Страница:
Павлин родился под Питером, в городе Сестрорецке, знаменитом своим
оружейным заводом. Отец его работал на Сестрорецкой табачной фабрике. После
смерти отца, двенадцатилетним мальчиком, Павлин поступил на оружейный завод.
Надо было как-то жить и кормить семью. "Да видел ли я детство? Ну, конечно,
видел! А лодки? А купанье в Финском заливе? А Корабельная роща? А деревня
Дубки?"
Павлин невольно усмехнулся. Все-таки детство его было слишком
коротким...
А затем юность, Питер, Васильевский остров, гвоздильный завод,
Семянниковский завод за Невской заставой, Смоленские вечерние классы,
революционные сходки, столкновения с полицией на заводском дворе и, наконец,
9 января...
Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего
завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей.
Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и
товарищей. "Нет, этот день не забудется никогда.
Быть может, он и определил всю мою жизнь", - думал Павлин,
прислушиваясь к стуку вагонных колес.
"Да, юность была буйной. Пылкие речи, революционные надежды... Сколько
романтики, сколько хорошего!"
- Хорошего? - вслух повторил Павлин и невольно обернулся. Нет, никто
его не слышал. Зенькович мирно дремал, сидя на своей полке.
"Что же хорошего? - Павлин снова усмехнулся. - Солдатчина, военный суд
за революционную пропаганду среди солдат, Шлиссельбургская крепость, снова
суд, а затем Сибирь, каторга, Александровский каторжный централ..."
Поезд замедлил ход, вагон лязгнул буферами и остановился.
- Какая станция? - сонным голосом спросил Зенькович и громко зевнул.
- Разъезд, - ответил Павлин, высовываясь из окна. - Спи.
Раздался резкий паровозный гудок. Поезд тронулся, и за окном снова -
сначала медленно, потом все быстрее - побежали телеграфные столбы.
Павлин посмотрел на Зеньковича. Тот уже спал в своем углу, запрокинув
голову и сладко похрапывая.
Они познакомились недавно. Павлину, как заместителю председателя
Архангельского исполкома, часто приходилось иметь дело с Андреем Зеньковичем
и по исполкому и по губернскому военному комиссариату. Несмотря на недавнее
знакомство, они быстро сошлись и теперь все знали друг о друге.
Зенькович, так же как и Виноградов, не был коренным архангельцем, или,
как говорят на Севере, архангелгородцем. Он родился на Смоленщине, затем был
осужден царским правительством за революционную работу и долгие годы провел
в сибирской ссылке. Когда началась мировая война, его мобилизовали и
направили в иркутскую школу прапорщиков. Почти все годы войны он провел на
фронте. Тяжелые, кровопролитные бои, в которых ему поневоле пришлось
участвовать, казармы и окопы, ранения и контузии, томительные месяцы в
прифронтовых госпиталях и, с другой стороны, дружба с солдатами,
революционная пропаганда в армии, надежды ни близость революции и на победу
трудового народа - так складывалась жизнь Зеньковича вплоть до Октября 1917
года.
Павлин Виноградов и Андрей Зенькович были людьми совершенно разных
характеров. Но порывистого и горячего Павлина сразу потянуло к Зеньковичу,
всегда казавшемуся уравновешенным и спокойным. Это тяготение было взаимным:
будучи вместе, они словно дополняли друг друга. Каждый чувствовал в другом
прежде всего беспредельную преданность тем идеям, в которые они как
большевики глубоко верили и за победу которых, не задумываясь, отдали бы
жизнь.
Сейчас, сидя в темном вагоне и напряженно думая о прошлом и будущем,
Павлин почти с нежностью вглядывался в смутно различимое лицо своего верного
товарища и друга. "С такими людьми, как Андрей, - подумал Павлин, - нам не
страшны никакие бури".
Где-то вдали прокатился гром. Свежий ветер ворвался в открытое окно, и
в вагоне запахло лесом и скошенными травами. Сразу стало легче дышать.
Крупные капли дождя забарабанили по крыше вагона.
"Вперед, без страха и сомнений", - вдруг вспомнилось Павлину.
Над самой крышей вагона что-то оглушительно треснуло, и тотчас хлынул
бурный, неудержимый летний ливень.
Павлин привстал и, опираясь руками о вагонную раму, насколько мог,
высунулся из окна. Молодая березовая роща трепетала от дождя и ветра. Тонкие
стволы деревьев сгибались, листва буйно шумела, но во всем этом было столько
молодости и силы, что Павлин невольно залюбовался. Подставляя голову дождю,
он жадно вдыхал запах летней грозы.
Пробило пять часов. На передвижном столике остывала чашка с чаем
буро-кирпичного цвета. Была суббота, "викэнд" (конец недели), и Уинстон
Черчилль торопился поскорее выехать из Лондона к морю, в Брайтон. Машина
ждала его на дворе Уайт-Холла.
Консультант Черчилля, военно-политический писатель Мэрфи, носивший
мундир полковника и служивший в военном министерстве, докладывал своему шефу
о событиях на французском фронте. Черчилль слушал его невнимательно. "На
кого Мэрфи похож? - рассеянно думал он. - Пожалуй, на молочник". Он
улыбнулся своим мыслям.
- Извините, Мэрфи, мне надо походить! Продолжайте, мой дорогой, я
слушаю...
К сорока годам его нижняя губа отвисла, он расплылся, и в его лице с
булавочными глазками и пухлыми щеками, пожелтевшими от постоянного
употребления коньяка, появилось что-то жабье. Позднее, когда к старости он
сбрил усы, это сходство с жабой стало еще заметнее.
Свою карьеру Черчилль начал двадцать лет назад рядовым офицером,
участником нескольких колониальных кампаний. Затем он перешел к журналистике
и, наконец, стал парламентским дельцом, членом военного кабинета. Этот
растленный человек - актер, политический интриган - всю жизнь преданно
служил хозяевам, его нанимавшим. Когда один из писателей-историков того
времени назвал его яростным слугой империализма, Черчилль рассмеялся.
- Нет! Это неправда, - сказал он. - Я жрец его, как Саванаролла был
жрецом бога.
Крылатая фраза еще более укрепила его положение в капиталистическом
мире.
Разложив по столу отпечатанные на веленевой бумаге донесения Хейга,
командующего английскими войсками во Франции, консультант Мэрфи рассказывал
министру о делах Западного фронта.
- Германский штаб готов к наступлению, неизвестен только час этого
наступления, - говорил Мэрфи. - Фош также готовит контрудар. Но планы Фоша и
Петэна противоположны. Хейг колеблется между ними. Положение весьма опасное!
- Чем оно опасно? - с раздражением перебил его Черчилль. - Если до июня
мы продержались, так теперь... При малейшей удаче мы расколотим Германию
вдребезги! Даже в худшем случае обстановка не изменится. В. конце концов,
немцы - это только немцы! Что нового из Москвы? - спросил он неожиданно.
