Страница:
— Потому что ему один хрен — что голому, что одетому. Ему на танцы не ходить, — популярно объяснил сторож.
Вот тебе и еще одна статья доходов! Это какие же они с квадратного метра земли бабки снимают, если посчитать, сколько вокруг, друг на дружке, да в два-три слоя голых трупов лежит?!
— Ну что, твой, что ли?
— Мой.
— Ну тогда забирай...
В могиле что-то глухо стукнуло. Повезло подселенному покойнику — должен был лежать, скрючившись на крышке, а лег в освободившийся и очень даже приличный гроб. А тот, “выселенный”, поехал в Москву на “КамАЗе”-рефрижераторе, вмороженный в коровьи туши. Туши пошли на отбивные и котлетки москвичам, труп — экспертам...
— В целом картина ясная, — оценили картину повреждений отставники-криминалисты. — Потерпевший упал с двадцати — двадцатипятиметровой высоты на твердую поверхность, бетон или асфальт... Правда, вот эти вмятинки...
Еле заметные синяки были на запястьях рук. Даже не синяки, так — тени.
— Если бы он жил дольше, они, возможно, оформились бы в полноценные внутренние кровоподтеки, — сообщили эксперты. — А так не успели.
— Вы хотите сказать, что покойника кто-то перед смертью с силой удерживал за руки?
— Может быть...
Криминалисты вытащили увеличительные стекла и стали копаться в голове трупа.
— Ну точно, — обрадовались они. — Вот, полюбуйтесь.
Любоваться особо было не на что, но нужно. Пальцы экспертов залезли в мертвую шевелюру.
— Вот видите, здесь можно увидеть отдельные оборванные волоски и небольшие проплешины.
— Ну и что?
— А то, что эти проплешины и эти оборванные волоски свежие и вряд ли образовались в результате неаккуратной стрижки. Эти волоски из потерпевшего кто-то выдирал. И если хорошенько поискать, то их можно найти в квартире, в ворсе ковра, на одежде покойного, и, посмотрев кончики в микроскоп, убедиться, что они порваны, а, к примеру, не срезаны. Потому что если срезаны, то спил будет другим.
Если судить по обнаруженным повреждениям, то скорее всего дело обстояло так... Потерпевшего ухватили за руки, ноги и волосы, чтобы он не мог сопротивляться и повредить одежду, подтащили к перилам балкона, положили на них животом и перевалили вниз.
Выходит, и этот несчастный случай был неслучайным.
А что же с третьим?..
Осмотр третьего, скончавшегося от сердечной недостаточности потерпевшего, ничего дать не мог — могло вскрытие. Пришлось, для получения “исходного материала”, за литр спирта и сто баксов “арендовать” на ночь стол в морге одной из полузабытых сельских больниц. Труп по-быстрому распотрошили, внутренние органы нашинковали на срезы, которые разложили по термосам и развезли по лабораториям специализированных НИИ.
Три лаборатории ничего не нашли. Две обнаружили в тканях присутствие сильнодействующих лекарственных препаратов, которые могли, при ошибочной дозировке, спровоцировать у пациента сердечный приступ.
И спровоцировали!
Что и требовалось доказать!
Никаких несчастных случаев не было — было предумышленное убийство. Причем не просто убийство, а хорошо спланированное и виртуозно исполненное убийство! Тройное убийство!..
Что уже не уголовщина. Три убийства в одну ночь, закамуфлированные под несчастный случай, это не мелочевка. Это уже серьезно. Это уже масштабы!..
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Вот тебе и еще одна статья доходов! Это какие же они с квадратного метра земли бабки снимают, если посчитать, сколько вокруг, друг на дружке, да в два-три слоя голых трупов лежит?!
— Ну что, твой, что ли?
— Мой.
— Ну тогда забирай...
В могиле что-то глухо стукнуло. Повезло подселенному покойнику — должен был лежать, скрючившись на крышке, а лег в освободившийся и очень даже приличный гроб. А тот, “выселенный”, поехал в Москву на “КамАЗе”-рефрижераторе, вмороженный в коровьи туши. Туши пошли на отбивные и котлетки москвичам, труп — экспертам...
— В целом картина ясная, — оценили картину повреждений отставники-криминалисты. — Потерпевший упал с двадцати — двадцатипятиметровой высоты на твердую поверхность, бетон или асфальт... Правда, вот эти вмятинки...
Еле заметные синяки были на запястьях рук. Даже не синяки, так — тени.
— Если бы он жил дольше, они, возможно, оформились бы в полноценные внутренние кровоподтеки, — сообщили эксперты. — А так не успели.
— Вы хотите сказать, что покойника кто-то перед смертью с силой удерживал за руки?
— Может быть...
Криминалисты вытащили увеличительные стекла и стали копаться в голове трупа.
— Ну точно, — обрадовались они. — Вот, полюбуйтесь.
Любоваться особо было не на что, но нужно. Пальцы экспертов залезли в мертвую шевелюру.
— Вот видите, здесь можно увидеть отдельные оборванные волоски и небольшие проплешины.
— Ну и что?
— А то, что эти проплешины и эти оборванные волоски свежие и вряд ли образовались в результате неаккуратной стрижки. Эти волоски из потерпевшего кто-то выдирал. И если хорошенько поискать, то их можно найти в квартире, в ворсе ковра, на одежде покойного, и, посмотрев кончики в микроскоп, убедиться, что они порваны, а, к примеру, не срезаны. Потому что если срезаны, то спил будет другим.
Если судить по обнаруженным повреждениям, то скорее всего дело обстояло так... Потерпевшего ухватили за руки, ноги и волосы, чтобы он не мог сопротивляться и повредить одежду, подтащили к перилам балкона, положили на них животом и перевалили вниз.
Выходит, и этот несчастный случай был неслучайным.
А что же с третьим?..
Осмотр третьего, скончавшегося от сердечной недостаточности потерпевшего, ничего дать не мог — могло вскрытие. Пришлось, для получения “исходного материала”, за литр спирта и сто баксов “арендовать” на ночь стол в морге одной из полузабытых сельских больниц. Труп по-быстрому распотрошили, внутренние органы нашинковали на срезы, которые разложили по термосам и развезли по лабораториям специализированных НИИ.
