Гусейн Мехти. Апшерон

   Волков был сильным человеком. Он не плакал при людях, даже когда получил известие о гибели сына. А теперь он даже не пытался сдерживать слезы, надеясь, что ночь скроет их и никто не упрекнет его в слабости.
   Лалэ опустилась на колени, взяла измазанную глиной руку парня и с замиранием сердца пощупала пульс. Нет, Мехмана уже не было больше в живых.
   Дрожащими пальцами Лалэ откинула назад прядь волос со лба юноши и затуманенными глазами посмотрела в его освещенное луной неподвижное восковое лицо. Подкатившийся к горлу ком душил ее.
   - Ох, товарищи, как же это вы?.. - глухим голосом сказала она, обращаясь к рабочим.
   Волков всем своим крупным корпусом подался вперед.
   - Да разве его остановишь? - стал он объяснять, стараясь взять себя в руки. - Вы же знаете, что это был за парень! Вчера испортилась силовая линия. Монтера не нашли. Так он мигом взобрался на самый верх вышки и все исправил.
   Слова Волкова больно отозвались в сердцах рабочих. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то всхлипнул.
   Сигналя, подкатила машина. Услышав знакомый гудок, Лалэ обернулась к человеку, который вышел из машины и быстрыми шагами приближался к толпе.
   Это был Кудрат. Он взглянул в печальные глаза и бледное, как полотно, лицо жены, затем перевел взгляд на распростертое на земле тело юноши и все понял. Только после долгого молчания он тихо произнес:
   - Значит, без жертв не обошлось... Как это случилось?
   Ни Лалэ, ни рабочие не ответили ему. Здесь хорошо знали Кудрата. Уж кому-кому, а ему-то известно, при каких обстоятельствах погибают люди на буровой.
   Кудрат всмотрелся в худощавое лицо погибшего, и ему показалось, что где-то он видел это лицо. Вдруг он вспомнил молодого героя нефти, портрет которого недавно был помещен на первых страницах бакинских газет.
   - Это не Мехман, о котором писали в газетах? спросил он.
   Рабочий, стоявший рядом, вздохнул:
   - Он самый... Был гордостью всего нашего треста, товарищ Исмаил-заде,. И вот такая беда...
   Он оборвал на полуслове. Слезы душили его.
   - Надо бы отвезти его... - сказал Кудрат стоявшим в скорбном молчании рабочим.
   Те, будто нехотя, нагнулись и, подняв труп, понесли к машине.
   - Почему он погиб, а я остался? - проговорил Волков, вытирая слезы. Кудрат Салманович, почему это так случается, а?
   Не отрывая глаз от рабочих, укладывавших Мехмана на машину, Кудрат ответил:
   - Потому, Семен Владимирович, что это - наша молодежь. Такая смерть верный признак нашей силы!
   Машина с телом Мехмана тронулась с места и вскоре скрылась из глаз.
   Теперь плакала и Лалэ. Плечи ее судорожно вздрагивали, и слезы смачивали маленький платочек, который она поминутно подносила к глазам.
   - Не плачь, - сурово сказал Кудрат. - Когда я разглядел синяки на его груди, я понял, что с таким же мужеством он пошел бы и под пули врага...
   6
   Пианино не звучало теперь в квартире Исмаил-заде, в комнатах не раздавался веселый смех Ширмаи. Вернувшись из школы, девочка не звонила родителям по телефону, чтобы поздороваться и рассказать о своих успехах.
   Кое-как приготовив уроки, она подходила к бабушке, клала голову ей на колени и даже не просила рассказать новую сказку, а просто засыпала. Бабушка осторожно раздевала ее, сонную, и относила в постель. Скорбь, воцарившаяся в квартире Исмаил-заде, была видна и соседям. Лалэ, уходя утром на работу, при встрече уже не обменивалась со своими знакомыми приветливыми словами, а лишь молча кивала головой и проходила дальше. Задержка в пуске четвертой буровой оказалась не столь уже длительной. Лалэ угнетало не это, а больше всего гибель Мехмана. По природе своей она была не очень робкой и впечатлительной женщиной. Тем не менее она не могла забыть об этой трагической смерти.
