- Все, - говорит, - трудящиеся завода, кто на двухкомнатные квартиры в
этом доме претендовал на основании состава семьи и согласно очередности,
смогут иметь право голоса заселиться по объективным причинам в однокомнатные
квартиры, а кто не захочет или не уместится, пусть продолжает на очереди
стоять с сохранением трудовой дисциплины и спокойствия. У нас по плану
программы уже в четвертом квартале будущего календарного года еще один дом
запланирован. Начать строить. Поэтому, значит, ничего нету в том, что
произошло досадное незапланированное недоразумение. Да, а излишние
однокомнатные квартиры, какие останутся, начальство постановило отдать
безвозмездно тем трудящимся завода, кто в общежитии проживает и женатый. Или
замужем - соответственно. Пусть даже очередь их далеко не подошла, а все
равно. А то общежитие по техдокументации числится для одиноких, а проживает
в нем черт знает кто, не разберешь.
Узнала Томка Ребрий про вынесение этого постановления и говорит Геше
Углову:
- Геш, - говорит, - а давай уже ж мы с тобой женимся.
А Геша говорит:
- А тебе два раза в неделю что, не хватает? Ну так лето скоро вот,
будем в балку ходить.
- Та не, - Томка говорит, - а просто ж мы, если женимся, нам квартиру
дадут малосемейную.
- А-а, ну если в таком разрезе рассматривать, - Геша говорит, - тогда,
конечно, можно и жениться. А только я, как бы это сказать, у паханов своих
живу, где и прописан.
- А ты ж можешь выписаться.
- Ну да, выписаться, - Геша возражает. - А как помрут они, паханы мои,
квартирка - государству? Не-ет - хрен ему в клеточку, этому государству.
А Томка говорит:
- Так ты ж временно выпишешься. А женимся мы, квартиру получим, ты
назад туда же ж и припишешься.
- Не пропишут, - Геша ей говорит. - Я же буду уже женатый человек и в
твоей этой квартире буду прописанный.
- Тю, дурной, - Томка говорит. - Мы ж разведемся.
А Геша говорит:
- Как разведемся?
- А разведемся, - Томка ему объясняет, - ты туда, к паханам,
припишешься, как сын ихний, и мы заново поженимся. Так же ж все делают. А
когда твои паханы - это, помрут, мы наши две квартиры на трехкомнатную
поменяемся.
Короче, значит, пошли они с Гешей в ЗАГС Октябрьского района, Томка и
за себя, и за Гешу заявления написала чертежным красивым почерком, и через
месяц свадьбу им назначили. Гешины паханы столовку наняли на свои личные
сбережения, а Томкины родичи из города Смела приехали - тридцать четыре
человека их было - и свадьбу справили под электробаяниста, и выручки от
свадьбы этой вышло семьсот рублей чистыми, а если сюда и подарки учитывать,
то больше.
Ну поженились они, Геша с Томкой, Геша от паханов сразу выписался, а
комендантша Томке и говорит:
- Давай свой паспорт. На выписку. У тебя муж из местных.
А Томка говорит:
- Чего, чего? - говорит. - Да у его квартира малогабаритных размеров,
меня ж туда его паханы не дают своего согласия приписать. Метров у них на
меня недостаточно.
- А меня это жарит? - комендантша говорит. - Давай - или мы тебя через
суд выселим, потому что нарушение соблюдения паспортного режима преследуется
через суд, - пугает, значит, Томку.
Конечно, Томка фигу ей дала трехдюймовую, а не паспорт.
Она к директору завода пошла жаловаться, к Полупаеву. Так ей хорошие
люди посоветовали. Прическу в парикмахерском салоне сделала себе новую,
подмазалась перед зеркалом и без лифчика пошла к нему. В понедельник, на
семнадцать часов. Зашла, стала возле дверей и говорит:
- Здрасте.
А директор из-за стола вылез, подошел к ней впритык и руку в трусики -
раз и запустил, сзади под платьем. Запустил и стоит, на Томку смотрит. И
Томка стоит, смотрит. Не рыпается. Она ж знала уже, что он, директор то
есть, всегда так делает, если девушка не очень пожилая и все при себе имеет.
- Вы по какому вопросу ко мне? - директор у Томки спрашивает, а руку не
убирает, держит.
А Томка в ответ ему отвечает:
- По личному вопросу. Сугубо.
И рассказывает ему, что она, нечего сказать, специально для того замуж
вышла против своей воли, чтоб квартиру получить, а ее теперь комендантша
выписать хочет насильственно через суд, а мужа ее законного, Гешу Углова,
приписывать в общежитии не хочет.
Директор, значит, ей задницу гладит нежно, а она ему все это начистоту
- как родному брату - рассказывает. Рассказала, директор говорит:
- Ничего, - говорит, - этот вопрос мы имеем возможность решить
положительно в рабочем порядке вещей и в соответствии с законом о семье и
браке.
Томка говорит:
- Горячее вам спасибо, - и поворачивается идти, а директор говорит:
- Куда? - и толкает ногой дверь боковую. А там, за этой дверью, диван,
телек, холодильник - комната отдыха там, в общем. Ну, закрылись они в той
комнате, директор Томку на диван завалил, и Томка на спину легла, чтоб
удобнее было, а директор ей платье задрал и возиться стал там подробно.
Повозился, повозился, потом поднялся с Томки и к холодильнику пошел,
наверно, воды попить.
А Томка спрашивает с дивана:
- Вы уже? - спрашивает. - Или мне еще не идти?
- Идите, - директор говорит, - идите.
Пришла Томка к комендантше, паспорт Гешин сдала, а через три дня
комендантша ей его возвратила с пропиской.
Возвратила и говорит:
- Получи вот, -говорит. - В строго установленные сроки.
А когда этот дом малосемейный строители до конца достроили и сдали его
под ключ, как говорится, Томке с Гешей в нем, в доме этом, квартиру
выделили. Комната почти что около двенадцати метров квадратных и кухня -
пять. И ванная с туалетом одновременно. Въехали они туда, а Геша говорит:
- Теперь как? Будем начинать разводиться? Чтоб меня обратно к паханам
прописать, в рамках законодательства?
Томка говорит:
- Развестися, конечно, - говорит, - нам можно. А можно ж и не
разводиться.
- А чего ожидать? - Геша спрашивает.
А Томка ему отвечает, что через год же ж всего-навсего еще один дом
начнут строить по плану и можно будет в том доме двухкомнатную квартиру
получить.
- Меня ж, - говорит, - с очереди не сняли. Когда малосемейку дадут, с
очереди сымать не могут, а это ж - малосемейка.
Геша Томкины слова обдумал со всех сторон и говорит:
- Так нас двое всего в семье.
- А мы ребенка родим, - Томка говорит. - Или, может это - в детдоме
возьмем. А то у меня ж спираль стоит против того, чтоб не беременеть - так
жалко ее вытаскивать.
- А точно нам дадут, - Геша спрашивает, - квартиру, ну и этого,
ребенка?
- А куда ж они денутся? - Томка говорит. - Я ж им бумагу достану, что я
бездетная по состоянию женских болезней.
- Как это ты ее достанешь? - Геша говорит.
- А у меня гинеколог есть знакомый, с тех пор, когда у меня еще спирали
не стояло. Он мне бумагу выдаст. Тридцатку ему надо будет всунуть, и он
выдаст.
