Херберт Фрэнк. Бог – император Дюны

   Он поглядел прямо на нее, не боясь больше смотреть ей глаза в глаза..
   – Неужели икшианцы понимают, что они создали, сделав тебя?
   – Уверяю тебя, Лито, любовь души моей, – не понимают. Ты первый человек, единственный человек, которому я когда-либо доверялась до конца.
   – Тогда я не буду скорбеть по тому, что могло бы быть, сказал он. – Да, любовь моя, я разделю с тобой мою душу.

49

   Думайте о ней как о пластической памяти, о той силе внутри вас, что движет вами и вашими сородичами по направлению к племенным формам. Пластическая память ищет возвращения к своей древней форме, к племенному обществу.
   Она всюду вокруг вассальный лен, епархия, корпорация, взвод, спортивный клуб, танцевальная группа, ячейка мятежников, планирующий совет, группа молящихся… везде в этом – свой владелец и слуга, хозяин и паразит. И полчища отчуждающих устройств (включая и сами слова!) в конце концов завербовываются в качестве доводов за возвращение к «тем лучшим временам». Я отчаиваюсь при обучении вас иным путям.
   Ваши квадранты, и они сопротивляются окружностям.

Украденные дневники

   Айдахо обнаружил, что лазание по скалам не требует от него никакого напряжения внимания. Его тлейлаксанское тело помнило то, о чем тлейлаксанцы даже не подозревали. Пусть его подлинная юность отстоит от него на целые эпохи, но повторная юность его тлейлаксанских мускулов таила забытые сознанием уроки его детства. В том детстве, он научился сохранять себе жизнь, убегая на высокие кручи родной планеты. Не имело значения, что нынешняя круча возведена людьми. Над ней тоже сказались века работы природы.
   Утреннее солнце припекало спину Айдахо. Ему было слышно, как Сиона старается добраться до узкого выступа далеко под ним. Ее действия были совершенно бесполезны для Айдахо, но между ним и Сионой произошел спор, который, в конце концов, заставил Сиону согласиться, что им следует предпринять это восхождение.
   ИМ.
   Она возражала против того, чтобы только он один предпринял эту попытку.
   Найла, ее Рыбословши, Гарун и трое избранных из его Музейных Свободных ждали на песке, у подножья Стены, наглухо отгораживавшей Сарьер.
   Айдахо не думал о высоте Стены. Он думал только о том, куда ему сейчас поставить руку или ногу. Он думал о мотке легкой веревки вокруг своих плеч. Длина веревки равнялась высоте Стены. Он отмерил ее по земле, методом триангуляции, без счета шагов. Надо считать, что веревка достаточно длинна. Длина веревки – высота стены.
   Думать как-то иначе – только сбивать себя с толку.
   Нащупывая руками невидимые ему выступы, чтобы уцепиться за них, Айдахо карабкался по отвесной поверхности… Ладно, не совсем отвесной. Ветер, песок, даже, в какой-то степени, дождь, силы холода и жары более трех тысяч лет проделывали свою разрушительную работу. Айдахо целый день просидел на песке под кручей, изучая работу времени. Он тщательно запоминал косые тени, тонкие линии, раскрошившийся выступ, крохотные зацепки в камне здесь и там – то, что способно ему помочь.
   Его пальцы впились в острую трещинку на высоте. Он осторожно попробовал, выдержит ли она его вес. Да. Он быстро передохнул, прижав лицо к теплой скале, не глядя ни вверх, ни вниз. Он просто здесь. Все зависит от его собственных движений. Нельзя позволить слишком быстро устать его плечам. Нужно распределить нагрузку между руками и ногами. Пальцы неизбежно пострадают, но, если кости и сухожилия не повреждены, плевать на ободранную кожу.
