Херберт Фрэнк. Бог – император Дюны

   – О, как же ты умен! – проговорил Молки.
   – Владыка, если бы Ты только мог подождать в другом конце палаты, – проговорил Монео, – может быть, когда Ты вернешься, Молки уже не будет представлять проблему.
   – Он и впрямь это сделает, – просипел Молки. – Великие боги! Он и впрямь это сделает.
   Лито отполз подальше в затемненную часть палаты, держа взгляд на еле заметной изогнутой линии очертаний портала, который распахнется в ночь, отдай он только мысленную команду. Как же высоко будет отсюда падать – просто задвинь посадочную площадку. Он засомневался, что даже его тело выживет после такого падения. Но не было воды в песке под башней, и он ощутил, моргая, как стала гаснуть Золотая Тропа – лишь потому, что он позволил себе одну мысль о подобном конце.
   – Владыка! – окликнул Молки у него за спиной.
   Лито услышал, как его тележка скрипит по песку, нанесенному ветром на пол верхней палаты.
   Еще раз Молки окликнул:
   – Лито, ты самый лучший! Нет такого зла в нашем мироздании, которое способно превзойти…
   Тяжелый хлюпающий удар – и голос Молки прервался. «Удар в горло», – подумал Лито. – «Да, Монео им отменно владеет.» Затем он услышал, как отъезжает в сторону прозрачный экран балкона, скрипнули по перилам носилки… тишина.
   «Монео придется схоронить тело в песке», – подумал Лито. «Все еще нет червя, чтобы прийти и пожрать все улики». Затем Лито повернулся и оглядел палату. Монео стоял у перил балкона глядя вниз… вниз… вниз…
   «Я не могу молиться ни за тебя, Молки, ни за тебя, Монео», подумал Лито. – «Я могу быть лишь религиозным самосознанием Империи, потому что я воистину одинок… Так что я не способен молиться».

47

   Нельзя понять истории, если не поймешь ее течений, ее потоков, того, как движутся внутри этих сил ее вожди. Вождь старается увековечить условия, требующие его главенства.
   Отсюда, вождю требуется ПОСТОРОННИЙ. Я призываю вас со тщанием изучить путь моей власти. Я – и вождь, и ПОСТОРОННИЙ. Не допускайте ошибки, воображая, будто я всего лишь создал Церковь, бывшую при том Государством. Такова была моя функция вождя, и у меня было много исторических образцов для подражания. Для того, чтобы постичь меня-постороннего, посмотрите на искусство моего времени.
   Оно – варварское. Любимый вид поэзии? Эпос. Народный драматический идеал? Героизм. Танцы? Страстно разнузданные.
   С точки зрения Монео, он прав, считая это опасным. Это стимулирует воображение. Это заставляет людей ощущать нехватку того, что я у них отнял. Что я у них отнял? Право участвовать в истории.

Украденные дневники

   Айдахо, валявшийся на кровати с закрытыми глазами, услышал как что-то тяжело шлепнулось на другую кровать. Он присел в свете позднего утра, под острым углом косо сочившимся в комнату сквозь единственное окно, отражаясь на белой плитке пола и на светло-желтых стенах. Он увидел, что вошедшая Сиона растянулась на ложе, и уже читает одну из тех книг, что привезла с собой в зеленой матерчатой сумке.
   «Что это за книги?» – удивился он.
   Он свесил ноги на пол и окинул комнату взглядом. Как может это просторное помещение с высоким потолком хоть сколько-то считаться соответствующим стилю Свободных? Между двумя кроватями был широкий письменный стол из какого-то темно-коричневого пластика местного производства. В комнате были две двери. Одна вела прямо наружу, в сад. Другая – в роскошную ванную, бело-голубой кафель поблескивал отражениями дневного неба. Среди прочих удобств, там имелись ванны для купания и для принятия душа, каждая где-то в два квадратных метра. Дверь в это сибаритское помещение осталась открытой и Айдахо услышал как в ванне стекает вода. Одна из причуд Сионы – она обожает купаться, в избытке расходуя воду.