И правда, выдал Томкин гинеколог ей бумагу. Не за тридцатку само собой,
имея в виду, что дело это гнилое и можно на нем крупно залететь, но выдал.
Наверно, деньги ему в этот момент были сильно нужны. И Томка стала на
основании этой выданной ей бумаги ребенка оформлять.
Геша, правду сказать, говорил ей:
- На хрена тебе чужой ребенок? Давай, - говорил, - своего сделаем,
личного.
А Томка ему отвечала:
- Я же ж тебе русским языком говорю. Спираль жалко вынимать, ее ж потом
не достанешь.
А Геша ей возражал:
- А всю оставшуюся жизнь его кормить, чужого? А он, может, от алкашей
окажется или от наркоманов.
- Так а мы же ж, - Томка ему говорила, - когда хату получим
двухкомнатную , мы его назад же и вернем. Скажем, не устраивает он нас или
скажем, передумали.
- А примут? - Геша сомневается.
А Томка ему отвечает:
- Примут. Чего ж им его не принять, раз он ихний?
Так она, значит, Гешу и уболтала. И оформила, значит, им ребенка.
Оформляла, правда, долго. Документы всякие там требовали у нее - каких
только всяких разных документов не требовали, а после ее с Гешей на
различные комиссии еще вызывали, все допытывались, хорошенько они подумали
или не хорошенько и до конца они понимают всю ответственность, которая на
них ляжет вследствие этого ребенка или не до конца. А потом-таки выдали им
пацана одного. Ничего такой пацанчик, в золотухе немного, а так - ничего.
Взяли они его, пацанчика этого, подержали с месяца, может, три. Ну, или
пять, и Томке двухкомнатную квартиру дали с учетом льготной очереди. Она,
когда квартиры должны были распределять, перед этим то есть, сходила к
Полупаеву, к директору, и им с Гешей пошли навстречу как молодой семье,
проявившей акт истинного, можно сказать, милосердия, и дали в этом, новом
доме квартиру. Двухкомнатную. И еще в заводской радиогазете про них статью
передали. В эфир завода.
А Томка и Геша получили эту квартиру и через время подали в суд. На
развод. Сказали, что они характерами совсем не подходят друг к другу и что
их семейная жизнь является тяжелым последствием необдуманной роковой ошибки
молодости. Ну, суд дал им срок одуматься, - у них там, в суде, так
полагается, давать сначала всем срок одуматься, - а потом, когда они
одумываться отказались вторично, суд своим именем произвел расторжение
ихнего брака. И Томка ребенка этого золотушного начала назад, в детдом,
потихоньку возвращать. Они - детдом в смысле - конечно, не желали его брать,
уговаривали Томку еще раз подумать хорошенечко, про совесть тоже
интересовались и даже угрожали чего-то там такое. А Томка одно им говорила:
- Товарищи, - говорила, - меня же ж муж, гад заморщенный, бросил. Куда
ж мне одинокой с этим ребенком, будь он неладный? - и плакала у них на
глазах.
Да. Ну, вернула она им, конечно, в итоге этого ихнего ребенка, вернула,
значит, а Геша, Геша от Томки выписался. Когда развод им в суде дали. И
хотел назад, значит, к паханам прописаться, ну, чтоб квартира не пропала в
государстве. Вот он сегодня, примерно, выписался, а завтра собирался
прописываться идти, после работы сразу, часов в пять. А утром, где-то в
полдесятого или, может, без двадцати - паханов его машиной сбило. Обоих. Они
на красный свет светофора дорогу поперлись переходить. У них напротив дома
через дорогу магазин овощной - вот они туда, видно, шли, а машина их снесла.
КАМАЗ груженый. С прицепом. Он на зеленый свет - ехал, а они на красный -
шли.
Геша узнал про это горе, вернулся к Томке - так и так, говорит, Тамара,
несчастье меня постигло с паханами неисправимое и надо обратно к тебе
прописываться, больше некуда. А Томка говорит:
- Ой, боженьки ж, - говорит. - Та мы ж по суду в разводе состоим, в
законном.
- Так я готов повторно в брак вступить, - Геша ей предлагает.
А Томка подумала внимательно и дает ему ответ такого плана:
- Э не, - говорит, - я не могу никак на это предложение пойти.
- Это почему ты не можешь? - Геша спрашивает.
А Томка говорит:
- Мы ж, - говорит, - только-только как развелись. Что ж про нас люди
подумают?
1990
С Самаевым получилась какая-то ерунда. Сначала-то наоборот, сначала она
на свободу вышел. Пять лет отсидел и вышел. А жена с ним не развелась.
Значит, сначала все было хорошо. Вышел. А вышел - можешь куда хочешь идти, а
хочешь - можешь ехать. Свобода, одним словом. Воля. Ну, Самаев с ходу к жене
поехал. Предупреждать, что освобождается, не стал, думал - чего лезть?
Может, забыла она. Ну и вообще думал поглядеть - что там и как и чего, в
целом. А то мало ли. Пять лет. А свидания, суки, ни одного не дали. Что
угодно сделаться могло за пять лет. А что не развелась, так это кто его
знает, почему. Может, времени не было морочиться или... Ну... Еще чего не
было. Но и не развелась, и посылки присылала, и письма от нее приходили -
что все у нее по-старому, работа хорошая, в две смены, без ночной, не то что
на хлебзаводе было. И все другое тоже в пределах рамок, по-старому.
И он ей письма писал: "Что свиданий не дают, это ничего, - писал. - Они
мне назло не дают. Задавить хотят. Но это - болт им в рот". А когда срок ему
там, в зоне, добавили, он ей ничего не написал - подробностей. "Добавили, -
написал, - бляди, ни за что". Но в письме только слово "добавили" осталось,
а остальное замазали. Они всегда, если что им не нравилось, замазывали.
Ну, а теперь вот и первый срок, и этот, добавленный, кончился у
Самаева, и он освободился на волю. Откинулся, как говорится. И к жене
поехал. К Ольге.
Вот приехал он, на этаж поднялся, к двери подошел. Смотрит, под ручкой
бумажка торчит в линеечку. Развернул Самаев бумажку, а там написано, чтоб
он, Колечка, значит, ключ взял у соседки, той, что напротив - она даст - и
чтоб ждал ее, Ольгу, с работы, со второй смены, а есть чтоб взял в
холодильнике, но холодное чтоб не ел, а нагрел.
Ну, он позвонил в квартиру напротив, соседка из глубины откуда-то
пришлепала и дверь на цепочке приотворила. И в щель высунулась.
- А, - говорит, - арестант, - и дала ключ. В щель эту самую просунула.
И дверь бегом захлопнула. И ушлепала куда-то в глубину.
Открыл Самаев замок, дверь отпихнул и через порог переступил. Разулся в
прихожей, разделся, пальто на вешалку повесил с краю и зашел в комнату
сначала, потом - в кухню. В комнате Самаев на кровати посидел, покурил, а
потом, значит, в кухню пошел и там посидел. Потом он в холодильнике порылся
и пожрать нашел. Там, в дверце, и бутылка стояла целая, но Самаев ее не стал
открывать. Он борща достал и котлет. На газу разогрел и поел. С хлебом. Он
хлеба к этому, к борщу и котлетам, с полкило умял, потому что по белому
хлебу соскучился. Там хлеб какой-то, не поймешь, какой. И не белый, и не
черный, а пластилин пластилином. И вкус у него пластилиновый. А тут, на
воле, хороший хлеб.
