Страница:
- Так... - Фролов помолчал, испытующе глядя на пленного. - Теперь
скажите-ка: не попадались ли вам наши листовки?
- Попадались, - с готовностью ответил Джонсон. - Но их отбирали
офицеры. Я сам отбирал их по приказанию ротного командира. По прибытии сюда,
в русскую тайгу, был даже случай, когда мы не захотели идти в наступление, -
сказал Джонсон. Крупные капли пота струились у него по вискам и по шее. -
Тогда офицеры прямо сказали, что это работа ваших агитаторов.
- Но в конце концов вы все-таки пошли в наступление? - усмехнувшись,
спросил Фролов.
- Разве у нас может быть единодушие? - Джонсон покачал головой. - Мы
сдались на уговоры... Но я лично против этой войны. Ее затеяло
правительство. Нам она не нужна.
- И многие солдаты так думают? Джонсон поежился:
- Не знаю... Офицеры заставляют нас помалкивать. Мы молчим.
- Я знаю содержание вашей записной книжки, - искоса взглянув на
пленного, сказал комиссар.
- О! - воскликнул американец и даже покраснел. - А я думал, что потерял
ее при схватке.
- Книжка у нас.
- Это очень хорошо, - сказал повеселевший Джонсон. - Я там как раз
писал, что мне надоела война. Теперь вы знаете мои мысли. Поверите...
Отнесетесь ко мне мягче.
"Уже торгуется", - подумал Фролов.
- Если бы я и не читал вашей записной книжки, - сухо сказал он, - то
все равно разговаривал бы с вами так же. Жестокость не в наших правилах.
Американец рассыпался в благодарностях, лицо его приняло угодливое
выражение.
- Благодарить меня не за что, - сказал Фролов. - Идите. Я отправлю вас
в Вологду.
В тот же вечер Макин вместе со своими партизанами уходил обратно через
фронт, домой. В роте они получили иовозку, оружие, запас патронов,
литературу. Перед уходом Яков снова зашел к Фролову.
- Так как же, Павел Игнатьевич, - спросил он, прощаясь, - будем бить
супостатов?
- Будем! Не беспокойся... - ответил Фролов, крепко встряхивая его руку.
- Ты-то смотри, не подкачай. Когда ответственное поручение тебе дадим,
сумеешь показать свою партизанскую доблесть? Человек полтораста наберешь?
- Двести наберу, - сказал Макин. - А за сочувствие населения головой
ручаюсь. Такой наказ от мужиков имею.
- Ну и добре! Скажи, чтобы ждали Красную Армию. На этом они
распрощались.
Фролов остался один. Он притомился за этот день. После долгих
разговоров в душной, насквозь прокуренной избе ему захотелось подышать
свежим воздухом. Он вышел на улицу и, смахнув снег с лавочки, стоявшей возле
крыльца, уселся на ней.
Месяц ярко освещал деревню. В небе играли звезды. Над крайней избой,
где помещалась ротная кухня, кольцами клубился дым. С кухни доносились
голоса бойцов, пиликала гармошка. Сильный женский голос протяжно запевал
частушку: "Ой, да выходите, девушки, молодые елочки..." В этом голосе
Фролову почудилось что-то знакомое. Напрягая память, он пытался вспомнить,
где мог его слышать, но песня оборвалась.
Вскоре невдалеке от дома раздались шаги. Из-за изгороди появилась
высокая женщина в пуховой косынке, в ситцевой широкой юбке, в коротком
полушубке и серых валенках-чесанках. Поровнявшись с комиссаром, она
остановилась и, по-старинному кланяясь ему в пояс, тихо проговорила:
- Здравствуйте, Павел Игнатьевич. А я вас, почитай, с утра добиваюсь,
да у вас, как на грех, все народ да народ. Аль не узнали? Это я...
Нестерова!
- Любаша!.. - обрадованно воскликнул Фролов и вскочил с лавочки.
Люба рассказала Фролову о том, как добралась сюда из Котласа.
- Ну, а Тихон-то как? Как его здоровье? - спрашивал Фролов.
- Да не дюже, Павел Игнатьевич. В госпитале покамест... Левым глазом
что-то видит. "Обойдусь, - говорит. - Я, - кричит, - теперь носом чую больше
собачьего!" Выписки требует. Ругается, бедокур.
Затем, не упуская ни малейшей подробности, она сообщила, как старика
Нестерова привезли в Вологду и как лечили сперва на пароходе, потом в
госпитале.
- Я ведь в Нижней Тойме его перехватила, пароход с ранеными за дровами
пристал... От патрульных моряков узнала. Ну как же было старика бросить... И
про Андрейку все узнала.
Люба опустила голову.
- И командира вашего убили... - печально сказала она, ресницы ее
задрожали. - Дошла весть! Вот горе-то, злосчастье. Горе, что бусы... Все
одно к одному. Ну, я так думала: провожу свекра! Похороню хоть сама, а не
чужие люди. Уж так плох был! Никак не чаяла, что оправится. Никак! Доктор в
сиделки определил. Помочь, покормить, питье больному подать. Чужая рука хоть
гладка, да чужая... А своя жестка, да легка! Доктор сказал: "Ты выходила..."
- Да ведь так и было, наверное...
- Бог знает, - Любаша пожала плечами.
Она очень изменилась за это время: похудела, черты лица стали резче,
обозначились скулы. Но голова ее с бело-золотистыми тяжелыми косами, туго
затянутыми и скрученными на затылке, сохранила свою прежнюю красоту.
Распахнувшаяся теплая косынка открывала белую шею, видневшуюся из открытого
ворота бумазейной кофточки. "Лебедя бы с тебя рисовать", - невольно подумал
Фролов.
- А почему ты, Люба, просилась непременно сюда?
- С Вологды-то? И сама не знаю. Здесь с Андрейкой несчастье случилось.
Потянуло. Пленных-то отправляют в Архангельск. Вот и я...
"Она думает, что Андрей в плену, - подумал комиссар. - Ну и очень
хорошо. Может быть, так ей легче. Не хочет примириться с тем, что его убили.
Впрочем, кто знает?.."
- Принесло меня сюда, как ветром пушинку, - продолжала Люба. - К
Валерию в отряд пойду. Мне баяли в Вологде, будто он на Ваге лыжников
собирает...
- Правильно. Там формируют лыжную команду.
- Ну вот! У него и буду воевать... - сказала Люба, решительно тряхнув
белокурой головой. - Ах, Павел Игнатьевич... Где же наш Андрейка-то? Вот
бедная головушка! Жив ли? - Она вздохнула, закрыла лицо руками, чтобы не
показать слез, потом вытерла глаза ладонями. - Свет не мил, правду скажу.
Словами горе-то не размочишь! Слова не вода, горе не сухарь... - Она опять
тряхнула головой. - Завтра человек пятнадцать отсюда на Вагу уходят. И я с
ними.
