как законная супруга в первую брачную ночь, несмотря на то обстоятельство,
что наподдавалась на свадебном ужине коньяку три звездочки выше среднего
уровня. Еремеев ее до такси от кафе "Осень", считай что, на себе волок. Они
в кафе "Осень" свое бракосочетание праздновали в тесном семейном составе и с
приглашением нескольких посторонних человек. Еремеев троих друзей пригласил
из цеха, а Танька тоже одну свою подругу позвала, чтобы она была ее
свидетельницей со стороны невесты.
И вот поселился Еремеев у Таньки жить, а Танька на его фамилию перешла
и паспорт заменила на новый в районном отделении паспортного стола. И пошла
у них ежедневная жизнь в общем и целом - ничего. Танька готовить стала
завтрак, обед и ужин, с работы - никуда, только домой вместе с Еремеевым, их
как супружескую пару молодоженов начальник цеха в одну смену работать свел,
идя навстречу их семейным обстоятельствам. А по выходным они в кино ходили
или в видеосалон - смотреть фильмы с участием звезд зарубежного
кинематографа. И в цирк тоже ходили два раза. Один раз на ледовое шоу, а
другой - на львов, тигров и группу хищников. И Танька говорила, что дура она
была стоеросовая и что теперь поумнела и поняла окончательно, как надо жить,
и спасибо, значит, за это ему, Еремееву.
А потом вдруг, без видимых вроде на то причин, попало ей, Таньке,
что-то под хвост. И она перестала домой появляться. И на работе тоже не
показывалась. Еремеев ждал ее ждал - неделю ждал и надеялся на лучшее. А
через неделю и сам раскрутился. В смысле вина-водки. И в смысле прогула
работы. То есть он весь день возле магазина водочного гужевался со всякими
алканавтами - водку пил и вино. Там и он покупал и наливал им всем, и ему
наливали, а после они вместе на дом к Еремееву, то есть к Таньке, пошли и
там продолжали то же самое. А потом, в какой-то момент времени, Еремеев их,
алканов этих, бросил самих и гулять пошел по ночным улицам родного города. И
гулял он, значит, гулял в пьяном состоянии, когда глядь - междугородный
переговорный пункт телефонов-автоматов, и работает круглосуточно. И он,
Еремеев, зашел в эти автоматы, и в карманах порылся, и нашел в них, в
карманах своих, пятнадцать копеек. Ну и держит, значит, Еремеев эти
пятнадцать копеек в кулаке, а сам сомневается - позвонить ему другу Лехе или
же не позвонить. И, конечно, решил он, что позвонить надо обязательно.
Как-никак Леха ему друг, а не хрен собачий, недаром же они вместе несли
действительную службу в рядах Советской армии. И Еремеев закрылся в кабине,
а там жарко, как в чайнике, и воняет неприятными для человеческого нюха
запахами. И постоял Еремеев в этой кабине, к климату ее чтоб привыкнуть и
номер Лехин заодно в памяти восстановить безошибочно. А когда восстановил,
то набрал его после кода города шахтеров Красного Луча и стал ждать, когда
гудки туда, в Красный этот Луч, дойдут по проводам в форме телефонных
звонков. И на шестом примерно гудке трубку баба какая-то сняла. Лехина,
скорее всего, подруга жизни, которую Еремеев еще никогда не видел в глаза.
Сняла она, значит, трубку и говорит хрипло и неприветливо:
- Але.
А Еремеев говорит:
- Это я, сержант Еремеев, значит. Привет.
- Привет, - подруга Лехина из трубки говорит. - Ну и чего тебе надо,
Еремеев, в такое несоответствующее время?
- Мне-то? - Еремеев спрашивает. - Мне, это, так сказать надо... - и
стал думать, что ему надо, а телефон, пока он это делал, конечно, отключился
и разговор перервал. У Еремеева же всего одна монетка была в кармане, а
больше не было.
- Мне-то ничего не надо, - это Еремеев уже не в телефон сказал, а
просто так, в воздушное пространство телефонной кабины. - Я так, позвонил и
все. И ничего мне ни от кого не надо.
И вышел Еремеев из этого круглосуточного переговорного пункта и пошел
по черному асфальту домой. И вот приходит он домой, а там алканы эти,
которых он с собой от магазина привел, спят на диване и на полу. И подруга
Танькина - та, что свидетельницей с ее стороны на свадьбе была, спит. И
Танька тоже между ними на полу отдыхает. Вернулась, выходит, домой.
И Еремеев увидел ее и мыслит про себя:
- Ну вот и порядок, значит. Раз вернулась Танька. Очень полный, значит,
- мыслит, - порядок.
Да. И вот постоял он, Еремеев, еще так, в комнате, помыслил, а потом
тоже на пол возле Таньки лег за компанию и тоже заснул мертвым сном как
убитый и спал до утра спокойно, а утром замерз и проснулся. И Танька,
конечно, проснулась, и подруга ее проснулась, и все до одного алканы. И они,
Еремеев с Танькой, прогнали их из своей квартиры раз и навсегда и зажили,
что называется, душа в душу, и живут до самых этих пор в любви и в согласии,
и в обстановке полного взаимопонимания по всем коренным вопросам,
представляющим взаимовыгодный интерес. И Еремеев на Таньку не держит особого
зла за причинение ему невосполнимого морального ущерба и претензий к ней
больших не испытывает, потому что он, Еремеев, как человек и как муж до
глубины понимает определенные струны ее женской души и имеет в виду, что в
сложном процессе супружеской жизни всякое может случиться, а жить-то,
несмотря на это, все равно же как-либо надо, и никуда от этого не спрячешься
и не денешься, и не уйдешь - как ни крути.
1990
Вот бывают такие дни жизни, что ну просто черт знает, какие это дни. С
самого утра как встал и до самого позднего вечернего времени, пока то есть
спать ложиться, все идет и продолжается своим свойственным чередом - и хоть
ты ему что. Так, в точном соответствии, у Гордеева день третьего августа
сего года и начался. У него в будильнике электронном ночью батарейка
кончилась, а он спал и не знал. Ну и будильник не зазвонил в установленное
время суток. Гордеев проснулся, самостоятельно уже, без содействия
будильника, а на нем, на будильнике, три часа. А на ручных часах "Слава" -
девять без двадцати минут. А на работу ему на восемь надо и ехать далеко. И
долго. Поэтому Гордеев и бриться не стал, а только лицо умыл кое-как,
поверхностно, и зубы почистил пастой "Эффект" - чтоб изо рта запах
неприличный подавить, а электробритву он с собой взял - в кулек
целлофановый, имея в виду на работе в полный порядок свою личность привести,
чтоб достойный внешний вид иметь как в глазах сотрудников, так и в общем.
