Гусейн Мехти. Апшерон

   Они пожали друг другу руки. В больших, с длинными ресницами глазах девушки не было прежней насмешливости. Лятифа улыбалась, но Таиру было ясно, что причина тут совсем иная. И эту причину Лятифа не замедлила открыть:
   - Сегодня утром Кудрат Исмаил-заде приезжал на буровую. Тебя спрашивал.
   - Зачем?
   - Как - зачем? Интересовался твоей работой.
   - Да?
   Таир смутился, густо покраснел. Это не ускользнуло от внимания девушки.
   - Чего же краснеешь? - спросила она. - Мастер хорошо о тебе отзывается. - "Какой же он самолюбивый!" - тут же подумала она и, чтобы переменить разговор, спросила: - Ты куда направился?
   - В библиотеку. Хочу взять книгу для Самандара.
   - Какую?
   - "Гурбан Али-бека".
   - Рассказ Молла Насреддина? Но он отдельно не издавался. Придется взять сборник рассказов.
   - Я еще не был в библиотеке. Ты не проводишь?
   - Почему же нет? Идем.
   Лятифа повела Таира во Дворец культуры, видневшийся в конце широкой асфальтированной улицы.
   Они шли рядом, Лятифа делилась своими впечатлениями о прочитанных в последнее время новых книгах. Она называла совсем незнакомых Таиру авторов, и, слушая ее, он испытывал чувство стыда за свою отсталость.
   - А русский язык ты хорошо знаешь? - спросила Лятифа по-русски, когда они подходили ко Дворцу культуры.
   - По сравнению с тобой очень плохо! - признался Таир.
   Лятифа решила подбодрить его:
   -При Дворце культуры открыто несколько кружков, в которых молодые рабочие изучают русский язык. Тебе следовало бы записаться в один из них. Знание русского - первейшая обязанность нефтяника. Иначе ему не освоить технику. Вот я, например, хорошо знаю русский язык и немного даже английский.
   - Что, - не мог скрыть своего удивления Таир, - английский?
   - Да. А если позволят обстоятельства, займусь и немецким. Не думай, что изучение иностранных языков напрасная трата времени. Они всегда могут пригодиться.
   Таир опешил. "Вот оно что! Вот, оказывается, что сулит жизнь в Баку!" подумал он, удивляясь знаниям Лятифы и завидуя ее успехам.
   Несколько минут спустя они вошли в здание Дворца культуры рабочего поселка.
   На одной из внутренних дверей висела табличка: "Районная передвижная библиотека".
   - Если нужной книги здесь не окажется, попроси, чтобы взяли из библиотеки имени Сабира, - сказала Лятифа, и первая шагнула в комнату. - А где Зивар? - спросила она, обращаясь к старушке, которая выдавала книги. Выходная?
   - Да.
   - Анастасия Ивановна, вы можете записать вот этого товарища?
   - Конечно.
   Лятифа с улыбкой обернулась к Таиру:
   - Ну, чем еще могу быть полезной?
   - Навеки мне быть бы твоим невольником!.. - ответил Таир отжившим свое время выражением, которое он перенял от отца.
   - Что ты сказал? - не поняла Лятифа.
   - Говорю: большое тебе спасибо.
   - Не стоит.
   Таир был тронут вниманием Лятифы, и ему захотелось как-нибудь отблагодарить ее. Девушка протянула ему руку и опять улыбнулась:
   - До свидания.
   Таир нехотя протянул свою, но тут же спохватился:
   - Теперь, разреши, я провожу тебя.
   - Нет, спасибо. Спешу.
   Быстрыми шагами она вышла из библиотеки.
   Пожилая библиотекарша записала Таира и выдала ему требуемую книгу.
   Выйдя на улицу, Таир оглянулся по сторонам. Лятифы нигде не было видно. Ругая себя за нерасторопность и застенчивость, он зашагал в общежитие. "Честное слово, хорошая девушка!" - повторял он про себя и никак не мог расстаться с мыслью о Лятифе.