Три лаборатории ничего не нашли. Две обнаружили в тканях присутствие сильнодействующих лекарственных препаратов, которые могли, при ошибочной дозировке, спровоцировать у пациента сердечный приступ.
И спровоцировали!
Что и требовалось доказать!
Никаких несчастных случаев не было — было предумышленное убийство. Причем не просто убийство, а хорошо спланированное и виртуозно исполненное убийство! Тройное убийство!..
Что уже не уголовщина. Три убийства в одну ночь, закамуфлированные под несчастный случай, это не мелочевка. Это уже серьезно. Это уже масштабы!..
Глава 3
Глава администрации Шаховского района рвал и метал. Рвал листы проекта перепрофилирования градообразующего комбината “Азот” и метал обрывки бумаг в посетителей. Предлагаемое перепрофилирование комбината заключалось в одномоментной смене акционеров и счетов при сохранении прежнего ассортимента и объемов производства. Просто кое-кто положил глаз на рентабельное, сориентированное на экспорт предприятие, решив, что было бы неплохо прибрать его к рукам. Чего глава района допустить не мог, как болеющий за свой район администратор и владелец пятнадцати процентов акций. Если отдать комбинат в чужие руки, то местным бюджетникам и пенсионерам зарплаты и пенсии платить будет нечем, а он так и не сможет достроить дачу возле Ниццы. И черт бы с ними, с пенсионерами, но освоить купленные на Средиземноморском побережье гектары очень хотелось.
Отдавать комбинат было нельзя!
Посетители спокойно смахнули с пиджаков обрывки бумаг и повторили свое предложение, пообещав участие главы в прибылях. Пообещав пять процентов.
Он уже имел пятнадцать, рассчитывая в ближайшей обозримой перспективе на пятьдесят один.
— Нет! — покачал головой глава района. — Я против разрушения сложившейся инфраструктуры. Я поставлен здесь, чтобы блюсти государственные интересы.
— Восемь, — накинули посетители три процента на государственные интересы.
Восемь все равно было меньше пятнадцати и гораздо меньше пятидесяти одного.
— Нет!
— Вы не оставляете нам выхода, — вздохнули посетители, намекая на то, что незаменимых людей у нас нет.
Глава администрации намек понял. Но недооценил.
— Только не надо меня пугать! — вскипел он. — Меня сюда посадили избиратели, и убрать отсюда могут только они.
— А мы никого не пугаем, — улыбнулись посетители. — Мы предупреждаем.
Глава Шаховского района указал просителям на дверь.
Через неделю во двор особняка главы администрации неизвестные хулиганы бросили гранату. Граната взорвалась, выбив стекла в нескольких окнах, изрешетив осколками стоящий у крыльца джип и убив сидящую на цепи собаку. По счастливой случайности из людей никто не пострадал.
На следующий день в кабинете главы администрации раздался звонок. Недавние просители выразили пострадавшему от хулиганов свое сочувствие, поинтересовавшись, не могут ли они ему чем-нибудь помочь.
Глава администрации послал их трехэтажным матом, несмотря на присутствие в кабинете посторонних лиц женского пола.
А через три дня умер от сердечного приступа. Очень скоро на комбинате “Азот” сменились акционеры...
Отдавать комбинат было нельзя!
Посетители спокойно смахнули с пиджаков обрывки бумаг и повторили свое предложение, пообещав участие главы в прибылях. Пообещав пять процентов.
Он уже имел пятнадцать, рассчитывая в ближайшей обозримой перспективе на пятьдесят один.
— Нет! — покачал головой глава района. — Я против разрушения сложившейся инфраструктуры. Я поставлен здесь, чтобы блюсти государственные интересы.
— Восемь, — накинули посетители три процента на государственные интересы.
Восемь все равно было меньше пятнадцати и гораздо меньше пятидесяти одного.
— Нет!
— Вы не оставляете нам выхода, — вздохнули посетители, намекая на то, что незаменимых людей у нас нет.
Глава администрации намек понял. Но недооценил.
— Только не надо меня пугать! — вскипел он. — Меня сюда посадили избиратели, и убрать отсюда могут только они.
— А мы никого не пугаем, — улыбнулись посетители. — Мы предупреждаем.
Глава Шаховского района указал просителям на дверь.
Через неделю во двор особняка главы администрации неизвестные хулиганы бросили гранату. Граната взорвалась, выбив стекла в нескольких окнах, изрешетив осколками стоящий у крыльца джип и убив сидящую на цепи собаку. По счастливой случайности из людей никто не пострадал.
На следующий день в кабинете главы администрации раздался звонок. Недавние просители выразили пострадавшему от хулиганов свое сочувствие, поинтересовавшись, не могут ли они ему чем-нибудь помочь.
Глава администрации послал их трехэтажным матом, несмотря на присутствие в кабинете посторонних лиц женского пола.
А через три дня умер от сердечного приступа. Очень скоро на комбинате “Азот” сменились акционеры...
Глава 4
— Нет, нет, я не убивал! — мотал головой Начальник Охраны. — У меня не было никаких мотивов для убийства! Я — не убивал!
— Но кто тогда убил, если не вы? — поинтересовался журналист.
— Кто?.. Не знаю, — пожал плечами Начальник Охраны. — Честное слово, не знаю! Я все время думаю об этом — думаю, как они могли все это сделать, и ничего не могу придумать.
Журналист бывшему телохранителю не верил, но должен был делать вид, что верит. Чтобы разговорить. И потому, что об этом просил заказчик.
На этот раз заказчиком материала выступил не телевизионный канал и не зарубежное информагентство, а частное лицо. Которого журналист так ни разу и не увидел. Просто однажды ему позвонил неизвестный и предложил спуститься на первый этаж и проверить свой почтовый ящик. В ящике был конверт. В конверте деньги.
— Это аванс, — сказал неизвестный, перезвонив через десять минут. — Если вы согласитесь мне помочь, вы получите втрое больше. Если нет, то я прошу вас вернуть конверт на место.
Стопка долларов лежала на столе, и возвращать их в конверт, а конверт в почтовый ящик очень не хотелось.
— И что я должен буду сделать? — осторожно спросил журналист, предполагая, что его попросят облить грязью кого-нибудь из известных людей.