Правда, ему этого не удалось осуществить в жизнь - на работе у них
электричество ремонтировали электрики, ну и все напряжение, конечно, в сети
отключили и повесили табличку с надписью "Не включать, работают люди", и
куда-то ушли - за кабелем или что, или за инструментом. Да. Но это после
было, позже - когда Гордеев до работы добрался со значительным опозданием, а
сначала он собрался с рекордно быстрой скоростью и на работу пошел. Или,
вернее если выразиться, то - побежал. И опять у него обстоятельства неудачно
сложились и некстати. Троллейбус прямо из-под носа уехал. Еще и дверью руку
защемил, гад. И главное дело - Гордеев добежал до него изо всех последних
сил, руку протянул к двери, а он взял и дверь эту захлопнул. И пальцы
защемил Гордееву на правой наиважнейшей руке. И ко всему тому - тронулся.
Гордеев свои пальцы дернул из дверей и ободрал все четыре косточки до крови.
А если б он не дернул и не ободрал, вообще б покалечить его могло
троллейбусом на всю жизнь, какая ему предусмотрена. Он же поехал, троллейбус
этот, а пальцы - в дверях.
А следующий троллейбус на их остановке не остановился. И не до полного
отказа набитый был, и не остановился. Проехал мимо. Гордеев в числе других
людей за ним погнался - надеялся, он дальше, за остановкой, остановится, а
он совсем не остановился. Наверно, на этой остановке из него выходить никому
не надо было. Вот он и проехал. И Гордееву еще одного троллейбуса ожидать
пришлось. И когда он на работу приехал, его отсутствие уже всем и каждому в
глаза бросаться начало, потому что он же ведь больше чем на полтора часа
позже звонка занял свое рабочее место. Из-за будильника. Гордеев-то никогда
целиком и полностью на всякую эту электронику не надеялся и не доверял, ну
вот она его и подвела в нужный момент. При отсутствии жены. Так бы, конечно,
жена Тоня его разбудить могла, она всегда его будила на работу в положенное
время, но жены как раз сейчас у Гордеева не было дома. Она в хозрасчетную
больницу легла, специализированную, на три дня - аборт делать. А детей ее,
чтоб не бегали без досмотра и пользы по двору, Гордеев отвел временно к ее
же, Тониной, значит, матери, Вере Денисовне, живущей отдельной жизнью в
своей квартире, то есть не в своей, конечно, а являясь ответственным
квартиросъемщиком. У них в браке, у Гордеева с Тоней, общих, совместных в
смысле, детей не было, из-за того что у Тони когда они сошлись, и так было
двое своих детей от предшествующего первого брака, который не сложился
счастливо и распался в результате решения горсуда, и она больше ни в какую
новых детей рожать не желала. Гордеев хотел, потому что у него-то совсем
детей не было, несмотря на его зрелый возраст - тридцать семь лет, а она -
ни в какую. И в больницу, значит, пошла, аборт чтоб ей сделали там и чтоб
третьего ребенка, который от Гордеева, не рожать на свет. И именно вот в это
неподходящее время батарейка в будильнике кончилась. А рожать жена не давала
согласия не потому что, скажем, что-нибудь не нравилось ей и не
удовлетворяло в настоящем семейном положении, а чтоб, как она говорила,
злыдней не расплаживать, раз они с Гордеевым так умеренно зарабатывают денег
и не воруют, и взяток не принимают, и не кооперативщики они, как некоторые,
которые могут и машину, и дачу, и по ресторанам, и детей сколько влезет. Ну
вот она и легла в больницу. Второй раз за период их супружеской законной
жизни легла в ту же самую больницу. В ней аборты с наркозом делают и без
боли, за сорок два рубля, хозрасчетно. А Гордеев из-за этого, выходит, на
работу опоздал. То есть он не из-за этого опоздал, если вдуматься глубже, а
из-за батарейки, но и из-за этого. Если б, допустим, жена не легла в
больницу, она бы его растолкала однозначно. А так он проспал. И опоздал.
Пришел, а его начальник участка - как подростка какого-нибудь
трудновоспитуемого. Орал, орал - дисциплина, мол, это вот, и так далее. А
света нету, ничего без света не действует и работать нет объективной
возможности. И побриться тоже нельзя. Ну, Гордеев сидит и ничего не делает.
Просто так сидит, бесполезно. И тоскует. Сидел, сидел, да и обратился к
начальнику участка с личной просьбой, говоря, что все равно делать нечего
из-за отсутствия напряжения в сети, так я пойду, мне батарейку необходимо
достать - кровь из носа - для электронных часов-будильника. А после,
говорит, я отработаю как-нибудь, в выходной или праздничный день недели. А
начальник участка поначалу возражал, что порядок есть порядок, и все обязаны
сидеть на рабочих местах как штык, хоть и без наличия напряжения в сети, но
в конце концов дал свое разрешение, чтоб Гордеев в субботу вышел, во вторую.
А сейчас чтоб не сидел, а шел по своим делам, только, сказал, заявление
напиши на отгул для документального оформления ухода. И Гордеев так и
сделал. Написал заявление и ушел. Сперва просто по воздуху прошелся, по
свежему, подышал полной грудью, не торопясь, потом в магазин культтоваров
направился с целью батарейку приобрести. А в магазине батареек, само собой,
нету никаких. Тогда Гордеев в трамвай сел и в другой магазин поехал, и там
батарейку безуспешно спросил, и решил, раз такое гиблое дело, в универмаг
съездить. Хрен с ним, решил, съезжу в универмаг. И опять в трамвай сел и
поехал. А в трамвае он с людьми поговорил, с пассажирами. Ему же дома не с
кем было поговорить, так он - в трамвае. Хотя они и посторонние все были
люди, незнакомые, а все равно. Он у тетки какой-то лысоватой спросил, где
ему, чтоб в универмаг попасть, выходить и докуда ехать, хотя он и сам это
знал с детства. А спросил для разговора, просто, чтоб не так скучно ехать
было в трамвае. И она ему рассказала доподлинно два раза, а он спросил, нету
ли там батареек случайно круглых - может, знает она. А она сказала, что
знать - не знает, но знает, что они дефицит и редко поступают в свободную
продажу на прилавки магазинов. Это, сказала, все знают, каждый любой
ребенок, и то знает. Дальше Гордеев про жару с этой теткой и с остальными
окружающими пассажирами поговорил, что вот сейчас еще ничего, более-менее, а
через час, самое позднее, невыносимая жара установится в атмосфере, и
осадков исключительно мало выпадает в это лето, и на производстве работать
нетерпимо жарко, а кондиционеров нету. У капиталистов, у тех, небось, есть,
а у нас - так какие там кондиционеры! У нас - лишь бы план, давай-давай и
все. И многие пассажиры трамвая с ним согласие выразили и поддержку и
сказали, что в райкомах тоже кондиционеры, и надо их экспроприировать ко
всем чертям и передать безвозмездно в пользу детских дошкольных учреждений и
других объектов социального обеспечения. Ну вот, поговорил Гордеев с
пассажирами и доехал до остановки "Центральная" незаметно, и тетка та,
лысоватая, сказала, что ему тут надо вылезать. И он вылез и пошел в
универмаг. За батарейкой. Пришел в секцию радиодеталей, а там очередь стоит,
и батарейки дают круглые, только не такие круглые, как ему нужно, а
маленького размера. И он хотел сразу уйти ни с чем и с пустыми руками, а
потом подумал, что можно будет эту маленькую неподходящую батарейку
как-нибудь хитро проволочками к часам подсоединить и стал в очередь. И опять
с очередью поговорил про жару и про кондиционеры, и про то, что батарейку, и
ту не купишь, какую надо, за свои деньги. А когда очередь его подошла, он
купил эту - маленькую - батарейку. А что делать. Конечно, большая была бы
намного лучше. Ее вставил в часы, крышечкой защелкнул - и все удовольствие.
