, нет, обязательно зарежу джейрана!
- Ты, мой дорогой, действительно очень упрям, - сказал Джамиль. - Если ты собираешься резать его только ради того, чтобы угостить меня, то я не согласен, благодарю. Ты только взгляни на беднягу!..
Перебирая тоненькими ножками и вытянув шейку, маленький джейранчик втягивал ноздрями воздух. Глаза его выражали страх и тоску. Таир сжалился наконец.
- Ладно, будь по-вашему! - согласился он, отбросил брусок в сторону и, сложив нож, сунул его в карман. Затем подошел к столу и сел рядом с Джамилем. - Ну, рассказывай, друг, как там у вас в Баку. Когда получишь звание Героя?
- Это не от меня зависит...
- Все, брат, зависит от самого человека! - перебил Таир, резко взмахнув рукой. - По правде говоря, и меня здорово тянет в Баку. Хочу стать героем нефти. Я уже кое-что читал о морском бурении. Ты ведь в море, на буровой работаешь? Как там, не трудно? Я справился бы?
- Да первое время нелегко было. А теперь я просто не знаю, как можно работать еще где-нибудь. Морское бурение, брат, - это совсем особый мир!
- А меня возьмут туда? - нетерпеливо спросил Таир.
- Почему же нет? У нас особенно ценят тех, кто идет на буровую с такой охотой.
- Значит, решено. Я еду, Джамиль! - заявил Таир. На другом конце террасы тетушка Гюльсенем хлопотала у очага, собираясь готовить обед. Она обернулась и сердито посмотрела на сына. Ее взгляд не ускользнул от друзей. "Пожалуй, не отпустит", - подумали оба.
- Чем ты так недовольна, тетя? - спросил Джамиль.
- Героем стать можно и здесь, - спокойно ответила Гюльсенем и обратилась к сыну: - А с таким характером, как у тебя, поезжай хоть на край света, все равно проку не будет.
Таир был задет за живое. Не в силах скрыть досаду, он резко сказал:
- А что я сделал плохого, мать?
- Ты еще спрашиваешь! Задира ты, вот что! Того щиплешь, этого задеваешь. Председатель на тебя сердит, бригадир недоволен...
- Дал бы мне председатель коня, если бы это было действительно так?
- Не твоя в том заслуга! Дает из уважения к памяти твоего отца... сердито проговорила Гюльсенем и, опустившись на корточки, стала раздувать огонь в очаге.
Таир ударил ладонями по коленям:
- Клянусь честью, от этой женщины мне не будет житья! Только и слышишь от нее: "Брось задирать людей, не наживай врагов!" А дело-то - сущие пустяки. Ну, спел я там в клубе частушки, поддел слегка председателя и бригадира... Так ведь это же самая безобидная критика!
- А за что ты их критиковал-то? - заинтересовался Джамиль.
- Ну, посуди сам. На днях было у нас комсомольское собрание. Я выступил и сказал, что из всех деревень молодежь едет на нефтяные промысла. Почему бы и нам не двинуться в Баку! Чем мы хуже других? Узнав об этом председатель примчался вот сюда, к нам домой. И давай! Почему, - говорит, - ты разгоняешь мои кадры? Ты что, мне враг или кто? Я ему спокойно так говорю: "Послушай, дядюшка Мурад, а разве нефть - не наше дело? Чужое? Ведь за время войны не мало рабочих ушло на фронт. Если не мы, так кто же будет помогать Баку?" Ну, поспорили мы, а потом об этом споре я спел в клубе частушки. Скажи, Джамиль, в чем я неправ?
- Конечно, ты прав, - одобрил Джамиль поведение своего друга. Нефтяные промысла сейчас очень нуждаются в рабочих руках.
Гюльсенем была на стороне председателя.
- Рабочие руки нужны и в колхозе, - возразила она. - Если Баку дает нефть, то мы даем мясо, молоко, масло...
- Послушай, мать! - прервал ее Таир. - Мяса и молока не меньше будет и без меня. Возьмем хотя бы твою работу. Одна такая доярка, как ты, справится с коровами всего нашего колхоза. А косить траву найдутся люди.
Короче говоря, я еду - и все!
После этого разговора Таир ежедневно встречался с Джамилем и не мог наслушаться его рассказов о Баку.
