Ишков Михаил. Валтасар (Падение Вавилона)

   Даниил добросовестно поведал слепцу о тайнах вавилонского двора, описал, кто есть кто в ближайшем окружении Амеля-Мардука и с какими трудностями сталкивается новый царь. Утаивать какие-то частности было бессмысленно, этот дьявол в обличии пророка все равно все выведает. Тогда случится неизбежное - оборвется жизнь Даниилова, и некому будет оберегать тошавим.* И кто окажется источником новых бедствий? Свой же царь! От семени Давидова! Чудны твои замыслы, Яхве!
   Выслушав Даниила, Седекия спросил.
   - Как я понял, главную опасность власти нашего повелителя представляет армия, которая по существу находится под контролем Нериглиссара?
   - Ты правильно оцениваешь ситуацию, Седекия. Никто не может посягнуть на армию, даже правитель Вавилона.
   - И вы, советники царя, бьетесь над разгадкой, как поступить, чтобы удовлетворить солдатчину и не дать Нериглиссару совершить победоносный поход? - Да, Седекия.
   Слепец усмехнулся.
   - Не хочешь называть меня господином, Даниил? Может, тебя удовлетворит обращение наби?
   Даниил промолчал.
   - Ладно, - потер руки Седекия. - Теперь расскажи о Валтасаре, сыне Навуходоносора?
   - Мальчишке шесть лет, однако он не по годам буен и строптив. Почитает только мать Нитокрис, в её присутствии делается тихим, как мышь.
   - Я так понимаю, что, помимо нашего правителя, только Валтасар может реально претендовать на престол?
   - Да, Седекия. У прежнего царя Навуходоносора было восемь сыновей и три дочери. Среди отпрысков мужского пола только наш повелитель Амель-Мардук и Валтасар имеют права на корону, так как они являются сыновьями царских дочерей. Мать нашего повелителя - дочь царя Дамаска Бенхадада, а Валтасара - дочь египетского фараона. Остальные сыновья от наложниц. Старшая дочь Навуходоносора Кашайя замужем за полководцем Нериглиссаром. Их старший сын, племянник нашего правителя, Лабаши-Мардук. Он старше Валтасара, ему шестнадцать лет. При стечении обстоятельств Лабаши как единокровный внук Навуходоносора вполне может претендовать на трон. Это образованный, неглупый но исключительно дерзкий мальчишка, сочиняющий гадкие стишки на всех, кто близок к трону. Особенно доставалось Набониду. Они друг друга терпеть не могут.
   - По какой причине? - спросил слепец.
   - Не знаю.
   - Почему же наш правитель позволил Валтасару и Лабаши взрастать вдали от его очей?
   - Потому что он не желает видеть египетскую блудницу Нитокрис. Как, впрочем, и Лабаши. Этот молокосос позволял себе в бытность Навуходоносора сочинять поганые стишки и на нашего повелителя.
   - Это неразумно. Поскольку Создатель пока не наградил нашего повелителя наследником, Валтасар должен быть под постоянным царским приглядом.
   Даниил показал язык бельмастой роже, однако логика в рассуждениях этого выжившего из ума негодяя была. Ты, оказывается, хитрец, усмехнулся советник, но и мы не из фиников появились на свет.
   - Кроме того, - добавил Седекия, - необходимо полностью сменить охрану во дворце и принять все меры, чтобы обезопасить нашего царя. Ты будешь моими глазами, Даниил. Уши у меня пока свои, уши у меня очень чуткие.
   * * *
   Сразу после разговора с Седекией Даниил поспешил на канал Хубур, где были размещены выселенные из Иудеи пленники. За эти десятилетия болотистая местность в междуречье Тигра и Евфрата обрела райские черты, насытилась благополучием и красотами. Куда ни глянь повсюду ровные ряды финиковых пальм, очерчивающих границы полей. Кое-где на возвышенностях густели зрелые и обильные яблоневым цветом сады.
   Улицы в поселках обрели стройность, дома величественность. Все постройки были возведены из обожженного кирпича, изготовлением которого продолжали заниматься потомки переселенцев. Самому Даниилу здесь жить не пришлось. Его, как и многих других грамотных малолеток из иври сразу отдали в специальные школы, где мальчиков обучили клинописи, делопроизводству и многим другим наукам, необходимым писцам, после чего разбросали по канцеляриям.
