Виктория Холт
Роковой опал
Глава 1. Замок Дауэр
С детства меня не покидало ощущение, что с моим рождением связана какая-то тайна. Я росла абсолютно непохожей на других обитателей Дауэра.
У меня вошло в привычку бегать к ручью, отделявшему наш дом от Оуклэнд Холла, и подолгу смотреть на воду, словно надеясь прочитать в ней ответы на беспокоившие меня вопросы. Рука судьбы намеренно указала на это место. Однажды, когда няня Мэдди обнаружила меня неподалеку от соседского замка, на ее лице появилось выражение неподдельного ужаса.
— Зачем приходить сюда, мисс Джессика? — допытывалась она. — Мисс Мириам страшно разозлится и вообще запретит гулять.
Вечные тайны! Почему нельзя бегать к ручью, да еще с таким красивым мостиком?
Конечно, меня больше манил величественный замок Оуклэнд Холл.
— Тут интересно, — упрямилась я.
Нет ничего слаще запретного плода, а поэтому ручей продолжал притягивать, как магнит. Никто из домашних не объяснил, в чем дело, и я стала бывать там еще чаще.
— Нельзя убегать так далеко от дома! — настаивала Мэдди.
Я немедленно поинтересовалась, почему. Няня недаром прозвала меня мисс Почемучка.
— Это проклятое место, — заявила она. — Я слышала, как мистер Ксавьер и мисс Мириам говорили о ручье. Лучше держаться от него подальше!
— Зачем?
— Опять вы за свое! — не унималась няня. — Поверьте на слово и не ходите сюда.
— Здесь что, водятся призраки? — спросила я.
— Вполне возможно.
Но никакие уговоры не подействовали, и я частенько сиживала на берегу, раздумывая, как крошечная речушка берет начало в горах, течет дальше и наконец впадает в старую матушку-Темзу, несущую свои могучие воды в море.
Тогда я много раз задавала себе один и тот же вопрос: откуда тут взяться опасности?
Вода прибывала лишь во время сильных дождей, а в солнечную погоду на коричневом илистом дне виднелись разноцветные камушки. На противоположном берегу росла плакучая ива. О чем она горевала? О какой трагедии? Так в детстве я отправлялась к ручью и размышляла в основном о том, почему в замке Дауэр со мной обращаются, как с чужой.
Нельзя сказать, что это меня особенно тревожило. Несхожесть с его обитателями только радовала. Но откуда взялось столь странное имя — Опал-Джессика? Как матушка, женщина весьма строгих правил, могла назвать меня столь легкомысленно? Несчастный отец явно не имел к этому никакого отношения. Над ним, будто облако, висело какое-то проклятие, да и надо мной тоже.
Никто в доме не произносил моего настоящего имени, но в разговорах с самой собой, которые происходили постоянно, я называла себя экзотически — Опал. Меня слишком часто оставляли одну, а это способствовало тому, что детские впечатления окутала завеса тайны, через которую я никак не могла проникнуть. Няня Мэдди изредка зажигала лучик знания в этом тумане, но его тусклый блеск не вносил полной ясности, а только больше запутывал все.
Почему мне дали столь странное имя, а теперь не хотят называть им? Матушка всегда казалась мне староватой и родила меня, разменяв пятый десяток. Сестра Мириам была на пятнадцать лет старше, а брат Ксавьер — почти на двадцать. Они никогда не относились ко мне как к младшенькой в семье. Постепенно Мириам взяла на себя роль гувернантки, поскольку нанять учительницу со стороны не позволяли средства.
Кстати, в детстве мне больше всего запомнились разговоры о бедности, которые постоянно велись в доме. Я слышала бесчисленное количество раз о том, как славно жилось раньше. Мама не переставала повторять, что мы неумолимо скатываемся из мира роскоши в тиски нищеты.
Бедный папочка тоскливо кривился, когда она заводила излюбленную песенку о добрых старых временах, огромном штате слуг, великолепных балах и роскошных банкетах.
Однако в замке Дауэр всегда хватало еды, Джармэн ухаживал за садом, миссис Кобб служила кухаркой, а Мэдди выполняла работу по дому, так что назвать нас нищими, как мне казалось, было бы трудно.
Поскольку мама сильно преувеличивала наше бедственное финансовое положение, наверное, она неимоверно приукрашивала и былые богатства. Во всяком случае, мне казалось, что рассказы о праздниках и приемах рождены слишком богатой фантазией.
Лет в десять я сделала потрясающее открытие. В то время в Оуклэнд Холл приехали гости. На другой стороне ручья стало шумно. Люди собирались на охоту.
Страшно хотелось, чтобы меня тоже пригласили в огромное имение. Так интересно осмотреть замок изнутри. Зимой, когда дубы стояли голые, я видела серые каменные стены, и они словно притягивали меня. Извилистая дорога тянулась с полмили, но с нее замка не рассмотришь. И тогда я торжественно поклялась себе, что когда-нибудь перейду через ручей и, набравшись смелости, проберусь к дому.
А пока пришлось заниматься с Мириам, весьма никудышной, нетерпеливой учительницей. Тогда сестре, высокой бледнолицей женщине, было лет двадцать пять. Знававшая лучшие времена и теперь недовольная жизнью, она частенько смотрела на меня с откровенной ненавистью. Разве могла малышка испытывать родственные чувства к такому человеку?
В тот день, когда гости Оуклэнд Холла поскакали на охоту, я, услышав топот копыт, бросилась к окну.
— Джессика! — воскликнула Мириам. — Зачем ты это сделала?
— Я только хотела посмотреть на всадников, — оправдывалась я.
Она грубо схватила меня за руку и оттащила от подоконника.
— Тебя могут заметить, — шикнула она так, словно я достигла последней степени деградации.
— Ну и что ?! — не унималась я. — Они уже видели меня вчера. Кое-кто поздоровался, а другие помахали руками.
— Не смей с ними разговаривать, — грозно приказала сестра.
— Почему?
— Мама будет злиться.
— Ты говоришь о гостях Холла, как о дикарях. Что дурного, если люди просто здороваются?
— Ты еще ничего не понимаешь, Джессика.
— Потому что мне никто ничего не рассказывает.
Мириам на мгновение заколебалась, как бы размышляя, сумеет ли спасти меня от смертного греха (подразумевается дружелюбие по отношению к посетителям Оуклэнд Холла), если чуть проговорится.
— Когда-то Оуклэнд Холл принадлежал нам. Об этом нельзя забывать.
— Почему же теперь он не наш?
— Потому что эти люди забрали его.