   Таир сам не понимал, что творилось с ним. Неужели это была любовь?
   5
   В баркасе сидело шестеро. Глаза всех были выжидательно устремлены на Таира, который настраивал саз.
   Море было чисто и прозрачно, как стекло. Баркас слегка покачивало, и люди, подставив лица северному ветерку, наслаждались прохладой после жаркого дня. Широкая грудь утомленного моря слегка вздымалась, и над Каспием снова всеми красками переливались огни заката. Солнце уже скрылось, оставив на горизонте свой розово-багряный след.
   Рассекая зеркальную поверхность моря, словно торопясь поскорее доставить рабочих ночной смены, "Чапаев" несся к маячившей далеко впереди буровой вышке.
   Мастер Рамазан, положив руку Таиру на плечо, сказал:
   - Пой, играй, сынок. Песня помогает человеку жить. - Старик вздохнул, и Таир понял, что он думает о своих сыновьях. - Когда я слышу звук этих струн, будто молодею...
   Таир прижал саз к груди, ударил гибкой косточкой по струнам и вдохновенно запел:
   Ты мой месяц высокий, солнце мое и луна,
   Жизнь, богатство, счастье мое и весна!
   О тебе лишь единой мечта у меня одна.
   Сказкой стали слова твои на устах у меня.
   Таир словно искал глазами возлюбленную, но вокруг расстилалось лишь море, и только одинокие вышки проплывали мимо баркаса.
   Играл Таир с большим мастерством и пел именно то, что хотелось слышать сидевшим здесь молодым людям. Лица у них светились улыбкой.
   - Браво, Таир, браво! - восторженно сказал Джамиль. - Все у тебя есть, жаль вот, только нет твоей Зухры...
   Но Джамиль ошибался. В душе Таира была своя Зухра - Лятифа. И если бы не мечта о ней, его песня не звучала бы так волнующе. Затягивая на высоких нотах заключительный стих строфы, он думал о Лятифе. Ему даже казалось, что девушка стоит где-то вдали, прислушиваясь к его пению, и он пел все громче, и все сильней ударял по струнам саза.
   Теперь Таир часто встречался с Лятифой. При каждой встрече он открывал в ней все новые прекрасные черты, ранее не замеченные, и радовался, что первое впечатление не обмануло его. Он уже искал случая, чтобы открыть ей свое сердце, но, не будучи уверен в ответном чувстве Лятифы, не решался, и заветные слова любви так и оставались невысказанными. Ему хотелось, излить свою душу хотя бы словами песни. Видя, что баркас подходит к буровой, Таир выпрямился и, повернув голову в сторону культбудки, где в это время должна была находиться Лятифа, пропел последний куплет с особенной силой:
   Даже райские птицы боятся твоих кудрей.
   Онемели павлины от сладких твоих речей.
   Я несчастен, Вагиф, из-за черных твоих очей.
   Кто б ни встретился мне на пути - пожалей!
   Песня смолкла. Лица слушателей были задумчивы. Таир спрятал саз в чехол и затянул шнурок.
   - Концерт окончен!.. - сказал он, стараясь скрыть волнение, и как только баркас причалил к буровой, первым выпрыгнул на мостки.
   Таиру хотелось сейчас же увидеть Лятифу, услышать ее похвалу, - ведь это о ней и для нее он пел. Лятифа не показывалась. "Неужели уехала, не подождав меня?" От этой мысли у Таира сжалось сердце, и он тоскливо посмотрел в сторону культбудки. Но вот послышались легкие шаги, и Таир резко повернулся направо.
   Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Только Таир хотел поздороваться с девушкой, как показались высадившиеся из баркаса рабочие. Пришлось подождать, пока они отойдут подальше.
   Но и после того, как все прошли, Таир молчал, словно позабыл самые простые слова. Наконец он промолвил:
   - Добрый вечер, Лятифа!
   И умолк, чувствуя, что голос у него дрожит.
   Лятифа ответила на приветствие и спросила, почему они опоздали.