   А через несколько дней серьезная неудача постигла и Кудрата. В одной из морских буровых, на которую он также возлагал большие надежды, вместо ожидаемой нефти показалась вода. Вместе с главным инженером треста Кудрат выехал на буровую, провозился там до поздней ночи и только к четырем часам утра вернулся домой.
   Лалэ спала и во сне тяжело и беспокойно бормотала какие-то непонятные слова.
   Кудрат не стал будить жену. Собираясь лечь, он зажег лампу с темным абажуром, взял свежий номер журнала и положил его на столик у изголовья. Он все еще думал о тресте и о скважине, которая фонтанировала водой. До сих пор в его ушах звучали слова, которые ему пришлось услышать сегодня утром от начальника "Азнефти" по телефону: "До каких пор вы будете отставать?" В самом деле, со дня назначения в трест Кудрата Исмаил-заде прошло уже немало времени, но ощутительного перелома в выполнении плана ему еще не удалось добиться, и он ничего не мог возразить против справедливого упрека. Кудрат рассчитывал только на будущее, на то, что его усилия дадут в конце концов положительные результаты; а пока что надо было мужественно выслушивать упреки и отвечать только одно: "Дайте мне еще срок, и я добьюсь выполнения плана". Но, отвечая так, Кудрат взваливал на себя еще большую ответственность, и всякая неудача на производстве превращалась для него в настоящее бедствие.
   Думая о своем, Кудрат невольно взглянул на Лалэ. Полукруг света падал на висок и щеку жены. "Когда же это появилось у нее?" - удивился Кудрат, заметив серебристые нити в ее темнокаштановых волосах. Он осторожно поднял абажур. Нет, глаза не обманывали его. Не только на висках, но и среди упавших на лоб волос Лалэ проглядывала редкая седина. "Да, горе не красит"... - подумал он и тяжело вздохнул.
   Лалэ вдруг широко раскрыла глаза и, видя хмурое лицо мужа, спросила:
   - Что ты такой мрачный, Кудрат? Опять что-нибудь случилось?
   Кудрат улыбнулся. Однако хорошо изучившая за годы совместной жизни каждую черточку его лица Лалэ даже спросонья заметила, сколько горечи было в этой улыбке.
   - Нет, дорогая, - ответил Кудрат, - больше ничего не случилось...
   Лалэ не поверила.
   - Зачем скрывать от меня?
   Кудрат опустил глаза под ее пристальным взглядом и деланно-равнодушным тоном сказал:
   - Право же, ничего не случилось. Просто, я очень устал. Весь день на ногах...
   - Если устал, так спи... Брось журналы. Нельзя так изводить себя...
   Лалэ заметно волновалась. Видимо, она предполагала, что муж что-то скрывает от нее, и Кудрат, обняв ее за шею, решил открыть правду:
   - Ты не убивайся, Лалэ... Мы тоже на фронте... Без жертв не обойдешься.
   - Я больше не думаю об этом... - тихо, как бы себе в утешение, прошептала Лалэ, не глядя на мужа.
   Кудрат прижался лицом к ее щеке.
   - Вижу, вижу, - сказал он и, положив правую руку под голову Лалэ, левой начал гладить ее поседевший висок. - Вот и это оттого, что много думаешь...
   - Что это?
   - Только сейчас я заметил у тебя седину.
   - А зачем вздохнул?
   - Из-за этого... До сего времени не замечал.
   Печально вздохнула и Лалэ.
   - Наверно, старею, - с грустью заметила она.
   На лице Кудрата заиграла его обычная жизнерадостная улыбка.
   - Нет, дорогая. Ты для меня все та же. Будто только вчера вошла в мой дом невестой.
   Долгим и вопросительным взглядом Лалэ посмотрела на мужа.
   - Утешаешь?