— У нас?! Как?
Мне моментально представилась осада замка, мама в роли командира, приказывающего семье поливать кипящей водой подлых врагов, карабкающихся по крепостным стенам, Мириам и Ксавьер, беспрекословно подчиняющиеся ей, и папа, пытающийся понять нашего противника.
— Они купили Оуклэнд Холл.
— Но почему его продали?
Сестра презрительно поджала губы.
— Мы не могли больше содержать его.
— А, бедность… Значит, наши лучшие дни прошли там?
— Тебя тогда еще не было. Все произошло до твоего рождения. В детстве я жила в Оуклэнд Холле, а поэтому отлично понимаю, что значит скатиться вниз по социальной лестнице.
— Выходит, я и не знала, что такое лучшие времена… Но почему мы стали бедными?
Мириам не ответила прямо, просто добавила:
— Мы были вынуждены продать все этим… варварам. Удалось сохранить только замок Дауэр. Больше ничего не осталось. Так что не смей даже замечать тех, кто забрал наше имение, не говоря об общении.
— Они что, действительно варвары, дикари?
— Безусловно.
— А выглядят, как обычные люди…
— Джессика, ты еще ребенок! И многого не понимаешь, так что предоставь взрослым решать все проблемы. Теперь ты должна понять, почему не следует уподобляться простой крестьянке и пялиться на людей, живущих в нашем бывшем поместье… Пора садиться за алгебру. Если хочешь получить хоть какое-то образование, нужно побольше времени проводить за книгами.
Как я могла сосредоточиться на «х плюс у» после такого открытия? Мне хотелось как можно больше узнать о варварах, отобравших наше имение.
Это было только начало, и я решила энергично, но осторожно прощупывать почву и дальше.
Посчитав, что со слугами будет проще, чем с членами семьи, я принялась за бедного Джармэна, проводившего весь световой день в саду и содержавшего его в идеальном порядке под неусыпным контролем хозяйки. Сама мать-природа позаботилась о его бедственном положении в жизни, а посему жена каждый год приносила Джармэну по ребенку.
— Природа сделала меня нищим, — неустанно повторял он.
Мириам заставляла меня записывать в тетрадь совсем другое: «Природа дарует нам все». Очевидно, с Джармэном она просто перестаралась, и бедняга не переставал жаловаться всем без разбору, исключая, конечно, меня. Я слышала от него только упреки:
— Мисс Джессика, не топчите клумбы. Если хозяйка заметит следы, то обвинит меня.
С неделю я ходила за ним по пятам в надежде выудить нужную информацию. Собирала цветочные горшки, относила их в теплицу, наблюдала, как он полол и поливал огород.
— Что-то вы внезапно заинтересовались растениями, мисс Джессика, — заметил Джармэн.
Я искусно улыбнулась, дабы садовник не заподозрил мое желание покопаться в прошлом.
— Вы ведь работали в Оуклэнд Холле когда-то? — словно невзначай спросила я.
— Да… Хорошие были времена.
— Наверное, прекрасные?
— Какие лужайки! — с ностальгией заговорил он. — А трава какая! Лучшая в стране! И росла мгновенно. Отвернешься на минутку — и все кругом зелено.
— Подарок природы. Она щедра с растениями, как и с вами, — заметила я.
Садовник подозрительно посмотрел на меня, явно недоумевая, что малолетка имеет в виду.
— А почему вы уехали из Оуклэнд Холла? — поинтересовалась я.
— Последовал за вашей матушкой. Я человек преданный, — опираясь на лопату и задумчиво глядя вдаль, Джармэн с тоской вспоминал времена, когда природа еще не превратила его в бедняка. — Добрые старые деньки… Смешно, я никогда не думал, что они закончатся. И вдруг…
— Что вдруг?
— За мной послала хозяйка и сказала: «Джармэн, мы продали Холл и переезжаем в замок Дауэр». Некоторые слуги ждали этого, но только не я. Эта новость сразила меня наповал. Ваша матушка продолжила: «Если ты поедешь с нами, то будешь жить в отдельном доме и сможешь жениться». Вот так все и началось. А к концу года я уже стал отцом.
— Значит, разговоры были?
— Конечно. Когда что-нибудь случается, люди всегда болтают, что ожидали этого… Ходили слухи, что в семье увлекались азартными играми. Мистер Клейверинг любил рисковать и проиграл приличную сумму. Все было заложено и перезаложено… А это плохо не только для хозяев, но и для тех, кто на них работает.
— Похоже, люди понимали, что близится гроза…
— Слуги знали, что денег не хватает. Иногда жалованье не платили по два месяца. В некоторых семьях такое принято, но не у Клейверингов. Потом явился этот человек и забрал Холл. Он когда-то был шахтером, а потом сделал состояние. Где-то за границей.
— А почему вы не остались у него?
— Я всегда служил у дворян, мисс. Кроме того, мне предложили собственный дом.
У садовника было одиннадцать детей. Выходит, все это случилось лет двенадцать назад. По отпрыскам Джармэна можно делать любые подсчеты, проще запомнить их, чем то, что происходило в том или ином году.
— Все произошло до моего рождения? — продолжила я, чтобы мысли не увели садовника от интересовавшей меня темы.
— Именно так. Вы появились на свет через два года после переезда.
В тот момент двенадцать лет оказались для меня целой жизнью.
От Джармэна я узнала лишь одну стоящую подробность: всему виной карточные долги моего отца. Неудивительно, что мама относится к нему с таким презрением. Смысл ее едких замечаний стал для меня ясен.
Бедный папа большую часть времени проводил у себя в комнате, раскладывая пасьянсы.
В такой игре нет партнера, которому можно проиграть и нужно заплатить. Во всяком случае, он оставался наедине с любимыми картами, хотя они и послужили причиной разорения семьи.
От миссис Кобб я не узнала почти ничего нового. Как и мои родственники, она тоже знавала лучшие времена, но последовала за хозяевами в Дауэр. Старуха не уставала рассказывать любому, развесившему уши, о многочисленных горничных, кухарках, дворецком и двух швейцарах.
«Безусловно, служба в такой семье, как наша, считалась понижением, но это лучше, чем прислуживать нуворишам, не имеющим ни о чем понятия», — так говаривала миссис Кобб.
К отцу, посвятившему себя пасьянсам и прогулкам в одиночестве, во время которых он сгибался под тяжестью своей вины, с расспросами не подойдешь. Он почти не замечал меня. А когда взгляд папеньки падал на детскую фигурку, выражение лица становилось столь же кислым, как при маминых упреках и упоминаниях о непростительной слабости мужчины, принесшего несчастья всему роду и поставившего семью в столь унизительное положение.