   Таир обрадовался возможности начать разговор и сказал улыбаясь:
   - Ждали баркаса. Наш горе-капитан опять забежал куда-то опрокинуть рюмочку.
   Не о том, однако, хотелось говорить. Заметив, что Лятифа торопится, Таир спросил:
   - Куда ты спешишь?
   - Я опаздываю. У нас во Дворце культуры сегодня идет "Кёр-оглу".
   Улыбка мгновенно исчезла с лица Таира. Насупившись, он опустил голову. Надо же было Лятифе заводить речь о спектакле! С кем же она идет? А Лятифа, словно не замечая перемены с Таиром, указала глазами на саз, который держал он подмышкой:
   - Твой?
   - Да... Мать прислала из деревни.
   Лятифа удивленно приподняла брови:
   - Ты умеешь играть? Это не ты ли пел в баркасе?
   - Я.
   - Да ты настоящий артист!
   Таир поднял голову и смело посмотрел в глаза девушки.
   "Если тебе нравится, как я играю и пою, так почему не любишь меня?" мог бы сказать он, но не хватило смелости. Вместо этого он уныло проговорил:
   - Может быть... Но какая в том польза?
   При всей своей молодости и неопытности Лятифа поняла, что хотел и не мог сказать Таир. Едва сдерживая улыбку, она отвернулась.
   - Правда ведь?
   Лятифа не успела ответить, - послышался голос мастера Рамазана:
   - Таир! Все ждут тебя, сынок...
   - До свидания, я пошел, - сказал Таир, направляясь к Джамилю, в паре с которым работал.
   - Видел?.. - шепнул он другу на ухо, хотя говорило в нем больше тщеславие, нежели радость.
   Джамиль издали наблюдал их во время разговора и догадывался, что ничего особенного в их отношениях не было. Заметив на его лице насмешливое недоверие, Таир обиделся:
   - Что? Не веришь? Или не видел?
   - Лятифу-то я видел, а вот, что она влюблена в тебя, этого не заметил. - Довольный своим ответом, Джамиль рассмеялся: - Не торопись, брат. Тише едешь, дальше будешь...
   Таир нахмурился и шагнул к мастеру:
   - Я готов, уста!
   Старый мастер бросил на него суровый и недовольный взгляд из-под нависших седых бровей. Таир понял, что причиной этому была его затянувшаяся беседа с Лятифой.
   Не сказав, однако, об этом ни слова, мастер обернулся к рабочим:
   - Начали!
   И в миг все механизмы буровой пришли в движение.
   6
   Около одиннадцати часов вечера из-за нехватки труб работа на буровой приостановилась. Трубы должны были доставить сюда вчера, но они все еще лежали на берегу. Рамазан сердито шагал взад и вперед по буровой, проклиная начальника отдела снабжения треста Бадирли. Несколько раз он звонил в контору бурения и, не найдя никого на месте, позвонил Кудрату Исмаил-заде. Но и управляющего не оказалось в кабинете. Тогда взбешенный мастер потребовал, чтобы ему немедленно разыскали капитана "Чапаева", и, когда тот позвонил, сердито крикнул в трубку:
   - Подойди, подвези меня в трест!
   Вскоре баркас причалил к буровой, и Рамазан сам отправился к управляющему.
   Яркий свет луны заливал буровую. На ровной, слегка вздымавшейся глади моря пролегла отливающая легкой рябью чеканного серебра лунная дорожка.
   Таир и Джамиль смотрели на город. Сегодня огни Баку сверкали как будто ярче обычного. Тысячами светлых точек опоясали они бухту и мерцали, словно звезды, рассыпанные по земле.
   Указывая на этот переливавшийся радужным светом полукруг, Джамиль сказал Таиру:
   - Вот об этих огнях я и говорил тебе, когда мы ехали в Баку.
   Таир ничего не ответил. С тех пор, как он расстался с Лятифой, грустное настроение не покидало его. И насмешка Джамиля, и суровый взгляд мастера больно задели его. Но он не хотел признаться в этом Джамилю. Таир не отрываясь глядел на берег, на электрические огни города, и казалось ему, будто оттуда смотрят на него глаза Лятифы - насмешливые, как у Джамиля... Что ж, повидимому, Джамиль был прав.
