...- Вижу! - прошептала Биргитта Каролина.
...- Да, просто поразительно,- сказал Андреас и замолчал, не смея
нарушить это таинственное представление.
А лица - всего через несколько минут - уже заполнили не только
солнечную полоску, но и всю стену, их было сотни, может быть, тысячи. И в
тишине Биргитта Каролина услышала хор шепчущих голосов. Слабые, далекие, но
ясно различимые. Они говорили, перебивая друг друга, кто-то смеялся, кто-то
плакал, одни голоса звучали приветливо, другие - сухо и равнодушно. Голоса
старческие, детские и девичьи, скрипучие дисканты стариков, грозные
директорские басы и добродушное ржание дядюшек. Словно играла сказочная
музыка, и мелодия взмывала и падала, как прибой безбрежного моря.
...- Эта стена - точно фотографическая пластина, - сказал Андреас, - а
комната - волшебная камера. Каждый, побывавший в этой комнате, запечатлен
навеки. Иди-ка сюда, погляди. - И он, потянув ее за собой, указал на
повернутое к ним вполоборота лицо с широко раскрытыми глазами - его
собственное.
Вдруг все часы разом пробили половину шестого, по улице прогромыхал
громадный мусоровоз, солнечный свет погас, лица исчезли, голоса замерли, и
комната вновь приняла вид буржуазной гостиной невозвратно исчезнувших
времен.
В бабушкиной столовой в Упсале была оклеенная обоями дверь. Когда умер
дед, бабушка разделила свою громадную квартиру пополам. Оклеенная обоями
дверь в столовой закрывала доступ в другую половину. А может, это была дверь
гардеробной? Я ни разу ее не открыл. Не отважился.
Учитывая, что моя жизнь с самого начала и по сегодняшний день сотворена
разрывами между многими действительностями, мои творческие результаты
относительно скудны. Всего лишь несколько раз мне посчастливилось преодолеть
эти расплывчатые границы. В "Тюрьме" мне этого явно не удалось. Видение на
обоях пошло в корзину.
Долгое время я вообще никак не относился к этой картине, что можно
заметить по тому, как я о ней говорю в книге "Бергман о Бергмане". Но
теперь, когда у меня появилась возможность обозреть все, сделанное мною,
"Тюрьма" приобретает определенные очертания. В ней есть эдакий
кинематографический задор, находящийся, несмотря на мою неопытность, более
или менее под контролем.
Актеров для "Тюрьмы" подобрали отличных. В этом отношении Лоренс
Мармстедт был человек бесценный, щедрый и широкий. Он уговорил Хассе Экмана,
великого и очень занятого актера, и его тогдашнюю жену Эву Хеннинг, только
что с блеском сыгравшую в "Банкете" (1948) Экмана. Хассе Экман, проявляя
незыблемую лояльность, всячески старался помогать. Эва Хеннинг внесла в
картину совершенно неожиданную ноту чистой грусти. В коротком эпизоде
разговора с режиссером она говорит: "Неужто и в самом деле мы в детстве
накапливаем нечто, что потом, став взрослыми, растрачиваем, нечто,
называемое... духом?" Эва Хеннинг благодаря своей резкости, теплоте и юмору
проводит эту сцену весьма элегантно. Дорис Сведлюнд (шведская актриса (1926
- 1985) в роли Биргитты Каролины тоже хороша. Мне было важно, чтобы она не
выглядела шведской кинопотаскушкой. Ведь "Тюрьма" - драма о душе, и Дорис и
есть душа. Она светит собственным загадочным светом. Фарс, который Тумас и
Биргитта Каролина крутят на крохотном игрушечном проекторе, был у меня
самого в детстве. Речь в нем шла о человеке, запертом в какой-то
таинственной комнате, где ему приходится переживать разные ужасы: то с
потолка соскальзывает вниз паук, то появляется разбойник с длинным ножом,
намереваясь убить героя, то из сундука выпрыгивает черт, то перед окном с
широкими жалюзи начинает дергаться Смерть в виде скелета.
Мы сняли этот фарс быстро и эффективно. Роли в нем исполнило
итальянское трио "Братья Брагацци". Они выступали в варьете "Чина" и во
время войны остались в Швеции. Рано утром братья явились в съемочный
павильон. Кое-какие костюмы мы отобрали на костюмерном складе "Сандревс".
Еран Стиндберг установил четыре лампы прямого света, закрепив на них листы
кальки, чтобы не допустить теней. Я рассказал сюжет, и Брагацци начали
играть. Съемка велась до обеда. Отснятый материал немедленно отправили в
лабораторию. На следующее утро он уже был проявлен и размножен. Потом мы с
Леннартом Валленом смонтировали этот крошечный фарс в монтажной "Террафильм"
и, закончив, пригласили Лоренса Мармстедта на премьеру. Лоренс хохотал до
слез. А, нахохотавшись, угостил нас шампанским.
===========================================
Стиндберг Еран (1917 - 1991) - шведский оператор. Снял в конце 40-х
годов 4 фильма Бергмана. Работал также с Хассе Экманом, Арне Маттссоном и
Альфом Шебергом.
===========================================
"Жажда" - так назывался сборник рассказов Биргит Тенгрут (шведская
актриса и писательница (1915 - 1983), получивший в свое время скандальную
известность. "СФ" купила право на экранизацию, а Херберт Гревениус написал
хороший сценарий, соединив рассказы в связное повествование с параллельным
действием и воспоминаниями. Инстинкт подсказал мне пригласить на роль Виолы
саму Биргит Тенгрут. Всеми фибрами души я чувствовал, что мне понадобится ее
содействие на самых разных уровнях. Очень тонко и тактично она помогла мне
выстроить эпизод с лесбиянками - тема для того времени взрывоопасная. И
точно - киноцензура вырезала значительную часть сцены объяснения между
Биргит Тенгрут и Мими Нельсон, что делает конец эпизода довольно непонятным.
Кроме того, Биргит Тенгрут внесла свою лепту и в режиссуру, чего я никогда
не забуду. Я научился кое-чему новому и очень важному.
Лето. Женщины, распив бутылку вина, соперничают. Мими протягивает
прилично захмелевшей Биргит сигарету и сама же ее зажигает. После чего,
медленно поднося горящую спичку к своему лицу, на мгновение, до того как она
погасла, задерживает ее у правого глаза. Идея принадлежала Биргит Тенгрут. У
меня это потому так хорошо отложилось в памяти, что я ничего подобного
раньше не делал. В дальнейшем мелкие, едва заметные, но впечатляющие детали
стали особым компонентом моих фильмов.
