Рахим не удержался и порывисто схватил гостя за руку.
   Тот вздохнул
   - Вот и Иеремия меня также за локоть придержал. Не спеши, сказал, не гневи Господа нашего. Он за всеми детально присматривает, велика Его милость. Не спеши, говорит, а-а?.. Мы разговорились, ночь просидели возле пепелища, порассуждали о том о сем. О звездах, например. Они у нас над Пелуссием висят низко, каждая с кулак. И все они - Его творенье.
   Рахим опустил голову, спрятал глаза. Замолчал и пентарх.
   - Мудрый был старик, - наконец выговорил халдей. - После взятия Урсалимму отказался ехать в Вавилон. Заявил Навуходоносору - надо, говорит, сохранить слово Создателя. Царь спросил, почему ты, святой человек, не желаешь сохранять его слово в Вавилоне? Он ответил, что желает быть со своими людьми. Значит, верно говорили, что он вместе с иври в Египет подался.
   - Да, - тем же тихим голосом подтвердил Кратон. - Там, в Египте, и сгинул. Если бы я знал, Рахим, - с необыкновенной, неожиданной горячностью воскликнул грек, - я бы не пустил его. Кулем повис бы на нем, закричал бы не ходи!
   - Не удержал бы, - с трудом выговорил Рахим. - Таких не удержишь. Может, он уже в райском саду, у Яхве за пазухой отдыхает.
   - Награди его, Господин наш, вечным покоем! - выдохнул грек.
   Некоторое время он с натугой сопел, потом смахнул соринку из глаз, поделился с хозяином.
   - Он о тебе тоже упоминал. Говорил - Кратон, ты не один такой. Много вас, кто верит и не верит. Будешь в Вавилоне, отыщи Рахима-Подставь спину, он поможет. Спроси, сохранил ли он слова, что наговорил мне Господин в дни погибели Иерусалима?
   - Храню и помню, - откликнулся декум.
   - Я ему ответил, что халдейский воин по имени Рахим-Подставь спину мне знаком, по его милости я брата лишился. Он объяснил, что Рахим здесь не причем, на все воля Господина. Не ищи, говорит, Кратон, соринку в глазу ближнего твоего, когда у тебя самого бревно торчит. Во-о как! Рахим ли виноват, что вокруг злое да злое. Он сам, небось, воет от тягости жизни, не знает, как быть, куда глядеть, кого слушать. Вот и сообрази, Рахим, как меня в сердце ударило, когда я увидал, как тебя в пыточную тащат. Спросил, за что? Ответили, просто так, для порядка, ведь что-то недозволенное за ним так или иначе числится. Я к тебе долго приглядывался, к порядкам, заведенным в вашем городе, и скажу, как на духу - вы верное дело затеяли. Недаром нас с тобой Господин свел. Неспроста это.
   - Это точно, это неспроста. Велик его гнев на тех, кто прозябает во тьме, но и нет предела его милосердию для тех, кто рад исполнять завет, да не нам он даден. Не в зависти дело, а в нежелании ужиться. Мне, халдею, с иври, тебе со мной, мне с царем - тот спит и видит, как бы половчее с меня шкуру снять. За что? За то, что верно служил, что сил не жалел? Много ли я прошу? Оставьте в покое, и ладно.
   - Скажи? - неожиданно загорячился Кратон. - Старик знал, что мы встретимся? Он ведал, что с тобой случится, что со мной случится? Ведь он предупреждал о встрече. Вот мы встретились, а ты, оказывается, мне угрожаешь. Пугаешь смертью, если я буду верен своему долгу? Я не в обиду тебе это говорю, просто хочу понять - неужели это так необходимо, чтобы один из нас непременно пустил кровь другому?
   - Я не пугаю, - ответил Рахим. - Мне ли тебя пугать. Видно, хождения твои были угодны Создателю, раз он привел тебя ко мне. Эх, Кратон, - декум порывисто вздохнул. - Иеремия учил, что Бог есть не только Создатель, Вседержитель, Судия - он прежде всего Любовь. Он водит человеков, указывает путь, назначает встречи, обещает подмогу. Но с какой целью? Чтобы в сердце любовь проснулась, чтобы ощутили мы в другом брата. Там мне кажется. Какое тебе дело до сумятицы, что началась в Вавилоне - но нет, он все-таки привел тебя сюда, принудил нас встретиться, решить наши земные дела под его пристальным взглядом.
   - Выходит, так, - развел руками грек.