А эту надо будет мостить, изолентой приматывать, проволочки прицеплять. Зато
будильник все-таки сможет ходить, и никто не будет завтра орать и
дисциплиной запугивать. Короче, купил Гордеев батарейку и еще пожалел, что
две не сообразил купить - в запас, но стоять заново в очереди, в духоте этой
ненормальной ему не захотелось, и он из универмага вышел на центральную
улицу города проспект имени Карла Маркса. И остановился. Чтоб придумать -
что теперь делать, раз батарейка куплена, и куда идти. Постоял он на
тротуаре поперек пути прохожих, подумал, может - домой, батарейку
присоединять, но раздумал, потому что захотел пойти к жене - передачу
какую-нибудь ей передать вкусную. Помидоров или, допустим, слив. А можно
груш "клапа" или же "лесная красавица". И пошел Гордеев по проспекту вдоль
города - к базару, чтоб эту передачу там, на базаре, купить. Идет он,
значит, себе и думает, куплю сейчас вот передачу, отнесу ее Тоне, она
порадуется и поест. А тут обращает внимание Гордеев на надпись на доме,
кудрявыми и большими буквами написанную: "Салон красоты". И с правой стороны
этих букв - "Мужской зал", а с левой - "Женский зал". Это, значит, новый
салон для населения города и его гостей открыли. Гордеев тут давно не был, в
том смысле, что не в салоне, а в районе проспекта имени Карла Маркса. А по
салонам ему ходить нет необходимости. Его Тоня ножницами красиво
подстригает, а бреет себя он сам, электробритвой с плавающими ножами, если,
конечно, свет есть. Да. А когда он, Гордеев, тут был в последний раз, с
месяц назад, так в этом месте забор стоял высокий и за ним, за забором,
ремонт дому делали, капитальный, а теперь, значит, здесь после ремонта салон
открыли. В отремонтированном доме. И Гордееву в голову пришло желание,
которое вполне объяснимо в его создавшемся положении - салон этот посетить,
чтоб ему в нем выбрили лицо, так как непобритым он стыдился в больницу идти,
ну и так, по проспекту имени Карла Маркса и по другим улицам родного города
тоже ему нежелательно было в небритом виде гулять. Ну вот, подошел Гордеев к
двери, где вход, а она закрыта, то есть она-то открыта, из-за жары, но
стулом загорожена. Гордеев через стул перегнулся в салон - чтоб заглянуть, -
а там никого нету, одна только кассирша сидит, зеркальце на кассу установила
и угри на носу выдавливает, и на щеках. Гордеев ее позвал и спрашивает, эй,
девушка, а почему это ваш салон не функционирует средь бела дня согласно
графику режима работы? А она говорит, а потому что вши у нас обнаружены в
салоне. И санстанция нас закрыла до выведения. Вот по этой причине, говорит,
мы не работаем сегодня. И завтра не будем. И послезавтра, реально, тоже не
будем. А, возможно, что и будем. Так что не получилось у Гордеева
воспользоваться салоном, и он пошел с небритым лицом в прежнем направлении
базара, за грушами. И купил их, когда пришел, груш то есть, один килограмм.
Хороших груш купил, самых лучших даже, можно сказать, за три рубля. Пацан в
серой кепке продавал, видно, колхозник. И еще Гордеев слив купил за компанию
с грушами, тоже хороших и недорого - у того же самого пацана, и понес эти
груши и сливы жене в больницу в качестве передачи. Чтоб поела она там
витаминов свежих. А по выходе с базара, на площади уже, он еще один раз в
очереди постоял, вина себе взял бутылку, столового, предполагая дома
поужинать и вина выпить охлажденного. Ему мужики, когда он становился,
сказали, чтоб не занимал он очередь, потому что все равно не хватит ему
вина, так как сегодня завоза не было, и это допродают вчерашнее -
предупредили его. А он занял в расчете на всякий случай, и ему последнюю
бутылку продали, одну-единственную. Но Гордееву больше и не надо было. Он же
и не пьет почти что. Так, совсем мало. Изредка, можно сказать. А тут чего-то
захотелось ему - может, от жары и жажды. Ну, купил он, значит, эту
распоследнюю бутылку столового вина, поставил ее в кулек аккуратно - на
футляр бритвы, рядом с грушами и сливами - чтоб не помять их дорогой, и
поехал в больницу. Сел в троллейбус, талон прокомпостировал и поехал. От
базара до больницы близко ехать, пять остановок всего-навсего. Правда, в
троллейбусе окна все оказались задраены и на винты взяты - чтоб не
нервировало водителя дребезжание стекол, и печка грела зачем-то и у Гордеева
рубашка промокла насквозь, пока он ехал эти пять остановок, и пот потек по
спине и по ногам - в носки. А в больнице, в справочном отделении, Гордеев
сказал, что хочет жене своей Антонине Игоревне Гордеевой передачу передать,
состоящую из груш и слив. И они, те, что в справочном этом отделении сидят,
поискали ее фамилию по разным книгам и карточкам и плюс позвонили по
каким-то внутренним телефонам, потому что больница же большая, не сразу в
ней определенного человека найдешь. Гордеев еще подумал, пока они искали, а
интересно, подумал, куда всех этих многочисленных детей, которые от абортов
остаются, девают? В канализацию спускают или куда? А когда нашлось Тонино
местонахождение, эти, работники справочного отделения, сказали Гордееву в
вежливой форме, что к их сожалению не могут принять от него передачу по
причине того, что жена его в настоящий момент находится в реанимации, а туда
передачи не передают. Гордеев, конечно, возмутился этим фактом бездушия - на
каком это, мол, основании такие у них в хозрасчетной больнице противоречивые
порядки и правила - и домой пошел. И груши унес. И сливы. Зря то есть за
ними ходил на базар и деньги на них истрачивал.