Из попыток Гюльсенем отговорить сына ничего не вышло. Через две недели вместе с Джамилем Таир отправился в путь.
3
В маленькой комнате общежития для молодых рабочих Джамиль и Таир спали на одной кровати "валетом". С вокзала они приехали уже ночью и, стараясь не разбудить спящих товарищей, разделись при свете, падавшем в окно от уличного фонаря, тихонько улеглись и быстро заснули.
Рано утром, проснувшись, молодые обитатели комнаты заметили рядом с Джамилем незнакомого парня и заинтересовались "новеньким". Таир, смуглый, с красноватым от загара лицом и зачесанными назад черными жесткими волосами, с тонкими, резко очерченными губами и темным пушком под прямым носом, крепко спал, скрестив на груди руки.
Ребята посматривали то на приятеля Джамиля, то на переметную сумку, которая лежала на подоконнике. В этой туго набитой и плотно зашнурованной с обеих сторон сумке могла быть и ореховая халва, и фасали - тонкие слоеные лепешки, и жареное на углях мясо молодого барашка. Молодые нефтяники жили дружно и не раз лакомились гостинцами, которые присылала Джамилю мать из деревни.
Рядом с койкой Джамиля лежал толстый, невысокого роста парень, который больше глядел на сумку, нежели на Таира. Все знали, что этот парень большой охотник поесть. Раньше других отправлялся он в буфет и позже всех выходил оттуда. Иной раз, вернувшись поздно в общежитие, когда буфет уже был закрыт, он принимался шарить по тумбочкам. А если и здесь не находил ничего съестного, с огорченным видом ложился на койку и долго ворочался с боку на бок, вздыхая и охая. Первое время товарищи потешались над его аппетитом.
Смеясь и как бы оправдываясь, он говорил:
- В детстве, когда я отказывался есть, мать так колотила меня за это, братцы, что я, наконец, покорился, привык... Ну, а теперь готов проглотить все, что попадется в руки и что окажется мягче камня. У меня, друзья, такое правило: если в моей тумбочке найдешь съестное, бери и ешь. Зато, если я у вас найду, тоже возьму, не постесняюсь.
Апшерон
Перевод с азербайджанского - Мир Джабара и А. Садовского
Я вижу - мир полон исканий людских:
Те ищут моря, эти - жемчуга в них.
Низами.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Когда пассажирский поезд на всех парах подходил к Баку, уже сверкали гроздья огней огромного города, раскинувшегося широко, насколько хватал глаз, а звезды будто с завистью и грустью мигали из глубин темного небосвода.
Джамиль обернулся к стоявшему рядом с ним у окна вагона Таиру и указал рукой вперед:
- Вот об этих огнях я и говорил. Видишь?
Таир видел Баку впервые. Пожалуй, первым из всех пассажиров подошел он к окну и с восхищением смотрел на город, надвигавшийся из тьмы, сверкавший тысячами огней. Сердце его билось неизведанной радостью. Он еще не бывал нигде, кроме родного села, прилепившегося, подобно соколиному гнезду, к макушке высокой горы, да красивого, с ровными рядами ладных домиков соседнего городка. Все еще не различая ни домов, ни улиц, он нетерпеливо спросил:
- А где Черный город? Где Баилов?
Зачесывая одной рукой черные вьющиеся волосы, а другой указывая вдаль, Джамиль сказал:
- Вон в той стороне - Черный город, а здесь - Баилов. Но вряд ли ты отсюда увидишь.
Неудовлетворенный таким ответом Таир порывисто схватил Джамиля за локоть. Узенькая, зеленого цвета расческа из пластмассы, выпав из руки Джамиля, ударилась обо что-то твердое и раскололась пополам. Таир покраснел.
- Ах, прости! - смущенно проговорил он и, быстро нагнувшись, поднял обе половинки расчески.
Джамиль не рассердился.
- Раскололась? Ну и ладно, - спокойно проговорил он. - Так даже лучше: половина - тебе, половина - мне.
Поезд дернулся и, словно теряя силы, замедлил ход. Впереди все яснее вырисовывались очертания больших городских зданий. Навстречу промчались ярко освещенные вагоны электрички.
Сказав Таиру, что пора собираться, Джамиль отошел от окна. Пассажиры в вагоне засуетились: одни второпях стаскивали вещи с полок, другие направились к выходу. Джамиль снял с полки свой оранжевый, из фанеры, чемоданчик, Таир перекинул через плечо туго набитую ковровую сумку.