   Он снова продолжил подъем. Из-под его руки сорвался осколок камня. Его правую щеку обдало каменными пылью и крошкой, но он даже не почувствовал. Его сознание было полностью сосредоточено на шарящей руке, на том, как держат равновесие ноги на крохотнейшем из выступов. Он был былинкой на ветру всемирного тяготения… Здесь зацепиться пальцем, там кончиком ноги, временами лишь на чистой силе воли одолевая участок отвесной поверхности.
   Девять самодельных альпинистских крючьев оттопыривали его карман, но пользоваться ими ему было не по душе. На его поясе болтался, тоже самодельный, молоток на коротком ремне, узел которого зафиксировали его пальцы.
   С Найлой были проблемы. Она не отдаст свой лазерный пистолет. Но она повиновалась прямому приказанию Сионы их сопровождать. Странная женщина… и покорность ее странная.
   – Разве ты не поклялась повиноваться мне? – вопросила Сиона. Сопротивление Найлы испарилось.
   Потом Сиона сказала ему:
   – Она всегда повинуется моим прямым приказам.
   – Тогда, может, нам и не придется ее убивать, – ответил Айдахо.
   – Я бы предпочла не предпринимать такой попытки. По-моему, ты ни малейшего понятия не имеешь о ее силе и быстроте.
   Гарун, Музейный Свободный, мечтавший стать «истинным наибом прежнего образца», дал толчок замыслу этого восхождения, когда на вопрос Айдахо:
   – Как Бог Император прибудет в Туоно? – ответил:
   – Точно также, как прибыл, когда посещал нас во времена моего прадеда.
   – И как это было? – осведомилась, уточняя, Сиона.
   Это было в день объявления, что свадьба Владыки Лито состоится в Туоно. Они сидели в пыльной тени перед гостевым домом, укрытые от полдневного солнца. Помощники Гаруна полукругом сидели на корточках вокруг дверной приступки, на которой устроились Сиона, Айдахо и Гарун. Две Рыбословши расположились поблизости, прислушиваясь. Найла должна была подойти с минуты на минуту.
   Гарун указал на высокую Стену позади деревни, ее дальний край отсвечивал золотом в солнечном свете.
   – Там пролегает Королевская Дорога, а у Бога Императора есть приспособление, с помощью которого он плавно слетает с высоты.
   – Оно вмонтировано в его тележку, – сказал Айдахо.
   – Суспензоры, – согласилась Сиона. – Я их видела.
   – Мой прадед рассказывал, что они пришли по Королевской Дороге огромной группой. Затем бог Император спланировал на своем приспособлении на деревенскую площадь, остальные спустились на веревках.
   – Веревки, – задумчиво проговорил Айдахо.
   – Почему они вас тогда навестили? – спросила Сиона.
   – Подтвердить, что Бог Император не забыл своих Свободных так говорил мой прадед. Это была великая честь, но не такая великая, как эта свадьба.
   Гарун еще договаривал, когда Айдахо уже поднялся на ноги, с их точки была очень ясно видна вся высота Стены от основания в песке до вершины, освещенная солнцем, прямо за главной улочкой. Айдахо прошел за угол гостевого дома на главную улочку, остановился, повернулся и поглядел на Сиону. С первого же взгляда он понял, почему все утверждают, будто по этой поверхности подняться невозможно. Он сразу подавил мысль о том, чтобы измерить высоту, пусть она будет хоть пять сотен, хоть пять тысяч метров. Самое важное – в том, что открылось ему при более внимательном осмотре – крохотные поперечные трещинки и расщелинки; даже узкий уступчик приблизительно в двадцати метрах над нанесенным к подножью песком… еще один выступ, примерно в двух третях высоты этой отвесной поверхности.
   Он знал, что нечто древнее и надежное – бессознательная часть его «я»
   – делает все необходимые измерения, сопоставляя их с его собственным телом
   – столько-то ростов Данкана до этого места, ухватиться рукой здесь, в другом месте – там. Его собственные руки. Он уже ощущал, как они помогают ему карабкаться.
   Так он стоял, впервые осматривая кручу, когда у его правого плеча раздался голос Сионы.