Черчилль с первых дней возникновения Советской России стал одним из
самых злейших ее врагов. Он следил за ней, готовясь к прыжку и полагая, что
час этого прыжка близок.
Консультант подал ему пачку расшифрованных телеграмм. .
Одобрительный возглас вырвался у министра, когда он проглядел донесения
Локкарта, английского агента, находившегося в Москве.
- Что нового из Мурманска?
- Там события развертываются...
Вялым, протокольным языком Мэрфи доложил Черчиллю, .что английские
отряды, спустившись по железной дороге к югу от Мурманска, заняли
Кандалакшу, Сороку и Кемь.
- В рапортах указывается, что Кемский совет разогнан, стоявшие во главе
его лица расстреляны, - докладывал Мэрфи. - Десятки людей, даже не
принадлежащих к большевистской партии, но известных своими советскими
убеждениями, взяты английской контрразведкой и заключены в тюрьму. Слухи об
этом докатились до Архангельска. Архангельск встревожен и возмущен.
Мэрфи вздохнул. Он любил щегольнуть своей объективностью и даже при
Черчилле старался это подчеркнуть. Кроме того, он был в ссоре с генералом
•Нулем и негодовал на этого генерала, находившегося сейчас в Мурманске.
Пуль, по его мнению, поторопился, прежде времени раскрыв карты.
Но, увидев, что Черчилль улыбается, Мэрфи умолк.
- Разве вы одобряете это, господин министр? - спросил он после паузы.
- Да, - продолжая улыбаться, ответил Черчилль. - Все это сделано с
моего ведома.
- Опрометчивый шаг! Ведь у Англии еще не развязаны руки. Пока
существует Западный фронт...
- Пустяки! - резко оборвал его Черчилль. - Против большевиков немногое
требуется. Кроме того, говоря откровенно, большевики для меня страшнее
немцев. Они разжигают революционные идеи во всем мире! Вот что
опасно!
- Но позвольте... Это же помешает английской пропаганде! - Мэрфи пожал
плечами. - Мы явились в Мурманск якобы для того, чтобы оказать русским
помощь... Мы даже официально назвали это помощью России
против немецких субмарин, будто бы рыщущих где-то в районе Северных
морей, и которых на самом деле там, конечно, нет. Впрочем, о субмаринах еще
можно говорить, хотя это и смешно! Но то, что проделывает Пуль... Это же -
вооруженное нападение!
Сейчас он разговаривал не как подчиненный, а как человек, считающий
своим долгом предостеречь старого приятеля от необдуманных поступков.
- Я все предусмотрел! - сказал Черчилль. - От Германии скоро останется
только пепел. Мы разобьем ее. Руки у нас будут развязаны. Словом, Мэрфи,
нечего спорить! Пора начинать войну на Востоке.
Да, он решил убивать советских людей. При любом удобном случае. Пусть
они лучше не становятся ему поперек дороги. Он снабжает и будет снабжать
врагов советской власти оружием, деньгами и людьми. Будет топить советские
суда, всеми средствами будет поддерживать блокаду большевистской России и в
конце концов разрушит этот Карфаген.
- Вы считаете Советскую Россию Карфагеном? - возразил ему Мэрфи. -
По-моему, это еще младенец в колыбели.
- Ну, так в колыбели мы его и удушим! - сказал Черчилль, и его жабье
лицо расплылось в улыбке. - И утопим вместе с колыбелью.
- Без объявления войны? Они закричат об интервенции.
- Пусть кричат, - Черчилль с брезгливым видом пожал плечами.
Мэрфи удивленно выкатил свои мертвые, точно искусственные, стального
цвета глаза. Остряки утверждали, что на их обратной стороне имеется надпись:
"Сделано в Шеффильде".
- Но как быть с Кемью? Ведь и у нас за это дело непременно схватятся
некоторые либеральные газеты.
- Адмирал Николлс в Мурманске?
- Да.
- Пусть съездит в Архангельск, успокоит нервы большевикам. А для газет
составит успокоительную информацию. Это необходимо и для так называемых
прогрессивных деятелей... и чтобы рабочие не волновались. Словом, это
необходимо как политически, так и стратегически.
Черчилль подошел к чайному столику и допил чай.
В запасе у него был самый крупный козырь, ради которого он, собственно,
и вызвал Мэрфи. Мэрфи не из тех, кто только поддакивает. Поэтому он и хочет
посвятить его в свои планы, осуществлением которых должен немедленно
заняться генерал Пуль. С французами эти планы уже согласованы.
Подойдя к карте севера России, Черчилль показал на три линии: от
Мурманска на Петроград, от Архангельска на Москву и от Архангельска на
Котлас.
- Последнее направление очень важное! Северодвинское! Здесь мы должны
соединиться с армиями Колчака и чехословаками. Здесь - у Котласа или у
Вятки. Мы ударим на них с Урала и с юга, и тогда большевистская Мекка упадет
к нам в руки сама, как перезрелый плод. Как вам это нравится?
- Очень интересно! - сказал Мэрфи. - Но ведь адмирал Колчак - это же
просто пешка... Кажется, сейчас он в Харбине? По нашему заданию он формирует
там дальневосточный фронт против большевиков.
- Он будет в Сибири!.. А потом и за Уральским хребтом. Это решено. И в
самое ближайшее время я...
- Сделаете пешку ферзем! - с поспешной улыбкой подсказал Мэрфи.
Черчилль похлопал Мэрфи по плечу. При всех своих недостатках Мэрфи
все-таки именно тот человек, на которого можно положиться.
- Послушайте, Уинстон, - сказал Мэрфи. - Я сегодня получил интересную
информацию.
- Да? - желтые глазки министра блеснули.
- Соединенные Штаты уже понимают, что Германия на пределе, что война
скоро кончится. Они тянут руки к России. Их интересуют лес, нефть, медь...
Благодаря американскому Красному Кресту, Русско-Американской торговой палате
и железнодорожной комиссии, которая была послана еще при Керенском, в России
действуют сотни, если не тысячи, американских агентов.
- Ну?
- К ним благожелателен Троцкий...
- Он благожелателен и к нам! Но, к сожалению, у него нет престижа.
- Эсеры и главарь их Чайковский куплены американцами. Это я знаю точно.
Американцы готовят Чайковского для Архангельска. Старик называет себя
социалистом... Всем этим занимается американский посол Френсис.
- В чем дело, наконец? - крикнул Черчилль.
- А что же мы? - Мэрфи развел руками. - Будем таскать для них каштаны
из огня? А они будут стоять за нашей спиной и наживать капиталы!.. Мы
становимся кондотьерами Америки. Америка - гегемон?