   - Значит, Иеремия сказал, что я должен тебе помочь. Не знаю, чем я могу подсобить тебе, когда здесь все завертится. Вот что я скажу, Кратон, честью своей торговать - последнее дело, но если вы, пришлые, прольете нашу кровь, вам не уйти живыми из города. Не забыл, каков был Навуходоносор, бич Божий?
   Грек кивнул.
   - Так мы его дети и головы на плахи безропотно не положим.
   - Благодарю за совет, - откликнулся Кратон. - Если мы выполним твое условие, нам позволят уйти из города?
   - Я постараюсь как можно быстрее разузнать об этом. Но гарантии будут весомее, если ты и твои люди поможете нам.
   - Этого не будет, Рахим. Кто нам потом доверится? Кто наймет?
   - Ясно. Значит, до завтра, - он на мгновение задумался, потом предложил. - Знаешь, Кратон, я бы на месте Никандра пустил вперед сирийцев. Вообще, пусть Никандр предупредит своих бойцов, чтобы те не спешили хвататься за копья или обнажать мечи. В этом-то вы вольны.
   - Мы подумаем над твоим предложением.
   Кратон не стал запирать Рахима в спальне. В самую полночь Подставь спину выбрался на крышу. Что-то после этого разговора в его душе обломилось. Страстно захотелось действовать, бежать, рубить, только чтобы поскорее закончилось это гнетущее, вгоняющее в оцепенение ожидание.
   Вспомнилась Луринду. Нур-Син, не в пример своему папаше, с уважением и любовью относился к супруге. Это радовало. Печалило, что был он четвертым сыном и не мог рассчитывать на наследство. Рахим прикинул, может, незаметно выбраться из дома и предупредить их, чтобы на эти три дня заперлись в доме и нос на улицу не высовывали. Но как добраться до них, они жили на другом берегу Евфрата. Мост уже разобран, наплавной разведен, а лодочники такую цену заломят, что только держись. Может, завтра?..
   Небо было ясное, от края и до края усыпано звездами. Каждая из них служила прибежищем тому или иному божеству. Небесная сила была велика, но все они, с горечью подумал Рахим, всего лишь дети того, кто простер крылья над миром. Эта мысль, колыхнувшаяся вслед за ней вера, заставили его вздрогнуть. То ли воочию, то ли померещилось, но он ощутил на себе взгляд. Кто-то величавый смотрел на него с надеждой и любовью и, казалось, хотел погладить по голове. Этого взгляда хватило, чтобы разрушить последние сомнения, обнажить душу, отдать её - всю печень! - тому, кто научил, свел с таким же уверовавшим, наградил братством.
   Рахим заплакал от отчаяния. Он бы взмолился, но не знал, как это делать, какие здесь нужны слова. Одно только билось в голове: "А Господь Бог, великий царь, есть истина. Он есть Бог живой и Владыка вечный. От гнева его дрожит земля, и народы не могут выдержать негодования его".
   Спросил:
   - Господи, научи, как жить?
   Вспомнились слова, часто повторяемые Иеремией.
   "Вот как говорил Исайя: "Не желай ближнему своему того, чего не желаешь себе".
   Спросил:
   - Господи, научи, как уверовать в тебя.
   Вспомнились слова, часто повторяемые Иеремией.
   "Не ходи за суетой, не служи идолам, не твори себе кумира под всяким ветвистым деревом и на всяком высоком холме. Не поминай Его в суете. Не убий. Не прелюбодействуй. Не кради. Не возводи напраслину на ближнего своего и не желай ни дома его, ни жены его - ничего, что у ближнего твоего".
   Так и простоял на коленях до рассвета. С первыми лучами солнца пришло знакомое по прежним ожиданиям битвы спокойное ожесточение.
   Будь, что будет!
   С именем Господа нашего, Мардука-вседержителя да победим!
   Глава 13
   Два следующих дня заранее подготовленные отряды размещались в городе на заранее условленных местах. В группу, возглавляемую Рахимом, которую декум должен был завести в каменный мешок и где стража разоружит якобы ничего не подозревающих заговорщиков, вошли воины из его бывшего пограничного кисира, а также такие умельцы, что не приведи Создатель встретиться с ними на ночной дороге. Все эти часы они провели на одной из близлежащих к городу вилл - тренировались в лазании по стенам, метании ножей, стрел, камней, учили Зерию и Хащдайю прикидываться дурачками, без шума, одним движением всаживать нож в основании шеи - так надежней, в прыжке сверху. Обсуждали, как бы половчее взобраться на стены накопителя, устроенного в подсобных воротах, ведущих в главный - парадный - двор комплекса. Отряд почти поголовно состоял из тех, кто когда-то входил в дворцовую эмуку и это место им было знакомо как свои пять пальцев. Подсобный проход позволял быстро выбираться в город, минуя главные дворцовые ворота. Когда пришел срок и начало смеркаться, принялись прятать под просторные хитоны длинные кинжалы, пращи, веревки, крючья, за спинами мечи, которыми придется работать после того, как им удастся вырваться из каменного мешка, нацепили оружие, которое заговорщики должны были сложить по приказу охраны. Стражники сначала будут торчать на верхотуре, и в сумерках им будет трудно разглядеть, все ли оружие сдано. Кое-кто должен был пронести луки и стрелы, чтобы сбить со стен охрану. Стены в этом месте были невысоки - на то и был расчет, а также на неуклюжесть и трусость сирийцев и молчаливое неучастие греков. Если не повезет, будут сражаться до последнего - в любом случае они оставят семьям столько серебра, сколько не смогли нахватать за все предыдущие походы.
   Опыт подсказывал Рахиму, если греки будут соблюдать нейтралитет, то особых трудностей при исполнении задуманного не возникнет. Сирийцы за время, проведенное в Вавилоне, выказали себя на удивление похотливыми недотепами, жадными до побочных доходов вояками, которым было все равно, из чьих рук кормиться. Прибавьте внезапность, умение, нахрап, знание дворцовых переходов - все складывалось в пользу нападавших. Еще одно доказательство, что дело выгорит, Рахим привел за час до того, как якобы обманутых заговорщиков должны были впустить в пределы крепости. Рахим объявил, что с теми, кто будет защищать дворец, правителя не будет. Это был существенный момент, так как вавилонская армия была приучена к тому, что царь, точнее, Набополасар и Навуходоносор, всегда лично принимал участие в деле. Не в том смысле, что цари тоже стреляли из луков или работали мечами, хотя Навуходоносор, например, и рубкой не брезговал, но всегда видели все, что происходит на поле битвы. Им не требовались наблюдатели и соглядатаи, чтобы раздавать награды и наказывать трусов. Декум объяснил, что Амель намерен ожидать известий в своих покоях, так что его царственность не будет подгонять стражников, и те при виде приставленного к горлу кинжала вряд ли станут горячиться из-за внезапной перемены обстановки.
   - Обещайте им жизнь, потом режьте как ягнят, - наставлял он своих бойцов. - Только не давайте им опомниться.
   Воины Кудурру, приученные к тому, что царственность Навуходоносора была с ними в самых трудных обстоятельствах, встретили это известие на ура. К тому же воинам было официально обещано, что здоровью царя Амель-Мардук ущерба по мере возможности нанесено не будет. Правда, поклясться в этом Рахим отказался, однако уверил товарищей, что сильные, участвующие в заговоре, побеспокоились насчет охраны царя.
   Вторая группа, которую должен был вести старший сын Набузардана Набай, хоронилась на противоположном берегу Евфрата, называемом Пуратту, в одном из принадлежавших Набузардану домов. Здесь же постепенно скапливались и прятались до пятидесятка отборных воинов из бывшей дворцовой эмуки, которой когда-то командовал Набузардан. Все, кто попал в этот отряд, относились к отпрыскам лучших родов Вавилона.
   С наступлением ночи группа Набая должна были перебраться на левый берег Арахту, отыскать устье подземного канала, обнажившегося к тому моменту на высоту человеческой головы, добраться до водоприемного бассейна, выбраться наземь, найти гробницу Амтиду, войти в тайный ход, начинавший за статуей богини Инанны и покончить с Амелем. Этих - сыновей Набузардана, а также воинов, испытавших нестерпимое унижение, сопровождая в Палестину возвращаемых иври, - не надо было убеждать, что мертвый лабасу лучше, чем живой. Пятидесятку гвардейцев было также приказано попытаться захватить и удержать ворота, ведущие на центральный двор, а также в случае необходимости помочь первой группе.
   Утром решающего дня в Вавилон скрытно вошла отборная эмуку Нериглиссара. Солдаты были одеты запросто - кто вез на рынок чеснок, кто лук, кто фрукты. На больших арбах под ворохом соломы провезли оружие. Впрочем, оружия и в городе хватало.
   Агентам Набонида, находившимся во дворце, было предписано попытаться захватить главные ворота, открыть их и впустить эмуку в пределы комплекса.
   * * *
   В полдень забегавшийся, невыспавшийся Набонид доложил царю, что все приготовления закончены. Теперь дело за гарнизоном дворцового комплекса. При этом царский голова позволил себе посоветовать царю приказать сирийцам и грекам до темноты сидеть в казармах, чтобы не вспугнуть заговорщиков. На места их лучше развести с окончанием стражи мерцания, когда ночь опустится на город. В темноте и удвоить караулы.
   Амель-Мардук согласился. Потом неожиданно объявил, что будет ждать известий в парадном зале, сидя на троне - пусть там зажгут факелы. Набонид даже в лице сменился. Он бросился к стопам повелителя, убеждая его, что, несмотря на то, что все под контролем, лучше поберечь свою царственность и переждать события в собственных апартаментах под усиленной охраной из особо доверенных людей. Зачем испытывать судьбу? Боги желают, чтобы жизнь царя ни на единое мгновение не подвергалась опасности. Закир, присутствовавший при встрече, после короткого раздумья поддержал Набонида. Не возразил и Никандр. Тот вообще старался держаться в стороне, помалкивал и слушал. Между тем его люди весь день волокли в казармы сено из конюшен, а также глиняные сосуды с наптой, причем все эти припасы они заготовляли в неумеренных количествах.
   Амель-Мардук вздохнул и, призвав богов в свидетели, заявил, что сам готов взять в руки меч и покарать злоумышленников, однако возложенное на него бремя царственности не позволяет ему так легкомысленно распоряжаться своей жизнью, поэтому он решил последовать совету. Затем перешел к текущим государственным делам и поинтересовался, как подвигается подготовка послания к египетскому фараону с предложением вечной дружбы и совместной борьбы против восточных варваров. Набонид доложил, что группа писцов под началом Нур-Сина сразу переводят текст на египетский язык. Работают день и ночь. Он обязал их закончить послание к завтрашнему вечеру.
   Царь остался доволен. В тот день у него впервые за эти почти два года, что сидел на троне, было легко на сердце. Даже печень вела себя смирно. Страх, неуверенность, не покидавшие его все эти месяцы, отступили. Завтра он проснется полновластным правителем, способным казнить и миловать без всякой оглядки. Никто не посмеет упрекнуть его, накричать на него, съязвить, бросить вслед что-то непотребное. Это казалось несбыточным счастьем. Первым делом он накажет непослушных, затем заткнет пасти обидчикам, далее, как утверждает Седекия, человеческое быдло само склонится перед ним.
   Во второй половине дня Амель-Мардук обошел со свитой дворцовые кумирни и лично возложил к изваяниям покровительствующих Вавилону богов хлеб, головки лука и чеснока, окропил их темным пивом. Не поленился посетить усыпальницу деда Набополасара и отца и уделить им немного пшенной каши и мяса. В первый раз решился прийти к их могилам и спросить предков - на верном ли он пути? Прислушивался долго, однако в душе было пусто и гулко. Неожиданно в памяти прорезалась игривая песенка, которую в те дни распевали в вавилонских кабаках: "Куда суешь ты руки, неугомонный?.."
   Мелодия была не ко времени, но Амель-Мардук здраво рассудил, что, может, подобная игривость, уместна? Стоит ли умничать под взглядами отеческих богов, с нетерпением ожидающих, когда же он расправится с замыслившими злое.
   Напевая про "неугомонного", он направился в свои покои. У дверей спальни приказал не беспокоить его по пустякам. Пусть тот, кто явится сообщить о главном, воскликнет: "Свершилось, государь!"
   Непременно "свершилось, государь", - иначе он прикажет наказать посланца. Поразмыслив, решил послать приглашение первой супруге - пусть она станет свидетельницей великого события, потом раздумал. Что за свидетель из женщины! Потом начнут шушукаться в гареме, все переврут, начнут хихикать и насмехаться. Нергал их побери! Следует позвать кого-нибудь из серьезных, государственных мужей, чтобы тот мог дать совет, подсказать.
   Он подошел к двери и приказал привести Седекию.
   Пророка привели не скоро - тот сначала пытался отговориться, ссылался на нездоровье, потом начал отбиваться, однако воины-сирийцы, откровенно недолюбливавшие мелочного, придирчивого старика, подхватили его под руки и поволокли на царскую половину. Седекии осталось только покориться судьбе и поджать ноги.