   - Нет, клянусь тебе, нет. Говорю правду. Ну, сколько мы с тобой прожили на свете? Сорок лет - это же сущие пустяки!
   Лалэ промолчала. Она знала, насколько сильна жажда жизни у Кудрата, знала, что он даже в трудностях и беспокойстве находит удовлетворение.
   В наступившей тишине стенные часы в столовой пробили половину пятого.
   - В самом деле, я слишком много думаю об этом, - призналась Лалэ.
   - Ну, зачем же? Или предстоит суд?
   - Суд меня не беспокоит. Расследование закончилось. Пытались обвинять Волкова. Но в чем его вина? Кому не известно, что он любил Мехмана, как родного сына? И ведь не он послал парня на опасное дело, Мехман сам кинулся. Волков крикнул ему, приказал отойти, но, видимо, уж так воспитана наша молодежь. Пошел на верную смерть, чтобы спасти буровую. Так зачем же теперь тревожить его память?
   Лалэ на минуту умолкла.
   - Сегодня я была у матери Мехмана, - продолжала она. - Бедная, плачет, Мехман был ее единственным сыном... Сама работает на швейной фабрике... Ну, вот и я... Не могу выносить чужого горя, Кудрат.
   На глаза Лалэ навернулись слезы. Чувствовалось, что она делает невероятное усилие, чтобы овладеть собой.
   Кудрат провел рукой по ее седеющим волосам:
   - Не надо, дорогая, не надо... Я тоже много думал об этом, и знаешь, к чему пришел? Молодежь у нас боевая. Сумеем ее правильно использовать, любые планы будет легко выполнять. А так - горячности много, а... отвага часто превращается в ненужное безрассудство. В нашем деле без технических знаний никому нельзя работать. Да, нельзя... Пусть этот случай послужит для нас уроком..."
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   1
   Таир аккуратно посещал занятия по техническому минимуму. В последнее время преподаватели стали особенно строги и требовательны. Занятия начинались вовремя и велись регулярно. Каждый день с учеников от буквы до буквы спрашивали все, что было пройдено на предыдущем уроке. Ученики не догадывались, чем вызвана такая требовательность. Об этом знали только преподаватели.
   После случая с Мехманом и Кудрат, и Лалэ обратили особое внимание на вечерние занятия молодежи, особо выделив при этом вопрос о специальном изучении техники безопасности. Они проверили весь личный состав бригад и взяли на учет всех молодых рабочих, не окончивших школы фабрично-заводского обучения и ремесленные училища. Преподавателям было поручено давать объяснения всех случаев аварий на производстве.
   Кудрат по мере возможности лично посещал занятия. Придя на урок, он вынимал из кармана свою записную книжку, проверял тех учеников, которые не смогли ответить на его вопросы - в предыдущее посещение. Если ученик и на этот раз путался в ответах, он отмечал его фамилию в записной книжке и говорил при этом: "Даю тебе еще один день сроку. Не будешь знать, лучше не показывайся мне на глаза".
   Как-то на занятиях, во время перерыва, Таир подошел к любимому всеми учениками преподавателю Джума-заде. Это был смуглый и коренастый человек, среднего роста, лишь недавно демобилизованный из армии.
   - Товарищ преподаватель, - спросил Таир, - почему в последнее время пошли такие строгости? В чем дело?
   Как бывший артиллерист, Джума-заде частенько прибегал к фронтовой терминологии. Он ответил:
   - Если мы начнем обучать бойца правильному ведению огня только тогда, когда уже начнется артподготовка, - будет поздно. Артиллерист, не знающий в совершенстве математики, во время боя обязательно ошибется, не так ли? Джума-заде сам ответил себе кивком головы. - Готовиться надо заранее, мой дорогой... Так и нефть. Век тартания желонкой* прошел. Настал век турбинного бурения. А борьба с природой требует не меньше знаний, чем борьба с фашизмом.
   ______________ * Тартание желонкой - вычерпывание нефти из скважины при помощи длинного железного цилиндра с клапаном в дне.
