Гусейн Мехти. Апшерон

   - Слушаюсь, - и Кудрат шутливо поднес руку к глазам в знак уважения к ее просьбе. - На-днях кое-кто из товарищей поедет в Москву. Попрошу их, привезут... А вы куда? Садитесь, пожалуйста, пообедайте с нами.
   - Большое спасибо. У меня еще много дел. До свидания! - Садаф быстро направилась к выходу, не дожидаясь, пока Лалэ в свою очередь попросит ее сесть за стол.
   За обедом завязалась оживленная беседа. Тукезбан, сочувствуя своей подруге Нисе, говорила о том, что хорошо понимает ее горе и одиночество. Она вспоминала сыновей Рамазана и с присущей ей простотой и искренностью говорила о силе материнской любви.
   Рамазан задумчиво кивал головой, как будто выражая свое согласие с Тукезбан. Старик тоже, конечно, горевал о сыновьях, но старался никогда не показывать своего горя. В глубине души он считал, что мать растит детей не только для счастья одной семьи, что если даже оба сына и погибли за родину, не следует плакать и жаловаться. По мнению Рамазана, только мелкие, себялюбивые люди способны жаловаться на неизбежные невзгоды жизни, заботясь лишь о своей личной выгоде. Именно поэтому он отрицательно относился к постоянным сетованиям на судьбу и слезам Нисы, видя в них проявление обычной женской слабости. И мысленно он возражал Тукезбан:
   "Кудрат - твой сын. Но он не имеет права жить только для тебя. Не правда ли, Тукезбан? - спрашивал Рамазан и продолжал этот разговор: - Ладно, допустим, что Паша не вернется. Но какое я имею право сказать, что у меня отняли сына? Если бы я думал только о себе, мне незачем было возвращаться на промысел. Можно жить и на пенсию..."
   Рамазан думал так и тогда, когда легкими кивками головы как будто выражал согласие с Тукезбан. Мысль о Таире, однако, не покидала старика ни на минуту, и, чем больше он думал о нем, тем больше росло его беспокойство.
   Так же прислушивался к Тукезбан и так же машинально кивал ей головою Кудрат, хотя всецело был занят размышлениями о сегодняшнем совещании. Он был почти уверен, что обозленный Мирзоев не остановится перед тем, чтобы раздуть инцидент - наговорит всяких небылиц в объединении, ухватится за любой повод, чтобы отомстить.
   О том же думала Лалэ. И чем больше она раздумывала об отставании треста Кудрата, чем больше убеждалась в том, что, ухватившись за это, Мирзоев попытается дискредитировать и само совещание и изобретение инженера Минаева, тем больше расстраивалась.
   - Кудрат, - вдруг заговорила она, воспользовавшись тем, что разговор стариков оборвался, - конечно, Мирзоев был непростительно груб. Я уверена, что если бы кто-нибудь из руководителей "Азнефти" был на нашем совещании, его одернули бы. Но отставание твоего треста - серьезный козырь в его руках. Ты подумал об этом?
   - Меня ничто не пугает, - верхняя губа у Кудрата слегка дернулась, и он поднялся из-за стола. - Цыплят по осени считают. Пусть Мирзоев делает все, что ему заблагорассудится. А опыты с прибором Минаева мы все же будем производить.
   Мастер Рамазан ничего не понял из того, что было сказано между мужем и женой. Продолжая думать о Таире, он напоследок обратился к Кудрату:
   - Что мне предпринять? Как ты посоветуешь?
   - Ждать, - ответил управляющий. - Я уверен, что Таир вернется.
   Прошло два дня. Кудрат сидел у себя в кабинете, углубившись в цифры плановых предположений на будущий год. Вдруг дверь открылась, и хорошо знакомый ему смуглый парень попросил разрешения войти.
   Кудрат не поверил глазам: перед ним стоял Таир Байрамлы.
   - Это ты?
   - Да, я, товарищ Исмаил-заде. Только не один. Разрешите позвать и товарищей.
   Брови Кудрата взметнулись вверх.
   - Кто они? Пусть войдут.
