Страница:
Пулемет дожевал ленту и затих. Наступила оглушительная и в самом прямом смысле слова мертвая тишина! Прошло буквально несколько секунд — никто даже ничего не успел понять, а полтора десятка трупов корчилось в агонии на земле. Еще пять бандитов громко стонали, зажимая руками раны и пытаясь отползти в сторону.
Из “уазика” раздалось несколько тихих, как кашель, одиночных выстрелов. И после каждого один из раненых вздрагивал и затихал. Навек.
Еще через секунду дверцы “УАЗа” захлопнулись, и машина уехала...
Все было кончено. С “крышей” кончено!
И по-другому быть не могло!
“Быки” привыкли “перетирать”, пугая противника и постепенно распаляя себя на драку. А здесь никто никого не пугал. И не собирался пугать. Здесь — расстреливали.
Предпочитающим загонять стаей заведомо слабую жертву бандитам было трудно противостоять хорошо обученным и натасканным на убийство бойцам. Которым не надо было себя подстегивать.
“Быки” — они, конечно, с виду очень страшны, но только телкам, а не пастухам!
Кто был тем пулеметчиком, лишившим полгорода “крыши”, установить не удалось. Потому что пулеметчик ни разу из “уазика” даже не высунулся! На снятых милицейскими оперативниками пленках ничего, кроме распахнутой настежь задней дверцы и бьющего из-за них огонька, разобрать было невозможно, так как съемка велась издалека. Правда, был еще номер машины!.. Но очень скоро выяснилось, что машина угнана за полчаса до “стрелки” и сразу после нее сожжена. Причем в ней даже стреляных гильз не нашлось...
Управляющий банком “Развитие” торжествовал. Потому что победил! Да еще при этом и сэкономил! Он заплатил два с половиной “лимона” за девять трупов, а ему на ту же сумму “отпустили” двадцать! То есть каждый мертвец обошелся ему вдвое дешевле первоначально запрашиваемой цены!
Наемные убийцы оказались не жмотами, оказались на удивление щедрыми ребятами.
Управляющий был счастлив!
Но, кажется, счастлив преждевременно...
Глава 46
Глава 47
Глава 48
Из “уазика” раздалось несколько тихих, как кашель, одиночных выстрелов. И после каждого один из раненых вздрагивал и затихал. Навек.
Еще через секунду дверцы “УАЗа” захлопнулись, и машина уехала...
Все было кончено. С “крышей” кончено!
И по-другому быть не могло!
“Быки” привыкли “перетирать”, пугая противника и постепенно распаляя себя на драку. А здесь никто никого не пугал. И не собирался пугать. Здесь — расстреливали.
Предпочитающим загонять стаей заведомо слабую жертву бандитам было трудно противостоять хорошо обученным и натасканным на убийство бойцам. Которым не надо было себя подстегивать.
“Быки” — они, конечно, с виду очень страшны, но только телкам, а не пастухам!
Кто был тем пулеметчиком, лишившим полгорода “крыши”, установить не удалось. Потому что пулеметчик ни разу из “уазика” даже не высунулся! На снятых милицейскими оперативниками пленках ничего, кроме распахнутой настежь задней дверцы и бьющего из-за них огонька, разобрать было невозможно, так как съемка велась издалека. Правда, был еще номер машины!.. Но очень скоро выяснилось, что машина угнана за полчаса до “стрелки” и сразу после нее сожжена. Причем в ней даже стреляных гильз не нашлось...
Управляющий банком “Развитие” торжествовал. Потому что победил! Да еще при этом и сэкономил! Он заплатил два с половиной “лимона” за девять трупов, а ему на ту же сумму “отпустили” двадцать! То есть каждый мертвец обошелся ему вдвое дешевле первоначально запрашиваемой цены!
Наемные убийцы оказались не жмотами, оказались на удивление щедрыми ребятами.
Управляющий был счастлив!
Но, кажется, счастлив преждевременно...
Глава 46
“Первый” не всегда был первым. В детстве — последним, потому что был довольно хилым. Его частенько колотили ребята из его двора. И из соседних тоже. Что самое обидное — не самые сильные ребята, а самые слабые, которых били более сильные. Им нужно было на ком-то вымещать свои обиды, и они выбрали его.
— Ну-ка, ты, иди сюда! — кричали ему, маня пальцем.
Он шел, хотя знал, что его будут бить. Но если не идти, то бить будут еще сильнее.
— Ты че у Витьки ручку зажилил и не отдаешь?..
Ручка была предлогом. Вместо ручки мог быть ластик или насос от велосипеда. Бить просто так, ни за что, в их дворе было не принято, и бьющей стороне приходилось к чему-нибудь прикалываться, изображая из себя благородных мстителей.
Когда его били, он не плакал — он молчал, про себя ненавидя истязателей. А после вымещал свою злобу на беззащитных животных — на бездомных кошках и собаках. Он ловил их и мучил, вначале привязывая им к хвостам банки, а потом, войдя во вкус, расстреливал из рогатки.
Когда об этом узнавали во дворе, а узнавали всегда, — его били. Причем куда сильнее, потому что за дело.
Но чем сильнее его били, тем хуже приходилось бездомным животным.
Он привязывал дворняг веревкой к столбу и, набрав круглых камешков, пулял в них с расстояния в три метра. Собаки визжали и волчками крутились на месте. Убежать они не могли — веревка не давала.
Одну из собак он случайно забил до смерти, угодив ей камнем в глаз, и испытал очень сложное, из смеси страха и стыда, чувство. Удовольствия — тоже! Он смотрел на только что скулившую дворнягу, которая теперь лежала недвижимо, вывалив на асфальт язык. Ее убил — он! И от этого почувствовал себя сильным. Даже более сильным, чем его сверстники, которые били его. Они — били, а он — убил!
Через несколько дней ему захотелось вновь испытать то, незнакомое ему, но такое привлекательное ощущение — ощущение собственной силы и власти над зависимым от него живым существом.
Он боролся с собой, но недолго. Он поймал кошку и утащил ее в подвал заброшенного дома. Эту кошку он убил уже не случайно, уже сознательно. И не из рогатки — он забил ее металлическим прутом. Наверно, он на это не решился бы, но кошка, словно что-то почуяв и пытаясь вырваться, исцарапала его, из-за чего он сильно на нее разозлился... Когда железный прут первый раз ударил в мягкое, податливое тело, ему стало жутко. Потом — нет. Потом ударов было много. А когда много — уже не страшно! Все равно что коврик выбиваешь или старую шубу.