Для меня отец почти не существовал. Трудно полюбить человека, который абсолютно не интересуется тобой. Я чувствовала лишь жалость, когда другие родственники, не переставая, корили его за былые грехи.
К маме совсем не подступишься. Помню, в детстве я часто пела в церкви: «Любовь матери к младенцу, которого она носит в чреве, никогда не пройдет…»
Я, конечно, не поняла, что такое чрево, и обратилась к Мириам за разъяснениями. Она ввела меня в курс, откуда появляются дети. Но туманные намеки не успокоили, и я с горечью прокомментировала, что любовь моей мамочки, безусловно, не пройдет, ибо таковая никогда не существовала. Услышав эти слова, Мириам покраснела, как рак, и с негодованием заявила, что я — неблагодарный ребенок и должна быть счастлива, ибо воспитываюсь в таком хорошем доме. Но где уж понять девчонке, почему наш маленький замок, столь презираемый остальными, — хороший дом для меня. Может, все из-за того, что остальные знавали лучшие времена, а я — нет?
Братец Ксавьер казался мне весьма замкнутым и романтичным, его я видела мало. Он следил за земельными наделами, которые удалось сохранить после продажи Оуклэнд Холла. Они включали всего одну ферму и несколько акров пастбищ. Когда же мы встречались, он вел себя по отношению ко мне с отстраненной вежливостью, словно я имею право существовать в замке, хотя неизвестно, как попала сюда. В силу хорошего воспитания Ксавьер ниикогда не спрашивал о причине моего присутствия в доме.
Ходили слухи, что он влюблен в леди Клару Доннигхэм, жившую в двадцати милях от Дауэра и привыкшую к роскоши. Бедняк не смел вступить с ней в брак из-за неспособности поддерживать привычный для леди праздный и беззаботный образ жизни. Клара считалась очень богатой, а мы, по словам мамы, оказались на грани краха.
Так молодые люди и не соединили свои судьбы, хотя миссис Кобб, дружившая с кухаркой из имения Доннигхэмов, передавала, что леди ни за что не отказала бы Ксавьеру, решись тот посвататься. Но брат был слишком горд, а Клара, согласно условностям, не могла сама предложить руку и сердце, поэтому влюбленные продолжали жить порознь.
Именно это обстоятельство делало Ксавьера таким романтичным. Он казался мне преданным рыцарем, затаившим в сердце тайную страсть к прекрасной даме, о которой, уступая традициям, нельзя говорить вслух. Безусловно, брат мне ничего не расскажет, он умеет хранить тайны.
Можно заставить Мириам проговориться, но откровенности от нее не добьешься. Между ней и аббатом Джаспером Греем существовала молчаливая договоренность пожениться, но только тогда, когда он станет викарием. Учитывая его нерасторопность и застенчивость, этого придется ожидать долгие годы.
Мэдди объяснила мне, что в Оуклэнд Холле для мисс Мириам устраивались бы специальные балы с массой приглашенных, и судьба не свела бы ее со священником. Ни в коем случае. Ей бы достался какой-нибудь эсквайр или даже лорд. Но они канули в Лету вместе со старыми добрыми временами.
Поднажать на миссис Кобб не удалось. Хотя она вечно вспоминала о собственной прекрасной жизни в Холле, но делала вид, что позабыла о счастливых деньках моей семьи.
Одна надежда на Мэдди. Ведь няня жила в Оуклэнде. Кроме того, любила посудачить. Когда я клялась держать язык за зубами, Мэдди изредка снабжала меня нужной, но весьма ограниченной информацией.
К тому времени няне исполнилось тридцать пять, а на работу в имение она поступила лет в одиннадцать.
— Там было так красиво! А какие чудные детские в Холле, — вспоминала Мэдди.
— Ксавьер, наверное, рос красивым мальчиком, правда? — поинтересовалась я.
— Да, кроме того, он никогда не шалил.
— А кто был непоседой? Мириам?
— Нет, не она.
— Тогда кто же?
— Что за допрос вы мне учинили, мисс Джессика? Кто да что! — Няня рассердилась и поджала губы, явно собираясь наказать меня за ненужные расспросы. Только позднее я поняла, почему она постоянно выходила из себя.
Однажды я заговорила с Мириам на запретную тему:
— Представляешь, тебе повезло родиться в Оуклэнд Холле, а мне пришлось появиться на свет в Дауэре.
После недолгих колебаний сестра ответила:
— Вот и нет… Это произошло за границей.
— Как здорово! Где?
Мириам злилась на себя из-за того, что мне удалось выудить нечто тайное.
— Когда ты родилась, мама путешествовала по Италии.
Мои глаза расширились от изумления. Я думала о Венеции и гондолах, о Пизе и падающей башне, о Флоренции, где встретились Данте с Беатриче и по-сумасшедшему влюбились друг в друга. Об этом мне рассказала Мириам.
— Где именно? — не унималась я.
— Кажется, в Риме.
Меня всю распирало от радости.
— В городе Юлия Цезаря, — заметила я и процитировала: — «Друзья, римляне, сограждане! Слушайте меня!» Но почему?
Мириам совсем рассердилась.
— Ты появилась на свет, когда они путешествовали там.
— Значит, и папа ездил с ней? — воскликнула я. — И это было недорого? А как же наше бедственное положение и все тому подобное?
Сестра недовольно скривилась и сухо констатировала:
— Тебе достаточно знать, что они оказались в Риме.
— Похоже, они и не подозревали о том, что я должна родиться. Иначе бы ни за что туда не поехали, правда?
— Подобное иногда случается. Пора кончать с пустой болтовней.
Моя сестричка Мириам умела в нужный момент проявить строгость. Иногда мне становилось жалко аббата, если тот все же женится на ней, и особенно их будущих печальных детишек.
Теперь есть над чем поразмыслить. Оказывается, со мной происходили странные вещи! Видимо, в Риме они и назвали меня Опал. Я тут же раздобыла информацию об одноименных камнях.
Комментарий в толковом словаре несколько разочаровал. Не особенно лестно, когда тебя называют в честь минерала, в основном состоящего из окисей кремния. Звучит весьма неромантично. Но потом я обнаружила, что опалы бывают разных оттенков — красного, зеленого и голубого… Они повторяют практически все цвета спектра и меняются, как радуга. Это чуть приятнее. И все же мне было трудно представить маму, поддавшуюся очарованию итальянского неба и давшую мне странное имя Опал, чтобы потом добавить более практичное и прозаичное — Джессика.