   - Я не о том, товарищ преподаватель... Хочется знать, почему в последнее время так усиленно занялись нашим обучением?
   Когда Джума-заде рассказал о случае с Мехманом, в глазах Таира отразились страх и удивление.
   - Одной смелости мало, необходимо знать все повадки нефти, - заключил преподаватель. - А для этого первым делом надо учиться и учиться.
   После этой беседы Таир стал еще внимательнее на занятиях. Он брал в библиотеке технические книги, заносил в свою записную книжку все существенное из того, что прочитывал, и часто, обращаясь к преподавателям, спрашивал о том, в чем не мог сам разобраться.
   Условия соревнования между двумя трестами были прочитаны и обсуждены во всех бригадах. Темпы работы в разведочной буровой мастера Рамазана росли с каждым днем. Сильно подтянулись и другие бригады. В газетах появились первые заметки об успехах треста Исмаил-заде.
   Мастер Рамазан ни на минуту не упускал из виду своих ребят, особенно Таира и Джамиля. Несчастье с Мехманом насторожило и его. Изо дня в день он приучал своих учеников к самостоятельной работе. В этом ему постоянно помогал Васильев. Он был гораздо моложе Рамазана, но технику бурения знал хорошо. Рамазан накопил свои знания опытом - "добыл все своим горбом", как любил он говорить, Васильев же в свое время окончил технические курсы.
   Мастер и его помощник всегда заботливо относились к своим ученикам, и это имело свои причины. Они не забыли ни жестокости бывших хозяев нефтяных промыслов, ни бесчеловечного обращения старых буровых мастеров с молодыми рабочими. В те времена мастера, верные слуги своих хозяев, боясь, что молодежь может оттеснить их, ревностно оберегали секреты своего ремесла. Сам Рамазан пятнадцать лет тянул лямку под началом подобного наставника и только через два года после революции стал буровым мастером. Словно в отместку прежним мастерам, Рамазан ежегодно выращивал семь-восемь учеников. Он не только обучал их буровому делу, но и рассказывал о прошлом, причем всегда строго и наставительно говорил: "Знай, что дала тебе советская власть!"
   Рамазану все же казалось, что Таир может сбежать в деревню, хоть он и обещал не оставлять "поля боя".
   - Сергей Тимофеевич, - говорил он своему помощнику, - ни на минуту не спускай с него глаз. Молод, многого не понимает. В такие годы ребята еще плохо разбираются в том, что им на пользу, а что во вред.
   Васильев, привыкший верить опыту Рамазана и его уменью выделять способных учеников, тоже полюбил Таира, как родного. Но оба они не давали парню поблажки, строго требовали от него внимания и усердия, считая, что дисциплина и точность в работе - основа основ производства. И Таир постепенно начинал понимать, что строгость необходима.
   Разведочное бурение уже шло на глубине свыше двух тысяч метров. Обычно после шестидесяти - семидесяти метров проходки притупившееся долото надо было менять, - для этого приходилось поднимать из забоя все бурильные трубы. На этот раз Рамазан поручил подъем инструмента Джамилю и Таиру, а сам, сидя на сваленных в стороне бурильных трубах, беседовал с Васильевым.
   Разговор шел о молодых рабочих. Когда Рамазан высказал свое мнение о Таире, Васильев сразу с ним согласился:
   - И я так считаю, Рамазан Искандерович, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Таир ушел от нас. Способный парень схватывает все быстро и работать умеет.
   - Я думаю, - заключил Рамазан, - надо будет повысить Таира в разряде, тогда он и ответственность будет лучше чувствовать.
   - Правильно, - отозвался Васильев, - так и надо сделать.
   Рамазан окинул взглядом буровую. Бурильная труба, лоснясь, словно только что сбросившая кожу змея, потянулась кверху и, сразу накренившись, быстро опустилась на площадку. Наблюдая за скоростью и точностью ее движения, мастер довольно улыбнулся себе в усы и кивнул головой: "Хорошо, ребята, совсем хорошо!" Потом он опять обратился к Васильеву:
   - Ты был у них в общежитии, видел, как они живут? Никак не могу для этого выкроить время. А ведь они еще малые дети. Оторваны от материнской заботы.