Действие большей части фильма происходит в поезде, идущем по разоренной
войной Германии. Уже в "Тюрьме" я начал экспериментировать с длинными
сценами. Дабы развить эту технику, мы заказали чудо-вагон. Его можно было
разбирать на секции. Тогдашняя неудобная камера получила возможность
свободно передвигаться по купе, коридорам и другим помещениям. В "Тюрьме"
появление длинных сцен связано в первую очередь с экономическими причинами.
Здесь же я стремился к иному упрощению: не дать уловить сложные перемещения
камеры.
Павильонный поезд далек от совершенства - хорошенько приглядевшись,
замечаешь стыки. Вдобавок мне хотелось, чтобы руины, которые видны из окон
поезда, и в самом деле снимались в Германии. По экономическим соображениям
дело не выгорело. Доморощенный вариант оказался малоубедительным
компромиссом.
В остальном же "Жажда" продемонстрировала достойную уважения
кинематографическую жизнеспособность. Я начал обретать собственную манеру
делать фильмы. Овладел неуклюжей машиной. Она работала в основном так, как
того хотел я. Хоть маленькая, да победа.
===========================================
С 1952 года до конца 1958-го - начала 1959 года я работал в театре
Мальме. "Лицо", созданное в 1958 году, естественно, отражает впечатления
этого периода. То было время интенсивной работы и богемной жизни. Мы с Биби
Андерссон жили в микрорайоне, называвшемся Шернхюсен (Звездные дома) на
Лимхамневэген, в тесной квартирке из двух с половиной комнат. Городской
театр Мальме с заслуживающей подражания предусмотрительностью приобрел
какое-то количество квартир в еще строившихся домах. Они располагались в той
части города, откуда можно было быстро и легко добраться до театра - либо на
машине, либо на общественном транспорте. Мы обитали в Театре - кроме
вторничных вечеров, зарезервированных для симфонических концертов и потому
свободных от репетиций и спектаклей. В эти вечера мы общались. Я приобрел
свой первый 16-миллиметровый звуковой проектор и всерьез занялся собиранием
фильмов. Мы устраивали киновечера.
Напряженная совместная работа благотворно сказывалась и на личных
отношениях - ни до, ни после мне не приходилось переживать ничего подобного.
Все, с кем мы трудились тогда бок о бок, вспоминают об этом времени как о
лучших годах своей жизни. Жесткий рабочий темп и профессиональная общность
служат, пожалуй, прекрасным корсетом для сдерживания неврозов и грозящего
распада. Итак, между "Лицом" и тогдашним нашим бытием существует
непосредственная связь. С жителями города, с посторонними мы общались на
удивление мало.
В бытность мою руководителем театра в Хельсингборге все было
по-другому. Хельсингборжцам нравилось, что у них в городе живут актеры.
Каждую субботу в кондитерской Фальмана нас бесплатно угощали тортом и
шоколадом с взбитыми сливками. Частенько приглашали домой к местным буржуа,
где мы наедались до отвала. Напротив театра располагалась бакалейная лавка с
богатым ассортиментом товаров, а при ней кухня, ежедневно отпускавшая нам
готовые обеды стоимостью в одну крону. Кроме того, нам практически за
бесценок сдавали несколько квартир в доме ХVIII века. В главный зал
"Гранд-отеля" нас, правда, метрдотель не пускал, зато мы были желанными
гостями в закутке возле черного хода. Там вечерами, после спектакля, нам
подавали "пюттипанну" (типичное шведское блюдо из кусочков мяса, сосисок с
картофелем и овощами), шнапс и пиво за одну крону семьдесят пять эре. Когда
мы, случалось, сидели без денег, щедро отпускали в долг. Нас приглашали в
замок и в поместья, а мы взамен пели, декламировали и разыгрывали сцены из
спектаклей. Мы чувствовали, что вовлечены в жизнь города. Гостеприимство и
общительность не знали границ.
Мальме был совсем иной город. Да, нас неплохо кормили у Крамера, и люди
проявляли дружеский интерес к тому, что мы делаем. Но мы держались
особняком. Кредит в ресторанах давали неохотно, можно сказать, почти не
давали вовсе.
Публика, для которой мы играли, но с которой не общались, в "Лице"
представлена семейством консула Эгермана. Консул, добродушный,
преисполненный энтузиазма барон, пытающийся соблюдать дистанцию и
придерживаться общепринятых правил, приходит, естественно, в ужас, узнав,
что его жена связалась с оборванцами.
В своей профессии нам нередко приходится сталкиваться с тем, что мы
привлекаем к себе внимание, пока загримированы. Людям, которые видят нас в
лучах успеха и светских раутов, кажется, будто они нас обожают. Но стоит нам
снять грим или, хуже того, попросить денег, мы тут же превращаемся в ничто,
в пустое место. Я обычно говорю, что на сцене мы стопроцентные люди, когда
же сходим со сцены, от нас остается меньше тридцати пяти процентов. Мы
внушаем себе и, прежде всего друг другу, будто мы стопроцентные люди, и в
этом кроется наша фундаментальная ошибка. Мы становимся жертвой собственных
иллюзий. Раздираемые страстями, заключая браки друг с другом, мы забываем,
что нас толкает к этому наша профессия, а вовсе не то, кем мы предстаем
после закрытия занавеса.
Насколько я помню, полицмейстер в "Лице" вполне сознательно задумывался
как мишень. Он символизирует моих критиков. Довольно добродушно я потешался
над теми, кто желал бы держать меня в узде и поучать. Дело в том, что
тогдашние театральные критики считали своим долгом читать мне наставления -
надо делать так, а не эдак. Им, очевидно, доставляло удовольствие открыто
щелкать меня по носу.
Есть конкретный прототип и у советника медицины. За все годы в
кинематографе я создал не так уж много карикатурных персонажей. Ссорящиеся
супруги Стиг Альгрен - Биргит Тенгрут в "Земляничной поляне" - одно из
печальных и достойных сожаления исключений. Советник медицины Вергерус в
"Лице" - другое, но более забавное. Этот персонаж возник из непобедимой
потребности слегка отомстить Харри Шайну.
===========================================
Ссорящиеся супруги Стиг Альгрен - Биргит Тенгрут... Здесь Бергман имеет
в виду, что Стиг Альгрен и Биргит Тенгрут явились прототипами героев
"Земляничной поляны" - супругов Стэна и Берит Альман (их сыграли Гуннар
Шеберг и Гуннель Брустрем). О Стиге Альгрене Бергман упоминал и раньше - см.
"Бергман о Бергмане" (с. 210 - 211).
Шайн Харри (р. 1924) - журналист, сотрудничал в "Бонниерс Литтерэра
Мэгэзин" в 1948 - 1956 гг.; в 1963 - 1970 гг. - директор Шведского
Киноинститута, в 1970 - 1978 гг. - председатель Правления Киноинститута, с
1981 г. - колумнист "Дагенс Нюхетер". Бергман снял Шайна в фильме "Лицо".