   Таир обернулся назад и сделал знак рукой.
   Пять хорошо сложенных, здоровых и смуглых, как Таир, парней один за другим вошли в кабинет. Они выстроились по-военному, в шеренгу, и, вытянувшись, поздоровались с управляющим. Кудрат все еще не понимал, что это значит. Парни молча глядели на него, а Таир, подойдя к управляющему, сказал:
   - Я привез этих ребят из деревни. Желают работать на морской буровой.
   На губах Кудрата появилась его обычная улыбка. Он подошел к шеренге и встал перед ней. Обращаясь к парню, стоявшему на правом фланге, спросил:
   - Как зовут?
   Тот выпрямился и отчеканил:
   - Ахмед Байрамлы!
   Кудрат обернулся ко второму парню:
   - А тебя?
   Парень выпятил широкую грудь и возвестил громовым голосом:
   - Самед Байрамлы!
   Кудрат, удивившись такому совпадению фамилий, обратился к третьему парню. Этот был чуть ниже ростом; на груди его поблескивало несколько медалей, свидетельствовавших о том, что он участвовал в освобождении некоторых городов в европейских странах. Вытянувшись, как на строевых занятиях, он держал руки по швам, высоко подняв голову. Когда отвечал Кудрату, выяснилось, что он слегка заикается:
   - Ма...ма...мед Байрамлы!
   Не в силах удержаться, Кудрат расхохотался. Думая, что управляющий смеется над ним, парень покраснел до ушей. Но управляющий смеялся не над физическим недостатком парня. Смешным казался сам приход этих парней с одинаковыми фамилиями. Заметив обиду на лице Мамеда, Кудрат ласково положил руку ему на плечо:
   - Сколько лет?
   - Двадцать один.
   - Молодец! Добрался до самого Берлина?
   - Добрался, товарищ Исмаил-заде. Но жаль, - был тяжело ранен. - Парень указал рукой на правую ногу. - Меня демобилизовали.
   - Ничего, ничего. И в Баку можно стать героем.
   Парень показал свои сверкающие, как перламутр, ровные зубы.
   - З...знаю, товарищ Исмаил-заде. Та...та...та...ир нам рассказывал.
   Кудрат подошел к четвертому парню.
   - Ну, а как тебя?
   Этот ответил тоненьким девичьим голосом:
   - Ахад Байрамлы.
   На этот раз рассмеялись все. Будучи полнее всех, он, повидимому, был весельчаком по натуре, если вызвал смех только тем, что назвал себя.
   Исмаил-заде подошел к пятому.
   - Что фамилия твоя Байрамлы, я не сомневаюсь. Скажи только, как зовут?
   - Верно, - ответил парень, - фамилия моя Байрамлы... Да и самого зовут Байрам.
   В это время раздался телефонный звонок. Исмаил-заде быстро подошел к столу и взял трубку. Звонили из объединения "Азнефть". Улыбка постепенно сошла с лица Кудрата.
   - Да, - ответил он в трубку, - но он сам не уважает себя. Выходкой Мирзоева возмущены все, кто присутствовал на совещании... Нет, это не личный вопрос. Если бы Мирзоев видел меня танцующим фокстрот и оскорбил бы при этом, то это действительно было бы нечто личное... Извиниться? Нет. Грубость была с его стороны. А если изобретение Минаева даст хорошие результаты, тогда не мне, а ему придется извиняться передо мной и всеми, кто присутствовал на совещании... Я готов зайти к вам, но просить извинения у Мирзоева не стану... Нет! - Кудрат повысил голос. - И это неверно! Он никуда не удирал...
   Таир испуганно поднял голову и устремил глаза на Кудрата - он понял, что речь идет о нем.
   - Повторяю, - никуда он не сбежал, а привел еще с собой пять дюжих парней... Да, враки! И если все, о чем говорил вам товарищ Мирзоев, в такой же мере соответствует действительности, то вам вряд ли придется верить его словам... Хорошо, поговорим. До свидания.