- Ну воюй, Любаша. Желаю тебе всякого счастья. Счастливо воюй... Да про
Андрея не забывай.
- Я еще увижу его, Павел Игнатьевич, - сказала Люба. - Непременно
увижу...
- Если верится, верь... Это ты у околицы пела? - спросил комиссар.
- Я... Петь-то пела, а на душе... деготь. - Люба горько вздохнула и,
поджав губы, замолчала.
Через некоторое время она шла вдоль пустынной деревенской улицы на
другой конец деревни. Шла, задумавшись, опустив голову, иногда что-то
говорила себе. Кругом было ровное снежное поле, голубое от луны.
В ночь со второго на третье января Фролов выехал в Красноборск. Соколов
опять сидел на облучке рядом с парнем-ямщиком. Под ногами лежали в соломе
две заряженные винтовки. Вторые сани с пленным американцем и сопровождающим
его бойцом тащились где-то позади. На пути Фролову пришлось несколько раз
менять лошадей. Домой он приехал только к вечеру следующего дня,
невыспавшийся, усталый, но в отличном настроении.
В конце широкой улицы светились за сугробами окна Красноборского штаба.
Тройка коней, окутанных морозным паром, вкатила на штабной двор и
остановилась посредине его. На ступеньке крыльца метнулась фигура.
- Приехали?! - крикнул дежурный, узнав Фролова. - Здравия желаю,
товарищ комиссар!
Ответив на приветствие, Фролов прошел холодные темные сени и шагнул в
горницу.
Драницын и Воробьев сидели за ужином. Они не слышали, как Фролов
подъехал, и вскочили из-за стола, обрадованные его неожиданным появлением.
Комиссар тоже был рад возвращению в штаб, который казался ему теперь
родным домом. Но радость его быстро погасла, когда он узнал новости,
полученные за несколько часов до его приезда.
Потерпев неудачу на Северо-Двинском направлении, интервенты изменили
план, и, послушный их воле, адмирал Колчак двинул крупные силы на Пермь,
намереваясь двигаться дальше на север и захватить Вятку и Котлас. Третья
армия Восточного фронта не выдержала этого удара. Лишенная поддержки, она в
течение двадцати дней героически сражалась с белыми, но 24 декабря вынуждена
была оставить Пермь.
Через два часа после того, как пришло известие о падении Перми,
Драницын получил длинную телеграмму от Семенковского.
Семенковский приказывал Северо-Двинской бригаде как всегда срочно, и
как всегда "неукоснительно", снять с позиций несколько "лишних" частей и
немедленно отправить их на другой1 участок Северного фронта, на
Вологодскую железную дорогу, чтобы "усилить железнодорожный сектор".
Одновременно с этим бригаде предлагалось: "всемерно укрепить линию обороны".
- Это у нас-то лишние части? Что за чушь! - пожимая плечами, сказал
Фролову Драницын. - "Снять части...", "всемерно укрепить..." Это же чушь! -
возмущенно повторял он. - Кроме того, я не понимаю, почему приказание идет
от него, а не от командарма.
Фролов молчал. Вдруг, скорее сердцем, чем рассудком, он почувствовал в
этой переброске частей что-то неладное, какую-то страшную беду.
- Обнажить Котлас? - прошептал он и поглядел на товарищей. - Что за
притча?
На него было страшно смотреть. Он был обескуражен и в то же время
разъярен.
- Ты связался по прямому проводу с Семенковским? - спросил он
Драницына.
- Связался, - ответил тот и метнул в сторону сердитый, обиженный
взгляд. - Мне приказано не рассуждать. Это - распоряжение главкома.
В комнате воцарилось молчание. Слышно было только, как трещат в печке
еловые поленья.
- А с Реввоенсоветом Шестой не пытались связаться?
- Как же... - сказал Воробьев. - Гринева сообщила мне, что по поручению
Владимира Ильича из Москвы на Восточный фронт выехала комиссия ЦК, во главе
ее товарищи Сталин и Дзержинский.
Фролов вскочил.
- Вот как?! - воскликнул он. - Это очень важно.
Ночью Фролов говорил по прямому проводу с Гриневой. Он спросил, как
относится Военный совет 6-й армии к приказу Семенковского. Выполнение этого
приказа должно привести к тому, что будет обнажен один из важнейших участков
фронта - Котлас.
- Что это? - спрашивал Фролов. - Согласно букве военного закона, я
обязан подчиняться приказам, идущим свыше. Но я коммунист, я выполняю не
только букву, но и смысл закона. Я обращаюсь к партийной организации. Должен
ли я подчиняться приказу? Семенковский заявляет, что это - распоряжение
главкома. Каково мнение командарма?
- Командарм ждет приказаний товарища Сталина. Товарищ Сталин будет в
Вятке. Ждем приема, будем беседовать по всем вопросам. Если есть
возможность, приезжайте в Вятку. Я в Котласе закажу паровоз. Дело срочное...
В ту же ночь комиссар Фролов снова выехал из Красноборска. На облучке
сидел неизменный Соколов. Ямщик вовсю гнал лошадей. Морозный воздух так
обжигал, что трудно было дышать. Тройка мчалась в Котлас.
Вятский исполнительный комитет помещался в здании бывшего губернского
присутствия. В просторных, обставленных массивной мебелью кабинетах
появились люди, одетые в кожаные куртки или в мешковатые пиджаки, из-под
которых виднелись ситцевые косоворотки. Но к канцеляриях прочно сидели за
своими письменными столами вчерашние царские чиновники. Обшив материей
орленые пуговицы своих сюртуков, они делали вид, что добросовестно выполняют
порученные им обязанности.
Войска контрреволюции двигались от Перми к Вятке. В конце декабря Пермь
была сдана Колчаку. Ценнейшие механизмы и станки Мотовилихинского завода и
почти все хозяйство Пермского железнодорожного узла попали в руки
противника.
Усталая Третья армия отступала под натиском врага. Вторая же, по
предательскому приказу главкома, не втятивалась в бой и не оказывала Третьей
никакой помощи.
В этот грозный час из Москвы в Вятку шел поезд Комиссии ЦК-
5 января 1919 года поезд подошел к низкому насыпному перрону Вятского
вокзала. Навстречу прибывшим торопливо выходили люди. Одни явились за тем,
чтобы немедленно представить свои объяснения или доложить о военной,
хозяйственной и политической обстановке;
Другие считали своим непременным долгом лично встретить членов
Комиссии, направленных сюда Центральным Комитетом Российской
Коммунистической партии (большевиков) и Советом Обороны. Третьи пришли хоть
издали взглянуть на поезд, прибывший из Москвы, и увидеть человека, который
спас Царицын.
Сталин вышел из вагона вместе с Дзержинским. Поздоровавшись с военными,
партийными и советскими работниками Вятки, он сразу же пригласил некоторых
из них к себе.
На путях были поставлены бойцы комендантской охраны. Телефонный провод
тотчас связал поезд с городом. Сталин начал работу с первой минуты своего
прибытия в Вятку.