   - Ну как, нравится тебе? - спросил Джамиль, слегка толкнув друга локтем.
   Таир, оторвавшись от своих мыслей, молча покачал головой.
   - Что с тобой? Может, ты обиделся на меня? - удивился Джамиль.
   - Нет, что ты? Ты же не сказал ничего обидного.
   - Чего же ты нос повесил?
   - Скучно тут, - ответил Таир. - Скучаю по деревне...
   Он произнес эти слова медленно и внешне спокойно. Но скрытые нотки раздражения не ускользнули от Джамиля. Чтобы не обидеть друга, он заговорил еще мягче:
   - Ну, что там хорошего?..
   - Все! - прервал его Таир. - Чего мне не хватало? У меня был конь! Когда я садился на него, будто вырастали крылья. Мчишься, бывало, во весь опор мимо родника... Девушки, отставив кувшины, глаз не сводят с тебя.
   - Есть, о чем тужить! - шутливо, чтобы не огорчить друга, возразил Джамиль. - Девушки и здесь на тебя заглядываются. А конь-то ведь не твой, колхозный. Обидится председатель на твои песенки и не даст...
   Таир не согласился с другом. "А разве колхоз не мой - хотел ответить он, но в это время сзади раздались шаги. Оба оглянулись. К ним приближался помощник бурового мастера Васильев, с сазом Таира в руках.
   Сергей Тимофеевич Васильев пользовался в бригаде большим уважением и любовью. Отец его, Тимофей Васильев, был одним из комиссаров Красной гвардии, погибших в бою с германо-турецкими оккупантами в 1918 году, при героической обороне Баку. В свое время Рамазан помог вдове Васильевой вырастить и устроить детей. Сергей рос среди азербайджанцев, знал их язык почти так же хорошо, как родной, а на промыслах работал с пятнадцатилетнего возраста. В юношеские годы он был даже пылко влюблен в одну девушку-азербайджанку, дочь своих соседей по дому, Фариду. Об этой первой своей любви Сергей Тимофеевич всегда вспоминал с тихой грустью. Фарида тоже полюбила его, но родители девушки, люди старых взглядов, ревностно соблюдавшие требования мусульманских обычаев, никогда бы не согласились выдать свою дочь за русского. Девушка понимала всю безнадежность этой любви и втайне мучилась, а Сергей все надежды возлагал на Фариду, на то, что она, достигнув совершеннолетия, сможет самостоятельно принять решение. Но его ждал жестокий удар. Едва Фариде исполнилось восемнадцать лет, как родители, успевшие открыть тайну дочери, поспешили выдать ее замуж по своему выбору. А через три месяца замужества Фарида умерла от скоротечной чахотки.
   Эта смерть потрясла Сергея. Было ему тогда всего двадцать два года, но жизнь стала представляться ему мрачной. Он женился только спустя десять лет и до сих пор бережно хранит в сердце образ девушки, которая была самым светлым воспоминанием его юности.
   Может быть, именно поэтому Сергей Тимофеевич очень любил слушать азербайджанских ашугов и сам нередко напевал своим мягким тенорком печальные народные песни. Вот и теперь, чтобы скоротать время вынужденного безделья, он хотел послушать игру и пение Таира.
   - Что, ребята, скучно без дела? - обратился он к Таиру и Джамилю на чистом азербайджанском языке с едва уловимым русским акцентом. - Давайте-ка продолжим концерт. Пусть Таир споет, а мы послушаем.
   Джамиль принял от него саз и протянул Таиру:
   - Вот правильные слова! А то стоит тебе на минуту остаться без дела, как ты начинаешь мечтать о своей деревне.
   Таир укоризненно покачал головой. Все же, взяв саз, он расшнуровал чехол и обратился к Васильеву:
   - Что вам спеть, уста?