Поел Самаев, еще покурил после еды - привычка у него была такая, после
еды покурить - и посуду за собой вымыл. И вытер полотенцем. У Ольги
специальное полотенце на гвозде для посуды висело. Возле раковины. Он им и
вытер посуду. Вытер и стал Ольгу ждать. Если б знал, куда идти, пошел бы
встретить, а так - сидел и ждал.
- Вторая смена, - прикидывал, - часов в одиннадцать кончается или около
двенадцати. Около двенадцати по-любому должна кончаться. И пока доедет.
Транспорт ночью, наверно, редко ходит.
Но Ольга пришла, еще десяти не было. Пришла, говорит:
- Ну вот. Я отпросилась. А то, думаю, ты сидишь тут, а я - там. Я у
бригадира отпросилась. Бригадир говорит: "Иди, чего там, - говорит, -
понятно". Ну, я и пошла. А так-то мы до без четверти двенадцать работать
обязаны, когда во второй. Мы, правда, бросаем раньше минут на двадцать. Пока
душ, пока то-се. И транспорт. Не успеешь до двенадцати - все тебе: будешь
час на остановке куковать - до дежурного. Или пеши идти будешь. Транспорт у
нас плохо ходит, ты ж знаешь. А теперь еще хуже стал ходить. И людей стало
больше.
Говорила все это Ольга, а Самаев сидел и ее слушал. И на нее смотрел.
Она говорит, ходит, переодевается в домашнее, а он смотрит. А Ольга говорит:
- Давай, -говорит, - поужинаем. Я ж после смены. И ты тоже - вот.
- Я ел, - Самаев говорит. - Борщ, котлеты.
- Ну и ничего такого страшного, - Ольга отвечает. - Со мной поешь за
компанию. И выпьем по случаю тебя. Мне завтра во вторую, отосплюсь.
Она говорила уже из кухни и тарелками там гремела и железным чем-то.
Газ зажгла, потом холодильником раза три хлопнула. Наверно, что-то оттуда
доставала. А Самаев все в комнате сидел. Сам.
- Ну, иди, - Ольга его позвала. - Чего ты там?
Самаев встал с кровати, где сидел и в кухню вышел, к столу. Ольга в
кухне стол накрыла - чтоб быстрее. Водку поставила, котлеты в сковороде, с
огня, и картошку в глубокую тарелку навалила горой. Ну, и там хлеб, капусту.
И сала еще подрезала. Белое такое сало, с двумя прожилками, видно, на базаре
брала.
Сели они к столу. Посидели. Самаев водку взял, кепку содрал с бутылки -
а лить некуда.
- Ох, - Ольга говорит. - Балда я, - встала и из полки стопки достала
тоненькие, две штуки. Самаев водку в них налил, и они с Ольгой выпили. И
Ольга ему картошки положила и котлет. И сала на хлеб положила. И себе то же
самое взяла. И они стали есть. А когда поели, Самаев говорит:
- Ну что, еще по одной?
- Ага, - Ольга говорит, - мне ж завтра во вторую. За тебя давай выпьем.
- Чего это за меня? - Самаев говорит. - За нас давай выпьем, за обоих
вместе.
- Ну давай за нас.
И они еще выпили, и еще поели. И больше уже не стали ни пить, ни есть -
так посидели, просто. А после Ольга посуду мыла, а Самаев со стола прибирал.
Водку в холодильник поставил недопитую, сало в морозилку положил - сало в
морозилке надо держать, - хлеб - в хлебницу, а крошки и другой всякий мусор
тряпкой стер со стола в руку и в ведро выкинул.
Вот, помыла Ольга посуду, вытерла полотенцем и говорит Самаеву, вернее
спрашивает:
- Ну что, - спрашивает, - будем спать идти? А то мне завтра на работу.
- Давай, - Самаев говорит.
Ольга кровать разобрала и перестелила: свежую простынь положила,
наволочку на подушке сменила и пододеяльник. А Самаеву чистые трусы вынула,
майку и полотенце толстое, лохматое.
- На вот, - сказала. - Переодеться, если что. Горячая вода сегодня
есть. Всегда на ночь отключают, а сегодня, видишь, есть, идет. Как знали.
Мне-то, - сказала, - не надо. Я после смены в душе моюсь, а тебе, видишь
как? Повезло.
Самаев взял белье у Ольги, сказал:
- Вообще-то, у меня свое там есть, в чемоданчике.
- А это чье? Мое? - Ольга спрашивает.
- Ну да, - Самаев отвечает. - Ну да.
Пошел, короче, Самаев в ванную. Помылся там под душем и в ванне
посидел. В ней лежать нельзя, а сидеть можно, она специальная ванна,
сидячая. Значит, посидел в ванне Самаев после душа, вылез на резиновый
коврик - колючие такие коврики бывают, чтоб ногам было приятно, - потоптался
на нем и вытирать себя начал. Вытер насухо, трусы натянул, а майку в ванной
оставил. Ну, и воду из ванны слил. И свет погасил. А в комнате тоже свет уже
потушен. Вошел Самаев в комнату, подошел к кровати медленно, чтоб не
перецепиться обо что-нибудь и говорит Ольге:
- Ольга, - говорит, - подвинься, я лягу.
- Так я, - Ольга в темноте говорит, - и так под стенкой.
Самаев одеяло откинул, пощупал кровать - места много - и лег. А Ольга к
нему сразу прислонилась. Всем телом прислонилась - и ногами, и животом, и
всем.
Тут и получилось с Самаевым это. Ольга прислонилась к Самаеву и лежит.
И Самаев лежит. Лежит - и ничего. "Что ж такое, - думает, - она - это, а я -
ничего. Ерунда какая-то".
Полежали они так, прислонившись, полежали, Ольга видит, такое дело,
отодвинулась от Самаева и говорит:
- Ты, Коля, устал сегодня. И водки выпил. Ты, Коля, спи. И я спать
буду, мне ж на работу завтра, во вторую. На три пятнадцать. А выходить в час
надо. У нас же транспорт, сам знаешь. Пока доедешь, пока переоденешься. И в
магазин сходить надо. В нашем магазине утром и молоко, бывает, завозят, и
колбасу. Масло даже завозят. Но масло с пяти только продают. Распоряжение у
них такое - с пяти продавать. А сырки плавленые продают и раньше. Ага. Так
ты спи, Коля, а завтра я, может, тоже отпрошусь. Спи.
Послушал Самаев Ольгу, полежал и говорит ей:
- Ты, Ольга, это... Что-то я устал, наверно. И водки давно не пил. За
деньги там можно все было, и пить и все, но я не пил. А тут это, выпил. Две
стопки. Я посплю. Ладно?
- Поспи, поспи, - Ольга говорит. - И я посплю.
Ну, Самаев долго не засыпал, а потом, правда, понемногу заснул. Устал
он. Сегодня же еще там был, а теперь - тут, и с Ольгой. Устал.
А Ольга еще дольше Самаева не спала. Думала: "Конечно, что устал он,
Коля. Пять лет - там. Да ехал часа четыре, да меня здесь ждал. И водки еще
выпил".
Ну, а завтра встали они - пока то, пока другое. Позавтракали. Самаев
вчерашние сто грамм допил. Ольга не пила, так как ей во вторую на работу
надо было идти, а Самаев сказал:
- Чего ей стоять, выдыхаться? - и допил.
