Андрей Ильин
Мы из Конторы
Предисловие
Есть ноты, а есть — ноты!..
Ноты, по которым играют, — безобидны.
Ноты, которыми обмениваются, влекут за собой дипломатические скандалы, отставки и войны. Бывает, что и мировые.
Эта нота была не музыкальной, была — дипломатической. Нам — от них!
Одна из развитых европейских стран протестовала против того, что им стало известно о контактах российских спецслужб с представителями ряда террористических организаций, действующих на их территории. Что недопустимо с точки зрения европейского общежития, морали и принципов невмешательства и добрососедства.
Вообще-то да — контакты были.
Но наши от них открестились. Самым решительным образом!
Потому что на их ноты у нас есть свои ноты!
Как в той пословице про винты и капканы!
Суток не прошло, как российский МИД выступил с резким заявлением относительно того, что Россия всегда выступала против любых взаимодействий с террористами всех мастей, неуклонно соблюдая все взятые на себя обязательства относительно невмешательства и добрососедства. В то время как некоторые развитые капиталистические страны и их ближайшие союзники были неоднократно замечены в контактах с лидерами террористических организаций как левого, так и правого толка и широко использовали их в своей борьбе против Советского Союза, а после — России.
На чем обмен нотами был закончен.
Дело — замято и забыто.
Но скоро получило самое неожиданное продолжение...
Ноты, по которым играют, — безобидны.
Ноты, которыми обмениваются, влекут за собой дипломатические скандалы, отставки и войны. Бывает, что и мировые.
Эта нота была не музыкальной, была — дипломатической. Нам — от них!
Одна из развитых европейских стран протестовала против того, что им стало известно о контактах российских спецслужб с представителями ряда террористических организаций, действующих на их территории. Что недопустимо с точки зрения европейского общежития, морали и принципов невмешательства и добрососедства.
Вообще-то да — контакты были.
Но наши от них открестились. Самым решительным образом!
Потому что на их ноты у нас есть свои ноты!
Как в той пословице про винты и капканы!
Суток не прошло, как российский МИД выступил с резким заявлением относительно того, что Россия всегда выступала против любых взаимодействий с террористами всех мастей, неуклонно соблюдая все взятые на себя обязательства относительно невмешательства и добрососедства. В то время как некоторые развитые капиталистические страны и их ближайшие союзники были неоднократно замечены в контактах с лидерами террористических организаций как левого, так и правого толка и широко использовали их в своей борьбе против Советского Союза, а после — России.
На чем обмен нотами был закончен.
Дело — замято и забыто.
Но скоро получило самое неожиданное продолжение...
Глава 1
Дом был двухэтажный, обшарпанный, по самые окна вросший в раскаленный асфальт. Таких в Москве сколько угодно. Лет двести назад он был вполне приличным купеческим особняком, а ныне весь покосился и обветшал, краска на стенах выцвела до цвета грязного «хаки», штукатурка облупилась и осыпалась, железо на крыше проржавело, оборванные водосточные трубы прогнулись от дряхлости. Отчего, видно, особняк назывался теперь строением шесть дробь один.
Что это за дом, никто знать не знал, хоть над входом висела неприметная и ничего не говорящая вывеска: «Второй участок инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа».
Ниже рукой малолетних хулиганов было выведено неприличное слово, закрашенное поверх краской, отчего оно стало лишь заметней.
Входная дверь была из того еще, из прошлого, века — была деревянной и обитой поверх драным дерматином.
Если ее открыть и зайти внутрь, то словно лет на двадцать назад переносился — на стене висели плакаты по технике безопасности и стенд «наших передовиков» с пустыми дырками вместо фотографий.
Дальше пройти было невозможно, потому что поперек коридора стоял крашеный стол с лампой и черно-белым телевизором «Рекорд», в который глядел пенсионер в засаленном пиджаке модного покроя пятьдесят третьего года.
Вдруг хлопнула входная дверь.
Простучали шаги.
— Эй, куды тебе?
— К начальнику.
— Нету его. И никого нету!..
Начальство охранник не жаловал, ибо имел свое, особое относительно учреждения, которое охранял, мнение. Которое выражалось одним словом — бардак с добавлением множества нецензурных выражений.
Работа у охранника была непыльная — за весь день мимо него, дай бог, два-три человека проходили. Все остальные просачивались через черный ход или через слесарку, где дрыхла бригада дежурных слесарей, которые никогда никуда не выезжали.
— Тогда заместителя начальника.
— И его нету!
— А кто есть?
— Кажись, главный инженер имеется. Туда, направо по коридору, против туалету.
В кабинете главного инженера царило запустение. И даже компьютера не было видно, а стоял древний, которым сто лет не пользовались, арифмометр. Сам главный инженер был плешив и напуган своей жизнью.
— Чего вам?
Проситель прошел к столу и плюхнулся на жалобно скрипнувший стул, печально оглядываясь по сторонам.
— Грязно у вас тут. И бедно! — вздохнул он. — Надобно бы зданию ремонтец дать. Ну там, фасад подновить, то да се — пяток этажей надстроить, гаражец подземный трехуровневый, евроремонтик, мебелишку из Италии. Мы бы могли взяться...
— Кто — вы?
— Ну, считай, спонсоры.
— Нам не требуется ремонт, — покачал головой главный инженер.
— Чего? — не поняв, переспросил посетитель.
— Нам не требуется ремонт! — повторил хозяин кабинета.
— Ну ты че, в натуре, не сечешь — да? Мебель, то-се, гараж, в гараже «мерс» «шестисотый»... твой.
— Но у нас уже есть дежурная машина.
— Какая такая машина?
— «Уазик».
— Не, нуты че?.. Ты не понял — «мерс»-"шестерка", то-се, оклад пять тысяч в месяц. Зелени. Ну там квартира, если надо, дача.
— Я же говорю, не требуется.
— Ты че?.. У тебя же строение, в натуре, ветхое, ему все равно под снос.
— Да вы что — у него стены метровые, оно двести лет простояло и еще двести простоит.
— Ну ты точно не въезжаешь!.. Хошь, я завтра заключение архитектора принесу, что у тебя кирпич потрескался, перекрытия сгнили и фундамент осел? А еще санэпидемстанцию пришлю и пожарников.