   В древние дни Дюны наиб Стилгар поглядел бы на эту ванную с язвительной усмешкой. «Позор! – сказал бы он. – Упадок! Слабость!» И множеством язвительных слов осыпал бы эту деревню, осмеливающуюся приравнивать себя к истинному сьетчу Свободных.
   Сиона перевернула страницу, зашуршала бумага. Она лежала, положив под голову две подушки, белая тонкая ткань ее облачения слегка обтягивала ее влажное после купания тело.
   Айдахо покачал головой. Что же на этих страницах так ее увлекает? Она их читает и перечитывает со времени их прибытия в Туоно. Книги – тонкие, но их много, на черных обложках только номера. Айдахо увидел, что Сиона читает сейчас номер девять.
   Свесив ноги на пол, он встал и подошел к окну. Вдалеке виднелся сажавший цветы старик. Сад с трех сторон был защищен зданиями. Цветы расцветали крупными соцветиями – красными снаружи, но обнажавшими белую сердцевину, когда распускались полностью. Непокрытые седые волосы старика сами были похожи на цветок, покачивающийся среди белых кружев цветов и драгоценных камней бутонов. До Айдахо донеслись запахи прелой листвы и свеженакиданного навоза, смешанные с запахами пышного и ароматного цветения.
   «Свободные выводят цветы на открытом пространстве!»
   Сама Сиона не заводила разговора о том, что ее так странно привлекает в этих книгах. «Искушает мое любопытство», подумал Айдахо. – «Хочет, чтобы я сам спросил».
   Он старался не думать о Хви. При мыслях о ней, его угрожающе захлестывала ярость. Он припомнил словечко Свободных для обозначения такого напряжения чувств – КАНАВА, железное кольцо ревности.
   «Где Хви? Что она делает в это мгновение?»
   Открылась дверь, из сада без стука вошел Тийшар, помощник Гаруна. У Тийшара было мертвенного цвета лицо, все покрытое темными морщинками. Белки его глаз повергнуты желтизной. На нем был коричневый балахон. Волосы похожи на старую траву, оставшуюся догнивать на поле. Уродливость его казалась чрезмерной схожестью с темным духом основных стихий. Тийшар закрыл дверь и остановился, глядя на них.
   Позади Айдахо прозвучал голос Сионы.
   – Ну, в чем дело?
   Айдахо заметил, что Тийшар, похоже, странно возбужден – даже подрагивает от возбуждения.
   – Бог Император… – Тийшар поперхнулся, прокашлялся и начал снова, – Бог Император прибудет в Туоно!
   Сиона резко присела в своей кровати. Ее белое одеяние складками набежало на колени. Айдахо оглянулся на нее, затем опять поглядел на Тийшара.
   – Его свадьба состоится здесь, в Туоно! – проговорил Тийшар.
   – Она будет проведена по древнему обычаю Свободных! Бог Император и его невеста станут гостями Туоно!
   Айдахо, охваченный КАНАВОЙ, уставил на него взгляд, стиснув кулаки. Тийшар коротко дернул головой, повернулся и вышел, со всей силы захлопнув за собой дверь.
   – Позволь мне кое-что тебе прочесть, Данкан. – сказала Сиона.
   Айдахо понадобилась какая-то секунда, прежде, чем до него дошли ее слова. Кулаки его все еще были стиснуты, руки прижаты к бокам. Он повернулся и поглядел на Сиону, сидевшую на краю своей кровати, с книгой на коленях. Она приняла его взгляд за согласие.
   – «Некоторые верят, – стала читать она, – что должны сперва добиться компромисса целостности с некоторым количеством черной работы, чтобы суметь войти в работу. Они полагают, что компромисс начинается, когда ты выходишь из пределов sanctus ради воплощения своих идеалов. Монео полагает, что я выбрал для себя пребывание внутри sanctus, и выполнять черную работу посылаю других»
   Она поглядела на Айдахо.