В течение дня около поезда можно было увидеть самых разных людей. Здесь
находились вызванные Комиссией ЦК ответственные работники, сотрудники штаба
фронта, военспецы, комиссары; пришли сюда и крестьяне-ходоки из деревень,
железнодорожники, рабочие с лесопильных и кожевенных заводов. Одни из них
проходили к товарищу Сталину, другие подавали заявления секретарям, вынимая
бумаги из портфелей, из полевых сумок, из-за пазух тулупов или просто из-за
голенищ. И уже по той горячности, с которой они обращались к секретарям,
видно было, сколько надежд возлагали эти люди на приезд товарища Сталина.
Небритый человек с ввалившимися щеками, в истертой добела кожанке, с
черным маузером за поясом настойчиво говорил секретарю:
- Я из Кунгура... Я комендант станции! Ты, дружок, доложи все, что я
тебе говорю. Стогов - мерзавец. Назначили его начальником эвакуации. Головой
ручался, что эвакуирует Пермь. Мастер обещать, сукин сын! Вывез свою
рухлядь, ломаные венские стулья, а пушки оставил. Измена, черт в их душу!
Так и передай товарищу Сталину...
Едва секретарь успел выслушать коменданта Кунгура, как около него
появился другой посетитель - крестьянин в лаптях и в рваном тулупе. Он
возмущенно тряс бородой:
- Я бедняк... А чрезвычайный налог как раскладают? По душам. На что,
выходит, революция? У меня семь душ и ни одной коровы. У кулака три души и
пять коров... Рихметика!..
Все новые и новые люди осаждали секретарей. Поезд Комиссии ЦК сразу
стал центром всей жизни не только города, но и губернии.
...Наконец, посетители были отпущены, но Сталин продолжал работу.
Склонившись над столом, он перечитывал донесения, показания, доклады. Был
уже поздний вечер. В вагоне ярко горело электричество. Временами Сталин
откидывался на спинку стула и одну-две минуты сидел так, отдыхая. Затем он
вновь погружался в работу.
"Сменить командарма третьей армии, - записал Сталин на листке блокнота.
- Вызвать из Москвы тройку дельных политических работников... Съездить в
Глазов, в штаб третьей армии..."
Проводник принес крепкого, только что заваренного чая. Сталин пил
медленно, грея о стакан озябшие пальцы. В вагоне было холодно. Снова
принимаясь за работу, Сталин накинул на плечи шинель.
Своим четким и ясным почерком он писал Владимиру Ильичу:
"Расследование начато. О ходе расследования будем сообщать попутно.
Пока считаем нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде
III армии. Дело в том, что от III армии (более 30 тысяч человек) осталось
лишь около 11 тысяч усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор
противника..."
Сталин задумался: "Надо, чтобы красноармейцы сразу почувствовали заботу
тыла... Тогда настроение у них окрепнет..." .
Снова наклонившись над столом и обмакнув перо в черлильницу, он
продолжал писать:
"Присланные Главкомом части ненадежны, частью даже враждебны к нам и
нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков III армии и
предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным,
полученным от командного состава фронта и III армии, эта опасность
совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в
распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка..."
В дверях показался секретарь.
- Товарищ Сталин, фельдъегерь прибыл, - тихо сказал он.
- Хорошо...
Закончив письмо и подписав, Сталин передал его секретарю:
- Ознакомьте Феликса Эдмундовича... Попросите тоже подписать... А в
исполком сообщите, что заседание будет в одиннадцать тридцать.
Секретарь вышел.
Сталин закурил трубку и подошел к висевшей на стене географической
карте России. Он долго стоял перед нею. Потом опять вернулся к столу.
За стенами вагона гудел ветер, мела пурга, звенели от мороза телефонные
и телеграфные провода, слышались мерные шаги постовых. Фельдъегерь во всем
кожаном, на ходу поправляя сумку, бежал по заснеженным станционным путям к
настойчиво свистевшему паровозу.
...Два дня в поезде Комиссии ЦК шла напряженная, не прекращавшаяся ни
днем, ни ночью работа. Сталин выезжал в город - в губком партии, в исполком.
Как и в первый день, в Комиссию ЦК являлись военные работники, комиссары и
командармы, губкомовцы и члены президиума обоих исполкомов - Пермского и
Вятского. От Шестой армии была вызвана делегация, в состав которой вошла и
Гринева.
Буквально с каждым часом выяснялись все новые подробности сдачи Перми,
становилась все яснее как общая картина пермской катастрофы, так и та роль,
которую сыграли в ней отдельные лица.
Люди чувствовали, что только один Сталин может разобраться во всем
этом, только он может направить поток событий в нужное русло, повести людей
по верному пути, отбросить все негодное, все мешающее успеху, развеять
растерянность, которая овладела даже теми, кто мог, умел и хотел работать
по-настоящему.
Перелом наметился уже на второй день. На фабриках и заводах, в штабах и
войсковых частях, в городских учреждениях и даже на улицах - всюду люди
заговорили о том, что теперь все пойдет иначе.
Настроение заметно улучшилось.
Это почувствовал и Фролов.
Паровоза, обещанного Гриневой, он не стал дожидаться. Поезд выходил
раньше. Пришлось трястись в переполненной военными, душной теплушке. Ночью
только и было разговора, что о Перми. Именно в эту ночь Фролов окончательно
осознал всю серьезность пермских событий. То, что так волновало его вчера,
теперь, по сравнению с пермскими событиями, показалось ему не столь уж
значительным и важным. "Товарищ Сталин занят разрешением таких огромных,
первостепенных вопросов... До нас ли ему сейчас? Могли бы и сами как-нибудь
справиться..."
По обеим сторонам дороги тянулись необозримые леса. В теплушке нечем
было дышать. На нарах, построенных в два этажа, лежали и сидели люди.
Фролова мучила жажда. Ночь, проведенная в дороге, казалась ему бесконечно
длинной, и он с трудом дождался утра, когда поезд, наконец, остановился
возле дощатого барака станции Вятка Котласская.
Увидев неприветливые станционные постройки, поломанные заборы, толпу
крестьян, сидевших прямо на снегу со своими корзинами и мешками, Фролов
окончательно приуныл. "Ни помыться, ни привести себя в порядок, - с
раздражением думал он. - Выпить бы хоть воды, что ли..."
- Кипятильник тут у вас есть или нет? - опросил он встретившегося ему
на перроне путевого рабочего.
- Пойдем... - ответил тот. - Есть бачок, ежели деревня не выпила.
- Ну и станция, - проворчал Фролов, следуя за быстро шагавшим рабочим,
- неужели воды нельзя запасти? Ведь она же не по карточкам!..
- Да, правильно, что говорить... безобразий не оберешься!.. - рабочий
мотнул головой. Некоторое время они шли молча. Вдруг рабочий радостно
сказал: - Ну, теперь, слава богу, товарищ Сталин приехал... Не слыхал
разве?.. - Уже приехал?
