Страница:
--------------------------------------------------------------------------
М., Воениздат, 1951 г.
OCR: Generalissimus, 2003 г.
-------------------------------------------------------------------------
Военно-историческая повесть о событиях 1918-1920 гг. - об
англо-американской интервенции на Севере.
-------------------------------------------------------------------
Жаркая синяя мгла повисла над городом. Деревья стояли неподвижно, будто
чугунные. Близость Невы не освежала раскаленного воздуха. Догорало солнце.
Его лучи, проникая сквозь густую листву Александровского сада, освещали
часть огромной Дворцовой площади и отражались в окнах Главного штаба.
На гранитном фундаменте этого полуциркульного здания, в котором
размещался сейчас военный комиссариат Северной коммуны, были расклеены
плакаты: "Записался ли ты добровольцем?"
У заглохших цветников Александровского сада, на аллеях, у лениво
бьющего фонтана и у памятника Пржевальскому не видно было гуляющих. Тишину
нарушали только выкрики военной команды. Возле Адмиралтейской арки усатый
матрос обучал пешему строю группу молодых военных моряков. Ласточки с
пронзительным свистом носились над пахучими липами.
Даже этот безобидный птичий гомон казался тревожным худощавому,
узкоплечему юноше, сидевшему на садовой скамейке. Андрей Латкин так исхудал
за зиму, что старенький китель защитного цвета болтался на его плечах, как
на вешалке. Но студенческая фуражка с зеленоватым, выгоревшим верхом и синим
околышем все-таки была лихо заломлена на затылок.
Все в мире сейчас представлялось Андрею зыбким и ненадежным: увлечение
наукой (он учился на математическом факультете), личные интересы, судьба
матери, оставшейся в занятом немцами Пскове. Будущее казалось ему особенно
тревожным, как только он отвлекался от своих собственных дел и задумывался
над тем, что происходило в стране.
Шло тяжелое знойное лето 1918 года.
Немцы разбойничали на северо-западе России и на Украине. Обманутые
агентурой Антанты, легионы чехословаков, бывших военнопленных, были
использованы ею в момент мятежей на Волге и в Сибири. Белогвардейские
генералы, купленные Америкой, Англией и Францией, шли войной против Советов.
В Мурманске еще весной высадились англичане.
Тучи войны сгустились не только на юге, востоке и западе. И здесь, на
севере, уже заволакивался горизонт. Выехать из Петрограда и въехать в него
можно было только по специальным пропускам. Город был отрезан от основных
продовольственных, сырьевых и топливных районов страны. Рабочие получали по
осьмушке хлеба на два дня.
Но, несмотря на все трудности и лишения, молодой, революционный Питер
жил напряженной, кипучей жизнью. Здесь, в Петрограде, так же, как и в
Москве, Ленин и Сталин создавали Красную Армию - великую армию борцов за
счастье народа.
Пролетарский Питер смело глядел в лицо врагу. В эту тяжелую пору
питерские рабочие по зову партии большевиков вернулись к своим станкам,
чтобы снова наладить военную промышленность. На заглохшей было Выборгской
стороне ожили заводы. Оживилась и Невская застава. Задымили фабричные трубы
в Московско-Нарвском районе. И старые, прославленные пушечные мастерские
Путиловского завода вновь стали выпускать орудия и железнодорожные батареи.
Питерские рабочие думали только об одном; дать как можно больше
патронов, снарядов, оружия и одежды бойцам Рабоче-Крестьянской армии.
Первыми шли в эту новую армию представители закаленного в октябрьских
боях питерского пролетариата. Над воротами казарм ярко горели ленинские
слова: "Победа или смерть!" Казармы наполнялись вооруженными людьми в
косоворотках, кожаных куртках и рабочих блузах...
Андрей Латкин также решил вступить в один из создававшихся
красноармейских отрядов. Вчера ему удалось встретиться с комиссаром Павлом
Игнатьевичем Фроловым.
Комиссар настороженно и недоверчиво оглядел узкоплечего юношу в
студенческой фуражке.
- Имейте в виду, товарищ, - сказал комиссар, - нам, быть может,
придется сражаться не только с немцами, но и с нашими бывшими "союзниками".
Вы, конечно, знаете, что происходит в Мурманске...
- Знаю, - ответил Андрей. - Я ко всему готов. Я не могу сидеть сложа
руки в этот страшный час. Я буду сражаться, не щадя своей жизни, там, где
мне прикажет советская власть!
Комиссар, видимо, остался доволен этим ответом. Во всяком случае, через
час Андрей был принят в число бойцов первого отряда, именовавшегося "отрядом
Железной защиты".
Отряд стоял на Фонтанке, в Проходных казармах. По распоряжению
комиссара Андрей Латкин был назначен культработником, но такой должности в
отряде не имелось, и Андрея условно приписали к команде разведчиков, которую
возглавлял Валерий Сергунько, восемнадцатилетний паренек, питерский рабочий
и красногвардеец. Сергунько знал о том, что Латкин приписан к нему временно,
но, принимая от него документы, сделал вид, что ему ничего не известно.
- О гранате понятие имеешь? - спросил Валерий, окинув строгим взглядом
щуплую фигуру стоявшего перед ним студента.
- Нет.
- А из винтовки стрелять тоже, поди, не умеешь? - Не умею, -
чистосердечно признался Андрей. Валерий обернулся к сидевшему на голых нарах
пожилому широкоплечему бойцу с круглым, добродушным лицом:
- Видал, Жарнильский? Пожилой боец, ничего не ответив, беззлобно
ухмыльнулся.
- Ну, ничего... Научим! - важно заметил Сергунько, поигрывая озорными
глазами. Он взглянул в документы Андрея: - Латкин? С этой минуты будешь
подчиняться мне.
- Есть! - коротко отозвался Андрей. Ему хотелось, чтобы ответ прозвучал
лихо, как у заправского солдата, но, видимо, это не вышло, потому что
Сергунько переглянулся с Жарнильским и чуть заметно усмехнулся.
Андрей невольно покраснел, нахмурился и твердо решил, что никуда из
команды разведчиков не уйдет и никакой культработой заниматься не будет.
Все это было вчера. А сегодня Андрей Латкин уже сопровождал комиссара
Фролова, отправившегося в военный комиссариат Северной коммуны за получением
срочных инструкций. После разговора в комиссариате Фролов намеревался
побывать в Смольном. Андрея он взял с собой для связи, на всякий случай, так
как телефоны в казармах не действовали.
Сидя в саду и дожидаясь комиссара, Андрей следил за людьми, выходившими
из углового подъезда Главного штаба. Солнце уже закатилось. Небо слегка
потускнело. Приближалась белая ночь.
На каменной лестнице Главного штаба горела одинокая электрическая
лампочка. Несмотря на летнюю жару, в здании штаба было холодно, как в
старинной замковой башне.