   По знаку царя, Седекию усадили в кресло. Он и здесь порывался встать, принялся ощупывать подлокотники, однако услышав голос правителя, сразу затих. Царь махнул рукой, стражники вышли. Все равно беседа не складывалась. Пророк отвечал невпопад. Он все прислушивался, словно ждал чего-то, потом к изумлению Амеля-Мардука попросил темного пива, сразу осушил полный кувшин и быстро осовел.
   Скоро за окнами спальни смерклось, во дворец вползала дремотная тишина. Ни вскрика, ни звона оружия, ни ударов в большой войсковой барабан...
   Ожидание утомило царя. Он поудобнее устроился в мягком кресле, смежил веки и погрузился в сон.
   Набонид, расположившийся в своих дворцовых апартаментах, отдал последние приказания посвященному во все детали заговора писцу, выпустил его через тайный ход и подошел к окну. Проем выходил на административный двор. Прямо угадывались глухие стены дома стражи, впритык к ним были пристроены громадные казармы, в которых размещались сирийцы и греки. За ними складские помещения. Выше, заслоняя потускневшее небо, громоздилась цитадель, куда сейчас, должно быть, втягиваются воины Рахима. Башни темными угловатыми глыбами нависали над тем местом, где были устроены ворота, ведущие на парадный двор. Там в темноте уже должны таиться его люди с кинжалами в руках. Им приказано с тыла помочь отряду Рахима захватить ворота. Другие запрут в казармах греков и сирийцев. Конечно, если чужаки попробуют вырваться из западни, они сумеют разбить двери и выбраться во двор, но, судя по последнему, заполненному умолчаниями разговору с Никандром, греки особого рвения в эту ночь демонстрировать не намерены, а с сирийцами воины Рахима и Нериглиссара разберутся быстро.
   Пронзительные вопли со стороны служебных ворот разорвали настороженную, хлипкую тишину. Следом под окном замелькали факелы, взад и вперед забегали люди, по верхам крепостных стен стража тоже понесла огни. Набонид поднял руки ладонями вверх и обратился к молоденькому, едва проклюнувшемуся на небесах месяцу.
   - К тебе взываю, Всевидящий! Твоей волей живу, твой удел оберегаю...
   Он долго что-то бормотал, потом отер лицо, решительно повернулся, облачился в панцирь, надел и застегнул налокотники и поножи, натянул каску и направился в спальню, из которой был проделан ход в одну из крепостных башен, охранявших главные ворота. Там его поджидали два самых верных, доказавших свою преданность раба. На всякий случай. Об этом ходе не знал никто во дворце. Даже Навуходоносор не догадывался, что его секретарь имеет возможность в любую минуту незаметно выбраться из дворцового комплекса.
   * * *
   Рахим и его люди через чуть приоткрытые внешние подсобные ворота медленно, один за другим, вошли в накопитель. Как только весь отряд втянулся внутрь, внешние створки сомкнулись. Оказавшись перед запертыми внутренними воротами, ведущими на главный двор и обнаружив, что створки, через которых их пустили в каменный мешок, сошлись, заговорщики первым делом тоскливо и истошно завыли. На приказание сдаваться они ответили нестройными криками, что повинуются, затем взмолились о пощаде. Закричали, что всегда были верны великому царю. Выли так искренне, что Закир, прятавшийся за зубцом на верху стены, решился высунуться. - А теперь чего же? - насмешливо спросил он. - Теперь Нергал попутал, - плаксиво ответили снизу.
   Дядя царя приказал сложить оружие у створок, ведущих во двор, а самим отойти подальше и построиться вдоль стен, на что снизу откликнулся Рахим.
   - Как прикажешь, господин!
   Начальник дворцовой стражи, откровенно говоря, до сих пор сомневавшийся в успехе подобного неслыханного предприятия, вдруг разом уверился, что птичка и в самом деле угодила в клетку. Все произошло, как и было задумано. Теперь заговорщиков разоружат, отведут в дом стражи. Затем в город выйдут заранее подготовленные отряды и начнут хватать тех, кто был внесен в списки. Завтра начнутся разборки, суды, торговля со жрецами, и, считай через неделю, вряд ли кто в городе посмеет дерзить ему, плевать на его желания. Наконец-то можно будет вволю поживиться...
