Гусейн Мехти. Апшерон

   Оба они еще не имели большого опыта руководства. Но достаточно было года совместной работы, чтобы приобрести и опыт, и уменье преодолевать трудности. Трест Лалэ Исмаил-заде из квартала в квартал перевыполнял заданные планы. Работа треста ставилась в пример другим. И Лалэ Исмаил-заде и Дмитрий Минаев были первыми нефтяниками в Баку, награжденными орденом Ленина.
   Ими сейчас руководило одно стремление: раньше всех ответить на призыв партии о поднятии добычи нефти.
   В тресте Лалэ Исмаил-заде уже бурили несколько скважин сверх плана. Буровая, которую она сегодня собиралась посетить, была заложена недавно и относилась к числу сверхплановых.
   Поднявшись на вершину холма, они остановились на минуту и огляделись вокруг. Невдалеке, в Нагорном парке, явственно выступал силуэт величественного памятника Кирову. Из парка доносились звуки духового оркестра, внизу бесчисленные огни Баку, окаймлявшие широким полукругом темный залив, напоминали звезды, рассыпанные щедрой рукой по земле.
   С места, где они стояли, весь город был виден, как на ладони. И только отсюда, глядя на широкую панораму города, можно было ощутить все величие Баку. Было безветренно, и над городом колыхался легкий туман. Громоздившиеся вдали и окутанные молочно-синеватой пеленой здания напоминали бесчисленные суда, покоившиеся на зыбких просторах уснувшего моря.
   Лучше всего был виден отсюда Баилов. Вот, сверкая в лучах фонарей ровной поверхностью асфальта, тянутся параллельные улицы. По ним снуют взад и вперед кажущиеся игрушечными вагоны трамвая и юркие машины. А там, вдали, где будто сливаются улицы, высится далеко уходящий в море Баиловский мыс; вокруг него мигают разноцветные огни бакенов.
   Полная луна, поднявшись над горизонтом, будто льет свой молочный свет в одну точку и освещает маленький кружочек на море, справа от мыса. В самом центре этого кружочка высится одинокая вышка. Это - разведочная буровая мастера Рамазана. Сейчас трудно сказать, работают ли там люди. Отсюда она кажется такой же маленькой, как изящная модель вышки, какую делегации нефтяников в торжественных случаях ставят на стол президиума.
   - Видите буровую старика? - спросила Лалэ, указывая рукой в сторону моря.
   Глаза Минаева остановились на одинокой вышке, купавшейся в серебре лунных лучей.
   - Вижу, - ответил он и вздохнул. - Это уже не разведка, не нефть, а нечто поэтическое. Почему это поэты, приезжающие к нам в гости, видят один мазут и пески? Смотрите, какая ночь, какая чарующая картина! Я даже не представляю себе, как мог бы я оторваться от Баку и переехать в другой город?
   - А что, у вас есть такое намерение? - спросила Лалэ, взглянув через плечо на Минаева.
   - Нет, что вы! Я это так, к слову. Здесь я родился, здесь и умру. Знаете, Лалэ-ханум, когда я был в командировке в Тбилиси, я там буквально истосковался по Баку. Что Тбилиси красив, в этом не может быть сомнения. Но я не променяю его на Баку.
   - Смотрите, местный патриотизм сделает вас ограниченным, - шутливо заметила Лалэ.
   Они умолкли, глядя с высокой скалы на море, в зеркальных водах которого причудливым узором огней отражался амфитеатр города.
   - Кажется, Максим Горький сказал, что бакинская бухта ночью красивее неапольской, - нарушил молчание Минаев. - Уж на его-то вкус, я думаю, можно положиться.
   - По этому вопросу у нас с вами расхождений не будет, - засмеялась Лалэ и пошла вперед. - Давно не вижу Кудрата. Какой у них сегодня процент?
   - Подняли до восьмидесяти пяти... Я все же не могу понять, в чем секрет этого успеха Кудрата Салмановича?
   - Какой же тут секрет?
   - Молодежь-то у них больно зеленая, необученная. Требуются огромные усилия, чтобы выполнить план силами этих неопытных деревенских парней.