   Кудрат опустил трубку. Затем взял папиросу, закурил и, сделав глубокую затяжку, посмотрел на Таира. Рука у него слегка дрожала. Хотя он и улыбался, но все Байрамлы поняли, что управляющий чем-то сильно взволнован.
   - А ты, я вижу, орел, - сказал Кудрат, взглянув на Таира. - Скажи: все эти парни из одного села или из одной семьи?
   - И то, и другое... Это мои двоюродные братья. Только, товарищ Исмаил-заде, я прошу вас позвонить уста Рамазану и сказать, что я вернулся. А то, боюсь, начнет беспокоиться.
   - Ладно, позвоню! - Управляющий повернулся к новоприбывшим Байрамлы: Молодцы! Хорошо сделали, что пришли! Все получите работу. Таир здесь уже свой человек. Он поведет вас.
   Парни вышли из кабинета.
   Кудрат, обрадованный всего несколько минут назад приходом ребят, теперь был расстроен. После телефонного разговора он понял, что настоящий бой только начинается. Закравшаяся было в душу тревога, однако, быстро улетучилась. Мысленно готовясь к предстоящим столкновениям кое с кем из руководителей "Азнефти", он говорил себе: "Ну что ж, будем драться. Жизнь без борьбы была бы скучной".
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   1
   Нисе казалось, что она видит сына во сне. Но он почему-то всегда снился ей в гражданской одежде, с папкой в руках. А теперь на нем офицерский мундир. С чего бы это?
   - Здравствуй, мать, здравствуй! Ты, кажется, не узнаешь меня?
   Нет, Ниса узнала сына. Не мог же кто-нибудь другой быть так похожим на Пашу! Не обманут же ее и эта преждевременная седина, и морщины на лбу.
   И когда Паша подходил к матери, Ниса кинулась к нему.
   - Сынок!.. - Она крикнула так громко, что спавший тут же в комнате Рамазан вскочил с постели.
   - Что случилось, жена? Что за крик? - спросил он спросонья осипшим голосом и, увидев сына, тоже сначала не поверил своим глазам. - Эй, малыш, он всегда звал "малышами" и Пашу и Ахмеда, - уж не сон ли я вижу?
   Паша не откликнулся: руки матери так крепко обвились вокруг его шеи, что он не мог произнести ни слова.
   Нет, за все четыре года Нисе никогда и не снилось такого сна. Когда в сновидениях Ахмед или Паша входили в комнату, она только гордо любовалась ими, но никого из них не обнимала, не целовала. А теперь она ощущала дыхание Паши, чувствовала даже запах его военной одежды.
   Значит, Паша жив? Сын, который годами не присылал весточки, вдруг вернулся? Откуда, как?
   Мать... Сколько светлого в этом слове!.. Ты готова принести себя в жертву ради своих детей. Ты видишь чудо в исполнении своей мольбы. Но не видишь собственного величия, не знаешь цену своей тоски, которая годами горела в твоих глазах. Ты даже не подозреваешь, какая спасительная сила заключена в твоей любви... И в самом деле - не ты ли причина тому, что Паша вернулся живым?
   - Ладно, жена, перестань плакать... Мир праху твоего отца. Малыш вернулся, а ты опять в слезы...
   Ниса, ничего не слыша, рыдала, припав к груди сына.
   - Ладно, я-то здесь мужчина или нет? - Старый Рамазан, кажется, снова становился таким же шутником и балагуром, каким был до войны. - Что, тут мое дело сторона?
   Но Ниса не хотела слышать шуток мужа. Ее слезы, струясь по щекам, капали на новенький китель Паши.
   - Ну, успокойся же, мама! Видишь, я вернулся, чего же плакать?
   Но мать не выпускала сына из объятий. Она судорожно ощупывала рукой плечи и грудь Паши, словно желая увериться, что это действительно он. И вдруг ее точно молнией поразило: мать еще раз провела дрожащей рукой по плечу сына, и сердце ее замерло.
   У Паши не было левой руки.
   Когда он, слетка отстранив ее, направился к отцу, она застыла на месте. Но если неожиданная радость вызвала у матери слезы, то теперь она нашла в себе силы сдержать горе. "Будь он тысячи раз проклят, этот Гитлер!" сказала она в душе и глубоко вздохнула.