— У нас уже был архитектор. И санэпидемстанция с пожарными. Вот, можете полюбопытствовать, их заключения.
И ведь верно — были заключения!
Из коих следовало, что особняк, простоявший двести лет, имел износ ноль целых девяносто девять сотых процента, что фундамент подобен крепостью пирамиде Хеопса, а балки деревянных перекрытий легко выдержат бал африканских бегемотов. Пожарники уверяли, что наружная электрическая проводка двадцать седьмого года соответствует всем пожарным ГОСТам, а санитарные врачи сообщали, что в доме нет мышей, крыс, тараканов, радиации и бацилл, что весь он стерилен, как одноразовая хирургическая салфетка, и пребывание в нем способствует укреплению здоровья, а из кранов течет минеральная водичка почище, чем в Баден-Бадене.
Посетитель обалдело глядел в бумаги с печатями.
— И еще у нас имеется документ, удостоверяющий, что это здание является памятником архитектуры и мировым культурным достоянием, охраняемым государством и ЮНЕСКО.
— Ты где все это взял? — спросил посетитель. Имея в виду, за сколько.
— Там, — кивнул главный инженер.
На чем посетителю пора было уходить.
Но он не ушел.
— Ты че, дядя, а ежели все ж таки у тебя случится здесь пожар?
Или не здесь — а у тебя на даче?
Или в квартире?
— Почему случится? — не понял инженер.
— У тебя че — «ящика» дома нет, — поразился посетитель. — Что, ты не знаешь, что Москва в пожарном отношении теперь самый опасный город? Ежели нет — будет — домашний кинотеатр «Филипс» два метра диагональ с колонками.
Ты давай, дядя, мозгой пошевели — на хрена тебе головешка-то? Ты лучше «мерс» возьми, чтоб телок на нем катать. Телки тоже с нас!
А то совсем погано получается — в стране строительный бум, а ты тут своей избой, как гнилой зуб, торчишь! Позоришь, понимаешь, столицу Родины своим гнусным видом. Неладно! Надобно, дядя, подтягивать свое бескультурье.
Усек?
Заместитель согласно кивнул.
— Тогда я завтра приду!
И ушел.
И надо же так случиться, что почти тут же во «Втором участке инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального района» случился вызов на аварию, — видно, что-то где-то прорвало, или хлынуло, или закапало, потому что опухшие от пересыпа слесаря, натянув спецовки и похватав «шарманки» с инструментами, попрыгали в свой раздолбанный «уазик» и куда-то поехали.
Но уехали недалеко.
Из-за того, что, разворачиваясь на ближайшем перекрестке, «уазик» въехал в бок навороченного «Лексуса» своим бампером, втолкнув ему дверцу в салон.
Гром получился оглушительный.
Из сопровождающего «Лексус» джипа повыскакивали долговязые охранники, из «уазика» высыпали слесаря в засаленных робах. И все уставились на искореженный бок «Лексуса».
— Ну вы попали! — покачали головами слесаря, указывая на помятый бампер, наполовину вошедший в «Лексус». — Минимум на штуку. Рублей. Счас таких бамперов не выпускают. Вон как его перекорежило — теперь кувалдой придется править и кузбаслаком красить.
Охранники обалдело глядели на «Лексус» и на слесарей.
— Чего-чего?! — переспросили они. — Чего вы базарите?
— Мы говорим — влетели вы на всю катушку, — повторили слесаря. — Встали тут, где мы ехали! К обочине прижиматься надо было!
От такой наглости охранники чуть слюной не захлебнулись.
И поперли было на слесарей.
Но те не отступили ни на шаг. А напротив, сомкнув ряды, пошли в атаку, стуча охранников по физиономиям своими натруженными руками. Отчего охранники валились как снопы.
А как они полегли на асфальт, ремонтники, склонившись над ними, сказали:
— Штука с вас! До завтра денег не будет — пеняйте на себя! Найдете нас — там.
И указали на «уазик», на борту которого было написано «Аварийная».
А чуть ниже, мелкими буковками: «Второй участок инженерно-коммуникационных сетей Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа» и адрес.
И, сев в свой «уазик» и в джип охраны, — уехали.
— Так это че — наезд? — удивились охранники, как пришли в себя. Примерно через час. И не все.
Когда они явились пред грозны очи главаря и сказали ему, что им наваляли какие-то дежурные слесаря, которые к тому же у них джипарь и пушки отобрали, тот сильно осерчал и объявил всеобщую мобилизацию, поставив под ружье даже женский обслуживавший их персонал.
Наметилась большая война...
Которая не состоялась. Потому что утром главарь позвонил по мобиле из травматологического отделения больницы и дал общий отбой. И дал тысячу рублей, попросив отнести ее по известному адресу.
— Ну их, — сказал он — Эти слесаря такие беспредельщики!
Хотя никакими беспредельщиками те не были. Впрочем, как и слесарями. А кем тогда?..
А кто их знает... В том числе они сами.
Все они пришли кто из «Альфы», кто из спецназа, нанимал их плешивый дядька, жаловавшийся на частые наезды бандитов и оттого предложивший устроиться к нему дежурными слесарями, пообещав хороший оклад и редкие вызовы.
Что и от кого они охраняют, «слесаря» даже не знали, но зато хорошо знали слово «фас», по которому срывались с места, укладывая мордами на асфальт всякого, на кого указывал хозяин.
Которого в глаза не видели, получая приказы от одного из замов. А тот...
Что это за дом, никто знать не знал, хоть над входом висела неприметная и ничего не говорящая вывеска: «Второй участок инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа».
Ниже рукой малолетних хулиганов было выведено неприличное слово, закрашенное поверх краской, отчего оно стало лишь заметней.
Входная дверь была из того еще, из прошлого, века — была деревянной и обитой поверх драным дерматином.
Если ее открыть и зайти внутрь, то словно лет на двадцать назад переносился — на стене висели плакаты по технике безопасности и стенд «наших передовиков» с пустыми дырками вместо фотографий.
Дальше пройти было невозможно, потому что поперек коридора стоял крашеный стол с лампой и черно-белым телевизором «Рекорд», в который глядел пенсионер в засаленном пиджаке модного покроя пятьдесят третьего года.