   Васильев поднялся на ноги.
   - Последняя свеча... Надо менять долото.
   Рамазан тоже медленно поднялся с места. Вдвоем они подошли к скважине.
   На лбу у Таира сверкали крупные капли пота. Руки у него были перепачканы в глинистом растворе. Вся спецовка была забрызгана глиной.
   - Уста, - сказал он, обращаясь к мастеру, - а не можем ли мы увеличить скорость подъема труб из забоя?
   Очень уж медленно они выползают оттуда.
   - Нельзя, конечно, - рассмеялся Джамиль, услышав этот наивный вопрос.
   - Чего скалишь зубы? - обернулся к нему Таир. - Разве мы не соревнуемся? А что такое метод Алексея
   Стаханова? То, что делали до него за пять минут, он выполнял за минуту.
   При спорах, которые нередко возникали между учениками, Рамазан не любил подливать масла в огонь, поддерживая одного и выступая против другого. Так и теперь, - он попытался разрешить спор мирным путем.
   - Ничего невозможного тут нет, - сказал он.
   Таир бросил на друга торжествующий взгляд.
   - Но нельзя упускать из виду одно обстоятельство, - продолжал мастер. Если мы будем поднимать трубы с очень большой скоростью, то разрушим стенки забоя. Да и сама вышка может не выдержать.
   Джамиль в свою очередь вызывающе посмотрел на Таира:
   - А я о чем говорил?
   - Стало быть, каждый из вас прав, - заключил Рамазан, - но прав только наполовину. Вот тут-то и требуется парень с головой, чтобы найти такой способ ускорения подъема труб, при котором стенки забоя не разрушились бы. И, думая, что он примирил обе стороны, мастер повернулся к Васильеву: Сергей Тимофеевич, со вчерашнего дня ты не спал. Поезжай домой, отдохни.
   Васильев молча снял со столбика, подпиравшего тростниковый навес, свой брезентовый пиджак и парусиновую фуражку, откинул назад редкие белокурые волосы, надвинул на лоб фуражку и пошел к мосткам, где уже причаливал баркас.
   Рабочие сменили долото.
   - Теперь смотрите в оба, - обратился Рамазан к ученикам и, заметив вопросительный взгляд Таира, объяснил: - Скоро дойдем до нефтяного пласта... Все мы должны быть настороже. Чуть что, и все наши труды пойдут насмарку. Ну, начали!
   Общими усилиями Таир и Джамиль подняли лежавшую на полу трубу и прикрепили ее к лебедке подъемного крана. Труба потянулась кверху и не успела еще достичь нужной высоты, как Таир заметил Лятифу, выходившую с баркаса. Он засмотрелся на нее, забыв о том, что надо следить за лебедкой.
   - Ну, если и дальше так пойдет, ничего путного не получится, вполголоса проговорил Рамазан и отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
   Таир сразу понял, что замечание относится к нему. Он отвел глаза от Лятифы, сейчас же подхватил ключом нижний конец поднятой трубы и соединил его с другой трубой, верхний конец которой торчал из забоя. Сделав один поворот, он передал ключ Джамилю.
   - Быстро же, однако, ты забыл наставления мастера, - сказал Джамиль, подвинтив в свою очередь трубу и подавая ключ обратно Таиру.
   - Ладно, ладно, мир не обрушился из-за этого... - ответил Таир, украдкой поглядывая на подошедшую к мастеру Лятифу. Он подвернул трубу доотказа и, словно командуя, взмахнул рукой:
   - Пускай!
   С монотонным скрежетом труба пошла в скважину.
   Ранним утром, перед самым концом работы смены, в которой работал Таир, на буровую прибыла моторная лодка "Весна" с группой рабочих в шесть человек. Сойдя с лодки, бригадир группы поздоровался с Рамазаном и объяснил ему цель приезда:
   - Мы прибыли по распоряжению управляющего трестом Лалэ Исмаил-заде, чтобы помочь вам.