- Вот мы и готовы! Скажут портному: "Переселяйся", - он воткнет иголку в борт пиджака и пошел...
А все-таки жалко расчески. Уж ты, Джамиль, извини меня.
- Пошли, пошли! Нашел, о чем говорить...
Следуя за столпившимися в коридоре пассажирами, они стали медленно продвигаться к тамбуру. Поезд тихо подошел к перрону и остановился. Молоденькая светловолосая женщина в белом фартуке, катившая тележку с мороженым, высокие пальмы в кадках, большие портреты на стенах вокзала - это первое, что открылось глазам Таира. Из вокзального ресторана доносились звуки веселой музыки.
Выйдя из душного вагона, Джамиль и Таир с удовольствием ощутили на своих лицах легкое дуновение прохладного вечернего ветерка. Кругом было людно и шумно: раздавались громкие голоса крестьян, окликавших своих попутчиков, выкрики пассажиров, звавших носильщиков, звонкий смех молодежи, которая группами прогуливалась по перрону. Боясь потеряться в толпе, Таир думал только об одном: как бы не отстать от Джамиля.
Не успели они пройти перрон, как вдруг над городом взвился ослепительно яркий сноп света и в небе вспыхнуло множество разноцветных огней. В тот же миг грянул мощный орудийный залп. От неожиданности Таир вздрогнул и замер на месте. Откуда-то доносились хлопки ракетных разрывов, в воздухе рассыпались огненные лепестки. Последняя ракета метеором проскользнула в вышине и погасла где-то за крышами. Внезапно небо погрузилось в кромешную тьму. Таир испуганно окликнул товарища:
- Джамиль, где же ты?
Ракеты снова взвились и рассыпались радужным блеском. Таир схватил за руку Джамиля:
- Что это?
Джамиль и сам глядел на небо с удивлением и восторгом, словно впервые видел эти бесчисленные огни.
Медленно проходивший мимо с огромным тюком носильщик весело подмигнул приятелям и сказал:
- Ну вот - и самураям пришел конец!
Не только Таиру, но и Джамилю, который уже не раз видел в Баку салюты побед, все в этот вечер казалось прекрасным: и праздничный город, и возбужденные лица людей, радостно поздравлявших друг друга. Казалось, всеми владело одно желание: слиться в общем ликовании, раскрыть свою душу. Лица у всех словно говорили, что сегодня каждый получил свою долю того великого счастья, о котором возвещали громовые залпы орудий.
В третий раз прогремел ракетно-орудийный залп. Таир снова поднял голову. Глядя зачарованными глазами на огни ракет, сейчас он по-настоящему ощутил торжественное величие салюта, о котором до этого имел представление лишь по кинофильмам да снимкам, печатавшимся на первых страницах газет. Как ни увлекательно рассказывал Джамиль в течение всего пути о Баку, то, что видел теперь Таир, превосходило все его ожидания. Ему трудно было сдержать радость, которая так и рвалась наружу.
- Как ты прекрасен, Баку! - тихо проговорил он и обратился к Джамилю: Знаешь, мне кажется, счастлив тот человек...
Мощные раскаты залпа заглушили его слова. Будто какая-то таинственная сила сковала ему ноги, не давая двинуться с места. В широко раскрытых больших глазах его отражались зеленые, красные, желтые огни, которые поднимались ввысь к раскинувшемуся над городом бездонному небосводу и, описав крутую дугу, падали обратно.
- Прекрасен Баку! - повторил Таир, не отрывая глаз от чудесной феерии огней и света.
Джамиль потянул его за рукав:
- Пошли, чего тут стоять! Выйдем с вокзала, и город будет как на ладони.
Решив, что предстоит увидеть нечто еще более удивительное, Таир вслед за Джамилем торопливо спустился вниз по каменным, гладко отполированным ступенькам.