Фролов долго ходил по темным коридорам, пока, наконец, не добрался до
приемной. Здесь было почти так же темно, как в коридорах. Настольная лампа
под зеленым канцелярским колпаком не могла осветить эту огромную комнату,
Из-за письменного стола навстречу Фролову поднялся жилистый и стройный
молодой человек в длинном френче офицера царской армии, но, разумеется, без
погонов. Волосы его были аккуратно расчесаны на прямой пробор.
Фролов протянул свои документы.
- Прием окончен, - устало сказал молодой человек. - Из какой части?
- Из первого отряда "Железной защиты". Комиссар Павел Фролов.
- Товарищ Семенковский занят.
- Он меня вызывал. Я явился точно. Как было указано.
- Присядьте, - сказал адъютант. - Я доложу. Вдоль стен были расставлены
массивные старинные
кресла. Фролов сел. Окна приемной, обрамленные тяжелыми зелеными
шторами, выходили на Дворцовую площадь.
Адъютант полистал бумаги, затем отложил их в сторону и, закурив,
погрузился в чтение какой-то книжки.
Просидев с полчаса, Фролов встал и принялся расхаживать по приемной
вдоль длинных и высоких шкафов. За их стеклянными дверцами стояли толстые
тома приказов и распоряжений царского военного министерства. Из глубины
приемной доносилось тиканье старинных английских часов в. узком, высоком
футляре из красного дерева.
Все в этой парадной комнате раздражало Фролова, начиная с неудобных
фигурных кресел и кончая портретами нарядных военных XVIII века в роскошных
цветных камзолах с кружевными манжетами и с тоненькими, точно карандаши,
шпагами в руках. Из некоторых рам холсты были вынуты. "Царей изъяли", -
усмехнулся Фролов.
Впервые он попал сюда в памятную ночь Октябрьского штурма. Это было
всего восемь месяцев назад. Сверкающие золотистым блеском паркеты трещали
тогда под каблуками кронштадтцев. Матросы искали тайную радиостанцию штаба
Керенского. С тех пор Фролову не пришлось бывать в этом здании. Сейчас его
возмущало, что вылощенный адъютант расположился здесь, как дома.
- Когда же Семенковский меня примет? - нетерпеливо спросил он. - Целую
ночь мне ждать, что ли?
- Илья Николаевич занят, - сказал адъютант. - У него товарищи из
Архангельска: заместитель председателя Архангельского исполкома Виноградов и
губвоенком Зенькович и еще два штабных генерала.
Фролову показалось, что последние слова были сказаны с особой,
почтительной интонацией. "Да уж и ты сам, - подумал он, - не генеральский ли
сынок?"
Часы пробили полночь. Часто звонил телефон. Адъютант с видимой досадой
отрывался от книги и либо соединял звонивших с Семенковским, либо отдавал
распоряжения сам. Все это он проделывал с видом человека, вынужденного
выполнять обязанности, которые он глубоко презирает. Кончив очередной
телефонный разговор, он тотчас снова принимался за чтение.
Проходя мимо стола, Фролов заглянул в книгу.
- Английская, - пробормотал он, и раздражение его еще усилилось.
- Вы знаете английский язык? - удивленно спросил адъютант.
- Знаю, - нехотя отозвался Фролов.
Из кабинета вышли два посетителя: молодцеватый лысый здоровяк с
длинными усами, в полотняной толстовке, в кавалерийских бриджах, обшитых
желтой кожей, и седобородый старичок в пиджачной тройке. При виде их
адъютант встал и звякнул шпорами. Фролов понял, что это и были штабные
генералы. Они прошли, не обратив внимания ни на него, ни на адъютанта.
На столе загорелась сигнальная лампочка. Машинальным движением оправив
френч, адъютант Скрылся в кабинете. Вскоре он вернулся в сопровождении еще
двух человек. Пропустив их вперед, адъютант обратился к Фролову:
- Илья Николаевич просит вас подождать несколько минут. Он говорит со
Смольным. А вас, - он повернулся к людям, только что вышедшим из кабинета, -
я попрошу тоже немного подождать. Сейчас я принесу железнодорожные литеры.
С этими словами он вышел из приемной.
Фролов с невольным любопытством рассматривал тех, кого адъютант назвал
товарищами из Архангельска.
Один из них - человек лет тридцати, в длинном черном пиджаке - был
чем-то сильно взволнован. Он вертел в руках черную фетровую шляпу. Затем,
положив шляпу на стол и сняв очки в никелевой оправе, он вытер платком свое
вспотевшее загорелое лицо с небольшими черными усиками и, обращаясь к
другому, резко сказал:
- По существу говоря, он оправдывает Юрьева! Верно, Зенькович?
- Верно, - сдержанно, но с какой-то особенной твердостью в голосе
ответил другой.
Это был коренастый, широкоплечий человек. Его манера держаться,
аккуратная гимнастерка, туго перетянутая широким кожаным поясом, шаровары
защитного цвета, начищенные сапоги, по-солдатски коротко стриженные русые
волосы и так же коротко подстриженные усы над упрямо сжатыми губами и,
наконец, его властный голос - во всем этом чувствовалась твердость человека,
привыкшего командовать. "Военный", - подумал Фролов.
- Это все Троцкий. Он сбил Юрьева... - сказал Зенькович.
- Ну, а сам Юрьев? Что он, младенец? Соску сосет? Не понимает, что
делает,? Допустить англичан на Мурманское побережье! Да это все равно, что
волка впустить в овчарню. Нечего сказать, хорош председатель Мурманского
совета!.. Он, видите ли, верит в то, что англичане действительно хотят
помочь России отразить немцев, находящихся в Финляндии и посягающих на
советский Север. Да что он, идиот? Нет, он Азеф! Двух мнений быть не может.
- Ты прав, Павлин, - сказал Зенькович, с дружеской улыбкой глядя на
своего разволновавшегося спутника. - Но горячиться не надо. Горячка ни к
чему.
- Да как можно относиться к этому спокойно?! - воскликнул тот, кого
называли Павлином. - Ведь Ленин и Сталин говорили с Мурманском по прямому
проводу. Требовали немедленно ликвидировать соглашение с представителями
Антанты. Ты знаешь, что Сталин сказал Юрьеву? "Вы попались". А как
реагировал Юрьев на его требование? Юлил, извивался, как уж. Он предатель.
Попадись он мне в руки, я, не задумываясь, собственноручно расстрелял бы
его.
События, о которых шел разговор, были известны и Фролову. Он с
интересом и сочувствием вслушивался в. слова незнакомого человека, с
негодованием говорившего, о предательстве Юрьева. Словно ощущая это
сочувствие, незнакомец обернулся и взглянул на Фролова своими быстрыми
блестящими черными глазами. Фролов уже хотел вмешаться в разговор, но в эту
минуту дверь кабинета приоткрылась.