Вдруг хлопнула входная дверь.
Простучали шаги.
— Эй, куды тебе?
— К начальнику.
— Нету его. И никого нету!..
Начальство охранник не жаловал, ибо имел свое, особое относительно учреждения, которое охранял, мнение. Которое выражалось одним словом — бардак с добавлением множества нецензурных выражений.
Работа у охранника была непыльная — за весь день мимо него, дай бог, два-три человека проходили. Все остальные просачивались через черный ход или через слесарку, где дрыхла бригада дежурных слесарей, которые никогда никуда не выезжали.
— Тогда заместителя начальника.
— И его нету!
— А кто есть?
— Кажись, главный инженер имеется. Туда, направо по коридору, против туалету.
В кабинете главного инженера царило запустение. И даже компьютера не было видно, а стоял древний, которым сто лет не пользовались, арифмометр. Сам главный инженер был плешив и напуган своей жизнью.
— Чего вам?
Проситель прошел к столу и плюхнулся на жалобно скрипнувший стул, печально оглядываясь по сторонам.
— Грязно у вас тут. И бедно! — вздохнул он. — Надобно бы зданию ремонтец дать. Ну там, фасад подновить, то да се — пяток этажей надстроить, гаражец подземный трехуровневый, евроремонтик, мебелишку из Италии. Мы бы могли взяться...
— Кто — вы?
— Ну, считай, спонсоры.
— Нам не требуется ремонт, — покачал головой главный инженер.
— Чего? — не поняв, переспросил посетитель.
— Нам не требуется ремонт! — повторил хозяин кабинета.
— Ну ты че, в натуре, не сечешь — да? Мебель, то-се, гараж, в гараже «мерс» «шестисотый»... твой.
— Но у нас уже есть дежурная машина.
— Какая такая машина?
— «Уазик».
— Не, нуты че?.. Ты не понял — «мерс»-"шестерка", то-се, оклад пять тысяч в месяц. Зелени. Ну там квартира, если надо, дача.
— Я же говорю, не требуется.
— Ты че?.. У тебя же строение, в натуре, ветхое, ему все равно под снос.
— Да вы что — у него стены метровые, оно двести лет простояло и еще двести простоит.
— Ну ты точно не въезжаешь!.. Хошь, я завтра заключение архитектора принесу, что у тебя кирпич потрескался, перекрытия сгнили и фундамент осел? А еще санэпидемстанцию пришлю и пожарников.
— У нас уже был архитектор. И санэпидемстанция с пожарными. Вот, можете полюбопытствовать, их заключения.
И ведь верно — были заключения!
Из коих следовало, что особняк, простоявший двести лет, имел износ ноль целых девяносто девять сотых процента, что фундамент подобен крепостью пирамиде Хеопса, а балки деревянных перекрытий легко выдержат бал африканских бегемотов. Пожарники уверяли, что наружная электрическая проводка двадцать седьмого года соответствует всем пожарным ГОСТам, а санитарные врачи сообщали, что в доме нет мышей, крыс, тараканов, радиации и бацилл, что весь он стерилен, как одноразовая хирургическая салфетка, и пребывание в нем способствует укреплению здоровья, а из кранов течет минеральная водичка почище, чем в Баден-Бадене.
Посетитель обалдело глядел в бумаги с печатями.
— И еще у нас имеется документ, удостоверяющий, что это здание является памятником архитектуры и мировым культурным достоянием, охраняемым государством и ЮНЕСКО.
— Ты где все это взял? — спросил посетитель. Имея в виду, за сколько.
— Там, — кивнул главный инженер.
На чем посетителю пора было уходить.
Но он не ушел.
— Ты че, дядя, а ежели все ж таки у тебя случится здесь пожар?
Или не здесь — а у тебя на даче?
Или в квартире?
— Почему случится? — не понял инженер.
— У тебя че — «ящика» дома нет, — поразился посетитель. — Что, ты не знаешь, что Москва в пожарном отношении теперь самый опасный город? Ежели нет — будет — домашний кинотеатр «Филипс» два метра диагональ с колонками.
Ты давай, дядя, мозгой пошевели — на хрена тебе головешка-то? Ты лучше «мерс» возьми, чтоб телок на нем катать. Телки тоже с нас!
А то совсем погано получается — в стране строительный бум, а ты тут своей избой, как гнилой зуб, торчишь! Позоришь, понимаешь, столицу Родины своим гнусным видом. Неладно! Надобно, дядя, подтягивать свое бескультурье.
Усек?
Заместитель согласно кивнул.
— Тогда я завтра приду!
И ушел.
И надо же так случиться, что почти тут же во «Втором участке инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального района» случился вызов на аварию, — видно, что-то где-то прорвало, или хлынуло, или закапало, потому что опухшие от пересыпа слесаря, натянув спецовки и похватав «шарманки» с инструментами, попрыгали в свой раздолбанный «уазик» и куда-то поехали.
Но уехали недалеко.
Из-за того, что, разворачиваясь на ближайшем перекрестке, «уазик» въехал в бок навороченного «Лексуса» своим бампером, втолкнув ему дверцу в салон.
Гром получился оглушительный.
Из сопровождающего «Лексус» джипа повыскакивали долговязые охранники, из «уазика» высыпали слесаря в засаленных робах. И все уставились на искореженный бок «Лексуса».
— Ну вы попали! — покачали головами слесаря, указывая на помятый бампер, наполовину вошедший в «Лексус». — Минимум на штуку. Рублей. Счас таких бамперов не выпускают. Вон как его перекорежило — теперь кувалдой придется править и кузбаслаком красить.
Охранники обалдело глядели на «Лексус» и на слесарей.
— Чего-чего?! — переспросили они. — Чего вы базарите?
— Мы говорим — влетели вы на всю катушку, — повторили слесаря. — Встали тут, где мы ехали! К обочине прижиматься надо было!
От такой наглости охранники чуть слюной не захлебнулись.
И поперли было на слесарей.
Но те не отступили ни на шаг. А напротив, сомкнув ряды, пошли в атаку, стуча охранников по физиономиям своими натруженными руками. Отчего охранники валились как снопы.