А дома Гордеев выгрузил груши и сливы в холодильник, за исключением
двух штук груш и двух штук слив, вино в морозилку положил, потом до трусов
разделся и в ванную пошел. Бриться он, конечно, не стал, потому что смысла
уже никакого не было бриться, а умылся до пояса тщательно, с мылом, правда,
одной холодной водой - горячей у них две недели как не было из-за
профилактических работ в котельной - и ноги тоже ополоснул. После этого
Гордеев обсох, не вытираясь, с целью еще больше организм остудить, и суп на
газ поставил - жена кастрюлю супа ему сварила, - а вино достал из морозилки
и маленький стаканчик - стопятидесятиграммовый - налил и выпил. И заел одной
грушей и одной сливой. А остальное вино он в холодильник вернул, чтоб
продолжало остывать - пока суп подогреется на газу до нужной температуры.
Вернул, значит, взял газету и на диван лег - эту газету посмотреть.
Прочитал, как всегда, все подряд заголовки, потом про сессию и про
преступность, ну и заснул непредвиденно. Из-за вина, наверное, выпитого на
пустой голодный желудок. И газета на него сверху упала, домиком. И по щетине
небритой зашуршала в такт частоте дыхания. А на кухне у Гордеева окно летом
постоянно открыто бывает. Гордеев его сеткой капроновой зашил, чтоб комары
внутрь квартиры не налетали и не кусались. Микрорайон их на бывшем болоте
возведен строителями, так болота и следов видимых не осталось давно в
природе, а комары сохранились нетронутыми. Ну, а с сеткой окно можно
открытым держать. Комары через сетку пролезть не в состоянии, и не так жарко
в квартире. Да, значит. И через это окно с сеткой сквозняк протягивает. И
этим сквозняком, видно, подуло и затушило огонь под кастрюлей с супом, а
газ, между прочим, идет, как и шел, - беспрепятственно. А Гордеев спит. Вот.
И слава, как говорится, Богу, что у Веры Денисовны, матери Тониной, ключи
есть от входной двери, Тоня ей когда-то давно дала. Гордеев еще против тогда
был категорически - чтоб ключи ей давать, а она дала, не послушалась, мало
ли что, сказала, пускай будут. И дала. Ну и теперь пришла, значит, теща Вера
Денисовна к Гордееву в гости - детей привела обратно, - жмет на звонок,
стучит, а он не открывает, спит. Она и отперла дверь этими своими личными
ключами. И сразу газ учуяла носом. Прикрутила его, все настежь поотпахивала
и "скорую помощь" по телефону от соседей вызвала, потому что Гордеев же
недвижимо лежал и на битье по щекам не отзывался, вот она и подумала, что он
отравился газом окончательно. А "скорая помощь" быстро на место происшествия
прибыла - минут через двадцать - и начала Гордеева откачивать и в сознание
приводить. Уколов каких-то ему понатыкали, внутренние органы промыли, и
Гордеев очухался и весь диван и пол вокруг дивана обгадил - вывернуло его
навыворот - и после этого ему полегчало очень заметно, и он с дивана ноги
свесил и сел. А "скорая помощь" уехала. Ну а Вера Денисовна обрадовалась,
что Гордеев не умер, а ожил совершенно и говорит ему, ну вот, говорит, а я
детей привела, потому что я не нанималась вам сидеть с ними целыми днями на
заслуженной пенсии и потому, что занятая я завтра. У нас, говорит, на
двенадцать часов культурный поход в театр драмы будет организован для
ветеранов труда бесплатно, а я, говорит, и есть самый настоящий ветеран - ты
ж знаешь.
Гордеев никакого не дал ей ответа на эти несвоевременные слова,
промолчал. А когда ушла она, Вера Денисовна, и дети груши поели со сливами и
спать легли, он рвоту свою тряпкой в тазик собрал и в унитаз вылил. И пол,
конечно, протер. И на кухню потихоньку перебрался. А там включил свет,
открыл будильник и стал батарейку к нему проводками присобачивать и
изолентой приматывать - чтоб, значит, снова завтра на работу не опоздать, а
прийти вовремя - как привык он - минут за десять до звонка или в самом
крайнем случае - за пять.
1990
Сначала Томка Ребрий жила в общежитии. В обыкновенном общежитии, не в
семейном. Потому что она была тогда несемейная и общежития семейного у них
на мехзаводе тогда еще не было - тогда, когда она на производство поступила
молодым специалистом по назначению. Она, Томка, техникум в городе Смела
закончила и на мехзавод из Смелы распределилась и приехала. И ей
предоставили общежитие. В комнате на двоих койку установили третью, и она
там, на этой третьей койке, поселилась на постоянное местожительство. И на
льготную очередь ее поставили - как молодого специалиста. На квартиру. У них
на производстве молодым специалистам льгота такая полагается - на отдельную
очередь их ставят. А работы ей по специальности не нашли. Не применялась
такая специальность на мехзаводе. Ну что делать, взяли ее на вакантную
должность старшего техника в отдел главного технолога - чертеж скопировать,
бумажку какую-нибудь в статуправление отвезти, написать что-нибудь красивым
чертежным почерком и такое примерно прочее. Ну, она и работала. А жила в
общежитии. А Геша Углов тоже у них работал на производстве. Он инженером
работал, Геша Углов, и Томка его чертежи, бывало такое, копировала. А он к
ней в общежитие ходил в гости по ее дням. У нее пятница была - день, и
вторник. Два, значит, дня в неделю. Ленка и Лорка в эти ее дни из комнаты
уходили - в кино или еще куда гулять до одиннадцати, а к ней Геша, значит,
приходил. В гости. Ну, поджениться. А в другие, не ее дни, Томка уходила
гулять - с Ленкой или же с Лоркой.
Ну вот. Жила эта Томка Ребрий в общежитии, на производстве работала, в
отделе главного технолога, и в очереди стояла на квартиру. А производство
как раз в это же самое время жилой дом себе начало строить - малосемейку. И
в этой малосемейке должны были быть квартиры однокомнатные, полезная площадь
до двенадцати метров квадратных, и двухкомнатные - по двадцать три метра. А
строители там что-то такое напутали как всегда и не по тому проекту, по
какому надо было, стали строить. Три этажа построили, смотрят - а дом весь
насквозь получается однокомнатный. То есть сто шестьдесят две квартиры и все
как одна однокомнатные. И в первом подъезде, и во втором.