- Товарищ Фролов еще здесь? Прошу. Комиссар прошел в кабинет.
Илье Николаевичу Семенковскому, одному из руководящих работников
военного комиссариата Северной коммуны, было лет тридцать с небольшим. Но
морщины, образовавшиеся около губ и глаз от постоянной иронической усмешки,
старили его. Гимнастерка с расстегнутым воротом, брюки в полоску, манера
жестикулировать при разговоре - все обличало в нем штатского. Тем более он
старался теперь показать всем окружающим, что в его лице они имеют дело с
настоящим военным. Разговаривал он преувеличенно громким и от этого
фальшивым голосом, держался неестественно прямо, а речи своей стремился
придать ту отрывистую резкость, которая, по его мнению, должна была
сопутствовать каждому военачальнику. Заложив руки за спину, он расхаживал
вдоль своего длинного письменного стола, уставленного стаканчиками для
перьев и карандашей, бронзовыми пресспаиье, подсвечниками и чернильницами.
Разговор начался с того, что Семенковский попросил Фролова рассказать
его биографию.
- Хочу поближе познакомиться с вами, - сказал он, так приторно
улыбаясь, что это сразу не понравилось Фролову.
- Да что особенного... Ничего особенного в моей биографии нет, -
хмурясь, проговорил комиссар. - Участвовал в Свеаборгском восстании...
Помните 1906 год? Ну, удрал из тюрьмы и до 1915 года скитался по всяким
заграницам. И матросом плавал, и кочегаром, и помощником машиниста. В 1915
году пришел в Мурманск из Англии, здесь получил амнистию, но остался служить
в торговом флоте. На военный-то не взяли... После приезда Ленина
окончательно осознал, что мне по пути с большевиками, вступил в партию. Вот
и все! - В заключение Фролов пожаловался на то, что в порядке партийной
мобилизации он получил назначение в армию. - А я флотский. Прощу
откомандировать меня на флот.
- Какой там флот... - Семенковский махнул рукой. - Вы, товарищ,
назначаетесь на Север! Сегодня ночью ваш отряд должен быть готов к
выступлению. Ясно?
- Ясно, - ответил Фролов. - Ребята у меня хорошие, молодые. Половина -
питерцы, половина - псковичи. Есть и старослужащие. Только я-то сам...
- Что вы-то?
- Я, так сказать, коренной матрос. В пехоте никогда не служил. Есть у
меня в отряде два пехотных унтера. Да ведь это все-таки солдаты. Военспеца
настоящего нет...
- А как же я? - с хвастливым задором перебил его Семенковский. -
Генералам приказы отдаю! По струнке ходят! Научился! Завтра еду в Вологду.
Там будет местный центр обороны. Хотят меня в штаб законопатить. Я, конечно,
предпочел бы строй.
Семенковский поморщился, делая вид, что недоволен новым назначением. Но
Фролов, занятый своими мыслями, не обратил на это никакого внимания.
- Мне бы на Северную флотилию, - твердил он. - Самое подходящее дело.
Туда нельзя ли?
Улыбнувшись той особой улыбкой, которую, по его мнению, должны иногда
позволять себе снисходительные начальники, Семенковский похлопал Фролова по
плечу:
- Во-первых, батенька, говорить о переводе уже поздно. А во-вторых,
какие там флотилии! Всех моряков на пешее положение переводим. Документы об
отправке получи сегодня же. И... шагом марш!
Он пожал Фролову руку, показывая, что разговор окончен.
- Обратись к Драницыну. Он все оформит.
- Это какой? С пробором, что ли?
- Он самый! - Семенковский усмехнулся. - Попал ко мне вместе с мебелью.
Между прочим, кадровик! Презирает канцелярщину. - Он помолчал, как бы что-то
соображая. - Тебе военспец нужен. Вот и возьми его в свой отряд. Хочешь?
- Не нравится он мне.
- Не нравится? - тонкие губы Семенковского сами собой сложились в
ироническую усмешку. - Не нравится? Ты что, невесту выбираешь? Бери тех, кто
идет к нам на службу. Думаешь, мне нравятся мои генералы? Я смотрю на них,
как на заложников.
- А разве он не едет с вами в Вологду?
- Наотрез отказался. Хочет в строй. Не желает сидеть у чернильницы.
- Воевать хочет?
- Именно! Кадровик. Боевые награды. Судя по послужному списку, отлично
зарекомендовал себя в прошлой войне.
- Ну, а вообще-то что он собой представляет? С изнанки-то? Каковы его
политические симпатии?
- Насколько мне известно, честный военспец. К тому же артиллерист.
Фролов задумался. У него в отряде вовсе не было артиллеристов. Молодой
офицер как будто подходил по всем статьям, но аккуратный прямой пробор,
английская книга... Впрочем, на то он и комиссар, чтобы в случае чего...
- Черт с ним! Беру! - Он решительно хлопнул ладонью по столу: - А
дальше посмотрим.
Драницын был искренне рад перемене в своей жизни. Прежде всего он
избавлялся, наконец, от этого самовлюбленного "штафирки", как он называл
Семенковского. Но еще радостнее для него было возвращение к старому,
привычному делу.
Драницын думал об этом, шагая по Невскому проспекту вместе с Фроловым и
Андреем. Фролов также шел молча и только изредка, словно невзначай,
посматривал на своего военспеца, который был выше его. на целую голову.
- Странный человек ваш бывший начальник, - усмехнувшись, сказал Фролов
Драницыну. - Как же он мог так быстро вас отпустить? Ведь все дела в ваших
руках...
- Во-первых, я только дежурный адъютант, - ответил Драницын. - А
во-вторых, Семенковский усвоил себе такую манеру. Раз, два - и готово. Ему
кажется, что это-стиль истинного военного.
На Аничковом мосту, возле вздыбленных бронзовых коней, которых
удерживают нагие стройные юноши, комиссар остановился.
- Сегодня ночью мы выступаем, - сказал он Драницыну. - Вот вам первая
боевая задача. Я вернусь через три часа. К этому времени все должно быть
готово.
- Слушаюсь! - ответил Драницын.
Фролов простился со своими спутниками и пешком (тогда все в городе
ходили пешком) направился к Смольному.
Некоторое время Драницын и Андрей шли молча.
- Что за человек комиссар? - наконец спросил Драницын. - Кажется, не из
разговорчивых.
- Право, не знаю, - ответил Андрей. - Я ведь сам только второй день в
отряде. Насколько я могу судить, довольно замкнутый человек. Но в общем и
целом как будто симпатичный...