   - Но у них такие учителя, как уста Рамазан.
   Они пошли к буровой, и беседа на этом оборвалась. Лалэ поздоровалась с рабочими. Те почтительно ответили на приветствие.
   Здесь шла горячая работа. Бригада уже заканчивала установку вышки, начинался монтаж оборудования. Лалэ в лицо знала каждого члена этой надежной бригады и была уверена, что задание будет выполнено раньше срока.
   Несколько рабочих сидело в стороне на обрезках бревен. Узнав среди них бригадира, посланного в помощь Рамазану, Лалэ подошла к нему.
   - Степан Федорович, а почему вы здесь?
   Рабочие прекратили беседу и поднялись на ноги. Один из группы сказал густым басом:
   - Добрый вечер, товарищ Исмаил-заде.
   Ответив на приветствие, Лалэ при свете, струившемся из буровой, пристально посмотрела на рослого и мускулистого бригадира и повторила свой вопрос:
   - Почему не поехали? Или вы считаете для себя не обязательным мое приказание?
   Обычно Лалэ со всеми разговаривала мягко и вежливо, но тот, кто позволял себе излишнюю вольность и не выполнял ее распоряжений, скоро раскаивался в этом.
   - Нет, товарищ Исмаил-заде, ваше распоряжение я считаю обязательным, торопливо, чтобы доказать, что он никогда иначе и не думал, ответил бригадир. - Но мастер Рамазан не допустил нас к работе.
   - Почему?
   - Он сказал: как бы ни был тощ верблюд, все же его шкура непосильная ноша для погонщика.
   Минаев не понял значения этой пословицы и вопросительно посмотрел на Лалэ:
   - Что он хотел этим сказать?
   Вначале Лалэ и сама была огорошена неожиданным ответом своенравного.старика, но, подумав немного, рассмеялась:
   - Хорошо, что он не сказал по-другому. Эту пословицу говорят и более хлестко.
   - Да, да, - подтвердил низенький, обросший щетиной рабочий, стоявший около бригадира. - Говорят и так: "Шкура дохлого верблюда непосильная поклажа для осла".
   Рабочие громко расхохотались. Бригадир только теперь понял смысл ответа старого мастера и смущенно опустил голову. Лалэ обернулась к Минаеву:
   - Что же, Дмитрий Семенович, раз они отказываются от помощи, значит на что-то надеются. А вот мы, кажется, начали успокаиваться и, не чувствуя этого, стоим на месте. - Она обратилась к бурильщикам: - Будьте начеку, товарищи, успокаиваться нельзя. Мы приняли их вызов за легкое для нас соревнование, но, как видно, они шутить не намерены.
   На обратном пути, когда подходили к машине, Минаев сказал:
   - Да, мне кажется, мы упустили из виду очень важное обстоятельство...
   - Какое? - насторожилась Лалэ.
   - Сейчас ведь руководит морским бурением Кудрат Салманович.
   - Ну и что же?
   - Если это тот Кудрат, которого я знаю, он вряд ли позволит себе отстать в соревновании от своей жены.
   - Очень жаль, Дмитрий Семенович, что вы, зная его, до сего времени не узнали меня.
   - То есть как?
   - Я ведь тоже не соглашусь отставать... Но дело в конце концов не в этом. Мы соревнуемся, а не соперничаем. Меня удивляет только одно: почему они отказываются от нашей помощи?
   - Вероятно, есть какая-нибудь веская причина. Наверно, отправили обратно и остальные наши бригады. Надо, впрочем, признаться, что дело все-таки не в нехватке рабочих рук.
   - Так или иначе, напрасно они вернули бригады. Мне кажется, что Кудрат не знает об этом.
   Они сели в машину.
   - Я еду домой. Сегодня, надеюсь, и Кудрат будет ночевать дома, сказала Лалэ.
   Она решила поговорить с мужем начистоту, как управляющий с управляющим, чтобы выяснить недоразумение.
   - Коля, домой! - приказала она шоферу.