   Конечно, чужих детей не очень-то жаловали, за каждую провинность старший брат, то есть учитель в эддубе, безжалостно лупил палкой по спине, но то была участь всех школьников. Местным тоже доставалось, и вот теперь по дороге на Хубур, ему в голову пришел простенький вопрос, а желает ли он, Даниил, называемый по-местному Балату-шариуцур, возвратиться в землю обетованную, дарованную им Господом.
   Это был трудный, неподъемный вопрос. Он, в общем-то, никогда не задумывался о том времени, когда распахнутся Небесные Врата и иври, вольные, отъевшиеся на местных хлебах, вновь отправятся в дикий край, где вновь примутся возводить Храм, резать друг друга, трястись от страха, ожидая очередного нашествия, плодиться и размножаться. Через века вновь среди них появится какой-нибудь Седекия, вновь исход, вновь долгое ожидание сбора, возвращение - и вновь служение Господу. Это был какой-то порочный круг. Нет, он не роптал - он служил своему народу, а это был нелегкий удел. Вспомнились трое друзей, отказавшиеся оскверняться пищей из мяса животных, приносимых в жертву идолам и сожженных в огненной печи. Вспомнился гнев Навуходоносора и милость его, когда Даниилу удалось разгадать сон, тревоживший царя. Вавилон катился к закату - это было ясно, стоило только взглянуть на наследников великого Кудурру. Все равно эти места были милы его сердцу. Бросить их, бежать от безумного, свихнувшегося на утерянной царственности и земных благах Седекии казалось не менее греховным поступком, чем и отказ от завета.
   Трудная работа для мысли. Стоило по этому поводу посоветоваться с мудрым Иезекиилем. И, конечно, со старейшинами. Они должны знать о новой угрозе народу.
   Вечером того же дня Даниил встретился со старейшинами и пересказал им разговор с Седекией.
   Все долго молчали. Наконец самый древний из стариков, ученик Иеремии Иезекииль, сказал.
   - Нельзя идти на уступки волку.
   - Набониду?
   - Нет, Седекии.
   - Как это? - не понял царский советник.
   - Послушай, Даниил. Набонид, может, действительно полагает, что все образовалось из Луны. Пусть он даже ненавидит нас за то, что мы храним завет и мечтаем вернуться на земли, дарованные нам создателем, однако он никогда не смирится с падением Вавилона, а этот обезумевший Седекия всех доведет до беды. Помнишь ли ты историю Авессалома, который в буйстве своем готов был пожертвовать всем, что успел создать отец его Давид.
   Один из старцев опустил голову и тихо запел траурную песню Давида.
   - Сын мой, Авессалом... О кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!
   Все притихли. Тишина стояла долго, до самой звездной ночи, накрывшей вершину холма, на котором собрались старики.
   - Разве имя Бога, - нарушил молчание Иезекииль, - можно внушить силой? Амель-Мардук спрашивал нас, но понял криво. Он глуп и нетерпелив, а Седекия хитер и исполнен злобой. Этот союз дорого обойдется Вавилону. Стоит ли нам в который раз гневить Господа и спокойно взирать на гибель земли, назначенной нам для проживания. Стоит ли рваться из назначенного плена? Кровь невинных не нужна Саваофу - он ждет понимания, а не строптивости. Он дал закон, ему и следуй. А Седекия и наши буйные до сих пор не избавились от греха себялюбия. Им важно, чтобы их послушали, им повиновались. А зачем? Чтобы сытно есть и вкусно пить? - он помолчал, потом, вздев палец к темному небу, закончил. - Его рука выведет нас из плена, а до той поры исполняй завет Иеремии и береги эту землю. Поговори с Набонидом, Даниил. А нечестивцу Седекии - анафема.
   И все старики в один голос подхватили.
   - А-на-фе-ма!..
   Глава 8
   Через несколько дней Набонид получил от своих соглядатаев отчет о поездке Даниила к сородичам. В отчете сообщалась причина, которая сорвала Даниила с места, а также решение, вынесенное старейшинами-иври по поводу претензий отщепенца Седекия на вещий дар. Набонид несколько дней размышлял, как поступить с новоявленным пророком, затем навестил свою мать Адда-гуппи, посоветовался с ней. Женщина древняя, имевшая огромное влияние на верхушку храмовой знати, выслушав сына, с некоторых пор почувствовавшего охлаждение со стороны нового правителя, ответила коротко.
   - Дерзай, Набу! Твой час пробил. Дальше тянуть нельзя.
   Той же ночью Набонид, вернувшись домой в начале срединной ночной стражи, поднялся на крышу своего особняка, расположенного в квартале Бит-шар-Бабили.