Вскоре гости покинули Оуклэнд, а после них уехал и хозяин. Остались лишь слуги, жизнь в замке текла незаметно, если не считать визитов посетителей, приходивших к горничным, но оные меня не интересовали.
В Дауэре все шло по заведенному кругу: отец раскладывал пасьянсы, в одиночестве ходил на прогулки и умел не замечать вечно жалующуюся семью; мама командовала в доме, занималась благотворительностью и делами прихожан, не уставая подчеркивать, что теперь мы одни из них, ибо стали бедняками. Явное преувеличение. Как представители аристократии, мы еще могли подавать, а не просить милостыню.
Ксавьер продолжал мечтать о недостижимой леди Кларе, постепенно теряя мою симпатию. Будь я на месте этой дамы или брата, я непременно сломала бы все барьеры, которые возводят деньги.
То же относилось к Мириам и ее аббату. Возможно, сестру ждет судьба бедняги Джармэна и ей придется наплодить кучу ребятишек. У священников обычно огромные семьи: чем беднее они, тем плодовитей.
Проходили годы, а тайна оставалась тайной. Однако мое любопытство не уменьшалось. Я все больше убеждалась в существовании причины, по которой семья считает меня чужой.
В Дауэре молились каждое утро. Причем все члены семьи и прислуга были обязаны появляться к заутрене, даже для отца не делалось исключения. Молебен проходил в гостиной, так как, по словам мамы, мы теперь не имели своей часовни. Она не уставала напоминать об этом, бросая осуждающие взгляды на папу и, наверное, с тоской вспоминая Оуклэнд Холл, где в качестве хозяйки огромного поместья общалась с Господом много лет подряд. Теперь же штат слуг стал невелик: Джармэн, миссис Кобб и Мэдди.
— В Оуклэнде челяди было столько, что я знала имена лишь нескольких, — с горечью говорила она.
Молитва всегда проходила очень торжественно, и мать мрачно призывала нас с благодарностью воспринимать то, что уготовил Всемогущий. Ее слова казались мне кощунством, поскольку сама матушка не желала мириться с тем положением, в котором очутилась наша некогда богатая семья. Кроме того, она постоянно поучала Господа:
— Святой и праведный, обрати внимание на это… Не делай того…
Ее молитвы напоминали нравоучения слугам в те славные времена, когда она еще жила в Оуклэнд Холле.
Я всегда ненавидела утренний молебен, хотя в церковь ходить любила, но не из-за своей религиозности. Во-первых, здание было очень красивым и поражало разноцветными витражами. Мне казалось, что краски напоминают цвета опала. И еще я наслаждалась пением хора и хорошо пела сама.
В детстве я олицетворяла времена года с различными церковными псалмами. Но больше всего любила Пасху, когда расцветали белые и желтые цветы, наступала весна и близилось лето.
Мириам украшала собор к празднику, и аббат помогал ей. Они, должно быть, говорили о невозможности пожениться и ругали бедность. Мне всегда хотелось подсказать им, что простые люди, имевшие значительно меньше, все же выглядели счастливыми. Во всяком случае, на Пасху церковь становилась особенно нарядной.
Семейству Клейверинг было отведено почетное место. Мы занимали два передних ряда и, согласно былым привилегиям, входили через отдельную дверь. В этот момент матушка скорее всего чувствовала себя, как в добрые старые времена. Именно поэтому она и любила посещать собор.
В пасхальное воскресенье мы всегда ходили на церковное кладбище и относили цветы на могилы умерших. И здесь опять наш род выглядел самым именитым: великолепные надгробия и статуи украшали места захоронения предков. Матушка злилась, что ее памятник не будет столь величественным, потому что деньги семьи ушли на оплату карточных долгов.
В то пасхальное воскресенье мне исполнилось шестнадцать. Кончалось детство. Интересно, что уготовит будущее? Не хотелось состариться в замке Дауэр, как Мириам. Ей исполнился тридцать один год, а замужество с аббатом еще находилось в туманной перспективе.
Служба была красивой, а ее тема — интересной: «Благодарите Господа за то, что он дал». Мне показалось, что слова Всемогущего предназначались специально для Клейверингов, и Джаспер Грей намеренно заговорил об этом. Он словно напоминал семье, что Дауэр — отличный дом и кажется великолепным жилищем тем, кто никогда не обитал в Оуклэнд Холле. Видимо, аббату хотелось жениться на Мириам и пожелать того же Ксавьеру с леди Кларой. Возможно, он напоминал, что отцу пора забыть о прошлых прегрешениях, а матери — смириться и радоваться жизни.
Я же была вполне счастлива, и только некоторые неясности омрачали мое существование. Мне больше всего хотелось быть любимой. Я представляла, как вспыхивают чьи-то глаза в момент моего появления, как люди искренне беспокоятся за мою судьбу и не считают вынужденные задержки проявлением невоспитанности и хамства.
— Господи, — молила я, — пусть меня кто-нибудь полюбит. — Сказав эти слова, я рассмеялась, поймав себя на том, что приказываю Богу так же, как матушка.
Потом мы отправились на кладбище. Я несла корзинку с фиалками. Мы набрали воды и поставили цветы в вазы дедушке, который начал разбазаривать семейное состояние, бабушке, брату и сестре отца. Было сложно обойти все могилы, хотя я любила бродить среди них и читать надписи на надгробиях.
Вот похоронен Джоц Клейверинг, погибший в битве при Престоне в 1648 году, защищая короля. Другой предок, Джеймс, пал смертью храбрых при Малплакете, а третий, Гарольд, — при Трафальгаре. Вся наша семья славилась храбрыми воинами.
— Пошли отсюда, Джессика, — сказала мама. — У тебя какая-то необъяснимая страсть к смертям.
В этот момент я дралась при Трафальгаре и с неохотой вернулась в Дауэр, чтобы позднее днем отправиться через сад к ручью. И тогда я тоже думала о давно умерших Клейверингах, отдавших свои жизни за родину. Наш род делал историю, и я гордилась этим.
Идя вдоль ручья, я подошла к пастбищам, начинавшимся с целого акра необработанной, покрытой сорняками земли. Сюда редко приходили люди.
Внезапно я заметила букетик фиалок, перевязанный белой ленточкой, и остановилась, чтобы поднять его. Раздвинув траву, я увидела небольшой курган в шесть футов длиной.
Похоже на могилу.
Но откуда здесь она? Однако посещение кладбища навело меня именно на эту мысль. Став на колени, я наклонилась ниже. То была действительно могилка, и кто-то заботливо положил на нее букетик фиалок, вспомнив о пасхальном воскресенье.