И в самом деле, его глазам открылась невиданная доселе картина. На широкой асфальтированной площади он увидел множество легковых машин, стоявших тесным полукольцом справа, у самой ограды сквера. Машины ослепительно сверкали в ярких лучах электрических огней, освещавших площадь и фасад вокзала. Таир невольно замедлил шаги и оглянулся по сторонам, на людей, которые сновали во всех направлениях. "Наверно, на каждого приходится по одной", - подумал он, снова переводя взгляд на автомобили различной окраски и формы. Вдруг перед ним промчались одна за другой две легковые машины. Ослепив Таира своими фарами, они повернули к скверу и пристроились к остальным. Не успел Таир, сойдя с лестницы, сделать и десятка шагов, как мчавшийся к вокзалу и тревожно сигналивший газик остановился у самых его ног, пронзительно заскрипев тормозами.
Раскрылась дверца машины, из нее высунулась черная, как у негра, курчавая голова.
- Эй, ты! Ватой, что ли, уши заткнул? - раздался сердитый голос.
Таир хоть и слышал окрик, однако не думал, что это относится к нему, и продолжал стоять на месте, растерянно озираясь.
- Да отойди же в сторону! - еще громче крикнул шофер. - Деревенщина!
Джамиль подхватил друга под руку:
- Это тебе он... Идем!
На лбу у Таира выступила испарина, когда он понял, что чуть не попал под машину.
- Этот свет, будь он неладен, совсем ослепил меня... - признался он, проводя рукой по лбу. - Ну, как тут ходить? Столько машин!
Посмеиваясь, Джамиль покосился на друга:
- Это что! До войны их было тут в десять раз больше.
Они поднялись на тротуар и направились к трамвайной остановке. Бесконечным потоком неслись машины по зеркальной глади асфальта. Густые вереницы людей заполняли весь тротуар.
Из-за поворота показался ярко освещенный трамвай. Вагоны катились по рельсам, проложенным вдоль ограды сквера; водитель беспрерывно звонил, предупреждая людей, не спеша переходивших пути.
- Мы могли бы сесть и на этот, - сказал Джамиль, - но на нем долго ехать. Да и не увидишь лучшую часть города. Подождем, сейчас подойдет другой.
Таир стал смотреть на бесконечную вереницу идущих по тротуару людей, прислушиваясь к их громкому разноязычному говору. Чаще его взгляд останавливался на юношах и девушках.
- Послушай, Джамиль, - спросил он, - как, по-твоему, сколько народу живет в Баку?
- Сколько? До войны...
- Ах, да, вспомнил, - прервал его Таир, - учили в школе. До одного миллиона, верно?
Толпа у остановки росла. Трамвай, на который указывал Джамиль, покатился дальше, и как только он скрылся, из-за деревьев сквера выскочил другой, встречный, и стал быстро приближаться. Заметив ясно выделяющуюся спереди цифру "3", Таир удивился:
- Да ведь это тот, который только что ушел отсюда!
- Нет, а номер тот же. Третий номер ходит в двух направлениях, - тихо ответил Джамиль, стараясь не обнаруживать, что его друг - новичок в городе.
Вслед за Джамилем Таир вошел в вагон, снял с плеча сумку и положил ее в уголок задней площадки, рядом с фанерным чемоданом Джамиля. Народу набилось много. Было тесно и душно.
- Многие торопятся в кино и театры, - стал объяснять Джамиль. - Сейчас в Баку самое лучшее время. Парки и летние театры полны.
- Спасаются от жары, наверно... - заключил Таир, вытирая платком потный лоб.
- Сейчас сентябрь, прохладно. А вот полмесяца назад асфальт нагревался так, что обжигал ноги.
- Неужели такая бывает жара?
- А ты думал! Это тебе не в нашей деревне. Там высоко, продувает со всех сторон. А здесь... не будь моря, летом люди сгорели бы от жары.
Брови Таира взметнулись вверх. Джамиль объяснил его удивление по-своему. "Подумает еще, что я нарочно умалчивал об этом. Да и зачем я охаиваю Баку?" - спохватился он и добавил:
- Ничего, это не страшно. Смотришь, в самую жару вдруг поднимется такой ветер, что вечером без пиджака и не выйдешь.
Таир взглянул на деревья сквера, - на них не шевелился ни один лист. Обогнув сквер, трамвай, набирая скорость, помчался по широкой, прямой, как стрела, улице. По обе стороны возвышались многоэтажные дома, разукрашенные красными флагами, портретами руководителей партии и героев Отечественной войны. Гроздья уличных фонарей, издали привлекавших внимание Таира, излучали яркий молочно-белый свет. Это была улица "28 Апреля", названная так в честь установления в этот день советской власти в Азербайджане. Сейчас здесь было шумно и многолюдно. Слушая Джамиля, Таир то глядел на высокие здания, то внимательно всматривался в портреты героев, словно старался запечатлеть в памяти черты людей, прославившихся в боях за родину.