Ну начальство заводское подумало и говорит свое решение:
что наподдавалась на свадебном ужине коньяку три звездочки выше среднего
уровня. Еремеев ее до такси от кафе "Осень", считай что, на себе волок. Они
в кафе "Осень" свое бракосочетание праздновали в тесном семейном составе и с
приглашением нескольких посторонних человек. Еремеев троих друзей пригласил
из цеха, а Танька тоже одну свою подругу позвала, чтобы она была ее
свидетельницей со стороны невесты.
И вот поселился Еремеев у Таньки жить, а Танька на его фамилию перешла
и паспорт заменила на новый в районном отделении паспортного стола. И пошла
у них ежедневная жизнь в общем и целом - ничего. Танька готовить стала
завтрак, обед и ужин, с работы - никуда, только домой вместе с Еремеевым, их
как супружескую пару молодоженов начальник цеха в одну смену работать свел,
идя навстречу их семейным обстоятельствам. А по выходным они в кино ходили
или в видеосалон - смотреть фильмы с участием звезд зарубежного
кинематографа. И в цирк тоже ходили два раза. Один раз на ледовое шоу, а
другой - на львов, тигров и группу хищников. И Танька говорила, что дура она
была стоеросовая и что теперь поумнела и поняла окончательно, как надо жить,
и спасибо, значит, за это ему, Еремееву.
А потом вдруг, без видимых вроде на то причин, попало ей, Таньке,
что-то под хвост. И она перестала домой появляться. И на работе тоже не
показывалась. Еремеев ждал ее ждал - неделю ждал и надеялся на лучшее. А
через неделю и сам раскрутился. В смысле вина-водки. И в смысле прогула
работы. То есть он весь день возле магазина водочного гужевался со всякими
алканавтами - водку пил и вино. Там и он покупал и наливал им всем, и ему
наливали, а после они вместе на дом к Еремееву, то есть к Таньке, пошли и
там продолжали то же самое. А потом, в какой-то момент времени, Еремеев их,
алканов этих, бросил самих и гулять пошел по ночным улицам родного города. И
гулял он, значит, гулял в пьяном состоянии, когда глядь - междугородный
переговорный пункт телефонов-автоматов, и работает круглосуточно. И он,
Еремеев, зашел в эти автоматы, и в карманах порылся, и нашел в них, в
карманах своих, пятнадцать копеек. Ну и держит, значит, Еремеев эти
пятнадцать копеек в кулаке, а сам сомневается - позвонить ему другу Лехе или
же не позвонить. И, конечно, решил он, что позвонить надо обязательно.
Как-никак Леха ему друг, а не хрен собачий, недаром же они вместе несли
действительную службу в рядах Советской армии. И Еремеев закрылся в кабине,
а там жарко, как в чайнике, и воняет неприятными для человеческого нюха
запахами. И постоял Еремеев в этой кабине, к климату ее чтоб привыкнуть и
номер Лехин заодно в памяти восстановить безошибочно. А когда восстановил,
то набрал его после кода города шахтеров Красного Луча и стал ждать, когда
гудки туда, в Красный этот Луч, дойдут по проводам в форме телефонных
звонков. И на шестом примерно гудке трубку баба какая-то сняла. Лехина,
скорее всего, подруга жизни, которую Еремеев еще никогда не видел в глаза.
Сняла она, значит, трубку и говорит хрипло и неприветливо:
- Але.
А Еремеев говорит:
- Это я, сержант Еремеев, значит. Привет.
- Привет, - подруга Лехина из трубки говорит. - Ну и чего тебе надо,
Еремеев, в такое несоответствующее время?
- Мне-то? - Еремеев спрашивает. - Мне, это, так сказать надо... - и
стал думать, что ему надо, а телефон, пока он это делал, конечно, отключился
и разговор перервал. У Еремеева же всего одна монетка была в кармане, а
больше не было.
- Мне-то ничего не надо, - это Еремеев уже не в телефон сказал, а
просто так, в воздушное пространство телефонной кабины. - Я так, позвонил и
все. И ничего мне ни от кого не надо.
И вышел Еремеев из этого круглосуточного переговорного пункта и пошел
по черному асфальту домой. И вот приходит он домой, а там алканы эти,
которых он с собой от магазина привел, спят на диване и на полу. И подруга
Танькина - та, что свидетельницей с ее стороны на свадьбе была, спит. И
Танька тоже между ними на полу отдыхает. Вернулась, выходит, домой.
И Еремеев увидел ее и мыслит про себя:
- Ну вот и порядок, значит. Раз вернулась Танька. Очень полный, значит,
- мыслит, - порядок.
Да. И вот постоял он, Еремеев, еще так, в комнате, помыслил, а потом
тоже на пол возле Таньки лег за компанию и тоже заснул мертвым сном как
убитый и спал до утра спокойно, а утром замерз и проснулся. И Танька,
конечно, проснулась, и подруга ее проснулась, и все до одного алканы. И они,
Еремеев с Танькой, прогнали их из своей квартиры раз и навсегда и зажили,
что называется, душа в душу, и живут до самых этих пор в любви и в согласии,
и в обстановке полного взаимопонимания по всем коренным вопросам,
представляющим взаимовыгодный интерес. И Еремеев на Таньку не держит особого
зла за причинение ему невосполнимого морального ущерба и претензий к ней
больших не испытывает, потому что он, Еремеев, как человек и как муж до
глубины понимает определенные струны ее женской души и имеет в виду, что в
сложном процессе супружеской жизни всякое может случиться, а жить-то,
несмотря на это, все равно же как-либо надо, и никуда от этого не спрячешься
и не денешься, и не уйдешь - как ни крути.
1990
Вот бывают такие дни жизни, что ну просто черт знает, какие это дни. С
самого утра как встал и до самого позднего вечернего времени, пока то есть
спать ложиться, все идет и продолжается своим свойственным чередом - и хоть
ты ему что. Так, в точном соответствии, у Гордеева день третьего августа
сего года и начался. У него в будильнике электронном ночью батарейка
кончилась, а он спал и не знал. Ну и будильник не зазвонил в установленное
время суток. Гордеев проснулся, самостоятельно уже, без содействия
будильника, а на нем, на будильнике, три часа. А на ручных часах "Слава" -
девять без двадцати минут. А на работу ему на восемь надо и ехать далеко. И
долго. Поэтому Гордеев и бриться не стал, а только лицо умыл кое-как,
поверхностно, и зубы почистил пастой "Эффект" - чтоб изо рта запах
неприличный подавить, а электробритву он с собой взял - в кулек
целлофановый, имея в виду на работе в полный порядок свою личность привести,
чтоб достойный внешний вид иметь как в глазах сотрудников, так и в общем.