У меня вошло в привычку бегать к ручью, отделявшему наш дом от Оуклэнд Холла, и подолгу смотреть на воду, словно надеясь прочитать в ней ответы на беспокоившие меня вопросы. Рука судьбы намеренно указала на это место. Однажды, когда няня Мэдди обнаружила меня неподалеку от соседского замка, на ее лице появилось выражение неподдельного ужаса.
— Зачем приходить сюда, мисс Джессика? — допытывалась она. — Мисс Мириам страшно разозлится и вообще запретит гулять.
Вечные тайны! Почему нельзя бегать к ручью, да еще с таким красивым мостиком?
Конечно, меня больше манил величественный замок Оуклэнд Холл.
— Тут интересно, — упрямилась я.
Нет ничего слаще запретного плода, а поэтому ручей продолжал притягивать, как магнит. Никто из домашних не объяснил, в чем дело, и я стала бывать там еще чаще.
— Нельзя убегать так далеко от дома! — настаивала Мэдди.
Я немедленно поинтересовалась, почему. Няня недаром прозвала меня мисс Почемучка.
— Это проклятое место, — заявила она. — Я слышала, как мистер Ксавьер и мисс Мириам говорили о ручье. Лучше держаться от него подальше!
— Зачем?
— Опять вы за свое! — не унималась няня. — Поверьте на слово и не ходите сюда.
— Здесь что, водятся призраки? — спросила я.
— Вполне возможно.
Но никакие уговоры не подействовали, и я частенько сиживала на берегу, раздумывая, как крошечная речушка берет начало в горах, течет дальше и наконец впадает в старую матушку-Темзу, несущую свои могучие воды в море.
Тогда я много раз задавала себе один и тот же вопрос: откуда тут взяться опасности?
Вода прибывала лишь во время сильных дождей, а в солнечную погоду на коричневом илистом дне виднелись разноцветные камушки. На противоположном берегу росла плакучая ива. О чем она горевала? О какой трагедии? Так в детстве я отправлялась к ручью и размышляла в основном о том, почему в замке Дауэр со мной обращаются, как с чужой.
Нельзя сказать, что это меня особенно тревожило. Несхожесть с его обитателями только радовала. Но откуда взялось столь странное имя — Опал-Джессика? Как матушка, женщина весьма строгих правил, могла назвать меня столь легкомысленно? Несчастный отец явно не имел к этому никакого отношения. Над ним, будто облако, висело какое-то проклятие, да и надо мной тоже.
Никто в доме не произносил моего настоящего имени, но в разговорах с самой собой, которые происходили постоянно, я называла себя экзотически — Опал. Меня слишком часто оставляли одну, а это способствовало тому, что детские впечатления окутала завеса тайны, через которую я никак не могла проникнуть. Няня Мэдди изредка зажигала лучик знания в этом тумане, но его тусклый блеск не вносил полной ясности, а только больше запутывал все.
Почему мне дали столь странное имя, а теперь не хотят называть им? Матушка всегда казалась мне староватой и родила меня, разменяв пятый десяток. Сестра Мириам была на пятнадцать лет старше, а брат Ксавьер — почти на двадцать. Они никогда не относились ко мне как к младшенькой в семье. Постепенно Мириам взяла на себя роль гувернантки, поскольку нанять учительницу со стороны не позволяли средства.
Кстати, в детстве мне больше всего запомнились разговоры о бедности, которые постоянно велись в доме. Я слышала бесчисленное количество раз о том, как славно жилось раньше. Мама не переставала повторять, что мы неумолимо скатываемся из мира роскоши в тиски нищеты.
Бедный папочка тоскливо кривился, когда она заводила излюбленную песенку о добрых старых временах, огромном штате слуг, великолепных балах и роскошных банкетах.
Однако в замке Дауэр всегда хватало еды, Джармэн ухаживал за садом, миссис Кобб служила кухаркой, а Мэдди выполняла работу по дому, так что назвать нас нищими, как мне казалось, было бы трудно.
Поскольку мама сильно преувеличивала наше бедственное финансовое положение, наверное, она неимоверно приукрашивала и былые богатства. Во всяком случае, мне казалось, что рассказы о праздниках и приемах рождены слишком богатой фантазией.
Лет в десять я сделала потрясающее открытие. В то время в Оуклэнд Холл приехали гости. На другой стороне ручья стало шумно. Люди собирались на охоту.
Страшно хотелось, чтобы меня тоже пригласили в огромное имение. Так интересно осмотреть замок изнутри. Зимой, когда дубы стояли голые, я видела серые каменные стены, и они словно притягивали меня. Извилистая дорога тянулась с полмили, но с нее замка не рассмотришь. И тогда я торжественно поклялась себе, что когда-нибудь перейду через ручей и, набравшись смелости, проберусь к дому.
А пока пришлось заниматься с Мириам, весьма никудышной, нетерпеливой учительницей. Тогда сестре, высокой бледнолицей женщине, было лет двадцать пять. Знававшая лучшие времена и теперь недовольная жизнью, она частенько смотрела на меня с откровенной ненавистью. Разве могла малышка испытывать родственные чувства к такому человеку?
В тот день, когда гости Оуклэнд Холла поскакали на охоту, я, услышав топот копыт, бросилась к окну.
— Джессика! — воскликнула Мириам. — Зачем ты это сделала?
— Я только хотела посмотреть на всадников, — оправдывалась я.
Она грубо схватила меня за руку и оттащила от подоконника.
— Тебя могут заметить, — шикнула она так, словно я достигла последней степени деградации.
— Ну и что ?! — не унималась я. — Они уже видели меня вчера. Кое-кто поздоровался, а другие помахали руками.
— Не смей с ними разговаривать, — грозно приказала сестра.
— Почему?
— Мама будет злиться.
— Ты говоришь о гостях Холла, как о дикарях. Что дурного, если люди просто здороваются?
— Ты еще ничего не понимаешь, Джессика.
— Потому что мне никто ничего не рассказывает.
Мириам на мгновение заколебалась, как бы размышляя, сумеет ли спасти меня от смертного греха (подразумевается дружелюбие по отношению к посетителям Оуклэнд Холла), если чуть проговорится.
— Когда-то Оуклэнд Холл принадлежал нам. Об этом нельзя забывать.
— Почему же теперь он не наш?
— Потому что эти люди забрали его.
— У нас?! Как?