   Свет полной луны, стекавший с чистого, пропитанного прозрачным мраком небосвода, тончайшим, искристым покрывалом ложился на крыши и стены соседних построек, на колоннаду Северного дворца, где летом спасался от зноя и мух Навуходоносор, на дальние окрестности, исчерченные рядами финиковых пальм, обозначавшими границы наделов. Ярко серебрились пальмовые метелки, поблескивали изразцы, которыми были украшены дома богатых и родовитых горожан, кому было по карману обосноваться в Бит-шар-Бабили. В южной стороне высились громоздкие башни и крепостные укрепления Центрального дворца, возле которого проходил Священный путь и далее проспект. Единым, грозным массивом высилась цитадель, чуть в стороне посверкивали в ночи ярусы Вавилонской башни. На её вершине, в святилище Мардука, золотился священный костер. Правее блесткой, до жути отчетливой рябью переливался Евфрат.
   Диск луны был огромен и ослепителен, свет - чарующ и весом. Что в мире могло укрыться от всевидящего ока Сина, с любовью взиравшего на сотворенные им земные просторы. Семь дней ему хватило, чтобы разделить свет и тьму, соорудить небесный купол, усыпать его звездами, отмерить место суше и водам, осветить их днем солнцем, а ночью луной, засеять землю, наполнить её зеленью и зверьем, взлелеять человека.
   Сколько дел и забот!
   Набонид, пронзительно ощутивший тяжесть божьих трудов и дней, затаил дыхание. Наконец перевел дух, глянул на сияющее в небесах око и, кряхтя, опустился на колени. Мелькнула было мыслишка, что к пятидесяти и его одолело брюхо - и, омытая лунным светом, угасла.
   - К тебе, Единосущному, освещающему тьму жизни, к тебе, Господин, которому ведомо все, что свершается во мраке, обращаюсь. Без тебя, Владыка, кто существует? Взгляни на князя, которого ты любишь, кто угождает тебе. Ты создал меня, дал мне надежду. Милостью твоей, о, Владыка, пекущийся о всех, побуди меня любить твою вышнюю волю. Вложи страх перед тобой в мое сердце. Даруй мне то, что ты полагаешь добром. Воистину ты творишь мне благо! О, Создатель, научи и просвети! Научи и просвети! Дай знак, в ту ли сторону направил я свои стопы, не заплутал ли при свете дня? С теми ли попутчиками вышел в дорогу? О, Создатель, просвети и научи!..
   Некоторое время Набонид молча взирал на диск Луны, все такой же огромный, яркий, словно вырезанный из жести. Тот все дальше и дальше уплывал к западу. Затем Набонид продолжил.
   - Я знаю, твоя обитель - тишина! Молча, ты надзираешь за землей, творением своим. Ты выходишь по ночам, окидываешь взором верхние земли и освещаешь путь посвященным. Помоги своему потомку. Предки мои служили тебе. Отец мой служил тебе. Я служу тебе. Я веду себя тихо, как ты учил. Я молчу, когда кто-то нелепо перевирает твое имя. Я жду!.. Открой мне тайну грядущего. Пусть будет так: если меня ждет удача, то это будет твоя удача. Если меня ждет победа, это будет твоя победа. Если меня ждет смерть, то это будет моя смерть, ведь ты, о, Владыка, не позволишь мне упасть. Поддержишь, дашь силы, укажешь путь...
   Он утер слезы, встал с колен, выпрямился. Лицо его исказилось, он решительно выговорил.
   - С Сином да победим!
   Набонид ещё долго стоял на крыше, смотрел на великий город, на стены дворца, на крыши соседних богатых особняков - ждал тайного божьего знака. Падения звезды, неземного света, мерцания либо протяжного одобрительного гула или вскрика. Время шло, звезды сыпались с небосвода, но все время в сторону, противную загаданной. Местами в окрестностях города вспыхивали огни. Простолюдье называло их грозящими перстами Нергала, то и дело высовывавшимися из-под земли. По всей Вавилонии то там то здесь вспыхивали подобные факелы, пламя порой принимало очертания знакомых арамейских букв, находились знатоки, которые угадывали во всполохах пламени целые фразы. Таких догадливых, по приказу Закира, сразу волокли в дома стражи, где с пристрастием допытывались, кто подучил толковать огненные всполохи, с какой целью умник смущает покой добропорядочных граждан? Провидцы-любители получали свою долю плетей и отпускались на волю. Сам вид кровоточащих, исполосованных бичами плеч нагляднее всего свидетельствовал о лживости толкований.