   Старый мастер выпрямился, обнимая сына, но не заплакал, как Ниса. Только глаза его горели каким-то необыкновенным огнем.
   - Я знал, что ты вернешься, мой сын, - сказал он и тут же добавил для успокоения жены и себе в утешение: - Ничего, сынок. Лишь бы сам был здоров, цела голова, а это - самое главное.
   Торопливо одеваясь, он продолжал без передышки:
   - Да ты, оказывается, настоящий воин, - шутка ли, четыре года пробыть в этом пекле! На твоей груди столько наград, что, видно, ты там, на фронте, не сидел без дела.
   - Ну, конечно, отец! - громко ответил Паша. - Не для того я туда отправлялся, чтобы сидеть без дела.
   - Ну, ну... Виделся с женой или пришел прямо сюда?
   - Нет, отец. Отсюда я ушел на фронт и решил, что лучше вернуться сюда же... Да, может быть, она и не примет меня без руки? - Паша невесело улыбнулся.
   - Не говори так, да перейдут на меня твои недуги. Она вскормлена чистым молоком, - похвалила Ниса свою невестку. - Вчера была здесь. Бедняжка только и знает, что смотрит на дорогу...
   - Послушай, жена, - прервал ее Рамазан, - малый ведь с дороги. Ты бы прежде накормила его.
   Ниса засуетилась. В кухне она распахнула маленькое окошко и, заметив на соседнем дворе шустрого мальчугана, окликнула его:
   - Яшар! Сбегай-ка, родной, быстренько за Наилей! Пускай она сейчас же идет сюда.
   Мальчик пустился бегом. Взглянув ему вслед, Ниса начала готовить завтрак. Она то и дело роняла ложки, стучала посудой, торопясь поскорее вернуться к сыну.
   А успевший уже умыться Рамазан сидел в столовой за обеденным столом на своем обычном месте и торопился узнать, что приключилось с сыном за годы войны.
   - Это длинная история, отец, - говорил Паша, - с того дня, как я уехал, такая заварилась каша...
   "Так вот почему так долго не возвращался малыш!" - подумал Рамазан.
   - О Баку я все время справлялся у летчиков, - продолжал Паша, - через каждые десять дней к нам прилетал самолет.
   - Из Баку?
   - Нет, из Москвы. Бывало, как только он сядет, я к пилоту. Спрашиваю: "Что слышно о Баку?" А он отвечает: "Летаю на бакинском бензине". Ну - и все ясно.
   Глаза старика гордо сверкнули: "Не на том ли бензине, что вырабатывался из нефти моей буровой?"
   - Я говорил летчикам, что этот бензин добывает для них мой отец.
   - Так и говорил?
   - А как же!
   - Правильно. Каждый год я бурил по пяти скважин. Жаль, простоев было много...
   - Почему?
   - Не было новых труб, недоставало оборудования... Ну, это все позади... Скажи-ка, известно тебе что-нибудь об Ахмеде?
   - Первое время он мне писал.
   - Нам тоже, и вдруг - перестал...
   Паша не догадывался, что дома еще ничего не знают о смерти брата.
   - Я запрашивал их часть, - начал он рассказывать. - Командир ответил, что Ахмед погиб геройски; пошел в разведку, попал в окружение и последней гранатой уничтожил врагов и себя...
   Старик побледнел, как полотно.
   Только теперь понял Паша свою ошибку. Надо было постепенно подготовить стариков к такому сообщению.
   - Ты только матери не говори пока, отец...
   Рамазан поник головой и молчал, покашливая, точно у него першило в горле.
   Ниса, вернувшись в столовую с приготовленным блюдом, заметила странное молчание мужа и сына, но ничего не поняла и пошла обратно в кухню. "Должно быть, так надо. Не сразу нужные слова найдешь после такой долгой разлуки, подумала она и вздохнула: - Скорее бы шла Наиля... Как она обрадуется!"
   Паша глядел на отца и видел, что слезы душат старика. Хотелось утешить его.