Мне моментально представилась осада замка, мама в роли командира, приказывающего семье поливать кипящей водой подлых врагов, карабкающихся по крепостным стенам, Мириам и Ксавьер, беспрекословно подчиняющиеся ей, и папа, пытающийся понять нашего противника.
— Они купили Оуклэнд Холл.
— Но почему его продали?
Сестра презрительно поджала губы.
— Мы не могли больше содержать его.
— А, бедность… Значит, наши лучшие дни прошли там?
— Тебя тогда еще не было. Все произошло до твоего рождения. В детстве я жила в Оуклэнд Холле, а поэтому отлично понимаю, что значит скатиться вниз по социальной лестнице.
— Выходит, я и не знала, что такое лучшие времена… Но почему мы стали бедными?
Мириам не ответила прямо, просто добавила:
— Мы были вынуждены продать все этим… варварам. Удалось сохранить только замок Дауэр. Больше ничего не осталось. Так что не смей даже замечать тех, кто забрал наше имение, не говоря об общении.
— Они что, действительно варвары, дикари?
— Безусловно.
— А выглядят, как обычные люди…
— Джессика, ты еще ребенок! И многого не понимаешь, так что предоставь взрослым решать все проблемы. Теперь ты должна понять, почему не следует уподобляться простой крестьянке и пялиться на людей, живущих в нашем бывшем поместье… Пора садиться за алгебру. Если хочешь получить хоть какое-то образование, нужно побольше времени проводить за книгами.
Как я могла сосредоточиться на «х плюс у» после такого открытия? Мне хотелось как можно больше узнать о варварах, отобравших наше имение.
Это было только начало, и я решила энергично, но осторожно прощупывать почву и дальше.
Посчитав, что со слугами будет проще, чем с членами семьи, я принялась за бедного Джармэна, проводившего весь световой день в саду и содержавшего его в идеальном порядке под неусыпным контролем хозяйки. Сама мать-природа позаботилась о его бедственном положении в жизни, а посему жена каждый год приносила Джармэну по ребенку.
— Природа сделала меня нищим, — неустанно повторял он.
Мириам заставляла меня записывать в тетрадь совсем другое: «Природа дарует нам все». Очевидно, с Джармэном она просто перестаралась, и бедняга не переставал жаловаться всем без разбору, исключая, конечно, меня. Я слышала от него только упреки:
— Мисс Джессика, не топчите клумбы. Если хозяйка заметит следы, то обвинит меня.
С неделю я ходила за ним по пятам в надежде выудить нужную информацию. Собирала цветочные горшки, относила их в теплицу, наблюдала, как он полол и поливал огород.
— Что-то вы внезапно заинтересовались растениями, мисс Джессика, — заметил Джармэн.
Я искусно улыбнулась, дабы садовник не заподозрил мое желание покопаться в прошлом.
— Вы ведь работали в Оуклэнд Холле когда-то? — словно невзначай спросила я.
— Да… Хорошие были времена.
— Наверное, прекрасные?
— Какие лужайки! — с ностальгией заговорил он. — А трава какая! Лучшая в стране! И росла мгновенно. Отвернешься на минутку — и все кругом зелено.
— Подарок природы. Она щедра с растениями, как и с вами, — заметила я.
Садовник подозрительно посмотрел на меня, явно недоумевая, что малолетка имеет в виду.
— А почему вы уехали из Оуклэнд Холла? — поинтересовалась я.
— Последовал за вашей матушкой. Я человек преданный, — опираясь на лопату и задумчиво глядя вдаль, Джармэн с тоской вспоминал времена, когда природа еще не превратила его в бедняка. — Добрые старые деньки… Смешно, я никогда не думал, что они закончатся. И вдруг…
— Что вдруг?
— За мной послала хозяйка и сказала: «Джармэн, мы продали Холл и переезжаем в замок Дауэр». Некоторые слуги ждали этого, но только не я. Эта новость сразила меня наповал. Ваша матушка продолжила: «Если ты поедешь с нами, то будешь жить в отдельном доме и сможешь жениться». Вот так все и началось. А к концу года я уже стал отцом.
— Значит, разговоры были?
— Конечно. Когда что-нибудь случается, люди всегда болтают, что ожидали этого… Ходили слухи, что в семье увлекались азартными играми. Мистер Клейверинг любил рисковать и проиграл приличную сумму. Все было заложено и перезаложено… А это плохо не только для хозяев, но и для тех, кто на них работает.
— Похоже, люди понимали, что близится гроза…
— Слуги знали, что денег не хватает. Иногда жалованье не платили по два месяца. В некоторых семьях такое принято, но не у Клейверингов. Потом явился этот человек и забрал Холл. Он когда-то был шахтером, а потом сделал состояние. Где-то за границей.
— А почему вы не остались у него?
— Я всегда служил у дворян, мисс. Кроме того, мне предложили собственный дом.
У садовника было одиннадцать детей. Выходит, все это случилось лет двенадцать назад. По отпрыскам Джармэна можно делать любые подсчеты, проще запомнить их, чем то, что происходило в том или ином году.
— Все произошло до моего рождения? — продолжила я, чтобы мысли не увели садовника от интересовавшей меня темы.
— Именно так. Вы появились на свет через два года после переезда.
В тот момент двенадцать лет оказались для меня целой жизнью.
От Джармэна я узнала лишь одну стоящую подробность: всему виной карточные долги моего отца. Неудивительно, что мама относится к нему с таким презрением. Смысл ее едких замечаний стал для меня ясен.
Бедный папа большую часть времени проводил у себя в комнате, раскладывая пасьянсы.
В такой игре нет партнера, которому можно проиграть и нужно заплатить. Во всяком случае, он оставался наедине с любимыми картами, хотя они и послужили причиной разорения семьи.
От миссис Кобб я не узнала почти ничего нового. Как и мои родственники, она тоже знавала лучшие времена, но последовала за хозяевами в Дауэр. Старуха не уставала рассказывать любому, развесившему уши, о многочисленных горничных, кухарках, дворецком и двух швейцарах.
«Безусловно, служба в такой семье, как наша, считалась понижением, но это лучше, чем прислуживать нуворишам, не имеющим ни о чем понятия», — так говаривала миссис Кобб.
К отцу, посвятившему себя пасьянсам и прогулкам в одиночестве, во время которых он сгибался под тяжестью своей вины, с расспросами не подойдешь. Он почти не замечал меня. А когда взгляд папеньки падал на детскую фигурку, выражение лица становилось столь же кислым, как при маминых упреках и упоминаниях о непростительной слабости мужчины, принесшего несчастья всему роду и поставившего семью в столь унизительное положение.