- А как же! От Ильича с полным мандатом!.. Взять хоть бы наш
транспорт... Приезд товарища Сталина будто душу в нас вдохнул, ей-богу... А
то ведь ни туды, ни сюды. Теперь пойдет дело! И Пермь скоро наша будет!
Недолго похозяйствуют господа колчаки!
Они поравнялись с бачком, возле которого стояли люди с чайниками и
кружками.
- Вот и бачок! - сказал рабочий. Ну, прощевай пока. Комиссар какой, что
ли?
- Комиссар, - улыбнулся Фролов.
- То-то, - сказал рабочий, кивнул и скрылся за дверью путевой будки.
Становясь в очередь за водой, Фролов почувствовал, что настроение его
вдруг изменилось. Станция уже не казалась ему такой унылой. "Теперь пойдет
дело", - вспомнил он слова рабочего и, посмотрев на часы, заторопил старика,
стоявшего у крана с большим чайником в руках.
Напившись воды, Фролов расспросил, как ему пройти к главному вокзалу.
Путь предстоял далекий.
Город был завален свежим, только что выпавшим снегом. Выглянуло солнце,
и Фролов совсем повеселел. Выйдя на проспект, он увидел обоз, далеко
растянувшийся по улице. Неожиданно из-за угла появились сани, покрытые
меховой полостью. Молодой красноармеец, стоя, управлял лошадьми. Повернув к
обочине, он протяжным криком предупредил возчиков, степенно шагавших вдоль
обоза. Те кинулись к своим возам.
Сани быстро промелькнули мимо Фролова.
За облучком сидели двое. Один был в бекеше к в фуражке защитного цвета.
Рядом с ним сидел широкоплечий человек в солдатской шинели и меховой
шапке-•ушанке.
"Сталин!" - с радостью подумал Фролов.
Вагон Вологодского штаба находился на запасных путях. Когда комиссар
Фролов вошел в купе Гриневой, там уже толпились военные и штатские люди.
Но Гринева тотчас заметила его.
- Успел! - сказала она, крепко пожимая ему руку. - Очень хорошо...
Товарищ Сталин приехал...
- Как же! Знаю!
- Теперь все знают, - сказал похожий на мастерового, пожилой мужчина с
лохматой шевелюрой. - Достанется кое-кому из наших вятских! Эх, черти
драповые!
Мужчина засмеялся, улыбнулась и Гринева.
- У тебя письменный доклад или "устный? - обратилась она затем к
Фролову:
- Устный, - смущенно ответил Фролов. - А требуется письменный?
- На всякий случай подготовь - Вот что, Анна Николаевна... - начал
Фролов. - Я хотел спросить... У товарища Сталина сейчас столько важных
дел... Уместно ли... - он вопросительно посмотрел на Гриневу.
Завязав коричневый башлык, Гринева обмотала его концы вокруг шеи.
- Опасаешься, что товарищу Сталину будет некогда... - проговорила она,
надевая армейскую фуражку. - Дел у него действительно столько, что я не
знаю, как он успевает...
- До нас ли сейчас? Я хочу сказать: до Двинского ли участка?..
Гринева задумалась.
- Ну ладно... Там видно будет, - сказала она после паузы... - Ты вот
что... Располагайся пока тут, отдыхай. Вызовут тебя часам к трем, не раньше.
Может, и к четырем. Никуда не уходи, жди здесь. Я пришлю за тобой.
Вместе с товарищами, находившимися в ее купе, она вышла. Фролов
почистил сапоги, умылся, затем, вынув из вещевого мешка краюху хлеба и кусок
печеной рыбы, с аппетитом поел и принялся за работу.
Кончив писать доклад, он взялся за вятские газеты.
Время тянулось очень медленно. Он прилег на диван. Всю ночь Фролов
провел без сна, но и сейчас ему не спалось. Он попытался углубиться в
чтение, но мысли все время возвращались к предстоящей встрече с товарищем
Сталиным.
Наступил назначенный час. Гринева никого не присылала. Фролов уже не
мог лежать, а ходил взад-вперед по купе. Прошло еще два часа. "Невидимому,
меня сегодня не вызовут, а может быть, и вообще надобность во мне отпала, -
решил Фролов. - Пойду немножко прогуляюсь хоть возле вагона".
Он вышел на пути. Уже стемнело. Поезд Комиссии ЦК стоял за водокачкой.
По путям прохаживалось несколько человек, видимо, так же, как и Фролов,
ожидавших приема. Люди, покуривая, беседовали между собой.
Высокий мужчина в папахе и в широченном, с чужого плеча тулупе говорил
седоусому рабочему в кепке и кожанке:
- Приказано немедленно собрать анкетные данные. Правильно-с! А ты
знаешь, что обнаружится? Точно я пока сказать не моту. Однако и на глаз не
ошибусь: девяносто процентов вятского аппарата - старые царские чиновники.
Ты знаешь, что товарищ Сталин сказал? Вы, говорит, попросту переименовали
царские земские учреждения в советские...
- Правильно сказано, - отозвался человек в кожанке. - Но я слыхал, и
тебе досталось?
- По первое число, - ответил высокий. - За что же, если не секрет?
- У вас в газете, говорит, нет ничего, кроме пустых, звонких фраз... А
цель войны с Колчаком, а перевыборы совдепов, а конкретные задачи советской
власти в деревне? Что же это, по-вашему, нестоящие, "низменные" темы?
За путями, по другую сторону вокзала, виднелись низкие, одноэтажные
домишки, кусты, елки. Алел краешек горизонта.
Фролов пожимал плечами от холода. Ветер яростно рвал искры с его
цигарки. Потуже надвинув на уши кубанку, он обошел вагон, чтобы укрыться от
ветра. Двери в теплушках соседнего эшелона были распахнуты настежь, в одной
из них топилась чугунная печка. Вокруг печки стояли командиры и тоже
взволнованно и оживленно говорили о Сталине. Часть товарного состава была
уже занята бойцами. За маленьким забором ожидала погрузки другая группа
бойцов.
- Вы от Красноборского штаба? - вдруг окликнул Фролова какой-то
военный. - Я вас ищу уже четверть часа. Товарищ Гринева поручила...
Быстро пройдя по путям и поднявшись по высоким обледенелым ступенькам
вагона, Фролов протиснулся в тамбур, где так же, как и на путях, стояли
люди, ожидавшие приема.
Миновав коридор, он подошел к двери с наполовину застекленными узкими
створками. Стекло было матовое, с затейливым узором.
- Куда ты пропал! - сердито сказала стоявшая у двери Гринева. - Сейчас
кончится совещание, а потом начнется другое. Товарищ Сталин примет тебя в
перерыве. Подожди здесь... Сейчас вызовут.
Она скрылась за дверью.