- В общем и целом? - Драницын засмеялся. - Да... Другие люди пришли, -
задумчиво проговорил он. - Мне сначала казалось, что все большевики
одинаковые, и только теперь я начинаю понимать, до чего они разные. Вы,
конечно, непартийный?
- Нет, - ответил Андрей.
- Я так и думал. Но, очевидно, сочувствуете большевикам, раз пошли к
ним в армию?
- Да, во многом сочувствую. Во всяком случае, большевики мне гораздо
ближе, чем Керенский. Керенщину я просто презираю. Я уже не говорю о
царизме...
Драницын вскинул глаза на Андрея и сейчас же опустил их. Он
остановился, свернул папиросу и протянул Андрею жестянку с табаком.
- Что же вы меня не спросите: почему я в большевистской армии? Ведь вы
думаете сейчас об этом?
- Думаю, - смущенно признался Андрей.
- Только что я исповедывался, - не замечая его смущения, продолжал
Драницын. - Комиссар ваш допрашивал меня: "како верую". Боятся нашего брата,
офицера. - Он покачал головой. - Но и офицеры бывают разные.
Снова наступило молчание.
- А чем я лучше пролетария? - вдруг сказал Драницын. - Также гол, как
сокол. .Вся моя собственность - только шпага! Я сказал об этом комиссару, но
до него, по всей вероятности, не дошло. Вряд ли он понял меня.
- Не думаю, - возразил Андрей. - Он, по-моему, человек сообразительный.
Драницын пожал плечами.
В середине ночи отряд был поднят.
Когда Фролов вернулся из Смольного, повозки с имуществом уже стояли на
набережной Фонтанки. Комиссар принял от Драницына первый рапорт.
- Замучились, товарищ комиссар? - по-домашнему спросил Драницын,
закончив официальную часть разговора.
- Пустяки, - холодно ответил Фролов. Он понял, что военспец хочет
держаться с ним запросто. "Не торопись, братец. Сначала покажи, на что ты
способен", - подумал он.
Отряд в полтораста человек, одетых по-разному, но снабженных винтовками
и пулеметами, промаршировал по городу. Выйдя на грязную Полтавскую улицу,
люди столпились у ворот товарной станции. Несколько спекулянтов, опасаясь
облавы, дожидались именно здесь, а не у вокзала приезда мешочников с
продуктами, пробиравшихся в город как бы с "черного хода". Цены стояли
неимоверные.
Бойцы расселись на ступеньках подъезда здания товарной конторы.
Некоторые прилегли на земле у забора, за которым находились пакгаузы. Одни
подремывали, другие балагурили. Тут же пристроились и пулеметчики с
тупорылыми пулеметами системы Лебедева или Максима. Фролов - с карабином за
плечом, в потертой солдатской шинели, в черной морской фуражке с белым
кантом - по внешнему виду ничем не отличался от своих подчиненных.
Один из спекулянтов - бородатый мужичонка с бегающими по сторонам
глазками - подошел к бойцам.
- Опять на фронт, служивые? - ухмыляясь, спросил он Фролова. - Что и
говорить, "мир да мир..." А теперь снова кровь проливать. Вот оно, вранье
комиссарское!
Глаза Фролова сузились от гнева, мужичонка попятился и побежал к
воротам.
- Ах ты, гидра!.. Контрик! - заговорили бойцы. - Кто производит голод?
Они, товарищ комиссар, такие элементы.
Несколько человек кинулись вслед бежавшему. Спекулянт был пойман,
комиссар приказал отправить его в комендатуру.
- Пришить его на месте, мародера, - сказал чей-то спокойный голос. -
Всего и делов! Чтоб не распространялся!
Андрей Латкин, сидевший поодаль, обернулся и узнал Жарнильского. Он
хотел с ним заговорить, по тут пронзительно засвистел паровоз, и сразу все
пришло в движение. Толпа бойцов, стоявшая в проезде возле конторы, загудела.
Взводные командиры направили людей в ворота, к станционным платформам с
деревянными навесами. Эшелон, состоявший из теплушек, был уже подан.
Началась погрузка.
Ровно в полдень маршрут срочного назначения тронулся и под
перестукивание вагонных колес, скрипенье осей, звуки гармошки стал набирать
скорость.
Миновав Обухове, поезд свернул на Северную линию. Навстречу ему
потянулись чахлые рощи, унылые полустанки, болота. После задыхающегося от
жары огромного пыльного Петрограда люди радовались даже этой бедной природе
и скудной зелени пригородов. В одной из теплушек стройно запели: "Вихри
враждебные веют над нами..." В середине эшелона к стенке одного из вагонов
была прибита гвоздями полоска кумача с надписью: "Прочь, гады, от Красного
Питера!"
В тот же день, только пассажирским поездом, покинули Петроград и
товарищи из Архангельска - Павлин Виноградов и Андрей Зенькович, - с
которыми комиссар Фролов столкнулся в приемной Семенковского.
В вагоне было тесно и очень душно, несмотря на открытые окна. Поезд
подолгу стоял на полустанках и разъездах, уступая дорогу воинским эшелонам.
На узловых станциях было особенно оживленно. Военная тревога ощущалась и в
разговорах пассажиров.
На станции Мга Павлин Виноградов с трудом достал кипятку, Зенькович
вытащил скудный паек, полученный на двоих, и они поужинали. Наступал вечер,
в вагоне стало темно. Сидевший напротив Павлина Зенькович задремал, а
Павлин, примостившись у окна, глядел на бесконечно бегущие мимо телеграфные
столбы. Ему не спалось. В голове мелькали обрывки питерских встреч и
разговоров; напряженно и тревожно думалось о том, что еще совсем недавно
было пережито в Архангельске.
Павлин Виноградов приехал в Архангельск из Петрограда только четыре
месяца назад. Но как-то сразу и люди, и бледное северное небо, и леса, и
болота, и тундра - все показалось ему давно знакомым и близким. Великолепие
широкой и полноводной Северной Двины, мощный размах ее необозримого устья
покорили его с первого взгляда. Теперь, попав в Петроград на короткое время,
Павлин скучал и по Двине и по деревянному городу, стройные кварталы которого
на много верст свободно и привольно раскинулись по правому берегу реки.
Павлин уезжал из Питера ненадолго: предполагалось, что он пробудет в
Архангельске не больше нескольких недель. Но все сложилось иначе. В июне
переизбирался Архангельский совет, надо было очистить его от меньшевиков и
эсеров. Павлин выступал на митингах в Соломбале и беспощадно громил тех и
других, как яростных врагов советской власти. Рабочие Соломбалы избрали его
своим депутатом. На первом же заседаний Совета он был избран заместителем
председателя. Все это произошло так быстро, что Павлин даже не успел
удивиться резкой перемене, происшедшей в его судьбе. Нет, он не жалел, что
ради Архангельска покинул родной Питер.