   – Что ты делаешь?
   Она беззвучно подошла и глядела теперь туда же, куда и он.
   – Я могу забраться на эту Стену, – сказал Айдахо. – А если прихвачу с собой легкую веревку, то смогу потом втянуть канат потяжелее и попрочнее. Вы все, остальные, легко могли бы тогда по ней подняться.
   Подошедший в то время Гарун услышал его слова.
   – Почему ты хочешь забраться на Стену, Данкан Айдахо?
   За Айдахо ответила Сиона, улыбнувшись Гаруну.
   – Чтобы соответствующе встретить Бога Императора.
   Ее еще не одолели сомнения, она еще не осмотрела места восхождения своими глазами и непонимание – как же можно подняться по этой круче? – не подорвало ее первоначальную самоуверенность.
   Во время этого изначального душевного подъема, Айдахо спросил:
   – Насколько широка Королевская Дорога там, наверху?
   – Я ее никогда не видел, – ответил Гарун, – но мне говорили, что она очень широкая. По ней может идти в шеренгу огромный отряд, так мне говорили. И там есть мосты, места с широким обзором реки… и… и… о, это чудо.
   – Почему ты никогда не поднимался туда, чтобы увидеть самому? – спросил Айдахо.
   Гарун просто пожал плечами и указал на Стену.
   Тут подошла Найла, и начался спор о восхождении. Сейчас, карабкаясь, Айдахо припоминал этот спор. До чего же странны взаимоотношения между Найлой и Сионой! Они как две заговорщицы. Сиона распоряжается, Найла подчиняется. Но ведь Найла Рыбословша, тот самый Друг, которому Лито первый доверил приглядеться к новому гхоле. Она признается, что с ДЕТСТВА в Королевской полиции. И какая же в ней сила! Принимая во внимание эту силу, было что-то ошеломляющее в том, как она склонялась перед волей Сионы. Словно бы Найла прислушивалась к тайным голосам, приказывавшим ей так поступать, и отсюда бралось ее повиновение.
   Айдахо пошарил над головой, ища следующую зацепку для рук.
   Его пальцы цеплялись за скалу, двигаясь вверх и правее, вот нашли наконец, невидимую трещинку, куда могли вцепиться. В его памяти была начертана сотворенная природой линия восхождения, но лишь его тело, проделав весь путь, могло удостовериться, что эта линия правильна. Его левая нога нашла крохотную опору, лишь для кончиков пальцев… вверх… вверх…
   Медленно, проверяя. Теперь левую руку… не трещинка даже, а выступ. Его глаза, а затем его подбородок поднялись над высоким выступом, который он до того видел снизу. Опершись на локти, он выбрался на него, перебросил на выступ тело и передохнул, глядя только вперед, не вверх и не вниз. Вдали виднелся песчаный горизонт, ветерок взметал затмевавшую видимость пыль. Много подобных горизонтов повидал он в дни Дюны.
   Вскоре он опять повернулся лицом к Стене, встал на колени, пошарил руками вверху, продолжая подъем. В его мозгу до последней детали хранится все, увиденное снизу, вся картина Стены, надо лишь глаза закрыть. Так натренирована его память с тех пор, когда он был ребенком, прячущимся от харконненовских охотников за рабами. Кончики пальцев нашли трещинку, за которую могли зацепиться. Он зацепился и приподнялся вверх.
   Найла, снизу наблюдавшая за восхождением Айдахо, ощутила, как в ней растет и крепнет ощущение родства с ним. Айдахо с этого расстояния уменьшился до маленькой и одинокой фигурки на Стене. Он наверняка знает, каково это быть одному, оставаться наедине с мгновенными решениями.
   «Я бы хотела родить от него ребенка», – подумала она. «Ребенок от нас был бы сильным и изобретательным. Для чего Бог хочет получить ребенка от Сионы и этого мужчины?»