Потом Ольга в магазин ходила. Долго ее не было. Зато она молока
принесла пять пакетов и колбасы килограмм в два двадцать. А долго ее не
было, потому что очереди же и в тот отдел, и в тот. Она-то, конечно, заняла
в оба сразу, но все равно получилось долго. А там пришла, туда-сюда - пора
на работу уходить. Ольга Самаеву говорит:
- Пойду я, чтоб не опоздать. А то у нас, сам знаешь, транспорт.
И ушла она. Во вторую. А Самаев после того, как она ушла, послонялся с
полчаса по комнате и тоже ушел. По городу походил, посмотрел, в кино сходил.
А больше вроде и некуда идти. И Самаев подумал, что надо бы к брату зайти,
поздороваться. У него брат еще жил тут родной. Они близнята с ним были. Он -
Коля, а брат - Толя.
Дом братов Самаев нашел по памяти спокойно. Не забыл, получается, за
пять лет. Позвонил два раза, как всегда он звонил, подождал. Открывает
какая-то тетка в юбке.
- Вам чего? - говорит.
Самаев говорит:
- Мне Самаева Анатолия, я брат его буду.
Тетка говорит:
- Похож. Они, - говорит, - с женой разъехались, а мы в их квартиру, в
эту вот, съехались. А он сейчас на Столярова живет, дом шесть, квартира
восемнадцать.
Поехал Самаев на Столярова. Транспорта минут двадцать ждал. Приехал,
позвонил два раза. Выходит брат. Уставился на Самаева и стоит. Потом
говорит:
- Тю бля, я думал, уже выехал с похмелюги. Дверь открываю, а там - я. А
это, значит, ты.
- Я, - Самаев говорит. - Кто ж еще?
- Ну заходи, - брат говорит. - Давай.
Зашли они. Брат говорит:
- Ты это, не обращай... на это... Я со своей разошелся, так у меня тут
бардак. Вчера с мужиками бухали. Но ты не обращай. Я бабу какую-нибудь
приведу, она тут поубирает.
Самаев говорит:
- Ясно. А я, - говорит, - иду, гадаю, дома ты или нету тебя.
- Дома я, - брат говорит. - Я всегда дома. А куда ходить? Хата своя,
пускай, кому надо, ко мне ходит. А? Так или не так?
- Угу, - Самаев отвечает, - так.
- Слышь, - брат Самаева вспомнил, - а ты когда вышел?
- Вчера, - Самаев говорит.
- Е! - брат говорит. - Так надо ж отметить.
- Давай в другой раз, - Самаев ему говорит. - А то мне еще тут надо...
кое-чего... дело одно.
А брат говорит:
- Ты кончай. Я, - говорит, - сейчас. У тебя это есть?
- Есть.
- Гони.
Дал Самаев брату червонец, брат залез в штаны, пальто сверху надел и
побежал.
- Я сейчас, - говорит, - сейчас.
И точно. Он быстро назад вернулся. Бутылку самогона принес, сказал:
"Тут у меня сосед производит, градусов шестьдесят", - минтая две банки,
хлеба и икры кабачковой банку.
- Ну давай, - брат говорит. - Чего тянуть? Будьмо.
Выпили. Консервы ножом открыли и икру. Закусили: Самаев - чуть-чуть, не
хотелось ему, а Толя, брат, первую хорошо закусил, плотно. Закусил, значит,
сок из минтаевской банки хлебом вымакал, в рот хлеб этот положил и говорит
жуя:
- Ну, чего? - говорит. - Теперь попиздим? Ты, - говорит, - как жил?
Там.
- Хреново жил, - Самаев говорит. - Разве там - это жизнь?
- А тут думаешь, жизнь? - брат спрашивает.
- Думаю, жизнь, - Самаев отвечает.
- Зря думаешь, - брат говорит.
- Может, и зря. Но тут воля, все ж. А там...
- Воля. Где воля? Каждый писюн газированный - тебе начальник. И вся
воля.
- Это да, - Самаев говорит. - Наверно, и тут не ахти. Да. Ну а там, там
- совсем. Задавить любого им ничего не составляет. Свободно.
- И тут свободно не составляет, - брат говорит. - Давай еще.
В общем, допили они самогон, брат закосел, а Самаев почти что и нет,
трезвый. Правда, как-то ни с чего взял он и сказал брату:
- Понимаешь, Толян, - говорит, - одному тебе доверяю как брату. Легли
мы вчера с Ольгой спать, она прижимается ко мне, а я - ничего. Она - это, а
я - вот... Ерунда просто-таки какая-то.
Брат на Самаева поглядел мутновато и говорит:
- Атрофировалось, - говорит, - или что?
- А я откуда знаю? - Самаев говорит. - Я водки перед тем выпил. Может,
водка так подействовала?
- Водка - не. Водка - не может быть. Я слыхал, у моряков такое бывает,
какие долго в море плавают и без баб. Так это, кажись, временно. Это лечат.
- Что ж я с этим, в больницу пойду? - Самаев говорит.
А брат говорит:
- А чего?
- А ничего. Не пойду я.
- Ну, я не знаю, - брат говорит. - Оно, наверно, и само пройдет.
Постепенно. Ты ж мужик здоровый.
А Самаев говорит:
- Постепенно - оно, может, и это... А сегодня? Ольге чего говорить,
если оно опять? Ну... Не встанет?
Брат посидел, подумал и предлагает Самаеву:
- Слышь, Колян, а давай я заместо тебя к Ольге твоей пойду. Трахну ее.
Она и не отличит, что это не ты.
Самаев говорит:
- Ты в натуре совсем оборзел?
А брат его говорит:
- Чего это я оборзел?
А Самаев помолчал и говорит брату:
- У меня волоса почти нету, а у тебя - вон.
- Отрежем, - брат сразу и ножницы нашел. - На, - говорит, - режь.
Ну, Самаев это мог, еще в армии приходилось ему. Накрыл он брата
газетой, на табуретку посадил и обстриг его ножницами под "Первый день на
воле". Обстриг, а сам все равно говорит:
- Не, Толян, ну ты в натуре серьезно?
- Отвечаю, - брат говорит и руками волосы с себя стряхивает - с лица, с
головы, с колен. Потом он с Самаева шмотки снял, оделся в них.
- Давай, - говорит, - ключ, я к Ольге поехал. - А ты, - сказал, - сиди
тут. Жди меня, и я вернусь.
И Самаев один остался. Лег на лежанку братову и лежит. И говорит себе:
- Надо домой ехать. Я ж не пьяный.
А потом думает:
- Приеду, Ольга уже дома будет. И Толян там, с ней. Что я скажу? - ну,
и не поехал он. Остался лежать. И лежал, пока брат не вернулся. А он
вернулся, говорит:
- Вставай. Вставай, - говорит, - слышь?
Самаев встал, а брат говорит:
- Ты только это, не психуй. Ладно?
- Что там? - Самаев спрашивает.
- Но ты не психуй.
- Я не психую, - Самаев говорит, - рассказывай.
- Ладно, - брат говорит. - Вот. Ну, приехал я. Ехал, бля, долго.