   - Пой, что тебе больше по душе.
   И Васильев присел рядом, ожидая, пока Таир настроит саз.
   Прижав к груди инструмент, Таир снова унесся мыслью в родные края. Перед устремленными в даль глазами встали знакомые очертания гор и ущелий, девушки, спускающиеся к роднику за водой. Таир вздохнул и, ударив по струнам, запел:
   О любимая, с тобой в разлуке я!
   Разве у меня теперь терпенье есть?
   Ты мечта моя, родная мысль моя,
   У меня нет слов - одни мученья есть.
   Услышав песню, начали подходить и другие рабочие, но Таир, не замечая их, продолжал вдохновенно и страстно:
   Не колебли, ветер, у меня волос,
   Не хочу, чтоб ты ей в сердце скорбь занес.
   Может быть, моя судьба - избегнуть слез.
   У нее залог - мое стремленье - есть.
   Не сумев перенести страсти и разлад,
   В степь ушел Меджнун, к горе бежал Фархад.
   Я, обиженный Закир, страданьям рад.
   У меня сносить печаль уменье есть.
   - Спасибо! Хорошо! - раздалось со всех сторон, когда он кончил на высокой протяжной ноте.
   - Хорошо? - переспросил он повеселевшим голосом и взглянул на обступивших его рабочих. - А мастера все нет?..
   7
   Больше недели Кудрат Исмаил-заде не ночевал дома. В объединении "Азнефть" день и ночь шло обсуждение проектов новых буровых. Кудрат спорил с геологами, и заседания затягивались порой до трех-четырех часов утра.
   Темпы работ по закладке новых морских буровых не удовлетворяли Кудрата. Часто сразу же после заседания в "Азнефти" он садился в моторную лодку и ехал на строящиеся буровые, стараясь на месте устранять причины, тормозившие ход работ, давал указания и на следующий день проверял исполнение. Правда, контора бурения возглавляемого им треста стала работать значительно лучше, однако Кудрат считал это только началом перелома. Были еще нередки случаи, когда из-за незначительных неполадок бурение скважин приостанавливалось и суточное задание оставалось невыполненным. Вот почему Кудрата трудно было застать в кабинете, а секретарша только и могла ответить на телефонные вызовы: "Управляющего нет. Выехал в море".
   Рядом с ней сидел сейчас корреспондент газеты и дожидался управляющего. Прождав больше двух часов, он пожал руку секретарше и, сказав, что зайдет утром, направился к двери. Тут он лицом к лицу столкнулся с управляющим, только что вернувшимся с морских буровых.
   - Товарищ Исмаил-заде, я к вам, - начал, обрадовавшись, корреспондент. - Мне хотелось...
   - Пожалуйста, заходите, - по своему обыкновению вежливо пригласил Кудрат, открывая дверь кабинета и пропуская позднего гостя вперед. - Чем могу быть полезен?
   Показав свое удостоверение, журналист заявил, что его интересует морская разведка.
   Несмотря на усталость, Исмаил-заде стал подробно и обстоятельно отвечать на его вопросы. Заметив при этом, что корреспондент обладает довольно скудными познаниями в нефтяном деле, управляющий прежде всего коснулся самой истории нефтедобычи.
   - Вы, конечно, слышали, - заговорил он, стараясь не задеть самолюбия своего собеседника, - в древности Апшерон называли Страной огня. Когда-то наши далекие предки построили здесь несколько храмов и поклонялись горящему в них вечному божественному огню. Эти храмы строились в местах естественного выхода на поверхность нефтяного газа. Раз воспламенившись, такой газ действительно мог, не угасая, гореть десятилетиями и даже столетиями. В седьмом веке греки, придя сюда, разрушили храмы огнепоклонников. Но один из таких храмов позднейшей постройки сохранился в Сураханах до нашего времени. Есть все основания предполагать, что люди здесь не только поклонялись вечному огню, но и умели пользоваться им в своих бытовых нуждах. Ведь достаточно было поджечь какой-нибудь газовый фонтанчик, чтобы устроить себе вечный костер. По свидетельству одного из арабских историков, уже в восьмом веке бакинцы вместо дров пользовались землей, пропитанной нефтью. По-видимому, и мастера нефти появились здесь давно. Они рыли глубокие колодцы и черпали из них нефть. В 1735 году в Балаханах было пятьдесят два таких колодца. Добываемая нефть доставлялась караванами верблюдов в далекие страны.