М., Воениздат, 1951 г.
OCR: Generalissimus, 2003 г.
-------------------------------------------------------------------------
Военно-историческая повесть о событиях 1918-1920 гг. - об
англо-американской интервенции на Севере.
-------------------------------------------------------------------
Жаркая синяя мгла повисла над городом. Деревья стояли неподвижно, будто
чугунные. Близость Невы не освежала раскаленного воздуха. Догорало солнце.
Его лучи, проникая сквозь густую листву Александровского сада, освещали
часть огромной Дворцовой площади и отражались в окнах Главного штаба.
На гранитном фундаменте этого полуциркульного здания, в котором
размещался сейчас военный комиссариат Северной коммуны, были расклеены
плакаты: "Записался ли ты добровольцем?"
У заглохших цветников Александровского сада, на аллеях, у лениво
бьющего фонтана и у памятника Пржевальскому не видно было гуляющих. Тишину
нарушали только выкрики военной команды. Возле Адмиралтейской арки усатый
матрос обучал пешему строю группу молодых военных моряков. Ласточки с
пронзительным свистом носились над пахучими липами.
Даже этот безобидный птичий гомон казался тревожным худощавому,
узкоплечему юноше, сидевшему на садовой скамейке. Андрей Латкин так исхудал
за зиму, что старенький китель защитного цвета болтался на его плечах, как
на вешалке. Но студенческая фуражка с зеленоватым, выгоревшим верхом и синим
околышем все-таки была лихо заломлена на затылок.
Все в мире сейчас представлялось Андрею зыбким и ненадежным: увлечение
наукой (он учился на математическом факультете), личные интересы, судьба
матери, оставшейся в занятом немцами Пскове. Будущее казалось ему особенно
тревожным, как только он отвлекался от своих собственных дел и задумывался
над тем, что происходило в стране.
Шло тяжелое знойное лето 1918 года.
Немцы разбойничали на северо-западе России и на Украине. Обманутые
агентурой Антанты, легионы чехословаков, бывших военнопленных, были
использованы ею в момент мятежей на Волге и в Сибири. Белогвардейские
генералы, купленные Америкой, Англией и Францией, шли войной против Советов.
В Мурманске еще весной высадились англичане.
Тучи войны сгустились не только на юге, востоке и западе. И здесь, на
севере, уже заволакивался горизонт. Выехать из Петрограда и въехать в него
можно было только по специальным пропускам. Город был отрезан от основных
продовольственных, сырьевых и топливных районов страны. Рабочие получали по
осьмушке хлеба на два дня.
Но, несмотря на все трудности и лишения, молодой, революционный Питер
жил напряженной, кипучей жизнью. Здесь, в Петрограде, так же, как и в
Москве, Ленин и Сталин создавали Красную Армию - великую армию борцов за
счастье народа.
Пролетарский Питер смело глядел в лицо врагу. В эту тяжелую пору
питерские рабочие по зову партии большевиков вернулись к своим станкам,
чтобы снова наладить военную промышленность. На заглохшей было Выборгской
стороне ожили заводы. Оживилась и Невская застава. Задымили фабричные трубы
в Московско-Нарвском районе. И старые, прославленные пушечные мастерские
Путиловского завода вновь стали выпускать орудия и железнодорожные батареи.
Питерские рабочие думали только об одном; дать как можно больше
патронов, снарядов, оружия и одежды бойцам Рабоче-Крестьянской армии.
Первыми шли в эту новую армию представители закаленного в октябрьских
боях питерского пролетариата. Над воротами казарм ярко горели ленинские
слова: "Победа или смерть!" Казармы наполнялись вооруженными людьми в
косоворотках, кожаных куртках и рабочих блузах...
Андрей Латкин также решил вступить в один из создававшихся
красноармейских отрядов. Вчера ему удалось встретиться с комиссаром Павлом
Игнатьевичем Фроловым.
Комиссар настороженно и недоверчиво оглядел узкоплечего юношу в
студенческой фуражке.
- Имейте в виду, товарищ, - сказал комиссар, - нам, быть может,
придется сражаться не только с немцами, но и с нашими бывшими "союзниками".
Вы, конечно, знаете, что происходит в Мурманске...
- Знаю, - ответил Андрей. - Я ко всему готов. Я не могу сидеть сложа
руки в этот страшный час. Я буду сражаться, не щадя своей жизни, там, где
мне прикажет советская власть!
Комиссар, видимо, остался доволен этим ответом. Во всяком случае, через
час Андрей был принят в число бойцов первого отряда, именовавшегося "отрядом
Железной защиты".
Отряд стоял на Фонтанке, в Проходных казармах. По распоряжению
комиссара Андрей Латкин был назначен культработником, но такой должности в
отряде не имелось, и Андрея условно приписали к команде разведчиков, которую
возглавлял Валерий Сергунько, восемнадцатилетний паренек, питерский рабочий
и красногвардеец. Сергунько знал о том, что Латкин приписан к нему временно,
но, принимая от него документы, сделал вид, что ему ничего не известно.
- О гранате понятие имеешь? - спросил Валерий, окинув строгим взглядом
щуплую фигуру стоявшего перед ним студента.
- Нет.
- А из винтовки стрелять тоже, поди, не умеешь? - Не умею, -
чистосердечно признался Андрей. Валерий обернулся к сидевшему на голых нарах
пожилому широкоплечему бойцу с круглым, добродушным лицом:
- Видал, Жарнильский? Пожилой боец, ничего не ответив, беззлобно
ухмыльнулся.
- Ну, ничего... Научим! - важно заметил Сергунько, поигрывая озорными
глазами. Он взглянул в документы Андрея: - Латкин? С этой минуты будешь
подчиняться мне.
- Есть! - коротко отозвался Андрей. Ему хотелось, чтобы ответ прозвучал
лихо, как у заправского солдата, но, видимо, это не вышло, потому что
Сергунько переглянулся с Жарнильским и чуть заметно усмехнулся.
Андрей невольно покраснел, нахмурился и твердо решил, что никуда из
команды разведчиков не уйдет и никакой культработой заниматься не будет.
Все это было вчера. А сегодня Андрей Латкин уже сопровождал комиссара
Фролова, отправившегося в военный комиссариат Северной коммуны за получением
срочных инструкций. После разговора в комиссариате Фролов намеревался
побывать в Смольном. Андрея он взял с собой для связи, на всякий случай, так
как телефоны в казармах не действовали.
Сидя в саду и дожидаясь комиссара, Андрей следил за людьми, выходившими
из углового подъезда Главного штаба. Солнце уже закатилось. Небо слегка
потускнело. Приближалась белая ночь.
На каменной лестнице Главного штаба горела одинокая электрическая
лампочка. Несмотря на летнюю жару, в здании штаба было холодно, как в
старинной замковой башне.