Он закопал кошку и прут там же, в подвале. Пошел домой. Как следует, с мылом, вымыл в ванной руки, на которых нашел мелкие темные капельки брызг. И спокойно съел свою гречневую кашу с молоком.
В смерти не оказалось ничего таинственного и ничего ужасающего. По крайней мере в чужой смерти. Была кошка — и не стало кошки. А пусть не царапается!..
Наверно, в нем что-то переменилось. Потому что во дворе его бить перестали. Никто не задумывался, почему — просто перестали, и все! Но и водиться с ним перестали тоже.
Он держался особняком, у его бывших приятелей были свои занятия, у него — свои. Нет, он не стал каждый день убивать по дюжине кошек и собак, этого не было, но он постоянно думал, как он может убивать. Кошек. Собак. Своих обидчиков. В фантазиях все было еще даже менее страшно, чем там, в подвале. Он тыкал финки в животы своим врагам и выкалывал им глаза... Его очень сильно обидели, и поэтому он очень жестоко мстил. Но его обидели тогда, а свою месть он смаковал теперь.
Однажды, когда он возвращался из школы, он услышал визг тормозов и чей-то крик. На месте аварии он оказался одним из первых. В луже крови корчился сбитый машиной человек. Под ним, на асфальте, быстро расползалась темная, вязкая лужа. Он прерывисто, хрипло дышал, страшно закатывая глаза, пуская кровавые пузыри и дрыгая ногами.
Вокруг собиралась толпа.
— Боже мой! — причитали, ахали женщины, прикрывая лица ладонями. — Какой ужас! Тут же дети, уберите детей!..
Но его можно было отсюда не убирать, он был спокойнее этих женщин да и многих мужчин. Он внимательно и даже жадно наблюдал за умирающим пешеходом. Который умирал примерно так же, как кошка... Оказывается, все умирают одинаково — хоть они кошки, хоть люди...
Сбитый пешеход подергался в агонии и затих. Дальше смотреть было неинтересно. Он повернулся и пошел. И снова ел свою кашу, не испытывая при этом никакой тошноты.
После школы он стал лаборантом в мединституты, куда его по блату пристроила мать, которая считала, что так ему будет легче поступить. Он ухаживал за лабораторными животными и их же резал. Причем очень спокойно, давая фору иным студентам.
— Крепкая психика у этого парнишки! — удивлялись работники кафедры, наблюдая, как он распластывает очередную, которую сам же и выкормил, крысу. — И очень твердая рука. Хорошим хирургом будет.
Но в институт он не поступил и загремел в армию.
Где, учитывая его медицинский опыт, попал в военно-полевой госпиталь. А там с подъема до отбоя возил половой тряпкой и протирал шкафчики с лекарствами.
Но потом госпиталь послали в Афганистан — прочитали приказ о срочной передислокации и дали полдня на сборы. Врачи побежали прощаться с семьями, а приписанные к части солдаты быстро собрали и погрузили пожитки в уходящий на юг военный “борт”. Оказывается, где-то там, в горах, душманы захватили и вырезали целый госпиталь, и командованию срочно понадобились медики.
В Афгане ему жилось даже лучше, чем на “большой земле” — службы он не видел и на боевые не ходил, постоянно болтаясь при санбате. И даже получал дополнительный паек и денежное содержание за то, что возился с “двухсотыми”. Охотников на такую работу находилось немного, и как-то так получилось, что ею занялся он. “Двухсотых” стаскивали в стоящую на отшибе палатку, которая в документах именовалась “моргом”. Их нужно было раздевать, обмывать, ворочать в гробах, запаивать в цинки. Что он и делал. И даже присутствовал при вскрытии, когда оно проводилось, ассистируя врачам.
— Молодец! — хвалили они его. — Тебе бы в медицинский...
Потом в санбате случилось ЧП — пропал спирт. Много спирта. Который всплыл где-то на “черном” рынке. Дело замять не смогли или не захотели, и в госпиталь нагрянули следователи. После недолгого дознания “козлом отпущения” назначили его. Может быть, потому, что из всех солдат он был к спирту ближе всего.
Военный трибунал вкатал ему год дисбата.
Но до него он не доехал.
На “губу”, где он сидел с такими же, как он, бедолагами, ожидая отправки в Союз, заявился какой-то майор. Который посмотрел личные дела осужденных и кое с кем побеседовал. Беседовал он долго и обстоятельно, заставляя отвечать на многочисленные вопросы и заполнять какие-то бланки.
— Хочешь искупить вину перед Родиной? — поинтересовался он.
— А что нужно делать?
— Служить!..
Полтора десятка отобранных “дисбатовцев” отправили на север Афганистана, пообещав снять с них “судимость”. Почти все они были отъявленными головорезами, осужденными за неуставщину и “причинение тяжких телесных повреждений” сослуживцам.
В части их определили в карантин.
— Не иначе на караваны пошлют! — пугали друг друга “новобранцы”. — За душманами по горам бегать — это тебе не морды молодым квасить.
Но на караваны их не послали.
Пару недель погоняв на строевых и дав пострелять на стрельбище, распределили по взводам. Где все стало более или менее ясно.
— Завтра поедем к “духам” в гости, — сообщили старики-солдаты.
— Куда?
— Там увидите.
В обед подали “вертушки”, куда погрузили личный состав, оружие и какие-то ящики. Летели довольно долго.
— Чего мы там делать будем?
— Проводить разъяснительные беседы, — хохотали старики.
Вертолеты сели, личный состав построили.
— Там — кишлак, дворов на двадцать, берем его в клещи и утюжим под ноль... — поставил боевую задачу взводный. — Вопросы есть?
Вопросы были, но не к взводному.
— Они, падлы, три дня назад здесь две наши машины сожгли и всех ребят положили, — объяснили старики. — Прощать такое нельзя, иначе они на шею сядут!
— А почему послали нас? — удивились новички. — Здесь же полно наших, они что, сами не могут с этим делом справиться?
— Дурак ты! Им же тут жить! Если их местные в лицо узнают и запомнят, тут такая резня начнется!.. А мы пришлые, с нас взятки гладки. Мы прилетели, а потом ищи нас!
Сели в грузовики. На подъезде к кишлаку вскрыли ящики. Там были гранаты.
Куда их столько?
Куда — стало ясно очень скоро. Старики распихали гранаты по подсумкам и карманам и, с “Калашниковыми” наперевес, вошли в деревню. Каждый шаг они сопровождали броском гранаты. Во дворах и домах раздавались взрывы.