   Но стоило ей распрощаться с Минаевым, войти к себе в квартиру и взглянуть на спящую дочь, как было мигом забыто, что она управляющий. Пройдя на цыпочках в столовую, она переменила скатерть на обеденном столе, достала из буфета тарелки, положила возле них сверкающие приборы, свежие салфетки и только после этого взглянула на стенные часы. Было без одной минуты двенадцать.
   3
   Ко времени прибытия вечерней смены спуск инструмента в скважину был закончен. Васильев, отдохнувший и посвежевший, стоя рядом с Рамазаном, наблюдал за работой. Оба с интересом посматривали на Таира.
   Таир уже не чувствовал себя новичком. Помня предупреждение мастера о близости нефтеносного пласта, он все глубже проникался сознанием ответственности момента. И когда до него доходили одобрительные возгласы: "Вот так. Хорошо! Правильно!", он хлопотливо и радостно сновал по буровой, схватывал на лету указания мастера и работал лучше некоторых старших по возрасту и более опытных рабочих.
   Говорят, у соперника зоркий глаз. Джамиль пристально следил за каждым шагом товарища и, заметив, что Таир то и дело обращается к мастеру, начал его подзадоривать.
   - По чужой указке и моя бабушка справится. Со стороны поглядеть, будто ты и в самом деле что-нибудь смыслишь.
   Таир вспыхнул от обиды и, чтобы доказать свою самостоятельность, решил больше не спрашивать указаний мастера. А Рамазан и Васильев, надеясь, что в затруднительном случае парень подойдет и спросит, что делать, уселись в стороне на штабель буровых труб и завели разговор о международных делах, об окончании войны, об атомной бомбе, о Трумэне, который так быстро отступил от политики Рузвельта. Время от времени оба мастера прислушивались к шуму ротора и, не замечая ничего подозрительного, продолжали беседу.
   Таир вдруг заметил, что циркуляция глинистого раствора прекратилась. Это было так страшно, что он совсем растерялся и вытаращил глаза на Джамиля:
   - Что такое? Отчего это?
   Джамиль не удержался от ехидной усмешки:
   - У самозванных мастеров всегда так получается. Понадеются на себя - и все испортят. Иди, зови скорее уста Рамазана!
   Таир побежал за мастером. Когда Рамазан и Васильев подошли к скважине, им стало все ясно.
   - Гиблое дело... - промолвил Рамазан.
   Он оглянулся, ища что-то, недовольно покачал головой и быстро зашагал к культбудке.
   Лятифа, склонившись над книгой, сидела у маленького столика. Она была так поглощена чтением, что даже не заметила, как вошел мастер.
   - Дочка! - окликнул ее Рамазан.
   Девушка вздрогнула от неожиданности, подняла голову и, взглянув в тревожные глаза старика, спросила его, что случилось. Рамазан попросил ее немедленно позвонить в контору бурения. Там никого не оказалось. Тогда мастер предложил звонить самому управляющему и, опустившись на табурет у стола, отер рукавом вспотевший лоб.
   Лятифа соединилась с трестом:
   - Тамара, Тамара, дай быстро кабинет управляющего!.. Не слышишь? Дай, говорю, Исмаил-заде!.. Нет в кабинете? Так ты узнай у секретарши, где он?.. Нужен, раз спрашиваю... Домой уехал? Не может быть!..
   Мастер разочарованно хлопнул рукой по коленям:
   - Вот незадача!
   - Да что же случилось, уста? - встревожилась Лятифа.
   - Опять напортили.
   - Кто?
   - Таир, Джамиль. Утечка глинистого раствора, будь она проклята! Нужны материалы. Будешь полагаться на Бадирли - за неделю не дождешься.
   Лятифа мысленно выругала Таира: "Опять размечтался, ротозей несчастный!" - и снова взялась за трубку телефона.
   - Позвонить управляющему домой?
   - Нет, не стоит, дочка. И так он почти не бывает дома. Пусть отдыхает. Звони лучше главному инженеру.