Транспорт, собака, не ходит, совсем обнаглели. Да. Ну, приехал, Ольги еще
нету. Ну, я разделся, свет потушил и - в люлю. Приходит Ольга. "Коля, -
говорит, - ты спишь?" Я молчу. Ну, она там, в коридоре, разделась, на кухне
чего-то повозилась, а я лежу. Вот. Ну, подходит она. Ольга. А свет не
включает, чтоб меня, ну, в смысле тебя, не разбудить, и ложится. А кровать
этом доме претендовал на основании состава семьи и согласно очередности,
смогут иметь право голоса заселиться по объективным причинам в однокомнатные
квартиры, а кто не захочет или не уместится, пусть продолжает на очереди
стоять с сохранением трудовой дисциплины и спокойствия. У нас по плану
программы уже в четвертом квартале будущего календарного года еще один дом
запланирован. Начать строить. Поэтому, значит, ничего нету в том, что
произошло досадное незапланированное недоразумение. Да, а излишние
однокомнатные квартиры, какие останутся, начальство постановило отдать
безвозмездно тем трудящимся завода, кто в общежитии проживает и женатый. Или
замужем - соответственно. Пусть даже очередь их далеко не подошла, а все
равно. А то общежитие по техдокументации числится для одиноких, а проживает
в нем черт знает кто, не разберешь.
Узнала Томка Ребрий про вынесение этого постановления и говорит Геше
Углову:
- Геш, - говорит, - а давай уже ж мы с тобой женимся.
А Геша говорит:
- А тебе два раза в неделю что, не хватает? Ну так лето скоро вот,
будем в балку ходить.
- Та не, - Томка говорит, - а просто ж мы, если женимся, нам квартиру
дадут малосемейную.
- А-а, ну если в таком разрезе рассматривать, - Геша говорит, - тогда,
конечно, можно и жениться. А только я, как бы это сказать, у паханов своих
живу, где и прописан.
- А ты ж можешь выписаться.
- Ну да, выписаться, - Геша возражает. - А как помрут они, паханы мои,
квартирка - государству? Не-ет - хрен ему в клеточку, этому государству.
А Томка говорит:
- Так ты ж временно выпишешься. А женимся мы, квартиру получим, ты
назад туда же ж и припишешься.
- Не пропишут, - Геша ей говорит. - Я же буду уже женатый человек и в
твоей этой квартире буду прописанный.
- Тю, дурной, - Томка говорит. - Мы ж разведемся.
А Геша говорит:
- Как разведемся?
- А разведемся, - Томка ему объясняет, - ты туда, к паханам,
припишешься, как сын ихний, и мы заново поженимся. Так же ж все делают. А
когда твои паханы - это, помрут, мы наши две квартиры на трехкомнатную
поменяемся.
Короче, значит, пошли они с Гешей в ЗАГС Октябрьского района, Томка и
за себя, и за Гешу заявления написала чертежным красивым почерком, и через
месяц свадьбу им назначили. Гешины паханы столовку наняли на свои личные
сбережения, а Томкины родичи из города Смела приехали - тридцать четыре
человека их было - и свадьбу справили под электробаяниста, и выручки от
свадьбы этой вышло семьсот рублей чистыми, а если сюда и подарки учитывать,
то больше.
Ну поженились они, Геша с Томкой, Геша от паханов сразу выписался, а
комендантша Томке и говорит:
- Давай свой паспорт. На выписку. У тебя муж из местных.
А Томка говорит:
- Чего, чего? - говорит. - Да у его квартира малогабаритных размеров,
меня ж туда его паханы не дают своего согласия приписать. Метров у них на
меня недостаточно.
- А меня это жарит? - комендантша говорит. - Давай - или мы тебя через
суд выселим, потому что нарушение соблюдения паспортного режима преследуется
через суд, - пугает, значит, Томку.
Конечно, Томка фигу ей дала трехдюймовую, а не паспорт.
Она к директору завода пошла жаловаться, к Полупаеву. Так ей хорошие
люди посоветовали. Прическу в парикмахерском салоне сделала себе новую,
подмазалась перед зеркалом и без лифчика пошла к нему. В понедельник, на
семнадцать часов. Зашла, стала возле дверей и говорит:
- Здрасте.
А директор из-за стола вылез, подошел к ней впритык и руку в трусики -
раз и запустил, сзади под платьем. Запустил и стоит, на Томку смотрит. И
Томка стоит, смотрит. Не рыпается. Она ж знала уже, что он, директор то
есть, всегда так делает, если девушка не очень пожилая и все при себе имеет.
- Вы по какому вопросу ко мне? - директор у Томки спрашивает, а руку не
убирает, держит.
А Томка в ответ ему отвечает:
- По личному вопросу. Сугубо.
И рассказывает ему, что она, нечего сказать, специально для того замуж
вышла против своей воли, чтоб квартиру получить, а ее теперь комендантша
выписать хочет насильственно через суд, а мужа ее законного, Гешу Углова,
приписывать в общежитии не хочет.
Директор, значит, ей задницу гладит нежно, а она ему все это начистоту
- как родному брату - рассказывает. Рассказала, директор говорит:
- Ничего, - говорит, - этот вопрос мы имеем возможность решить
положительно в рабочем порядке вещей и в соответствии с законом о семье и
браке.
Томка говорит:
- Горячее вам спасибо, - и поворачивается идти, а директор говорит:
- Куда? - и толкает ногой дверь боковую. А там, за этой дверью, диван,
телек, холодильник - комната отдыха там, в общем. Ну, закрылись они в той
комнате, директор Томку на диван завалил, и Томка на спину легла, чтоб
удобнее было, а директор ей платье задрал и возиться стал там подробно.
Повозился, повозился, потом поднялся с Томки и к холодильнику пошел,
наверно, воды попить.
А Томка спрашивает с дивана:
- Вы уже? - спрашивает. - Или мне еще не идти?
- Идите, - директор говорит, - идите.
Пришла Томка к комендантше, паспорт Гешин сдала, а через три дня
комендантша ей его возвратила с пропиской.
Возвратила и говорит:
- Получи вот, -говорит. - В строго установленные сроки.
А когда этот дом малосемейный строители до конца достроили и сдали его
под ключ, как говорится, Томке с Гешей в нем, в доме этом, квартиру
выделили. Комната почти что около двенадцати метров квадратных и кухня -
пять. И ванная с туалетом одновременно. Въехали они туда, а Геша говорит:
- Теперь как? Будем начинать разводиться? Чтоб меня обратно к паханам
прописать, в рамках законодательства?
Томка говорит:
- Развестися, конечно, - говорит, - нам можно. А можно ж и не
разводиться.
- А чего ожидать? - Геша спрашивает.
А Томка ему отвечает, что через год же ж всего-навсего еще один дом
начнут строить по плану и можно будет в том доме двухкомнатную квартиру
получить.
- Меня ж, - говорит, - с очереди не сняли. Когда малосемейку дадут, с
очереди сымать не могут, а это ж - малосемейка.
Геша Томкины слова обдумал со всех сторон и говорит:
- Так нас двое всего в семье.
- А мы ребенка родим, - Томка говорит. - Или, может это - в детдоме
возьмем. А то у меня ж спираль стоит против того, чтоб не беременеть - так
жалко ее вытаскивать.
- А точно нам дадут, - Геша спрашивает, - квартиру, ну и этого,
ребенка?
- А куда ж они денутся? - Томка говорит. - Я ж им бумагу достану, что я
бездетная по состоянию женских болезней.
- Как это ты ее достанешь? - Геша говорит.
- А у меня гинеколог есть знакомый, с тех пор, когда у меня еще спирали
не стояло. Он мне бумагу выдаст. Тридцатку ему надо будет всунуть, и он
выдаст.
И правда, выдал Томкин гинеколог ей бумагу. Не за тридцатку само собой,
имея в виду, что дело это гнилое и можно на нем крупно залететь, но выдал.