— Ты что клювом щелкаешь? Видишь, дырка — бросай, пока оттуда не бросили!
Когда три отделения сошлись в центре, в кишлаке никого не осталось. Трупы афганцев стащили к одному из домов. Их набралось больше сотни.
— Маловато будет, — ворчали старики. — Надо, чтобы один — к десяти. За каждого нашего.
— А это точно они на колонну напали?
— А не все ли равно...
Очень скоро стало понятно, чем занималась их часть. Замполиты объяснили.
— Нам доверена партией и правительством ответственная задача по поддержанию порядка на освобожденной от бандитов территории. Мы имеем дело с коварным, жестоким врагом. Ни одна из вылазок которого не должна остаться безнаказанной. Если враг будет понимать, что наказание неминуемо, он капитулирует...
А потом и термин подобрался...
Однажды в клубе показывали фильм про войну, про ту войну — с немцами. Фильм был про партизан, которые пытались защитить от карателей белорусскую деревню. Партизаны были “хорошие”, немцы — “плохие”. Немцы ходили в закатанных по локоть мундирах, ловили кур, орали и тыкали в мирное население автоматами. Потом они начали сгонять людей в церковь, чтобы сжечь...
— Смотри, смотри, как они их “мочат”... — зашептали в рядах. — Прямо как мы — “духов”.
И действительно — было похоже. Особенно тактика. Но и все остальное тоже — вплоть до закатанных рукавов, болтающихся поперек животов автоматов и пущенных в спину убегающих людей очередей.
Показ фильма прекратили, через четверть часа заменив его какой-то комедией.
Но в казармах стало часто звучать слово “каратель”.
Вначале — как хохма: “Ну ты — каратель!” Потом привычно.
А кто они — как не каратели? Каратели и есть! И нечего здесь обижаться. Ведь кто-то должен усмирять бунтующее население. Регулярная армия — не должна, регулярную армию это разлагает. Вот им и приходится за других отдуваться.
Правда, в воинских билетах у них были прописаны совсем другие воинские специальности. В воинских билетах слова “каратель” не найти. Зато в штабных документах с грифом “Секретно!” — можно.
Скоро он привык разбрасывать направо и налево гранаты, не задумываясь, в кого они угодят — в душмана или ребенка. Ему даже нравилось входить в кишлаки с автоматом наперевес, ощущая себя почти суперменом. Потому что в тот момент не бог, а он решал, кому жить, а кому нет. А чужой крови и смерти он давно не боялся, еще с той поры, когда забил металлическим прутом кошку...
Почти под самый дембель его и еще нескольких стариков вызвал командир части.
— Кто хочет уйти домой на месяц раньше? — спросил он. — Шаг вперед!
Вышли все. Потому что все хотели!
В армии это называется — дембельский аккорд. Это когда ты можешь уйти чуть раньше других, но для этого надо хорошенько потрудиться. Например, баню построить. Или дачу командиру.
Но им предложили не баню...
— Тут дело такое, не простое... Тонкое дело!.. — не очень уверенно начал командир.
— Разрешите, товарищ подполковник? — обратился к командиру скромно сидевший в уголке незнакомый майор.
— Да... Вот майор из особого отдела вам все лучше объяснит, — облегченно вздохнул командир. И, быстро собрав со стола какие-то бумаги, ушел. И пока подполковник собирался, майор слова не проронил, словно выжидал, пока тот уйдет.
— А дело такого рода, — сказал майор. — В нашей армии произошел вопиющий случай. Бойцы одного из подразделений нашего ограниченного контингента вступили в контакт с противником. Попросту говоря — продались душманам. И знаете, до чего они с ними договорились?..
Все догадывались, о чем, потому что хорошо знали о процветавших в армии взаимовыгодных обменах тушенки и оружия на видюшники и наркотики. Но это был не тот случай...
— Они договорились всем подразделением перейти на сторону врага, чтобы сбежать в Америку или другую капстрану.
Это было — да, это круче, чем наркотики!
— Лично я считаю, что это предательство! А вы как считаете?
Все считали так же.
— Тогда, думаю, вы согласитесь помочь нам...
Помочь майору надо было в ликвидации предателей. С которыми удобней разобраться именно так, потому что они успели, вступив в контакт с агентами иностранных спецслужб, подписать какие-то бумаги. По крайней мере, так сказал майор. Посулив за аккорд ранний дембель и боевые награды.
Дембеля согласились. Тут же, под диктовку майора, дав подписку о неразглашении...
После чего их перевели в другую часть. Где неделю воспитывали в духе патриотизма и нетерпимости к предателям Родины.
Потом сняли с них привычную хэбэшку и переодели в афганские ремки.
— Так будет безопасней. В первую очередь для вас, — объяснил майор.
Они спорить не стали. Они были довольны тем, что их вырвали из привычной рутины казармы и что отправят на дембель раньше других.
Однажды ночью их подвезли к какому-то палаточному лагерю и показали, что и как делать. Но им не надо было ничего объяснять — они и так умели это делать. Они забросали лагерь гранатами и изрешетили палатки очередями из автоматов и ручных пулеметов. Потом зашли в палатки...
Там были не душманы — были свои ребята. Душманами были — они. Потому что в их одежде.
Они прикончили всех, кто еще подавал признаки жизни, и ушли.
Майор сдержал слово — их почти сразу же отправили в Союз. Но до того заставили дать еще дюжину подписок, где они под страхом смерти обязались не рассказывать о том, что знают.
Они так и не поняли, что и для чего сделали.
Но после не раз слышали от других “афганцев” про это нападение. Про то, что там легло до взвода бойцов, за что “вертушки” сровняли с землей три кишлака, а в район перебросили чуть ли не три свеженькие дивизии из Союза...
Но это было после них.
А он... Он вернулся на “гражданку”, где решил устраиваться на завод. Но не успел, потому что его жизнь круто переменилась...
— Ну-ка, ты, иди сюда! — кричали ему, маня пальцем.
Он шел, хотя знал, что его будут бить. Но если не идти, то бить будут еще сильнее.
— Ты че у Витьки ручку зажилил и не отдаешь?..
Ручка была предлогом. Вместо ручки мог быть ластик или насос от велосипеда. Бить просто так, ни за что, в их дворе было не принято, и бьющей стороне приходилось к чему-нибудь прикалываться, изображая из себя благородных мстителей.
Когда его били, он не плакал — он молчал, про себя ненавидя истязателей. А после вымещал свою злобу на беззащитных животных — на бездомных кошках и собаках. Он ловил их и мучил, вначале привязывая им к хвостам банки, а потом, войдя во вкус, расстреливал из рогатки.