А как они полегли на асфальт, ремонтники, склонившись над ними, сказали:
— Штука с вас! До завтра денег не будет — пеняйте на себя! Найдете нас — там.
И указали на «уазик», на борту которого было написано «Аварийная».
А чуть ниже, мелкими буковками: «Второй участок инженерно-коммуникационных сетей Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа» и адрес.
И, сев в свой «уазик» и в джип охраны, — уехали.
— Так это че — наезд? — удивились охранники, как пришли в себя. Примерно через час. И не все.
Когда они явились пред грозны очи главаря и сказали ему, что им наваляли какие-то дежурные слесаря, которые к тому же у них джипарь и пушки отобрали, тот сильно осерчал и объявил всеобщую мобилизацию, поставив под ружье даже женский обслуживавший их персонал.
Наметилась большая война...
Которая не состоялась. Потому что утром главарь позвонил по мобиле из травматологического отделения больницы и дал общий отбой. И дал тысячу рублей, попросив отнести ее по известному адресу.
— Ну их, — сказал он — Эти слесаря такие беспредельщики!
Хотя никакими беспредельщиками те не были. Впрочем, как и слесарями. А кем тогда?..
А кто их знает... В том числе они сами.
Все они пришли кто из «Альфы», кто из спецназа, нанимал их плешивый дядька, жаловавшийся на частые наезды бандитов и оттого предложивший устроиться к нему дежурными слесарями, пообещав хороший оклад и редкие вызовы.
Что и от кого они охраняют, «слесаря» даже не знали, но зато хорошо знали слово «фас», по которому срывались с места, укладывая мордами на асфальт всякого, на кого указывал хозяин.
Которого в глаза не видели, получая приказы от одного из замов. А тот...
Глава 2
Кладовщику «Второго участка инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа» позвонили.
Позвонил президент.
России.
Ну, вернее, не сам позвонил, а его Доверенное Лицо.
Кладовщик сидел в своем складе, где был собран и разложен на стеллажах всякий стащенный из ближайших помоек хлам, и поэтому ответил сразу.
— Да, — сказал он.
Да...
Да...
Нет, вы не туда попали. Набирайте правильно номер.
После чего запер свой склад на клюшку и пошел прогуляться. К ближнему телефону-автомату. К тому ехал два часа, перепрыгивая из автобусов в троллейбусы, из троллейбусов в трамваи и обратно в автобусы. При этом он смотрел, нет ли за ним «хвоста». Видно, кладовщика, на подотчете у которого состоял никому не нужный хлам, одолевала мания величия. И еще преследования.
Нет, все было в порядке, слежки не было.
Кладовщик остановился пред телефоном-автоматом, набрал номер и сказал:
— Мне бы Степан Семеновича услышать.
— Здесь таких нет, — ответили ему — Вы ошиблись номером.
Ничего он не ошибся. Хоть Степана Семеновича на том конце провода, верно, не было. И не должно было быть. Просто Степан Семенович не был человеком, а был кодом, который что-то означал. Или совсем другое, если бы кладовщик, к примеру, попросил к трубке не Степана Семеновича, а Зинаиду Марковну.
Собственно говоря, из-за этих лишь редких звонков весь тот участок и существовал. И еще из-за того, что прежний президент, возомнивший себя умником, приказал, чтобы подведомственная ему госслужба, пусть даже с приставкой «спец», перестала играть в дурацкие конспирации, а, следуя новым демократическим веяниям, обрела название и постоянный адрес. Отчего тут же и возник «Второй участок инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа».
Хотя кто сказал, что у госучреждения обязательно должен быть адрес?
Отец-основаталь Конторы, Иосиф Виссарионыч, тот сказал иначе — сказал:
— Не много ли стал на себя брать уважаемый Лаврентий Павлович? Не случится ли у него головокружения от успехов? А?..
Чекисты — верные слуги партии и народа, зорко приглядывающие за врагами Советской власти. Но кто приглядывает за ними?
А верно?.. А ну как карающий меч, развернувшись, ударит исподтишка в незащищенную спину вождя?
Нет, не верил Иосиф своим соратникам, постоянно подозревая средь них заговоры и измены. И не без основания. Нет, не обойтись ему было без своей, лично ему подчиненной спецслужбы, которой надлежало вынюхивать и выведывать, чем дышит и какие козни строит против вождя высшая партийная и армейская верхушка. Никак не обойтись!
— Пусть будет организация без вывески и адреса, чтобы никто, ни единая душа о ней не знала, а та знала все про всех и все докладывала генсеку!
Но коли так, коли ей предстояло следить за наркомами, то подчинять ее наркоматам, равно как финансировать через Минфин, было нельзя. А следовало вывести «за рамочки».
Так появилась Контора — как противовес могущественному НКВД, как служба для особых поручений при Генеральном секретаре, а после президенте России, подотчетная только и лично Первому Лицу государства.
С тех пор много воды и крови людской утекло... За полвека в жизни Конторы случались разные времена — бывали лучше, бывали хуже, бывали хуже некуда, бывали даже хуже, чем «хуже некуда».
Теперь было — так себе.
А вернее сказать — никак... Ныне в «царском» фаворе была госбезопасность, которая преданно служила Хозяину, а тот тем же отвечал ей, отчего «Второй участок Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза» пребывал почти в забвении. И вызов к Степану Семеновичу был скорее исключением, чем правилом.
Но коли приглашение было получено, то проигнорировать его было невозможно. «Степан Семеновичу» отказывать как-то не принято...
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Обмен рукопожатиями.
«Степан Семенович» с интересом взглянул на невзрачного, ничем не примечательного, какого-то совершенно не героического на вид представителя тайной службы. Увидишь такого в толпе — и не заметишь, а заметив, тут же забудешь.
— Рад вас видеть...
Пауза...
Ну пусть будет Михаил Михайлович.
— Михаил Михайлович.
— Простите, ваша должность?..
Обычно перед президентом лежит распечатанная на принтере справка, где заботливые референты заранее перечисляют все должности, звания и регалии посетителя, дабы Хозяин мог щегольнуть перед ним, продемонстрировав, что помнит и ценит преданных ему людей.
Но не в этот раз.