— Ничего предосудительного, — успокоил его незнакомец. — Мазать дегтем никого не придется. Вам всего лишь нужно будет съездить в командировку, чтобы взять интервью у человека, имя которого я вам назову позже.
— О чем я должен с ним говорить?
— О чем угодно. Из всей беседы меня интересуют лишь несколько вопросов.
— Каких?
— Я так понимаю, что вы согласны?
— Допустим.
— Тогда я прошу вас выйти из квартиры и...
— Спуститься к почтовому ящику... — договорил за незнакомца журналист.
— Нет. Выйти на лестничную площадку и заглянуть под ваш коврик. Там вы найдете дискету, в которой будут все необходимые инструкции.
Журналист колебался — все эти коврики и почтовые ящики, вся эта таинственность напрягала. Может, его разыгрывает кто-нибудь из своих? Правда, деньги... У “своих” денег не было. “Свои” могли опустить в почтовый ящик максимум червонец. Или его спецслужбы “кадрят”?
— Скажите, я могу с вами встретиться лично? — спросил он напрямик.
— Нет! — прозвучал категорический ответ.
— Почему?
— Потому что мое лицо слишком узнаваемо, — ответил незнакомец.
Эта фраза окончательно убедила журналиста. Потому что, кроме денег, здесь была интрига, возможно, сенсация. Если, конечно, он сможет распознать это узнаваемое лицо...
— Я согласен...
Теперь он сидел в камере пересыльной тюрьмы и задавал вопросы. Те, что выдумывал на ходу. И те, что были на дискете.
— Скажите, а вы в детстве не воровали?
— А при чем здесь это?
— Просто в голову пришло.
— Нет, не воровал! Я в детстве был очень примерным мальчиком...
Согласие на интервью журналист получил довольно легко, благодаря своей телевизионной известности и взятке, полученной начальником тюрьмы.
— Это дело хорошее, — горячо поддержал начинание “гражданин начальник”. — Народ должен знать своих “героев”. Если хотите, я тоже могу несколько слов сказать.
Денег тюремному начальнику было мало, ему еще и телевизионной славы хотелось...
Начальник тюрьмы добрых два часа рассказывал про свою боевую биографию, семью и секреты профессии. И лишь потом дал добро на “свидание”...
В то, что рассказывал телохранитель, убивший своего шефа, журналист не верил — он не раз и не два снимал материал про уголовников, и все они, как один, твердили, что не виновны.
— Но как преступники могли совершить убийство, если вы утверждаете, что проникнуть в дом было невозможно? — поймал журналист зэка на противоречии.
— Не знаю, не понимаю, — развел тот руками...
Журналист забил почти полную кассету вопросами и ответами и отбыл домой. Где положил кассету в указанное ему место.
Интервью получилось никаким — бесцветным и беззубым. Раскисший перед камерой зэк жаловался на жизнь и божился, что преступление совершил не он. При всем при этом он, на всякий случай, не назвал ни одной фамилии. Кому мог понадобиться такой материал, который ни один уважающий себя канал не возьмет, было непонятно. Журналист даже опасался, что останется без гонорара.
Но не остался... Заказчика качество кассеты устроило. Как видно, у него во всем этом был какой-то своей интерес...
Интерес был. Причем настолько серьезный, что заказчик просмотрел кассету трижды. При этом художественные достоинства представленного материала его волновали мало — волновала суть.
Неужели этот постоянно срывающийся на истерику человек мог кого-нибудь убить? Что-то не верится...
Впрочем, полагаться в подобных случаях на одного только себя опасно...
— Я бы хотел поговорить с профессором Борисовым Львом Александровичем.
— А кто вы, собственно, такой?
— Подполковник Федеральной службы безопасности, — отрекомендовался посетитель, предъявив удостоверение, набранное на компьютере сегодня утром, с печатями и штампами, также сделанными не далее как вчера.
Впрочем, дело не в удостоверении, дело в повадках, в тоне голоса, во взгляде. Вера в подлинность печатей обеспечивается не граверными талантами, а умением войти в образ и жить в нем в предполагаемых обстоятельствах.
— Вы разрешите войти?
И тут же невзначай сунуть ногу в щель между дверью и косяком. А левую руку в карман.
— Да, да, конечно.
Профессор отступил на шаг, давая визитеру пройти. На удостоверение даже не взглянул, потому что от гостя за версту несло казенным обмундированием и подвалами Лубянки.
— Чем могу быть полезным? — напряженно спросил профессор.
— Вашим профессиональным опытом, — подольстился чекист. — Я веду расследование одного дела и прошу вас взглянуть на подозреваемого.
— Я должен буду проехать с вами? — обреченно спросил профессор.
— Нет, всего лишь просмотреть видеокассету. Профессор пододвинул стул к телевизору...
— Ну, что скажете?
— Скажу, что он находится в состоянии крайнего нервного напряжения.
— Это я и так знаю, — обаятельно, так что мурашки по спине побежали, улыбнулся чекист. — Меня интересует, лжет он или нет?
— Где-то — да, где-то — нет.
— Где нет? Здесь нет или да? Подполковник прокрутил небольшой видеофрагмент.
— Здесь скорее нет, чем да, — уклончиво ответил профессор.
Он играл в излюбленную между российской интеллигенцией и спецслужбами игру под названием — ни да, ни нет. Вернее — и да, и нет.
— Я же вас не просто так, не из любопытства спрашиваю, — укоризненно покачал головой чекист. — Я ведь и по-другому могу спросить. И не здесь.
Профессор побледнел.
И попросил прокрутить кассету еще раз. И еще раз, причем уже без звука, сосредоточившись на мимике и жестах подозреваемого.
— Если судить по спонтанным психофизиономическим реакциям, то в большей части он говорит правду. Вот видите, этот характерный жест, он используется испытуемым во фразах утверждения, чтобы усилить силу воздействия на собеседника. Можно отмотать немного назад?
Подполковник нажал на кнопку обратной перемотки.
— Вот снова... Хотя здесь он говорит о вторичных, которые никак не могут ему навредить, вещах.
— Но, может быть, специально.