Когда об этом узнавали во дворе, а узнавали всегда, — его били. Причем куда сильнее, потому что за дело.
Но чем сильнее его били, тем хуже приходилось бездомным животным.
Он привязывал дворняг веревкой к столбу и, набрав круглых камешков, пулял в них с расстояния в три метра. Собаки визжали и волчками крутились на месте. Убежать они не могли — веревка не давала.
Одну из собак он случайно забил до смерти, угодив ей камнем в глаз, и испытал очень сложное, из смеси страха и стыда, чувство. Удовольствия — тоже! Он смотрел на только что скулившую дворнягу, которая теперь лежала недвижимо, вывалив на асфальт язык. Ее убил — он! И от этого почувствовал себя сильным. Даже более сильным, чем его сверстники, которые били его. Они — били, а он — убил!
Через несколько дней ему захотелось вновь испытать то, незнакомое ему, но такое привлекательное ощущение — ощущение собственной силы и власти над зависимым от него живым существом.
Он боролся с собой, но недолго. Он поймал кошку и утащил ее в подвал заброшенного дома. Эту кошку он убил уже не случайно, уже сознательно. И не из рогатки — он забил ее металлическим прутом. Наверно, он на это не решился бы, но кошка, словно что-то почуяв и пытаясь вырваться, исцарапала его, из-за чего он сильно на нее разозлился... Когда железный прут первый раз ударил в мягкое, податливое тело, ему стало жутко. Потом — нет. Потом ударов было много. А когда много — уже не страшно! Все равно что коврик выбиваешь или старую шубу.
Он закопал кошку и прут там же, в подвале. Пошел домой. Как следует, с мылом, вымыл в ванной руки, на которых нашел мелкие темные капельки брызг. И спокойно съел свою гречневую кашу с молоком.
В смерти не оказалось ничего таинственного и ничего ужасающего. По крайней мере в чужой смерти. Была кошка — и не стало кошки. А пусть не царапается!..
Наверно, в нем что-то переменилось. Потому что во дворе его бить перестали. Никто не задумывался, почему — просто перестали, и все! Но и водиться с ним перестали тоже.
Он держался особняком, у его бывших приятелей были свои занятия, у него — свои. Нет, он не стал каждый день убивать по дюжине кошек и собак, этого не было, но он постоянно думал, как он может убивать. Кошек. Собак. Своих обидчиков. В фантазиях все было еще даже менее страшно, чем там, в подвале. Он тыкал финки в животы своим врагам и выкалывал им глаза... Его очень сильно обидели, и поэтому он очень жестоко мстил. Но его обидели тогда, а свою месть он смаковал теперь.
Однажды, когда он возвращался из школы, он услышал визг тормозов и чей-то крик. На месте аварии он оказался одним из первых. В луже крови корчился сбитый машиной человек. Под ним, на асфальте, быстро расползалась темная, вязкая лужа. Он прерывисто, хрипло дышал, страшно закатывая глаза, пуская кровавые пузыри и дрыгая ногами.
Вокруг собиралась толпа.
— Боже мой! — причитали, ахали женщины, прикрывая лица ладонями. — Какой ужас! Тут же дети, уберите детей!..
Но его можно было отсюда не убирать, он был спокойнее этих женщин да и многих мужчин. Он внимательно и даже жадно наблюдал за умирающим пешеходом. Который умирал примерно так же, как кошка... Оказывается, все умирают одинаково — хоть они кошки, хоть люди...
Сбитый пешеход подергался в агонии и затих. Дальше смотреть было неинтересно. Он повернулся и пошел. И снова ел свою кашу, не испытывая при этом никакой тошноты.
После школы он стал лаборантом в мединституты, куда его по блату пристроила мать, которая считала, что так ему будет легче поступить. Он ухаживал за лабораторными животными и их же резал. Причем очень спокойно, давая фору иным студентам.
— Крепкая психика у этого парнишки! — удивлялись работники кафедры, наблюдая, как он распластывает очередную, которую сам же и выкормил, крысу. — И очень твердая рука. Хорошим хирургом будет.
Но в институт он не поступил и загремел в армию.
Где, учитывая его медицинский опыт, попал в военно-полевой госпиталь. А там с подъема до отбоя возил половой тряпкой и протирал шкафчики с лекарствами.
Но потом госпиталь послали в Афганистан — прочитали приказ о срочной передислокации и дали полдня на сборы. Врачи побежали прощаться с семьями, а приписанные к части солдаты быстро собрали и погрузили пожитки в уходящий на юг военный “борт”. Оказывается, где-то там, в горах, душманы захватили и вырезали целый госпиталь, и командованию срочно понадобились медики.
В Афгане ему жилось даже лучше, чем на “большой земле” — службы он не видел и на боевые не ходил, постоянно болтаясь при санбате. И даже получал дополнительный паек и денежное содержание за то, что возился с “двухсотыми”. Охотников на такую работу находилось немного, и как-то так получилось, что ею занялся он. “Двухсотых” стаскивали в стоящую на отшибе палатку, которая в документах именовалась “моргом”. Их нужно было раздевать, обмывать, ворочать в гробах, запаивать в цинки. Что он и делал. И даже присутствовал при вскрытии, когда оно проводилось, ассистируя врачам.
— Молодец! — хвалили они его. — Тебе бы в медицинский...
Потом в санбате случилось ЧП — пропал спирт. Много спирта. Который всплыл где-то на “черном” рынке. Дело замять не смогли или не захотели, и в госпиталь нагрянули следователи. После недолгого дознания “козлом отпущения” назначили его. Может быть, потому, что из всех солдат он был к спирту ближе всего.
Военный трибунал вкатал ему год дисбата.
Но до него он не доехал.
На “губу”, где он сидел с такими же, как он, бедолагами, ожидая отправки в Союз, заявился какой-то майор. Который посмотрел личные дела осужденных и кое с кем побеседовал. Беседовал он долго и обстоятельно, заставляя отвечать на многочисленные вопросы и заполнять какие-то бланки.
— Хочешь искупить вину перед Родиной? — поинтересовался он.
— А что нужно делать?
— Служить!..
Полтора десятка отобранных “дисбатовцев” отправили на север Афганистана, пообещав снять с них “судимость”. Почти все они были отъявленными головорезами, осужденными за неуставщину и “причинение тяжких телесных повреждений” сослуживцам.
В части их определили в карантин.