   - То есть как это, помочь? - удивился мастер, смерив бригадира с ног до головы суровым взглядом.
   Это был рослый детина с выпирающими из-под рубашки упругими мускулами. Он стоял перед мастером, широко расставив ноги, с видом борца, приглашающего противника померяться силами.
   - Говорят, здорово отстаете. Вот мы и решили взять вас на буксир, чтобы вытянуть из прорыва.
   Рамазан подумал было, что тот шутит, но, взглянув на рабочих и не заметив и тени улыбки на их лицах, так же серьезно, в тон бригадиру, ответил:
   - Я очень благодарен Лалэ-ханум, но в помощи пока не нуждаюсь. Еще не было случая, чтобы я выполнял план ниже ста двадцати процентов. Если так пойдет и дальше, надеюсь в следующем месяце еще немного поднять процент перевыполнения. Так что возвращайтесь-ка лучше к себе. Вы и там, наверно, нужны не меньше.
   Бригадир понял, что мастер рассержен и сдерживается только потому, что не хочет обидеть приезжих.
   - Ладно, - согласился он, - но что же мы скажем управляющему?
   - Скажите, что мы хозяева своего слова. Верно, в соревновании наш трест пока отстает, но... цыплят по осени считают.
   - Ваш управляющий, Кудрат Исмаил-заде, согласился с нашим предложением.
   - Согласился он или нет, а в помощи я не нуждаюсь! - повысил голос Рамазан. - Я сам позвоню Лалэ-ханум. А вам я хотел бы сказать одно слово и лучше уж скажу, чтобы не таить этого в душе...
   - Пожалуйста, скажите.
   - Как бы ни был тощ верблюд, все же его шкура непосильная ноша для погонщика.
   Бригадир не совсем понял, что хотел сказать старый мастер этой пословицей, но спорить не стал и дал знак своим товарищам садиться в лодку.
   Когда незваные гости отчалили, Рамазан, пряча усмешку под густыми усами, обернулся к своим рабочим, которые от начала до конца слышали его разговор с бригадиром:
   - Слышали, ребята? Если у вас есть честь, то не уроните и мою. Даете слово?
   - Даем! - дружно прозвучали голоса молодых рабочих.
   - Даю! - раздался отдельно голос Таира.
   2
   Была звездная осенняя ночь. Круглый диск луны висел над морем. Лалэ и главный инженер ее треста Минаев, сойдя с машины, поднимались к новой буровой, заложенной на вершине скалистого холма, в полукилометре от берега. Они были связаны не только служебными отношениями. По окончании Нефтяного института Дмитрий Семенович Минаев был назначен инженером на один из промыслов. Лалэ Исмаил-заде тогда заведовала соседним промыслом. Иногда они встречались в тресте, но их знакомство носило в первое время чисто официальный характер. Простой случай, однако, сблизил Дмитрия Семеновича с супругами Исмаил-заде: в новом доме, построенном для специалистов нефтяной промышленности, они стали соседями.
   В то время Дмитрий Семенович был еще холост. Между ним и его теперешней женой Верой Алексеевной еще только завязывался роман. Девушка изредка заходила к Минаеву, и Лалэ знала ее.
   Однажды, увидев влюбленных на балконе - балкон был общий, Лалэ вышла к ним.
   - Вчера, - обратилась она к Дмитрию Семеновичу, - в нашем оперном театре выступал с лекцией Анатолий Васильевич Луначарский. Особенно были интересны его ответы на вопросы слушателей. Одна его реплика целиком относилась к вам, сосед.
   Дмитрий Семенович стоял рядом с Верой, опираясь локтями о перила. Он выпрямился, откинул обеими руками золотистые волосы и спросил:
   - Что же сказал Анатолий Васильевич?