На этот раз встреча проходила без референтов и прочей обслуги.
— Так какую вы занимаете должность?
— Заместителя начальника, — ответил посетитель. «Заместителя? — поморщился „Степан Семенович“. — Мне что, начальника прислать не могли?»
— ЖЭУ номер семь, — добавил посетитель.
— При чем здесь ЖЭУ? — не понял Первый.
— В настоящий момент я числюсь в ЖЭУ номер семь на должности заместителя начальника.
Ах, ну да, у этих ведь все не как у людей — все шиворот-навыворот. И вид совершенно гражданский, и выправка отсутствует, и должности какие-то странные...
Впрочем, на этот раз без них, кажется, не обойтись!..
«Степан Семенович» вздохнул и сказал:
— Я пригласил вас по весьма щекотливому делу, которое не могу доверить никому другому...
Позвонил президент.
России.
Ну, вернее, не сам позвонил, а его Доверенное Лицо.
Кладовщик сидел в своем складе, где был собран и разложен на стеллажах всякий стащенный из ближайших помоек хлам, и поэтому ответил сразу.
— Да, — сказал он.
Да...
Да...
Нет, вы не туда попали. Набирайте правильно номер.
После чего запер свой склад на клюшку и пошел прогуляться. К ближнему телефону-автомату. К тому ехал два часа, перепрыгивая из автобусов в троллейбусы, из троллейбусов в трамваи и обратно в автобусы. При этом он смотрел, нет ли за ним «хвоста». Видно, кладовщика, на подотчете у которого состоял никому не нужный хлам, одолевала мания величия. И еще преследования.
Нет, все было в порядке, слежки не было.
Кладовщик остановился пред телефоном-автоматом, набрал номер и сказал:
— Мне бы Степан Семеновича услышать.
— Здесь таких нет, — ответили ему — Вы ошиблись номером.
Ничего он не ошибся. Хоть Степана Семеновича на том конце провода, верно, не было. И не должно было быть. Просто Степан Семенович не был человеком, а был кодом, который что-то означал. Или совсем другое, если бы кладовщик, к примеру, попросил к трубке не Степана Семеновича, а Зинаиду Марковну.
Собственно говоря, из-за этих лишь редких звонков весь тот участок и существовал. И еще из-за того, что прежний президент, возомнивший себя умником, приказал, чтобы подведомственная ему госслужба, пусть даже с приставкой «спец», перестала играть в дурацкие конспирации, а, следуя новым демократическим веяниям, обрела название и постоянный адрес. Отчего тут же и возник «Второй участок инженерно-коммуникационных сооружений Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза Центрального округа».
Хотя кто сказал, что у госучреждения обязательно должен быть адрес?
Отец-основаталь Конторы, Иосиф Виссарионыч, тот сказал иначе — сказал:
— Не много ли стал на себя брать уважаемый Лаврентий Павлович? Не случится ли у него головокружения от успехов? А?..
Чекисты — верные слуги партии и народа, зорко приглядывающие за врагами Советской власти. Но кто приглядывает за ними?
А верно?.. А ну как карающий меч, развернувшись, ударит исподтишка в незащищенную спину вождя?
Нет, не верил Иосиф своим соратникам, постоянно подозревая средь них заговоры и измены. И не без основания. Нет, не обойтись ему было без своей, лично ему подчиненной спецслужбы, которой надлежало вынюхивать и выведывать, чем дышит и какие козни строит против вождя высшая партийная и армейская верхушка. Никак не обойтись!
— Пусть будет организация без вывески и адреса, чтобы никто, ни единая душа о ней не знала, а та знала все про всех и все докладывала генсеку!
Но коли так, коли ей предстояло следить за наркомами, то подчинять ее наркоматам, равно как финансировать через Минфин, было нельзя. А следовало вывести «за рамочки».
Так появилась Контора — как противовес могущественному НКВД, как служба для особых поручений при Генеральном секретаре, а после президенте России, подотчетная только и лично Первому Лицу государства.
С тех пор много воды и крови людской утекло... За полвека в жизни Конторы случались разные времена — бывали лучше, бывали хуже, бывали хуже некуда, бывали даже хуже, чем «хуже некуда».
Теперь было — так себе.
А вернее сказать — никак... Ныне в «царском» фаворе была госбезопасность, которая преданно служила Хозяину, а тот тем же отвечал ей, отчего «Второй участок Управления Гидропромреконструкции Мосжилкомхоза» пребывал почти в забвении. И вызов к Степану Семеновичу был скорее исключением, чем правилом.
Но коли приглашение было получено, то проигнорировать его было невозможно. «Степан Семеновичу» отказывать как-то не принято...
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Обмен рукопожатиями.
«Степан Семенович» с интересом взглянул на невзрачного, ничем не примечательного, какого-то совершенно не героического на вид представителя тайной службы. Увидишь такого в толпе — и не заметишь, а заметив, тут же забудешь.
— Рад вас видеть...
Пауза...
Ну пусть будет Михаил Михайлович.
— Михаил Михайлович.
— Простите, ваша должность?..
Обычно перед президентом лежит распечатанная на принтере справка, где заботливые референты заранее перечисляют все должности, звания и регалии посетителя, дабы Хозяин мог щегольнуть перед ним, продемонстрировав, что помнит и ценит преданных ему людей.
Но не в этот раз.
На этот раз встреча проходила без референтов и прочей обслуги.
— Так какую вы занимаете должность?
— Заместителя начальника, — ответил посетитель. «Заместителя? — поморщился „Степан Семенович“. — Мне что, начальника прислать не могли?»
— ЖЭУ номер семь, — добавил посетитель.
— При чем здесь ЖЭУ? — не понял Первый.
— В настоящий момент я числюсь в ЖЭУ номер семь на должности заместителя начальника.
Ах, ну да, у этих ведь все не как у людей — все шиворот-навыворот. И вид совершенно гражданский, и выправка отсутствует, и должности какие-то странные...
Впрочем, на этот раз без них, кажется, не обойтись!..
«Степан Семенович» вздохнул и сказал:
— Я пригласил вас по весьма щекотливому делу, которое не могу доверить никому другому...