— Не иначе на караваны пошлют! — пугали друг друга “новобранцы”. — За душманами по горам бегать — это тебе не морды молодым квасить.
Но на караваны их не послали.
Пару недель погоняв на строевых и дав пострелять на стрельбище, распределили по взводам. Где все стало более или менее ясно.
— Завтра поедем к “духам” в гости, — сообщили старики-солдаты.
— Куда?
— Там увидите.
В обед подали “вертушки”, куда погрузили личный состав, оружие и какие-то ящики. Летели довольно долго.
— Чего мы там делать будем?
— Проводить разъяснительные беседы, — хохотали старики.
Вертолеты сели, личный состав построили.
— Там — кишлак, дворов на двадцать, берем его в клещи и утюжим под ноль... — поставил боевую задачу взводный. — Вопросы есть?
Вопросы были, но не к взводному.
— Они, падлы, три дня назад здесь две наши машины сожгли и всех ребят положили, — объяснили старики. — Прощать такое нельзя, иначе они на шею сядут!
— А почему послали нас? — удивились новички. — Здесь же полно наших, они что, сами не могут с этим делом справиться?
— Дурак ты! Им же тут жить! Если их местные в лицо узнают и запомнят, тут такая резня начнется!.. А мы пришлые, с нас взятки гладки. Мы прилетели, а потом ищи нас!
Сели в грузовики. На подъезде к кишлаку вскрыли ящики. Там были гранаты.
Куда их столько?
Куда — стало ясно очень скоро. Старики распихали гранаты по подсумкам и карманам и, с “Калашниковыми” наперевес, вошли в деревню. Каждый шаг они сопровождали броском гранаты. Во дворах и домах раздавались взрывы.
— Ты что клювом щелкаешь? Видишь, дырка — бросай, пока оттуда не бросили!
Когда три отделения сошлись в центре, в кишлаке никого не осталось. Трупы афганцев стащили к одному из домов. Их набралось больше сотни.
— Маловато будет, — ворчали старики. — Надо, чтобы один — к десяти. За каждого нашего.
— А это точно они на колонну напали?
— А не все ли равно...
Очень скоро стало понятно, чем занималась их часть. Замполиты объяснили.
— Нам доверена партией и правительством ответственная задача по поддержанию порядка на освобожденной от бандитов территории. Мы имеем дело с коварным, жестоким врагом. Ни одна из вылазок которого не должна остаться безнаказанной. Если враг будет понимать, что наказание неминуемо, он капитулирует...
А потом и термин подобрался...
Однажды в клубе показывали фильм про войну, про ту войну — с немцами. Фильм был про партизан, которые пытались защитить от карателей белорусскую деревню. Партизаны были “хорошие”, немцы — “плохие”. Немцы ходили в закатанных по локоть мундирах, ловили кур, орали и тыкали в мирное население автоматами. Потом они начали сгонять людей в церковь, чтобы сжечь...
— Смотри, смотри, как они их “мочат”... — зашептали в рядах. — Прямо как мы — “духов”.
И действительно — было похоже. Особенно тактика. Но и все остальное тоже — вплоть до закатанных рукавов, болтающихся поперек животов автоматов и пущенных в спину убегающих людей очередей.
Показ фильма прекратили, через четверть часа заменив его какой-то комедией.
Но в казармах стало часто звучать слово “каратель”.
Вначале — как хохма: “Ну ты — каратель!” Потом привычно.
А кто они — как не каратели? Каратели и есть! И нечего здесь обижаться. Ведь кто-то должен усмирять бунтующее население. Регулярная армия — не должна, регулярную армию это разлагает. Вот им и приходится за других отдуваться.
Правда, в воинских билетах у них были прописаны совсем другие воинские специальности. В воинских билетах слова “каратель” не найти. Зато в штабных документах с грифом “Секретно!” — можно.
Скоро он привык разбрасывать направо и налево гранаты, не задумываясь, в кого они угодят — в душмана или ребенка. Ему даже нравилось входить в кишлаки с автоматом наперевес, ощущая себя почти суперменом. Потому что в тот момент не бог, а он решал, кому жить, а кому нет. А чужой крови и смерти он давно не боялся, еще с той поры, когда забил металлическим прутом кошку...
Почти под самый дембель его и еще нескольких стариков вызвал командир части.
— Кто хочет уйти домой на месяц раньше? — спросил он. — Шаг вперед!
Вышли все. Потому что все хотели!
В армии это называется — дембельский аккорд. Это когда ты можешь уйти чуть раньше других, но для этого надо хорошенько потрудиться. Например, баню построить. Или дачу командиру.
Но им предложили не баню...
— Тут дело такое, не простое... Тонкое дело!.. — не очень уверенно начал командир.
— Разрешите, товарищ подполковник? — обратился к командиру скромно сидевший в уголке незнакомый майор.
— Да... Вот майор из особого отдела вам все лучше объяснит, — облегченно вздохнул командир. И, быстро собрав со стола какие-то бумаги, ушел. И пока подполковник собирался, майор слова не проронил, словно выжидал, пока тот уйдет.
— А дело такого рода, — сказал майор. — В нашей армии произошел вопиющий случай. Бойцы одного из подразделений нашего ограниченного контингента вступили в контакт с противником. Попросту говоря — продались душманам. И знаете, до чего они с ними договорились?..
Все догадывались, о чем, потому что хорошо знали о процветавших в армии взаимовыгодных обменах тушенки и оружия на видюшники и наркотики. Но это был не тот случай...
— Они договорились всем подразделением перейти на сторону врага, чтобы сбежать в Америку или другую капстрану.
Это было — да, это круче, чем наркотики!
— Лично я считаю, что это предательство! А вы как считаете?
Все считали так же.
— Тогда, думаю, вы согласитесь помочь нам...
Помочь майору надо было в ликвидации предателей. С которыми удобней разобраться именно так, потому что они успели, вступив в контакт с агентами иностранных спецслужб, подписать какие-то бумаги. По крайней мере, так сказал майор. Посулив за аккорд ранний дембель и боевые награды.
Дембеля согласились. Тут же, под диктовку майора, дав подписку о неразглашении...
После чего их перевели в другую часть. Где неделю воспитывали в духе патриотизма и нетерпимости к предателям Родины.
Потом сняли с них привычную хэбэшку и переодели в афганские ремки.
— Так будет безопасней. В первую очередь для вас, — объяснил майор.
Они спорить не стали. Они были довольны тем, что их вырвали из привычной рутины казармы и что отправят на дембель раньше других.