   Син, по-прежнему яркий, великолепный, безмолвно наблюдал за землей, и Набонид наконец уверился, что в этом одобрительном таинственном молчании и следовало видеть знак, посылаемый Создателем.
   Между тем двор Амеля-Мардука продолжал полниться новыми и все более мрачными слухами. Придворные ждали перемен, все опасались день ото дня набиравшего силу Седекии. Каждый старался услужить новоявленного мудрецу. Тот охотно принимал гостей, их поток нарастал день ото дня. Каждого Седекия выспрашивал, обещал милость и заступничество. К Набониду же теперь шли все реже и реже, все больше с какими-то пустяками, однако "царский голова", казалось, не замечал сгущавшихся над его головой туч.
   Как-то летним днем, поутру, Набонида, отсиживавшегося в канцелярии, навестил ближайший советник Амеля-Мардука иври Балату-шариуцур. Советник завел разговор о древностях, хранившихся в царском музее. Он просил разрешения Набонида осмотреть предметы, вывезенные Набузарданом из Урсалимму после разрушения Храма.
   - Если уважаемый Набонид располагает временем, не составит ли он мне компанию? - в конце разговора спросил Даниил.
   - Охотно, - согласился Набонид.
   Они спустились в административный двор, миновали парадный зал и, пройдя висячими садами, поднялись в пристроенное к правому торцу Центрального дворца здание, где располагалось хранилище царских диковинок.
   Здесь было пусто, гулко. Музей был выстроен по замыслу, составленному уману Бел-Ибни, и представлял собой трехэтажное сооружение, покоящееся на каменных столбах и разделенное на огромные залы. Освещались они с помощью широких квадратных окон, прорезанных в потолочных перекрытиях каждого этажа. Сумрачнее всего было на первом, где размещалось хранилище глиняных табличек, пергаментов и резанных каменных досок, свозимых в Вавилон со всех сторон верхней земли, а также наиболее громоздкие из экспонатов. Ярче на втором этаже и уже совсем светло на третьем. Столбы света, прорезавшие залы, придавали ограниченному выложенными глазурованными кирпичами стенами, пространству, таинственный, даже жутковатый вид. Солнечный свет бродил по залам, ложился на удивительной формы сосуды, каменные вазы, древние изваяния, вывезенные из стран, чьи народы, славные в былые дни, теперь исчезли с лика земли. Возле одной из подобных скульптур стояли Нур-Син, Хашдайя и Луринду, постоянно сопровождавший племянницу при встречах с женихом.
   В первые же дни правления Амель-Мардук, посетивший эти залы и не нашедший смысла в разглядывании чуждых и непонятных предметов, приказал убрать из хранилища писцов. Затем добавил - оставить одного, наиболее сведущего и скромного, способного дать ответ на любой вопрос, который может поступить к нему из других канцелярий дворца. Услышав о Нур-Сине, четвертом сыне Набузардана как наиболее достойном кандидате на эту должность, он поморщился, но спорить с "царским головой" не стал. С тех пор никто, кроме Набонида, не навещал музей, что вполне устраивало сына опального вельможи, озабоченного в то лето подготовкой к свадьбе.
   К сожалению, свадьба, а также связанное с ним торжество, теперь мало интересовала сильных Вавилона. По ранее согласованному общему решению празднество было назначено на месяц улулу первого года царствования нового царя, когда вода в Евфрате упадет до самого низкого уровня. На этом сроке особенно настаивал Рахим-Подставь спину. Нериглиссар пытался отложить торжество, Набузардан, наоборот, торопил, но теперь, после отсылки из Вавилона главных устроителей и гостей намечаемого бракосочетания, все планы рухнули. Приглашенные на свадьбу понимали, что рассчитывать на скорое возвращение Набузардана и Рахима бессмысленно. Следовало искать какое-то иное решение. Беда была в том, что именно Рахим и Набузардан были готовы пойти до конца. Впереди их ждала кровь, смерть - это было ясно всякому, кто был близок ко дворцу, другие же надеялись отсидеться, пусть даже разумом понимали, что стоит Амелю покрепче вцепиться в трон, рано или поздно их песенка тоже будет спета, но заставить себя действовать, отказаться от сытой, спокойной пока жизни, доставшейся им после стольких лет трудных походов, лишений и риска, было трудновато. Руки не поднимались решительно взяться за оружие, тем более озаботиться способом, с помощью которого можно было бы тихо и бескровно разделаться с демоном. Думать об этом не хотелось, да и страшно было! Извещенные о свадьбе гости затаились, мидийское золото лежало без движения. Дальше хуже - Набонид в тайном послании Нериглиссару сообщил, что с подачи иудейского безглазого червяка бык с человечьим телом собирается полностью сменить свою и дворцовую охрану, для чего были посланы гонцы к фараону Амасису* с просьбой отпустить на службу в Вавилон несколько сотен греческих наемников, квартировавших возле Пелусия. Это была сила не чета продажным и трусливым сирийцам.