Глава 3
Сегодня был хороший день. Сегодня у Николая Петровича был отгул — вчера он заступил на дежурство, сегодня утром сдал пост и до завтрашнего вечера был совершенно свободен. Он снял свой черный с эмблемой секьюрити комбинезон, переоделся в гражданский костюм и пошел домой. По дороге ему нужно было зайти в магазин, чтобы прикупить картошки, хлеба и сахара...
Николай Петрович был мужчиной средних лет, не самой выдающейся, но все равно приятной наружности и трудился охранником в ЧП на продбазе. Работал он там уже почитай год и весь этот год сожительствовал с Анной Михайловной Мыцик, которая числилась в том же складе старшим товароведом.
Анна Михайловна была бездетной перезрелой дамой, которая служила на поприще торговли, всю жизнь проводя в подсобках, оклеенных цветными фотографиями, вырванными из журналов, на холодных складах, где пахло колбасой, капустой и стиральным порошком. Ей было сорок лет, двадцать пять из которых она мечтала о встрече с принцем и с кем-то даже встречалась, но каждый раз это оказывались не принцы, а всякие разные подлецы и мерзавцы. Но не теперь. Теперь, как ей казалось, ей повезло, потому что она встретила мужчину своей мечты и, живя с ним год, справедливо считала себя замужней дамой, хотя и не была расписана. Ну и что, что не была — другие вон имеют штамп в паспорте, а живут друг с дружкой как кошка с собакой. А ее Коленька хоть и не был ей законным супругом, да зато жил с нею душа в душу, так что она нарадоваться на него не могла — не пил, как иные, деньги в дом приносил все до последней копейки, был хозяйственный, а еще, что немаловажно, не имел никаких родственников, которые могли бы вмешаться в их семейную идиллию, потому что был он круглый сирота.
Так что лучшего желать было нельзя.
Да и Анна Михайловна Николая Петровича вполне устраивала, так как была домовитая и в душу к нему без спроса не лезла. И хоть многие удивлялись его выбору, ибо Николай Петрович был мужчина видный и, наверное, мог найти себе кого-нибудь помоложе, да только он никого не искал. И то верно — молоденькие девицы, они, конечно, смазливей, да только с ними хлопот куда как больше. Молоденьких дурочек жизнь еще не била, не колотила, и все им чего-то хочется — то танцулек, то курортов, то нарядов новых, а Анна Михайловна была дамой степенной, несуетной и нелюбопытной, дома у нее было чисто, а на плите всегда стоял свежесваренный борщ. Да и внешностью она была ничего себе, и возрастом в самом соку, когда есть еще на что поглядеть и за что подержаться.
Так они и жили, довольные друг другом.
Конечно, у супруга Анны Петровны имели место некоторые странности — не без этого, — к примеру, он терпеть не мог разговоров о своем прошлом, ничего и никогда не рассказывая. Если кто-то спрашивал, какой вуз он окончил, где работал или служил, он лишь отмахивался да отшучивался. Или тяжко вздыхал.
Иногда Анна Михайловна дивилась тому, что, живя с ним год, почти ничего о нем не знает. Порой подозревала худшее: что в своем прошлом он сидел в тюрьме или, того не лучше, — имел семью! Может быть, даже две! Но спросить о том напрямую побаивалась, а строить догадки было делом пустым. Коли человек не хочет копаться в своем прошлом, то зачем его неволить...
И вообще, надобно сказать, Николай Петрович был по натуре своей молчалив, если не сказать угрюм, компаний не водил, болтать попусту не любил и вместо того, чтобы обсуждать итоги последнего футбольного матча или пропадать в гараже, предпочитал заниматься по хозяйству, мастеря какую-нибудь полочку. И слава богу!
Он делал полочку, прибивал ее к стене, глядел на нее, поправлял при надобности и шел в ванную мыть руки, а после за стол есть или к телевизору глядеть вечерние новости.
Наверное, это и есть тихое семейное счастье...
Потому как никаких иных вредных привычек у супруга Анны Михайловны не наблюдалось. Кроме, может быть, еще одной... Была у Николая Петровича слабость — обожал он местную прессу, каждую субботу покупая газеты бесплатных объявлений и с удовольствием просматривая их.
— Хм... — говорил он, качая головой. — Занятно.
Или:
— Ну дают!..
Или:
— Во народ, чего только не удумают!.. Ну придурки...
После чего, довольный собой и жизнью, откладывал газету и шел завтракать.
Но увлечение газетами — это тебе не водкой или посторонними девками. Подумаешь — газета, пускай себе читает!..
Вот и теперь была суббота, и Николай Петрович отправился в киоск Роспечати.
Он надел ношеный, но вполне еще приличный костюм и шагнул к двери.
— Нам ничего не нужно? — спросил он.
— Купи спичек, — крикнула ему вдогонку Анна Михайловна. — У нас последний коробок остался. И соль...
— Ладно, — ответил супруг, снимая с вешалки плащ.
И пошел...
И все было как всегда, и никто подумать не мог, что этот день будет последним днем семейного счастья Анны Михайловны.
Николай Петрович был мужчиной средних лет, не самой выдающейся, но все равно приятной наружности и трудился охранником в ЧП на продбазе. Работал он там уже почитай год и весь этот год сожительствовал с Анной Михайловной Мыцик, которая числилась в том же складе старшим товароведом.
Анна Михайловна была бездетной перезрелой дамой, которая служила на поприще торговли, всю жизнь проводя в подсобках, оклеенных цветными фотографиями, вырванными из журналов, на холодных складах, где пахло колбасой, капустой и стиральным порошком. Ей было сорок лет, двадцать пять из которых она мечтала о встрече с принцем и с кем-то даже встречалась, но каждый раз это оказывались не принцы, а всякие разные подлецы и мерзавцы. Но не теперь. Теперь, как ей казалось, ей повезло, потому что она встретила мужчину своей мечты и, живя с ним год, справедливо считала себя замужней дамой, хотя и не была расписана. Ну и что, что не была — другие вон имеют штамп в паспорте, а живут друг с дружкой как кошка с собакой. А ее Коленька хоть и не был ей законным супругом, да зато жил с нею душа в душу, так что она нарадоваться на него не могла — не пил, как иные, деньги в дом приносил все до последней копейки, был хозяйственный, а еще, что немаловажно, не имел никаких родственников, которые могли бы вмешаться в их семейную идиллию, потому что был он круглый сирота.