   Кудрат Исмаил-заде в это время обходил вместе с Бадирли общежитие молодых рабочих. Когда они вошли в душевую, Кудрат указал на заржавленные душевые зонты и строго сказал:
   - Что это такое? Сколько месяцев вы не заглядывали сюда? Откройте-ка кран!
   Бадирли удивляло вмешательство управляющего трестом в такие мелочи. Он пожал плечами:
   - Товарищ Исмаил-заде, завтра я сам все обследую, приму все необходимые меры. Кажется, комендант общежития запустил хозяйство, ни за чем не следит. Но к чему вам утруждать себя такими пустяками?
   - Как? Пустяками? - чуть не крикнул Кудрат. - С каких это пор здоровье рабочего стало пустяком? Вы это откуда - от подрядчиков Манташевых, Тагиевых усвоили себе подобные взгляды? Смотрите, что это? Ну, откройте же кран!
   Боясь опять сказать что-нибудь невпопад, Бадирли промолчал и открыл один из кранов. Вода из душевого крана хлынула широкой струей, как из шланга.
   - Что это, по-вашему, душ или фонтан? - спросил Кудрат. - Завтра же начать ремонт и сообщить мне, когда будет готово! Ясно или объяснить еще раз?
   Бадирли угодливо кивнул головой:
   - Да, да, ясно...
   Исмаил-заде вошел в комнату, где жили Джамиль и Таир с товарищами. Кроме Самандара, здесь никого не было. Растянувшись на койке, он читал газету "Коммунист", которую выписывал Таир.
   Самандар все еще не любил тратиться на газеты и книги. Тем не менее он уже успел прочесть "Гурбан Али-бека" и рассказать содержание Джамилю.
   - Какой, оказывается, забавный этот Молла Насреддин! - сказал он при этом. - Вот его я обязательно буду читать.
   И в самом деле Самандар записался в библиотеку. А после того, как увидел там приглянувшуюся ему Зивар, еще более разохотился и чуть не ежедневно ходил туда менять книги для себя и товарищей. Теперь он нередко даже вступал в спор с Джамилем по поводу содержания и значения той или иной книги. Джамиль больше не называл его "Пузаном" и, слушая высказываемые им правильные и дельные замечания, удивлялся его сообразительности. Когда Самандар находил на страницах газет подтверждения своих рассуждений, он подчеркивал соответствующие места статей и, показывая их Джамилю, хвалился:
   - Видал? Пишут то, что я говорил. Дело не в том, браток, что один прочтет много, а другой - мало. Надо еще и в своем котелке кое-что иметь!
   Джамиль и сам часто хвалил способного товарища:
   - Вот это ты сказал правильно. Попал в самую точку.
   В последнее время Самандар не выпускал из рук газету "Коммунист".
   - Здравствуйте! - сказал Кудрат, входя в комнату.
   Самандар удивленно взглянул на него. Он не знал в лицо Кудрата Исмаил-заде, но, заметив, как почтительно следует за ним Бадирли, быстро вскочил с койки и пригласил:
   - Пожалуйста, входите.
   Исмаил-заде, приподняв тонкие шерстяные одеяла на койках, взглянул на простыни.
   - Ничего, чистые, - сказал он и, увидев сложенные на подоконнике книги, обернулся к Бадирли: - Вы у себя дома тоже держите книги на подоконнике? Или, может быть, у вас вообще нет книг?
   Бадирли усмехнулся своим заискивающим смешком:
   - Есть, товарищ Исмаил-заде... Имеются...
   - Для каждой комнаты купите по этажерке. Ясно или повторить?
   - Ясно...
   Кудрат остановился перед Самандаром и спросил:
   - Где работаешь, орел?
   - Я из треста Лалэ Исмаил-заде.
   - А кто живет здесь кроме тебя?
   - Джамиль, Биландар, Таир...
   Услышав имя Таира, Исмаил-заде еще раз взглянул на подоконник.
   - Чьи это книги?
   - Вот эти - Джамиля, а вот эти - Таира, - указал Самандар.
