Интересно, как бы выглядела эта книга, если бы сгинул corpus delicti
(вещественное доказательство чего-либо (лат.)) и я опирался в своих
комментариях лишь на рабочие дневники, фотографии, рецензии и поблекшие
воспоминания.
Теперь же "На пороге жизни" предстала передо мной точно в том виде, в
каком картину слушали и смотрели в день премьеры 31 марта 1958 года, и я
сидел в темноте, невозмутимый и одинокий. Передо мной разворачивалась хорошо
выстроенная, чуть более обстоятельная, чем надо, история трех женщин,
лежащих в одной больничной палате. Все сделано честно, с большим сердцем и
умом, сыграно в основном первоклассно, чересчур много грима, ужасный парик у
Эвы Дальбек, местами скверная операторская работа, кое-где налет
литературщины. Когда фильм закончился, я был удивлен и немного раздосадован:
мне вдруг понравилась эта старая лента. Милый, добротно сделанный фильм
наверняка не без пользы в свое время крутили по кинотеатрам. Помнится, на
сеансах присутствовал больничный персонал - зрители от ужаса падали в
обморок. Помню также, что консультант фильма, профессор Ларс Энгстрем,
разрешил мне присутствовать при родах в Каролинской больнице. Потрясающее и
поучительное впечатление. Правда, у меня у самого уже было пятеро детей, но
я ни разу не присутствовал при родах (тогда это не дозволялось). Я
напивался, или играл со своей игрушечной железной дорогой, или шел в кино,
или репетировал, или снимал, или проводил время с неподобающими дамами.
Точно уже и не помню. Как бы то ни было, роды прошли достойно, без всяких
осложнений. Пухленькая, молоденькая мама рожала с воплями и смехом. В
палате, можно сказать, царило веселье. Сам я два раза был близок к обмороку
и, чтобы прийти в себя, выходил в коридор и головой колотился о стену. После
чего возвращался потрясенный и благодарный.
Не собираюсь утверждать, будто съемки проходили гладко. Съемочный
павильон "Народных кинотеатров" располагался в длинном узком гимнастическом
зале в подвальном этаже старого, ветхого дома на Эстермальме. Подсобные
помещения крошечные. Вентиляция сомнительная - воздухозаборник находился на
уровне тротуара, всасывая с улицы выхлопные газы. Теснота, грязь, ветхость.
Свирепствовала эпидемия азиатского гриппа, мы валились один за другим, как
костяшки домино, но остановить съемки не могли, потому что у актеров уже
были подписаны другие контракты. Проводить съемку при температуре сорок
градусов вроде бы невозможно. Выяснилось, что вполне возможно. Все работали
с повязками на лице. Время от времени (довольно часто) мы скрывались за
декорациями, где хранились баллоны с веселящим газом. Веселящий газ, как и
наркотики, вызывает привыкание, только более кратковременное. Макс Вилен,
оператор, оказался хорошим ремесленником, нечувствительным и безрадостным.
Наше тоскливое сотрудничество проходило при соблюдении кислой вежливости.
Лаборатория - тихий ужас (царапины и грязь). Все это, вместе взятое, не так
уж важно. Главное все-таки - актрисы. Как и в других гнетущих ситуациях,
актрисы демонстрировали присутствие духа, изобретательность и непоколебимую
лояльность. Способность смеяться в беде. Братство. Заботу.
Вообще, актеры - это отдельная глава, и я не знаю, достаточно ли
компетентен, чтобы определить их влияние на рождение и качество моих
фильмов. Но что была бы "Персона" без Биби Андерссон в роли Альмы, и как бы
сложилась моя жизнь, если бы Лив Ульман не взяла на себя заботу обо мне и об
Элисабет Фоглер? "Лето с Моникой" без Харриет? "Седьмая печать" без Макса
фон Сюдова? Виктор Шестрем и "Земляничная поляна"? Ингрид Тулин и
"Причастие"? Я бы ни за что не рискнул поставить "Улыбку летней ночи" без
Эвы Дальбек у Гуннара Бьернстранда.
Я наблюдал актеров и в другой связи, и моя мотивация крепла. Гунн
Волльгрен (1913 - 1983), ну, разумеется, она сыграет бабушку в "Фанни и
Александре". Я бы никогда не написал "После репетиции", не будь Лены Улин и
Эрланда Юсефсона - эти двое прямо-таки излучают желание и соблазн. Ингрид
Бергман и Лив Ульман стали условием создания "Осенней сонаты". Сколько
радости, сложностей и нежности. И преданности - по окончании съемок чувства
меняли тональность и окраску, стабилизировались или бледнели и
улетучивались. Любовь, объятия, поцелуи, растерянность и слезы. Четыре
девушки из "Шепотов и криков". У меня есть ролик, сделанный во время съемок
с заднего плана: они сидят рядком на низком диване, все в черном, вид
торжественный; Харриет загримирована, на ней погребальное одеяние. Внезапно
они начинают подпрыгивать на диване, у которого хорошие, прочные пружины,
они подпрыгивают и подскакивают, безудержно хохоча: Кари Сюльван, Харриет
Андерссон, Лив Ульман, Ингрид Тулин. Какая концентрация женского опыта,
какая актерская компетентность.
Гуннар Бьернстранд смотрит на меня своими темными прищуренными глазами,
губы растянуты в саркастической усмешке, мы - два самурая среди буйно
дерущейся, обреченной на гибель солдатни. Потом он заболел, у него возникли
проблемы с запоминанием текста, премьера в одном частном театре закончилась
катастрофой, и в довершение парочка пронырливых стокгольмских критиков
смешала его с грязью. Мне хотелось, чтобы он принял участие в моем последнем
фильме, поскольку мы проработали вместе всю мою кинематографическую жизнь
(начало было положено господином Пюрманом в фильме "Дождь над нашей
любовью"). Я написал для Гуннара роль. Более или менее с учетом его недуга:
директор Театра в "Фанни и Александре". Директор, режиссер и pere noble в
одном лице. Труппа дает "Двенадцатую ночь". Гуннар играет Шута. В конце он
сидит на лесенке с зажженной свечой на лысой макушке и красным зонтиком в
кулаке. И поет песню Шута: "А дождь лил каждый вечер". Дождь льет прилично,
все выглядит стильно и трогательно, точно во вкусе Бьернстранда. Наш
оператор-документалист ни на секунду не выпускает из виду Гуннара. Никто,
включая меня, не знает, что он увековечивает этот примечательный день в
Седра Театерн. Гуннару тяжело. Тяжело с памятью, тяжело с координацией
движений. Мы делали бесчисленные дубли, но ни у него, и ни у меня не
возникло даже отдаленной мысли сдаться. Он героически боролся со своим
недугом и с ускользающей памятью. В конце концов, эпизод с Шутом был
полностью записан на кассету. Полный триумф.