   Что было делать? Недовольные в Вавилоне решили, что, видно, богам оказался неугоден их замысел. Оставалось ждать, надеяться на благоприятное стечение событий, готовить новое решение. При таких обстоятельствах до счастья ли молодых было сильным в Вавилоне!
   Нур-Син и Луринду не догадывались о подоплеке этого необычного бракосочетания, и каждый в своей семье настаивал на более раннем сроке обряда. Для проведения церемонии отлично бы подошел праздник покровительницы влюбленных Иштар, проходивший в конце весны, но воспротивилась Гугалла, снизошедшая наконец до того, чтобы позволить Нупте и матери Луринду посетить её в собственном доме. С той поры Нур-Син и официально объявленная невестой Луринду встречались изредка, по большей части в царском музее, куда Хашдайя приводил племянницу.
   Это были самые увлекательные экскурсии, которые когда-либо приходилось совершать девушке. Вот и теперь, когда Набонид и Даниил без сопровождающих писцов появились в Центральном дворце, молодые люди разглядывали изваяние древнего царя. Скульптура в качестве трофея было взята в Каркемише, куда по местному преданию войско древнего народа хеттов доставило её из покоренного Вавилона. Это случилось тысячу лет назад, на заре светлого мира, но уже после потопа - так, по крайней мере, уверял Навуходоносора Бел-Ибни. По его мнению, легенда ошибалась, и вырезанная из камня фигура изображала хеттского бога, однако Нур-Син, более тщательно изучивший скульптуру, а также сумевший прочитать выбитые на камне надписи, пришел к выводу, что в руки вавилонян действительно попало изображение легендарного царя Нарам-Сина, объявленного Навуходоносором своим предком. У центральной, в полтора человеческих роста фигуры на голове возвышалась двурогая тиара в виде серпа луны (один рог был отломлен), борода была завита в кольца, что свидетельствовало о месопотамском происхождении изваяния, руки едва выступали из гранитной глыбы. У ног - наряженное в воинский хитон человеческое существо с головой орла, оно держало на поводках двух неуклюжих львов. Звери, словно издавая грозный рык, широко разинули пасти.
   Заметив сановников, молодые люди поклонились. На вопрос начальника, в должном ли порядке хранятся сосуды и ритуальная утварь, доставленные из Урсалимму, Нур-Син предложил представить опись и лично продемонстрировать седмисвечные светильники, лампады, чаши, лопатки, вилки для вынимания жертвенного мяса, сами жертвенники. По описи их было две штуки: древний, употребляемый во времена скинии, и тот, который был сооружен в Храме Соломона.
   Даниил с нескрываемым удивлением глянул на писца-хранителя. Молодой человек, оказывается, слышал о скинии, с которой его народ столько лет путешествовал по пустыне, пока не добрался до земли обетованной, не завоевал её, не построил Храм.
   - Оба в наличии, - продолжал отчитываться Нур-Син. - Также в зале хранятся одеяния священников: ефод, наперсник судный с уримом и туммимом, украшенный драгоценными камнями - все в полном порядке. Есть также море великолепный сосуд из меди, установленный на двенадцати медных волах...
   Даниил схватился за сердце.
   - Неужели это все в целости и сохранности?
   - Непременно, господин, - поклонился Нур-Син. - Так мне было приказано самим Навуходоносором. Даже списки, составленные рукой наби Иеремии, пересчитаны и должным образом оформлены.
   При упоминании имени Иеремии Даниил потерял дар речи, а Набонид поморщился.
   Наступила тишина.
   - Все на прежних местах? - спросил Набонид. - Да, господин. Я могу проводить, - предложил Нур-Син.
   - Не трудись, - заявил Набонид. - Оставайся с невестой. Это твоя невеста? Луринду? - смягчился "царский голова". - Хорошенькая... Что слышно от Рахима, Луринду?