Фролов долго ходил по темным коридорам, пока, наконец, не добрался до
приемной. Здесь было почти так же темно, как в коридорах. Настольная лампа
под зеленым канцелярским колпаком не могла осветить эту огромную комнату,
Из-за письменного стола навстречу Фролову поднялся жилистый и стройный
молодой человек в длинном френче офицера царской армии, но, разумеется, без
погонов. Волосы его были аккуратно расчесаны на прямой пробор.
Фролов протянул свои документы.
- Прием окончен, - устало сказал молодой человек. - Из какой части?
- Из первого отряда "Железной защиты". Комиссар Павел Фролов.
- Товарищ Семенковский занят.
- Он меня вызывал. Я явился точно. Как было указано.
- Присядьте, - сказал адъютант. - Я доложу. Вдоль стен были расставлены
массивные старинные
кресла. Фролов сел. Окна приемной, обрамленные тяжелыми зелеными
шторами, выходили на Дворцовую площадь.
Адъютант полистал бумаги, затем отложил их в сторону и, закурив,
погрузился в чтение какой-то книжки.
Просидев с полчаса, Фролов встал и принялся расхаживать по приемной
вдоль длинных и высоких шкафов. За их стеклянными дверцами стояли толстые
тома приказов и распоряжений царского военного министерства. Из глубины
приемной доносилось тиканье старинных английских часов в. узком, высоком
футляре из красного дерева.
Все в этой парадной комнате раздражало Фролова, начиная с неудобных
фигурных кресел и кончая портретами нарядных военных XVIII века в роскошных
цветных камзолах с кружевными манжетами и с тоненькими, точно карандаши,
шпагами в руках. Из некоторых рам холсты были вынуты. "Царей изъяли", -
усмехнулся Фролов.
Впервые он попал сюда в памятную ночь Октябрьского штурма. Это было
всего восемь месяцев назад. Сверкающие золотистым блеском паркеты трещали
тогда под каблуками кронштадтцев. Матросы искали тайную радиостанцию штаба
Керенского. С тех пор Фролову не пришлось бывать в этом здании. Сейчас его
возмущало, что вылощенный адъютант расположился здесь, как дома.
- Когда же Семенковский меня примет? - нетерпеливо спросил он. - Целую
ночь мне ждать, что ли?
- Илья Николаевич занят, - сказал адъютант. - У него товарищи из
Архангельска: заместитель председателя Архангельского исполкома Виноградов и
губвоенком Зенькович и еще два штабных генерала.
Фролову показалось, что последние слова были сказаны с особой,
почтительной интонацией. "Да уж и ты сам, - подумал он, - не генеральский ли
сынок?"
Часы пробили полночь. Часто звонил телефон. Адъютант с видимой досадой
отрывался от книги и либо соединял звонивших с Семенковским, либо отдавал
распоряжения сам. Все это он проделывал с видом человека, вынужденного
выполнять обязанности, которые он глубоко презирает. Кончив очередной
телефонный разговор, он тотчас снова принимался за чтение.
Проходя мимо стола, Фролов заглянул в книгу.
- Английская, - пробормотал он, и раздражение его еще усилилось.
- Вы знаете английский язык? - удивленно спросил адъютант.
- Знаю, - нехотя отозвался Фролов.
Из кабинета вышли два посетителя: молодцеватый лысый здоровяк с
длинными усами, в полотняной толстовке, в кавалерийских бриджах, обшитых
желтой кожей, и седобородый старичок в пиджачной тройке. При виде их
адъютант встал и звякнул шпорами. Фролов понял, что это и были штабные
генералы. Они прошли, не обратив внимания ни на него, ни на адъютанта.
На столе загорелась сигнальная лампочка. Машинальным движением оправив
френч, адъютант Скрылся в кабинете. Вскоре он вернулся в сопровождении еще
двух человек. Пропустив их вперед, адъютант обратился к Фролову:
- Илья Николаевич просит вас подождать несколько минут. Он говорит со
Смольным. А вас, - он повернулся к людям, только что вышедшим из кабинета, -
я попрошу тоже немного подождать. Сейчас я принесу железнодорожные литеры.
С этими словами он вышел из приемной.
Фролов с невольным любопытством рассматривал тех, кого адъютант назвал
товарищами из Архангельска.
Один из них - человек лет тридцати, в длинном черном пиджаке - был
чем-то сильно взволнован. Он вертел в руках черную фетровую шляпу. Затем,
положив шляпу на стол и сняв очки в никелевой оправе, он вытер платком свое
вспотевшее загорелое лицо с небольшими черными усиками и, обращаясь к
другому, резко сказал:
- По существу говоря, он оправдывает Юрьева! Верно, Зенькович?
- Верно, - сдержанно, но с какой-то особенной твердостью в голосе
ответил другой.
Это был коренастый, широкоплечий человек. Его манера держаться,
аккуратная гимнастерка, туго перетянутая широким кожаным поясом, шаровары
защитного цвета, начищенные сапоги, по-солдатски коротко стриженные русые
волосы и так же коротко подстриженные усы над упрямо сжатыми губами и,
наконец, его властный голос - во всем этом чувствовалась твердость человека,
привыкшего командовать. "Военный", - подумал Фролов.
- Это все Троцкий. Он сбил Юрьева... - сказал Зенькович.
- Ну, а сам Юрьев? Что он, младенец? Соску сосет? Не понимает, что
делает,? Допустить англичан на Мурманское побережье! Да это все равно, что
волка впустить в овчарню. Нечего сказать, хорош председатель Мурманского
совета!.. Он, видите ли, верит в то, что англичане действительно хотят
помочь России отразить немцев, находящихся в Финляндии и посягающих на
советский Север. Да что он, идиот? Нет, он Азеф! Двух мнений быть не может.
- Ты прав, Павлин, - сказал Зенькович, с дружеской улыбкой глядя на
своего разволновавшегося спутника. - Но горячиться не надо. Горячка ни к
чему.
- Да как можно относиться к этому спокойно?! - воскликнул тот, кого
называли Павлином. - Ведь Ленин и Сталин говорили с Мурманском по прямому
проводу. Требовали немедленно ликвидировать соглашение с представителями
Антанты. Ты знаешь, что Сталин сказал Юрьеву? "Вы попались". А как
реагировал Юрьев на его требование? Юлил, извивался, как уж. Он предатель.
Попадись он мне в руки, я, не задумываясь, собственноручно расстрелял бы
его.
События, о которых шел разговор, были известны и Фролову. Он с
интересом и сочувствием вслушивался в. слова незнакомого человека, с
негодованием говорившего, о предательстве Юрьева. Словно ощущая это
сочувствие, незнакомец обернулся и взглянул на Фролова своими быстрыми
блестящими черными глазами. Фролов уже хотел вмешаться в разговор, но в эту
минуту дверь кабинета приоткрылась.