   Он вышел в проем между зубцами, осторожно выглянул из-за низкого парапета, ограждавшего верх низкой, в два человеческих роста стены и обнаружил что преступники, собранные стариком-декумом, покорно складывают мечи отдельно и копья отдельно. Щиты лицевой стороной приставляют к стенам. Зрелище было невиданное, он перегнулся и лег животом на парапет, чтобы получше рассмотреть свору глупцов и негодяев, решивших нажиться на нанесения ущерба царственности правителя Вавилона. В следующее мгновение в его горло впился наконечник стрелы, и он, не удержавшись, повалился вниз, на каменные плиты, устилавшие пол крепостного накопителя. Вслед за ним получили свое и воины-сирийцы, собравшиеся на стенах и с любопытством, уже без всякой опаски, разглядывавшие придурков, согласившихся за такую ничтожную плату рискнуть жизнями. Оставшиеся в живых опешили, отшатнулись от зубцов, и этого мгновенного замешательства хватило, чтобы преступники, метнувшие вверх железные крючья, начали взбираться на стены.
   Все свершалось в какой-то изумительно неповоротливой тишине, пока один из стражников не обнаружил перед собой одетого в черное врага. Тот словно родился из темноты. Сириец завопил так, словно из него сердце вынули. Орал недолго, в следующий момент длинный узкий кинжал заставил его замолчать.
   Скоро на стене уже орудовали воины из кисира Рахима. Сам декум, вмиг облачившись в панцирь, ощутив в руке привычную тяжесть боевого меча, бросился к внутренним воротам. Они уже начали открываться, правда, двигались не спеша - пришлось подналечь плечом.
   Декум молча указал мечом на внешние ворота, затем на ворота, ведущие в дворцовый парк, и бросился в ту сторону. Сверху, с башен, их осыпали градом стрел. Пришлось на мгновение отступить, укрыться тени ближайшего здания. Со стороны казарм доносились жуткие вопли охраны. Его люди бросились к дверям, подперли их священными каменными быками с человеческими головами, навалили поверх все, что попалось под руку: каменные чаши, статуи, скамьи. Начали тыкать копьями в узкие оконные проемы. Наконец части дворцовой страже через боковые выходы и служебные проходы удалось вырваться во двор, они тут же рассыпались в поисках злоумышленников. Рахим одним ударом поверг наземь налетевшего на него сирийского воина, вонзил меч ему в брюхо. Тот жалостно вскрикнул и затих. Сирийцы отхлынули. Греков видно не было - видно, наглухо забаррикадировались в своих казармах. Рахим обратил внимание, что с той стороны не доносилось ни звука. Недолгая пауза сменилась новыми жуткими воплями, крики донеслись со стороны висячих садов. Стражники, не ожидавшие, что число заговорщиков будет так велико, вновь отхлынули к казармам. Там и затаились. В этот момент со стороны служебных ворот послышалось шарканье тысяч ног, неожиданно в той стороне разом грянули: "Эллиль дал тебе величье. Что ж, чего ты ждешь?.." Песня стихла также внезапно, как и родилась - видно, командиры приказали ретивым заткнуться. Зачем поднимать шум, к тому же не на врага они шли, а вступали в собственный царский дворец. Рахим огляделся, натянул на голову сирийский шлем и повел свой отряд к воротам в дворцовый парк.
   Через распахнутые служебные ворота на парадный двор кисир за кисиром начали вливаться воины из отборной эмуку Нериглиссара. Сирийцы, опомнившись, скопом бросились им навстречу, их напор оказался на удивление силен. Тут же вспыхнула ожесточенная схватка. Заминка произошла возле ворот, ведущих в дворцовый парк. Здесь на часах стояла личная охрана царя. Сгрудившись в строй, соединив щиты, они отбивали наскоки легковооруженных заговорщиков.
   * * *
   Шум, звон оружия, вопли, доносившиеся из дворов дворцового комплекса, привели Амель-Мардука в столбнячное состояние. Несколько мгновений он то жмурился, то пялился в окно, пытаясь угадать, что происходит во дворце. Почему звуки битвы доносятся со всех сторон? Где Закир? Кто, в конце концов, командует всей этой сумятицей. Он попытался добиться ответа от мгновенно проснувшегося Седекии. Тот сжался в кресле, втянул голов в плечи. Амель принялся тормошить его, потом принялся бить по щекам - говори, что творится? Отвечай, ну?! Тот в ответ мямлил что-то невразумительное. Затем крики стихли, царь бросился к окну. Там и застыл - пытался разглядеть в темноте, что же творилось в его дворце.