   – Собственные слова Бога Императора.
   Айдахо медленно разжал кулаки. Он понял – это то отвлечение, которое ему нужно, и его заинтересовало, что Сиона нарушила свое молчание.
   – Что это за книга? – спросил он.
   Она вкратце рассказала ему, как она и ее соратники украли карты Твердыни и копии дневников Лито.
   – Разумеется, ты об этом и так уже знал, – сказала она. – Мой отец дал мне ясно понять, что план нашего налета был выдан шпионами.
   Он увидел, что на глаза у нее наворачиваются слезы.
   – Девять ваших загрызены волками?
   Она кивнула.
   – Паршивый же ты командир! – заметил он.
   Она ощетинилась, но не успела заговорить, потому что он спросил:
   – Кто перевел для тебя эти дневники?
   – Этот экземпляр – с Икса. Икшианцы сообщают, что ключ к шифру нашел Космический Союз.
   – Нам и так известно, что наш Бог Император считает целесообразным, – сказал Айдахо. – Это все, что у него есть сказать?
   – Сам прочти, – она порылась в мешке рядом с собой вытащила первый том переведенных дневников и швырнула через комнату ему. Когда Айдахо снова сел, она его спросила:
   – Что ты имеешь ввиду, говоря, что я паршивый командир?
   – Вот так взять – и потерять девять друзей.
   – Дурак ты! – она покачала головой. – Ты в жизни, как пить дать, не видел этих волков.
   Он поднял книгу, ощутил ее тяжесть и сообразил, что она отпечатана на хрустальной бумаге.
   – Вам бы следовало вооружиться против волков, – сказал он, открывая книгу.
   – Каким оружием? Любое доступное нам оружие оказалось бы бесполезным.
   – Лазерные пистолеты? – спросил он, переворачивая страницу.
   – Только прикоснись на Арракисе к лазерному пистолету – и Червь сразу об этом узнает!
   Он перевернул еще одну страницу.
   – В конце концов, твои друзья достали лазерные пистолеты. – И погляди, к чему это их привело!
   Айдахо прочел строчку, заметил:
   – Яды вам были доступны.
   Она судорожно дернулась.
   Айдахо поглядел на нее.
   – Ведь вы, в конце концов, все-таки отравили волков, верно?
   – Да, – голос ее был почти шепотом.
   – Тогда почему бы вам было не сделать этого заранее? – спросил он.
   – Мы… не знали… что… у нас… получится…
   – Но вы даже не попробовали, – заметил Айдахо, опять опуская взгляд к открытой книге. – Паршивый командир.
   – Он так хитроумен! – сказала Сиона.
   Айдахо прочел несколько строк, лишь затем вновь поднял свой взгляд на Сиону.
   – Ты все это прочла?
   – До последнего слова! Кое-что по нескольку раз.
   Айдахо взглянул на открытую страницу, зачитал вслух:
   – «Я сотворил то, что намеревался – могущественное духовное напряжение по всей моей Империи. Немногие чувствуют ее силу. Посредством каких энергий достиг я этого состояния? Я не настолько силен. Единственная сила, которой я обладаю – это контроль за личным процветанием. Вот, если суммировать, чем я занимаюсь. Так почему же люди стремятся попасть в мое окружение, из-за каких причин бьются в тщетных попытках добраться до меня лично? Что движет их на верную смерть? Хотят ли они стать святыми? Полагают ли они, что таким образом узрят Бога?»
   – Он – законченный циник, – проговорила Сиона, в ее голосе ясно слышались слезы.
   – Как он тебя испытывал? – спросил Айдахо.
   – Он показал мне… он показал мне Золотую Тропу.
   – Это удобнее…
   – Она вполне реальна, Данкан, – она поглядела на него, в ее глазах все еще блистали сдержанные слезы. – Но даже будь она для него причиной стать не только Императором, но и Богом, это все равно не причина становиться тем, что он есть сейчас!