Наверно, деньги ему в этот момент были сильно нужны. И Томка стала на
основании этой выданной ей бумаги ребенка оформлять.
Геша, правду сказать, говорил ей:
- На хрена тебе чужой ребенок? Давай, - говорил, - своего сделаем,
личного.
А Томка ему отвечала:
- Я же ж тебе русским языком говорю. Спираль жалко вынимать, ее ж потом
не достанешь.
А Геша ей возражал:
- А всю оставшуюся жизнь его кормить, чужого? А он, может, от алкашей
окажется или от наркоманов.
- Так а мы же ж, - Томка ему говорила, - когда хату получим
двухкомнатную , мы его назад же и вернем. Скажем, не устраивает он нас или
скажем, передумали.
- А примут? - Геша сомневается.
А Томка ему отвечает:
- Примут. Чего ж им его не принять, раз он ихний?
Так она, значит, Гешу и уболтала. И оформила, значит, им ребенка.
Оформляла, правда, долго. Документы всякие там требовали у нее - каких
только всяких разных документов не требовали, а после ее с Гешей на
различные комиссии еще вызывали, все допытывались, хорошенько они подумали
или не хорошенько и до конца они понимают всю ответственность, которая на
них ляжет вследствие этого ребенка или не до конца. А потом-таки выдали им
пацана одного. Ничего такой пацанчик, в золотухе немного, а так - ничего.
Взяли они его, пацанчика этого, подержали с месяца, может, три. Ну, или
пять, и Томке двухкомнатную квартиру дали с учетом льготной очереди. Она,
когда квартиры должны были распределять, перед этим то есть, сходила к
Полупаеву, к директору, и им с Гешей пошли навстречу как молодой семье,
проявившей акт истинного, можно сказать, милосердия, и дали в этом, новом
доме квартиру. Двухкомнатную. И еще в заводской радиогазете про них статью
передали. В эфир завода.
А Томка и Геша получили эту квартиру и через время подали в суд. На
развод. Сказали, что они характерами совсем не подходят друг к другу и что
их семейная жизнь является тяжелым последствием необдуманной роковой ошибки
молодости. Ну, суд дал им срок одуматься, - у них там, в суде, так
полагается, давать сначала всем срок одуматься, - а потом, когда они
одумываться отказались вторично, суд своим именем произвел расторжение
ихнего брака. И Томка ребенка этого золотушного начала назад, в детдом,
потихоньку возвращать. Они - детдом в смысле - конечно, не желали его брать,
уговаривали Томку еще раз подумать хорошенечко, про совесть тоже
интересовались и даже угрожали чего-то там такое. А Томка одно им говорила:
- Товарищи, - говорила, - меня же ж муж, гад заморщенный, бросил. Куда
ж мне одинокой с этим ребенком, будь он неладный? - и плакала у них на
глазах.
Да. Ну, вернула она им, конечно, в итоге этого ихнего ребенка, вернула,
значит, а Геша, Геша от Томки выписался. Когда развод им в суде дали. И
хотел назад, значит, к паханам прописаться, ну, чтоб квартира не пропала в
государстве. Вот он сегодня, примерно, выписался, а завтра собирался
прописываться идти, после работы сразу, часов в пять. А утром, где-то в
полдесятого или, может, без двадцати - паханов его машиной сбило. Обоих. Они
на красный свет светофора дорогу поперлись переходить. У них напротив дома
через дорогу магазин овощной - вот они туда, видно, шли, а машина их снесла.
КАМАЗ груженый. С прицепом. Он на зеленый свет - ехал, а они на красный -
шли.
Геша узнал про это горе, вернулся к Томке - так и так, говорит, Тамара,
несчастье меня постигло с паханами неисправимое и надо обратно к тебе
прописываться, больше некуда. А Томка говорит:
- Ой, боженьки ж, - говорит. - Та мы ж по суду в разводе состоим, в
законном.
- Так я готов повторно в брак вступить, - Геша ей предлагает.
А Томка подумала внимательно и дает ему ответ такого плана:
- Э не, - говорит, - я не могу никак на это предложение пойти.
- Это почему ты не можешь? - Геша спрашивает.
А Томка говорит:
- Мы ж, - говорит, - только-только как развелись. Что ж про нас люди
подумают?
1990
С Самаевым получилась какая-то ерунда. Сначала-то наоборот, сначала она
на свободу вышел. Пять лет отсидел и вышел. А жена с ним не развелась.
Значит, сначала все было хорошо. Вышел. А вышел - можешь куда хочешь идти, а
хочешь - можешь ехать. Свобода, одним словом. Воля. Ну, Самаев с ходу к жене
поехал. Предупреждать, что освобождается, не стал, думал - чего лезть?
Может, забыла она. Ну и вообще думал поглядеть - что там и как и чего, в
целом. А то мало ли. Пять лет. А свидания, суки, ни одного не дали. Что
угодно сделаться могло за пять лет. А что не развелась, так это кто его
знает, почему. Может, времени не было морочиться или... Ну... Еще чего не
было. Но и не развелась, и посылки присылала, и письма от нее приходили -
что все у нее по-старому, работа хорошая, в две смены, без ночной, не то что
на хлебзаводе было. И все другое тоже в пределах рамок, по-старому.
И он ей письма писал: "Что свиданий не дают, это ничего, - писал. - Они
мне назло не дают. Задавить хотят. Но это - болт им в рот". А когда срок ему
там, в зоне, добавили, он ей ничего не написал - подробностей. "Добавили, -
написал, - бляди, ни за что". Но в письме только слово "добавили" осталось,
а остальное замазали. Они всегда, если что им не нравилось, замазывали.
Ну, а теперь вот и первый срок, и этот, добавленный, кончился у
Самаева, и он освободился на волю. Откинулся, как говорится. И к жене
поехал. К Ольге.
Вот приехал он, на этаж поднялся, к двери подошел. Смотрит, под ручкой
бумажка торчит в линеечку. Развернул Самаев бумажку, а там написано, чтоб
он, Колечка, значит, ключ взял у соседки, той, что напротив - она даст - и
чтоб ждал ее, Ольгу, с работы, со второй смены, а есть чтоб взял в
холодильнике, но холодное чтоб не ел, а нагрел.
Ну, он позвонил в квартиру напротив, соседка из глубины откуда-то
пришлепала и дверь на цепочке приотворила. И в щель высунулась.
- А, - говорит, - арестант, - и дала ключ. В щель эту самую просунула.
И дверь бегом захлопнула. И ушлепала куда-то в глубину.
Открыл Самаев замок, дверь отпихнул и через порог переступил. Разулся в
прихожей, разделся, пальто на вешалку повесил с краю и зашел в комнату
сначала, потом - в кухню. В комнате Самаев на кровати посидел, покурил, а
потом, значит, в кухню пошел и там посидел. Потом он в холодильнике порылся
и пожрать нашел. Там, в дверце, и бутылка стояла целая, но Самаев ее не стал
открывать. Он борща достал и котлет. На газу разогрел и поел. С хлебом. Он
хлеба к этому, к борщу и котлетам, с полкило умял, потому что по белому
хлебу соскучился. Там хлеб какой-то, не поймешь, какой. И не белый, и не
черный, а пластилин пластилином. И вкус у него пластилиновый. А тут, на
воле, хороший хлеб.