Его эссе "Поэт Бергман" переведено на русский язык (Ингмар Бергман. Статьи.
Рецензии. Сценарии. Интервью, с. 98 - 102).
===========================================
Шайн сотрудничал в "Бонниерс Литтерэра Мэгэзин" - журнале, освещавшем
вопросы культуры и имевшем в те годы солидный вес. Статьи этого умного и
высокомерного кинокритика благожелательно воспринимались в соответствующих
кругах. Мне казалось, что обо мне он пишет в исключительно уничижительном
тоне, чего, как он позднее утверждал, он и не думал делать. Вдобавок Харри
Шайн, женатый на Ингрид Тулин, настойчиво убеждал ее бросить кино и театр и
взамен заняться прикладным искусством.
Я придумал изощренный, с моей точки зрения, способ огорошить Харри
Шайна. Я знал, что Ингрид Тулин ничего столь страстно не желала, как
продолжать свою актерскую карьеру. Поэтому я уговорил ее поступить в
Городской театр Мальме. Мне хотелось доказать Харри Шайну, что он ошибается.
А он очень не любит ошибаться. Теперь, чтобы встречаться с женой, Харри
приходилось курсировать между Мальме и Стокгольмом.
Как-то само собой вышло так, что мы с Биби начали осторожно общаться с
Ингрид и Харри. Не очень-то честно с моей стороны. Дружеское расположение,
которое я выказывал Харри Шайну, было не вполне искренним. В глубине души я
считал, что между людьми его типа и моего существует непреодолимая пропасть.
Что он желает мне зла, и что под той чуть ли не китайской любезностью, с
которой мы относились друг к другу, кроется трудно поддающееся определению
неприятие. Следует отметить, что все это давно позади. Харри - один из моих
ближайших друзей. Но тогда мне представлялось весьма уместным слепить образ
советника медицины Вергеруса с Харри Шайна.
Вергерус говорит Манде Фоглер: "Я раскрою вам одну тайну. Весь вечер я
жестоко боролся с необъяснимой симпатией к вам и к вашему мужу, фокуснику.
Вы мне сразу понравились, как только вошли в комнату, - понравились ваши
лица, ваше молчание, ваше естественное достоинство. В высшей степени
прискорбно, и не будь я чуточку пьян, никогда бы вам этого не сказал". На
что Манда отвечает: "Если вы испытываете такие чувства, оставьте нас в
покое". Вергерус возражает: "Не могу". Манда: "Почему?" "Потому что вы
представляете собой то, что я ненавижу больше всего. Необъяснимое".
Но центральная фигура в этой истории, безусловно, - двуполое существо,
андрогин Аман-Манда. Все крутится именно вокруг нее, вокруг ее загадочной
личности. Она символизирует веру в Святое в человеке. Фоглер же сложил
оружие. Он занимается дешевым трюкачеством, и она это понимает. Манда очень
откровенна в разговоре с Вергерусом. Однажды случилось чудо, она сама и есть
это чудо. Она любит Фоглера, хотя и видит, что тот потерял веру. Если Фоглер
- смертельно уставший человек, продолжающий исполнять бессмысленные уже
трюки, то Тюбаль - эксплуататор. Он - Бергман, пытающийся убедить директора
"Свенск Фильминдастри" Дюмлинга в нужности своего последнего фильма.
Итак, крайне скептически настроенному руководству фирмы я
разрекламировал "Лицо" как чертовски эротическую комедию. Руководство "СФ",
дабы не попасть в неловкое положение, уже больше не могло отрицать моих
успехов. Как это было до последнего времени. По заведенному ритуалу
экономический директор Юберг в день начала съемок являлся в дирекцию с
бухгалтерскими книгами, дабы продемонстрировать, какие убытки понесла
компания на моих последних фильмах. Но теперь была "Улыбка летней ночи" -
фильм, которому предсказывали мрачную судьбу, но который, как и "Земляничная
поляна", неожиданно имел колоссальный успех и в Швеции, и в других странах.
Бергмановские фильмы начали продавать за границу - ситуация столь необычная,
что "СФ" в принципе вела себя словно старая дева, руки которой вдруг стали
добиваться самые что ни на есть экзотические женихи. Фирма не имела ни
малейшего опыта продажи фильмов за границу. Там, правда, наличествовал
небольшой экспортный отдел, но я даже не уверен, что плесневевший в нем
персонал изъяснялся на каких-либо иностранных языках. Компания пребывала в
полнейшей растерянности, в результате чего мои фильмы нередко попадали в
руки настоящих разбойников. Исключением постепенно стали США, где два
молодых человека организовали фирму под названием "Янусфильм". Страдая от
идеализма и бедности, они трудились, не покладая рук над популяризацией моих
картин.
В группе бродячих актеров есть старая Бабушка, сыгранная Наимой
Вифстранд с неподражаемой мудростью. Ей двести лет, она ведьма. Заставляет
падать подсвечники, лопаться стаканы. Так что она настоящая колдунья,
уходящая корнями в древние традиции. В то же время она и самая из них ушлая
- продает "любовный напиток" и копит заработанные на этом деньги. Теперь она
собралась уйти на покой и перестать заниматься опасным делом.
===========================================
Вифстранд Наима (1890 - 1968) - шведская актриса. В кино - с 1943 г. У
Бергмана сыграла в 1949 - 1968 гг. в 7-ми фильмах.
===========================================
Но вторая центральная фигура, наряду с Аманом-Мандой, - все же Юхан
Спегель, актер. Он умирает дважды. Как Агнес в "Шепотах и криках", он
умирает, застревая на полдороге. Спегель и мертв и не мертв: "...Я не умер.
Но уже превращаюсь в привидение. В сущности, в роли призрака я намного
лучше, чем в облике человека. Убедительнее. Мне никогда не удавалось этого
добиться, когда я был актером..." Он - единственный, кто мгновенно
распознает Фоглера. "Обманщик, вынужденный скрывать свое истинное лицо".
Вечером, накануне предстоящего Фоглеру великого Сеанса магии, они
встречаются во второй раз: "Встречаются за ширмой, там, где тени от
занавеса, расшитого знаками Зодиака и таинственными значками, кажутся
бездонными". Лицо Спегеля обращено во тьму: "Я в своей жизни знал
одну-единственную молитву: "Используй меня. Сделай из меня что-нибудь". Но
бог так и не понял, какой сильный и преданный раб из меня бы получился. Так
и не нашлось мне применения. Впрочем, это тоже ложь. Шаг за шагом ты
погружаешься во тьму. Единственная истина - само движение". Это тот же самый
Спегель, который раньше говорил: "Я всегда мечтал о ноже, лезвии, которое бы
обнажило мои внутренности. Вырезало бы мой мозг, мое сердце. Освободило бы
меня от моего содержимого. Отрезало бы мне язык и член. Острое лезвие ножа,
которое выскребло бы всю грязь. И тогда из этой бессмысленной падали
вознесся бы ввысь так называемый дух".