   Найла пробудилась до зари и прошлась до гребня низкой дюны на краю деревни, чтобы подумать над затеей Айдахо. Взошла лимонная заря, привычно завешенная поднятой ветром пылью; ее сменил стальной день, зловещая безбрежность Сарьера. Она знала, что, наверняка, Бог все это предвидел. Что утаишь от Бога? Ничего нельзя утаить, даже отдаленной фигурки Данкана Айдахо, карабкающейся в поднебесье.
   Воображение Найлы, наблюдавшей за подъемом Айдахо, вдруг сыграло с ней шутку, опрокинув Стену в горизонтальное положение. Айдахо стал ребенком, ползущим по разбитой поверхности. Каким же маленьким он выглядит… и все уменьшается.
   Подчиненная подала воды, Найла выпила. Стена вернулась в нормальное положение.
   Сиона съежилась на первом выступе, откинувшись, чтобы смотреть вверх.
   – Если ты упадешь, то подняться попробую я, – пообещала Сиона Айдахо.
   Найла подумала об этом странном обещании. Почему они оба стараются совершить невозможное?
   Айдахо не удалось убедить Сиону отказаться от невозможного обещания.
   «Это судьба», – думала Найла. – «Такова воля Господа.»
   Судьба и воля Бога – одно и то же.
   Айдахо уцепился за щербинку, кусок камня сорвался вниз у него из-под рук. Так было уже несколько раз. Найла следила, как падает осколок. Ему понадобилось много времени, чтобы долететь вниз, стукаясь о поверхность Стены и отскакивая, разоблачая обман зрения, уверявшего в полной отвесности Стены.
   «Он либо сможет, либо нет», – думала Найла. – «Что ни случилось – на все воля Бога.»
   Она ощутила, однако же, как у нее в груди гулко колотится сердце. Авантюра Айдахо, это как секс, подумалось ей. Не пассивно эротично, а в близком родстве с тем редкостным чудом, что доводилось ей испытывать. Ей пришлось напомнить себе, что Айдахо предназначен не ей.
   «Он для Сионы. Если останется в живых.»
   Если он потерпит неудачу, полезет Сиона, и либо одолеет, либо нет. «Интересно – подумала Найла, – испытает ли она оргазм, если Айдахо достигнет вершины. Он уже так близко».
   После того, как сорвался камень, Айдахо несколько раз глубоко вздохнул. Это были тяжелые мгновенья, и Айдахо понадобилось время, чтобы прийти в себя, едва-едва удержавшись на Стене.
   Его свободная рука помимо воли еще раз пошарила вверху, миновала ненадежное место, нашла другую маленькую трещинку. Он медленно перенес свой вес на эту руку. Медленно… медленно. Его левое колено нащупало место, куда мог поместиться кончик его ноги. Он поднял ногу на это место, опробовал его. Память подсказала, что вершина близко, но он отмахнулся от этой подсказки. Есть только его восхождение – и знание, что завтра прибывает Лито.
   «Лито и Хви.»
   Ему об этом и думать нельзя, но мысли не отставали. «Вершина… Хви… Лито… завтра…» Каждая мысль подстегивала его отчаяние, заставляла ярче вспоминать восхождения, совершавшиеся им в детстве. Чем больше возникало сознательных воспоминаний, тем больше они блокировали машинальные навыки. Ему пришлось сделать паузу глубоко дыша, чтобы обрести равновесие к пройденным дорогам прошлого.
   Но можно ли назвать эти дороги пройденными?
   Его мысли вдруг споткнулись, ощутив вмешательство. Это конец… Гибель возможно, что могло бы быть, но так никогда и не произошло.
   «Завтра Лито будет здесь».
   Айдахо ощутил, как по прижатой к скале щеке покатился пот.
   «Лито. Я поражу тебя, Лито. Я поражу тебя даже не ради Хви, а только ради себя самого.»