Для меня отец почти не существовал. Трудно полюбить человека, который абсолютно не интересуется тобой. Я чувствовала лишь жалость, когда другие родственники, не переставая, корили его за былые грехи.
К маме совсем не подступишься. Помню, в детстве я часто пела в церкви: «Любовь матери к младенцу, которого она носит в чреве, никогда не пройдет…»
Я, конечно, не поняла, что такое чрево, и обратилась к Мириам за разъяснениями. Она ввела меня в курс, откуда появляются дети. Но туманные намеки не успокоили, и я с горечью прокомментировала, что любовь моей мамочки, безусловно, не пройдет, ибо таковая никогда не существовала. Услышав эти слова, Мириам покраснела, как рак, и с негодованием заявила, что я — неблагодарный ребенок и должна быть счастлива, ибо воспитываюсь в таком хорошем доме. Но где уж понять девчонке, почему наш маленький замок, столь презираемый остальными, — хороший дом для меня. Может, все из-за того, что остальные знавали лучшие времена, а я — нет?
Братец Ксавьер казался мне весьма замкнутым и романтичным, его я видела мало. Он следил за земельными наделами, которые удалось сохранить после продажи Оуклэнд Холла. Они включали всего одну ферму и несколько акров пастбищ. Когда же мы встречались, он вел себя по отношению ко мне с отстраненной вежливостью, словно я имею право существовать в замке, хотя неизвестно, как попала сюда. В силу хорошего воспитания Ксавьер ниикогда не спрашивал о причине моего присутствия в доме.
Ходили слухи, что он влюблен в леди Клару Доннигхэм, жившую в двадцати милях от Дауэра и привыкшую к роскоши. Бедняк не смел вступить с ней в брак из-за неспособности поддерживать привычный для леди праздный и беззаботный образ жизни. Клара считалась очень богатой, а мы, по словам мамы, оказались на грани краха.
Так молодые люди и не соединили свои судьбы, хотя миссис Кобб, дружившая с кухаркой из имения Доннигхэмов, передавала, что леди ни за что не отказала бы Ксавьеру, решись тот посвататься. Но брат был слишком горд, а Клара, согласно условностям, не могла сама предложить руку и сердце, поэтому влюбленные продолжали жить порознь.
Именно это обстоятельство делало Ксавьера таким романтичным. Он казался мне преданным рыцарем, затаившим в сердце тайную страсть к прекрасной даме, о которой, уступая традициям, нельзя говорить вслух. Безусловно, брат мне ничего не расскажет, он умеет хранить тайны.
Можно заставить Мириам проговориться, но откровенности от нее не добьешься. Между ней и аббатом Джаспером Греем существовала молчаливая договоренность пожениться, но только тогда, когда он станет викарием. Учитывая его нерасторопность и застенчивость, этого придется ожидать долгие годы.
Мэдди объяснила мне, что в Оуклэнд Холле для мисс Мириам устраивались бы специальные балы с массой приглашенных, и судьба не свела бы ее со священником. Ни в коем случае. Ей бы достался какой-нибудь эсквайр или даже лорд. Но они канули в Лету вместе со старыми добрыми временами.
Поднажать на миссис Кобб не удалось. Хотя она вечно вспоминала о собственной прекрасной жизни в Холле, но делала вид, что позабыла о счастливых деньках моей семьи.
Одна надежда на Мэдди. Ведь няня жила в Оуклэнде. Кроме того, любила посудачить. Когда я клялась держать язык за зубами, Мэдди изредка снабжала меня нужной, но весьма ограниченной информацией.
К тому времени няне исполнилось тридцать пять, а на работу в имение она поступила лет в одиннадцать.
— Там было так красиво! А какие чудные детские в Холле, — вспоминала Мэдди.
— Ксавьер, наверное, рос красивым мальчиком, правда? — поинтересовалась я.
— Да, кроме того, он никогда не шалил.
— А кто был непоседой? Мириам?
— Нет, не она.
— Тогда кто же?
— Что за допрос вы мне учинили, мисс Джессика? Кто да что! — Няня рассердилась и поджала губы, явно собираясь наказать меня за ненужные расспросы. Только позднее я поняла, почему она постоянно выходила из себя.
Однажды я заговорила с Мириам на запретную тему:
— Представляешь, тебе повезло родиться в Оуклэнд Холле, а мне пришлось появиться на свет в Дауэре.
После недолгих колебаний сестра ответила:
— Вот и нет… Это произошло за границей.
— Как здорово! Где?
Мириам злилась на себя из-за того, что мне удалось выудить нечто тайное.
— Когда ты родилась, мама путешествовала по Италии.
Мои глаза расширились от изумления. Я думала о Венеции и гондолах, о Пизе и падающей башне, о Флоренции, где встретились Данте с Беатриче и по-сумасшедшему влюбились друг в друга. Об этом мне рассказала Мириам.
— Где именно? — не унималась я.
— Кажется, в Риме.
Меня всю распирало от радости.
— В городе Юлия Цезаря, — заметила я и процитировала: — «Друзья, римляне, сограждане! Слушайте меня!» Но почему?
Мириам совсем рассердилась.
— Ты появилась на свет, когда они путешествовали там.
— Значит, и папа ездил с ней? — воскликнула я. — И это было недорого? А как же наше бедственное положение и все тому подобное?
Сестра недовольно скривилась и сухо констатировала:
— Тебе достаточно знать, что они оказались в Риме.
— Похоже, они и не подозревали о том, что я должна родиться. Иначе бы ни за что туда не поехали, правда?
— Подобное иногда случается. Пора кончать с пустой болтовней.
Моя сестричка Мириам умела в нужный момент проявить строгость. Иногда мне становилось жалко аббата, если тот все же женится на ней, и особенно их будущих печальных детишек.
Теперь есть над чем поразмыслить. Оказывается, со мной происходили странные вещи! Видимо, в Риме они и назвали меня Опал. Я тут же раздобыла информацию об одноименных камнях.
Комментарий в толковом словаре несколько разочаровал. Не особенно лестно, когда тебя называют в честь минерала, в основном состоящего из окисей кремния. Звучит весьма неромантично. Но потом я обнаружила, что опалы бывают разных оттенков — красного, зеленого и голубого… Они повторяют практически все цвета спектра и меняются, как радуга. Это чуть приятнее. И все же мне было трудно представить маму, поддавшуюся очарованию итальянского неба и давшую мне странное имя Опал, чтобы потом добавить более практичное и прозаичное — Джессика.