Однажды ночью их подвезли к какому-то палаточному лагерю и показали, что и как делать. Но им не надо было ничего объяснять — они и так умели это делать. Они забросали лагерь гранатами и изрешетили палатки очередями из автоматов и ручных пулеметов. Потом зашли в палатки...
Там были не душманы — были свои ребята. Душманами были — они. Потому что в их одежде.
Они прикончили всех, кто еще подавал признаки жизни, и ушли.
Майор сдержал слово — их почти сразу же отправили в Союз. Но до того заставили дать еще дюжину подписок, где они под страхом смерти обязались не рассказывать о том, что знают.
Они так и не поняли, что и для чего сделали.
Но после не раз слышали от других “афганцев” про это нападение. Про то, что там легло до взвода бойцов, за что “вертушки” сровняли с землей три кишлака, а в район перебросили чуть ли не три свеженькие дивизии из Союза...
Но это было после них.
А он... Он вернулся на “гражданку”, где решил устраиваться на завод. Но не успел, потому что его жизнь круто переменилась...
Глава 47
В кабинет управляющего банком “Развитие” вошел человек. Как к себе домой. Вместо “здрасьте” предъявив корочки. Красные. Со своей фотографией. С гербовой печатью. И очень страшной аббревиатурой, состоящей из трех букв: ЭФ, ЭС и БЭ.
— Следователь Гришин, — представился непрошеный визитер. — Хороший у вас кабинет... Кабинет был действительно неплох!..
— А у нас интерьеры ни к черту — сплошная серость, глазу зацепиться не за что. Камеры маленькие, вот примерно как ваш стол, и в каждой по десять человек. Все друг на друге сидят. А случается, и лежат!
Банкир заерзал на своем кресле.
— В чем, собственно, дело? — попытался повысить голос он.
— Какое дело? — удивился следователь, — Никакого дела нет. Пока. Есть сигнал с мест...
И раскрыл скромную, из кожзаменителя, папочку.
— Во-от... — многозначительно протянул он, перебирая какие-то бумажки. — Двадцать трупов...
У банкира под рубашкой густо поползли холодные мурашки.
— Это даже больше, чем отделение. Хотя, конечно, меньше, чем взвод, — подсчитал следователь.
— А при чем здесь я?! — сорвался на крик банкир.
— Вы-то?.. — переспросил следователь. — А это мы сейчас узнаем. Вот...
И показал один из листов.
— Один из схваченных нами преступников почему-то утверждает, что организатором этого преступления были вы.
— Я?.. — не очень убедительно удивился банкир.
— А разве нет? — тоже удивился следователь. — На вас наехали, вы тех, которые наехали, — заказали, их вызвали на “стрелку” и зажмурили... Дело обычное, житейское...
Банкира чуть отпустило.
— Вот только количество трупов... Не много — двадцать?
Банкир не знал, что ответить.
— Боюсь, такую мясорубку замолчать не удастся, — посочувствовал ему следователь. — Ладно бы три, ну пять, но не двадцать же! Тут никакие деньги не помогут! Ума не приложу, где вы такого отчаянного головореза смогли откопать? — удивился вслух следователь.
И вдруг, изменившись в лице, заорал благим матом, придвинувшись к самому лицу банкира и брызгая ему в глаза слюной:
— Где ты его нанял?! Когда?! Ну, быстро, говори!..
Управляющий часто-часто заморгал глазами.
— Это же по верхнему пределу — “вышка”! Зона — на всю жизнь! С маньяками и людоедами в одной камере! Если идти паровозом, за всех... Или это не ты, или тебя надоумили?
Надоумили?!
— Да, — судорожно кивнул банкир.
— Кто, кто это организовал? Кто тебя на них вывел?
— Начальник охраны, — растерянно пролепетал управляющий.
А, начальник охраны!..
— Подробней!
— Он сказал, что у него есть люди, которые могут решить это дело.
— Прикончить наехавших на вас “быков”?
— Да...
— Где ваш охранник?
— Там...
Начальника службы безопасности взять на испуг было труднее, чем его не привыкшего к грубости шефа. Но теперь — можно.
— Вот показания управляющего вашим банком, — показал он только что полученные им собственноручные признания банкира. — Он обвиняет вас в организации убийства, шантаже и похищении двух с половиной миллионов долларов.
— Я буду разговаривать с вами только в присутствии своего адвоката! — твердо заявил начальник службы безопасности.
— Это — пожалуйста. Только все равно ваш шеф сдаст вас с потрохами. Потому что пригласит не одного, а сто адвокатов, которые смогут упечь вас в тюрьму, даже если вы агнец божий. А вы — не агнец.
— Что вы хотите?
— Координаты “чистильщиков”, — перешел следователь на понятный обеим сторонам жаргон. — Нам не нужна ваша голова. Нам нужны они!
— Я их не знаю.
— Но кого-то вы знаете. Кого-то из тех, кто вас на них вывел. Конфиденциальность гарантирую.
Начальник службы безопасности думал долго — секунд сорок.
— Только если в обмен на показания, — согласился он.
И назвал имя... Своего хорошего приятеля...
— ...Камера со стол... Пожизненное заключение... Соседи-маньяки... — перечислил следователь набор удовольствий, предлагаемых приятелю начальника службы безопасности. — Если хотите — могу устроить. Мне нетрудно.
— Нет, спасибо, не хочу! — отказался приятель.
— Тогда имя человека, который вывел вас на киллеров. Ну — быстро!!.
У приятеля оказался свой приятель, который знал еще одного приятеля, который делал аналогичный заказ.
— Как вы на них выходили? Или никак не выходили, или вы главный организатор и есть? ...Камера... “вышка”... соседи-маньяки...
— Что вы — это не я!
— А кто тогда? Кто?!
— Один мой приятель...
...Камера... “вышка”... соседи-маньяки...
— Как ты на них выходил?! Говори!
— У меня есть их контактный телефон. Совершенно случайно!
— Где он? Где?!
— Здесь!
Ну слава богу! Добрался все-таки!
Вот и следок...
— Следователь Гришин, — представился непрошеный визитер. — Хороший у вас кабинет... Кабинет был действительно неплох!..
— А у нас интерьеры ни к черту — сплошная серость, глазу зацепиться не за что. Камеры маленькие, вот примерно как ваш стол, и в каждой по десять человек. Все друг на друге сидят. А случается, и лежат!
Банкир заерзал на своем кресле.
— В чем, собственно, дело? — попытался повысить голос он.
— Какое дело? — удивился следователь, — Никакого дела нет. Пока. Есть сигнал с мест...