Рядом с Фроловым стоял у окна командующий Третьей армией кургузый
скажите-ка: не попадались ли вам наши листовки?
- Попадались, - с готовностью ответил Джонсон. - Но их отбирали
офицеры. Я сам отбирал их по приказанию ротного командира. По прибытии сюда,
в русскую тайгу, был даже случай, когда мы не захотели идти в наступление, -
сказал Джонсон. Крупные капли пота струились у него по вискам и по шее. -
Тогда офицеры прямо сказали, что это работа ваших агитаторов.
- Но в конце концов вы все-таки пошли в наступление? - усмехнувшись,
спросил Фролов.
- Разве у нас может быть единодушие? - Джонсон покачал головой. - Мы
сдались на уговоры... Но я лично против этой войны. Ее затеяло
правительство. Нам она не нужна.
- И многие солдаты так думают? Джонсон поежился:
- Не знаю... Офицеры заставляют нас помалкивать. Мы молчим.
- Я знаю содержание вашей записной книжки, - искоса взглянув на
пленного, сказал комиссар.
- О! - воскликнул американец и даже покраснел. - А я думал, что потерял
ее при схватке.
- Книжка у нас.
- Это очень хорошо, - сказал повеселевший Джонсон. - Я там как раз
писал, что мне надоела война. Теперь вы знаете мои мысли. Поверите...
Отнесетесь ко мне мягче.
"Уже торгуется", - подумал Фролов.
- Если бы я и не читал вашей записной книжки, - сухо сказал он, - то
все равно разговаривал бы с вами так же. Жестокость не в наших правилах.
Американец рассыпался в благодарностях, лицо его приняло угодливое
выражение.
- Благодарить меня не за что, - сказал Фролов. - Идите. Я отправлю вас
в Вологду.
В тот же вечер Макин вместе со своими партизанами уходил обратно через
фронт, домой. В роте они получили иовозку, оружие, запас патронов,
литературу. Перед уходом Яков снова зашел к Фролову.
- Так как же, Павел Игнатьевич, - спросил он, прощаясь, - будем бить
супостатов?
- Будем! Не беспокойся... - ответил Фролов, крепко встряхивая его руку.
- Ты-то смотри, не подкачай. Когда ответственное поручение тебе дадим,
сумеешь показать свою партизанскую доблесть? Человек полтораста наберешь?
- Двести наберу, - сказал Макин. - А за сочувствие населения головой
ручаюсь. Такой наказ от мужиков имею.
- Ну и добре! Скажи, чтобы ждали Красную Армию. На этом они
распрощались.
Фролов остался один. Он притомился за этот день. После долгих
разговоров в душной, насквозь прокуренной избе ему захотелось подышать
свежим воздухом. Он вышел на улицу и, смахнув снег с лавочки, стоявшей возле
крыльца, уселся на ней.
Месяц ярко освещал деревню. В небе играли звезды. Над крайней избой,
где помещалась ротная кухня, кольцами клубился дым. С кухни доносились
голоса бойцов, пиликала гармошка. Сильный женский голос протяжно запевал
частушку: "Ой, да выходите, девушки, молодые елочки..." В этом голосе
Фролову почудилось что-то знакомое. Напрягая память, он пытался вспомнить,
где мог его слышать, но песня оборвалась.
Вскоре невдалеке от дома раздались шаги. Из-за изгороди появилась
высокая женщина в пуховой косынке, в ситцевой широкой юбке, в коротком
полушубке и серых валенках-чесанках. Поровнявшись с комиссаром, она
остановилась и, по-старинному кланяясь ему в пояс, тихо проговорила:
- Здравствуйте, Павел Игнатьевич. А я вас, почитай, с утра добиваюсь,
да у вас, как на грех, все народ да народ. Аль не узнали? Это я...
Нестерова!
- Любаша!.. - обрадованно воскликнул Фролов и вскочил с лавочки.
Люба рассказала Фролову о том, как добралась сюда из Котласа.
- Ну, а Тихон-то как? Как его здоровье? - спрашивал Фролов.
- Да не дюже, Павел Игнатьевич. В госпитале покамест... Левым глазом
что-то видит. "Обойдусь, - говорит. - Я, - кричит, - теперь носом чую больше
собачьего!" Выписки требует. Ругается, бедокур.
Затем, не упуская ни малейшей подробности, она сообщила, как старика
Нестерова привезли в Вологду и как лечили сперва на пароходе, потом в
госпитале.
- Я ведь в Нижней Тойме его перехватила, пароход с ранеными за дровами
пристал... От патрульных моряков узнала. Ну как же было старика бросить... И
про Андрейку все узнала.
Люба опустила голову.
- И командира вашего убили... - печально сказала она, ресницы ее
задрожали. - Дошла весть! Вот горе-то, злосчастье. Горе, что бусы... Все
одно к одному. Ну, я так думала: провожу свекра! Похороню хоть сама, а не
чужие люди. Уж так плох был! Никак не чаяла, что оправится. Никак! Доктор в
сиделки определил. Помочь, покормить, питье больному подать. Чужая рука хоть
гладка, да чужая... А своя жестка, да легка! Доктор сказал: "Ты выходила..."
- Да ведь так и было, наверное...
- Бог знает, - Любаша пожала плечами.
Она очень изменилась за это время: похудела, черты лица стали резче,
обозначились скулы. Но голова ее с бело-золотистыми тяжелыми косами, туго
затянутыми и скрученными на затылке, сохранила свою прежнюю красоту.
Распахнувшаяся теплая косынка открывала белую шею, видневшуюся из открытого
ворота бумазейной кофточки. "Лебедя бы с тебя рисовать", - невольно подумал
Фролов.
- А почему ты, Люба, просилась непременно сюда?
- С Вологды-то? И сама не знаю. Здесь с Андрейкой несчастье случилось.
Потянуло. Пленных-то отправляют в Архангельск. Вот и я...
"Она думает, что Андрей в плену, - подумал комиссар. - Ну и очень
хорошо. Может быть, так ей легче. Не хочет примириться с тем, что его убили.
Впрочем, кто знает?.."
- Принесло меня сюда, как ветром пушинку, - продолжала Люба. - К
Валерию в отряд пойду. Мне баяли в Вологде, будто он на Ваге лыжников
собирает...
- Правильно. Там формируют лыжную команду.
- Ну вот! У него и буду воевать... - сказала Люба, решительно тряхнув
белокурой головой. - Ах, Павел Игнатьевич... Где же наш Андрейка-то? Вот
бедная головушка! Жив ли? - Она вздохнула, закрыла лицо руками, чтобы не
показать слез, потом вытерла глаза ладонями. - Свет не мил, правду скажу.
Словами горе-то не размочишь! Слова не вода, горе не сухарь... - Она опять
тряхнула головой. - Завтра человек пятнадцать отсюда на Вагу уходят. И я с
ними.
- Ну воюй, Любаша. Желаю тебе всякого счастья. Счастливо воюй... Да про
Андрея не забывай.