Поел Самаев, еще покурил после еды - привычка у него была такая, после
еды покурить - и посуду за собой вымыл. И вытер полотенцем. У Ольги
специальное полотенце на гвозде для посуды висело. Возле раковины. Он им и
вытер посуду. Вытер и стал Ольгу ждать. Если б знал, куда идти, пошел бы
встретить, а так - сидел и ждал.
- Вторая смена, - прикидывал, - часов в одиннадцать кончается или около
двенадцати. Около двенадцати по-любому должна кончаться. И пока доедет.
Транспорт ночью, наверно, редко ходит.
Но Ольга пришла, еще десяти не было. Пришла, говорит:
- Ну вот. Я отпросилась. А то, думаю, ты сидишь тут, а я - там. Я у
бригадира отпросилась. Бригадир говорит: "Иди, чего там, - говорит, -
понятно". Ну, я и пошла. А так-то мы до без четверти двенадцать работать
обязаны, когда во второй. Мы, правда, бросаем раньше минут на двадцать. Пока
душ, пока то-се. И транспорт. Не успеешь до двенадцати - все тебе: будешь
час на остановке куковать - до дежурного. Или пеши идти будешь. Транспорт у
нас плохо ходит, ты ж знаешь. А теперь еще хуже стал ходить. И людей стало
больше.
Говорила все это Ольга, а Самаев сидел и ее слушал. И на нее смотрел.
Она говорит, ходит, переодевается в домашнее, а он смотрит. А Ольга говорит:
- Давай, -говорит, - поужинаем. Я ж после смены. И ты тоже - вот.
- Я ел, - Самаев говорит. - Борщ, котлеты.
- Ну и ничего такого страшного, - Ольга отвечает. - Со мной поешь за
компанию. И выпьем по случаю тебя. Мне завтра во вторую, отосплюсь.
Она говорила уже из кухни и тарелками там гремела и железным чем-то.
Газ зажгла, потом холодильником раза три хлопнула. Наверно, что-то оттуда
доставала. А Самаев все в комнате сидел. Сам.
- Ну, иди, - Ольга его позвала. - Чего ты там?
Самаев встал с кровати, где сидел и в кухню вышел, к столу. Ольга в
кухне стол накрыла - чтоб быстрее. Водку поставила, котлеты в сковороде, с
огня, и картошку в глубокую тарелку навалила горой. Ну, и там хлеб, капусту.
И сала еще подрезала. Белое такое сало, с двумя прожилками, видно, на базаре
брала.
Сели они к столу. Посидели. Самаев водку взял, кепку содрал с бутылки -
а лить некуда.
- Ох, - Ольга говорит. - Балда я, - встала и из полки стопки достала
тоненькие, две штуки. Самаев водку в них налил, и они с Ольгой выпили. И
Ольга ему картошки положила и котлет. И сала на хлеб положила. И себе то же
самое взяла. И они стали есть. А когда поели, Самаев говорит:
- Ну что, еще по одной?
- Ага, - Ольга говорит, - мне ж завтра во вторую. За тебя давай выпьем.
- Чего это за меня? - Самаев говорит. - За нас давай выпьем, за обоих
вместе.
- Ну давай за нас.
И они еще выпили, и еще поели. И больше уже не стали ни пить, ни есть -
так посидели, просто. А после Ольга посуду мыла, а Самаев со стола прибирал.
Водку в холодильник поставил недопитую, сало в морозилку положил - сало в
морозилке надо держать, - хлеб - в хлебницу, а крошки и другой всякий мусор
тряпкой стер со стола в руку и в ведро выкинул.
Вот, помыла Ольга посуду, вытерла полотенцем и говорит Самаеву, вернее
спрашивает:
- Ну что, - спрашивает, - будем спать идти? А то мне завтра на работу.
- Давай, - Самаев говорит.
Ольга кровать разобрала и перестелила: свежую простынь положила,
наволочку на подушке сменила и пододеяльник. А Самаеву чистые трусы вынула,
майку и полотенце толстое, лохматое.
- На вот, - сказала. - Переодеться, если что. Горячая вода сегодня
есть. Всегда на ночь отключают, а сегодня, видишь, есть, идет. Как знали.
Мне-то, - сказала, - не надо. Я после смены в душе моюсь, а тебе, видишь
как? Повезло.
Самаев взял белье у Ольги, сказал:
- Вообще-то, у меня свое там есть, в чемоданчике.
- А это чье? Мое? - Ольга спрашивает.
- Ну да, - Самаев отвечает. - Ну да.
Пошел, короче, Самаев в ванную. Помылся там под душем и в ванне
посидел. В ней лежать нельзя, а сидеть можно, она специальная ванна,
сидячая. Значит, посидел в ванне Самаев после душа, вылез на резиновый
коврик - колючие такие коврики бывают, чтоб ногам было приятно, - потоптался
на нем и вытирать себя начал. Вытер насухо, трусы натянул, а майку в ванной
оставил. Ну, и воду из ванны слил. И свет погасил. А в комнате тоже свет уже
потушен. Вошел Самаев в комнату, подошел к кровати медленно, чтоб не
перецепиться обо что-нибудь и говорит Ольге:
- Ольга, - говорит, - подвинься, я лягу.
- Так я, - Ольга в темноте говорит, - и так под стенкой.
Самаев одеяло откинул, пощупал кровать - места много - и лег. А Ольга к
нему сразу прислонилась. Всем телом прислонилась - и ногами, и животом, и
всем.
Тут и получилось с Самаевым это. Ольга прислонилась к Самаеву и лежит.
И Самаев лежит. Лежит - и ничего. "Что ж такое, - думает, - она - это, а я -
ничего. Ерунда какая-то".
Полежали они так, прислонившись, полежали, Ольга видит, такое дело,
отодвинулась от Самаева и говорит:
- Ты, Коля, устал сегодня. И водки выпил. Ты, Коля, спи. И я спать
буду, мне ж на работу завтра, во вторую. На три пятнадцать. А выходить в час
надо. У нас же транспорт, сам знаешь. Пока доедешь, пока переоденешься. И в
магазин сходить надо. В нашем магазине утром и молоко, бывает, завозят, и
колбасу. Масло даже завозят. Но масло с пяти только продают. Распоряжение у
них такое - с пяти продавать. А сырки плавленые продают и раньше. Ага. Так
ты спи, Коля, а завтра я, может, тоже отпрошусь. Спи.
Послушал Самаев Ольгу, полежал и говорит ей:
- Ты, Ольга, это... Что-то я устал, наверно. И водки давно не пил. За
деньги там можно все было, и пить и все, но я не пил. А тут это, выпил. Две
стопки. Я посплю. Ладно?
- Поспи, поспи, - Ольга говорит. - И я посплю.
Ну, Самаев долго не засыпал, а потом, правда, понемногу заснул. Устал
он. Сегодня же еще там был, а теперь - тут, и с Ольгой. Устал.
А Ольга еще дольше Самаева не спала. Думала: "Конечно, что устал он,
Коля. Пять лет - там. Да ехал часа четыре, да меня здесь ждал. И водки еще
выпил".
Ну, а завтра встали они - пока то, пока другое. Позавтракали. Самаев
вчерашние сто грамм допил. Ольга не пила, так как ей во вторую на работу
надо было идти, а Самаев сказал:
- Чего ей стоять, выдыхаться? - и допил.