   По нему начало распространяться чувство очищения. Это было похоже на то, что произошло той ночью, когда он мысленно готовился к этому восхождению. Сиону тоже мучила бессонница. Она заговорила с ним, рассказывая в мельчайших подробностях о своем отчаянном беге через Заповедный лес, клятве на берегу реки.
   – А теперь я дала клятву командовать его Рыбословшами, – сказала она.
   – И я буду свято блюсти эту клятву, но, надеюсь, это будет не так, как ему хочется.
   – Чего же ему хочется? – спросил Айдахо.
   – У него есть множество мотивов, я не могу их разглядеть. Да и кому под силу понять его? Я знаю только, что никогда его не прощу.
   Это воспоминание вывело Айдахо из забытья, он заново ощутил Стену у себя под щекой. Его пот высох под легким ветерком, и ему стало зябко. Но он обрел СВОЙ ВНУТРЕННИЙ МИР.
   «Никогда не прощу.»
   Айдахо был во власти призраков всех своих прежних «я», всех гхол, умерших на службе Лито. Можно ли верить подозрениям Сионы? Да. Лито способен убивать своим телом, своими собственными руками. От слуха, который пересказала ему Сиона, попахивало правдой. А Сиона – тоже Атридес. Лито стал кем-то другим… не Атридесом, даже не человеком. Он ПРЕВРАТИЛСЯ НЕ СТОЛЬКО В ЖИВОЕ СУЩЕСТВО, сколько в зверский факт природы, непроницаемый и непостижимый, со всеми запертыми внутри него жизненными опытами. И Сиона ему противостоит. Настоящие Атридесы отвернулись от Лито.
   «И я отворачиваюсь.»
   Зверский факт природы, ничего более. Совсем как эта Стена.
   Правая рука Айдахо пошарила наверху и нащупала острый выступ. Он ничего не смог найти поверх выступа и постарался припомнить широкую трещину в этом месте Стены. Он не осмеливался поверить, что уже достиг вершины… еще нет. Острый край выступа порезал его пальцы, когда он перенес на него свой вес. Он поднял левую руку, нашел зацепку и медленно подтянулся. Его глаза оказались на уровне его рук. Он огляделся, увидел плоское пространство, уходящее вдаль… вдаль, к голубому небу. Руки его цеплялись за издавна нанесенные погодой выщербины. Он провел пальцем одной руки по щербатой поверхности, ища выемки, за которые лучше уцепиться, подтянулся до подбородка… до поясницы… до бедер. Затем перекувырнулся, изогнулся и отполз подальше от отвесной кручи. Только тогда он поднялся на ноги…
   Вершина. Он достиг ее, не пользуясь альпинистскими крючьями и молотком.
   До него донесся слабый звук. Приветствуют его?
   Он вернулся к краю обрыва, поглядел вниз, помахал стоявшим внизу. Да, они его приветствуют. Повернувшись, он побрел к середине дороги. Удовлетворение гасило дрожь в мускулах, снимало боль в плечах. Он медленно сделал полный круг, осматривая вершину, прежде чем позволил, наконец, памяти приблизительно оценить высоту, которую он преодолел.
   Девятьсот метров… по меньшей мере. Королевская Дорога его заинтересовала. Совсем не похожа на ту, что ведет в Онн. Эта – широка… не меньше пятисот метров в ширину.
   Серая, идеально гладкая, без единого повреждения, края отступают на сотню метров от каждой стороны Стены. Каменные столбы в человеческий рост отмечают края и тянутся вперед, как часовые, охраняющие путь, которым пойдет Лито.
   Айдахо подошел к стороне Стены, противоположной Сарьеру, и глянул вниз. Далеко внизу, в глубине, мощная стремнина зеленой реки разбивалась в пену о каменные быки. Он поглядел направо – Лито пойдет оттуда. Дорога там делала плавный, начинавшийся около трех километров от Айдахо, поворот вместе со Стеной. Айдахо вернулся на дорогу и прошел по краю до изгиба, где дорога сужалась и начинался плавный спуск. Он остановился и поглядел на открывшиеся его взгляду очертания новых форм.