- Я еще увижу его, Павел Игнатьевич, - сказала Люба. - Непременно
увижу...
- Если верится, верь... Это ты у околицы пела? - спросил комиссар.
- Я... Петь-то пела, а на душе... деготь. - Люба горько вздохнула и,
поджав губы, замолчала.
Через некоторое время она шла вдоль пустынной деревенской улицы на
другой конец деревни. Шла, задумавшись, опустив голову, иногда что-то
говорила себе. Кругом было ровное снежное поле, голубое от луны.
В ночь со второго на третье января Фролов выехал в Красноборск. Соколов
опять сидел на облучке рядом с парнем-ямщиком. Под ногами лежали в соломе
две заряженные винтовки. Вторые сани с пленным американцем и сопровождающим
его бойцом тащились где-то позади. На пути Фролову пришлось несколько раз
менять лошадей. Домой он приехал только к вечеру следующего дня,
невыспавшийся, усталый, но в отличном настроении.
В конце широкой улицы светились за сугробами окна Красноборского штаба.
Тройка коней, окутанных морозным паром, вкатила на штабной двор и
остановилась посредине его. На ступеньке крыльца метнулась фигура.
- Приехали?! - крикнул дежурный, узнав Фролова. - Здравия желаю,
товарищ комиссар!
Ответив на приветствие, Фролов прошел холодные темные сени и шагнул в
горницу.
Драницын и Воробьев сидели за ужином. Они не слышали, как Фролов
подъехал, и вскочили из-за стола, обрадованные его неожиданным появлением.
Комиссар тоже был рад возвращению в штаб, который казался ему теперь
родным домом. Но радость его быстро погасла, когда он узнал новости,
полученные за несколько часов до его приезда.
Потерпев неудачу на Северо-Двинском направлении, интервенты изменили
план, и, послушный их воле, адмирал Колчак двинул крупные силы на Пермь,
намереваясь двигаться дальше на север и захватить Вятку и Котлас. Третья
армия Восточного фронта не выдержала этого удара. Лишенная поддержки, она в
течение двадцати дней героически сражалась с белыми, но 24 декабря вынуждена
была оставить Пермь.
Через два часа после того, как пришло известие о падении Перми,
Драницын получил длинную телеграмму от Семенковского.
Семенковский приказывал Северо-Двинской бригаде как всегда срочно, и
как всегда "неукоснительно", снять с позиций несколько "лишних" частей и
немедленно отправить их на другой1 участок Северного фронта, на
Вологодскую железную дорогу, чтобы "усилить железнодорожный сектор".
Одновременно с этим бригаде предлагалось: "всемерно укрепить линию обороны".
- Это у нас-то лишние части? Что за чушь! - пожимая плечами, сказал
Фролову Драницын. - "Снять части...", "всемерно укрепить..." Это же чушь! -
возмущенно повторял он. - Кроме того, я не понимаю, почему приказание идет
от него, а не от командарма.
Фролов молчал. Вдруг, скорее сердцем, чем рассудком, он почувствовал в
этой переброске частей что-то неладное, какую-то страшную беду.
- Обнажить Котлас? - прошептал он и поглядел на товарищей. - Что за
притча?
На него было страшно смотреть. Он был обескуражен и в то же время
разъярен.
- Ты связался по прямому проводу с Семенковским? - спросил он
Драницына.
- Связался, - ответил тот и метнул в сторону сердитый, обиженный
взгляд. - Мне приказано не рассуждать. Это - распоряжение главкома.
В комнате воцарилось молчание. Слышно было только, как трещат в печке
еловые поленья.
- А с Реввоенсоветом Шестой не пытались связаться?
- Как же... - сказал Воробьев. - Гринева сообщила мне, что по поручению
Владимира Ильича из Москвы на Восточный фронт выехала комиссия ЦК, во главе
ее товарищи Сталин и Дзержинский.
Фролов вскочил.
- Вот как?! - воскликнул он. - Это очень важно.
Ночью Фролов говорил по прямому проводу с Гриневой. Он спросил, как
относится Военный совет 6-й армии к приказу Семенковского. Выполнение этого
приказа должно привести к тому, что будет обнажен один из важнейших участков
фронта - Котлас.
- Что это? - спрашивал Фролов. - Согласно букве военного закона, я
обязан подчиняться приказам, идущим свыше. Но я коммунист, я выполняю не
только букву, но и смысл закона. Я обращаюсь к партийной организации. Должен
ли я подчиняться приказу? Семенковский заявляет, что это - распоряжение
главкома. Каково мнение командарма?
- Командарм ждет приказаний товарища Сталина. Товарищ Сталин будет в
Вятке. Ждем приема, будем беседовать по всем вопросам. Если есть
возможность, приезжайте в Вятку. Я в Котласе закажу паровоз. Дело срочное...
В ту же ночь комиссар Фролов снова выехал из Красноборска. На облучке
сидел неизменный Соколов. Ямщик вовсю гнал лошадей. Морозный воздух так
обжигал, что трудно было дышать. Тройка мчалась в Котлас.
Вятский исполнительный комитет помещался в здании бывшего губернского
присутствия. В просторных, обставленных массивной мебелью кабинетах
появились люди, одетые в кожаные куртки или в мешковатые пиджаки, из-под
которых виднелись ситцевые косоворотки. Но к канцеляриях прочно сидели за
своими письменными столами вчерашние царские чиновники. Обшив материей
орленые пуговицы своих сюртуков, они делали вид, что добросовестно выполняют
порученные им обязанности.
Войска контрреволюции двигались от Перми к Вятке. В конце декабря Пермь
была сдана Колчаку. Ценнейшие механизмы и станки Мотовилихинского завода и
почти все хозяйство Пермского железнодорожного узла попали в руки
противника.
Усталая Третья армия отступала под натиском врага. Вторая же, по
предательскому приказу главкома, не втятивалась в бой и не оказывала Третьей
никакой помощи.
В этот грозный час из Москвы в Вятку шел поезд Комиссии ЦК-
5 января 1919 года поезд подошел к низкому насыпному перрону Вятского
вокзала. Навстречу прибывшим торопливо выходили люди. Одни явились за тем,
чтобы немедленно представить свои объяснения или доложить о военной,
хозяйственной и политической обстановке;
Другие считали своим непременным долгом лично встретить членов
Комиссии, направленных сюда Центральным Комитетом Российской
Коммунистической партии (большевиков) и Советом Обороны. Третьи пришли хоть
издали взглянуть на поезд, прибывший из Москвы, и увидеть человека, который
спас Царицын.
Сталин вышел из вагона вместе с Дзержинским. Поздоровавшись с военными,
партийными и советскими работниками Вятки, он сразу же пригласил некоторых
из них к себе.
На путях были поставлены бойцы комендантской охраны. Телефонный провод
тотчас связал поезд с городом. Сталин начал работу с первой минуты своего
прибытия в Вятку.