Так что лучшего желать было нельзя.
Да и Анна Михайловна Николая Петровича вполне устраивала, так как была домовитая и в душу к нему без спроса не лезла. И хоть многие удивлялись его выбору, ибо Николай Петрович был мужчина видный и, наверное, мог найти себе кого-нибудь помоложе, да только он никого не искал. И то верно — молоденькие девицы, они, конечно, смазливей, да только с ними хлопот куда как больше. Молоденьких дурочек жизнь еще не била, не колотила, и все им чего-то хочется — то танцулек, то курортов, то нарядов новых, а Анна Михайловна была дамой степенной, несуетной и нелюбопытной, дома у нее было чисто, а на плите всегда стоял свежесваренный борщ. Да и внешностью она была ничего себе, и возрастом в самом соку, когда есть еще на что поглядеть и за что подержаться.
Так они и жили, довольные друг другом.
Конечно, у супруга Анны Петровны имели место некоторые странности — не без этого, — к примеру, он терпеть не мог разговоров о своем прошлом, ничего и никогда не рассказывая. Если кто-то спрашивал, какой вуз он окончил, где работал или служил, он лишь отмахивался да отшучивался. Или тяжко вздыхал.
Иногда Анна Михайловна дивилась тому, что, живя с ним год, почти ничего о нем не знает. Порой подозревала худшее: что в своем прошлом он сидел в тюрьме или, того не лучше, — имел семью! Может быть, даже две! Но спросить о том напрямую побаивалась, а строить догадки было делом пустым. Коли человек не хочет копаться в своем прошлом, то зачем его неволить...
И вообще, надобно сказать, Николай Петрович был по натуре своей молчалив, если не сказать угрюм, компаний не водил, болтать попусту не любил и вместо того, чтобы обсуждать итоги последнего футбольного матча или пропадать в гараже, предпочитал заниматься по хозяйству, мастеря какую-нибудь полочку. И слава богу!
Он делал полочку, прибивал ее к стене, глядел на нее, поправлял при надобности и шел в ванную мыть руки, а после за стол есть или к телевизору глядеть вечерние новости.
Наверное, это и есть тихое семейное счастье...
Потому как никаких иных вредных привычек у супруга Анны Михайловны не наблюдалось. Кроме, может быть, еще одной... Была у Николая Петровича слабость — обожал он местную прессу, каждую субботу покупая газеты бесплатных объявлений и с удовольствием просматривая их.
— Хм... — говорил он, качая головой. — Занятно.
Или:
— Ну дают!..
Или:
— Во народ, чего только не удумают!.. Ну придурки...
После чего, довольный собой и жизнью, откладывал газету и шел завтракать.
Но увлечение газетами — это тебе не водкой или посторонними девками. Подумаешь — газета, пускай себе читает!..
Вот и теперь была суббота, и Николай Петрович отправился в киоск Роспечати.
Он надел ношеный, но вполне еще приличный костюм и шагнул к двери.
— Нам ничего не нужно? — спросил он.
— Купи спичек, — крикнула ему вдогонку Анна Михайловна. — У нас последний коробок остался. И соль...
— Ладно, — ответил супруг, снимая с вешалки плащ.
И пошел...
И все было как всегда, и никто подумать не мог, что этот день будет последним днем семейного счастья Анны Михайловны.
Глава 4
Дело было и впрямь весьма и весьма щекотливое. Потому что было связано с приборкой. То есть нужно было прибрать. Не здесь. И не за собой, а за другими...
На что желающих не находилось!
Это раньше, когда был «союз нерушимый», которого с его экономикой, ракетами и ориентированной на оборону плановой экономикой весь противоположный лагерь как черт ладана боялся, такие дела проходили без сучка без задоринки. Тогда на уборщика пахал весь Союз от Москвы до самых до окраин — работали центральные НИИ, предлагавшие новейшие технические разработки, спецслужбы, сочинявшие легенды и биографии, МИД и печатные органы ЦК КПСС, обеспечивавшие шумовое прикрытие, и без счету других организаций, отвечавших за коридоры, страховки, каналы связи, пути эвакуации и пр. Тогда, даже если уборщик «палился», его всем миром вытаскивали с чужих нар, пугая Запад нотами протеста, дружескими визитами Тихоокеанского и Северного флотов и перспективой термоядерной войны в ближайший вторник.
Ныне все иначе.
Ныне никто никого с нар не вытаскивает, на шпионов не меняет и ордена за исполнение особых заданий не дает, отчего охотников на опасные авантюры находится мало.
Если их, конечно, спрашивают.
Михаила Михайловича не спросили.
— Надеюсь, вам все ясно?
— Так точно! — по-военному четко ответил представитель Конторы.
Чего уж тут не понять — на Контору вновь вешают дурно пахнущее дело, от которого другие государевы службы отвертелись. И приказ оттого дали не письменный, а, как водится, устный, чтобы всегда можно было от него откреститься, если ситуация выйдет из-под контроля.
Но хоть это не письменный приказ, а все равно приказ, который следует не обсуждать, а исполнять.
— Мне необходима информация по объекту, — сказал Михаил Михайлович.
— Да, конечно, — кивнул Первый, передавая ему CD-диск. — Здесь вы найдете все, что вас может интересовать...
На «сидюшнике» был подбор официальных, из личного дела, фотографий и из семейного альбома, где объект позировал стоя и сидя в одиночку и в кругу родных, и был видеофрагмент, где он же был изображен на природе, на фоне грядок с граблями, на волейбольной площадке и «крупняком» во весь экран, утирающим пот со лба, смеющимся прямо в объектив и что-то оживленно расказывающим.
Это крайне важно, что, кроме фото, имелись видеозаписи, дающие представление о характерных для объекта манерах — о том, как он говорит, движется, гримасничает, жестикулирует, ходит, смеется... По ним человека возможно узнать, даже если он изменил свою внешность.
И было несколько снимков, где объект был сфотографирован в военной форме — в полевом камуфляже с автоматом наперевес и парадном мундире с полковничьими погонами и орденскими планками на груди.
В этом-то и было все дело. В погонах... Потому что объект был полковником ГРУ со всеми возможными выслугами и секретными допусками. И почти было стал уже генералом, да вдруг сбежал за границу, попросив там политического убежища и рассказав о всех известных ему секретах, чем нанес престижу и обороноспособности Родины серьезный урон.
За что его следовало примерно наказать. Но сделать это на законных основаниях было невозможно, так как ныне предатель находился вне досягаемости российского правосудия, под защитой чужих законов.
А наказать ох как хотелось! Да и следовало, чтоб другим неповадно было Родину за фунты и доллары продавать.
Это ведь лишь кажется, что переметнувшиеся на сторону врага предатели в чужих краях процветают, тратя свои тридцать сребреников на машины, рестораны, дам и виллы. На самом деле, коли дать себе труд просмотреть списки беглецов, то скоро выяснится, что долгожителей среди них нет, — все они кто в дорожно-транспортное происшествие попал, кто случайно из окна выпал, кто несвежим сэндвичем до смерти поперхнулся. И хоть о тех происшествиях в прессе не пишут, все, кому следует, о них узнают, к себе судьбу предателей примеривая.
Всегда так было.
И, наверное, должно быть.
И никакие идеологии здесь ни при чем. Понятия о чести и долге — при чем. Негоже своих чужим сдавать, пусть даже из самых благородных побуждений. Даже в детской компании, коли своих «заложишь», и то непременно по сопатке схлопочешь.
Вот и теперь надобно бы «по сопатке»!
Только как до нее добраться?
Иностранной резидентуры у Конторы нет, так как она создана исключительно под решение российских задач, являясь, по сути, своей, внутренней, разведкой. А теперь придется действовать не тут, а там — в незнакомой, насквозь враждебной обстановке без какого-либо прикрытия.
На что желающих не находилось!
Это раньше, когда был «союз нерушимый», которого с его экономикой, ракетами и ориентированной на оборону плановой экономикой весь противоположный лагерь как черт ладана боялся, такие дела проходили без сучка без задоринки. Тогда на уборщика пахал весь Союз от Москвы до самых до окраин — работали центральные НИИ, предлагавшие новейшие технические разработки, спецслужбы, сочинявшие легенды и биографии, МИД и печатные органы ЦК КПСС, обеспечивавшие шумовое прикрытие, и без счету других организаций, отвечавших за коридоры, страховки, каналы связи, пути эвакуации и пр. Тогда, даже если уборщик «палился», его всем миром вытаскивали с чужих нар, пугая Запад нотами протеста, дружескими визитами Тихоокеанского и Северного флотов и перспективой термоядерной войны в ближайший вторник.
Ныне все иначе.
Ныне никто никого с нар не вытаскивает, на шпионов не меняет и ордена за исполнение особых заданий не дает, отчего охотников на опасные авантюры находится мало.
Если их, конечно, спрашивают.
Михаила Михайловича не спросили.
— Надеюсь, вам все ясно?
— Так точно! — по-военному четко ответил представитель Конторы.
Чего уж тут не понять — на Контору вновь вешают дурно пахнущее дело, от которого другие государевы службы отвертелись. И приказ оттого дали не письменный, а, как водится, устный, чтобы всегда можно было от него откреститься, если ситуация выйдет из-под контроля.
Но хоть это не письменный приказ, а все равно приказ, который следует не обсуждать, а исполнять.
— Мне необходима информация по объекту, — сказал Михаил Михайлович.
— Да, конечно, — кивнул Первый, передавая ему CD-диск. — Здесь вы найдете все, что вас может интересовать...
На «сидюшнике» был подбор официальных, из личного дела, фотографий и из семейного альбома, где объект позировал стоя и сидя в одиночку и в кругу родных, и был видеофрагмент, где он же был изображен на природе, на фоне грядок с граблями, на волейбольной площадке и «крупняком» во весь экран, утирающим пот со лба, смеющимся прямо в объектив и что-то оживленно расказывающим.
Это крайне важно, что, кроме фото, имелись видеозаписи, дающие представление о характерных для объекта манерах — о том, как он говорит, движется, гримасничает, жестикулирует, ходит, смеется... По ним человека возможно узнать, даже если он изменил свою внешность.
И было несколько снимков, где объект был сфотографирован в военной форме — в полевом камуфляже с автоматом наперевес и парадном мундире с полковничьими погонами и орденскими планками на груди.
В этом-то и было все дело. В погонах... Потому что объект был полковником ГРУ со всеми возможными выслугами и секретными допусками. И почти было стал уже генералом, да вдруг сбежал за границу, попросив там политического убежища и рассказав о всех известных ему секретах, чем нанес престижу и обороноспособности Родины серьезный урон.
За что его следовало примерно наказать. Но сделать это на законных основаниях было невозможно, так как ныне предатель находился вне досягаемости российского правосудия, под защитой чужих законов.
А наказать ох как хотелось! Да и следовало, чтоб другим неповадно было Родину за фунты и доллары продавать.
Это ведь лишь кажется, что переметнувшиеся на сторону врага предатели в чужих краях процветают, тратя свои тридцать сребреников на машины, рестораны, дам и виллы. На самом деле, коли дать себе труд просмотреть списки беглецов, то скоро выяснится, что долгожителей среди них нет, — все они кто в дорожно-транспортное происшествие попал, кто случайно из окна выпал, кто несвежим сэндвичем до смерти поперхнулся. И хоть о тех происшествиях в прессе не пишут, все, кому следует, о них узнают, к себе судьбу предателей примеривая.
Всегда так было.
И, наверное, должно быть.
И никакие идеологии здесь ни при чем. Понятия о чести и долге — при чем. Негоже своих чужим сдавать, пусть даже из самых благородных побуждений. Даже в детской компании, коли своих «заложишь», и то непременно по сопатке схлопочешь.
Вот и теперь надобно бы «по сопатке»!
Только как до нее добраться?
Иностранной резидентуры у Конторы нет, так как она создана исключительно под решение российских задач, являясь, по сути, своей, внутренней, разведкой. А теперь придется действовать не тут, а там — в незнакомой, насквозь враждебной обстановке без какого-либо прикрытия.