   Порывшись в книгах Таира и, заметив среди них несколько сборников стихов, роман "Тавриз туманный" и учебник русского языка, Исмаил-заде вынул из кармана записную книжку и что-то отметил в ней. Затем попрощался с Самандаром и вышел. Бадирли быстро втиснул в свой пухлый портфель лист бумаги, на котором он заносил приказания управляющего, и торопливо заковылял вслед за ним.
   Выйдя на улицу, они сели в машину и поехали к морю.
   - Знаете, товарищ Бадирли, - заговорил Исмаил-заде, стараясь не глядеть на снабженца, - есть работники, которые заискивают перед начальством, чтобы замазать промахи и недочеты в своей работе. По правде говоря, я питаю отвращение к таким людям. Они заботятся не об интересах дела, а о своей собственной выгоде.
   - Я тоже терпеть не могу подобных людей, - заискивающе хихикнув, с готовностью отозвался Бадирли.
   На берегу, при свете большого фонаря, похожего на прожектор, рабочие грузили на баркас бревна и доски.
   По морю ходила легкая зыбь. Ленивые волны, словно утомленные извечной борьбой с прибрежными утесами, слегка ударялись о борт судна и так же лениво откатывались назад.
   Погрузка шла споро. Лес надо было еще вчера доставить на буровые. Зная, что ему еще раз попадет за это опоздание от управляющего, Бадирли стал оправдываться:
   - Если бы все работали с душой, то, ей-богу, горы можно бы сдвинуть. А эти волокитчики из "Азнефти" прямо довели меня до точки. Не дают наряд на лес - и баста...
   Исмаил-заде сразу понял, что Бадирли выдумал этот предлог только сейчас, и резко прервал его:
   - Ладно, ладно! А почему раньше не доложили мне?
   - Помилуйте, ну дело ли управляющему заниматься какими-то бревнами-досками? Такие мелочи...
   - У вас что - других слов нет? "Пустяки", "мелочи"...
   Кудрата уже начинало раздражать все в этом человеке - и принужденная улыбка, и покорная поза, и поддакивание каждому слову начальника, и даже самые обычные для каждого человека слова и жесты.
   - Мелочей на производстве нет, есть мелкие людишки. Понятно или повторить еще раз?
   - Да, да, понятно. - Бадирли снова подобострастно улыбнулся своей противной улыбкой и покорно склонил голову набок.
   Кудрат больше не мог сдерживаться.
   - Слушайте, товарищ Бадирли!.. Не думайте, что мне нравятся эти ваши ужимки. Если вы надеетесь выкрутиться своей угодливостью, то я должен прямо сказать: это вам не поможет!
   Резко повернувшись, он шагнул на палубу судна. Легкий ветерок зашевелил его волнистые волосы и пахнул свежей прохладой в его разгоряченное лицо.
   Коренастый бригадир, укладывавший с товарищем толстые доски в носовой части судна, завидев управляющего, выпрямился.
   - Здравствуйте, товарищ Исмаил-заде! - крикнул он и, ухватившись за конец длинной доски, ловко уложил ее на место. Кудрат, словно не желая мешать работе, молча кивнул головой, а затем, воспользовавшись минутным перерывом, пока очередная пара рабочих подходила со своей ношей, обратился к бригадиру:
   - Прошу вас, постарайтесь, чтобы к утру ни одной доски на берегу не осталось.
   Бригадир утвердительно кивнул головой:
   - Будет сделано, товарищ, управляющий.
   Этого ответа было достаточно. "Дал слово, выполнит", - подумал Исмаил-заде и обернулся к Бадирли, который уныло стоял позади него.
   - Учитесь вот у них - и работе, и уменью держать себя...
   Бадирли только теперь почувствовал, какая пропасть образовалась между ним и управляющим. Он видел, что каждое его слово раздражает управляющего, и все-таки не понимал, что хочет от него Исмаил-заде. "Почему он ненавидит меня?" - спрашивал он себя и, не находя ответа, еще больше расстраивался.
   Управляющий вернулся к машине и, даже не взглянув на Бадирли, уселся на переднее сиденье рядом с шофером. Бадирли истолковал это по-своему: "Наверно, хочет прогнать меня". Забравшись в машину, он положил свой толстый портфель к себе на колени и всю дорогу сидел как на иголках.