   - Дед доблестно несет службу в далеких краях, - ответила девица и склонила голову.
   - Это радует, - ответил Набонид.
   Затем он обратился к Даниилу, все ещё удивленно взиравшему на хранителя.
   - Прошу.
   Они удалились. Боковой лестницей спустились на первый этаж, где в середине одного из залов, в столбе солнечного света искрился, сиял золотистой медью огромный сосуд, называемый морем.
   Огромная округлая ванна напоминала шестилиственную лилию, установленную на спинах двенадцати, также отлитых из меди волов. Высота моря превышала два человеческих роста, от одного края до другого было не менее десяти локтей,* длина окружности более тридцати локтей.
   Даниил не мог удержаться и поклонился в пояс священному сосуду, в котором священники перед тем, как войти в святилище и подняться к алтарю, омывали руки и ноги. Затем обошел его - Набонид последовал за ним. Когда они оказались на другой его стороне, подальше от входа, Даниил завел разговор о новоявленном "пророке".
   Начальник царской канцелярии вовсе не удивился.
   Все время, пока Даниил, подбирая выражения, объяснял свое отношение к речам Седекии, сводившееся к тому, что он, Балату-шариуцур, не желает иметь ничего общего с проходимцем, пусть даже он и является его соплеменником. Он, Балату, до конца верен Вавилону, его новой родине. Набонид слушал его молча, вздыбив брови. Когда же иври намекнул на замысел Седекии свалить начальника царской канцелярии, Набонид словно проснулся и неожиданно спросил.
   - Ну и что? - и после недолгой паузы добавил. - Что ты хочешь от меня?
   Даниил опешил, удивленно глянул на главу царской канцелярии.
   - Не понял? - спросил он.
   Набонид усмехнулся.
   - Что же здесь непонятно. Ты пытаешься добиться от меня осуждения отмеченного божьим даром человека?
   - Седекии?!
   - Именно. Ты ждешь услышать от меня хулы и брань в адрес нашего правителя? Ты хитер, Балату, и со свойственной вашему племени изворотливостью методом от противного пытаешься исполнить слово, данное Седекии и погубить меня.
   - У меня и в мыслях ничего подобного не было! - воскликнул Даниил. Моя преданность государю известна. Мой народ молится о его здоровье, просит у Яхве удачи в делах страны.
   Набонид не ответил и пытливо, можно сказать, бесцеремонно разглядывал Даниила. Тот, осознавший наконец, что вляпался в неприятную, грозящую самыми неприятными последствиями ситуацию, решил идти до конца.
   - Почему ты, Набонид, так ненавидишь наш народ? Почему ты не можешь поверить, что я искренне озабочен судьбой государства...
   - Точнее, своего народа, присосавшегося к этому государству, поправил его Набонид.
   - И да, и нет, - ответил Даниил. - Мой народ не отрывает себя от жителей Вавилона, и ты знаешь об этом лучше многих других. Тебе ли прикидываться невеждой! Тебе ли упрекать нас за то, что мы честно исполняем Моисеев завет.
   - Не надо про народ, Балату, - усмехнулся Набонид. - Сейчас ты спасаешь себя. Свою шкуру... Ты считаешь меня за простачка, неспособного сделать выводы из анафемы, которой вы предали Седекию. Неужели ты полагал, что это событие пройдет мимо моих ушей? Отщепенец он или нет, я не знаю, но стоит ему пронюхать об этом проклятии, и твоя песенка спета. Вот ты и отрабатываешь обещание, данное Седекии. Теперь у тебя с ним одна дорожка. Вы решили добить меня. Не выйдет!
   - Послушай, Набонид. Твой вывод, сделанный из того факта, что наши старики лишили Седекию земли и воды, имеет место быть только в том случае, если ты докажешь, что я в своей деятельности руководствовался какими-то иными интересами, чем интересы Вавилона. Приведи пример, и я удалюсь.
   Теперь задумался Набонид.
   - Ладно, и что из этого следует?
   - А то, что наше проклятие можно истолковать и по-другому. Вспомни замученных в твоих застенках моих соплеменников, у которых ты пытался выпытать имя Бога. Помнишь старика, выказавшего слабость. Ты выпустил его, и он убил себя, отказавшись принимать пищу. Никто не пришел его уговаривать, никто не пытался его накормить. Даже дети и внуки отвернулись от него. Тебе этот случай ни о чем не говорит?
   Лицо Набонида приобрело неприятное выражение. Уголки рта опустились, лицо застыло.