- Да, - сказал Черчилль, цинично улыбаясь. - Другой позиции нет и не
может быть. Американцы мечтают о полном захвате России... Я это знаю. Они
мечтают путешествовать из Вашингтона в Петроград без пересадки... Но на этом
деле заработаем и мы! Довольно вопросов, Мэрфи! Вы не политик. Садитесь и
пишите.
Закурив сигару и рассыпая пепел по ковру, Черчилль стал диктовать
распоряжения к занятию Архангельска. Мэрфи записывал. Министр требовал от
генерала Пуля полного сохранения тайны. Все скоро должно произойти, но ни в
Мурманске, ни в штабе оккупационных войск до поры до времени никто не должен
ничего знать.
Черчилль ткнул толстый окурок в пепельницу. "Да, Карфаген будет
разрушен!" - опять подумал он.
Кончив диктовать и простившись с Мэрфи, он покинул кабинет, довольный
тем, что за такой короткий срок, даже не докурив сигары, успел решить
столько важных, огромных, исторических, по его мнению, вопросов.
Часовые в мохнатых шапках и в лакированных портупеях, стоявшие с
обнаженными палашами по обе стороны ворот, украшенных каменными фигурами,
отдали ему честь.
Шофер, выскочив из своей кабины, открыл дверцу автомобиля. "Роллс-ройс"
плавно выкатил из Уайт-холла. Вспыхнуло электричество под особыми колпаками
на фонарях, делающими свет невидимым сверху. В дымном городе, насквозь
пропахшем бензином, еще существовало затемнение. Шла мировая война. Германия
еще воевала с Англией. Однако немецкие аэропланы уже не бомбили Лондона. И
все-таки на Трафалгар-сквере круглые шары фонарей были прикрыты чехлами из
зеленой материи.
Черчилль уже подъезжал к Брайтону, а Мэрфи все еще работал в
шифровальной. Оттуда радиотелеграммы в экстренном порядке передавались
дежурным телеграфистам. Они, вызвав Мурманск, посылали указания Черчилля в
эфир, Получив распоряжение Черчилля съездить в Архангельск и "успокоить
нервы большевикам", адмирал Николлс решил выполнить это немедленно.
Уже десятого июля его яхта "Сальвадор" остановилась на Архангельском
рейде. Николлс, длинный, костлявый человек с постным лицом пастора,
испещренным красными прожилками, спустился в катер, на котором встретил его
английский консул Юнг. На пристани адмирал и сопровождавшие его лица
разместились в двух парных колясках. Вскоре нарядные экипажи подъехали к
большому белому дому с колоннами, где раньше было губернское присутствие, а
теперь помещался исполнительный комитет.
Прохожие толпились на дощатых тротуарах, с недоумением и неприязнью
разглядывая коляски, лошадей, матроса с красными нашивками и значками,
застывшего рядом с кучером на козлах первой коляски.
Неподалеку от церкви Михаила-архангела, у причалов, качался на волнах
белый катер под английским флагом. Несколько матросов в синих шапках с
короткими ленточками вышло на берег. Покуривая трубки, они весело сплевывали
и подмигивали жителям, угрюмо смотревшим на них сверху, из-за деревянного
парапета.
В двух шагах от матросов сидело на корточках несколько босоногих,
вихрастых мальчишек. Матрос с багрово-синими щеками и большим горбатым носом
вынул из кармана сигарету и кинул мальчишкам. Один из них потянулся за ней.
Но другой - постарше - двинул его по затылку. Тот пугливо оглянулся и
спрятался за спины ребят.
- Что дерешься?
- Сам знаешь, - пробормотал голенастый подросток и с нескрываемой
ненавистью поглядел на чужеземного матроса.
Сидя в кресле возле письменного стола, адмирал Николлс негромко и
уверенно говорил о том, что сведения об английских бесчинствах в Кеми
невероятно раздуты. Юнг переводил его слова на русский язык. Он много лет
прожил в Архангельске и говорил по-русски чисто, иногда даже окая, как
северянин.
Зенькович сидел за столом, а Павлин Виноградов стоял за спиной у
адмирала, возле большого окна с полукруглыми фрамугами.
- Если бы слухи, дошедшие до вас, соответствовали действительности, -
все так же негромко продолжал адмирал, глядя прямо в глаза Зеньковичу, - я
первый, открыто и никого не стесняясь, выразил бы свое возмущение. Но ничего
этого не было. Даю слово.
- Русская пословица говорит, что дыма без огня не бывает, - вмешался
Павлин. - Что же все-таки было в Кеми?
Адмирал оглянулся. Войдя в кабинет, он не обратил внимания на этого
темноволосого, коротко подстриженного человека в очках. Он показался
Николлсу одним из мелких служащих Совета. Адмирал посмотрел на Юнга,
спрашивая взглядом: "Надо ли отвечать?"... "Надо", - одними глазами ответил
Юнг.
- Уверяю вас, слухи не соответствуют действительности, - твердо
повторил адмирал. - Я обещаю в самые ближайшие дни лично расследовать все
это дело, - продолжал он, снова обращаясь к Зеньковичу. - Мое следствие
будет беспощадно к лицам любого чина. И совершенно объективно! Такие
инструкции я получил от военного министра.
- Вы предполагаете лично посетить Кемь? - спросил Павлин.
- Да, конечно!
- Когда именно?
- На обратном пути отсюда. Завтра я предполагаю отплыть.
- Завтра?.. - переспросил Павлин и после минутного раздумья решительно
объявил адмиралу, что представители Архангельска считают необходимым принять
участие в расследовании.
Николлс почесал нос и снова посмотрел на Юнга.
"Следовало бы отказаться, но это, кажется, невозможно", - говорил
взгляд адмирала.
"Совершенно невозможно", - по-прежнему одними глазами ответил Юнг.
- Конечно, поедемте вместе!.. Я согласен! - весело проговорил адмирал
поднимаясь. Он протянул Зеньковичу свою длинную руку с той особенной,
английской улыбкой, которая как бы говорит: "Смотрите, какой я простой,
добродушный человек".
Оставшись наедине с Павлином, Зенькович облегченно вздохнул:
- Мне легче одному погрузить пароход, чем разговаривать с этими людьми.
Павлин рассмеялся.
- Да, плохие мы с тобой дипломаты. Но ехать надо. Непременно надо.
Иначе этот костлявый черт обведет нас вокруг пальца.
На следующий день яхты "Горислава" и "Сальвадор" одновременно покинули
Архангельский рейд, взяв направление на Кемь. На "Сальвадоре" шел английский
адмирал Николлс. На "Гориславе" находилась советская делегация,
возглавляемая Павлином Виноградовым.
Вечером двенадцатого июля обе яхты вошли в Кемскую бухту.
На внешнем, открытом рейде Кемской губы виднелись стоявшие на якорях
советские пароходы. Они были уже не под красным флагом, а под царским,
трехцветным. На некоторых из них висел даже британский флаг. Крутая зыбь
покачивала английский, с низкими бортами тральщик "Сарпедон". Он стоял,
угрожающе выставив свои пушки в сторону бухты, в сторону Попова острова и по
направлению к материку, где раскинулся избяной городок.
Вечернее розовое солнце, окутанное пеленой тумана, странно двоилось в
мутных облаках. Полоска черных лесов змейкой вилась по берегу. Каменистые
дюны были завалены баркасами, рыбачьими лодками, лежавшими либо на боку,
либо вверх днищами. На побережье и на пароходах почти никого не было видно.
Лишь на деревянном пирсе, выходившем в бухту, толпилось несколько десятков
вооруженных английских солдат. Ни дымков на рейде, ни распущенных парусов,
ни пароходных гудков, ни одного паровозного свистка с портовой ветки, идущей
к вокзалу в Кемь... Порт безмолвствовал.
Два маяка с Попова острова подмигивали вдаль белыми огнями. Передний
маяк работал с проблеском в полсекунды. Задний, восточный - с проблеском в
три десятых. Все было тихо, только чайки с криками носились над водой,
выискивая добычу.
Через час после прибытия в Кемь советская делегация - Павлин
Виноградов, Зенькович и переводчик, одновременно выполнявший обязанности
секретаря, - была приглашена на борт "Сальвадора".
Николлс встретил делегацию дружески. Сегодня он был одет по-парадному -
в длинном морском сюртуке, сидевшем на нем свободно, как пальто.
Стюард в накрахмаленной белой куртке принес в адмиральскую каюту графин
бренди и тяжелые корабельные рюмки из литого стекла. В каюте приятно пахло
смолой, морем, деревом и пряным табаком. Николлс сказал, что заседание
комиссии придется отложить до завтра, так как английский комендант Кеми и
его офицеры находятся в отъезде. Раньше он этого, к сожалению, не знал...
Капитан Томсон, командир крейсера "Аттентив", ведающий реквизированным
морским транспортом, также прибудет только завтра. Сейчас он находится в
Сороке, и за ним специально будет послан тральщик "Сарпедон". Собирать
комиссию без Томсона и коменданта, заявил Николлс, не имеет никакого смысла.
- Подождем! - шутливо сказал он, обращаясь к Павлину Виноградову. -
Ждать лучше, чем догонять. Вы ведь, кажется, любите русские поговорки?..
Зная, что Виноградов возглавляет советскую делегацию, адмирал относился
к нему с особой предупредительностью.
- Как видите, в Кеми полный порядок, - прибавил он, показав рукой на
бухту.
Но Павлин как будто и не слыхал этих слов.
- Мы сойдем на берег, - беспечным тоном сказал он. - Проедем пока в
Кемь.
Адмирал покачал головой и дотронулся до рюмки брэнди с такой
осторожностью, словно боялся, что раздавит ее одним прикосновением пальцев.
- Я прошу вас этого не делать.
- Это просьба или приказ? - невольно усмехнулся Павлин.
Адмирал сделал удивленные глаза:
- Разве я могу вам приказывать? Мурманский краевой совет телеграфно
запретил.,. Обратитесь к председателю Совета господину Юрьеву. Кемь сейчас
также в его ведении.
- Разговаривать с этим вашим лакеем я не намерен, - твердо сказал
Павлин, глядя прямо в глаза адмиралу и с трудом сдерживая гнев.
Не медля больше ни секунды, он поднялся с кожаного дивана. Стюард подал
ему макинтош и старую черную шляпу. Павлин не спеша, будто испытывая
терпение стюарда, оделся, кивнул Николлсу и вышел из каюты. Зенькович и
переводчик последовали за ним.
- А ну его к черту! - на ходу сказал Павлин Зеньковичу. - Пропади он
пропадом! Лицемерная сволочь!..
Спустившись по трапу на вельбот и отчалив от яхты, он приказал гребцам,
вопреки требованию Николлса, плыть прямо в порт, к Попову острову.
На палубе "Сальвадора" появился Николлс. Офицеры, окружавшие адмирала,
что-то ему говорили и показывали пальцами на вельбот. Но адмирал только
махнул рукой.
Павлин усмехнулся.
- Нервничают... - сказал он Зеньковичу, сидевшему рядом с ним на корме
вельбота.
Через два часа делегация вернулась на "Гориславу". Яхта потушила огни.
Началась мучительная, бессонная ночь. Павлин и Зенькович молча ворочались на
своих койках, снова и снова вспоминая все, что им пришлось услышать сегодня
в Кеми.
Капитан порта Попова острова и сотрудники морского хозяйства с
возмущением и негодованием рассказали Павлину и Зеньковичу о зверствах
англичан в Кеми. Они назвали фамилии расстрелянных советских людей и долго
перечисляли все те бесчинства, которые начались после вступления в Кемь
английских войск. Оказалось, что дело зашло гораздо дальше, чем Павлин
предполагал. Аресты и расстрелы продолжались. Советской власти в Кеми уже не
было, вместо нее, по указке англичан, возник самочинный городской совет из
меньшевиков и эсеров.
В каюте было жарко. Павлин беспрестанно пил воду. Он подошел к
Зеньковичу, лежавшему на койке.
- Мы правильно сделали, что приехали сюда, - горячо заговорил Павлин. -
Видеть все собственными глазами! Знать не по слухам, а точно... Это
необходимо!.. Необходимо Москве, Ленину! Кроме того, - волнуясь, продолжал
он, - я надеюсь освободить кое-кого из арестованных. Я решил категорически
этого требовать.
- Попробовать можно, - отозвался Зенькович, - только смотри, как бы нас
самих не зацапали...
Зенькович встал. Они вышли на палубу. Свежий ночной ветерок шевелил
полы шинели, которую военком, выходя, накинул на плечи.
- Что будет завтра? - спросил Зенькович, и в голосе его прозвучала
тревога.
- Завтра? - переспросил Павлин. - На заседании предъявим свои
требования. Мне кажется, все ясно.
- Я не о заседании. Тут-то действительно все ясно. Я о будущем... О
войне. Ты видишь, что с каждым часом наша страна все больше превращается в
поле битвы, в военный лагерь. Нынче каждый советский человек должен стать
прежде всего бойцом... воином революции... Как мы будем отражать врага?
Какими средствами? Вот это надо обдумать.
Две строгие, суровые линии обозначились у Зеньковича на лбу. Он взял
Павлина под руку, и они долго шагали по палубе, разговаривая о предстоящих
событиях.
Остаток ночи они решили провести на палубе. Здесь легче дышалось.
Зенькович расстелил свою шинель, оба растянулись на ней и сразу уснули.
Заседание на "Сальвадоре" состоялось днем. Кают-компания быстро
оружейным заводом. Отец его работал на Сестрорецкой табачной фабрике. После
смерти отца, двенадцатилетним мальчиком, Павлин поступил на оружейный завод.
Надо было как-то жить и кормить семью. "Да видел ли я детство? Ну, конечно,
видел! А лодки? А купанье в Финском заливе? А Корабельная роща? А деревня
Дубки?"
Павлин невольно усмехнулся. Все-таки детство его было слишком
коротким...
А затем юность, Питер, Васильевский остров, гвоздильный завод,
Семянниковский завод за Невской заставой, Смоленские вечерние классы,
революционные сходки, столкновения с полицией на заводском дворе и, наконец,
9 января...
Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего
завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей.
Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и
товарищей. "Нет, этот день не забудется никогда.
Быть может, он и определил всю мою жизнь", - думал Павлин,
прислушиваясь к стуку вагонных колес.
"Да, юность была буйной. Пылкие речи, революционные надежды... Сколько
романтики, сколько хорошего!"
- Хорошего? - вслух повторил Павлин и невольно обернулся. Нет, никто
его не слышал. Зенькович мирно дремал, сидя на своей полке.
"Что же хорошего? - Павлин снова усмехнулся. - Солдатчина, военный суд
за революционную пропаганду среди солдат, Шлиссельбургская крепость, снова
суд, а затем Сибирь, каторга, Александровский каторжный централ..."
Поезд замедлил ход, вагон лязгнул буферами и остановился.
- Какая станция? - сонным голосом спросил Зенькович и громко зевнул.
- Разъезд, - ответил Павлин, высовываясь из окна. - Спи.
Раздался резкий паровозный гудок. Поезд тронулся, и за окном снова -
сначала медленно, потом все быстрее - побежали телеграфные столбы.
Павлин посмотрел на Зеньковича. Тот уже спал в своем углу, запрокинув
голову и сладко похрапывая.
Они познакомились недавно. Павлину, как заместителю председателя
Архангельского исполкома, часто приходилось иметь дело с Андреем Зеньковичем
и по исполкому и по губернскому военному комиссариату. Несмотря на недавнее
знакомство, они быстро сошлись и теперь все знали друг о друге.
Зенькович, так же как и Виноградов, не был коренным архангельцем, или,
как говорят на Севере, архангелгородцем. Он родился на Смоленщине, затем был
осужден царским правительством за революционную работу и долгие годы провел
в сибирской ссылке. Когда началась мировая война, его мобилизовали и
направили в иркутскую школу прапорщиков. Почти все годы войны он провел на
фронте. Тяжелые, кровопролитные бои, в которых ему поневоле пришлось
участвовать, казармы и окопы, ранения и контузии, томительные месяцы в
прифронтовых госпиталях и, с другой стороны, дружба с солдатами,
революционная пропаганда в армии, надежды ни близость революции и на победу
трудового народа - так складывалась жизнь Зеньковича вплоть до Октября 1917
года.
Павлин Виноградов и Андрей Зенькович были людьми совершенно разных
характеров. Но порывистого и горячего Павлина сразу потянуло к Зеньковичу,
всегда казавшемуся уравновешенным и спокойным. Это тяготение было взаимным:
будучи вместе, они словно дополняли друг друга. Каждый чувствовал в другом
прежде всего беспредельную преданность тем идеям, в которые они как
большевики глубоко верили и за победу которых, не задумываясь, отдали бы
жизнь.
Сейчас, сидя в темном вагоне и напряженно думая о прошлом и будущем,
Павлин почти с нежностью вглядывался в смутно различимое лицо своего верного
товарища и друга. "С такими людьми, как Андрей, - подумал Павлин, - нам не
страшны никакие бури".
Где-то вдали прокатился гром. Свежий ветер ворвался в открытое окно, и
в вагоне запахло лесом и скошенными травами. Сразу стало легче дышать.
Крупные капли дождя забарабанили по крыше вагона.
"Вперед, без страха и сомнений", - вдруг вспомнилось Павлину.
Над самой крышей вагона что-то оглушительно треснуло, и тотчас хлынул
бурный, неудержимый летний ливень.
Павлин привстал и, опираясь руками о вагонную раму, насколько мог,
высунулся из окна. Молодая березовая роща трепетала от дождя и ветра. Тонкие
стволы деревьев сгибались, листва буйно шумела, но во всем этом было столько
молодости и силы, что Павлин невольно залюбовался. Подставляя голову дождю,
он жадно вдыхал запах летней грозы.
Пробило пять часов. На передвижном столике остывала чашка с чаем
буро-кирпичного цвета. Была суббота, "викэнд" (конец недели), и Уинстон
Черчилль торопился поскорее выехать из Лондона к морю, в Брайтон. Машина
ждала его на дворе Уайт-Холла.
Консультант Черчилля, военно-политический писатель Мэрфи, носивший
мундир полковника и служивший в военном министерстве, докладывал своему шефу
о событиях на французском фронте. Черчилль слушал его невнимательно. "На
кого Мэрфи похож? - рассеянно думал он. - Пожалуй, на молочник". Он
улыбнулся своим мыслям.
- Извините, Мэрфи, мне надо походить! Продолжайте, мой дорогой, я
слушаю...
К сорока годам его нижняя губа отвисла, он расплылся, и в его лице с
булавочными глазками и пухлыми щеками, пожелтевшими от постоянного
употребления коньяка, появилось что-то жабье. Позднее, когда к старости он
сбрил усы, это сходство с жабой стало еще заметнее.
Свою карьеру Черчилль начал двадцать лет назад рядовым офицером,
участником нескольких колониальных кампаний. Затем он перешел к журналистике
и, наконец, стал парламентским дельцом, членом военного кабинета. Этот
растленный человек - актер, политический интриган - всю жизнь преданно
служил хозяевам, его нанимавшим. Когда один из писателей-историков того
времени назвал его яростным слугой империализма, Черчилль рассмеялся.
- Нет! Это неправда, - сказал он. - Я жрец его, как Саванаролла был
жрецом бога.
Крылатая фраза еще более укрепила его положение в капиталистическом
мире.
Разложив по столу отпечатанные на веленевой бумаге донесения Хейга,
командующего английскими войсками во Франции, консультант Мэрфи рассказывал
министру о делах Западного фронта.
- Германский штаб готов к наступлению, неизвестен только час этого
наступления, - говорил Мэрфи. - Фош также готовит контрудар. Но планы Фоша и
Петэна противоположны. Хейг колеблется между ними. Положение весьма опасное!
- Чем оно опасно? - с раздражением перебил его Черчилль. - Если до июня
мы продержались, так теперь... При малейшей удаче мы расколотим Германию
вдребезги! Даже в худшем случае обстановка не изменится. В. конце концов,
немцы - это только немцы! Что нового из Москвы? - спросил он неожиданно.
Черчилль с первых дней возникновения Советской России стал одним из
самых злейших ее врагов. Он следил за ней, готовясь к прыжку и полагая, что
час этого прыжка близок.
Консультант подал ему пачку расшифрованных телеграмм. .
Одобрительный возглас вырвался у министра, когда он проглядел донесения
Локкарта, английского агента, находившегося в Москве.
- Что нового из Мурманска?
- Там события развертываются...
Вялым, протокольным языком Мэрфи доложил Черчиллю, .что английские
отряды, спустившись по железной дороге к югу от Мурманска, заняли
Кандалакшу, Сороку и Кемь.
- В рапортах указывается, что Кемский совет разогнан, стоявшие во главе
его лица расстреляны, - докладывал Мэрфи. - Десятки людей, даже не
принадлежащих к большевистской партии, но известных своими советскими
убеждениями, взяты английской контрразведкой и заключены в тюрьму. Слухи об
этом докатились до Архангельска. Архангельск встревожен и возмущен.
Мэрфи вздохнул. Он любил щегольнуть своей объективностью и даже при
Черчилле старался это подчеркнуть. Кроме того, он был в ссоре с генералом
•Нулем и негодовал на этого генерала, находившегося сейчас в Мурманске.
Пуль, по его мнению, поторопился, прежде времени раскрыв карты.
Но, увидев, что Черчилль улыбается, Мэрфи умолк.
- Разве вы одобряете это, господин министр? - спросил он после паузы.
- Да, - продолжая улыбаться, ответил Черчилль. - Все это сделано с
моего ведома.
- Опрометчивый шаг! Ведь у Англии еще не развязаны руки. Пока
существует Западный фронт...
- Пустяки! - резко оборвал его Черчилль. - Против большевиков немногое
требуется. Кроме того, говоря откровенно, большевики для меня страшнее
немцев. Они разжигают революционные идеи во всем мире! Вот что
опасно!
- Но позвольте... Это же помешает английской пропаганде! - Мэрфи пожал
плечами. - Мы явились в Мурманск якобы для того, чтобы оказать русским
помощь... Мы даже официально назвали это помощью России
против немецких субмарин, будто бы рыщущих где-то в районе Северных
морей, и которых на самом деле там, конечно, нет. Впрочем, о субмаринах еще
можно говорить, хотя это и смешно! Но то, что проделывает Пуль... Это же -
вооруженное нападение!
Сейчас он разговаривал не как подчиненный, а как человек, считающий
своим долгом предостеречь старого приятеля от необдуманных поступков.
- Я все предусмотрел! - сказал Черчилль. - От Германии скоро останется
только пепел. Мы разобьем ее. Руки у нас будут развязаны. Словом, Мэрфи,
нечего спорить! Пора начинать войну на Востоке.
Да, он решил убивать советских людей. При любом удобном случае. Пусть
они лучше не становятся ему поперек дороги. Он снабжает и будет снабжать
врагов советской власти оружием, деньгами и людьми. Будет топить советские
суда, всеми средствами будет поддерживать блокаду большевистской России и в
конце концов разрушит этот Карфаген.
- Вы считаете Советскую Россию Карфагеном? - возразил ему Мэрфи. -
По-моему, это еще младенец в колыбели.
- Ну, так в колыбели мы его и удушим! - сказал Черчилль, и его жабье
лицо расплылось в улыбке. - И утопим вместе с колыбелью.
- Без объявления войны? Они закричат об интервенции.
- Пусть кричат, - Черчилль с брезгливым видом пожал плечами.
Мэрфи удивленно выкатил свои мертвые, точно искусственные, стального
цвета глаза. Остряки утверждали, что на их обратной стороне имеется надпись:
"Сделано в Шеффильде".
- Но как быть с Кемью? Ведь и у нас за это дело непременно схватятся
некоторые либеральные газеты.
- Адмирал Николлс в Мурманске?
- Да.
- Пусть съездит в Архангельск, успокоит нервы большевикам. А для газет
составит успокоительную информацию. Это необходимо и для так называемых
прогрессивных деятелей... и чтобы рабочие не волновались. Словом, это
необходимо как политически, так и стратегически.
Черчилль подошел к чайному столику и допил чай.
В запасе у него был самый крупный козырь, ради которого он, собственно,
и вызвал Мэрфи. Мэрфи не из тех, кто только поддакивает. Поэтому он и хочет
посвятить его в свои планы, осуществлением которых должен немедленно
заняться генерал Пуль. С французами эти планы уже согласованы.
Подойдя к карте севера России, Черчилль показал на три линии: от
Мурманска на Петроград, от Архангельска на Москву и от Архангельска на
Котлас.
- Последнее направление очень важное! Северодвинское! Здесь мы должны
соединиться с армиями Колчака и чехословаками. Здесь - у Котласа или у
Вятки. Мы ударим на них с Урала и с юга, и тогда большевистская Мекка упадет
к нам в руки сама, как перезрелый плод. Как вам это нравится?
- Очень интересно! - сказал Мэрфи. - Но ведь адмирал Колчак - это же
просто пешка... Кажется, сейчас он в Харбине? По нашему заданию он формирует
там дальневосточный фронт против большевиков.
- Он будет в Сибири!.. А потом и за Уральским хребтом. Это решено. И в
самое ближайшее время я...
- Сделаете пешку ферзем! - с поспешной улыбкой подсказал Мэрфи.
Черчилль похлопал Мэрфи по плечу. При всех своих недостатках Мэрфи
все-таки именно тот человек, на которого можно положиться.
- Послушайте, Уинстон, - сказал Мэрфи. - Я сегодня получил интересную
информацию.
- Да? - желтые глазки министра блеснули.
- Соединенные Штаты уже понимают, что Германия на пределе, что война
скоро кончится. Они тянут руки к России. Их интересуют лес, нефть, медь...
Благодаря американскому Красному Кресту, Русско-Американской торговой палате
и железнодорожной комиссии, которая была послана еще при Керенском, в России
действуют сотни, если не тысячи, американских агентов.
- Ну?
- К ним благожелателен Троцкий...
- Он благожелателен и к нам! Но, к сожалению, у него нет престижа.
- Эсеры и главарь их Чайковский куплены американцами. Это я знаю точно.
Американцы готовят Чайковского для Архангельска. Старик называет себя
социалистом... Всем этим занимается американский посол Френсис.
- В чем дело, наконец? - крикнул Черчилль.
- А что же мы? - Мэрфи развел руками. - Будем таскать для них каштаны
из огня? А они будут стоять за нашей спиной и наживать капиталы!.. Мы
становимся кондотьерами Америки. Америка - гегемон?