   В управлении треста секретарь сообщила Исмаил-заде, что звонили с буровой сто пятьдесят пять и спрашивали его по какому-то очень срочному делу.
   Исмаил-заде тотчас взял трубку и вызвал к телефону мастера.
   - Что случилось, уста? - спросил он. - Говорят, ты искал меня... Как? Поглощение и нечем остановить?.. Опять Бадирли? Ну, этот бездельник и меня вывел из терпения.
   Положив трубку на рычаг, он вызвал секретаря:
   - Здесь главный инженер?
   - Нет, он выехал с материалами на буровую уста Рамазана.
   - Давно?
   - Минут пятнадцать - двадцать.
   Утомленная секретарша подняла руку к губам, судорожно подавляя зевок.
   - Устали? Идите домой! - сказал управляющий.
   В это время зазвонил городской телефон. Взглянув на стенные часы, Исмаил-заде поднял трубку. Звонила Ширмаи.
   - Да, я, дочка, - отозвался Кудрат - и, забыв об усталости, улыбнулся. - Туфли твои готовы, дочка, может быть привезу сегодня. Только ты не жди меня, ложись спать. Завтра целый день буду дома. Ладно? А учительница музыки была сегодня?.. Нужны новые ноты? Найду, лишь бы ты хорошенько училась...
   Кончив разговор с дочкой, Кудрат взял сводку и быстро пробежал ее глазами. Сводка не очень-то радовала. Выполнение плана по сравнению с предыдущим днем увеличилось всего на один процент. Не успел он вдуматься в цифры, как в кабинет вошел Бадирли.
   - Товарищ Исмаил-заде, - начал он, - вы во всем вините меня, но клянусь - в данном случае я не виноват. Уста Рамазан был так уверен в себе, что даже не нашел нужным во-время затребовать материал...
   Исмаил-заде понял, что на этот раз снабженец говорит искренно. Он даже упрекнул себя в излишней резкости в обращении с ним. Но все же сказал:
   - Уста Рамазан - старик. Он мог и забыть, а вы должны поставить дело так, чтобы у вас буровые были снабжены всем необходимым. Вы думаете, мне доставляет удовольствие всякий раз ругать вас, подтягивать? Совсем нет! Вы мне не слуга, а помощник... - Кудрат заговорил мягче: - Вот что, я советую вам, дорогой мой, смотрите людям прямо в глаза, делайте свое дело, но не из желания угодить кому бы то ни было. Я же не хозяйчик какой-ни будь, я обыкновенный советский человек. У всех у нас цель одна. Словом, для меня имеет значение лишь то, как вы работаете, а не то, как вы ко мне относитесь. Вы меня поняли?
   - Понял, - ответил Бадирли, действительно начинавший теперь понимать, чего добивается от него управляющий. - У меня к вам одна просьба, товарищ Исмаил-заде: если я не угожу вам в чем-нибудь, вызывайте меня к себе в кабинет и наказывайте, ругайте, сколько хотите, но только не при людях. Иначе меня никто и слушать не будет. Это такой народ...
   - Вот это тоже никуда не годится! Вы плохо думаете о наших людях. Если бы я так же относился к своим работникам, то ни одного дня не смог бы руководить трестом. Ведь люди не рождаются плохими. Взять хотя бы вот эту вашу черту угодливости перед начальником. Откуда она у вас? Ясно, что от времен Манташевых и Тагиевых. Тогда надо было рабски угождать хозяину, чтобы пользоваться его расположением. А мы ценим прежде всего человека и его труд. - Кудрат пристально взглянул в лицо Бадирли, проверяя, как действуют его слова. - Правильно я говорю?
   - Да.
   - На-днях здесь у меня на совещании выступал инженер Фикрат. Его рассуждения мне очень не нравились. Я бы сказал даже, что они были вредными. Но мне понравилось то, что он говорил откровенно. Если бы он из боязни скрыл от меня свои возражения, я бы не мог правильно оценить обстановку, работал бы вслепую. Вот и вам надо быть прямее. Давайте так и договоримся: полная откровенность - и без угодничества...