- Товарищ Фролов еще здесь? Прошу. Комиссар прошел в кабинет.
Илье Николаевичу Семенковскому, одному из руководящих работников
военного комиссариата Северной коммуны, было лет тридцать с небольшим. Но
морщины, образовавшиеся около губ и глаз от постоянной иронической усмешки,
старили его. Гимнастерка с расстегнутым воротом, брюки в полоску, манера
жестикулировать при разговоре - все обличало в нем штатского. Тем более он
старался теперь показать всем окружающим, что в его лице они имеют дело с
настоящим военным. Разговаривал он преувеличенно громким и от этого
фальшивым голосом, держался неестественно прямо, а речи своей стремился
придать ту отрывистую резкость, которая, по его мнению, должна была
сопутствовать каждому военачальнику. Заложив руки за спину, он расхаживал
вдоль своего длинного письменного стола, уставленного стаканчиками для
перьев и карандашей, бронзовыми пресспаиье, подсвечниками и чернильницами.
Разговор начался с того, что Семенковский попросил Фролова рассказать
его биографию.
- Хочу поближе познакомиться с вами, - сказал он, так приторно
улыбаясь, что это сразу не понравилось Фролову.
- Да что особенного... Ничего особенного в моей биографии нет, -
хмурясь, проговорил комиссар. - Участвовал в Свеаборгском восстании...
Помните 1906 год? Ну, удрал из тюрьмы и до 1915 года скитался по всяким
заграницам. И матросом плавал, и кочегаром, и помощником машиниста. В 1915
году пришел в Мурманск из Англии, здесь получил амнистию, но остался служить
в торговом флоте. На военный-то не взяли... После приезда Ленина
окончательно осознал, что мне по пути с большевиками, вступил в партию. Вот
и все! - В заключение Фролов пожаловался на то, что в порядке партийной
мобилизации он получил назначение в армию. - А я флотский. Прощу
откомандировать меня на флот.
- Какой там флот... - Семенковский махнул рукой. - Вы, товарищ,
назначаетесь на Север! Сегодня ночью ваш отряд должен быть готов к
выступлению. Ясно?
- Ясно, - ответил Фролов. - Ребята у меня хорошие, молодые. Половина -
питерцы, половина - псковичи. Есть и старослужащие. Только я-то сам...
- Что вы-то?
- Я, так сказать, коренной матрос. В пехоте никогда не служил. Есть у
меня в отряде два пехотных унтера. Да ведь это все-таки солдаты. Военспеца
настоящего нет...
- А как же я? - с хвастливым задором перебил его Семенковский. -
Генералам приказы отдаю! По струнке ходят! Научился! Завтра еду в Вологду.
Там будет местный центр обороны. Хотят меня в штаб законопатить. Я, конечно,
предпочел бы строй.
Семенковский поморщился, делая вид, что недоволен новым назначением. Но
Фролов, занятый своими мыслями, не обратил на это никакого внимания.
- Мне бы на Северную флотилию, - твердил он. - Самое подходящее дело.
Туда нельзя ли?
Улыбнувшись той особой улыбкой, которую, по его мнению, должны иногда
позволять себе снисходительные начальники, Семенковский похлопал Фролова по
плечу:
- Во-первых, батенька, говорить о переводе уже поздно. А во-вторых,
какие там флотилии! Всех моряков на пешее положение переводим. Документы об
отправке получи сегодня же. И... шагом марш!
Он пожал Фролову руку, показывая, что разговор окончен.
- Обратись к Драницыну. Он все оформит.
- Это какой? С пробором, что ли?
- Он самый! - Семенковский усмехнулся. - Попал ко мне вместе с мебелью.
Между прочим, кадровик! Презирает канцелярщину. - Он помолчал, как бы что-то
соображая. - Тебе военспец нужен. Вот и возьми его в свой отряд. Хочешь?
- Не нравится он мне.
- Не нравится? - тонкие губы Семенковского сами собой сложились в
ироническую усмешку. - Не нравится? Ты что, невесту выбираешь? Бери тех, кто
идет к нам на службу. Думаешь, мне нравятся мои генералы? Я смотрю на них,
как на заложников.
- А разве он не едет с вами в Вологду?
- Наотрез отказался. Хочет в строй. Не желает сидеть у чернильницы.
- Воевать хочет?
- Именно! Кадровик. Боевые награды. Судя по послужному списку, отлично
зарекомендовал себя в прошлой войне.
- Ну, а вообще-то что он собой представляет? С изнанки-то? Каковы его
политические симпатии?
- Насколько мне известно, честный военспец. К тому же артиллерист.
Фролов задумался. У него в отряде вовсе не было артиллеристов. Молодой
офицер как будто подходил по всем статьям, но аккуратный прямой пробор,
английская книга... Впрочем, на то он и комиссар, чтобы в случае чего...
- Черт с ним! Беру! - Он решительно хлопнул ладонью по столу: - А
дальше посмотрим.
Драницын был искренне рад перемене в своей жизни. Прежде всего он
избавлялся, наконец, от этого самовлюбленного "штафирки", как он называл
Семенковского. Но еще радостнее для него было возвращение к старому,
привычному делу.
Драницын думал об этом, шагая по Невскому проспекту вместе с Фроловым и
Андреем. Фролов также шел молча и только изредка, словно невзначай,
посматривал на своего военспеца, который был выше его. на целую голову.
- Странный человек ваш бывший начальник, - усмехнувшись, сказал Фролов
Драницыну. - Как же он мог так быстро вас отпустить? Ведь все дела в ваших
руках...
- Во-первых, я только дежурный адъютант, - ответил Драницын. - А
во-вторых, Семенковский усвоил себе такую манеру. Раз, два - и готово. Ему
кажется, что это-стиль истинного военного.
На Аничковом мосту, возле вздыбленных бронзовых коней, которых
удерживают нагие стройные юноши, комиссар остановился.
- Сегодня ночью мы выступаем, - сказал он Драницыну. - Вот вам первая
боевая задача. Я вернусь через три часа. К этому времени все должно быть
готово.
- Слушаюсь! - ответил Драницын.
Фролов простился со своими спутниками и пешком (тогда все в городе
ходили пешком) направился к Смольному.
Некоторое время Драницын и Андрей шли молча.
- Что за человек комиссар? - наконец спросил Драницын. - Кажется, не из
разговорчивых.
- Право, не знаю, - ответил Андрей. - Я ведь сам только второй день в
отряде. Насколько я могу судить, довольно замкнутый человек. Но в общем и
целом как будто симпатичный...
- В общем и целом? - Драницын засмеялся. - Да... Другие люди пришли, -
задумчиво проговорил он. - Мне сначала казалось, что все большевики
одинаковые, и только теперь я начинаю понимать, до чего они разные. Вы,
конечно, непартийный?
- Нет, - ответил Андрей.
- Я так и думал. Но, очевидно, сочувствуете большевикам, раз пошли к
ним в армию?
- Да, во многом сочувствую. Во всяком случае, большевики мне гораздо
ближе, чем Керенский. Керенщину я просто презираю. Я уже не говорю о
царизме...
Драницын вскинул глаза на Андрея и сейчас же опустил их. Он
остановился, свернул папиросу и протянул Андрею жестянку с табаком.
- Что же вы меня не спросите: почему я в большевистской армии? Ведь вы
думаете сейчас об этом?
- Думаю, - смущенно признался Андрей.
- Только что я исповедывался, - не замечая его смущения, продолжал
Драницын. - Комиссар ваш допрашивал меня: "како верую". Боятся нашего брата,
офицера. - Он покачал головой. - Но и офицеры бывают разные.
Снова наступило молчание.
- А чем я лучше пролетария? - вдруг сказал Драницын. - Также гол, как
сокол. .Вся моя собственность - только шпага! Я сказал об этом комиссару, но
до него, по всей вероятности, не дошло. Вряд ли он понял меня.
- Не думаю, - возразил Андрей. - Он, по-моему, человек сообразительный.
Драницын пожал плечами.
В середине ночи отряд был поднят.
Когда Фролов вернулся из Смольного, повозки с имуществом уже стояли на
набережной Фонтанки. Комиссар принял от Драницына первый рапорт.
- Замучились, товарищ комиссар? - по-домашнему спросил Драницын,
закончив официальную часть разговора.
- Пустяки, - холодно ответил Фролов. Он понял, что военспец хочет
держаться с ним запросто. "Не торопись, братец. Сначала покажи, на что ты
способен", - подумал он.
Отряд в полтораста человек, одетых по-разному, но снабженных винтовками
и пулеметами, промаршировал по городу. Выйдя на грязную Полтавскую улицу,
люди столпились у ворот товарной станции. Несколько спекулянтов, опасаясь
облавы, дожидались именно здесь, а не у вокзала приезда мешочников с
продуктами, пробиравшихся в город как бы с "черного хода". Цены стояли
неимоверные.
Бойцы расселись на ступеньках подъезда здания товарной конторы.
Некоторые прилегли на земле у забора, за которым находились пакгаузы. Одни
подремывали, другие балагурили. Тут же пристроились и пулеметчики с
тупорылыми пулеметами системы Лебедева или Максима. Фролов - с карабином за
плечом, в потертой солдатской шинели, в черной морской фуражке с белым
кантом - по внешнему виду ничем не отличался от своих подчиненных.
Один из спекулянтов - бородатый мужичонка с бегающими по сторонам
глазками - подошел к бойцам.
- Опять на фронт, служивые? - ухмыляясь, спросил он Фролова. - Что и
говорить, "мир да мир..." А теперь снова кровь проливать. Вот оно, вранье
комиссарское!
Глаза Фролова сузились от гнева, мужичонка попятился и побежал к
воротам.
- Ах ты, гидра!.. Контрик! - заговорили бойцы. - Кто производит голод?
Они, товарищ комиссар, такие элементы.
Несколько человек кинулись вслед бежавшему. Спекулянт был пойман,
комиссар приказал отправить его в комендатуру.
- Пришить его на месте, мародера, - сказал чей-то спокойный голос. -
Всего и делов! Чтоб не распространялся!
Андрей Латкин, сидевший поодаль, обернулся и узнал Жарнильского. Он
хотел с ним заговорить, по тут пронзительно засвистел паровоз, и сразу все
пришло в движение. Толпа бойцов, стоявшая в проезде возле конторы, загудела.
Взводные командиры направили людей в ворота, к станционным платформам с
деревянными навесами. Эшелон, состоявший из теплушек, был уже подан.
Началась погрузка.
Ровно в полдень маршрут срочного назначения тронулся и под
перестукивание вагонных колес, скрипенье осей, звуки гармошки стал набирать
скорость.
Миновав Обухове, поезд свернул на Северную линию. Навстречу ему
потянулись чахлые рощи, унылые полустанки, болота. После задыхающегося от
жары огромного пыльного Петрограда люди радовались даже этой бедной природе
и скудной зелени пригородов. В одной из теплушек стройно запели: "Вихри
враждебные веют над нами..." В середине эшелона к стенке одного из вагонов
была прибита гвоздями полоска кумача с надписью: "Прочь, гады, от Красного
Питера!"
В тот же день, только пассажирским поездом, покинули Петроград и
товарищи из Архангельска - Павлин Виноградов и Андрей Зенькович, - с
которыми комиссар Фролов столкнулся в приемной Семенковского.
В вагоне было тесно и очень душно, несмотря на открытые окна. Поезд
подолгу стоял на полустанках и разъездах, уступая дорогу воинским эшелонам.
На узловых станциях было особенно оживленно. Военная тревога ощущалась и в
разговорах пассажиров.
На станции Мга Павлин Виноградов с трудом достал кипятку, Зенькович
вытащил скудный паек, полученный на двоих, и они поужинали. Наступал вечер,
в вагоне стало темно. Сидевший напротив Павлина Зенькович задремал, а
Павлин, примостившись у окна, глядел на бесконечно бегущие мимо телеграфные
столбы. Ему не спалось. В голове мелькали обрывки питерских встреч и
разговоров; напряженно и тревожно думалось о том, что еще совсем недавно
было пережито в Архангельске.
Павлин Виноградов приехал в Архангельск из Петрограда только четыре
месяца назад. Но как-то сразу и люди, и бледное северное небо, и леса, и
болота, и тундра - все показалось ему давно знакомым и близким. Великолепие
широкой и полноводной Северной Двины, мощный размах ее необозримого устья
покорили его с первого взгляда. Теперь, попав в Петроград на короткое время,
Павлин скучал и по Двине и по деревянному городу, стройные кварталы которого
на много верст свободно и привольно раскинулись по правому берегу реки.
Павлин уезжал из Питера ненадолго: предполагалось, что он пробудет в
Архангельске не больше нескольких недель. Но все сложилось иначе. В июне
переизбирался Архангельский совет, надо было очистить его от меньшевиков и
эсеров. Павлин выступал на митингах в Соломбале и беспощадно громил тех и
других, как яростных врагов советской власти. Рабочие Соломбалы избрали его
своим депутатом. На первом же заседаний Совета он был избран заместителем
председателя. Все это произошло так быстро, что Павлин даже не успел
удивиться резкой перемене, происшедшей в его судьбе. Нет, он не жалел, что
ради Архангельска покинул родной Питер.