И раскрыл скромную, из кожзаменителя, папочку.
— Во-от... — многозначительно протянул он, перебирая какие-то бумажки. — Двадцать трупов...
У банкира под рубашкой густо поползли холодные мурашки.
— Это даже больше, чем отделение. Хотя, конечно, меньше, чем взвод, — подсчитал следователь.
— А при чем здесь я?! — сорвался на крик банкир.
— Вы-то?.. — переспросил следователь. — А это мы сейчас узнаем. Вот...
И показал один из листов.
— Один из схваченных нами преступников почему-то утверждает, что организатором этого преступления были вы.
— Я?.. — не очень убедительно удивился банкир.
— А разве нет? — тоже удивился следователь. — На вас наехали, вы тех, которые наехали, — заказали, их вызвали на “стрелку” и зажмурили... Дело обычное, житейское...
Банкира чуть отпустило.
— Вот только количество трупов... Не много — двадцать?
Банкир не знал, что ответить.
— Боюсь, такую мясорубку замолчать не удастся, — посочувствовал ему следователь. — Ладно бы три, ну пять, но не двадцать же! Тут никакие деньги не помогут! Ума не приложу, где вы такого отчаянного головореза смогли откопать? — удивился вслух следователь.
И вдруг, изменившись в лице, заорал благим матом, придвинувшись к самому лицу банкира и брызгая ему в глаза слюной:
— Где ты его нанял?! Когда?! Ну, быстро, говори!..
Управляющий часто-часто заморгал глазами.
— Это же по верхнему пределу — “вышка”! Зона — на всю жизнь! С маньяками и людоедами в одной камере! Если идти паровозом, за всех... Или это не ты, или тебя надоумили?
Надоумили?!
— Да, — судорожно кивнул банкир.
— Кто, кто это организовал? Кто тебя на них вывел?
— Начальник охраны, — растерянно пролепетал управляющий.
А, начальник охраны!..
— Подробней!
— Он сказал, что у него есть люди, которые могут решить это дело.
— Прикончить наехавших на вас “быков”?
— Да...
— Где ваш охранник?
— Там...
Начальника службы безопасности взять на испуг было труднее, чем его не привыкшего к грубости шефа. Но теперь — можно.
— Вот показания управляющего вашим банком, — показал он только что полученные им собственноручные признания банкира. — Он обвиняет вас в организации убийства, шантаже и похищении двух с половиной миллионов долларов.
— Я буду разговаривать с вами только в присутствии своего адвоката! — твердо заявил начальник службы безопасности.
— Это — пожалуйста. Только все равно ваш шеф сдаст вас с потрохами. Потому что пригласит не одного, а сто адвокатов, которые смогут упечь вас в тюрьму, даже если вы агнец божий. А вы — не агнец.
— Что вы хотите?
— Координаты “чистильщиков”, — перешел следователь на понятный обеим сторонам жаргон. — Нам не нужна ваша голова. Нам нужны они!
— Я их не знаю.
— Но кого-то вы знаете. Кого-то из тех, кто вас на них вывел. Конфиденциальность гарантирую.
Начальник службы безопасности думал долго — секунд сорок.
— Только если в обмен на показания, — согласился он.
И назвал имя... Своего хорошего приятеля...
— ...Камера со стол... Пожизненное заключение... Соседи-маньяки... — перечислил следователь набор удовольствий, предлагаемых приятелю начальника службы безопасности. — Если хотите — могу устроить. Мне нетрудно.
— Нет, спасибо, не хочу! — отказался приятель.
— Тогда имя человека, который вывел вас на киллеров. Ну — быстро!!.
У приятеля оказался свой приятель, который знал еще одного приятеля, который делал аналогичный заказ.
— Как вы на них выходили? Или никак не выходили, или вы главный организатор и есть? ...Камера... “вышка”... соседи-маньяки...
— Что вы — это не я!
— А кто тогда? Кто?!
— Один мой приятель...
...Камера... “вышка”... соседи-маньяки...
— Как ты на них выходил?! Говори!
— У меня есть их контактный телефон. Совершенно случайно!
— Где он? Где?!
— Здесь!
Ну слава богу! Добрался все-таки!
Вот и следок...
Глава 48
Длинные гудки.
Гудки.
Гудки...
Треск в наушнике. И недовольный, старческий голос.
И тот же самый голос, уже без посторонних шумов и тресков в другом, на другом ухе, наушнике.
— Да, слушаю! Чего надо-ть? Есть!
— Мне бы Марию Семеновну.
— Нету такой здеся. Чего ей передать-то?
— Может, лучше мне ей позвонить? У вас есть телефон?
— Ничего у меня нету. Если вы чего скажете, я тоже скажу...
Все понятно — в этом механизме бабушка выполняет функцию ниппеля, свободно запуская входящую информацию и ничего не выпуская наружу. В общем, туда — дуй, оттуда — жди...
Придется принимать их условия. Ничего не поделать.
— Тогда передайте, что ее искал Илья Ильич. И мобильный телефончик запишите, пожалуйста. Пусть она, если появится, обязательно перезвонит. Я буду ждать.
— Счас, мил человек, только карандашик возьму...
Старушка прошаркала в комнату.
— Куда он запропастился, проклятущий? — тяжело вздохнула она в правом наушнике.
Нашарила на столе карандаш и зашаркала обратно к телефону. Бабушка, несмотря на жаркую погоду, была закутана в шаль по самые глаза. Шла она медленно, потому что на вид ей было лет сто двадцать.
“Ну давай, давай быстрее шевелись”, — мысленно поторапливал ее Резидент, переживая, что она до трубки так никогда и не доберется.
Но бабушка шла хотя и медленно, но неуклонно.
— Але, — сказала она. — Записываю...
— Два, семь, девять, четыре... — продиктовал Резидент, не отрывая от бабушки взгляда. Потому что не только ее слышал, но и видел. В окне. В объективе цифровой видеокамеры.
Резидент сидел на высоком стуле в комнате, перед окном, выходившим на окна бабушки. Эту квартиру он снял вчера на год вперед, за бешеные деньги, за которые ее можно было, доплатив еще пару рублей, запросто купить. Хозяина он, чтобы тот к нему случайно не нагрянул, отправил по “горящим” турпутевкам сразу в два, следующих один за другим, трехнедельных морских круиза. Отказать хозяин квартиры не мог, так как цена путевок вошла в цену съема, по той простой причине, что арендатор работал в турфирме и денег у него не было, а дармовых путевок — сколько угодно. От белых теплоходов, пальм, шведского стола и шоколадных девушек отказаться не смог бы никто!..