На перекрестке, в конце улицы, трамвай повернул налево, и перед глазами Таира встало большое красивое здание, окрашенное в светло-коричневые тона. У залитого электрическим светом огромного вестибюля волновалось море человеческих голов.
- Кинотеатр "Низами", - сказал Джамиль, заметив радостное изумление в широко раскрытых глазах Таира. - Ты видел снимок в газете?
- Видел, - ответил Таир. - Да разве это можно сравнить с каким-то снимком?
- Наверно, показывают новый фильм. Не всякому удастся достать на сегодня билет. Здание-то каково, а?
Украшение всего города!
Трамвай шел теперь по широкому проспекту имени Кирова. Джамиль указал рукою на сквер:
- Площадь Двадцати шести. Там стоят памятники Шаумяну, Азизбекову, Фиолетову и Джапаридзе. Вот это были герои! Пошли на верную смерть, но не отдали Баку англичанам. А вон прямо, напротив памятников, гляди, Дом пионеров. Я так думаю, - неспроста пионеров тут разместили.
- Чтобы ребята каждый день смотрели на памятники и вспоминали о двадцати шести комиссарах? Так, что ли?
- Да, пусть смотрят и учатся, как надо бороться. Пусть знают: коммунизм не сам собой создается, за него люди жизнь отдавали...
- И какие люди, сыны мои! - вмешался в их беседу высокий, представительный старик лет семидесяти, одетый в парусиновые брюки и такую же рубаху. - Мне довелось быть свидетелем тех незабываемых дней... Да, и я бился за советскую власть, можно сказать, плечом к плечу с комиссарами...
Старик, похожий по внешности на учителя, стоял, опираясь на толстую палку, и смотрел на молодых друзей своими большими, добрыми глазами.
- Изучайте, сыны мои, изучайте историю Баку, - говорил он, слегка покачивая головой. - Ведь каждый камень этого города полит кровью беззаветных героев.
Джамиль спросил его:
- А вы кто будете?
- Я уже сказал вам - живой свидетель тех дней, - ответил старик. - В те времена я был простым рабочим на
Баиловском промысле, а сейчас - пенсионер. Сыновья работают, а я радуюсь, глядя на них.
- А кто ваши сыновья, отец?
И этот вопрос Джамиля не оказался неожиданным для старика. Сделав широкий жест рукой, он сказал:
- Кто? Да все, кто бережет Баку, как зеницу ока, - мои сыновья! - Он направился к выходу. - Ну, я доехал.
До свиданья, дети мои! Если помешал вашей беседе, - простите мне, старику. До свиданья!
На остановке он сошел с трамвая и не спеша зашагал к тротуару, стуча своей толстой палкой. Таир не отрываясь следил за ним.
- У старика, видно, есть о чем рассказать, - заметил Джамиль. - Таких людей в Баку можно встретить не мало. Наш мастер на буровой тоже человек бывалый. Начнет рассказывать - заслушаешься.
Зажатый узенькими и кривыми уличками, трамвай медленно двигался вперед. Затем он снова вырвался на прямую линию и помчался по широкой и ровной улице. Глядя по сторонам и любуясь ярко освещенными зданиями, Таир все же не мог отделаться от впечатления, произведенного стариком. Он все еще ощущал на себе ласковый взгляд его умных, выразительных глаз, слышал густой, басовитый голос.
- Вот такие люди, Таир, и отстояли Баку! - сказал Джамиль, как бы отвечая на мысли своего друга.
С каждой минутой Баку в глазах Таира все рос и ширился. Здания казались ему одно краше другого. Трамвай впускал и выпускал пассажиров на остановках, и, по мере того как он несся все дальше вперед, Таиру казалось, что какое-то могучее течение, оторвав его от берега, несет куда-то далеко в неизведанные морские дали. И восторг, охвативший юношу с первой минуты, понемногу сменялся чувством тревоги.