===========================================
Pere noble - благородный отец (франц.). Наш оператор-документалист...
Имеется в виду Арне Карлссон, оператор фильма "Фанни и Александр" -
документ". Снимал с Бергманом также фильм "Форе - документ 1979"
===========================================
В двухчасовом документальном фильме о съемках "Фанни и Александра"
борьба и триумф Гуннара Бьернстранда занимали центральное место. Смонтировав
весьма внушительный материал - тысячи метров пленки, - я сделал фильм в
фильме, приблизительно на двадцать минут. На всякий случай я попросил
Гуннара и его жену дать "добро" на этот кусок. Они заявили, что у них
возражений нет. Я был доволен, мне казалось, что я воздвиг памятник
последней победе великого актера, и не какой-то там обыкновенной победе, а
победе на высшем артистическом уровне. Позднее вдову одолели сомнения, и она
настояла, чтобы кусок с песней Шута был вырезан. С грустью я счел себя
обязанным удовлетворить ее желание. Тем не менее, мы сохранили негатив.
Величайший актерский триумф Гуннара Бьернстранда не должен кануть в небытие.
Что же касается выбора и осуществления театральных постановок, то здесь
влияние актеров еще сильнее: король Лир в исполнении Ярла Кюлле (1984 г.).
Петер Стормаре в роли Гамлета (1986 г.). Биби Андерссон воплощает Сказку
(спектакль 1958 г. по пьесе Яльмара Бергмана "Sagan"). Сижу напротив Гертруд
Фрид в зеленом кафетерии театра Мальме. Мы делимся воспоминаниями, столько
лет мы работаем бок о бок, сначала в Гетеборге, потом в Стокгольме и вот
сейчас в Мальме. Мы сплетничаем, болтаем о пустяках. В большие грязные окна,
выходящие в Театральный парк, сочится скупой, синеватый сумрак сконской
зимы, стеклянные шары на потолке уже зажжены. На лице Гертруд двойное
освещение - холодное извне, теплое сверху, голос усталый, но мурлыкающе
напряженный, серо-зеленые глаза мерцают. Внезапно меня пронзает мысль: ведь
это сидит Селимена, вот именно, Селимена из "Мизантропа" Мольера! "В
следующем году я собираюсь поставить "Мизантропа" (декабрь 1957 г.), и ты
должна сыграть Селимену, хочешь, Гертруд?" Да, пожалуй, она не против, хотя
в данный момент не совсем уверена, кто такая, собственно говоря, эта
Селимена и что за тип этот Мизантроп. Правда, Ингмар весь преисполнен
счастья и энтузиазма, так что у меня не хватает духу высказывать сомнения.
Да, Гертруд Фрид, огонь, пламень горелки, обжегший ее столь тяжко и пугающе.
Гедда Габлер, великая трагическая интонация, юмор, жестокая игривость. Да!
Когда я несколько лет тому назад ставил "Игру снов", маленькую, но
важную роль Балерины исполняла молодая актриса Пернилла Эстергрен. Она
воплотила мою веселую хромоногую няньку в "Фанни и Александре". А вот теперь
мы репетировали "Игру снов" (1986). Я видел силу и горение Перниллы, ее
уверенную естественность (даже когда она ошибалась, выходило правильно).
Внезапно меня осенило: наконец-то Драматический театр дождался своей Норы!
После репетиции я нашел девушку и сказал ей, что через три, максимум четыре
года она будет играть Нору.
===========================================
Кюлле Ярл (р. 1927) - шведский актер. В кино - с 1950 г. У Бергмана в
1952 - 1982 гг. сыграл в 5-ти фильмах.
...молодая актриса Пернилла Эстергрен... Речь идет о Пернилле Вальгрен
(р. 1958), сыгравшей у Бермана в фильме "Фанни и Александр" роль Май, затем
она приняла фамилию первого мужа - писателя Класа Эстергрена, в настоящее
время - Аугуст, по второму мужу, режиссеру Билле Аугусту.
===========================================
Театр держится на актерах. Режиссеры и сценографы пусть делают все, что
им вздумается, пусть подкладывают любые мины под самих себя, артистов и
драматургов. Все равно театр держится на сильных актерах. Помню
представление "Трех сестер", задрессированное вконец, размолотое в пыль
одним старым среднеевропейским угрюмцем. Способные, кроткие актеры бродили
по сцене, как скучающие лунатики. Но над серостью возвышалась одетая в
черное королева, несгибаемо, бешено живая: Агнета Экманнер.
===========================================
Помню представление "Трех сестер"... Бергман ставил "Три сестры" Чехова
в 1978 г. в Резиденцтеатре (Мюнхен). Не исключено, что это
автохарактеристика.
Экманнер Агнета (р. 1938) - шведская актриса. В кино - с 1965 г. У
Бергмана играла в ТВ-спектакле "Маркиза де Сад" (1992).
===========================================
Я знаю, что сказанное выше не связано с моими рассуждениями о фильме
"На пороге жизни". Хотя, может быть, в конечном счете, и связано. Как
правило, сценарии своих картин я пишу сам. Пишу и переписываю. Рабочие
дневники свидетельствуют (зачастую потом к моему собственному удивлению) о
длительных процессах. Диалоги подвергаются жесткой проверке, они
сокращаются, уплотняются, надстраиваются, отвергаются, слова опробуются и
изменяются. На заключительном этапе исчезают большие куски, "kill your
darlings". К тому моменту, когда эстафету принимает актер, трансформируя мои
слова в собственные выражения, я уже обычно теряю контакт с первоначальным
содержанием реплик. Артисты пробуждают к новой жизни вконец заболтанные
сцены. Я с опаской радуюсь, испытывая легкое удовлетворение, - значит, вот
как это звучит! Ну да, конечно, именно так я и задумывал, пусть и забыл
многое в длительном и исключительно одиноком процессе настройки.
С лентой "На пороге жизни" дело обстояло иначе. Я нес ответственность
за слова Уллы Исакссон. Мне предстояло работать с хорошо знакомой и в то же
время далекой от меня действительностью: "женщины и роды". Я в буквальном
смысле находился на пороге жизни. Многие побочные эффекты оказались
неожиданными: палата с шестью только что разрешившимися от бремени матерями
и их новорожденными детьми. Набухшие груди, повсюду лужицы скисшего молока,
неназываемые физические подробности, веселая животная суета. Я чувствовал
себя прескверно, вынужденный соотносить это с моим собственным опытом вечно
беспомощного, вечно ретирующегося папы. Ингрид Тулин играет Сесилию, у
которой на третьем месяце беременности происходит выкидыш. Она откидывает
одеяло и с ужасом, в холодном поту, видит, что кровать и простыни до самой
груди в пятнах крови. Профессионализм, ежедневное присутствие акушерки,
кровь (бычья кровь, разбавленная химическим красителем для придания нужного
оттенка). Помню внезапно подкатившую дурноту и возникшую перед глазами
картину - панически испуганная девушка сидит на корточках на унитазе, из нее
хлещет кровь. Тем не менее, я, призвав на помощь все свое профессиональное
чутье, управлял словами и ситуациями Уллы Исакссон, думая в минуты отчаяния,
что если бы я знал, то уж поистине никогда бы... Я барахтался как утопающий,
пытаясь нащупать дно, но дна не было. Черт бы побрал поразивший меня
вдобавок азиатский грипп. Черт бы побрал процесс вытеснения! Наши четыре
актрисы оставались невозмутимыми и милыми. Они видели, как мне плохо.