Бабушка положила трубку на рычаги и прошаркала обратно в комнату, где, вздыхая и жалуясь на жизнь, стала копаться в каких-то, сваленных грудою в углу, тряпках. И вытянула...
Ни фига себе, бабуля дает!..
Вытянула ноутбук.
Воткнула его в сеть, раскрыла, нацепила на нос очки с резинкой от трусов вместо дужек и вытащила из кармана халата какую-то бумажку.
Прочитала... Нажала кнопку.
На ноутбуке начал быстро грузиться “Windows”.
Иконок на экране почти не было, кроме одной...
Резидент добавил увеличение. Окно выросло в размерах и ушло в стороны, за рамки видоискателя. Бабушка и ноутбук приблизились. Еще приблизились... Пока в видоискателе не остался один только экран. С одной-единственной иконкой — в виде телефона.
Удаленный доступ?..
Бабушка снова прочитала бумажку, нашла, раскрутила какой-то шнур и воткнула его в телефонную розетку, а другим концом в ноутбук.
Точно — связь!
С трудом подведя дрожащий палец к мышке, бабушка долго гоняла по экрану курсор, пока тот случайно не налетел на иконку. Она радостно вздохнула и нажала указанную в бумажке клавишу.
Маленький телефончик развернулся в полноценную иконку дозвона.
Бабушка ткнула указательным пальцем в клавишу “Enter”. Потому что именно такая, с такими загогулинами кнопочка была нарисована на бумажке.
В правом наушнике тихо затренькало.
Пошел дозвон...
Все так же сверяясь с бумажкой, бабуля вышла на почтовый сервер. И стала набивать адрес. И пароль. Уже не по бумажке. Потому что адрес и пароль ее, похоже, заставили вызубрить наизусть. А чтобы она их не забыла, они наверняка использовали какие-нибудь особо памятные ей цифры и буквы. Например, инициалы мальчика, в которого она была сильно влюблена, когда училась в церковно-приходской школе первой ступени. Или номер статьи, по которой отправился в ГУЛАГ ее второй муж...
Гудки.
Гудки...
Треск в наушнике. И недовольный, старческий голос.
И тот же самый голос, уже без посторонних шумов и тресков в другом, на другом ухе, наушнике.
— Да, слушаю! Чего надо-ть? Есть!
— Мне бы Марию Семеновну.
— Нету такой здеся. Чего ей передать-то?
— Может, лучше мне ей позвонить? У вас есть телефон?
— Ничего у меня нету. Если вы чего скажете, я тоже скажу...
Все понятно — в этом механизме бабушка выполняет функцию ниппеля, свободно запуская входящую информацию и ничего не выпуская наружу. В общем, туда — дуй, оттуда — жди...
Придется принимать их условия. Ничего не поделать.
— Тогда передайте, что ее искал Илья Ильич. И мобильный телефончик запишите, пожалуйста. Пусть она, если появится, обязательно перезвонит. Я буду ждать.
— Счас, мил человек, только карандашик возьму...
Старушка прошаркала в комнату.
— Куда он запропастился, проклятущий? — тяжело вздохнула она в правом наушнике.
Нашарила на столе карандаш и зашаркала обратно к телефону. Бабушка, несмотря на жаркую погоду, была закутана в шаль по самые глаза. Шла она медленно, потому что на вид ей было лет сто двадцать.
“Ну давай, давай быстрее шевелись”, — мысленно поторапливал ее Резидент, переживая, что она до трубки так никогда и не доберется.
Но бабушка шла хотя и медленно, но неуклонно.
— Але, — сказала она. — Записываю...
— Два, семь, девять, четыре... — продиктовал Резидент, не отрывая от бабушки взгляда. Потому что не только ее слышал, но и видел. В окне. В объективе цифровой видеокамеры.
Резидент сидел на высоком стуле в комнате, перед окном, выходившим на окна бабушки. Эту квартиру он снял вчера на год вперед, за бешеные деньги, за которые ее можно было, доплатив еще пару рублей, запросто купить. Хозяина он, чтобы тот к нему случайно не нагрянул, отправил по “горящим” турпутевкам сразу в два, следующих один за другим, трехнедельных морских круиза. Отказать хозяин квартиры не мог, так как цена путевок вошла в цену съема, по той простой причине, что арендатор работал в турфирме и денег у него не было, а дармовых путевок — сколько угодно. От белых теплоходов, пальм, шведского стола и шоколадных девушек отказаться не смог бы никто!..
Бабушка положила трубку на рычаги и прошаркала обратно в комнату, где, вздыхая и жалуясь на жизнь, стала копаться в каких-то, сваленных грудою в углу, тряпках. И вытянула...
Ни фига себе, бабуля дает!..
Вытянула ноутбук.
Воткнула его в сеть, раскрыла, нацепила на нос очки с резинкой от трусов вместо дужек и вытащила из кармана халата какую-то бумажку.
Прочитала... Нажала кнопку.
На ноутбуке начал быстро грузиться “Windows”.
Иконок на экране почти не было, кроме одной...
Резидент добавил увеличение. Окно выросло в размерах и ушло в стороны, за рамки видоискателя. Бабушка и ноутбук приблизились. Еще приблизились... Пока в видоискателе не остался один только экран. С одной-единственной иконкой — в виде телефона.
Удаленный доступ?..
Бабушка снова прочитала бумажку, нашла, раскрутила какой-то шнур и воткнула его в телефонную розетку, а другим концом в ноутбук.
Точно — связь!
С трудом подведя дрожащий палец к мышке, бабушка долго гоняла по экрану курсор, пока тот случайно не налетел на иконку. Она радостно вздохнула и нажала указанную в бумажке клавишу.
Маленький телефончик развернулся в полноценную иконку дозвона.
Бабушка ткнула указательным пальцем в клавишу “Enter”. Потому что именно такая, с такими загогулинами кнопочка была нарисована на бумажке.
В правом наушнике тихо затренькало.
Пошел дозвон...
Все так же сверяясь с бумажкой, бабуля вышла на почтовый сервер. И стала набивать адрес. И пароль. Уже не по бумажке. Потому что адрес и пароль ее, похоже, заставили вызубрить наизусть. А чтобы она их не забыла, они наверняка использовали какие-нибудь особо памятные ей цифры и буквы. Например, инициалы мальчика, в которого она была сильно влюблена, когда училась в церковно-приходской школе первой ступени. Или номер статьи, по которой отправился в ГУЛАГ ее второй муж...