   - Ты сам понимаешь, отец. Слишком дорого обошлась нам эта война Рамазан поднял на сына глаза.
   - Знаю, сынок, знаю. Сколько таких юношей ушло от нас навсегда?.. Ничего не поделаешь. Люди должны были жизнь отдавать ради победы.
   В эту минуту в дверях показалась женщина в темном платье. Тонкая шелковая шаль, наброшенная на разделенные прямым пробором черные волосы, свободно падала на плечи. На ногах у нее были простые черные туфли на низком каблуке.
   Паша сидел спиной к двери и не видел вошедшую. Услышав шаги, он обернулся, вскочил на ноги и хотел было броситься ей навстречу. Но, вспомнив свою ампутированную руку, остановился.
   Это была Наиля, жена Паши.
   - Подойди к нему ближе, дочка, не стесняйся, - сказал Рамазан. Он обнял невестку за плечи и, уже не в силах удержаться, заплакал. Но, устыдившись своей слабости, быстро овладел собой и добавил: - Да пойдет тебе впрок молоко матери, дитя мое!..
   Паше хотелось, чтобы Наиля поскорее узнала обо всем и открыла ему свою душу.
   Несколько облегчив свое горе скупыми слезами, Рамазан тяжелой поступью вышел во двор.
   Наиля впервые взглянула в лицо мужа. Глаза их встретились. Оба они, казалось, не могли собраться с силами, чтобы сделать шаг навстречу друг другу.
   Наиля со стыдливостью девушки ждала, чтобы муж подошел к ней первый. А ноги Паши были точно прикованы к полу. Он в свою очередь ждал первого слова жены.
   В комнате стояла напряженная тишина. Но сколько же могло длиться это томительное молчание?
   - Паша, - сказала, наконец, Наиля, - я ждала тебя.
   - В этом я всегда был уверен.
   - Как видно, не совсем.
   - Нет, ты ошибаешься... - Паша опустил глаза. - Если бы я не был в тебе уверен, ты больше не увидела бы меня.
   Руки Наили обвились вокруг его шеи. И никто из них не промолвил больше ни слова...
   2
   Кудрат Исмаил-заде организовал столовую при общежитии. Теперь молодым рабочим не было нужды, как прежде, ездить на трамвае за три километра, чтобы пообедать. Столовая помещалась в нижнем этаже общежития. Раз в неделю, в вечерние часы, здесь проводились, политзанятия, а затем давался концерт кружка самодеятельности.
   Однажды Дадашлы привел сюда с собой нового лектора, которого молодые рабочие видели впервые. Таир, Самандар, Джамиль, Биландар и все братья Байрамлы ожидали лектора в первых рядах длинного узкого зала. Помещение было переполнено. Как видно, Дадашлы успел основательно поагитировать за нового лектора.
   Когда они вместе вошли в зал, глаза всех устремились на человека, о котором так много говорил комсорг. В самом деле, новый лектор сильно отличался от прежних. Вся грудь у него была увешана военными орденами. Он был без погонов, но достаточно было одного взгляда на него, чтобы догадаться, что этот человек совсем недавно демобилизован из армии.
   Когда Дадашлы представил лектора, интерес молодежи к нему еще больше возрос.
   - Те, кто не пришел, потом пожалеют, - сказал комсорг, обводя глазами зал. Хотя он и был доволен количеством собравшейся молодежи, но все же покачал головой: - Ну, пускай на себя пеняют... По просьбе райкома партии сегодня товарищ Паша Искандер-заде прочтет вам лекцию "О моральном облике советской молодежи". Наверно, вы знаете товарища Пашу?
   Никто не откликнулся. Тогда Дадашлы спросил:
   - А уста Рамазана знаете?
   - Так вот, товарищ Паша - его сын. Он только что вернулся из армии...
   - Знаем, знаем!.. - со всех сторон раздались голоса.
   Молодежь громко зааплодировала.