Потом Ольга в магазин ходила. Долго ее не было. Зато она молока
принесла пять пакетов и колбасы килограмм в два двадцать. А долго ее не
было, потому что очереди же и в тот отдел, и в тот. Она-то, конечно, заняла
в оба сразу, но все равно получилось долго. А там пришла, туда-сюда - пора
на работу уходить. Ольга Самаеву говорит:
- Пойду я, чтоб не опоздать. А то у нас, сам знаешь, транспорт.
И ушла она. Во вторую. А Самаев после того, как она ушла, послонялся с
полчаса по комнате и тоже ушел. По городу походил, посмотрел, в кино сходил.
А больше вроде и некуда идти. И Самаев подумал, что надо бы к брату зайти,
поздороваться. У него брат еще жил тут родной. Они близнята с ним были. Он -
Коля, а брат - Толя.
Дом братов Самаев нашел по памяти спокойно. Не забыл, получается, за
пять лет. Позвонил два раза, как всегда он звонил, подождал. Открывает
какая-то тетка в юбке.
- Вам чего? - говорит.
Самаев говорит:
- Мне Самаева Анатолия, я брат его буду.
Тетка говорит:
- Похож. Они, - говорит, - с женой разъехались, а мы в их квартиру, в
эту вот, съехались. А он сейчас на Столярова живет, дом шесть, квартира
восемнадцать.
Поехал Самаев на Столярова. Транспорта минут двадцать ждал. Приехал,
позвонил два раза. Выходит брат. Уставился на Самаева и стоит. Потом
говорит:
- Тю бля, я думал, уже выехал с похмелюги. Дверь открываю, а там - я. А
это, значит, ты.
- Я, - Самаев говорит. - Кто ж еще?
- Ну заходи, - брат говорит. - Давай.
Зашли они. Брат говорит:
- Ты это, не обращай... на это... Я со своей разошелся, так у меня тут
бардак. Вчера с мужиками бухали. Но ты не обращай. Я бабу какую-нибудь
приведу, она тут поубирает.
Самаев говорит:
- Ясно. А я, - говорит, - иду, гадаю, дома ты или нету тебя.
- Дома я, - брат говорит. - Я всегда дома. А куда ходить? Хата своя,
пускай, кому надо, ко мне ходит. А? Так или не так?
- Угу, - Самаев отвечает, - так.
- Слышь, - брат Самаева вспомнил, - а ты когда вышел?
- Вчера, - Самаев говорит.
- Е! - брат говорит. - Так надо ж отметить.
- Давай в другой раз, - Самаев ему говорит. - А то мне еще тут надо...
кое-чего... дело одно.
А брат говорит:
- Ты кончай. Я, - говорит, - сейчас. У тебя это есть?
- Есть.
- Гони.
Дал Самаев брату червонец, брат залез в штаны, пальто сверху надел и
побежал.
- Я сейчас, - говорит, - сейчас.
И точно. Он быстро назад вернулся. Бутылку самогона принес, сказал:
"Тут у меня сосед производит, градусов шестьдесят", - минтая две банки,
хлеба и икры кабачковой банку.
- Ну давай, - брат говорит. - Чего тянуть? Будьмо.
Выпили. Консервы ножом открыли и икру. Закусили: Самаев - чуть-чуть, не
хотелось ему, а Толя, брат, первую хорошо закусил, плотно. Закусил, значит,
сок из минтаевской банки хлебом вымакал, в рот хлеб этот положил и говорит
жуя:
- Ну, чего? - говорит. - Теперь попиздим? Ты, - говорит, - как жил?
Там.
- Хреново жил, - Самаев говорит. - Разве там - это жизнь?
- А тут думаешь, жизнь? - брат спрашивает.
- Думаю, жизнь, - Самаев отвечает.
- Зря думаешь, - брат говорит.
- Может, и зря. Но тут воля, все ж. А там...
- Воля. Где воля? Каждый писюн газированный - тебе начальник. И вся
воля.
- Это да, - Самаев говорит. - Наверно, и тут не ахти. Да. Ну а там, там
- совсем. Задавить любого им ничего не составляет. Свободно.
- И тут свободно не составляет, - брат говорит. - Давай еще.
В общем, допили они самогон, брат закосел, а Самаев почти что и нет,
трезвый. Правда, как-то ни с чего взял он и сказал брату:
- Понимаешь, Толян, - говорит, - одному тебе доверяю как брату. Легли
мы вчера с Ольгой спать, она прижимается ко мне, а я - ничего. Она - это, а
я - вот... Ерунда просто-таки какая-то.
Брат на Самаева поглядел мутновато и говорит:
- Атрофировалось, - говорит, - или что?
- А я откуда знаю? - Самаев говорит. - Я водки перед тем выпил. Может,
водка так подействовала?
- Водка - не. Водка - не может быть. Я слыхал, у моряков такое бывает,
какие долго в море плавают и без баб. Так это, кажись, временно. Это лечат.
- Что ж я с этим, в больницу пойду? - Самаев говорит.
А брат говорит:
- А чего?
- А ничего. Не пойду я.
- Ну, я не знаю, - брат говорит. - Оно, наверно, и само пройдет.
Постепенно. Ты ж мужик здоровый.
А Самаев говорит:
- Постепенно - оно, может, и это... А сегодня? Ольге чего говорить,
если оно опять? Ну... Не встанет?
Брат посидел, подумал и предлагает Самаеву:
- Слышь, Колян, а давай я заместо тебя к Ольге твоей пойду. Трахну ее.
Она и не отличит, что это не ты.
Самаев говорит:
- Ты в натуре совсем оборзел?
А брат его говорит:
- Чего это я оборзел?
А Самаев помолчал и говорит брату:
- У меня волоса почти нету, а у тебя - вон.
- Отрежем, - брат сразу и ножницы нашел. - На, - говорит, - режь.
Ну, Самаев это мог, еще в армии приходилось ему. Накрыл он брата
газетой, на табуретку посадил и обстриг его ножницами под "Первый день на
воле". Обстриг, а сам все равно говорит:
- Не, Толян, ну ты в натуре серьезно?
- Отвечаю, - брат говорит и руками волосы с себя стряхивает - с лица, с
головы, с колен. Потом он с Самаева шмотки снял, оделся в них.
- Давай, - говорит, - ключ, я к Ольге поехал. - А ты, - сказал, - сиди
тут. Жди меня, и я вернусь.
И Самаев один остался. Лег на лежанку братову и лежит. И говорит себе:
- Надо домой ехать. Я ж не пьяный.
А потом думает:
- Приеду, Ольга уже дома будет. И Толян там, с ней. Что я скажу? - ну,
и не поехал он. Остался лежать. И лежал, пока брат не вернулся. А он
вернулся, говорит:
- Вставай. Вставай, - говорит, - слышь?
Самаев встал, а брат говорит:
- Ты только это, не психуй. Ладно?
- Что там? - Самаев спрашивает.
- Но ты не психуй.
- Я не психую, - Самаев говорит, - рассказывай.
- Ладно, - брат говорит. - Вот. Ну, приехал я. Ехал, бля, долго.
Транспорт, собака, не ходит, совсем обнаглели. Да. Ну, приехал, Ольги еще
нету. Ну, я разделся, свет потушил и - в люлю. Приходит Ольга. "Коля, -
говорит, - ты спишь?" Я молчу. Ну, она там, в коридоре, разделась, на кухне
чего-то повозилась, а я лежу. Вот. Ну, подходит она. Ольга. А свет не
включает, чтоб меня, ну, в смысле тебя, не разбудить, и ложится. А кровать