   Айдахо глубоко вздохнул, затем проговорил:
   – И до этого дошел Атридес!
   – Червь должен сгинуть! – сказала Сиона.
   – Интересно, когда он сюда прибывает? – осведомился Айдахо. – Этот крысиный дружок Гаруна не сказал.
   – Мы должны спросить, – сказал Айдахо.
   – У нас нет оружия, – заметила Сиона.
   – У Найлы есть лазерный пистолет, – проговорил Айдахо, – а у нас есть ножи… и веревка. Я видел веревку в одном из складов Гаруна.
   – Против Червя? – осведомилась она. – Даже если б нам удалось заполучить лазерный пистолет Найлы, то, как ты знаешь, он неуязвим для лазеров.
   – А его тележка, она может быть разрушена? – спросил Айдахо.
   – Я не доверяю Найле, – сказала Сиона.
   – Разве она тебе не повинуется?
   – Да, но…
   – Мы будем продвигаться шаг за шагом, – проговорил Айдахо. Спроси Найлу, использует ли она свой лазерный пистолет против тележки Червя.
   – А если она откажется?
   – Убей ее.
   Сиона встала, отшвырнув книгу в сторону.
   – Каким способом Червь прибудет в Туоно? – спросил Айдахо. Для обыкновенного топтера он слишком велик и тяжел.
   – Гарун нам расскажет, – сказала она. – Но, по-моему, он прибудет так, как обычно путешествует, – она поглядела на потолок, не будь которого, она бы увидела Стену, опоясывавшую весь периметр Сарьера. – По-моему, он прибудет в пешем шествии вместе со всей своей свитой. Он будет двигаться по Королевской Дороге, а сюда слетит на суспензорах, – она взглянула на Айдахо. – А что насчет Гаруна?
   – Странный человек, – ответил Айдахо. – Он отчаянно хочет стать настоящим Свободным. Он знает, что нисколько не похож на тех, что были в мои дни.
   – Каким они были в твои дни, Данкан?
   – У них была очень характеризующая присказка, – сказал Айдахо. – Никогда не води компании с тем, вместе с кем ты не хотел бы умереть.
   – Ты сообщил эту присказку Гаруну? – спросила она.
   – Да.
   – И что он тебе ответил?
   – Он сказал, что я единственный такой человек, которого он когда-либо встречал.
   – Возможно, Гарун мудрее нас всех, – заметила она.

48

   По-вашему, власть может быть самым неустойчивым из всех человеческих завоеваний? Тогда, как же насчет явных исключений в этой присущей ей неустойчивости? Некоторые семьи ее сохраняют и сохраняют. Поразмыслите над взаимосвязями между верой и властью. Взаимоисключающи ли они, если одна дополняет другую? Бене Джессерит же тысячи лет находится в разумной безопасности за надежными стенами веры. Но куда же сгинула их власть?

Украденные дневники

   Монео обидчиво проговорил:
   – Владыка, я бы хотел, чтобы Ты предоставил мне побольше времени.
   Он стоял перед Твердыней, среди коротких теней полдня. Лито покоился прямо перед ним на императорской тележке, колпак ее опущен. Лито путешествовал вместе с Хви Нори, занявшей установленное для нее сиденье в пределах защитного колпака, рядом с лицом Лито. Казалось, всевозрастающая суматоха вокруг них вызывает в Хви только любопытство.
   «До чего же она безмятежна», – подумал Монео. Он подавил невольное содрогание, припомнив то, что узнал про нее от Молки. Бог Император прав. Хви именно такая, какой и представляется – совершенно неиспорченное и чувствительное человеческое создание. «Действительно ли она стала бы спариваться со мной?» – подивился Монео.
   Новые заботы отвлекли от нее его внимание. Пока Лито возил Хви вокруг Твердыни, переключив тележку на суспензоры, большая группа придворных и Рыбословш собралась перед Твердыней. Все придворные разряжены в пух и прах
   – среди праздничных расцветок преобладают сверкающее красное и золото. Рыбословши надели свои лучшие темно-синие мундиры, только ястребы и разводы были разных цветов. В конце процессии был багажный вагон на суспензорах, его будут тянуть Рыбословши. Воздух был полон пыли, будоражащих звуков, запахов. Большинство придворных приуныли, когда им сообщили цель их пути. Некоторые немедленно обзавелись собственными палатками и шатрами, отослав их вперед, вместе с другими крупными вещами, которые уже ждали среди дюн вблизи Туоно, невидимые из деревни. Рыбословши в свите были не особенно празднично настроены. Они громко жаловались, когда им объявили, что лазерные пистолеты брать с собой нельзя.
   – Еще всего лишь самую чуточку времени, – повторял Монео. – Я до сих пор не знаю, как мы…
   – При разрешении многих проблем время очень важно, – сказал Лито. – Однако, ты слишком уж на него полагаешься. Я не приму больше никаких задержек.
   – Нам понадобится три дня только для того, чтобы добраться туда.
   Лито подумал об этом времени – быстрая ходьба, переход на рысцу, опять быстрая ходьба – и так все время шествия… сто восемьдесят километров. Да, три дня.
   – Я уверен, ты все хорошо подготовил для привалов, – сказал Лито. – Ведь там в избытке будет горячей воды снять усталость?
   – У нас будет достаточно удобств, – ответил Монео. – Но мне не нравится, что мы покидаем Твердыню в такое время! И ты знаешь почему!
   – У нас есть средство связи, верные помощники. Космический Союз мы надежно приструнили. Успокойся, Монео.
   – Мы могли бы провести церемонию в Твердыне!
   Вместо ответа Лито поднял колпак тележки, отгородив себя и Хви от остального мира.
   – Есть опасность, Владыка? – спросила она.
   – Опасность есть всегда.
   Монео вздохнул, повернулся и рысцой устремился туда, где Королевская Дорога начинала свой долгий подъем на восток перед тем, как повернуть на юг вокруг Сарьера. Лито включил суспензоры тележки и поплыл в воздухе вслед мажордома, услышав, как позади шаг в шаг тронулась с места пестрая свита.
   – Все идут с нами? – спросил Лито.
   Хви оглянулась назад.
   – Да, – она повернулась и посмотрела ему в лицо. – Почему Монео так озабочен?
   – Монео только что открыл для себя, что единожды миновавшее мгновение навсегда остается вне пределов его досягаемости.
   – Он в очень дурном настроении и рассеян с тех пор, как ты вернулся из Малой Твердыни. Он совершенно не похож на себя.
   – Он Атридес, любовь моя, а ты была создана для того, чтобы доставлять радость Атридесам.
   – Это не то. Я бы знала, если бы это было так.
   – Да… что ж, по-моему, Монео открыл для себя еще и реальность смерти.
   – Как это бывает, когда Ты и Монео в Малой Твердыне? спросила она.
   – Это самое одинокое место в моей Империи.
   – По-моему, Ты избегаешь моих вопросов, – сказала она.
   – Нет, любовь моя. Я разделяю твою озабоченность за Монео, но никакие мои объяснения ему сейчас не помогут. Монео попался в ловушку, выяснив для себя, что трудно жить в настоящем, бесцельно – в будущем, невозможно – в прошлом.
   – По-моему, как раз Ты и поймал его в ловушку.
   – Но он должен освободиться.
   – Почему Ты не можешь его освободить?
   – Потому, что он полагает, будто в моей жизни память – это его ключ к свободе. Он считает, будто я строю наше будущее от нашего прошлого.
   – Разве не всегда это так, Лито?
   – Нет, дорогая Хви.
   – Тогда как же?