Правда, ему этого не удалось осуществить в жизнь - на работе у них
электричество ремонтировали электрики, ну и все напряжение, конечно, в сети
отключили и повесили табличку с надписью "Не включать, работают люди", и
куда-то ушли - за кабелем или что, или за инструментом. Да. Но это после
было, позже - когда Гордеев до работы добрался со значительным опозданием, а
сначала он собрался с рекордно быстрой скоростью и на работу пошел. Или,
вернее если выразиться, то - побежал. И опять у него обстоятельства неудачно
сложились и некстати. Троллейбус прямо из-под носа уехал. Еще и дверью руку
защемил, гад. И главное дело - Гордеев добежал до него изо всех последних
сил, руку протянул к двери, а он взял и дверь эту захлопнул. И пальцы
защемил Гордееву на правой наиважнейшей руке. И ко всему тому - тронулся.
Гордеев свои пальцы дернул из дверей и ободрал все четыре косточки до крови.
А если б он не дернул и не ободрал, вообще б покалечить его могло
троллейбусом на всю жизнь, какая ему предусмотрена. Он же поехал, троллейбус
этот, а пальцы - в дверях.
А следующий троллейбус на их остановке не остановился. И не до полного
отказа набитый был, и не остановился. Проехал мимо. Гордеев в числе других
людей за ним погнался - надеялся, он дальше, за остановкой, остановится, а
он совсем не остановился. Наверно, на этой остановке из него выходить никому
не надо было. Вот он и проехал. И Гордееву еще одного троллейбуса ожидать
пришлось. И когда он на работу приехал, его отсутствие уже всем и каждому в
глаза бросаться начало, потому что он же ведь больше чем на полтора часа
позже звонка занял свое рабочее место. Из-за будильника. Гордеев-то никогда
целиком и полностью на всякую эту электронику не надеялся и не доверял, ну
вот она его и подвела в нужный момент. При отсутствии жены. Так бы, конечно,
жена Тоня его разбудить могла, она всегда его будила на работу в положенное
время, но жены как раз сейчас у Гордеева не было дома. Она в хозрасчетную
больницу легла, специализированную, на три дня - аборт делать. А детей ее,
чтоб не бегали без досмотра и пользы по двору, Гордеев отвел временно к ее
же, Тониной, значит, матери, Вере Денисовне, живущей отдельной жизнью в
своей квартире, то есть не в своей, конечно, а являясь ответственным
квартиросъемщиком. У них в браке, у Гордеева с Тоней, общих, совместных в
смысле, детей не было, из-за того что у Тони когда они сошлись, и так было
двое своих детей от предшествующего первого брака, который не сложился
счастливо и распался в результате решения горсуда, и она больше ни в какую
новых детей рожать не желала. Гордеев хотел, потому что у него-то совсем
детей не было, несмотря на его зрелый возраст - тридцать семь лет, а она -
ни в какую. И в больницу, значит, пошла, аборт чтоб ей сделали там и чтоб
третьего ребенка, который от Гордеева, не рожать на свет. И именно вот в это
неподходящее время батарейка в будильнике кончилась. А рожать жена не давала
согласия не потому что, скажем, что-нибудь не нравилось ей и не
удовлетворяло в настоящем семейном положении, а чтоб, как она говорила,
злыдней не расплаживать, раз они с Гордеевым так умеренно зарабатывают денег
и не воруют, и взяток не принимают, и не кооперативщики они, как некоторые,
которые могут и машину, и дачу, и по ресторанам, и детей сколько влезет. Ну
вот она и легла в больницу. Второй раз за период их супружеской законной
жизни легла в ту же самую больницу. В ней аборты с наркозом делают и без
боли, за сорок два рубля, хозрасчетно. А Гордеев из-за этого, выходит, на
работу опоздал. То есть он не из-за этого опоздал, если вдуматься глубже, а
из-за батарейки, но и из-за этого. Если б, допустим, жена не легла в
больницу, она бы его растолкала однозначно. А так он проспал. И опоздал.
Пришел, а его начальник участка - как подростка какого-нибудь
трудновоспитуемого. Орал, орал - дисциплина, мол, это вот, и так далее. А
света нету, ничего без света не действует и работать нет объективной
возможности. И побриться тоже нельзя. Ну, Гордеев сидит и ничего не делает.
Просто так сидит, бесполезно. И тоскует. Сидел, сидел, да и обратился к
начальнику участка с личной просьбой, говоря, что все равно делать нечего
из-за отсутствия напряжения в сети, так я пойду, мне батарейку необходимо
достать - кровь из носа - для электронных часов-будильника. А после,
говорит, я отработаю как-нибудь, в выходной или праздничный день недели. А
начальник участка поначалу возражал, что порядок есть порядок, и все обязаны
сидеть на рабочих местах как штык, хоть и без наличия напряжения в сети, но
в конце концов дал свое разрешение, чтоб Гордеев в субботу вышел, во вторую.
А сейчас чтоб не сидел, а шел по своим делам, только, сказал, заявление
напиши на отгул для документального оформления ухода. И Гордеев так и
сделал. Написал заявление и ушел. Сперва просто по воздуху прошелся, по
свежему, подышал полной грудью, не торопясь, потом в магазин культтоваров
направился с целью батарейку приобрести. А в магазине батареек, само собой,
нету никаких. Тогда Гордеев в трамвай сел и в другой магазин поехал, и там
батарейку безуспешно спросил, и решил, раз такое гиблое дело, в универмаг
съездить. Хрен с ним, решил, съезжу в универмаг. И опять в трамвай сел и
поехал. А в трамвае он с людьми поговорил, с пассажирами. Ему же дома не с
кем было поговорить, так он - в трамвае. Хотя они и посторонние все были
люди, незнакомые, а все равно. Он у тетки какой-то лысоватой спросил, где
ему, чтоб в универмаг попасть, выходить и докуда ехать, хотя он и сам это
знал с детства. А спросил для разговора, просто, чтоб не так скучно ехать
было в трамвае. И она ему рассказала доподлинно два раза, а он спросил, нету
ли там батареек случайно круглых - может, знает она. А она сказала, что
знать - не знает, но знает, что они дефицит и редко поступают в свободную
продажу на прилавки магазинов. Это, сказала, все знают, каждый любой
ребенок, и то знает. Дальше Гордеев про жару с этой теткой и с остальными
окружающими пассажирами поговорил, что вот сейчас еще ничего, более-менее, а
через час, самое позднее, невыносимая жара установится в атмосфере, и
осадков исключительно мало выпадает в это лето, и на производстве работать
нетерпимо жарко, а кондиционеров нету. У капиталистов, у тех, небось, есть,
а у нас - так какие там кондиционеры! У нас - лишь бы план, давай-давай и
все. И многие пассажиры трамвая с ним согласие выразили и поддержку и
сказали, что в райкомах тоже кондиционеры, и надо их экспроприировать ко
всем чертям и передать безвозмездно в пользу детских дошкольных учреждений и
других объектов социального обеспечения. Ну вот, поговорил Гордеев с
пассажирами и доехал до остановки "Центральная" незаметно, и тетка та,
лысоватая, сказала, что ему тут надо вылезать. И он вылез и пошел в
универмаг. За батарейкой. Пришел в секцию радиодеталей, а там очередь стоит,
и батарейки дают круглые, только не такие круглые, как ему нужно, а
маленького размера. И он хотел сразу уйти ни с чем и с пустыми руками, а
потом подумал, что можно будет эту маленькую неподходящую батарейку
как-нибудь хитро проволочками к часам подсоединить и стал в очередь. И опять
с очередью поговорил про жару и про кондиционеры, и про то, что батарейку, и
ту не купишь, какую надо, за свои деньги. А когда очередь его подошла, он
купил эту - маленькую - батарейку. А что делать. Конечно, большая была бы
намного лучше. Ее вставил в часы, крышечкой защелкнул - и все удовольствие.