Только теперь он понял, как красив и изумителен открывшийся перед ним новый мир и как бессильны простые, обыденные слова, чтобы создать впечатление о Баку у человека, не видевшего его. "Да, Джамиль был прав, подумал Таир. - Все, что ни скажешь о Баку, будет мало. Надо самому видеть этот прекрасный город".
2
Джамиль проводил свой отпуск в родной деревне. Повидав родителей, он прежде всего вспомнил о Таире: вместе учились, вместе росли.
Тетушка Гюльсенем, мать Таира, встретила Джамиля на террасе одноэтажного каменного домика.
- Добро пожаловать, мой ненаглядный! - радушно ответила она на его приветствие и, заметив, как возмужал Джамиль за год своего отсутствия, добавила: - Видать, Баку пошел тебе впрок, да перейдут на меня твои горести.
Подперев рукой подбородок и слегка склонив голову набок, Гюльсенем молча глядела на юношу, и радостью светилось ее лицо. Будто ее родной сын вернулся из дальней поездки. Пестрый галстук Джамиля ярким пятном выделялся на его широкой груди. Белая с темными полосками сорочка была аккуратно заправлена в темносиние, хорошо выглаженные брюки навыпуск, перехваченные узким, желтым ремешком. Круглые, как яблоки, щеки Джамиля, до прошлого года еще не знавшие бритвы, теперь были гладко выбриты, а на верхней губе темнели тоненькие подстриженные усики. Его небольшие черные глаза улыбались.
- Тетя Гюльсенем, а где же Таир? - спросил он, протягивая руку женщине.
Но, увидев, что та потянулась к нему с явным намерением поцеловать, Джамиль наклонился к ней. Гюльсенем крепко поцеловала его в левую щеку и провела ладонью по вьющимся волосам.
- Умереть бы на твоих руках, сынок, - ответила она. - А Таир из дома ушел чуть свет. Не знаю, где и пропадает. У него ведь новое увлечение... Охотится!
- На кого, тетушка?
- На уток, на куропаток, а то, глядишь, принесет и фазана.
Джамиль, продолжая с улыбкой глядеть на мать Таира, решил тут же открыть ей мысль, которая занимала его всю дорогу от Баку до деревни.
- Я приехал, чтобы взять Таира с собой, - сказал он неуверенно, еще не зная, как отнесется к этому тетушка
Гюльсенем.
- Что ж, - неопределенно ответила Гюльсенем, опуская глаза, - видно, такие настали времена. Всех вас тянет туда, в Баку. Да и сам Таир недавно говорил, что вот, мол, почти все его товарищи ушли на промысла, а некоторые даже стали героями нефти. То и дело перелистывает газеты, думает...
- А скоро он вернется? - спросил Джамиль и посмотрел на проселочную дорогу.
Извиваясь змеей, дорога уходила к ущелью. Вдали виднелся белый дымок паровоза, тянувшего за собой маленькие коробочки вагонов; звук паровозного гудка был едва слышен. По ту сторону железнодорожной насыпи открывалась широкая сероватая равнина. Кое-где из-за темнозеленых зарослей камыша поблескивали маленькие озера.
- Наверно, он там, - сказал Джамиль, кивнув головой в сторону озер. Но разве сейчас время ходить на охоту? Пешком отправился или верхом?
- На коне поехал. И взял с собой длинную веревку. Сама не знаю, зачем. Как ни допытывалась, - не сказал. Ты же знаешь, какой он упрямый... Ну проходи, сынок, проходи, садись. Чего тут стоять? Где бы он ни был, все равно скоро вернется.
"Зачем это понадобилась Таиру веревка?" - подумал Джамиль и, еще раз взглянув на равнину, спросил:
- Уж не на джейранов* ли он поехал охотиться?
______________ * Джейран - газель, серна, род антилопы.
Из ущелья показался всадник. Джамиль поднес руку ко лбу и, прикрыв ладонью, как козырьком, маленькие, прищуренные глаза, стал пристально смотреть на дорогу.
- Кажется, Таир. Он что-то везет на луке седла.
Обветренное, загорелое лицо Гюльсенем нахмурилось.
- От него можно всего ожидать. Уж он доведет нас до штрафа.
- Что же, он разве не знает, что охота на джейранов запрещена? озабоченно сказал Джамиль. - Да, может быть, это и не джейран вовсе.
По мере того как всадник приближался, все яснее было видно, какую везет он добычу.
- Да, тетя, это джейран, - уверенно сказал Джамиль.
- Уж я - то знаю своего сына! Он ничего не боится.
Гнедая кобыла легко взяла подъем и рысью пошла по улице. Из всех дворов нижней части деревни выскочили злые псы и с громким лаем кинулись на всадника. Быстро перебросив джейрана через плечо, Таир встал во весь рост на седло и пустил коня вскачь.
- Гляди, что делает, озорник! - сказала Гюльсенем, явно охваченная тревогой за сына. - Сорвется с седла, собаки и куска от него не оставят.
Промчавшись галопом по улице, Таир скрылся за поворотом.
- Какой джигит! - с гордостью за друга заметил Джамиль. - Впрочем, джейран, наверное, маленький.
Иначе Таир не устоял бы с ним на седле.
- Эх, чего он только не вытворяет! Право, я была бы спокойнее, если бы он уехал с тобой.
Гнедая кобыла галопом пронеслась мимо забора соседнего двора и, вмиг очутившись перед террасой, остановилась как вкопанная.
- А!.. Джамиль! Здорово, дружище! Прославленному герою нефтяных промыслов от бесстрашного сына колхозной деревни привет! - шумно и торжественно поздоровался Таир со своим другом и спрыгнул на землю.
Он поставил спутанного длинной веревкой джейраненка на тоненькие ножки, заткнул конец веревки за пояс и, широко раскрыв объятия, прижал друга к груди.
- Добро пожаловать, Джамиль! Шашлык из моей добычи - угощение дорогому гостю!
Таир потянул джейрана за веревку и привязал его к столбику террасы.
Маленькое животное пугливо озиралось по сторонам; коричневые с поволокой глаза его были широко раскрыты; при малейшем прикосновении по его телу пробегала дрожь.
Видя, что Таир и в самом деле хочет зарезать джейраненка, Джамиль запротестовал. Вступилась и мать:
- Не надо. Совсем еще крошка! Да и какой в нем вкус?
Но Таир не хотел слушать ни друга, ни мать. Разыскав где-то брусок, он вынул из кармана большой складной нож и начал точить широкое лезвие. Между делом он говорил:
- Ты только посмотри, мать, гость-то у меня какой! Нет, нет, обязательно зарежу джейрана!
- Ты, мой дорогой, действительно очень упрям, - сказал Джамиль. - Если ты собираешься резать его только ради того, чтобы угостить меня, то я не согласен, благодарю. Ты только взгляни на беднягу!..
Перебирая тоненькими ножками и вытянув шейку, маленький джейранчик втягивал ноздрями воздух. Глаза его выражали страх и тоску. Таир сжалился наконец.
- Ладно, будь по-вашему! - согласился он, отбросил брусок в сторону и, сложив нож, сунул его в карман. Затем подошел к столу и сел рядом с Джамилем. - Ну, рассказывай, друг, как там у вас в Баку. Когда получишь звание Героя?
- Это не от меня зависит...
- Все, брат, зависит от самого человека! - перебил Таир, резко взмахнув рукой. - По правде говоря, и меня здорово тянет в Баку. Хочу стать героем нефти. Я уже кое-что читал о морском бурении. Ты ведь в море, на буровой работаешь? Как там, не трудно? Я справился бы?
- Да первое время нелегко было. А теперь я просто не знаю, как можно работать еще где-нибудь. Морское бурение, брат, - это совсем особый мир!
- А меня возьмут туда? - нетерпеливо спросил Таир.
- Почему же нет? У нас особенно ценят тех, кто идет на буровую с такой охотой.
- Значит, решено. Я еду, Джамиль! - заявил Таир. На другом конце террасы тетушка Гюльсенем хлопотала у очага, собираясь готовить обед. Она обернулась и сердито посмотрела на сына. Ее взгляд не ускользнул от друзей. "Пожалуй, не отпустит", - подумали оба.
- Чем ты так недовольна, тетя? - спросил Джамиль.
- Героем стать можно и здесь, - спокойно ответила Гюльсенем и обратилась к сыну: - А с таким характером, как у тебя, поезжай хоть на край света, все равно проку не будет.
Таир был задет за живое. Не в силах скрыть досаду, он резко сказал:
- А что я сделал плохого, мать?
- Ты еще спрашиваешь! Задира ты, вот что! Того щиплешь, этого задеваешь. Председатель на тебя сердит, бригадир недоволен...
- Дал бы мне председатель коня, если бы это было действительно так?
- Не твоя в том заслуга! Дает из уважения к памяти твоего отца... сердито проговорила Гюльсенем и, опустившись на корточки, стала раздувать огонь в очаге.
Таир ударил ладонями по коленям:
- Клянусь честью, от этой женщины мне не будет житья! Только и слышишь от нее: "Брось задирать людей, не наживай врагов!" А дело-то - сущие пустяки. Ну, спел я там в клубе частушки, поддел слегка председателя и бригадира... Так ведь это же самая безобидная критика!
- А за что ты их критиковал-то? - заинтересовался Джамиль.
- Ну, посуди сам. На днях было у нас комсомольское собрание. Я выступил и сказал, что из всех деревень молодежь едет на нефтяные промысла. Почему бы и нам не двинуться в Баку! Чем мы хуже других? Узнав об этом председатель примчался вот сюда, к нам домой. И давай! Почему, - говорит, - ты разгоняешь мои кадры? Ты что, мне враг или кто? Я ему спокойно так говорю: "Послушай, дядюшка Мурад, а разве нефть - не наше дело? Чужое? Ведь за время войны не мало рабочих ушло на фронт. Если не мы, так кто же будет помогать Баку?" Ну, поспорили мы, а потом об этом споре я спел в клубе частушки. Скажи, Джамиль, в чем я неправ?
- Конечно, ты прав, - одобрил Джамиль поведение своего друга. Нефтяные промысла сейчас очень нуждаются в рабочих руках.
Гюльсенем была на стороне председателя.
- Рабочие руки нужны и в колхозе, - возразила она. - Если Баку дает нефть, то мы даем мясо, молоко, масло...
- Послушай, мать! - прервал ее Таир. - Мяса и молока не меньше будет и без меня. Возьмем хотя бы твою работу. Одна такая доярка, как ты, справится с коровами всего нашего колхоза. А косить траву найдутся люди.
Короче говоря, я еду - и все!
После этого разговора Таир ежедневно встречался с Джамилем и не мог наслушаться его рассказов о Баку.
Из попыток Гюльсенем отговорить сына ничего не вышло. Через две недели вместе с Джамилем Таир отправился в путь.
3
В маленькой комнате общежития для молодых рабочих Джамиль и Таир спали на одной кровати "валетом". С вокзала они приехали уже ночью и, стараясь не разбудить спящих товарищей, разделись при свете, падавшем в окно от уличного фонаря, тихонько улеглись и быстро заснули.
Рано утром, проснувшись, молодые обитатели комнаты заметили рядом с Джамилем незнакомого парня и заинтересовались "новеньким". Таир, смуглый, с красноватым от загара лицом и зачесанными назад черными жесткими волосами, с тонкими, резко очерченными губами и темным пушком под прямым носом, крепко спал, скрестив на груди руки.
Ребята посматривали то на приятеля Джамиля, то на переметную сумку, которая лежала на подоконнике. В этой туго набитой и плотно зашнурованной с обеих сторон сумке могла быть и ореховая халва, и фасали - тонкие слоеные лепешки, и жареное на углях мясо молодого барашка. Молодые нефтяники жили дружно и не раз лакомились гостинцами, которые присылала Джамилю мать из деревни.
Рядом с койкой Джамиля лежал толстый, невысокого роста парень, который больше глядел на сумку, нежели на Таира. Все знали, что этот парень большой охотник поесть. Раньше других отправлялся он в буфет и позже всех выходил оттуда. Иной раз, вернувшись поздно в общежитие, когда буфет уже был закрыт, он принимался шарить по тумбочкам. А если и здесь не находил ничего съестного, с огорченным видом ложился на койку и долго ворочался с боку на бок, вздыхая и охая. Первое время товарищи потешались над его аппетитом.
Смеясь и как бы оправдываясь, он говорил:
- В детстве, когда я отказывался есть, мать так колотила меня за это, братцы, что я, наконец, покорился, привык... Ну, а теперь готов проглотить все, что попадется в руки и что окажется мягче камня. У меня, друзья, такое правило: если в моей тумбочке найдешь съестное, бери и ешь. Зато, если я у вас найду, тоже возьму, не постесняюсь.