Несмотря на поставленные перед ними напряженные задачи, они относились ко
мне со снисходительным дружелюбием. Я испытывал благодарность, я почти
всегда испытываю благодарность к актерам.
===========================================
Наши четыре актрисы... Речь идет об Эве Дальбек, Ингрид Тулин, Биби
Андерссон и Барбару Юрт аф Урнес, получивших премию за лучшее исполнение
женских ролей в фильме "На пороге жизни" на кинофестивале в Канне в 1958 г.
===========================================
В момент предстоящей после завершения работы разлуки меня охватывает
страх перед этой самой разлукой, сопровождающейся последующей депрессией.
Порой некоторые удивляются, почему я избегаю премьер и банкетов по случаю
окончания работы. В этом нет ничего удивительного. Я уже обрезал
эмоциональные связи. Мне больно, я плачу про себя. Разве в таком состоянии
можно идти на банкет?
"После репетиции" - это, собственно, диалог молодой актрисы со старым
режиссером:
А н н а. Почему ты уверен, что говоришь актеру нужные слова?
Ф о г л е р. Я не уверен. Я чувствую.
А н н а. Ты не боишься ошибиться?
Ф о г л е р. Когда я был моложе и мог бы иметь основания бояться, я не
понимал, что у меня есть основания бояться.
А н н а. Многие режиссеры оставляют позади себя униженных и
парализованных актеров. Тебе когда-нибудь приходило в голову подсчитать свои
жертвы?
Ф о г л е р. Нет.
А н н а. Может, у тебя не было жертв?
Ф о г л е р. Думаю, не было.
А н н а. Откуда у тебя такая уверенность?
Ф о г л е р. Наверное, в жизни, или давай назовем это
действительностью, есть люди, которым мои действия наносили травмы, точно
так же, как действия других людей наносили травмы мне.
А н н а. Но не в театре?
Ф о г л е р. Нет, не в театре. Ты, вероятно, спрашиваешь себя, почему я
в этом так уверен, и сейчас я тебе скажу кое-что, что покажется
сентиментальным и преувеличенным, но что, тем не менее, чистая правда: я
люблю актеров!
А н н а. Любишь?
Ф о г л е р. Вот именно, люблю. Я люблю их как явление чувственного
мира, я люблю их профессию, люблю их мужество или презрение к смерти, или
назови это как хочешь. Я люблю их увертки, но вместе с тем и их черную и
беспощадную искренность. Люблю, когда они пытаются манипулировать мной, и
завидую их доверчивости и их проницательности. Да, я люблю актеров
безусловно и от всей души. Поэтому я не способен нанести им травму.
Набросок "Осенней сонаты" написан 26 марта 1976 года. Предыстория его
связана с делом о налогах, свалившимся мне на голову в начале января: я
попал в психиатрическую клинику Каролинской больницы, затем в Софияхеммет и,
наконец, на Форе. Через три месяца обвинение было снято. Из преступления
дело превратилось в банальный налоговый вопрос. Моя первая реакция была
эйфорической.
Вот что написано в рабочем дневнике: Ночью, после оправдания, когда я
не мог заснуть, несмотря на снотворное, мне становится ясно, что я хочу
сделать фильм о матери-дочери, дочери-матери, и на эти две роли я должен
взять Ингрид Бергман и Лив Ульман - их, и только их. Возможно, найдется
место и для третьего персонажа. Вот как это примерно должно выглядеть:
Хелена отнюдь не прекрасна, 35 лет, замужем за милым пастором, которого
зовут Виктор. Они живут в пасторской усадьбе недалеко от церкви, живут
мирной жизнью прихожан, следуя смене времен года, с тех пор как их маленький
сынишка умер от необъяснимой болезни. Ему было шесть лет, и звали его Эрик.
Мать Хелены, выдающаяся пианистка, разъезжающая по всему свету, вот-вот
должна нанести ежегодный визит дочери. Вернее, она уже не была здесь
несколько лет, поэтому в пасторской усадьбе переполох, радостные
приготовления и искреннее, хотя и боязливое ожидание. Хелена страстно
мечтает о встрече с матерью. Она тоже играет на рояле и обычно берет у
матери уроки. Всеобщая, искренняя радость перед встречей, которой и мать, и
дочь ждут с некоторым страхом и энтузиазмом. Мать в великолепном настроении.
По крайней мере, ей удается изобразить прекрасное настроение. Все для нее
устроено наилучшим образом, даже деревянная доска (для спины) на кровати в
комнате для гостей не забыта. Она привезла из Швейцарии гостинцы и т. д. и
т. п.
Колокола созывают на праздничную службу, и Хелена собирается пойти на
могилку, могилку Эрика. Она ходит туда каждую субботу. Она говорит, что Эрик
иногда навещает ее, и она чувствует его осторожные, ласковые прикосновения.
Матери такая фиксация на умершем ребенке кажется пугающей, и она пытается в
мягких выражениях заставить Хелену осознать, что им с Виктором следует
усыновить ребенка или завести еще одного. Потом Хелена играет матери
какую-то пьесу, мать рассыпается в похвалах, но потом все-таки играет эту
пьесу сама. И тем самым тихо, но эффективно не оставляет камня на камне от
непритязательной интерпретации дочери.
Второй акт начинается с того, что мать мучается бессонницей. Она
принимает таблетки, читает книгу, прибегает к привычным заклинаниям, но все
равно не может заснуть. В конце концов, она встает и идет в гостиную. Хелена
слышит ее шаги, и тут происходит великое разоблачение. Женщины выясняют свои
отношения. Хелена впервые осмеливается сказать правду. Мать ошеломлена, видя
прорвавшиеся наружу ненависть и презрение. Тут наступает черед матери
говорить о себе, своем ожесточении, тоске, безнадежности, одиночестве. Она
рассказывает о своих мужьях, об их равнодушии, об их унизительной охоте на
других женщин. Но сцена имеет более глубокий смысл: в конце концов, дочь
рожает мать. И на какие-то короткие мгновения они сливаются в полнейшем
симбиозе. Однако наутро мать уезжает. Она не в силах выносить тишину и новые
обнаженные чувства. Она устраивает так, что ей присылают телеграмму,
требующую ее немедленного возвращения. Хелена слышит разговор.