   - А когда начали бурить нефть на Апшероне? - спросил корреспондент, прерывая Кудрата.
   - Первая скважина, пробуренная промышленным способом, была заложена в Баку в 1869 году. Дело это было начато на промысле Мирзоева. А первый мощный фонтан ударил через четыре года после этого в Балаханах. Позднее бурение скважин стало развиваться быстрыми темпами, и во многих местах были введены в эксплуатацию богатейшие месторождения нефти. Многое сейчас кажется нам странным и даже смешным. Первая скважина, из которой ударил фонтан, имела глубину всего в двадцать девять метров.
   Корреспондент торопливо записал этот любопытный факт в свой блокнот и опять весь обратился в слух.
   - Жаль однако, - продолжал Исмаил-заде и, не в силах сдержаться, устало зевнул, - да, очень жаль, что до сего времени еще никто не занялся как следует исследованиями в области истории нефти. С прежних промышленников что спрашивать? А иностранные капиталисты, нахлынувшие сюда в конце прошлого века, думали только о хищнической эксплуатации. Их не интересовало ни прошлое нашего народа, ни пионеры бакинской нефти. Работа, проделанная советскими учеными в этой области, хоть и значительна, но все еще недостаточна. Апшерон богат не только залежами нефти. О нем сложилось в народе множество замечательных преданий, легенд...
   - Может быть, вы расскажете мне что-нибудь из истории морских разведок?
   - История морских разведок не так уж велика, этой области нам не хватает еще опыта. Большая часть пробуренных до сего времени скважин, как известно, вероятно, и вам, не дала желаемых результатов. Но геологическая наука пришла к заключению, что в недрах Каспия мы имеем богатейшие залежи нефти. Несколько буровых, заложенных в течение последних лет, дали тому неоспоримые доказательства. Теперь для нас не секрет, что во многих местах Апшерона мы можем брать нефть из двадцати пяти горизонтов.
   Вкратце записав услышанное, корреспондент спросил:
   - И теперь скважины достигают, конечно, самого глубокого горизонта?
   - Нет, пока еще нет. Но мы близки к этому, и ряд достигнутых уже усовершенствований в технике бурения несомненно открывает перед нами возможность эксплуатации глубоко залегающих пластов...
   - Вы не скажете, где пробурена самая глубокая скважина - в море или на суше?
   - На суше.
   - А в море невозможно?
   - Пока нет.
   Исмаил-заде, сказав о трудностях морского бурения и о героических усилиях бакинских нефтяников, уверенно заключил:
   - Не может быть никакого сомнения в том, что в ближайшие же годы мы будем добывать нефть из-под морского дна так же свободно, как делаем это на суше. Воля советских людей в конечном счете и здесь победит.
   - Несомненно, победит! - воскликнул журналист, невольно воспринимая энтузиазм управляющего трестом, но тут же, словно спохватившись, вернулся к официальному тону своих вопросов:
   - А где можно познакомиться с бурением глубоких морских скважин?
   Исмаил-заде назвал самую удаленную от берега разведочную буровую и сообщил:
   - Глубина ее запроектирована на три тысячи метров. Уста Рамазан прошел пока одну треть. Примерно на глубине тысячи двухсот метров он встретит первый нефтяной пласт, но будет продолжать проходку.
   Корреспондент перестал делать заметки и положил в карман свой блокнот.
   - Могу я повидать мастера Рамазана? И нельзя ли побывать у него на буровой?
   - Пожалуйста.
   - А сейчас?
   - Нет, сейчас не советую. Поднялся ветер.
   - Но вы же только что прибыли с морской буровой?
   - Я - другое дело... Такова уж профессия. Работать в море и бояться бури - это все равно, что, будучи солдатом, бояться боя. - Управляющий встал с места, подошел к окну и посмотрел на берег. - Позвоните мне завтра. Если море будет спокойно, съездим вместе. Полчаса назад было чудесно. Но сейчас не стоит. Ветер, - на море может разыграться шторм...
   В этот момент дверь кабинета открылась и показался Рамазан, сердито мявший в руках фуражку.
   - Товарищ управляющий, если помешал, прошу прощения...
   Кудрат Исмаил-заде шагнул ему навстречу:
   - Пожалуйста, уста, пожалуйста! Только что о тебе была речь. Вот и товарищ из редакции хотел повидаться с тобой.
   Собеседник Кудрата любопытными глазами газетчика посмотрел на старого мастера.
   - Повидаться можно, - хмуро отозвался старик, здороваясь сначала с управляющим, а затем с корреспондентом. - Только вот работа стоит, и все из-за Бадирли... Куда это годится? Когда мы отстаем, каждый готов сесть на коня самокритики и скакать во всю прыть. Скакать-то скачут, да никто не хочет задевать тех, кто ставит палки в колеса. Ты, братец, - обратился он к газетчику, - пиши не обо мне, а о тех, кто мешает. Помоги нам!..
   Чтобы успокоить старика, Кудрат сразу перевел разговор на деловую почву:
   - Почему работа стоит? Чего у вас не хватает?
   Рамазан рассказал о нехватке бурильных труб и уже мягче добавил:
   - Ей-богу, не хотел беспокоить тебя из-за всякой мелочи. Честно говоря, не люблю жаловаться. Но сегодня уж меня довели...
   Кудрат пододвинул мастеру стул:
   - Садись, уста! В нашей работе нет мелочей, а мне большее беспокойство причиняет то, что я не всегда знаю, что тормозит работу. Сейчас я поговорю с Бадирли.
   Он поднял трубку телефона. Ответа не последовало. Тогда он нажал белую кнопку звонка и, когда в дверях показалась высокая худенькая секретарша, сказал:
   - Разыщите Бадирли, где бы он ни был. Пусть сейчас же подойдет к телефону.
   Протирая слипающиеся глаза, секретарша вышла из кабинета, а управляющий снова заговорил с мастером:
   - Больше всего нам вредит, уста, отсутствие крепкой производственной дисциплины. Если бы каждый по-настоящему отвечал за порученное дело, мы выполняли бы план не на сто, а на все двести процентов. Ведь это стыд и позор! - у нас буровые простаивают иногда по двое суток из-за того, что не доставили долота или другой какой инструмент.
   Мастер сел и положил фуражку на колено.
   - Так и я о том же! - горячо подхватил он. - Вот такие безобразия и позорят трест. Если не можешь справиться с работой, так по крайней мере имей совесть признаться в этом, - пусть на твое место поставят человека, который хочет и может работать. Мы уже устали ругать разгильдяев, да разве словами на них подействуешь? Что может быть хуже человека, привыкшего сносить любые упреки? Ведь недаром говорят: совесть на лице у человека. А тут, сколько ни ругай, все нипочем. Есть бездельники, за которых приходится краснеть.
   Корреспондент знал, что нефтяники не любят многословия. Слово "болтун" считалось у них наихудшим ругательством. Но на душе у мастера, должно быть, слишком уж накипело. Корреспондент опять вынул из кармана блокнот, чтобы записать слова старого мастера, но так и остался сидеть, подперев рукой подбородок и сосредоточенно слушая. А Рамазан, словно торопясь дать выход возмущению, клокотавшему в нем, продолжал без передышки:
   - Если бы я, работая, не думал обо всем, что двигает наша нефть, моей работе была бы грош цена. Надо работать не по часам, а по совести! А если у тебя нет совести, - отойди от нефти, ищи себе другую работу!
   - А разве на другой работе совесть не нужна? - заметил шутливо корреспондент.