В течение дня около поезда можно было увидеть самых разных людей. Здесь
находились вызванные Комиссией ЦК ответственные работники, сотрудники штаба
фронта, военспецы, комиссары; пришли сюда и крестьяне-ходоки из деревень,
железнодорожники, рабочие с лесопильных и кожевенных заводов. Одни из них
проходили к товарищу Сталину, другие подавали заявления секретарям, вынимая
бумаги из портфелей, из полевых сумок, из-за пазух тулупов или просто из-за
голенищ. И уже по той горячности, с которой они обращались к секретарям,
видно было, сколько надежд возлагали эти люди на приезд товарища Сталина.
Небритый человек с ввалившимися щеками, в истертой добела кожанке, с
черным маузером за поясом настойчиво говорил секретарю:
- Я из Кунгура... Я комендант станции! Ты, дружок, доложи все, что я
тебе говорю. Стогов - мерзавец. Назначили его начальником эвакуации. Головой
ручался, что эвакуирует Пермь. Мастер обещать, сукин сын! Вывез свою
рухлядь, ломаные венские стулья, а пушки оставил. Измена, черт в их душу!
Так и передай товарищу Сталину...
Едва секретарь успел выслушать коменданта Кунгура, как около него
появился другой посетитель - крестьянин в лаптях и в рваном тулупе. Он
возмущенно тряс бородой:
- Я бедняк... А чрезвычайный налог как раскладают? По душам. На что,
выходит, революция? У меня семь душ и ни одной коровы. У кулака три души и
пять коров... Рихметика!..
Все новые и новые люди осаждали секретарей. Поезд Комиссии ЦК сразу
стал центром всей жизни не только города, но и губернии.
...Наконец, посетители были отпущены, но Сталин продолжал работу.
Склонившись над столом, он перечитывал донесения, показания, доклады. Был
уже поздний вечер. В вагоне ярко горело электричество. Временами Сталин
откидывался на спинку стула и одну-две минуты сидел так, отдыхая. Затем он
вновь погружался в работу.
"Сменить командарма третьей армии, - записал Сталин на листке блокнота.
- Вызвать из Москвы тройку дельных политических работников... Съездить в
Глазов, в штаб третьей армии..."
Проводник принес крепкого, только что заваренного чая. Сталин пил
медленно, грея о стакан озябшие пальцы. В вагоне было холодно. Снова
принимаясь за работу, Сталин накинул на плечи шинель.
Своим четким и ясным почерком он писал Владимиру Ильичу:
"Расследование начато. О ходе расследования будем сообщать попутно.
Пока считаем нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде
III армии. Дело в том, что от III армии (более 30 тысяч человек) осталось
лишь около 11 тысяч усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор
противника..."
Сталин задумался: "Надо, чтобы красноармейцы сразу почувствовали заботу
тыла... Тогда настроение у них окрепнет..." .
Снова наклонившись над столом и обмакнув перо в черлильницу, он
продолжал писать:
"Присланные Главкомом части ненадежны, частью даже враждебны к нам и
нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков III армии и
предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным,
полученным от командного состава фронта и III армии, эта опасность
совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в
распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка..."
В дверях показался секретарь.
- Товарищ Сталин, фельдъегерь прибыл, - тихо сказал он.
- Хорошо...
Закончив письмо и подписав, Сталин передал его секретарю:
- Ознакомьте Феликса Эдмундовича... Попросите тоже подписать... А в
исполком сообщите, что заседание будет в одиннадцать тридцать.
Секретарь вышел.
Сталин закурил трубку и подошел к висевшей на стене географической
карте России. Он долго стоял перед нею. Потом опять вернулся к столу.
За стенами вагона гудел ветер, мела пурга, звенели от мороза телефонные
и телеграфные провода, слышались мерные шаги постовых. Фельдъегерь во всем
кожаном, на ходу поправляя сумку, бежал по заснеженным станционным путям к
настойчиво свистевшему паровозу.
...Два дня в поезде Комиссии ЦК шла напряженная, не прекращавшаяся ни
днем, ни ночью работа. Сталин выезжал в город - в губком партии, в исполком.
Как и в первый день, в Комиссию ЦК являлись военные работники, комиссары и
командармы, губкомовцы и члены президиума обоих исполкомов - Пермского и
Вятского. От Шестой армии была вызвана делегация, в состав которой вошла и
Гринева.
Буквально с каждым часом выяснялись все новые подробности сдачи Перми,
становилась все яснее как общая картина пермской катастрофы, так и та роль,
которую сыграли в ней отдельные лица.
Люди чувствовали, что только один Сталин может разобраться во всем
этом, только он может направить поток событий в нужное русло, повести людей
по верному пути, отбросить все негодное, все мешающее успеху, развеять
растерянность, которая овладела даже теми, кто мог, умел и хотел работать
по-настоящему.
Перелом наметился уже на второй день. На фабриках и заводах, в штабах и
войсковых частях, в городских учреждениях и даже на улицах - всюду люди
заговорили о том, что теперь все пойдет иначе.
Настроение заметно улучшилось.
Это почувствовал и Фролов.
Паровоза, обещанного Гриневой, он не стал дожидаться. Поезд выходил
раньше. Пришлось трястись в переполненной военными, душной теплушке. Ночью
только и было разговора, что о Перми. Именно в эту ночь Фролов окончательно
осознал всю серьезность пермских событий. То, что так волновало его вчера,
теперь, по сравнению с пермскими событиями, показалось ему не столь уж
значительным и важным. "Товарищ Сталин занят разрешением таких огромных,
первостепенных вопросов... До нас ли ему сейчас? Могли бы и сами как-нибудь
справиться..."
По обеим сторонам дороги тянулись необозримые леса. В теплушке нечем
было дышать. На нарах, построенных в два этажа, лежали и сидели люди.
Фролова мучила жажда. Ночь, проведенная в дороге, казалась ему бесконечно
длинной, и он с трудом дождался утра, когда поезд, наконец, остановился
возле дощатого барака станции Вятка Котласская.
Увидев неприветливые станционные постройки, поломанные заборы, толпу
крестьян, сидевших прямо на снегу со своими корзинами и мешками, Фролов
окончательно приуныл. "Ни помыться, ни привести себя в порядок, - с
раздражением думал он. - Выпить бы хоть воды, что ли..."
- Кипятильник тут у вас есть или нет? - опросил он встретившегося ему
на перроне путевого рабочего.
- Пойдем... - ответил тот. - Есть бачок, ежели деревня не выпила.
- Ну и станция, - проворчал Фролов, следуя за быстро шагавшим рабочим,
- неужели воды нельзя запасти? Ведь она же не по карточкам!..
- Да, правильно, что говорить... безобразий не оберешься!.. - рабочий
мотнул головой. Некоторое время они шли молча. Вдруг рабочий радостно
сказал: - Ну, теперь, слава богу, товарищ Сталин приехал... Не слыхал
разве?.. - Уже приехал?