   Приблизительно через три километра покатого спуска дорога сужалась и пересекала речную теснину. Мост с его воздушными фермами, казался с этого расстояния нереальным, игрушечным. Айдахо вспомнил похожий мост на дороге в Онн, ощущение прочности под ногами. Надо полагаться на память и рассматривать мосты так, как их вынужден рассматривать военачальник – как проходы или ловушки.
   Перейдя влево, он поглядел на другую высокую Стену, за дальней опорой воздушного моста. Дорога там продолжалась, плавно поворачивая, пока не превращалась в линию, идущую прямо на север. По сторонам ее тянулись две Стены и река между ними. Река струилась в рукотворном ущелье, ее испарения задерживал и отгонял на север ветер, в то время, как само течение было направлено на юг.
   Айдахо выбросил реку из головы. Она есть сегодня, и будет завтра. Он сосредоточил внимание на мосте, изучая его с позиций всего своего воинского опыта. Еще раз прикинув все для памяти он повернул назад и направился к тому месту где вылез на вершину, на ходу разматывая легкую веревку со своих плеч.
   Только увидев, как веревка змеей скользит вниз, Найла испытала оргазм.

50

   Что я истребляю? Буржуазную бездумную страсть к безмятежному сохранению прошлого. Это – сковывающая сила, это то, что держит человечество связанным уязвимым единством, несмотря на всю мнимую разделенность парсеками пространства. Если я могу найти разбросанные кусочки – значит, другие тоже могут их найти. Когда вы все вместе, вас и катастрофа может настичь всех вместе. Вы можете быть все вместе уничтожены. Отсюда, я демонстрирую вам опасность поверхностной и бездумной посредственности, движения без стремлений и целей. Я показываю вам, что в такое может впасть целая цивилизация. Я даю вам эпохи жизней, плавно скользящих к смерти, без суеты и возбуждения, даже без вопроса «Почему?» Я показываю вам ложное счастье и тень катастрофы, именуемой Лито, Богом Императором. А теперь, научитесь ли вы настоящему счастью?

Украденные дневники

   Лито лишь раз за целую ночь погрузился в короткую полудрему. На заре его разбудил вошедший Монео. Королевская тележка стояла почти в центре замкнутого с трех сторон двора. Колпак тележки был включен на одностороннюю видимость – все видно изнутри, а снаружи выглядит непрозрачным – и наглухо закрыт от проникновения влаги. Лито слышал слабый шум вентиляторов, прогоняющих воздух через осушающие устройства.
   Ноги Монео шаркали по булыжникам двора, когда он приближался к тележке. Заря окрасила в оранжевые тона крышу гостевого дома.
   Когда Монео остановился перед ним, Лито открыл колпак своей тележки. В воздухе стоял дрожжевой грязный запах, влажный ветер был неприятным.
   – Мы должны прибыть в Туоно около полудня, – сказал Монео. – Я хотел бы, отправить топтер для дозора с воздуха.
   – Не нужны мне топтеры, – ответил Лито. – Мы можем спуститься в Туоно на суспензорах и канатах.
   При этом обмене репликами Лито заметил, насколько помнит человек свой ранний опыт – проведя юность бунтарем, Монео навечно сохранил подозрительность ко всему, чего нельзя увидеть или точно определить и никогда не любил пеших шествий… Он оставался скоплением ждущих своего часа приговоров.
   – Ты же понимаешь, что топтеры я хочу использовать не для перевозки,
   – сказал Монео. – Они нужны, чтобы охранять…
   – Да, Монео.
   Взгляд Монео устремился мимо Лито, на речное ущелье за открытой стороной двора. В свете зари туман, поднимавшийся из ущелья, морозно серебрился. Он подумал, как же глубок этот каньон… Тело, падая в него, будет все вращаться и вращаться. Этой ночью Монео оказался не в силах подойти к самому краю каньона и поглядеть вниз. Эта отвесная крутизна была таким… таким искушением.