   – Большинство верит, что ради построения сносного будущего надо вернуться к идеализированному прошлому, к прошлому, которого на самом деле никогда не существовало.
   – О, Ты, со всеми своими жизнями-памятями, знаешь, что все совсем иначе.
   Лито обратил к ней тонущее в серой рясе лицо, пристально посмотрел на нее испытующим взглядом… припоминая. Из множества множеств внутри себя он способен создать собирательный образ, генетический намек на Хви, но до чего же этот намек далек и неточен по сравнению с живой плотью. Да, вот оно что. Прошлое становится множеством глаз, смотрящих на нынешнее, но Хви
   – это само биение задыхающихся рыб жизни. Ее рот, изогнутый, как у древней гречанки, сотворен произносить дельфийские пророчества, но не по ней – пророческие напевы. Она вся целиком отдана жизни, распахнута как бутон, постепенно разворачивающий благоуханное цветение каждого лепестка.
   – Почему Ты на меня так смотришь? – спросила она.
   – Я упиваюсь твоей любовью.
   – Любовь, да, – она улыбнулась. – Ты знаешь, раз уж нам нельзя слить в любви нашу плоть, нам надо слить в любви наши души, сольешься ли Ты со мной в такой любви, Лито?
   Он был изумлен.
   – Ты спрашиваешь о моей душе?
   – Тебя ведь наверняка спрашивали и другие.
   – Моя душа переваривает свой жизненный опыт, и ничего более, – коротко ответил он.
   – Разве я у Тебя спросила слишком о многом? – спросила она.
   – Я думаю, ты просто не можешь спросить меня слишком о многом.
   – Тогда, уповая на нашу любовь, я выскажу несогласие с Тобой. Мой дядя Молки рассказывал о Твоей душе.
   Лито вдруг понял, что не способен ответить Хви. Она восприняла его молчание как приглашение продолжать.
   – Он говорил, что Ты – величайший художник в анализе своей души, прежде всего.
   – Но твой дядя Молки отрицал, что у него самого есть душа!
   Она услышала резкость в его голосе, но это ее не отпугнуло.
   – И все же, по-моему, он был прав. Ты – гений души, великолепный гений.
   – При чем тут великолепие? Нужно лишь уметь тяжело и упорно тащиться сквозь долгий срок, – ответил он.
   Они уже были далеко на длинном подъеме к вершине гряды, окружавшей Сарьер. Лито выпустил колеса тележки и отключил суспензоры.
   Хви заговорила совсем тихо, голосом еле различимым на фоне скрипа колес тележки и топота бегущих ног вокруг них.
   – Могу я, во всяком случае, называть Тебя – любимым?
   Он проговорил сквозь комок в горле – который был скорее памятью, чем физическим явлением, поскольку его горло не было уже полностью человеческим.
   – Да.
   – Я икшианка по рождению, любимый, – сказала она. – Почему я не разделяю их механистический взгляд на наше мироздание? Ты ведь знаешь, как я смотрю на мир, мой возлюбленный Лито?
   Он был способен ответить ей лишь взглядом.
   – Я ощущаю сверхъестественное за каждым поворотом, – сказала она.
   Голос Лито заскрипел даже на его собственный слух, звуча рассерженно.
   – Каждый человек творит свое собственное сверхъестественное. – Ты сердишься на меня, любимый.
   И опять это ужасное скрежетание голоса:
   – Для меня невозможно гневаться на тебя.
   – Но между тобой и Молки что-то однажды произошло, – сказала она. – Он никогда мне не рассказывал, что именно, но говорил, что часто удивляется, почему ты его пощадил.
   – За то, чему он меня научил.
   – Что между вами произошло, любимый?
   – Я бы предпочел не говорить о Молки.
   – Пожалуйста, любимый. Я чувствую, что для меня это важно.
   – Я высказал Молки предположение, что, возможно, есть такие вещи, которые людям не следовало бы изобретать.
   – И это все?