— Вряд ли. Человеку очень трудно контролировать свои спонтанные психофизические реакции. Когда мы злимся, нам трудно улыбаться. Вернее, мы можем улыбаться, но это будет совсем другая улыбка, скорее ухмылка, чем улыбка. Гримаса. Заставить себя изобразить радость в момент угрозы очень трудно, почти невозможно. Равно как наоборот — показать испуг на пике веселья. Точно так же трудно, говоря неправду, строить при этом гримасы правды. Ну раз, ну два, ну три, но контролировать себя на протяжении долгого разговора практически невозможно — мимика и жесты все равно вас выдадут. Именно поэтому я беру на себя право утверждать, что здесь он говорит правду.
— А здесь?
Подполковник запустил видеомагнитофон.
— И здесь тоже.
— А здесь?..
Собравшись уходить, подполковник от всей души поблагодарил профессора и попросил его написать расписку о неразглашении.
— Это ведь в общих интересах, — напомнил он. — Чтобы никто не узнал, кто у вас был и о чем просил.
И его мимика и жесты неопровержимо свидетельствовали, что он не шутит...
Следующим был найденный по газетному объявлению надомник, который по просьбе начальников на домашнем полиграфе определял, воруют ли их подчиненные и изменяют ли им их секретарши. Бизнес шел хорошо, поэтому он совершенно не удивился, когда к нему заявился очередной заказчик.
— Это ты, что ли, оказываешь услуги населению? — спросил тот с порога.
Или “крыша”, или милиционер — сразу понял надомник без всякого прибора.
— А лицензия у тебя есть?
Значит, “крышующий” милиционер...
Он даже удостоверение предъявить не попросил, так как принадлежность к органам правопорядка у вошедшего на лбу была написана.
— Ну так есть или нет?
— Конечно, есть, — показал надомник сложенную вдвое пятисотрублевку.
— А свидетельство частного предпринимателя?
— Это? — протянул надомник еще одну пятисотку.
— Санитарную книжку.
— Да вы что! Зачем мне санитарная книжка?!
— Вы с людьми работаете! Я вот сейчас дверь опечатаю, а тебя в отделение!..
Пришлось предъявлять “санитарную книжку”. Договор на аренду помещения... Паспорт с пропиской... Схему эвакуации в случае пожара... Кипа “документов” получилась изрядной.
— Слушай, а ты точно можешь узнать по голосу, если пургу гнать?
— Ну-у... — замялся надомник.
— А если кто-то кого-то замочил и в несознанку пошел? Ты сможешь узнать? Да не менжуйся ты, я же не за просто так, я заплачу, — пообещал милиционер. — Сколько надо? — и потянул из кармана только что засунутые туда пятисотки и сотки.
Милиционеры не женихи — отказывать им не принято.
— Где человек, с которым я буду работать? — спросил оператор детектора лжи.
— Здесь, — протянул ему мент видеокассету. Определение правдивости человека по изменению тембра его голоса было новомодным методом. Считается, что, когда человек осознанно врет, его голосовые связки реагируют на это подсыханием, отчего голос меняется. Ухо такое изменение распознать не может, а приборы вроде бы способны. Конечно, не те, не игрушки, что продаются в магазинах, а серьезные приборы.
Милиционер включил видеомагнитофон. Полиграфист просмотрел всю пленку от начала до конца, смутно удивившись тому, что она идеально подходит для применения детектора лжи. Среди множества вопросов встречались такие, которые позволяли выставить прибор на этого конкретного испытуемого.
Например, воровал ли он в детстве.
В детстве воровали все. Пусть не по-крупному, пусть конфетку из кармана курточки, висящей в соседнем одежном ящичке в детском саду, или варенье из шкафа на кухне — но все. А испытуемый ответил, что не воровал. Что заметил прибор, отреагировав на вранье всплеском кривой.
Эта кривая и должна была стать алгоритмом, позволяющим выявлять ложь. Если подобная линия на экране монитора повторится вновь, то это будет означать, что испытуемый снова соврал!
Ну что, поехали?
— Вы завидовали своему убитому шефу? Конечно, завидовал, как он мог не завидовать?
— Нет.
Ползущие по экрану линии метнулись вверх и вниз, вырисовывая узнаваемый узор. Правда, он немного отличался от эталонного — он был больше. Значит, испытуемый солгал сильнее, чем в первый раз!
— Не нарушали ли вы закон?
Конечно, нарушал. Не может Начальник Охраны не вылезти за рамки закона! Голову можно на отсечение дать, что он приобретал и хранил незарегистрированное оружие и боеприпасы, прослушивал без санкции прокурора телефоны, “наезжал” на конкурирующие фирмы...
А сказал — нет.
А полиграф сказал — да!
Очень интересно. И, главное, наглядно.
Теперь можно переходить к более животрепещущим темам.
Например:
— Вы утверждаете, что это убийство совершили не вы?
— Не я...
И хоть бы что! Никаких дерганий, никакого шевеления линий! Тишь да гладь!..
Выходит, он не врет? Выходит, что говорит правду?..
Снова куча второстепенных, никому не интересных, призванных усыпить бдительность говорящего вопросов. И вдруг, неожиданно, как удар из-за угла:
— У вас были какие-нибудь причины желать смерти потерпевшего?
— Нет, никаких...
И опять никаких реакций. Ровным течением линий полиграф подтверждает, что испытуемый не лжет, говорит правду!
Он не убивал.
У него не было причин желать своему шефу смерти.
Он не знает имен преступников.
Значит, это не он...
Но если не он, то кто? Кто и каким образом мог проникнуть в хорошо охраняемый дом, как мог из него выбраться незамеченным и как умудриться вместо себя усадить на скамью подсудимых Начальника Охраны?
Кто?
И как?!
— Но кто тогда убил, если не вы? — поинтересовался журналист.
— Кто?.. Не знаю, — пожал плечами Начальник Охраны. — Честное слово, не знаю! Я все время думаю об этом — думаю, как они могли все это сделать, и ничего не могу придумать.
Журналист бывшему телохранителю не верил, но должен был делать вид, что верит. Чтобы разговорить. И потому, что об этом просил заказчик.
На этот раз заказчиком материала выступил не телевизионный канал и не зарубежное информагентство, а частное лицо. Которого журналист так ни разу и не увидел. Просто однажды ему позвонил неизвестный и предложил спуститься на первый этаж и проверить свой почтовый ящик. В ящике был конверт. В конверте деньги.