   Кудрат снова взглянул на часы. Было без одной минуты двенадцать.
   - Ну что же, главный инженер на буровой, - сказал Кудрат, поднимаясь с кресла, - будем надеяться, что там быстро ликвидируют аварию.
   Взяв туфли дочери, он направился к двери и, оглянувшись через плечо на Бадирли, спросил:
   - Вы не едете домой? Хотите, подвезу.
   - Сегодня я дежурю, - ответил Бадирли, выходя из кабинета вслед за управляющим.
   Кудрат поехал домой.
   4
   Несмотря ни поздний час, на улицах города было все еще людно и шумно. Многие возвращались из кино и театров. Жмурясь под ослепительным светом автомобильных фар, бакинцы невольно вспоминали то время, когда приходилось вслепую брести во мраке затемненных улиц. Люди медленно шагали по тротуарам, словно наслаждаясь светом бесчисленных огней. Над проходящими со звоном трамвайными вагонами все еще горели гирлянды разноцветных лампочек, впервые зажженных в День Победы. Город, который в течение целых четырех лет тонул в кромешной тьме, сверкал и переливался в радужном сиянии. Из окон, еще недавно зашторенных наглухо, струился на улицу мягкий свет.
   Опустив боковое стекло машины, Кудрат с наслаждением отдавался вечерней прохладе и только тогда заметил, что приехал домой, когда машина остановилась у подъезда.
   Предполагая, что дома все уже спят, он бесшумно отпер своим ключом входную дверь и тихо вошел. Но в столовой горел свет, и это обрадовало его. Шагнув из коридора в столовую, он увидел Лалэ. Не дождавшись его, жена склонила голову на руки над столом и дремала. Кудрат на цыпочках подошел к ней и, нагнувшись, поцеловал в открытый затылок. Лалэ вздрогнула, открыла глаза и, увидев мужа, улыбнулась.
   - Как это ты так рано домой выбрался? - спросила она с легкой иронией.
   Кудрат поставил на стул туфельки дочери и, не ответив Лалэ, прошел в спальню. Оставив дверь открытой, он взглянул при свете, падающем из столовой, на лежащую рядом с бабушкой дочь, затем нагнулся к кровати и тихо прикоснулся губами к щеке Ширмаи.
   Тукезбан в беспокойстве проснулась.
   - Это ты? - спросила она. - Как твои дела, родной?
   Кудрат уже пожалел, что вошел и разбудил мать, которая всегда спала очень чутко.
   Тукезбан хотела встать с постели, но он удержал ее:
   - Ты спи, мама. Лалэ дома и все приготовила. Только задремала от усталости.
   Тукезбан натянула одеяло на худенькие плечи Ширмаи и, пряча улыбку, взглянула на сына.
   - Знаю, чем вы оба дышите. Внучка сегодня читала мне газету и объяснила все. Ну что же, такие уж, видно, настали времена - муж с женой в работе тягаются. Только пожалейте и себя.
   Кудрат, смеясь, поднес руку к глазам в знак покорности.
   - Твое слово, мама, всегда было для меня законом. Но ты все-таки спи, не беспокойся...
   Много горя и лишений перенесла Тукезбан, пока вырастила своего первого и единственного сына, и потому дрожала над ним всю жизнь. Кудрат хорошо знал об этом. Оставшись в молодые годы одна, она после смерти мужа в Сибири не вышла замуж вторично не только из уважения к памяти Салмана, но еще из-за безграничной привязанности к сыну. Предпочла ходить по чужим дворам, стирать белье и жила только одной надеждой: вырастет сын - легче будет; надеялась, терпела и ждала, пока Кудрат не стал инженером.
   - Я не говорю, чтобы ты работал плохо, сынок... Я о другом думаю: ведь ты и завтра будешь нужен государству, - озабоченно проговорила она, имея в виду, что сын добровольно лишает себя нормального отдыха и питания дома.