   С наполнявшей Монео таким благоговейным ужасом прозорливостью, Лито проговорил:
   – В каждом искушении есть урок, Монео.
   Монео, лишившись дара речи, повернулся и посмотрел прямо в глаза Лито.
   – Ищи урок в моей жизни.
   – Владыка? – голос не громче шепота.
   – Сперва меня искушали злом, затем добром. Каждое искушение приноравливали, тщательно и изысканно, к моим уязвимым местам. Скажи мне, Монео, если бы я выбрал добро, это бы сделало меня добрым?
   – Разумеется, да, Владыка.
   – Возможно, ты никогда не избавишься от привычки к четким определениям. – сказал Лито.
   Монео вновь загляделся мимо Лито на край ущелья. Лито перекатил свое тело, чтобы посмотреть туда же, куда Монео. Вдоль края каньона росли искусственно высаженные карликовые сосны. На влажных иглах висели капли росы, – боль для Лито. Он хотел закрыть колпак своей тележки, но остановился, привлеченный драгоценным мерцанием этих капель, будивших его жизнь-памяти, но отталкивающих для его телесной оболочки. Эта одновременная противоречивость грозила ввергнуть его во внутреннюю смуту.
   – Мне не нравится идти пешком, – сказал Монео.
   – Так передвигались Свободные, – сказал Лито.
   Монео вздохнул.
   – Все остальные будут готовы за несколько минут. Хви завтракала, когда я выходил..
   Лито не ответил. Его мысли были обращены к воспоминаниям только что минувшей ночи – и к тысячам тысяч других ночей, его жизни-памяти – облака и звезды, дожди и открытая тьма, светящиеся мерцающими снежинками продырявленного космоса. Целые мириады ночей, он блуждал вместе с ними, как вместе с биениями собственного сердца.
   – Где Твоя охрана? – внезапно вопросил Монео.
   – Я отправил их позавтракать.
   – Мне не нравится, когда они оставляют Тебя незащищенным!
   Хрустальный звук голоса Монео прозвенел в памятях Лито с непередаваемым словами выражением: Монео страшится мироздания, без Бога Императора, он предпочел бы скорее умереть, чем увидеть такое мироздание.
   – Что сегодня произойдет? – спросил Монео.
   Вопрос этот адресован не Богу Императору, а пророку.
   – Семя, несомое ветром, способно завтра стать нивой, – сказал Лито.
   – Ты знаешь наше будущее! Почему Ты им не поделишься? – Монео близок к истерии… отвергая все, выходящее за пределы его непосредственных восприятий.
   Лито бросил на мажордома сумрачный взгляд, настолько полный твердо обузданных чувств, что Монео отпрянул.
   – Прими бремя собственного существования, Монео!
   Монео сделал глубокий дрожащий вдох.
   – Владыка, я не хотел Тебя оскорбить. Я искал только…
   – Посмотри вверх, Монео!
   Монео непроизвольно повиновался, поглядел в безоблачное небо, где разгорался утренний свет.
   – Смотрю. И что, Владыка?
   – Над тобой нет успокаивающего потолка, Монео. Только открытое небо, полное перемен. Встреть его с радостью. Каждое чувство, которым ты обладаешь – это инструмент для приспособления к переменам. Разве это тебе ни о чем не говорит?
   – Владыка, я подошел только, чтобы осведомиться, когда Ты будешь готов продолжить путь.
   – Монео, умоляю тебя быть правдивым со мной.
   – Я правдив, Владыка!
   – Но если жить в недоверии, ложь станет для тебя правдой. – Владыка, если я лгу… значит, лгу, сам того не ведая.
   – Вот это уже похоже на правду. Но я знаю, чего ты боишься, о чем не договариваешь.
   Монео затрепетал. Бог Император был в самом жутком из своих настроений, глубокая угроза звучала в каждом его слове.