— Это аванс, — сказал неизвестный, перезвонив через десять минут. — Если вы согласитесь мне помочь, вы получите втрое больше. Если нет, то я прошу вас вернуть конверт на место.
Стопка долларов лежала на столе, и возвращать их в конверт, а конверт в почтовый ящик очень не хотелось.
— И что я должен буду сделать? — осторожно спросил журналист, предполагая, что его попросят облить грязью кого-нибудь из известных людей.
— Ничего предосудительного, — успокоил его незнакомец. — Мазать дегтем никого не придется. Вам всего лишь нужно будет съездить в командировку, чтобы взять интервью у человека, имя которого я вам назову позже.
— О чем я должен с ним говорить?
— О чем угодно. Из всей беседы меня интересуют лишь несколько вопросов.
— Каких?
— Я так понимаю, что вы согласны?
— Допустим.
— Тогда я прошу вас выйти из квартиры и...
— Спуститься к почтовому ящику... — договорил за незнакомца журналист.
— Нет. Выйти на лестничную площадку и заглянуть под ваш коврик. Там вы найдете дискету, в которой будут все необходимые инструкции.
Журналист колебался — все эти коврики и почтовые ящики, вся эта таинственность напрягала. Может, его разыгрывает кто-нибудь из своих? Правда, деньги... У “своих” денег не было. “Свои” могли опустить в почтовый ящик максимум червонец. Или его спецслужбы “кадрят”?
— Скажите, я могу с вами встретиться лично? — спросил он напрямик.
— Нет! — прозвучал категорический ответ.
— Почему?
— Потому что мое лицо слишком узнаваемо, — ответил незнакомец.
Эта фраза окончательно убедила журналиста. Потому что, кроме денег, здесь была интрига, возможно, сенсация. Если, конечно, он сможет распознать это узнаваемое лицо...
— Я согласен...
Теперь он сидел в камере пересыльной тюрьмы и задавал вопросы. Те, что выдумывал на ходу. И те, что были на дискете.
— Скажите, а вы в детстве не воровали?
— А при чем здесь это?
— Просто в голову пришло.
— Нет, не воровал! Я в детстве был очень примерным мальчиком...
Согласие на интервью журналист получил довольно легко, благодаря своей телевизионной известности и взятке, полученной начальником тюрьмы.
— Это дело хорошее, — горячо поддержал начинание “гражданин начальник”. — Народ должен знать своих “героев”. Если хотите, я тоже могу несколько слов сказать.
Денег тюремному начальнику было мало, ему еще и телевизионной славы хотелось...
Начальник тюрьмы добрых два часа рассказывал про свою боевую биографию, семью и секреты профессии. И лишь потом дал добро на “свидание”...
В то, что рассказывал телохранитель, убивший своего шефа, журналист не верил — он не раз и не два снимал материал про уголовников, и все они, как один, твердили, что не виновны.
— Но как преступники могли совершить убийство, если вы утверждаете, что проникнуть в дом было невозможно? — поймал журналист зэка на противоречии.
— Не знаю, не понимаю, — развел тот руками...
Журналист забил почти полную кассету вопросами и ответами и отбыл домой. Где положил кассету в указанное ему место.
Интервью получилось никаким — бесцветным и беззубым. Раскисший перед камерой зэк жаловался на жизнь и божился, что преступление совершил не он. При всем при этом он, на всякий случай, не назвал ни одной фамилии. Кому мог понадобиться такой материал, который ни один уважающий себя канал не возьмет, было непонятно. Журналист даже опасался, что останется без гонорара.
Но не остался... Заказчика качество кассеты устроило. Как видно, у него во всем этом был какой-то своей интерес...
Интерес был. Причем настолько серьезный, что заказчик просмотрел кассету трижды. При этом художественные достоинства представленного материала его волновали мало — волновала суть.
Неужели этот постоянно срывающийся на истерику человек мог кого-нибудь убить? Что-то не верится...
Впрочем, полагаться в подобных случаях на одного только себя опасно...
— Я бы хотел поговорить с профессором Борисовым Львом Александровичем.
— А кто вы, собственно, такой?
— Подполковник Федеральной службы безопасности, — отрекомендовался посетитель, предъявив удостоверение, набранное на компьютере сегодня утром, с печатями и штампами, также сделанными не далее как вчера.
Впрочем, дело не в удостоверении, дело в повадках, в тоне голоса, во взгляде. Вера в подлинность печатей обеспечивается не граверными талантами, а умением войти в образ и жить в нем в предполагаемых обстоятельствах.
— Вы разрешите войти?
И тут же невзначай сунуть ногу в щель между дверью и косяком. А левую руку в карман.
— Да, да, конечно.
Профессор отступил на шаг, давая визитеру пройти. На удостоверение даже не взглянул, потому что от гостя за версту несло казенным обмундированием и подвалами Лубянки.
— Чем могу быть полезным? — напряженно спросил профессор.
— Вашим профессиональным опытом, — подольстился чекист. — Я веду расследование одного дела и прошу вас взглянуть на подозреваемого.
— Я должен буду проехать с вами? — обреченно спросил профессор.
— Нет, всего лишь просмотреть видеокассету. Профессор пододвинул стул к телевизору...
— Ну, что скажете?
— Скажу, что он находится в состоянии крайнего нервного напряжения.
— Это я и так знаю, — обаятельно, так что мурашки по спине побежали, улыбнулся чекист. — Меня интересует, лжет он или нет?
— Где-то — да, где-то — нет.
— Где нет? Здесь нет или да? Подполковник прокрутил небольшой видеофрагмент.
— Здесь скорее нет, чем да, — уклончиво ответил профессор.
Он играл в излюбленную между российской интеллигенцией и спецслужбами игру под названием — ни да, ни нет. Вернее — и да, и нет.
— Я же вас не просто так, не из любопытства спрашиваю, — укоризненно покачал головой чекист. — Я ведь и по-другому могу спросить. И не здесь.
Профессор побледнел.
И попросил прокрутить кассету еще раз. И еще раз, причем уже без звука, сосредоточившись на мимике и жестах подозреваемого.
— Если судить по спонтанным психофизиономическим реакциям, то в большей части он говорит правду. Вот видите, этот характерный жест, он используется испытуемым во фразах утверждения, чтобы усилить силу воздействия на собеседника. Можно отмотать немного назад?