- Да, - сказал Черчилль, цинично улыбаясь. - Другой позиции нет и не
может быть. Американцы мечтают о полном захвате России... Я это знаю. Они
мечтают путешествовать из Вашингтона в Петроград без пересадки... Но на этом
деле заработаем и мы! Довольно вопросов, Мэрфи! Вы не политик. Садитесь и
пишите.
Закурив сигару и рассыпая пепел по ковру, Черчилль стал диктовать
распоряжения к занятию Архангельска. Мэрфи записывал. Министр требовал от
генерала Пуля полного сохранения тайны. Все скоро должно произойти, но ни в
Мурманске, ни в штабе оккупационных войск до поры до времени никто не должен
ничего знать.
Черчилль ткнул толстый окурок в пепельницу. "Да, Карфаген будет
разрушен!" - опять подумал он.
Кончив диктовать и простившись с Мэрфи, он покинул кабинет, довольный
тем, что за такой короткий срок, даже не докурив сигары, успел решить
столько важных, огромных, исторических, по его мнению, вопросов.
Часовые в мохнатых шапках и в лакированных портупеях, стоявшие с
обнаженными палашами по обе стороны ворот, украшенных каменными фигурами,
отдали ему честь.
Шофер, выскочив из своей кабины, открыл дверцу автомобиля. "Роллс-ройс"
плавно выкатил из Уайт-холла. Вспыхнуло электричество под особыми колпаками
на фонарях, делающими свет невидимым сверху. В дымном городе, насквозь
пропахшем бензином, еще существовало затемнение. Шла мировая война. Германия
еще воевала с Англией. Однако немецкие аэропланы уже не бомбили Лондона. И
все-таки на Трафалгар-сквере круглые шары фонарей были прикрыты чехлами из
зеленой материи.
Черчилль уже подъезжал к Брайтону, а Мэрфи все еще работал в
шифровальной. Оттуда радиотелеграммы в экстренном порядке передавались
дежурным телеграфистам. Они, вызвав Мурманск, посылали указания Черчилля в
эфир, Получив распоряжение Черчилля съездить в Архангельск и "успокоить
нервы большевикам", адмирал Николлс решил выполнить это немедленно.
Уже десятого июля его яхта "Сальвадор" остановилась на Архангельском
рейде. Николлс, длинный, костлявый человек с постным лицом пастора,
испещренным красными прожилками, спустился в катер, на котором встретил его
английский консул Юнг. На пристани адмирал и сопровождавшие его лица
разместились в двух парных колясках. Вскоре нарядные экипажи подъехали к
большому белому дому с колоннами, где раньше было губернское присутствие, а
теперь помещался исполнительный комитет.
Прохожие толпились на дощатых тротуарах, с недоумением и неприязнью
разглядывая коляски, лошадей, матроса с красными нашивками и значками,
застывшего рядом с кучером на козлах первой коляски.
Неподалеку от церкви Михаила-архангела, у причалов, качался на волнах
белый катер под английским флагом. Несколько матросов в синих шапках с
короткими ленточками вышло на берег. Покуривая трубки, они весело сплевывали
и подмигивали жителям, угрюмо смотревшим на них сверху, из-за деревянного
парапета.
В двух шагах от матросов сидело на корточках несколько босоногих,
вихрастых мальчишек. Матрос с багрово-синими щеками и большим горбатым носом
вынул из кармана сигарету и кинул мальчишкам. Один из них потянулся за ней.
Но другой - постарше - двинул его по затылку. Тот пугливо оглянулся и
спрятался за спины ребят.
- Что дерешься?
- Сам знаешь, - пробормотал голенастый подросток и с нескрываемой
ненавистью поглядел на чужеземного матроса.
Сидя в кресле возле письменного стола, адмирал Николлс негромко и
уверенно говорил о том, что сведения об английских бесчинствах в Кеми
невероятно раздуты. Юнг переводил его слова на русский язык. Он много лет
прожил в Архангельске и говорил по-русски чисто, иногда даже окая, как
северянин.
Зенькович сидел за столом, а Павлин Виноградов стоял за спиной у
адмирала, возле большого окна с полукруглыми фрамугами.
- Если бы слухи, дошедшие до вас, соответствовали действительности, -
все так же негромко продолжал адмирал, глядя прямо в глаза Зеньковичу, - я
первый, открыто и никого не стесняясь, выразил бы свое возмущение. Но ничего
этого не было. Даю слово.
- Русская пословица говорит, что дыма без огня не бывает, - вмешался
Павлин. - Что же все-таки было в Кеми?
Адмирал оглянулся. Войдя в кабинет, он не обратил внимания на этого
темноволосого, коротко подстриженного человека в очках. Он показался
Николлсу одним из мелких служащих Совета. Адмирал посмотрел на Юнга,
спрашивая взглядом: "Надо ли отвечать?"... "Надо", - одними глазами ответил
Юнг.
- Уверяю вас, слухи не соответствуют действительности, - твердо
повторил адмирал. - Я обещаю в самые ближайшие дни лично расследовать все
это дело, - продолжал он, снова обращаясь к Зеньковичу. - Мое следствие
будет беспощадно к лицам любого чина. И совершенно объективно! Такие
инструкции я получил от военного министра.
- Вы предполагаете лично посетить Кемь? - спросил Павлин.
- Да, конечно!
- Когда именно?
- На обратном пути отсюда. Завтра я предполагаю отплыть.
- Завтра?.. - переспросил Павлин и после минутного раздумья решительно
объявил адмиралу, что представители Архангельска считают необходимым принять
участие в расследовании.
Николлс почесал нос и снова посмотрел на Юнга.
"Следовало бы отказаться, но это, кажется, невозможно", - говорил
взгляд адмирала.
"Совершенно невозможно", - по-прежнему одними глазами ответил Юнг.
- Конечно, поедемте вместе!.. Я согласен! - весело проговорил адмирал
поднимаясь. Он протянул Зеньковичу свою длинную руку с той особенной,
английской улыбкой, которая как бы говорит: "Смотрите, какой я простой,
добродушный человек".
Оставшись наедине с Павлином, Зенькович облегченно вздохнул:
- Мне легче одному погрузить пароход, чем разговаривать с этими людьми.
Павлин рассмеялся.
- Да, плохие мы с тобой дипломаты. Но ехать надо. Непременно надо.
Иначе этот костлявый черт обведет нас вокруг пальца.
На следующий день яхты "Горислава" и "Сальвадор" одновременно покинули
Архангельский рейд, взяв направление на Кемь. На "Сальвадоре" шел английский
адмирал Николлс. На "Гориславе" находилась советская делегация,
возглавляемая Павлином Виноградовым.
Вечером двенадцатого июля обе яхты вошли в Кемскую бухту.
На внешнем, открытом рейде Кемской губы виднелись стоявшие на якорях
советские пароходы. Они были уже не под красным флагом, а под царским,
трехцветным. На некоторых из них висел даже британский флаг. Крутая зыбь
покачивала английский, с низкими бортами тральщик "Сарпедон". Он стоял,
угрожающе выставив свои пушки в сторону бухты, в сторону Попова острова и по
направлению к материку, где раскинулся избяной городок.
Вечернее розовое солнце, окутанное пеленой тумана, странно двоилось в
мутных облаках. Полоска черных лесов змейкой вилась по берегу. Каменистые
дюны были завалены баркасами, рыбачьими лодками, лежавшими либо на боку,
либо вверх днищами. На побережье и на пароходах почти никого не было видно.
Лишь на деревянном пирсе, выходившем в бухту, толпилось несколько десятков
вооруженных английских солдат. Ни дымков на рейде, ни распущенных парусов,
ни пароходных гудков, ни одного паровозного свистка с портовой ветки, идущей
к вокзалу в Кемь... Порт безмолвствовал.
Два маяка с Попова острова подмигивали вдаль белыми огнями. Передний
маяк работал с проблеском в полсекунды. Задний, восточный - с проблеском в
три десятых. Все было тихо, только чайки с криками носились над водой,
выискивая добычу.
Через час после прибытия в Кемь советская делегация - Павлин
Виноградов, Зенькович и переводчик, одновременно выполнявший обязанности
секретаря, - была приглашена на борт "Сальвадора".
Николлс встретил делегацию дружески. Сегодня он был одет по-парадному -
в длинном морском сюртуке, сидевшем на нем свободно, как пальто.
Стюард в накрахмаленной белой куртке принес в адмиральскую каюту графин
бренди и тяжелые корабельные рюмки из литого стекла. В каюте приятно пахло
смолой, морем, деревом и пряным табаком. Николлс сказал, что заседание
комиссии придется отложить до завтра, так как английский комендант Кеми и
его офицеры находятся в отъезде. Раньше он этого, к сожалению, не знал...
Капитан Томсон, командир крейсера "Аттентив", ведающий реквизированным
морским транспортом, также прибудет только завтра. Сейчас он находится в
Сороке, и за ним специально будет послан тральщик "Сарпедон". Собирать
комиссию без Томсона и коменданта, заявил Николлс, не имеет никакого смысла.
- Подождем! - шутливо сказал он, обращаясь к Павлину Виноградову. -
Ждать лучше, чем догонять. Вы ведь, кажется, любите русские поговорки?..
Зная, что Виноградов возглавляет советскую делегацию, адмирал относился
к нему с особой предупредительностью.
- Как видите, в Кеми полный порядок, - прибавил он, показав рукой на
бухту.
Но Павлин как будто и не слыхал этих слов.
- Мы сойдем на берег, - беспечным тоном сказал он. - Проедем пока в
Кемь.
Адмирал покачал головой и дотронулся до рюмки брэнди с такой
осторожностью, словно боялся, что раздавит ее одним прикосновением пальцев.
- Я прошу вас этого не делать.
- Это просьба или приказ? - невольно усмехнулся Павлин.
Адмирал сделал удивленные глаза:
- Разве я могу вам приказывать? Мурманский краевой совет телеграфно
запретил.,. Обратитесь к председателю Совета господину Юрьеву. Кемь сейчас
также в его ведении.
- Разговаривать с этим вашим лакеем я не намерен, - твердо сказал
Павлин, глядя прямо в глаза адмиралу и с трудом сдерживая гнев.
Не медля больше ни секунды, он поднялся с кожаного дивана. Стюард подал
ему макинтош и старую черную шляпу. Павлин не спеша, будто испытывая
терпение стюарда, оделся, кивнул Николлсу и вышел из каюты. Зенькович и
переводчик последовали за ним.
- А ну его к черту! - на ходу сказал Павлин Зеньковичу. - Пропади он
пропадом! Лицемерная сволочь!..
Спустившись по трапу на вельбот и отчалив от яхты, он приказал гребцам,
вопреки требованию Николлса, плыть прямо в порт, к Попову острову.
На палубе "Сальвадора" появился Николлс. Офицеры, окружавшие адмирала,
что-то ему говорили и показывали пальцами на вельбот. Но адмирал только
махнул рукой.
Павлин усмехнулся.
- Нервничают... - сказал он Зеньковичу, сидевшему рядом с ним на корме
вельбота.
Через два часа делегация вернулась на "Гориславу". Яхта потушила огни.
Началась мучительная, бессонная ночь. Павлин и Зенькович молча ворочались на
своих койках, снова и снова вспоминая все, что им пришлось услышать сегодня
в Кеми.
Капитан порта Попова острова и сотрудники морского хозяйства с
возмущением и негодованием рассказали Павлину и Зеньковичу о зверствах
англичан в Кеми. Они назвали фамилии расстрелянных советских людей и долго
перечисляли все те бесчинства, которые начались после вступления в Кемь
английских войск. Оказалось, что дело зашло гораздо дальше, чем Павлин
предполагал. Аресты и расстрелы продолжались. Советской власти в Кеми уже не
было, вместо нее, по указке англичан, возник самочинный городской совет из
меньшевиков и эсеров.
В каюте было жарко. Павлин беспрестанно пил воду. Он подошел к
Зеньковичу, лежавшему на койке.
- Мы правильно сделали, что приехали сюда, - горячо заговорил Павлин. -
Видеть все собственными глазами! Знать не по слухам, а точно... Это
необходимо!.. Необходимо Москве, Ленину! Кроме того, - волнуясь, продолжал
он, - я надеюсь освободить кое-кого из арестованных. Я решил категорически
этого требовать.
- Попробовать можно, - отозвался Зенькович, - только смотри, как бы нас
самих не зацапали...
Зенькович встал. Они вышли на палубу. Свежий ночной ветерок шевелил
полы шинели, которую военком, выходя, накинул на плечи.
- Что будет завтра? - спросил Зенькович, и в голосе его прозвучала
тревога.
- Завтра? - переспросил Павлин. - На заседании предъявим свои
требования. Мне кажется, все ясно.
- Я не о заседании. Тут-то действительно все ясно. Я о будущем... О
войне. Ты видишь, что с каждым часом наша страна все больше превращается в
поле битвы, в военный лагерь. Нынче каждый советский человек должен стать
прежде всего бойцом... воином революции... Как мы будем отражать врага?
Какими средствами? Вот это надо обдумать.
Две строгие, суровые линии обозначились у Зеньковича на лбу. Он взял
Павлина под руку, и они долго шагали по палубе, разговаривая о предстоящих
событиях.
Остаток ночи они решили провести на палубе. Здесь легче дышалось.
Зенькович расстелил свою шинель, оба растянулись на ней и сразу уснули.
Заседание на "Сальвадоре" состоялось днем. Кают-компания быстро