   - Обращаясь к молодежи, он полушутя-полусерьезно посоветовал: "Торопитесь вступить в брак". Все рассмеялись. Хотелось бы мне знать, когда вы последуете его совету?
   - Я готов хоть сегодня, соседка, - ответил Дмитрий Семенович, глядя на Веру, у которой сразу порозовели щеки. - Но это зависит не только от меня. Вероятно, Анатолий Васильевич, советуя торопиться с женитьбой, имел в виду юношей и девушек, только что достигших совершеннолетия. Ну, а мы уже люди солидного возраста. Мне стукнуло двадцать пять, а Верочке перевалило за двадцать два.
   - Я понимаю Анатолия Васильевича, - серьезно сказала Лалэ. - Семейная жизнь имеет свои преимущества.
   - Какие, например? - спросила Верочка, едва сдерживая улыбку и глядя Лалэ прямо в глаза. - А вы помните слова молодого Болконского, сказанные им Пьеру Безухову: "Никогда, никогда не женись, мой друг..."
   Лалэ принялась уже серьезно доказывать преимущества семейной жизни, но агитация ее не имела успеха. Дмитрий Семенович и Вера поженились только через два года, когда Лалэ была уже управляющим трестом.
   На свадьбе роль тамады выпала на долю Кудрата. Он же первый и поздравлял новобрачных. Обращаясь к Дмитрию Семеновичу, он сказал:
   - Дорогой друг! Твоей свободной холостяцкой жизни пришел конец. Теперь каждый твой шаг будет контролироваться...
   Громкий хохот прервал его речь.
   - Вы думаете, - продолжал он, когда гости немного успокоились, - вы думаете, что я говорю это в шутку? Ошибаетесь. К сожалению, шутить не приходится.
   Новый взрыв хохота заставил Кудрата на минуту умолкнуть.
   Смех и громкие возгласы не давали ему говорить. Сам он, однако, не смеялся и терпеливо ждал, когда ему дадут, наконец, сказать главное.
   - Семейная жизнь - это серьезный экзамен. Люди, которым удается успешно выдержать его, редко когда спотыкаются и в общественной жизни. Но для этого требуется одно условие: вы должны быть не только мужем и женой, но и истинными друзьями, готовыми поддержать друг друга в трудную минуту жизни. Я достаточно знаю и Дмитрия Семеновича и Веру Алексеевну. Решившись вступить в нашу семью нефтяников, Вера Алексеевна, разумеется, не ошиблась. Я верю, что нерушимые законы этой великой семьи придутся ей по вкусу и она внесет в нее свою долю радости. Выпьем же за наших новобрачных и пожелаем им счастья!
   Кудрат поднял бокал, наполненный красным вином, и выпил его до дна.
   - А если между вами возникнет конфликт, - добавил он, глядя на Минаева, - то знайте, что для разрешения его у вас имеется один единственный путь: идти на уступки. И вы уступайте всегда первым, мой друг. Правда, по советским законам - супруги наделены одинаковыми правами. Но не забудьте, что в семье эти законы постоянно нарушаются. Тут уж ничего не поделаешь. Женщина всегда берет верх. В семье диктует она.
   - Мы постараемся вести себя так, чтобы советский закон не нарушался, ответил Минаев.
   - Не выйдет, дружище!
   Закончился свадебный пир, и попрежнему потекли трудовые будни. Минаев работал главным инженером в тресте Лалэ Исмаил-заде. Работа отнимала у него много времени и сил, но он, казалось, не чувствовал усталости. Вера Алексеевна днем занималась у себя в средней школе, где она преподавала литературу, но у нее хватало времени и на то, чтобы поддерживать семейный уют. И Дмитрий Семенович благодаря ее заботам мог много работать, а возвращаясь домой - не думать уже ни о чем, кроме отдыха. Между Лалэ Исмаил-заде и главным инженером треста установилось полное взаимопонимание. В работе они придерживались одних и тех же принципов: не скрывать правды, как бы тяжела она ни была; не обижаться на самокритику и критиковать беспристрастно, без всяких скидок на дружбу.