Воскресенье, мать уехала, Хелена идет в церковь слушать проповедь мужа.
Вместо двух персонажей стало четыре. Мысль о том, что Хелена рожает мать,
довольно путаная, и, к сожалению, я ее отбросил. Ведь персонажи следуют
собственной логике. Раньше я пытался их обуздать и наставить, но с годами
поумнел и научился разрешать им вести себя, как им захочется. Это привело к
тому, что ненависть сцементировалась: дочь не может простить мать. Мать не
может простить дочь. Прощение - в руках больной девочки.
"Осенняя соната" в черновом варианте создана за несколько ночных часов
после периода полной блокировки. Загадкой по-прежнему остается вопрос -
почему именно "Осенняя соната"? Ведь ни о чем подобном я раньше не думал.
Мысль поработать с Ингрид Бергман сидела во мне давно, но не она дала
толчок этой истории. В последний раз мы с Ингрид встречались на Каннском
фестивале в связи с показом "Шепотов и криков". Она тогда опустила мне в
карман письмо, в котором напоминала про мое обещание сделать вместе фильм.
Когда-то мы планировали экранизировать роман Яльмара Бергмана "Начальница
фру Ингеборг". Но вот в чем закавыка: почему именно эта история и почему в
таком готовом виде? В черновом варианте она имеет более завершенную форму,
чем в окончательном.
За несколько летних недель на Форе я написал "Осеннюю сонату", дабы
иметь что-нибудь про запас в случае, если "Змеиное яйцо" пойдет прахом. Мое
решение было окончательным: я больше никогда не буду работать в Швеции.
Поэтому и всплыла эта странная затея со съемками "Осенней сонаты" в
Норвегии. В принципе я хорошо себя чувствовал в примитивных павильонах в
окрестностях Осло. Построенные в 1913 или в 1914 году, они так и стояли
нетронутые. Правда, при определенном направлении ветра самолеты летели прямо
над нашими головами. Но в остальном было по-старомодному мило. Имелось все
необходимое, но, несколько дряхлое и неухоженное. Приветливые сотрудники,
хотя им все же чуточку недоставало профессионализма.
Съемки шли тяжело. Того, что имеют в виду под рабочими трениями, у нас
с Ингрид Бергман не возникало. Скорее уж можно говорить о языковой путанице
в более глубоком смысле. Уже в первый день, когда мы читали вместе сценарий
в репетиционной студии, я обнаружил, что она отработала свою роль перед
зеркалом с интонациями и жестами. Было очевидно, что у нее совсем иной
подход к профессии, чем у нас. Она осталась в 40-х годах.
По-моему, Ингрид обладала какой-то гениальной, странно устроенной
компьютерной системой. Несмотря на то, что ее механизмы для восприятия
режиссуры размещались не там, где мы привыкли, - и где они должны
размещаться, - она, вероятно, все-таки каким-то образом была восприимчива к
импульсам отдельных режиссеров. В некоторых американских фильмах она
необыкновенно хороша. Например, у Хичкока, которого она на дух не
переносила, она всегда великолепна. Мне кажется, он не слишком-то стеснялся
проявлять неуважительность и легкую заносчивость, что, естественно, было
самым верным способом заставить ее слушать.
Уже во время репетиций я пришел к выводу, что тут и речи быть не может
о понимании и чуткости. Придется прибегнуть к методам, обычно для меня
неприемлемым, и, прежде всего, к агрессивности. Однажды она сказала мне:
"Если ты мне не объяснишь, как нужно делать эту сцену, я влеплю тебе
пощечину". Мне это страшно понравилось. Но с чисто профессиональной точки
зрения работать с этими двумя актрисами было трудно.
Смотря картину сегодня, я замечаю, что бросил Лив на произвол судьбы
там, где был обязан ее поддержать. Она принадлежит к самым что ни на есть
щедрым артистам, отдающим себя игре целиком, до конца. Иногда она пускается
в самостоятельное плавание. И это происходит потому, что я слишком много
внимания уделяю Ингрид Бергман. Ингрид к тому же с трудом запоминала текст.
По утрам она нередко бывала колючей, раздраженной, грустной, что вполне
понятно. Страх перед болезнью цепко держал ее в своих тисках, и в то же
время наши методы работы казались ей непривычными и ненадежными. Но ни разу
она не сделала попытки увернуться. Ее поведение отличалось исключительным
профессионализмом. Несмотря на все свои бросавшиеся в глаза недостатки,
Ингрид Бергман была удивительным человеком: щедрым, широким и
высокоодаренным.
Один французский критик зорко подметил, что "Осенней сонатой" Бергман
создал "бергмановский фильм". Хорошо сформулировано, но вывод печальный. Для
меня. По-моему, так оно и есть - Бергман и в самом деле создал бергмановский
фильм. Имей я силы осуществить свои первоначальные намерения, этого бы не
произошло.
Я люблю Тарковского и восхищаюсь им, считаю его одним из самых великих.
Мое преклонение перед Феллини безгранично. Но мне кажется, что Тарковский
начал делать фильмы под Тарковского, и Феллини в последнее время создал
один-два феллиниевских фильма. А вот Куросава не создал ни одной картины под
Куросаву. Мне никогда не нравился Бунюэль. Рано обнаружив, что придуманные
им ухищрения возводятся в особого рода бунюэлевскую гениальность, он стал
повторять и варьировать их. Занятие оказалось благодарным. Бунюэль почти
всегда делал бунюэлевские фильмы.
Итак, настало время посмотреть на себя в зеркало и спросить: что же
происходит, неужели Бергман начал делать бергмановские фильмы? Пожалуй,
"Осенняя соната" - печальный тому пример. Но вот чего я никогда не узнаю:
каким образом вышло так, что этим примером стала именно "Осенняя соната"?
Если долго носить в себе какую-то историю или круг тем, как в случае с
"Персоной" или "Шепотами и криками", то потом легко проследить, как картина
развивалась и получилась такой, какой получилась. Но почему вдруг возникла
"Осенняя соната" именно в данном своем облике, словно греза. Возможно, в
этом и кроется ошибка: она должна была остаться грезой. Не фильмом грез, а
киногрезой. Два персонажа. Обстановка и все остальное отодвинуто на второй
план. Три акта при трех различных освещениях: в вечернем свете, в ночном и в
утреннем. Никаких громоздких кулис, два лица и три разных освещения.
Пожалуй, такой вот я представлял себе "Осеннюю сонату".
Что-то загадочное скрывается во фразе о том, что дочь рожает мать.