Звучит, возможно, туманно, но в этом - суть. Слова отражали жажду того
художественного творчества. Я вообразил, что когда-нибудь, обретя мужество,
смогу стать неподкупным и перестану думать о цели. То была естественная
реакция на все остальное в "Лице", например, разврат! Мне часто казалось,
что я втянут в бесконечный веселый разврат. Требовалось заманить зрителя. С
утра до вечера шло шоу. Меня это развлекало, о чем-то другом не было и речи.
Но в глубине души скрывалась страстная мечта, вложенная мной в уста Спегеля.
Сценарий "Лица" помечен 4 июня 1958 года, а 30-го мы уже приступили к
съемкам, продолжавшимся все лето, до 27 августа, когда закончились отпуска и
мы вернулись в театр. "Лицо" создавалось, вопреки отдельным неудачам, в
хорошей атмосфере и с хорошим настроением. Связано это, безусловно, с моей
работой в Мальме, с чувством общности в ансамбле шутов. Когда я позже
повторяю мотивы "Лица" в "Ритуале", тональность совершенно меняется: тут
появляется привкус горечи.
Первый набросок "Ритуала" представляет собой диалог, написанный 27
февраля 1967 года, в разгар работы над "Стыдом":
- Ну, господин художник, будьте любезны, расскажите, чем вы занимались,
и как было дело.
- Стоит ли, ваша милость, стоит ли? (Смеется). Вы ужасно разозлитесь.
- Не разозлюсь.
- Конечно, разозлитесь, потому что вы здесь для того, чтобы осложнить
жизнь и мне, и себе, и не будь вы злым человеком, у вас просто не хватило бы
на это сил. Вы ведь не выносите людей нашего сорта, не так ли? Посмотрите
мне в глаза, господин судья. (Мягко). Так-то вот обстоит дело.
- Нет, мой юный голубой господин. Не так все просто.
- Я тоже знаю, что не все так просто, и поэтому добровольно покажу, что
мы с моим другом делали. Мы называем это... (Останавливается).
- Как вы называете ваши действия?
- Мы называем их "молебном".
- "Молебном". За кого же?
- Не знаю, господин судья. Просто у нас возникло желание совершить
ритуал, заклинание, создать формулу, бессмыслицу, облако, тень облака. Ваша
милость сами, наверное, испытывали подобную слабость в детстве, быть может.
Но нет, ваша милость, мы не об этом собирались говорить.
- К делу, сударь!
- Да, значит, мой друг изготовил жуткую маску, он надевает ее в скетче,
с которым мы вместе выступаем в театре. Скетч про тещу - тут следует,
возможно, упомянуть, что сам я играю дурного супруга. Он показывает жуткую
маску старухи с зелеными волосами, двигающимися глазами и отвратительно
перекошенным ртом в обрамлении бородавок и бороды.
- В этот момент вас и застигли.
- Я был в женском платье, подтянут, надушен, а на моем друге ничего,
кроме накладного бюста. Дело, так сказать, чисто личное. Уже опустились
сумерки. Я стоял у окна, держа в руках (тихо плачет) горшок или, правильнее
сказать, кувшин с красным вином. Я стоял, объятый сумерками, шелестели
деревья, и, по-моему, шел дождь, несильный, мелкий такой дождичек. Значит, я
стоял вот так у окна. (Поворачивается к Маркусу). Маркус, милый, встань у
меня за спиной так, как тогда, чтобы судья увидел. Возьми маску в левую
руку, а правую приложи к сердцу.
- Ну и что это будет?
- Извините, ваша милость, но я так взволнован, уж очень... (плачет)
мучительно повторять нашу невинную игру или, как это еще назвать здесь,
перед вами. Я хочу сказать, одна фальшивая нота - и все может рухнуть.
- Поторопитесь, приступайте к делу, у меня нет времени сидеть здесь с
вами целый день.
- Ну вот, я опустил взгляд в темное мерцающее вино, заглянул в глубину,
на самое дно сосуда, и прошептал: "Яви свой лик, о боже". И тогда Маркус
поднял маску у меня за плечом так, что лицо старухи, освещенное сумеречным
светом из окна, отразилось в вине, вот так. И я прошептал: "Благодарю тебя,
боже, что ты позволил вкусить от тебя". И, наклонившись к отражению, отпил
вино, вот так. Но тут Маркус засмеялся, торжественность момента была
нарушена, и я пустил ветры. Он сказал, что это настоящий заключительный
хорал. Тут нас и застигли.
Вот каков был замысел "Ритуала". Два гомосексуалиста, почти обнаженные,
стоят у окна, не сознавая, а может быть, и прекрасно сознавая, что стоят
именно у окна. За окном парк и улица, кто-то заметил их и заявил в полицию.
Они играли. Маркус, скульптор, слепил чудовищную маску, изображающую тещу
безымянного человека, и внезапно они сотворили древний ритуал подношения
чаши. Таким образом, сам замысел был более грубый, понятный и более
отталкивающий, чем получилось в фильме.
Я узнал о ритуале подношения чаши, штудируя "Вакханок", и даже обсуждал
с Ларсом Леви Лаэстадиусом возможность постановки этой драмы на большой
сцене с Гертруд Фрид в роли Диониса и Максом фон Сюдовом в роли Пенфея. Мы
начали планировать работу, но тут нас одолели сомнения. Перед Городским
театром Мальме стояла, в сущности, единственная задача - привлечь в театр
зрителей. Поэтому, взвесив все "за" и "против", мы без особых эмоций
поставили на этом проекте крест. Ведь театр боролся за свое существование, а
задуманное нами предприятие было чересчур масштабно и явно рассчитано на
слишком узкий круг людей.
===========================================
Лаэстадиус Ларс Леви (1909 - 1982) - шведский театральный деятель,
драматург, переводчик.
... штудируя "Вакханок"... Постановку "Вакханок" Еврипида Бергман
осуществил в 1996 г. в "Драматене".
===========================================
В античной Греции театр был неразрывно связан с религиозными ритуалами.
Зрители собирались задолго до восхода солнца. На рассвете появлялись жрецы в
масках. Поднимающееся над горами солнце освещало середину арены, где был
воздвигнут небольшой алтарь. Кровь жертвенного животного стекала в огромную
чашу. За спинами жрецов прятался жрец в золотой маске божества. Когда солнце
поднималось еще выше, два жреца точно в нужный момент возносили чашу так,
чтобы зрители видели, как маска божества отражается в крови. Вот отыграл
оркестр из барабанов и свирелей, закончили песнопения жрецы. И через
несколько минут жрец-прислужник, опустив чашу, отпивал глоток крови.