Подполковник нажал на кнопку обратной перемотки.
— Вот снова... Хотя здесь он говорит о вторичных, которые никак не могут ему навредить, вещах.
— Но, может быть, специально.
— Вряд ли. Человеку очень трудно контролировать свои спонтанные психофизические реакции. Когда мы злимся, нам трудно улыбаться. Вернее, мы можем улыбаться, но это будет совсем другая улыбка, скорее ухмылка, чем улыбка. Гримаса. Заставить себя изобразить радость в момент угрозы очень трудно, почти невозможно. Равно как наоборот — показать испуг на пике веселья. Точно так же трудно, говоря неправду, строить при этом гримасы правды. Ну раз, ну два, ну три, но контролировать себя на протяжении долгого разговора практически невозможно — мимика и жесты все равно вас выдадут. Именно поэтому я беру на себя право утверждать, что здесь он говорит правду.
— А здесь?
Подполковник запустил видеомагнитофон.
— И здесь тоже.
— А здесь?..
Собравшись уходить, подполковник от всей души поблагодарил профессора и попросил его написать расписку о неразглашении.
— Это ведь в общих интересах, — напомнил он. — Чтобы никто не узнал, кто у вас был и о чем просил.
И его мимика и жесты неопровержимо свидетельствовали, что он не шутит...
Следующим был найденный по газетному объявлению надомник, который по просьбе начальников на домашнем полиграфе определял, воруют ли их подчиненные и изменяют ли им их секретарши. Бизнес шел хорошо, поэтому он совершенно не удивился, когда к нему заявился очередной заказчик.
— Это ты, что ли, оказываешь услуги населению? — спросил тот с порога.
Или “крыша”, или милиционер — сразу понял надомник без всякого прибора.
— А лицензия у тебя есть?
Значит, “крышующий” милиционер...
Он даже удостоверение предъявить не попросил, так как принадлежность к органам правопорядка у вошедшего на лбу была написана.
— Ну так есть или нет?
— Конечно, есть, — показал надомник сложенную вдвое пятисотрублевку.
— А свидетельство частного предпринимателя?
— Это? — протянул надомник еще одну пятисотку.
— Санитарную книжку.
— Да вы что! Зачем мне санитарная книжка?!
— Вы с людьми работаете! Я вот сейчас дверь опечатаю, а тебя в отделение!..
Пришлось предъявлять “санитарную книжку”. Договор на аренду помещения... Паспорт с пропиской... Схему эвакуации в случае пожара... Кипа “документов” получилась изрядной.
— Слушай, а ты точно можешь узнать по голосу, если пургу гнать?
— Ну-у... — замялся надомник.
— А если кто-то кого-то замочил и в несознанку пошел? Ты сможешь узнать? Да не менжуйся ты, я же не за просто так, я заплачу, — пообещал милиционер. — Сколько надо? — и потянул из кармана только что засунутые туда пятисотки и сотки.
Милиционеры не женихи — отказывать им не принято.
— Где человек, с которым я буду работать? — спросил оператор детектора лжи.
— Здесь, — протянул ему мент видеокассету. Определение правдивости человека по изменению тембра его голоса было новомодным методом. Считается, что, когда человек осознанно врет, его голосовые связки реагируют на это подсыханием, отчего голос меняется. Ухо такое изменение распознать не может, а приборы вроде бы способны. Конечно, не те, не игрушки, что продаются в магазинах, а серьезные приборы.
Милиционер включил видеомагнитофон. Полиграфист просмотрел всю пленку от начала до конца, смутно удивившись тому, что она идеально подходит для применения детектора лжи. Среди множества вопросов встречались такие, которые позволяли выставить прибор на этого конкретного испытуемого.
Например, воровал ли он в детстве.
В детстве воровали все. Пусть не по-крупному, пусть конфетку из кармана курточки, висящей в соседнем одежном ящичке в детском саду, или варенье из шкафа на кухне — но все. А испытуемый ответил, что не воровал. Что заметил прибор, отреагировав на вранье всплеском кривой.
Эта кривая и должна была стать алгоритмом, позволяющим выявлять ложь. Если подобная линия на экране монитора повторится вновь, то это будет означать, что испытуемый снова соврал!
Ну что, поехали?
— Вы завидовали своему убитому шефу? Конечно, завидовал, как он мог не завидовать?
— Нет.
Ползущие по экрану линии метнулись вверх и вниз, вырисовывая узнаваемый узор. Правда, он немного отличался от эталонного — он был больше. Значит, испытуемый солгал сильнее, чем в первый раз!
— Не нарушали ли вы закон?
Конечно, нарушал. Не может Начальник Охраны не вылезти за рамки закона! Голову можно на отсечение дать, что он приобретал и хранил незарегистрированное оружие и боеприпасы, прослушивал без санкции прокурора телефоны, “наезжал” на конкурирующие фирмы...
А сказал — нет.
А полиграф сказал — да!
Очень интересно. И, главное, наглядно.
Теперь можно переходить к более животрепещущим темам.
Например:
— Вы утверждаете, что это убийство совершили не вы?
— Не я...
И хоть бы что! Никаких дерганий, никакого шевеления линий! Тишь да гладь!..
Выходит, он не врет? Выходит, что говорит правду?..
Снова куча второстепенных, никому не интересных, призванных усыпить бдительность говорящего вопросов. И вдруг, неожиданно, как удар из-за угла:
— У вас были какие-нибудь причины желать смерти потерпевшего?
— Нет, никаких...
И опять никаких реакций. Ровным течением линий полиграф подтверждает, что испытуемый не лжет, говорит правду!
Он не убивал.
У него не было причин желать своему шефу смерти.
Он не знает имен преступников.
Значит, это не он...
Но если не он, то кто? Кто и каким образом мог проникнуть в хорошо охраняемый дом, как мог из него выбраться незамеченным и как умудриться вместо себя усадить на скамью подсудимых Начальника Охраны?
Кто?
И как?!
Глава 5
Управляющий банком “Российский национальный кредит” снял штаны и почесал себе ляжку. У финансового воротилы под пятитысячедолларовым костюмом были обыкновенные семейные трусы в цветочек.
Управляющий был хорошо виден в переплете окна и перекрестье дальномера.