Здесь прячется чувство, которое я не смог выявить до конца. Внешне готовая
(вещественное доказательство чего-либо (лат.)) и я опирался в своих
комментариях лишь на рабочие дневники, фотографии, рецензии и поблекшие
воспоминания.
Теперь же "На пороге жизни" предстала передо мной точно в том виде, в
каком картину слушали и смотрели в день премьеры 31 марта 1958 года, и я
сидел в темноте, невозмутимый и одинокий. Передо мной разворачивалась хорошо
выстроенная, чуть более обстоятельная, чем надо, история трех женщин,
лежащих в одной больничной палате. Все сделано честно, с большим сердцем и
умом, сыграно в основном первоклассно, чересчур много грима, ужасный парик у
Эвы Дальбек, местами скверная операторская работа, кое-где налет
литературщины. Когда фильм закончился, я был удивлен и немного раздосадован:
мне вдруг понравилась эта старая лента. Милый, добротно сделанный фильм
наверняка не без пользы в свое время крутили по кинотеатрам. Помнится, на
сеансах присутствовал больничный персонал - зрители от ужаса падали в
обморок. Помню также, что консультант фильма, профессор Ларс Энгстрем,
разрешил мне присутствовать при родах в Каролинской больнице. Потрясающее и
поучительное впечатление. Правда, у меня у самого уже было пятеро детей, но
я ни разу не присутствовал при родах (тогда это не дозволялось). Я
напивался, или играл со своей игрушечной железной дорогой, или шел в кино,
или репетировал, или снимал, или проводил время с неподобающими дамами.
Точно уже и не помню. Как бы то ни было, роды прошли достойно, без всяких
осложнений. Пухленькая, молоденькая мама рожала с воплями и смехом. В
палате, можно сказать, царило веселье. Сам я два раза был близок к обмороку
и, чтобы прийти в себя, выходил в коридор и головой колотился о стену. После
чего возвращался потрясенный и благодарный.
Не собираюсь утверждать, будто съемки проходили гладко. Съемочный
павильон "Народных кинотеатров" располагался в длинном узком гимнастическом
зале в подвальном этаже старого, ветхого дома на Эстермальме. Подсобные
помещения крошечные. Вентиляция сомнительная - воздухозаборник находился на
уровне тротуара, всасывая с улицы выхлопные газы. Теснота, грязь, ветхость.
Свирепствовала эпидемия азиатского гриппа, мы валились один за другим, как
костяшки домино, но остановить съемки не могли, потому что у актеров уже
были подписаны другие контракты. Проводить съемку при температуре сорок
градусов вроде бы невозможно. Выяснилось, что вполне возможно. Все работали
с повязками на лице. Время от времени (довольно часто) мы скрывались за
декорациями, где хранились баллоны с веселящим газом. Веселящий газ, как и
наркотики, вызывает привыкание, только более кратковременное. Макс Вилен,
оператор, оказался хорошим ремесленником, нечувствительным и безрадостным.
Наше тоскливое сотрудничество проходило при соблюдении кислой вежливости.
Лаборатория - тихий ужас (царапины и грязь). Все это, вместе взятое, не так
уж важно. Главное все-таки - актрисы. Как и в других гнетущих ситуациях,
актрисы демонстрировали присутствие духа, изобретательность и непоколебимую
лояльность. Способность смеяться в беде. Братство. Заботу.
Вообще, актеры - это отдельная глава, и я не знаю, достаточно ли
компетентен, чтобы определить их влияние на рождение и качество моих
фильмов. Но что была бы "Персона" без Биби Андерссон в роли Альмы, и как бы
сложилась моя жизнь, если бы Лив Ульман не взяла на себя заботу обо мне и об
Элисабет Фоглер? "Лето с Моникой" без Харриет? "Седьмая печать" без Макса
фон Сюдова? Виктор Шестрем и "Земляничная поляна"? Ингрид Тулин и
"Причастие"? Я бы ни за что не рискнул поставить "Улыбку летней ночи" без
Эвы Дальбек у Гуннара Бьернстранда.
Я наблюдал актеров и в другой связи, и моя мотивация крепла. Гунн
Волльгрен (1913 - 1983), ну, разумеется, она сыграет бабушку в "Фанни и
Александре". Я бы никогда не написал "После репетиции", не будь Лены Улин и
Эрланда Юсефсона - эти двое прямо-таки излучают желание и соблазн. Ингрид
Бергман и Лив Ульман стали условием создания "Осенней сонаты". Сколько
радости, сложностей и нежности. И преданности - по окончании съемок чувства
меняли тональность и окраску, стабилизировались или бледнели и
улетучивались. Любовь, объятия, поцелуи, растерянность и слезы. Четыре
девушки из "Шепотов и криков". У меня есть ролик, сделанный во время съемок
с заднего плана: они сидят рядком на низком диване, все в черном, вид
торжественный; Харриет загримирована, на ней погребальное одеяние. Внезапно
они начинают подпрыгивать на диване, у которого хорошие, прочные пружины,
они подпрыгивают и подскакивают, безудержно хохоча: Кари Сюльван, Харриет
Андерссон, Лив Ульман, Ингрид Тулин. Какая концентрация женского опыта,
какая актерская компетентность.
Гуннар Бьернстранд смотрит на меня своими темными прищуренными глазами,
губы растянуты в саркастической усмешке, мы - два самурая среди буйно
дерущейся, обреченной на гибель солдатни. Потом он заболел, у него возникли
проблемы с запоминанием текста, премьера в одном частном театре закончилась
катастрофой, и в довершение парочка пронырливых стокгольмских критиков
смешала его с грязью. Мне хотелось, чтобы он принял участие в моем последнем
фильме, поскольку мы проработали вместе всю мою кинематографическую жизнь
(начало было положено господином Пюрманом в фильме "Дождь над нашей
любовью"). Я написал для Гуннара роль. Более или менее с учетом его недуга:
директор Театра в "Фанни и Александре". Директор, режиссер и pere noble в
одном лице. Труппа дает "Двенадцатую ночь". Гуннар играет Шута. В конце он
сидит на лесенке с зажженной свечой на лысой макушке и красным зонтиком в
кулаке. И поет песню Шута: "А дождь лил каждый вечер". Дождь льет прилично,
все выглядит стильно и трогательно, точно во вкусе Бьернстранда. Наш
оператор-документалист ни на секунду не выпускает из виду Гуннара. Никто,
включая меня, не знает, что он увековечивает этот примечательный день в
Седра Театерн. Гуннару тяжело. Тяжело с памятью, тяжело с координацией
движений. Мы делали бесчисленные дубли, но ни у него, и ни у меня не
возникло даже отдаленной мысли сдаться. Он героически боролся со своим
недугом и с ускользающей памятью. В конце концов, эпизод с Шутом был
полностью записан на кассету. Полный триумф.
===========================================
Pere noble - благородный отец (франц.). Наш оператор-документалист...
Имеется в виду Арне Карлссон, оператор фильма "Фанни и Александр" -
документ". Снимал с Бергманом также фильм "Форе - документ 1979"
===========================================
В двухчасовом документальном фильме о съемках "Фанни и Александра"
борьба и триумф Гуннара Бьернстранда занимали центральное место. Смонтировав
весьма внушительный материал - тысячи метров пленки, - я сделал фильм в
фильме, приблизительно на двадцать минут. На всякий случай я попросил
Гуннара и его жену дать "добро" на этот кусок. Они заявили, что у них
возражений нет. Я был доволен, мне казалось, что я воздвиг памятник
последней победе великого актера, и не какой-то там обыкновенной победе, а
победе на высшем артистическом уровне. Позднее вдову одолели сомнения, и она
настояла, чтобы кусок с песней Шута был вырезан. С грустью я счел себя
обязанным удовлетворить ее желание. Тем не менее, мы сохранили негатив.
Величайший актерский триумф Гуннара Бьернстранда не должен кануть в небытие.
Что же касается выбора и осуществления театральных постановок, то здесь
влияние актеров еще сильнее: король Лир в исполнении Ярла Кюлле (1984 г.).
Петер Стормаре в роли Гамлета (1986 г.). Биби Андерссон воплощает Сказку
(спектакль 1958 г. по пьесе Яльмара Бергмана "Sagan"). Сижу напротив Гертруд
Фрид в зеленом кафетерии театра Мальме. Мы делимся воспоминаниями, столько
лет мы работаем бок о бок, сначала в Гетеборге, потом в Стокгольме и вот
сейчас в Мальме. Мы сплетничаем, болтаем о пустяках. В большие грязные окна,
выходящие в Театральный парк, сочится скупой, синеватый сумрак сконской
зимы, стеклянные шары на потолке уже зажжены. На лице Гертруд двойное
освещение - холодное извне, теплое сверху, голос усталый, но мурлыкающе
напряженный, серо-зеленые глаза мерцают. Внезапно меня пронзает мысль: ведь
это сидит Селимена, вот именно, Селимена из "Мизантропа" Мольера! "В
следующем году я собираюсь поставить "Мизантропа" (декабрь 1957 г.), и ты
должна сыграть Селимену, хочешь, Гертруд?" Да, пожалуй, она не против, хотя
в данный момент не совсем уверена, кто такая, собственно говоря, эта
Селимена и что за тип этот Мизантроп. Правда, Ингмар весь преисполнен
счастья и энтузиазма, так что у меня не хватает духу высказывать сомнения.
Да, Гертруд Фрид, огонь, пламень горелки, обжегший ее столь тяжко и пугающе.
Гедда Габлер, великая трагическая интонация, юмор, жестокая игривость. Да!
Когда я несколько лет тому назад ставил "Игру снов", маленькую, но
важную роль Балерины исполняла молодая актриса Пернилла Эстергрен. Она
воплотила мою веселую хромоногую няньку в "Фанни и Александре". А вот теперь
мы репетировали "Игру снов" (1986). Я видел силу и горение Перниллы, ее
уверенную естественность (даже когда она ошибалась, выходило правильно).
Внезапно меня осенило: наконец-то Драматический театр дождался своей Норы!
После репетиции я нашел девушку и сказал ей, что через три, максимум четыре
года она будет играть Нору.
===========================================
Кюлле Ярл (р. 1927) - шведский актер. В кино - с 1950 г. У Бергмана в
1952 - 1982 гг. сыграл в 5-ти фильмах.
...молодая актриса Пернилла Эстергрен... Речь идет о Пернилле Вальгрен
(р. 1958), сыгравшей у Бермана в фильме "Фанни и Александр" роль Май, затем
она приняла фамилию первого мужа - писателя Класа Эстергрена, в настоящее
время - Аугуст, по второму мужу, режиссеру Билле Аугусту.
===========================================
Театр держится на актерах. Режиссеры и сценографы пусть делают все, что
им вздумается, пусть подкладывают любые мины под самих себя, артистов и
драматургов. Все равно театр держится на сильных актерах. Помню
представление "Трех сестер", задрессированное вконец, размолотое в пыль
одним старым среднеевропейским угрюмцем. Способные, кроткие актеры бродили
по сцене, как скучающие лунатики. Но над серостью возвышалась одетая в
черное королева, несгибаемо, бешено живая: Агнета Экманнер.
===========================================
Помню представление "Трех сестер"... Бергман ставил "Три сестры" Чехова
в 1978 г. в Резиденцтеатре (Мюнхен). Не исключено, что это
автохарактеристика.
Экманнер Агнета (р. 1938) - шведская актриса. В кино - с 1965 г. У
Бергмана играла в ТВ-спектакле "Маркиза де Сад" (1992).
===========================================
Я знаю, что сказанное выше не связано с моими рассуждениями о фильме
"На пороге жизни". Хотя, может быть, в конечном счете, и связано. Как
правило, сценарии своих картин я пишу сам. Пишу и переписываю. Рабочие
дневники свидетельствуют (зачастую потом к моему собственному удивлению) о
длительных процессах. Диалоги подвергаются жесткой проверке, они
сокращаются, уплотняются, надстраиваются, отвергаются, слова опробуются и
изменяются. На заключительном этапе исчезают большие куски, "kill your
darlings". К тому моменту, когда эстафету принимает актер, трансформируя мои
слова в собственные выражения, я уже обычно теряю контакт с первоначальным
содержанием реплик. Артисты пробуждают к новой жизни вконец заболтанные
сцены. Я с опаской радуюсь, испытывая легкое удовлетворение, - значит, вот
как это звучит! Ну да, конечно, именно так я и задумывал, пусть и забыл
многое в длительном и исключительно одиноком процессе настройки.
С лентой "На пороге жизни" дело обстояло иначе. Я нес ответственность
за слова Уллы Исакссон. Мне предстояло работать с хорошо знакомой и в то же
время далекой от меня действительностью: "женщины и роды". Я в буквальном
смысле находился на пороге жизни. Многие побочные эффекты оказались
неожиданными: палата с шестью только что разрешившимися от бремени матерями
и их новорожденными детьми. Набухшие груди, повсюду лужицы скисшего молока,
неназываемые физические подробности, веселая животная суета. Я чувствовал
себя прескверно, вынужденный соотносить это с моим собственным опытом вечно
беспомощного, вечно ретирующегося папы. Ингрид Тулин играет Сесилию, у
которой на третьем месяце беременности происходит выкидыш. Она откидывает
одеяло и с ужасом, в холодном поту, видит, что кровать и простыни до самой
груди в пятнах крови. Профессионализм, ежедневное присутствие акушерки,
кровь (бычья кровь, разбавленная химическим красителем для придания нужного
оттенка). Помню внезапно подкатившую дурноту и возникшую перед глазами
картину - панически испуганная девушка сидит на корточках на унитазе, из нее
хлещет кровь. Тем не менее, я, призвав на помощь все свое профессиональное
чутье, управлял словами и ситуациями Уллы Исакссон, думая в минуты отчаяния,
что если бы я знал, то уж поистине никогда бы... Я барахтался как утопающий,
пытаясь нащупать дно, но дна не было. Черт бы побрал поразивший меня
вдобавок азиатский грипп. Черт бы побрал процесс вытеснения! Наши четыре
актрисы оставались невозмутимыми и милыми. Они видели, как мне плохо.
Несмотря на поставленные перед ними напряженные задачи, они относились ко
мне со снисходительным дружелюбием. Я испытывал благодарность, я почти
всегда испытываю благодарность к актерам.
===========================================
Наши четыре актрисы... Речь идет об Эве Дальбек, Ингрид Тулин, Биби
Андерссон и Барбару Юрт аф Урнес, получивших премию за лучшее исполнение
женских ролей в фильме "На пороге жизни" на кинофестивале в Канне в 1958 г.
===========================================
В момент предстоящей после завершения работы разлуки меня охватывает
страх перед этой самой разлукой, сопровождающейся последующей депрессией.
Порой некоторые удивляются, почему я избегаю премьер и банкетов по случаю
окончания работы. В этом нет ничего удивительного. Я уже обрезал
эмоциональные связи. Мне больно, я плачу про себя. Разве в таком состоянии
можно идти на банкет?
"После репетиции" - это, собственно, диалог молодой актрисы со старым
режиссером:
А н н а. Почему ты уверен, что говоришь актеру нужные слова?
Ф о г л е р. Я не уверен. Я чувствую.
А н н а. Ты не боишься ошибиться?
Ф о г л е р. Когда я был моложе и мог бы иметь основания бояться, я не
понимал, что у меня есть основания бояться.
А н н а. Многие режиссеры оставляют позади себя униженных и
парализованных актеров. Тебе когда-нибудь приходило в голову подсчитать свои
жертвы?
Ф о г л е р. Нет.
А н н а. Может, у тебя не было жертв?
Ф о г л е р. Думаю, не было.
А н н а. Откуда у тебя такая уверенность?
Ф о г л е р. Наверное, в жизни, или давай назовем это
действительностью, есть люди, которым мои действия наносили травмы, точно
так же, как действия других людей наносили травмы мне.
А н н а. Но не в театре?
Ф о г л е р. Нет, не в театре. Ты, вероятно, спрашиваешь себя, почему я
в этом так уверен, и сейчас я тебе скажу кое-что, что покажется
сентиментальным и преувеличенным, но что, тем не менее, чистая правда: я
люблю актеров!
А н н а. Любишь?
Ф о г л е р. Вот именно, люблю. Я люблю их как явление чувственного
мира, я люблю их профессию, люблю их мужество или презрение к смерти, или
назови это как хочешь. Я люблю их увертки, но вместе с тем и их черную и
беспощадную искренность. Люблю, когда они пытаются манипулировать мной, и
завидую их доверчивости и их проницательности. Да, я люблю актеров
безусловно и от всей души. Поэтому я не способен нанести им травму.
Набросок "Осенней сонаты" написан 26 марта 1976 года. Предыстория его
связана с делом о налогах, свалившимся мне на голову в начале января: я
попал в психиатрическую клинику Каролинской больницы, затем в Софияхеммет и,
наконец, на Форе. Через три месяца обвинение было снято. Из преступления
дело превратилось в банальный налоговый вопрос. Моя первая реакция была
эйфорической.
Вот что написано в рабочем дневнике: Ночью, после оправдания, когда я
не мог заснуть, несмотря на снотворное, мне становится ясно, что я хочу
сделать фильм о матери-дочери, дочери-матери, и на эти две роли я должен
взять Ингрид Бергман и Лив Ульман - их, и только их. Возможно, найдется
место и для третьего персонажа. Вот как это примерно должно выглядеть:
Хелена отнюдь не прекрасна, 35 лет, замужем за милым пастором, которого
зовут Виктор. Они живут в пасторской усадьбе недалеко от церкви, живут
мирной жизнью прихожан, следуя смене времен года, с тех пор как их маленький
сынишка умер от необъяснимой болезни. Ему было шесть лет, и звали его Эрик.
Мать Хелены, выдающаяся пианистка, разъезжающая по всему свету, вот-вот
должна нанести ежегодный визит дочери. Вернее, она уже не была здесь
несколько лет, поэтому в пасторской усадьбе переполох, радостные
приготовления и искреннее, хотя и боязливое ожидание. Хелена страстно
мечтает о встрече с матерью. Она тоже играет на рояле и обычно берет у
матери уроки. Всеобщая, искренняя радость перед встречей, которой и мать, и
дочь ждут с некоторым страхом и энтузиазмом. Мать в великолепном настроении.
По крайней мере, ей удается изобразить прекрасное настроение. Все для нее
устроено наилучшим образом, даже деревянная доска (для спины) на кровати в
комнате для гостей не забыта. Она привезла из Швейцарии гостинцы и т. д. и
т. п.
Колокола созывают на праздничную службу, и Хелена собирается пойти на
могилку, могилку Эрика. Она ходит туда каждую субботу. Она говорит, что Эрик
иногда навещает ее, и она чувствует его осторожные, ласковые прикосновения.
Матери такая фиксация на умершем ребенке кажется пугающей, и она пытается в
мягких выражениях заставить Хелену осознать, что им с Виктором следует
усыновить ребенка или завести еще одного. Потом Хелена играет матери
какую-то пьесу, мать рассыпается в похвалах, но потом все-таки играет эту
пьесу сама. И тем самым тихо, но эффективно не оставляет камня на камне от
непритязательной интерпретации дочери.
Второй акт начинается с того, что мать мучается бессонницей. Она
принимает таблетки, читает книгу, прибегает к привычным заклинаниям, но все
равно не может заснуть. В конце концов, она встает и идет в гостиную. Хелена
слышит ее шаги, и тут происходит великое разоблачение. Женщины выясняют свои
отношения. Хелена впервые осмеливается сказать правду. Мать ошеломлена, видя
прорвавшиеся наружу ненависть и презрение. Тут наступает черед матери
говорить о себе, своем ожесточении, тоске, безнадежности, одиночестве. Она
рассказывает о своих мужьях, об их равнодушии, об их унизительной охоте на
других женщин. Но сцена имеет более глубокий смысл: в конце концов, дочь
рожает мать. И на какие-то короткие мгновения они сливаются в полнейшем
симбиозе. Однако наутро мать уезжает. Она не в силах выносить тишину и новые
обнаженные чувства. Она устраивает так, что ей присылают телеграмму,
требующую ее немедленного возвращения. Хелена слышит разговор.
Воскресенье, мать уехала, Хелена идет в церковь слушать проповедь мужа.
Вместо двух персонажей стало четыре. Мысль о том, что Хелена рожает мать,
довольно путаная, и, к сожалению, я ее отбросил. Ведь персонажи следуют
собственной логике. Раньше я пытался их обуздать и наставить, но с годами
поумнел и научился разрешать им вести себя, как им захочется. Это привело к
тому, что ненависть сцементировалась: дочь не может простить мать. Мать не
может простить дочь. Прощение - в руках больной девочки.
"Осенняя соната" в черновом варианте создана за несколько ночных часов
после периода полной блокировки. Загадкой по-прежнему остается вопрос -
почему именно "Осенняя соната"? Ведь ни о чем подобном я раньше не думал.
Мысль поработать с Ингрид Бергман сидела во мне давно, но не она дала
толчок этой истории. В последний раз мы с Ингрид встречались на Каннском
фестивале в связи с показом "Шепотов и криков". Она тогда опустила мне в
карман письмо, в котором напоминала про мое обещание сделать вместе фильм.
Когда-то мы планировали экранизировать роман Яльмара Бергмана "Начальница
фру Ингеборг". Но вот в чем закавыка: почему именно эта история и почему в
таком готовом виде? В черновом варианте она имеет более завершенную форму,
чем в окончательном.
За несколько летних недель на Форе я написал "Осеннюю сонату", дабы
иметь что-нибудь про запас в случае, если "Змеиное яйцо" пойдет прахом. Мое
решение было окончательным: я больше никогда не буду работать в Швеции.
Поэтому и всплыла эта странная затея со съемками "Осенней сонаты" в
Норвегии. В принципе я хорошо себя чувствовал в примитивных павильонах в
окрестностях Осло. Построенные в 1913 или в 1914 году, они так и стояли
нетронутые. Правда, при определенном направлении ветра самолеты летели прямо
над нашими головами. Но в остальном было по-старомодному мило. Имелось все
необходимое, но, несколько дряхлое и неухоженное. Приветливые сотрудники,
хотя им все же чуточку недоставало профессионализма.
Съемки шли тяжело. Того, что имеют в виду под рабочими трениями, у нас
с Ингрид Бергман не возникало. Скорее уж можно говорить о языковой путанице
в более глубоком смысле. Уже в первый день, когда мы читали вместе сценарий
в репетиционной студии, я обнаружил, что она отработала свою роль перед
зеркалом с интонациями и жестами. Было очевидно, что у нее совсем иной
подход к профессии, чем у нас. Она осталась в 40-х годах.
По-моему, Ингрид обладала какой-то гениальной, странно устроенной
компьютерной системой. Несмотря на то, что ее механизмы для восприятия
режиссуры размещались не там, где мы привыкли, - и где они должны
размещаться, - она, вероятно, все-таки каким-то образом была восприимчива к
импульсам отдельных режиссеров. В некоторых американских фильмах она
необыкновенно хороша. Например, у Хичкока, которого она на дух не
переносила, она всегда великолепна. Мне кажется, он не слишком-то стеснялся
проявлять неуважительность и легкую заносчивость, что, естественно, было
самым верным способом заставить ее слушать.
Уже во время репетиций я пришел к выводу, что тут и речи быть не может
о понимании и чуткости. Придется прибегнуть к методам, обычно для меня
неприемлемым, и, прежде всего, к агрессивности. Однажды она сказала мне:
"Если ты мне не объяснишь, как нужно делать эту сцену, я влеплю тебе
пощечину". Мне это страшно понравилось. Но с чисто профессиональной точки
зрения работать с этими двумя актрисами было трудно.
Смотря картину сегодня, я замечаю, что бросил Лив на произвол судьбы
там, где был обязан ее поддержать. Она принадлежит к самым что ни на есть
щедрым артистам, отдающим себя игре целиком, до конца. Иногда она пускается
в самостоятельное плавание. И это происходит потому, что я слишком много
внимания уделяю Ингрид Бергман. Ингрид к тому же с трудом запоминала текст.
По утрам она нередко бывала колючей, раздраженной, грустной, что вполне
понятно. Страх перед болезнью цепко держал ее в своих тисках, и в то же
время наши методы работы казались ей непривычными и ненадежными. Но ни разу
она не сделала попытки увернуться. Ее поведение отличалось исключительным
профессионализмом. Несмотря на все свои бросавшиеся в глаза недостатки,
Ингрид Бергман была удивительным человеком: щедрым, широким и
высокоодаренным.
Один французский критик зорко подметил, что "Осенней сонатой" Бергман
создал "бергмановский фильм". Хорошо сформулировано, но вывод печальный. Для
меня. По-моему, так оно и есть - Бергман и в самом деле создал бергмановский
фильм. Имей я силы осуществить свои первоначальные намерения, этого бы не
произошло.
Я люблю Тарковского и восхищаюсь им, считаю его одним из самых великих.
Мое преклонение перед Феллини безгранично. Но мне кажется, что Тарковский
начал делать фильмы под Тарковского, и Феллини в последнее время создал
один-два феллиниевских фильма. А вот Куросава не создал ни одной картины под
Куросаву. Мне никогда не нравился Бунюэль. Рано обнаружив, что придуманные
им ухищрения возводятся в особого рода бунюэлевскую гениальность, он стал
повторять и варьировать их. Занятие оказалось благодарным. Бунюэль почти
всегда делал бунюэлевские фильмы.
Итак, настало время посмотреть на себя в зеркало и спросить: что же
происходит, неужели Бергман начал делать бергмановские фильмы? Пожалуй,
"Осенняя соната" - печальный тому пример. Но вот чего я никогда не узнаю:
каким образом вышло так, что этим примером стала именно "Осенняя соната"?
Если долго носить в себе какую-то историю или круг тем, как в случае с
"Персоной" или "Шепотами и криками", то потом легко проследить, как картина
развивалась и получилась такой, какой получилась. Но почему вдруг возникла
"Осенняя соната" именно в данном своем облике, словно греза. Возможно, в
этом и кроется ошибка: она должна была остаться грезой. Не фильмом грез, а
киногрезой. Два персонажа. Обстановка и все остальное отодвинуто на второй
план. Три акта при трех различных освещениях: в вечернем свете, в ночном и в
утреннем. Никаких громоздких кулис, два лица и три разных освещения.
Пожалуй, такой вот я представлял себе "Осеннюю сонату".
Что-то загадочное скрывается во фразе о том, что дочь рожает мать.
Здесь прячется чувство, которое я не смог выявить до конца. Внешне готовая