...- Да, просто поразительно,- сказал Андреас и замолчал, не смея
нарушить это таинственное представление.
А лица - всего через несколько минут - уже заполнили не только
солнечную полоску, но и всю стену, их было сотни, может быть, тысячи. И в
тишине Биргитта Каролина услышала хор шепчущих голосов. Слабые, далекие, но
ясно различимые. Они говорили, перебивая друг друга, кто-то смеялся, кто-то
плакал, одни голоса звучали приветливо, другие - сухо и равнодушно. Голоса
старческие, детские и девичьи, скрипучие дисканты стариков, грозные
директорские басы и добродушное ржание дядюшек. Словно играла сказочная
музыка, и мелодия взмывала и падала, как прибой безбрежного моря.
...- Эта стена - точно фотографическая пластина, - сказал Андреас, - а
комната - волшебная камера. Каждый, побывавший в этой комнате, запечатлен
навеки. Иди-ка сюда, погляди. - И он, потянув ее за собой, указал на
повернутое к ним вполоборота лицо с широко раскрытыми глазами - его
собственное.
Вдруг все часы разом пробили половину шестого, по улице прогромыхал
громадный мусоровоз, солнечный свет погас, лица исчезли, голоса замерли, и
комната вновь приняла вид буржуазной гостиной невозвратно исчезнувших
времен.
В бабушкиной столовой в Упсале была оклеенная обоями дверь. Когда умер
дед, бабушка разделила свою громадную квартиру пополам. Оклеенная обоями
дверь в столовой закрывала доступ в другую половину. А может, это была дверь
гардеробной? Я ни разу ее не открыл. Не отважился.
Учитывая, что моя жизнь с самого начала и по сегодняшний день сотворена
разрывами между многими действительностями, мои творческие результаты
относительно скудны. Всего лишь несколько раз мне посчастливилось преодолеть
эти расплывчатые границы. В "Тюрьме" мне этого явно не удалось. Видение на
обоях пошло в корзину.
Долгое время я вообще никак не относился к этой картине, что можно
заметить по тому, как я о ней говорю в книге "Бергман о Бергмане". Но
теперь, когда у меня появилась возможность обозреть все, сделанное мною,
"Тюрьма" приобретает определенные очертания. В ней есть эдакий
кинематографический задор, находящийся, несмотря на мою неопытность, более
или менее под контролем.
Актеров для "Тюрьмы" подобрали отличных. В этом отношении Лоренс
Мармстедт был человек бесценный, щедрый и широкий. Он уговорил Хассе Экмана,
великого и очень занятого актера, и его тогдашнюю жену Эву Хеннинг, только
что с блеском сыгравшую в "Банкете" (1948) Экмана. Хассе Экман, проявляя
незыблемую лояльность, всячески старался помогать. Эва Хеннинг внесла в
картину совершенно неожиданную ноту чистой грусти. В коротком эпизоде
разговора с режиссером она говорит: "Неужто и в самом деле мы в детстве
накапливаем нечто, что потом, став взрослыми, растрачиваем, нечто,
называемое... духом?" Эва Хеннинг благодаря своей резкости, теплоте и юмору
проводит эту сцену весьма элегантно. Дорис Сведлюнд (шведская актриса (1926
- 1985) в роли Биргитты Каролины тоже хороша. Мне было важно, чтобы она не
выглядела шведской кинопотаскушкой. Ведь "Тюрьма" - драма о душе, и Дорис и
есть душа. Она светит собственным загадочным светом. Фарс, который Тумас и
Биргитта Каролина крутят на крохотном игрушечном проекторе, был у меня
самого в детстве. Речь в нем шла о человеке, запертом в какой-то
таинственной комнате, где ему приходится переживать разные ужасы: то с
потолка соскальзывает вниз паук, то появляется разбойник с длинным ножом,
намереваясь убить героя, то из сундука выпрыгивает черт, то перед окном с
широкими жалюзи начинает дергаться Смерть в виде скелета.
Мы сняли этот фарс быстро и эффективно. Роли в нем исполнило
итальянское трио "Братья Брагацци". Они выступали в варьете "Чина" и во
время войны остались в Швеции. Рано утром братья явились в съемочный
павильон. Кое-какие костюмы мы отобрали на костюмерном складе "Сандревс".
Еран Стиндберг установил четыре лампы прямого света, закрепив на них листы
кальки, чтобы не допустить теней. Я рассказал сюжет, и Брагацци начали
играть. Съемка велась до обеда. Отснятый материал немедленно отправили в
лабораторию. На следующее утро он уже был проявлен и размножен. Потом мы с
Леннартом Валленом смонтировали этот крошечный фарс в монтажной "Террафильм"
и, закончив, пригласили Лоренса Мармстедта на премьеру. Лоренс хохотал до
слез. А, нахохотавшись, угостил нас шампанским.
===========================================
Стиндберг Еран (1917 - 1991) - шведский оператор. Снял в конце 40-х
годов 4 фильма Бергмана. Работал также с Хассе Экманом, Арне Маттссоном и
Альфом Шебергом.
===========================================
"Жажда" - так назывался сборник рассказов Биргит Тенгрут (шведская
актриса и писательница (1915 - 1983), получивший в свое время скандальную
известность. "СФ" купила право на экранизацию, а Херберт Гревениус написал
хороший сценарий, соединив рассказы в связное повествование с параллельным
действием и воспоминаниями. Инстинкт подсказал мне пригласить на роль Виолы
саму Биргит Тенгрут. Всеми фибрами души я чувствовал, что мне понадобится ее
содействие на самых разных уровнях. Очень тонко и тактично она помогла мне
выстроить эпизод с лесбиянками - тема для того времени взрывоопасная. И
точно - киноцензура вырезала значительную часть сцены объяснения между
Биргит Тенгрут и Мими Нельсон, что делает конец эпизода довольно непонятным.
Кроме того, Биргит Тенгрут внесла свою лепту и в режиссуру, чего я никогда
не забуду. Я научился кое-чему новому и очень важному.
Лето. Женщины, распив бутылку вина, соперничают. Мими протягивает
прилично захмелевшей Биргит сигарету и сама же ее зажигает. После чего,
медленно поднося горящую спичку к своему лицу, на мгновение, до того как она
погасла, задерживает ее у правого глаза. Идея принадлежала Биргит Тенгрут. У
меня это потому так хорошо отложилось в памяти, что я ничего подобного
раньше не делал. В дальнейшем мелкие, едва заметные, но впечатляющие детали
стали особым компонентом моих фильмов.
Действие большей части фильма происходит в поезде, идущем по разоренной
войной Германии. Уже в "Тюрьме" я начал экспериментировать с длинными
сценами. Дабы развить эту технику, мы заказали чудо-вагон. Его можно было
разбирать на секции. Тогдашняя неудобная камера получила возможность
свободно передвигаться по купе, коридорам и другим помещениям. В "Тюрьме"
появление длинных сцен связано в первую очередь с экономическими причинами.
Здесь же я стремился к иному упрощению: не дать уловить сложные перемещения
камеры.
Павильонный поезд далек от совершенства - хорошенько приглядевшись,
замечаешь стыки. Вдобавок мне хотелось, чтобы руины, которые видны из окон
поезда, и в самом деле снимались в Германии. По экономическим соображениям
дело не выгорело. Доморощенный вариант оказался малоубедительным
компромиссом.
В остальном же "Жажда" продемонстрировала достойную уважения
кинематографическую жизнеспособность. Я начал обретать собственную манеру
делать фильмы. Овладел неуклюжей машиной. Она работала в основном так, как
того хотел я. Хоть маленькая, да победа.
===========================================
С 1952 года до конца 1958-го - начала 1959 года я работал в театре
Мальме. "Лицо", созданное в 1958 году, естественно, отражает впечатления
этого периода. То было время интенсивной работы и богемной жизни. Мы с Биби
Андерссон жили в микрорайоне, называвшемся Шернхюсен (Звездные дома) на
Лимхамневэген, в тесной квартирке из двух с половиной комнат. Городской
театр Мальме с заслуживающей подражания предусмотрительностью приобрел
какое-то количество квартир в еще строившихся домах. Они располагались в той
части города, откуда можно было быстро и легко добраться до театра - либо на
машине, либо на общественном транспорте. Мы обитали в Театре - кроме
вторничных вечеров, зарезервированных для симфонических концертов и потому
свободных от репетиций и спектаклей. В эти вечера мы общались. Я приобрел
свой первый 16-миллиметровый звуковой проектор и всерьез занялся собиранием
фильмов. Мы устраивали киновечера.
Напряженная совместная работа благотворно сказывалась и на личных
отношениях - ни до, ни после мне не приходилось переживать ничего подобного.
Все, с кем мы трудились тогда бок о бок, вспоминают об этом времени как о
лучших годах своей жизни. Жесткий рабочий темп и профессиональная общность
служат, пожалуй, прекрасным корсетом для сдерживания неврозов и грозящего
распада. Итак, между "Лицом" и тогдашним нашим бытием существует
непосредственная связь. С жителями города, с посторонними мы общались на
удивление мало.
В бытность мою руководителем театра в Хельсингборге все было
по-другому. Хельсингборжцам нравилось, что у них в городе живут актеры.
Каждую субботу в кондитерской Фальмана нас бесплатно угощали тортом и
шоколадом с взбитыми сливками. Частенько приглашали домой к местным буржуа,
где мы наедались до отвала. Напротив театра располагалась бакалейная лавка с
богатым ассортиментом товаров, а при ней кухня, ежедневно отпускавшая нам
готовые обеды стоимостью в одну крону. Кроме того, нам практически за
бесценок сдавали несколько квартир в доме ХVIII века. В главный зал
"Гранд-отеля" нас, правда, метрдотель не пускал, зато мы были желанными
гостями в закутке возле черного хода. Там вечерами, после спектакля, нам
подавали "пюттипанну" (типичное шведское блюдо из кусочков мяса, сосисок с
картофелем и овощами), шнапс и пиво за одну крону семьдесят пять эре. Когда
мы, случалось, сидели без денег, щедро отпускали в долг. Нас приглашали в
замок и в поместья, а мы взамен пели, декламировали и разыгрывали сцены из
спектаклей. Мы чувствовали, что вовлечены в жизнь города. Гостеприимство и
общительность не знали границ.
Мальме был совсем иной город. Да, нас неплохо кормили у Крамера, и люди
проявляли дружеский интерес к тому, что мы делаем. Но мы держались
особняком. Кредит в ресторанах давали неохотно, можно сказать, почти не
давали вовсе.
Публика, для которой мы играли, но с которой не общались, в "Лице"
представлена семейством консула Эгермана. Консул, добродушный,
преисполненный энтузиазма барон, пытающийся соблюдать дистанцию и
придерживаться общепринятых правил, приходит, естественно, в ужас, узнав,
что его жена связалась с оборванцами.
В своей профессии нам нередко приходится сталкиваться с тем, что мы
привлекаем к себе внимание, пока загримированы. Людям, которые видят нас в
лучах успеха и светских раутов, кажется, будто они нас обожают. Но стоит нам
снять грим или, хуже того, попросить денег, мы тут же превращаемся в ничто,
в пустое место. Я обычно говорю, что на сцене мы стопроцентные люди, когда
же сходим со сцены, от нас остается меньше тридцати пяти процентов. Мы
внушаем себе и, прежде всего друг другу, будто мы стопроцентные люди, и в
этом кроется наша фундаментальная ошибка. Мы становимся жертвой собственных
иллюзий. Раздираемые страстями, заключая браки друг с другом, мы забываем,
что нас толкает к этому наша профессия, а вовсе не то, кем мы предстаем
после закрытия занавеса.
Насколько я помню, полицмейстер в "Лице" вполне сознательно задумывался
как мишень. Он символизирует моих критиков. Довольно добродушно я потешался
над теми, кто желал бы держать меня в узде и поучать. Дело в том, что
тогдашние театральные критики считали своим долгом читать мне наставления -
надо делать так, а не эдак. Им, очевидно, доставляло удовольствие открыто
щелкать меня по носу.
Есть конкретный прототип и у советника медицины. За все годы в
кинематографе я создал не так уж много карикатурных персонажей. Ссорящиеся
супруги Стиг Альгрен - Биргит Тенгрут в "Земляничной поляне" - одно из
печальных и достойных сожаления исключений. Советник медицины Вергерус в
"Лице" - другое, но более забавное. Этот персонаж возник из непобедимой
потребности слегка отомстить Харри Шайну.
===========================================
Ссорящиеся супруги Стиг Альгрен - Биргит Тенгрут... Здесь Бергман имеет
в виду, что Стиг Альгрен и Биргит Тенгрут явились прототипами героев
"Земляничной поляны" - супругов Стэна и Берит Альман (их сыграли Гуннар
Шеберг и Гуннель Брустрем). О Стиге Альгрене Бергман упоминал и раньше - см.
"Бергман о Бергмане" (с. 210 - 211).
Шайн Харри (р. 1924) - журналист, сотрудничал в "Бонниерс Литтерэра
Мэгэзин" в 1948 - 1956 гг.; в 1963 - 1970 гг. - директор Шведского
Киноинститута, в 1970 - 1978 гг. - председатель Правления Киноинститута, с
1981 г. - колумнист "Дагенс Нюхетер". Бергман снял Шайна в фильме "Лицо".
Его эссе "Поэт Бергман" переведено на русский язык (Ингмар Бергман. Статьи.
Рецензии. Сценарии. Интервью, с. 98 - 102).
===========================================
Шайн сотрудничал в "Бонниерс Литтерэра Мэгэзин" - журнале, освещавшем
вопросы культуры и имевшем в те годы солидный вес. Статьи этого умного и
высокомерного кинокритика благожелательно воспринимались в соответствующих
кругах. Мне казалось, что обо мне он пишет в исключительно уничижительном
тоне, чего, как он позднее утверждал, он и не думал делать. Вдобавок Харри
Шайн, женатый на Ингрид Тулин, настойчиво убеждал ее бросить кино и театр и
взамен заняться прикладным искусством.
Я придумал изощренный, с моей точки зрения, способ огорошить Харри
Шайна. Я знал, что Ингрид Тулин ничего столь страстно не желала, как
продолжать свою актерскую карьеру. Поэтому я уговорил ее поступить в
Городской театр Мальме. Мне хотелось доказать Харри Шайну, что он ошибается.
А он очень не любит ошибаться. Теперь, чтобы встречаться с женой, Харри
приходилось курсировать между Мальме и Стокгольмом.
Как-то само собой вышло так, что мы с Биби начали осторожно общаться с
Ингрид и Харри. Не очень-то честно с моей стороны. Дружеское расположение,
которое я выказывал Харри Шайну, было не вполне искренним. В глубине души я
считал, что между людьми его типа и моего существует непреодолимая пропасть.
Что он желает мне зла, и что под той чуть ли не китайской любезностью, с
которой мы относились друг к другу, кроется трудно поддающееся определению
неприятие. Следует отметить, что все это давно позади. Харри - один из моих
ближайших друзей. Но тогда мне представлялось весьма уместным слепить образ
советника медицины Вергеруса с Харри Шайна.
Вергерус говорит Манде Фоглер: "Я раскрою вам одну тайну. Весь вечер я
жестоко боролся с необъяснимой симпатией к вам и к вашему мужу, фокуснику.
Вы мне сразу понравились, как только вошли в комнату, - понравились ваши
лица, ваше молчание, ваше естественное достоинство. В высшей степени
прискорбно, и не будь я чуточку пьян, никогда бы вам этого не сказал". На
что Манда отвечает: "Если вы испытываете такие чувства, оставьте нас в
покое". Вергерус возражает: "Не могу". Манда: "Почему?" "Потому что вы
представляете собой то, что я ненавижу больше всего. Необъяснимое".
Но центральная фигура в этой истории, безусловно, - двуполое существо,
андрогин Аман-Манда. Все крутится именно вокруг нее, вокруг ее загадочной
личности. Она символизирует веру в Святое в человеке. Фоглер же сложил
оружие. Он занимается дешевым трюкачеством, и она это понимает. Манда очень
откровенна в разговоре с Вергерусом. Однажды случилось чудо, она сама и есть
это чудо. Она любит Фоглера, хотя и видит, что тот потерял веру. Если Фоглер
- смертельно уставший человек, продолжающий исполнять бессмысленные уже
трюки, то Тюбаль - эксплуататор. Он - Бергман, пытающийся убедить директора
"Свенск Фильминдастри" Дюмлинга в нужности своего последнего фильма.
Итак, крайне скептически настроенному руководству фирмы я
разрекламировал "Лицо" как чертовски эротическую комедию. Руководство "СФ",
дабы не попасть в неловкое положение, уже больше не могло отрицать моих
успехов. Как это было до последнего времени. По заведенному ритуалу
экономический директор Юберг в день начала съемок являлся в дирекцию с
бухгалтерскими книгами, дабы продемонстрировать, какие убытки понесла
компания на моих последних фильмах. Но теперь была "Улыбка летней ночи" -
фильм, которому предсказывали мрачную судьбу, но который, как и "Земляничная
поляна", неожиданно имел колоссальный успех и в Швеции, и в других странах.
Бергмановские фильмы начали продавать за границу - ситуация столь необычная,
что "СФ" в принципе вела себя словно старая дева, руки которой вдруг стали
добиваться самые что ни на есть экзотические женихи. Фирма не имела ни
малейшего опыта продажи фильмов за границу. Там, правда, наличествовал
небольшой экспортный отдел, но я даже не уверен, что плесневевший в нем
персонал изъяснялся на каких-либо иностранных языках. Компания пребывала в
полнейшей растерянности, в результате чего мои фильмы нередко попадали в
руки настоящих разбойников. Исключением постепенно стали США, где два
молодых человека организовали фирму под названием "Янусфильм". Страдая от
идеализма и бедности, они трудились, не покладая рук над популяризацией моих
картин.
В группе бродячих актеров есть старая Бабушка, сыгранная Наимой
Вифстранд с неподражаемой мудростью. Ей двести лет, она ведьма. Заставляет
падать подсвечники, лопаться стаканы. Так что она настоящая колдунья,
уходящая корнями в древние традиции. В то же время она и самая из них ушлая
- продает "любовный напиток" и копит заработанные на этом деньги. Теперь она
собралась уйти на покой и перестать заниматься опасным делом.
===========================================
Вифстранд Наима (1890 - 1968) - шведская актриса. В кино - с 1943 г. У
Бергмана сыграла в 1949 - 1968 гг. в 7-ми фильмах.
===========================================
Но вторая центральная фигура, наряду с Аманом-Мандой, - все же Юхан
Спегель, актер. Он умирает дважды. Как Агнес в "Шепотах и криках", он
умирает, застревая на полдороге. Спегель и мертв и не мертв: "...Я не умер.
Но уже превращаюсь в привидение. В сущности, в роли призрака я намного
лучше, чем в облике человека. Убедительнее. Мне никогда не удавалось этого
добиться, когда я был актером..." Он - единственный, кто мгновенно
распознает Фоглера. "Обманщик, вынужденный скрывать свое истинное лицо".
Вечером, накануне предстоящего Фоглеру великого Сеанса магии, они
встречаются во второй раз: "Встречаются за ширмой, там, где тени от
занавеса, расшитого знаками Зодиака и таинственными значками, кажутся
бездонными". Лицо Спегеля обращено во тьму: "Я в своей жизни знал
одну-единственную молитву: "Используй меня. Сделай из меня что-нибудь". Но
бог так и не понял, какой сильный и преданный раб из меня бы получился. Так
и не нашлось мне применения. Впрочем, это тоже ложь. Шаг за шагом ты
погружаешься во тьму. Единственная истина - само движение". Это тот же самый
Спегель, который раньше говорил: "Я всегда мечтал о ноже, лезвии, которое бы
обнажило мои внутренности. Вырезало бы мой мозг, мое сердце. Освободило бы
меня от моего содержимого. Отрезало бы мне язык и член. Острое лезвие ножа,
которое выскребло бы всю грязь. И тогда из этой бессмысленной падали
вознесся бы ввысь так называемый дух".
Звучит, возможно, туманно, но в этом - суть. Слова отражали жажду того
художественного творчества. Я вообразил, что когда-нибудь, обретя мужество,
смогу стать неподкупным и перестану думать о цели. То была естественная
реакция на все остальное в "Лице", например, разврат! Мне часто казалось,
что я втянут в бесконечный веселый разврат. Требовалось заманить зрителя. С
утра до вечера шло шоу. Меня это развлекало, о чем-то другом не было и речи.
Но в глубине души скрывалась страстная мечта, вложенная мной в уста Спегеля.
Сценарий "Лица" помечен 4 июня 1958 года, а 30-го мы уже приступили к
съемкам, продолжавшимся все лето, до 27 августа, когда закончились отпуска и
мы вернулись в театр. "Лицо" создавалось, вопреки отдельным неудачам, в
хорошей атмосфере и с хорошим настроением. Связано это, безусловно, с моей
работой в Мальме, с чувством общности в ансамбле шутов. Когда я позже
повторяю мотивы "Лица" в "Ритуале", тональность совершенно меняется: тут
появляется привкус горечи.
Первый набросок "Ритуала" представляет собой диалог, написанный 27
февраля 1967 года, в разгар работы над "Стыдом":
- Ну, господин художник, будьте любезны, расскажите, чем вы занимались,
и как было дело.
- Стоит ли, ваша милость, стоит ли? (Смеется). Вы ужасно разозлитесь.
- Не разозлюсь.
- Конечно, разозлитесь, потому что вы здесь для того, чтобы осложнить
жизнь и мне, и себе, и не будь вы злым человеком, у вас просто не хватило бы
на это сил. Вы ведь не выносите людей нашего сорта, не так ли? Посмотрите
мне в глаза, господин судья. (Мягко). Так-то вот обстоит дело.
- Нет, мой юный голубой господин. Не так все просто.
- Я тоже знаю, что не все так просто, и поэтому добровольно покажу, что
мы с моим другом делали. Мы называем это... (Останавливается).
- Как вы называете ваши действия?
- Мы называем их "молебном".
- "Молебном". За кого же?
- Не знаю, господин судья. Просто у нас возникло желание совершить
ритуал, заклинание, создать формулу, бессмыслицу, облако, тень облака. Ваша
милость сами, наверное, испытывали подобную слабость в детстве, быть может.
Но нет, ваша милость, мы не об этом собирались говорить.
- К делу, сударь!
- Да, значит, мой друг изготовил жуткую маску, он надевает ее в скетче,
с которым мы вместе выступаем в театре. Скетч про тещу - тут следует,
возможно, упомянуть, что сам я играю дурного супруга. Он показывает жуткую
маску старухи с зелеными волосами, двигающимися глазами и отвратительно
перекошенным ртом в обрамлении бородавок и бороды.
- В этот момент вас и застигли.
- Я был в женском платье, подтянут, надушен, а на моем друге ничего,
кроме накладного бюста. Дело, так сказать, чисто личное. Уже опустились
сумерки. Я стоял у окна, держа в руках (тихо плачет) горшок или, правильнее
сказать, кувшин с красным вином. Я стоял, объятый сумерками, шелестели
деревья, и, по-моему, шел дождь, несильный, мелкий такой дождичек. Значит, я
стоял вот так у окна. (Поворачивается к Маркусу). Маркус, милый, встань у
меня за спиной так, как тогда, чтобы судья увидел. Возьми маску в левую
руку, а правую приложи к сердцу.
- Ну и что это будет?
- Извините, ваша милость, но я так взволнован, уж очень... (плачет)
мучительно повторять нашу невинную игру или, как это еще назвать здесь,
перед вами. Я хочу сказать, одна фальшивая нота - и все может рухнуть.
- Поторопитесь, приступайте к делу, у меня нет времени сидеть здесь с
вами целый день.
- Ну вот, я опустил взгляд в темное мерцающее вино, заглянул в глубину,
на самое дно сосуда, и прошептал: "Яви свой лик, о боже". И тогда Маркус
поднял маску у меня за плечом так, что лицо старухи, освещенное сумеречным
светом из окна, отразилось в вине, вот так. И я прошептал: "Благодарю тебя,
боже, что ты позволил вкусить от тебя". И, наклонившись к отражению, отпил
вино, вот так. Но тут Маркус засмеялся, торжественность момента была
нарушена, и я пустил ветры. Он сказал, что это настоящий заключительный
хорал. Тут нас и застигли.
Вот каков был замысел "Ритуала". Два гомосексуалиста, почти обнаженные,
стоят у окна, не сознавая, а может быть, и прекрасно сознавая, что стоят
именно у окна. За окном парк и улица, кто-то заметил их и заявил в полицию.
Они играли. Маркус, скульптор, слепил чудовищную маску, изображающую тещу
безымянного человека, и внезапно они сотворили древний ритуал подношения
чаши. Таким образом, сам замысел был более грубый, понятный и более
отталкивающий, чем получилось в фильме.
Я узнал о ритуале подношения чаши, штудируя "Вакханок", и даже обсуждал
с Ларсом Леви Лаэстадиусом возможность постановки этой драмы на большой
сцене с Гертруд Фрид в роли Диониса и Максом фон Сюдовом в роли Пенфея. Мы
начали планировать работу, но тут нас одолели сомнения. Перед Городским
театром Мальме стояла, в сущности, единственная задача - привлечь в театр
зрителей. Поэтому, взвесив все "за" и "против", мы без особых эмоций
поставили на этом проекте крест. Ведь театр боролся за свое существование, а
задуманное нами предприятие было чересчур масштабно и явно рассчитано на
слишком узкий круг людей.
===========================================
Лаэстадиус Ларс Леви (1909 - 1982) - шведский театральный деятель,
драматург, переводчик.
... штудируя "Вакханок"... Постановку "Вакханок" Еврипида Бергман
осуществил в 1996 г. в "Драматене".
===========================================
В античной Греции театр был неразрывно связан с религиозными ритуалами.
Зрители собирались задолго до восхода солнца. На рассвете появлялись жрецы в
масках. Поднимающееся над горами солнце освещало середину арены, где был
воздвигнут небольшой алтарь. Кровь жертвенного животного стекала в огромную
чашу. За спинами жрецов прятался жрец в золотой маске божества. Когда солнце
поднималось еще выше, два жреца точно в нужный момент возносили чашу так,
чтобы зрители видели, как маска божества отражается в крови. Вот отыграл
оркестр из барабанов и свирелей, закончили песнопения жрецы. И через
несколько минут жрец-прислужник, опустив чашу, отпивал глоток крови.