- А как же! От Ильича с полным мандатом!.. Взять хоть бы наш
транспорт... Приезд товарища Сталина будто душу в нас вдохнул, ей-богу... А
то ведь ни туды, ни сюды. Теперь пойдет дело! И Пермь скоро наша будет!
Недолго похозяйствуют господа колчаки!
Они поравнялись с бачком, возле которого стояли люди с чайниками и
кружками.
- Вот и бачок! - сказал рабочий. Ну, прощевай пока. Комиссар какой, что
ли?
- Комиссар, - улыбнулся Фролов.
- То-то, - сказал рабочий, кивнул и скрылся за дверью путевой будки.
Становясь в очередь за водой, Фролов почувствовал, что настроение его
вдруг изменилось. Станция уже не казалась ему такой унылой. "Теперь пойдет
дело", - вспомнил он слова рабочего и, посмотрев на часы, заторопил старика,
стоявшего у крана с большим чайником в руках.
Напившись воды, Фролов расспросил, как ему пройти к главному вокзалу.
Путь предстоял далекий.
Город был завален свежим, только что выпавшим снегом. Выглянуло солнце,
и Фролов совсем повеселел. Выйдя на проспект, он увидел обоз, далеко
растянувшийся по улице. Неожиданно из-за угла появились сани, покрытые
меховой полостью. Молодой красноармеец, стоя, управлял лошадьми. Повернув к
обочине, он протяжным криком предупредил возчиков, степенно шагавших вдоль
обоза. Те кинулись к своим возам.
Сани быстро промелькнули мимо Фролова.
За облучком сидели двое. Один был в бекеше к в фуражке защитного цвета.
Рядом с ним сидел широкоплечий человек в солдатской шинели и меховой
шапке-•ушанке.
"Сталин!" - с радостью подумал Фролов.
Вагон Вологодского штаба находился на запасных путях. Когда комиссар
Фролов вошел в купе Гриневой, там уже толпились военные и штатские люди.
Но Гринева тотчас заметила его.
- Успел! - сказала она, крепко пожимая ему руку. - Очень хорошо...
Товарищ Сталин приехал...
- Как же! Знаю!
- Теперь все знают, - сказал похожий на мастерового, пожилой мужчина с
лохматой шевелюрой. - Достанется кое-кому из наших вятских! Эх, черти
драповые!
Мужчина засмеялся, улыбнулась и Гринева.
- У тебя письменный доклад или "устный? - обратилась она затем к
Фролову:
- Устный, - смущенно ответил Фролов. - А требуется письменный?
- На всякий случай подготовь - Вот что, Анна Николаевна... - начал
Фролов. - Я хотел спросить... У товарища Сталина сейчас столько важных
дел... Уместно ли... - он вопросительно посмотрел на Гриневу.
Завязав коричневый башлык, Гринева обмотала его концы вокруг шеи.
- Опасаешься, что товарищу Сталину будет некогда... - проговорила она,
надевая армейскую фуражку. - Дел у него действительно столько, что я не
знаю, как он успевает...
- До нас ли сейчас? Я хочу сказать: до Двинского ли участка?..
Гринева задумалась.
- Ну ладно... Там видно будет, - сказала она после паузы... - Ты вот
что... Располагайся пока тут, отдыхай. Вызовут тебя часам к трем, не раньше.
Может, и к четырем. Никуда не уходи, жди здесь. Я пришлю за тобой.
Вместе с товарищами, находившимися в ее купе, она вышла. Фролов
почистил сапоги, умылся, затем, вынув из вещевого мешка краюху хлеба и кусок
печеной рыбы, с аппетитом поел и принялся за работу.
Кончив писать доклад, он взялся за вятские газеты.
Время тянулось очень медленно. Он прилег на диван. Всю ночь Фролов
провел без сна, но и сейчас ему не спалось. Он попытался углубиться в
чтение, но мысли все время возвращались к предстоящей встрече с товарищем
Сталиным.
Наступил назначенный час. Гринева никого не присылала. Фролов уже не
мог лежать, а ходил взад-вперед по купе. Прошло еще два часа. "Невидимому,
меня сегодня не вызовут, а может быть, и вообще надобность во мне отпала, -
решил Фролов. - Пойду немножко прогуляюсь хоть возле вагона".
Он вышел на пути. Уже стемнело. Поезд Комиссии ЦК стоял за водокачкой.
По путям прохаживалось несколько человек, видимо, так же, как и Фролов,
ожидавших приема. Люди, покуривая, беседовали между собой.
Высокий мужчина в папахе и в широченном, с чужого плеча тулупе говорил
седоусому рабочему в кепке и кожанке:
- Приказано немедленно собрать анкетные данные. Правильно-с! А ты
знаешь, что обнаружится? Точно я пока сказать не моту. Однако и на глаз не
ошибусь: девяносто процентов вятского аппарата - старые царские чиновники.
Ты знаешь, что товарищ Сталин сказал? Вы, говорит, попросту переименовали
царские земские учреждения в советские...
- Правильно сказано, - отозвался человек в кожанке. - Но я слыхал, и
тебе досталось?
- По первое число, - ответил высокий. - За что же, если не секрет?
- У вас в газете, говорит, нет ничего, кроме пустых, звонких фраз... А
цель войны с Колчаком, а перевыборы совдепов, а конкретные задачи советской
власти в деревне? Что же это, по-вашему, нестоящие, "низменные" темы?
За путями, по другую сторону вокзала, виднелись низкие, одноэтажные
домишки, кусты, елки. Алел краешек горизонта.
Фролов пожимал плечами от холода. Ветер яростно рвал искры с его
цигарки. Потуже надвинув на уши кубанку, он обошел вагон, чтобы укрыться от
ветра. Двери в теплушках соседнего эшелона были распахнуты настежь, в одной
из них топилась чугунная печка. Вокруг печки стояли командиры и тоже
взволнованно и оживленно говорили о Сталине. Часть товарного состава была
уже занята бойцами. За маленьким забором ожидала погрузки другая группа
бойцов.
- Вы от Красноборского штаба? - вдруг окликнул Фролова какой-то
военный. - Я вас ищу уже четверть часа. Товарищ Гринева поручила...
Быстро пройдя по путям и поднявшись по высоким обледенелым ступенькам
вагона, Фролов протиснулся в тамбур, где так же, как и на путях, стояли
люди, ожидавшие приема.
Миновав коридор, он подошел к двери с наполовину застекленными узкими
створками. Стекло было матовое, с затейливым узором.
- Куда ты пропал! - сердито сказала стоявшая у двери Гринева. - Сейчас
кончится совещание, а потом начнется другое. Товарищ Сталин примет тебя в
перерыве. Подожди здесь... Сейчас вызовут.
Она скрылась за дверью.
Рядом с Фроловым стоял у окна командующий Третьей армией кургузый