А эту надо будет мостить, изолентой приматывать, проволочки прицеплять. Зато
будильник все-таки сможет ходить, и никто не будет завтра орать и
дисциплиной запугивать. Короче, купил Гордеев батарейку и еще пожалел, что
две не сообразил купить - в запас, но стоять заново в очереди, в духоте этой
ненормальной ему не захотелось, и он из универмага вышел на центральную
улицу города проспект имени Карла Маркса. И остановился. Чтоб придумать -
что теперь делать, раз батарейка куплена, и куда идти. Постоял он на
тротуаре поперек пути прохожих, подумал, может - домой, батарейку
присоединять, но раздумал, потому что захотел пойти к жене - передачу
какую-нибудь ей передать вкусную. Помидоров или, допустим, слив. А можно
груш "клапа" или же "лесная красавица". И пошел Гордеев по проспекту вдоль
города - к базару, чтоб эту передачу там, на базаре, купить. Идет он,
значит, себе и думает, куплю сейчас вот передачу, отнесу ее Тоне, она
порадуется и поест. А тут обращает внимание Гордеев на надпись на доме,
кудрявыми и большими буквами написанную: "Салон красоты". И с правой стороны
этих букв - "Мужской зал", а с левой - "Женский зал". Это, значит, новый
салон для населения города и его гостей открыли. Гордеев тут давно не был, в
том смысле, что не в салоне, а в районе проспекта имени Карла Маркса. А по
салонам ему ходить нет необходимости. Его Тоня ножницами красиво
подстригает, а бреет себя он сам, электробритвой с плавающими ножами, если,
конечно, свет есть. Да. А когда он, Гордеев, тут был в последний раз, с
месяц назад, так в этом месте забор стоял высокий и за ним, за забором,
ремонт дому делали, капитальный, а теперь, значит, здесь после ремонта салон
открыли. В отремонтированном доме. И Гордееву в голову пришло желание,
которое вполне объяснимо в его создавшемся положении - салон этот посетить,
чтоб ему в нем выбрили лицо, так как непобритым он стыдился в больницу идти,
ну и так, по проспекту имени Карла Маркса и по другим улицам родного города
тоже ему нежелательно было в небритом виде гулять. Ну вот, подошел Гордеев к
двери, где вход, а она закрыта, то есть она-то открыта, из-за жары, но
стулом загорожена. Гордеев через стул перегнулся в салон - чтоб заглянуть, -
а там никого нету, одна только кассирша сидит, зеркальце на кассу установила
и угри на носу выдавливает, и на щеках. Гордеев ее позвал и спрашивает, эй,
девушка, а почему это ваш салон не функционирует средь бела дня согласно
графику режима работы? А она говорит, а потому что вши у нас обнаружены в
салоне. И санстанция нас закрыла до выведения. Вот по этой причине, говорит,
мы не работаем сегодня. И завтра не будем. И послезавтра, реально, тоже не
будем. А, возможно, что и будем. Так что не получилось у Гордеева
воспользоваться салоном, и он пошел с небритым лицом в прежнем направлении
базара, за грушами. И купил их, когда пришел, груш то есть, один килограмм.
Хороших груш купил, самых лучших даже, можно сказать, за три рубля. Пацан в
серой кепке продавал, видно, колхозник. И еще Гордеев слив купил за компанию
с грушами, тоже хороших и недорого - у того же самого пацана, и понес эти
груши и сливы жене в больницу в качестве передачи. Чтоб поела она там
витаминов свежих. А по выходе с базара, на площади уже, он еще один раз в
очереди постоял, вина себе взял бутылку, столового, предполагая дома
поужинать и вина выпить охлажденного. Ему мужики, когда он становился,
сказали, чтоб не занимал он очередь, потому что все равно не хватит ему
вина, так как сегодня завоза не было, и это допродают вчерашнее -
предупредили его. А он занял в расчете на всякий случай, и ему последнюю
бутылку продали, одну-единственную. Но Гордееву больше и не надо было. Он же
и не пьет почти что. Так, совсем мало. Изредка, можно сказать. А тут чего-то
захотелось ему - может, от жары и жажды. Ну, купил он, значит, эту
распоследнюю бутылку столового вина, поставил ее в кулек аккуратно - на
футляр бритвы, рядом с грушами и сливами - чтоб не помять их дорогой, и
поехал в больницу. Сел в троллейбус, талон прокомпостировал и поехал. От
базара до больницы близко ехать, пять остановок всего-навсего. Правда, в
троллейбусе окна все оказались задраены и на винты взяты - чтоб не
нервировало водителя дребезжание стекол, и печка грела зачем-то и у Гордеева
рубашка промокла насквозь, пока он ехал эти пять остановок, и пот потек по
спине и по ногам - в носки. А в больнице, в справочном отделении, Гордеев
сказал, что хочет жене своей Антонине Игоревне Гордеевой передачу передать,
состоящую из груш и слив. И они, те, что в справочном этом отделении сидят,
поискали ее фамилию по разным книгам и карточкам и плюс позвонили по
каким-то внутренним телефонам, потому что больница же большая, не сразу в
ней определенного человека найдешь. Гордеев еще подумал, пока они искали, а
интересно, подумал, куда всех этих многочисленных детей, которые от абортов
остаются, девают? В канализацию спускают или куда? А когда нашлось Тонино
местонахождение, эти, работники справочного отделения, сказали Гордееву в
вежливой форме, что к их сожалению не могут принять от него передачу по
причине того, что жена его в настоящий момент находится в реанимации, а туда
передачи не передают. Гордеев, конечно, возмутился этим фактом бездушия - на
каком это, мол, основании такие у них в хозрасчетной больнице противоречивые
порядки и правила - и домой пошел. И груши унес. И сливы. Зря то есть за
ними ходил на базар и деньги на них истрачивал.