Он постоял, почесался, позевал, упал в кресло и не глядя ткнул в пульт огромного, в полстены, телевизора. На экране возникла цифрового качества картинка многочисленного и многонационального, имеющего друг друга коллектива. Два десятка разноцветных актеров дружно возились на ковре — негры покрывали таитянок, таитянки хватались за латиносов, индианки заплетались в сложные сексуальные узлы, китайцы ловко манипулировали бамбуковыми палочками, но все почему-то выражали свои чувства на немецком.
И кто бы мог подумать, что известный на всю страну покровитель муз, меценат и учредитель престижных литературных и кинематографических премий смотрит дома откровенную порнуху.
Управляющий активно сопереживал происходящему на экране, часто дыша и багровея.
Потом на экране появился приблатненного вида певец с гитарой и цигаркой в зубах, который исполнил несколько задушевных тюремных песен. Ему подтанцовывал стилизованный под урок балет в кепках, телогрейках и наколках.
Управляющий прослезился.
После чего со вкусом поужинал селедкой с картошкой в мундире, потому что икра с ананасами ему на работе обрыдли.
Отобедав, банкир лег спать.
“Ноль один десять”, — отметил наблюдатель время.
Теперь до полчетвертого можно было расслабиться, ведя наблюдение “вполглаза”, так как до половины четвертого он не появится. А в полчетвертого встанет в туалет, после чего заляжет до самого утра.
Наблюдатель знал распорядок дня и ночи, привычки банкира даже лучше его самого. Потому что банкир время и продолжительность хождения в туалет не отмечает.
В три сорок пять банкир завозился в своей огромной кровати, сел, протер глаза и зашаркал в сторону туалета, где находился до трех пятидесяти двух. После чего вернулся и лег спать.
Наблюдатель поднес к губам диктофон:
“Три часа пятьдесят две минуты. Объект лег спать”.
Наблюдатель, в отличие от объекта, спать не мог. И лечь не мог. Наблюдатель сидел на раскладном стульчике, припав к окулярам шестидесятикратного, закрепленного на неподвижном штативе бинокля, на чердаке расположенной в километре от дома банкира шестнадцатиэтажки. На чердаке было темно, жарко и пыльно, но хотя бы дождь сверху не мочил...
Банкир уснул, но работа продолжалась.
На первом этаже справа тускло светились два окна. Окна забраны жалюзи, но жалюзи были приподняты. Сквозь стекло просматривались экраны нескольких, стоящих вплотную друг к другу мониторов и силуэт сидящего против них человека. Жалюзи были приподняты, потому что было жарко и потому что с улицы окна не просматривались. Просматривались со стоящей на вершине холма шестнадцатиэтажки.
Человек не отрывал взгляда от мониторов, хотя там ничего не менялось.
В пять десять утра человек потянулся и встал, чтобы немного размяться. Он сделал несколько вращательных движений головой, помассировал шею и, пошарив под столом, вытащил какой-то пакет. В пакете были бутерброды и термос.
Он налил себе чашку кофе и откусил бутерброд...
В пять восемнадцать он убрал термос, подошел к окну, вытащил из кармана пачку сигарет и закурил, привалившись плечом к стене и выпуская дым на улицу. Курил он три с половиной минуты, с пяти девятнадцати до пяти двадцати двух.
Многие имеют привычку, откушав, выкурить сигаретку-другую. И этот имел. Он курил вчера, курил позавчера и курил до того. И примерно в то же самое время — в пять двадцать — пять сорок. Но между “многими” и ним была одна существенная разница — те, многие, курят дома, а этот курил на работе. Причем повернувшись спиной к мониторам.
Что и отметил наблюдатель.
Отметил, что с пяти девятнадцати до пяти двадцати двух оператор видеонаблюдения наблюдение не ведет.
Каждодневная монотонная работа, связанная с созерцанием нескольких экранов, на которых ровным счетом ничего не происходит, притупила его бдительность. И он стал позволять себе мелкие вольности. Он забыл справедливое предупреждение Минздрава по поводу того, что курение может сильно навредить здоровью.
Мужчина докурил и сел на свое место. Где находился до шести пятнадцати. В шесть пятнадцать он снова встал и открыл какую-то дверь. Скорее всего в туалет. Вернулся он быстро — через три с половиной минуты. Но все равно это было нарушением, так как эти минуты видеонаблюдение не велось. Он не имел права уходить, не подменившись, — должен был терпеть, хоть даже штаны испортить! Но есть писаные правила и есть неписаные. Не будешь ведь каждый раз, когда приспичит, искать подмену. Это пока еще кого-нибудь докричишься и успеешь ли докричаться! А раздувать ради этих нескольких минут штаты, создавая новое рабочее место, вроде как глупо. Проще сбегать... Тем более что возможные злоумышленники не могут знать, смотрят на них сейчас или нет. Ну или не должны.
Больше оператор от мониторов не отрывался. Вплоть до восьми часов утра. До сдачи смены.
В восемь он снял тапочки, надел туфли, перебросился парой фраз с севшим на его место сменщиком и убыл.
О чем наблюдатель сообщил диктофону.
В восемь пятьдесят пять проснулся банкир.
В восемь пятьдесят шесть — потянулся.
В девять десять позавтракал.
В девять тридцать спустился в гараж, откуда через пять минут выехал бронированный “Мерседес”.
Меньше чем через полчаса управляющий банком вновь возник в паутине дальномера. Но уже не этого, уже другого дальномера, другого бинокля, закрепленного на штативе на чердаке другой шестнадцатиэтажки.
Силуэт банкира мелькнул в одном окне, потом в другом и до вечера скрылся за глухими жалюзи кабинета управляющего. Но наблюдение продолжалось.
“В двенадцать ноль семь из ворот банка выехала машина — джип “Чероки” черного цвета номерной знак...”
“В двенадцать тридцать вышел человек — мужчина средних лет, брюнет, рост сто восемьдесят один — сто восемьдесят пять сантиметров...”
“В двенадцать сорок три...”
Управляющий банком “Российский национальный кредит” попал как муха в паутину. В паутину дальномеров...
Управляющий был хорошо виден в переплете окна и перекрестье дальномера.