   Сам Дадашлы еще до войны не раз слушал лекции Паши Искандер-заде во Дворце культуры и знал, что молодые рабочие всегда оставались весьма довольны лектором-комсомольцем. Паша, видимо, тщательно готовился к своим лекциям. Говорил он без особого внешнего блеска, но умел захватывать своих слушателей и любое событие внутренней или международной жизни мог рассказать и объяснить так, что все становилось понятным. Поэтому в первый же выходной день, после того как стало известно о возвращении одного из фронтовиков в семью Рамазана, комсорг явился к Паше просить его выступить на молодежном собрании.
   - У нас часто бывает так, - рассказывал Дадашлы. - Прочитает лектор какую-нибудь книгу или брошюру, выпишет себе в тетрадь содержание, факты и цифры, а потом шпарит по этой тетради свою лекцию час или полтора. Говорит сам без всякого интереса, ну и ребята, конечно, почти не слушают, больше спят. А по-моему, лектор должен уметь прежде всего овладеть вниманием своих слушателей...
   - Верно, - согласился Паша.
   - ...и говорить так, чтобы ребята не оставались равнодушными к его словам. Если, скажем, мы неплохо работаем на промыслах, надо, чтобы после каждой лекции у нас удесятерялись силы.
   - Правильно, - снова подтвердил Паша, - но что, если я не сумею построить лекцию так, чтобы она поднимала ребят на новые трудовые подвиги?
   - Сумеете, - уверенно сказал комсорг. - Говорите так, как выступали на фронте. Нефть у нас сейчас тоже фронт.
   - Хорошо, постараюсь, - улыбнулся бывший фронтовик. - Только и вы постарайтесь, чтобы ваших бойцов было побольше на моей лекции.
   - Об этом не беспокойтесь. Когда выступает хороший лектор, зал у нас не пустует.
   И Дадашлы действительно принял все меры к тому, чтобы собрать на лекцию Паши Искандер-заде как можно больше молодежи. Он объехал все буровые, переговорил со всеми комсомольцами и теперь был очень рад тому, что зал еле вмещал всех желающих послушать лекцию.
   - Слово имеет товарищ Искандер-заде! - прозвучал голос комсорга.
   В зале наступила тишина.
   Паша, отойдя от маленького столика, стоявшего перед слушателями, остановился прямо против Таира.
   - Я сегодня не буду говорить о том, что делал на фронте, - начал тихим, спокойным голосом Паша.-Если будет нужно, я побеседую с вами об этом как-нибудь в другой раз. Сегодня я хотел бы поговорить о моральном облике нашей советской молодежи... Что такое мораль сама по себе?
   Паша глядел не на сидевших перед ним ребят, а куда-то в даль, в неопределенную точку, но с первых же слов завладел вниманием слушателей.
   - Я, - продолжал он, - до войны не бывал ни в одной из европейских стран. Когда заходила речь об их культуре, некоторые поклонники иностранщины говорили о всем заграничном с восхищением. Я слушал, и мне казалось, что любой европеец опередил нас по крайней мере на два века. Но что я увидел на самом деле? На поверку оказалось, что нас обманывали, расписывая нам всякие небылицы. Я очень скоро убедился, что советский человек по своим внутренним, моральным качествам стоит выше европейцев. Недаром глаза лучших из них устремлены на Советский Союз.
   Мне приходилось наблюдать заграницей молодежь западных стран мещанскую в большинстве своем, ограниченную узко личными интересами; и вот достаточно было мне посмотреть на эту изуродованную буржуазным воспитанием молодежь, чтобы любовь моя к советской молодежи возросла во сто крат. Теперь, когда я иду по улице, когда бываю на собрании или попадаю на промысел, я с душевным волнением гляжу на каждого парня, на каждую девушку. Сколько в них энергии, жизнерадостности, целеустремленности! Сколько любви к своей социалистической родине! Часто мы бываем даже излишне строги, если замечаем, что тот или иной недостаточно развитой парень совершает проступок, резко противоречащий высоким моральным принципам нашей молодежи. Вот, скажем, у вас в тресте один из парней пытался было оставить работу и сбежать в деревню. Потом допустил какую-то оплошность в работе, и вы тут же хотели исключить его из рядов комсомола. Но зачем? Будь я на вашем месте, я не торопился бы с этим.
   Таир густо покраснел. Он не сомневался, что эти слова относятся к нему. "Наверно, узнал от мастера", - подумал он и широко раскрытыми глазами уставился на Пашу. Он с тревогой ждал, что лектор назовет его имя.
   - Я бы не торопился, - продолжал Паша, - потому что этот парень родился здесь, на прекрасной советской земле. Я бы сначала, как следует, изучил его характер, выяснил бы, почему он пытался сбежать. И, только выяснив все это, принял бы те или другие меры. В чем его ошибка? Этот парень, конечно, любит свою родину, любит комсомол, любит партию. Но по его понятиям, сама великая родина - это примостившаяся в горах маленькая деревня Иремэ, а великая мать - это какая-нибудь тетушка Фатьманиса.
   По рядам молодежи прокатился сдержанный смех.
   - Вот в чем причина его бегства, товарищи. Его родина мала, любовь маленькая. Чья тут вина? Разумеется, наша. Нам надо было сказать ему: "Твоя родина простирается от Балтийского моря до Тихого океана". Мы должны были подойти к нему с товарищеским советом: "Правда, тебя родила тетушка Фатьманиса, но у тебя есть еще твоя великая мать - бескрайная родина. Ты люби и свою деревню, и своего скакуна, но не забывай, что если ты отгородишься от всего остального, душа твоя измельчает".
   Деревня Иремэ - один из чарующих уголков нашей родины, - продолжал Паша совсем тихо. - Я и сам бывал там. Но подумайте, что сталось бы с этим красивым уголком, если бы на его защиту не встала вся наша великая родина? Когда вы бурите скважины, вы должны отчетливо сознавать, в чем величие и мощь нашего Баку. Для этого вы должны представить себе бесчисленное множество фабрик и заводов, огромное количество самолетов, летающих от Москвы до Владивостока, из Баку в Ленинград, из Алма-Аты в Одессу... Вот если каждую скважину, которую вы бурите, вы будете считать кровеносным сосудом нашей бескрайной родины, тогда для вас станет понятен истинный смысл собственного труда.
   Паша сделал небольшую паузу. Теперь он уже глядел прямо на слушателей.
   - Я знаю, - снова заговорил он, - как любит молодежь свою родину, партию, советскую власть, и потому, глядя на нее, ощущаю в душе бесконечную гордость. Такого глубокого патриотического сознания нет у молодежи Европы, которую я видел собственными глазами, и не может быть... Помните ли вы героев Краснодона? Читали, конечно, "Молодую гвардию"?
   - Все ждем, когда издадут на азербайджанском языке, - откликнулся с места Джамиль.
   Паша недовольно покачал головой.
   - Жаль, очень жаль, что не читали еще, - сказал он. - Дружба между Донбассом и Баку всегда была крепкой. Вы должны знать каждого из героев Краснодона.
   Паша начал говорить о романе "Молодая гвардия" и так увлекся, что рассказал все его содержание. Притихшие слушатели боялись пропустить хотя бы слово. Дадашлы, читавший роман в русском издании, прекрасно помнил его. Тем не менее во время рассказа Паши и он замер в восхищении. Из всех беззаветных героев Краснодона многих особенно взволновал Сергей Тюленин. Его мечты и чаяния находили живейший отклик в сердцах слушателей.
   - И среди вас не мало товарищей, которые похожи на этих героев, заключил Паша, - я верю в это. Юные краснодонцы очень любили своих матерей, потому что они умели любить свою родину. Теперь вам ясна моя мысль?
   Весь зал ответил шумными рукоплесканиями.
   - Вот это лектор! - заметил Биландар и, глядя на Дадашлы, поднял вверх сжатую в кулак руку с вытянутым вверх большим пальцем.
   Таир не мог оторвать от лектора горящих от восторга глаз. Мысль о героях, которые пошли на верную смерть во имя родины, захватила его целиком. "Это были настоящие ребята", - думал он, забыв обо всем, даже о Лятифе, которая сидела чуть в стороне, на два ряда дальше от него.