Вскоре гости покинули Оуклэнд, а после них уехал и хозяин. Остались лишь слуги, жизнь в замке текла незаметно, если не считать визитов посетителей, приходивших к горничным, но оные меня не интересовали.
В Дауэре все шло по заведенному кругу: отец раскладывал пасьянсы, в одиночестве ходил на прогулки и умел не замечать вечно жалующуюся семью; мама командовала в доме, занималась благотворительностью и делами прихожан, не уставая подчеркивать, что теперь мы одни из них, ибо стали бедняками. Явное преувеличение. Как представители аристократии, мы еще могли подавать, а не просить милостыню.
Ксавьер продолжал мечтать о недостижимой леди Кларе, постепенно теряя мою симпатию. Будь я на месте этой дамы или брата, я непременно сломала бы все барьеры, которые возводят деньги.
То же относилось к Мириам и ее аббату. Возможно, сестру ждет судьба бедняги Джармэна и ей придется наплодить кучу ребятишек. У священников обычно огромные семьи: чем беднее они, тем плодовитей.
Проходили годы, а тайна оставалась тайной. Однако мое любопытство не уменьшалось. Я все больше убеждалась в существовании причины, по которой семья считает меня чужой.
В Дауэре молились каждое утро. Причем все члены семьи и прислуга были обязаны появляться к заутрене, даже для отца не делалось исключения. Молебен проходил в гостиной, так как, по словам мамы, мы теперь не имели своей часовни. Она не уставала напоминать об этом, бросая осуждающие взгляды на папу и, наверное, с тоской вспоминая Оуклэнд Холл, где в качестве хозяйки огромного поместья общалась с Господом много лет подряд. Теперь же штат слуг стал невелик: Джармэн, миссис Кобб и Мэдди.
— В Оуклэнде челяди было столько, что я знала имена лишь нескольких, — с горечью говорила она.
Молитва всегда проходила очень торжественно, и мать мрачно призывала нас с благодарностью воспринимать то, что уготовил Всемогущий. Ее слова казались мне кощунством, поскольку сама матушка не желала мириться с тем положением, в котором очутилась наша некогда богатая семья. Кроме того, она постоянно поучала Господа:
— Святой и праведный, обрати внимание на это… Не делай того…
Ее молитвы напоминали нравоучения слугам в те славные времена, когда она еще жила в Оуклэнд Холле.
Я всегда ненавидела утренний молебен, хотя в церковь ходить любила, но не из-за своей религиозности. Во-первых, здание было очень красивым и поражало разноцветными витражами. Мне казалось, что краски напоминают цвета опала. И еще я наслаждалась пением хора и хорошо пела сама.
В детстве я олицетворяла времена года с различными церковными псалмами. Но больше всего любила Пасху, когда расцветали белые и желтые цветы, наступала весна и близилось лето.
Мириам украшала собор к празднику, и аббат помогал ей. Они, должно быть, говорили о невозможности пожениться и ругали бедность. Мне всегда хотелось подсказать им, что простые люди, имевшие значительно меньше, все же выглядели счастливыми. Во всяком случае, на Пасху церковь становилась особенно нарядной.
Семейству Клейверинг было отведено почетное место. Мы занимали два передних ряда и, согласно былым привилегиям, входили через отдельную дверь. В этот момент матушка скорее всего чувствовала себя, как в добрые старые времена. Именно поэтому она и любила посещать собор.
В пасхальное воскресенье мы всегда ходили на церковное кладбище и относили цветы на могилы умерших. И здесь опять наш род выглядел самым именитым: великолепные надгробия и статуи украшали места захоронения предков. Матушка злилась, что ее памятник не будет столь величественным, потому что деньги семьи ушли на оплату карточных долгов.
В то пасхальное воскресенье мне исполнилось шестнадцать. Кончалось детство. Интересно, что уготовит будущее? Не хотелось состариться в замке Дауэр, как Мириам. Ей исполнился тридцать один год, а замужество с аббатом еще находилось в туманной перспективе.
Служба была красивой, а ее тема — интересной: «Благодарите Господа за то, что он дал». Мне показалось, что слова Всемогущего предназначались специально для Клейверингов, и Джаспер Грей намеренно заговорил об этом. Он словно напоминал семье, что Дауэр — отличный дом и кажется великолепным жилищем тем, кто никогда не обитал в Оуклэнд Холле. Видимо, аббату хотелось жениться на Мириам и пожелать того же Ксавьеру с леди Кларой. Возможно, он напоминал, что отцу пора забыть о прошлых прегрешениях, а матери — смириться и радоваться жизни.
Я же была вполне счастлива, и только некоторые неясности омрачали мое существование. Мне больше всего хотелось быть любимой. Я представляла, как вспыхивают чьи-то глаза в момент моего появления, как люди искренне беспокоятся за мою судьбу и не считают вынужденные задержки проявлением невоспитанности и хамства.
— Господи, — молила я, — пусть меня кто-нибудь полюбит. — Сказав эти слова, я рассмеялась, поймав себя на том, что приказываю Богу так же, как матушка.
Потом мы отправились на кладбище. Я несла корзинку с фиалками. Мы набрали воды и поставили цветы в вазы дедушке, который начал разбазаривать семейное состояние, бабушке, брату и сестре отца. Было сложно обойти все могилы, хотя я любила бродить среди них и читать надписи на надгробиях.
Вот похоронен Джоц Клейверинг, погибший в битве при Престоне в 1648 году, защищая короля. Другой предок, Джеймс, пал смертью храбрых при Малплакете, а третий, Гарольд, — при Трафальгаре. Вся наша семья славилась храбрыми воинами.
— Пошли отсюда, Джессика, — сказала мама. — У тебя какая-то необъяснимая страсть к смертям.
В этот момент я дралась при Трафальгаре и с неохотой вернулась в Дауэр, чтобы позднее днем отправиться через сад к ручью. И тогда я тоже думала о давно умерших Клейверингах, отдавших свои жизни за родину. Наш род делал историю, и я гордилась этим.
Идя вдоль ручья, я подошла к пастбищам, начинавшимся с целого акра необработанной, покрытой сорняками земли. Сюда редко приходили люди.
Внезапно я заметила букетик фиалок, перевязанный белой ленточкой, и остановилась, чтобы поднять его. Раздвинув траву, я увидела небольшой курган в шесть футов длиной.
Похоже на могилу.
Но откуда здесь она? Однако посещение кладбища навело меня именно на эту мысль. Став на колени, я наклонилась ниже. То была действительно могилка, и кто-то заботливо положил на нее букетик фиалок, вспомнив о пасхальном воскресенье.