Он постоял, почесался, позевал, упал в кресло и не глядя ткнул в пульт огромного, в полстены, телевизора. На экране возникла цифрового качества картинка многочисленного и многонационального, имеющего друг друга коллектива. Два десятка разноцветных актеров дружно возились на ковре — негры покрывали таитянок, таитянки хватались за латиносов, индианки заплетались в сложные сексуальные узлы, китайцы ловко манипулировали бамбуковыми палочками, но все почему-то выражали свои чувства на немецком.
И кто бы мог подумать, что известный на всю страну покровитель муз, меценат и учредитель престижных литературных и кинематографических премий смотрит дома откровенную порнуху.
Управляющий активно сопереживал происходящему на экране, часто дыша и багровея.
Потом на экране появился приблатненного вида певец с гитарой и цигаркой в зубах, который исполнил несколько задушевных тюремных песен. Ему подтанцовывал стилизованный под урок балет в кепках, телогрейках и наколках.
Управляющий прослезился.
После чего со вкусом поужинал селедкой с картошкой в мундире, потому что икра с ананасами ему на работе обрыдли.
Отобедав, банкир лег спать.
“Ноль один десять”, — отметил наблюдатель время.
Теперь до полчетвертого можно было расслабиться, ведя наблюдение “вполглаза”, так как до половины четвертого он не появится. А в полчетвертого встанет в туалет, после чего заляжет до самого утра.
Наблюдатель знал распорядок дня и ночи, привычки банкира даже лучше его самого. Потому что банкир время и продолжительность хождения в туалет не отмечает.
В три сорок пять банкир завозился в своей огромной кровати, сел, протер глаза и зашаркал в сторону туалета, где находился до трех пятидесяти двух. После чего вернулся и лег спать.
Наблюдатель поднес к губам диктофон:
“Три часа пятьдесят две минуты. Объект лег спать”.
Наблюдатель, в отличие от объекта, спать не мог. И лечь не мог. Наблюдатель сидел на раскладном стульчике, припав к окулярам шестидесятикратного, закрепленного на неподвижном штативе бинокля, на чердаке расположенной в километре от дома банкира шестнадцатиэтажки. На чердаке было темно, жарко и пыльно, но хотя бы дождь сверху не мочил...
Банкир уснул, но работа продолжалась.
На первом этаже справа тускло светились два окна. Окна забраны жалюзи, но жалюзи были приподняты. Сквозь стекло просматривались экраны нескольких, стоящих вплотную друг к другу мониторов и силуэт сидящего против них человека. Жалюзи были приподняты, потому что было жарко и потому что с улицы окна не просматривались. Просматривались со стоящей на вершине холма шестнадцатиэтажки.
Человек не отрывал взгляда от мониторов, хотя там ничего не менялось.
В пять десять утра человек потянулся и встал, чтобы немного размяться. Он сделал несколько вращательных движений головой, помассировал шею и, пошарив под столом, вытащил какой-то пакет. В пакете были бутерброды и термос.
Он налил себе чашку кофе и откусил бутерброд...
В пять восемнадцать он убрал термос, подошел к окну, вытащил из кармана пачку сигарет и закурил, привалившись плечом к стене и выпуская дым на улицу. Курил он три с половиной минуты, с пяти девятнадцати до пяти двадцати двух.
Многие имеют привычку, откушав, выкурить сигаретку-другую. И этот имел. Он курил вчера, курил позавчера и курил до того. И примерно в то же самое время — в пять двадцать — пять сорок. Но между “многими” и ним была одна существенная разница — те, многие, курят дома, а этот курил на работе. Причем повернувшись спиной к мониторам.
Что и отметил наблюдатель.
Отметил, что с пяти девятнадцати до пяти двадцати двух оператор видеонаблюдения наблюдение не ведет.
Каждодневная монотонная работа, связанная с созерцанием нескольких экранов, на которых ровным счетом ничего не происходит, притупила его бдительность. И он стал позволять себе мелкие вольности. Он забыл справедливое предупреждение Минздрава по поводу того, что курение может сильно навредить здоровью.
Мужчина докурил и сел на свое место. Где находился до шести пятнадцати. В шесть пятнадцать он снова встал и открыл какую-то дверь. Скорее всего в туалет. Вернулся он быстро — через три с половиной минуты. Но все равно это было нарушением, так как эти минуты видеонаблюдение не велось. Он не имел права уходить, не подменившись, — должен был терпеть, хоть даже штаны испортить! Но есть писаные правила и есть неписаные. Не будешь ведь каждый раз, когда приспичит, искать подмену. Это пока еще кого-нибудь докричишься и успеешь ли докричаться! А раздувать ради этих нескольких минут штаты, создавая новое рабочее место, вроде как глупо. Проще сбегать... Тем более что возможные злоумышленники не могут знать, смотрят на них сейчас или нет. Ну или не должны.
Больше оператор от мониторов не отрывался. Вплоть до восьми часов утра. До сдачи смены.
В восемь он снял тапочки, надел туфли, перебросился парой фраз с севшим на его место сменщиком и убыл.
О чем наблюдатель сообщил диктофону.
В восемь пятьдесят пять проснулся банкир.
В восемь пятьдесят шесть — потянулся.
В девять десять позавтракал.
В девять тридцать спустился в гараж, откуда через пять минут выехал бронированный “Мерседес”.
Меньше чем через полчаса управляющий банком вновь возник в паутине дальномера. Но уже не этого, уже другого дальномера, другого бинокля, закрепленного на штативе на чердаке другой шестнадцатиэтажки.
Силуэт банкира мелькнул в одном окне, потом в другом и до вечера скрылся за глухими жалюзи кабинета управляющего. Но наблюдение продолжалось.
“В двенадцать ноль семь из ворот банка выехала машина — джип “Чероки” черного цвета номерной знак...”
“В двенадцать тридцать вышел человек — мужчина средних лет, брюнет, рост сто восемьдесят один — сто восемьдесят пять сантиметров...”
“В двенадцать сорок три...”
Управляющий банком “Российский национальный кредит” попал как муха в паутину. В паутину дальномеров...
Глава 6
Папка была одна. И очень тоненькая, потому что дело оказалось простеньким. Протоколы допросов, акты экспертиз, фотографии, справки... Выносить их из здания прокуратуры было нельзя. Но если за деньги, то можно...