   – Нет, – неохотно ответил он. – мои слова его рассердили. Он сказал: «Ты воображаешь, в мире без птиц люди не изобрели бы летные аппараты. Какой же ты дурак! Люди способны изобрести, что угодно!»
   – Он назвал тебя дураком? – в голосе Хви прозвучало глубокое потрясение.
   – Он был прав. И, хотя он отрицал это, он говорил правду. Он научил меня тому, что есть основания для бегства от изобретений.
   – Значит, Ты страшишься икшианцев?
   – Конечно, страшусь! Одно из их изобретений может стать катастрофой.
   – И что бы Ты тогда смог предпринять?
   – Бежать быстрее. История – это постоянная гонка между изобретением и катастрофой. Помогает образование, но его одного никогда не достаточно. Ты тоже должна бежать.
   – Ты делишься со мной своей душой, любимый. Ты это понимаешь?
   Лито отвел от нее взгляд и пристально посмотрел на спину Монео, на движения мажордома, так явно выдающие попытки утаить происходящее в нем. Процессия миновала первый плавный спуск Стены. Монео шел своим обычным шагом переставляя ноги одну за другой, с четким пониманием, куда он всякий раз ставит ногу, но появилось и что-то новое.
   Лито заметил, что Монео уносится куда-то прочь, что ему мало того, чтобы идти рядом с укрытым в чужеродной плоти лицом Владыки, больше не старается стоять на уровне судьбы своего повелителя. К востоку ждал Сарьер, к западу – река, плантации. Монео не глядел ни влево, ни вправо. Он прозрел иную цель своего назначения.
   – Ты не ответил мне, – сказала Хви.
   – Ты уже знаешь ответ.
   – Да. Я начинаю кое-что о Тебе понимать, – сказала она. – Я могу ощутить кое-какие Твои страхи. И, по-моему, я уже знаю. каково оно, то место, в котором Ты живешь.
   Он метнул на нее восхищенный взгляд и встретил ее пристальный взор. Это было изумительно. Он не мог отвести от нее глаз. Его до глубины души пробрало страхом, он чувствовал, что его руки начали подергиваться.
   – Ты живешь там, где соединены страх перед бытием и любовь к бытию, все в одном человеке, – сказала она.
   Он мог только сощуриться.
   – Ты – мистик, – сказала она, – мягок к самому себе только потому, что, пребывая в самом центре нашего мироздания, смотришь вовне так, как другие смотреть не могу. Ты страшишься приобщиться к этому, и все же, больше всего другого, ты этого хочешь.
   – Что ты увидела? – прошептал он.
   – У меня нет ни внутреннего зрения, ни внутренних голосов, ответила она. – Но я увидела моего Владыку Лито, чью душу я люблю, и знаю теперь то единственное, что Ты воистину понимаешь.
   Он оторвал от нее взгляд, страшась того, что она может сказать. Дрожь его рук передавалась всему его переднему сегменту.
   – Любовь – вот то, что Ты понимаешь, – продолжала она. – Любовь, и в этом все.
   Его руки перестали дрожать, по обеим его щекам скатилось по слезе. Когда слезы соприкоснулись с его оболочкой, вырвались тонкие струйки голубого дыма. Он ощутил жжение – и был благодарен боли.
   – У Тебя есть вера в жизнь, – произнесла Хви. – Я знаю, мужество любить может существовать только при такой вере.
   Она протянула левую руку и смахнула слезы с его щек. Его удивило, что оболочка не закрыла рефлекторно его лица, предотвращая прикосновение, как это обычно бывало.
   – А ты знаешь, – спросил он, – что с тех пор, как я стал таким, ты – первый человек, касающийся моих щек?
   – Но я знаю, кто Ты есть и чем Ты был, – сказала она.
   – Чем я был… Ах. Хви. От того, чем я был осталось лишь это лицо, а все остальное потеряно в тенях памяти… сокрыто… исчезло.
   – От меня не сокрыто, любимый.