А дома Гордеев выгрузил груши и сливы в холодильник, за исключением
двух штук груш и двух штук слив, вино в морозилку положил, потом до трусов
разделся и в ванную пошел. Бриться он, конечно, не стал, потому что смысла
уже никакого не было бриться, а умылся до пояса тщательно, с мылом, правда,
одной холодной водой - горячей у них две недели как не было из-за
профилактических работ в котельной - и ноги тоже ополоснул. После этого
Гордеев обсох, не вытираясь, с целью еще больше организм остудить, и суп на
газ поставил - жена кастрюлю супа ему сварила, - а вино достал из морозилки
и маленький стаканчик - стопятидесятиграммовый - налил и выпил. И заел одной
грушей и одной сливой. А остальное вино он в холодильник вернул, чтоб
продолжало остывать - пока суп подогреется на газу до нужной температуры.
Вернул, значит, взял газету и на диван лег - эту газету посмотреть.
Прочитал, как всегда, все подряд заголовки, потом про сессию и про
преступность, ну и заснул непредвиденно. Из-за вина, наверное, выпитого на
пустой голодный желудок. И газета на него сверху упала, домиком. И по щетине
небритой зашуршала в такт частоте дыхания. А на кухне у Гордеева окно летом
постоянно открыто бывает. Гордеев его сеткой капроновой зашил, чтоб комары
внутрь квартиры не налетали и не кусались. Микрорайон их на бывшем болоте
возведен строителями, так болота и следов видимых не осталось давно в
природе, а комары сохранились нетронутыми. Ну, а с сеткой окно можно
открытым держать. Комары через сетку пролезть не в состоянии, и не так жарко
в квартире. Да, значит. И через это окно с сеткой сквозняк протягивает. И
этим сквозняком, видно, подуло и затушило огонь под кастрюлей с супом, а
газ, между прочим, идет, как и шел, - беспрепятственно. А Гордеев спит. Вот.
И слава, как говорится, Богу, что у Веры Денисовны, матери Тониной, ключи
есть от входной двери, Тоня ей когда-то давно дала. Гордеев еще против тогда
был категорически - чтоб ключи ей давать, а она дала, не послушалась, мало
ли что, сказала, пускай будут. И дала. Ну и теперь пришла, значит, теща Вера
Денисовна к Гордееву в гости - детей привела обратно, - жмет на звонок,
стучит, а он не открывает, спит. Она и отперла дверь этими своими личными
ключами. И сразу газ учуяла носом. Прикрутила его, все настежь поотпахивала
и "скорую помощь" по телефону от соседей вызвала, потому что Гордеев же
недвижимо лежал и на битье по щекам не отзывался, вот она и подумала, что он
отравился газом окончательно. А "скорая помощь" быстро на место происшествия
прибыла - минут через двадцать - и начала Гордеева откачивать и в сознание
приводить. Уколов каких-то ему понатыкали, внутренние органы промыли, и
Гордеев очухался и весь диван и пол вокруг дивана обгадил - вывернуло его
навыворот - и после этого ему полегчало очень заметно, и он с дивана ноги
свесил и сел. А "скорая помощь" уехала. Ну а Вера Денисовна обрадовалась,
что Гордеев не умер, а ожил совершенно и говорит ему, ну вот, говорит, а я
детей привела, потому что я не нанималась вам сидеть с ними целыми днями на
заслуженной пенсии и потому, что занятая я завтра. У нас, говорит, на
двенадцать часов культурный поход в театр драмы будет организован для
ветеранов труда бесплатно, а я, говорит, и есть самый настоящий ветеран - ты
ж знаешь.
Гордеев никакого не дал ей ответа на эти несвоевременные слова,
промолчал. А когда ушла она, Вера Денисовна, и дети груши поели со сливами и
спать легли, он рвоту свою тряпкой в тазик собрал и в унитаз вылил. И пол,
конечно, протер. И на кухню потихоньку перебрался. А там включил свет,
открыл будильник и стал батарейку к нему проводками присобачивать и
изолентой приматывать - чтоб, значит, снова завтра на работу не опоздать, а
прийти вовремя - как привык он - минут за десять до звонка или в самом
крайнем случае - за пять.
1990
Сначала Томка Ребрий жила в общежитии. В обыкновенном общежитии, не в
семейном. Потому что она была тогда несемейная и общежития семейного у них
на мехзаводе тогда еще не было - тогда, когда она на производство поступила
молодым специалистом по назначению. Она, Томка, техникум в городе Смела
закончила и на мехзавод из Смелы распределилась и приехала. И ей
предоставили общежитие. В комнате на двоих койку установили третью, и она
там, на этой третьей койке, поселилась на постоянное местожительство. И на
льготную очередь ее поставили - как молодого специалиста. На квартиру. У них
на производстве молодым специалистам льгота такая полагается - на отдельную
очередь их ставят. А работы ей по специальности не нашли. Не применялась
такая специальность на мехзаводе. Ну что делать, взяли ее на вакантную
должность старшего техника в отдел главного технолога - чертеж скопировать,
бумажку какую-нибудь в статуправление отвезти, написать что-нибудь красивым
чертежным почерком и такое примерно прочее. Ну, она и работала. А жила в
общежитии. А Геша Углов тоже у них работал на производстве. Он инженером
работал, Геша Углов, и Томка его чертежи, бывало такое, копировала. А он к
ней в общежитие ходил в гости по ее дням. У нее пятница была - день, и
вторник. Два, значит, дня в неделю. Ленка и Лорка в эти ее дни из комнаты
уходили - в кино или еще куда гулять до одиннадцати, а к ней Геша, значит,
приходил. В гости. Ну, поджениться. А в другие, не ее дни, Томка уходила
гулять - с Ленкой или же с Лоркой.
Ну вот. Жила эта Томка Ребрий в общежитии, на производстве работала, в
отделе главного технолога, и в очереди стояла на квартиру. А производство
как раз в это же самое время жилой дом себе начало строить - малосемейку. И
в этой малосемейке должны были быть квартиры однокомнатные, полезная площадь
до двенадцати метров квадратных, и двухкомнатные - по двадцать три метра. А
строители там что-то такое напутали как всегда и не по тому проекту, по
какому надо было, стали строить. Три этажа построили, смотрят - а дом весь
насквозь получается однокомнатный. То есть сто шестьдесят две квартиры и все
как одна однокомнатные. И в первом подъезде, и во втором.
Ну начальство заводское подумало и говорит свое решение: