Страница:
Однажды, после взятия Урсалимму, достались ему из добычи меча две молоденькие сестры-близнятки. Вот что он сказал им.
- Обеих мне вас не прокормить. Сами решайте, кто останется у меня, а кого продам перекупщику.
Девушки бросили жребий, расставались долго, с рыданиями. Доставшаяся Рахиму теперь имеет семью, сидит с мужем-иври на земле, выращивает чеснок. Где её сестра, никто не знает. Говорят, её продали в Харран.
Сон по-прежнему не брал его. Как заснешь после таких мыслей! Что если Луринду погонят по лагерю с задранным подолом. Охотников поглазеть на её наготу будет предостаточно - девица приятна на вид, крупна телом, все при ней. Сможет ли Нур-Син защитить её или только и будет попрекать происхождением?
Возопил он к Мардуку-Белу. Безгласно, со слезами на глазах, с рыданиями в печени. Как иначе, не жертвуя Луринду, он мог спасти семью? Было время, когда сам Набополасар оставил в заложниках своего сынка Навуходоносора. Это было страшное испытание, уж он-то, Рахим, знает. Теперь ему самому досталось отпить из той же чаши. Он сам шагнул в темный лабиринт, сам напросился на бой с этим тайным поклонником чуждого Вавилону Яхве. До какой степени Амель-Мардук потерял рассудок можно судить по тому выбору, который новый правитель сделал в канун праздника урожая. Все горожане - от нищей голытьбы до самых сильных и великих - собирались чествовать финиковую пальму-благодетельницу, а этот собрался на охоту! Мало того, в городе шептались, что новый правитель даже изваяние Набу, покровителя охотников, не изволил взять с собой. Что же это за охота, поражались горожане, если Набу не сможет окинуть взглядом свои угодья, если зверье не сробеет при виде его гневного взгляда, если их повелитель не прикажет добыче наполнить силки дворцовых ловчих, броситься под царские стрелы?
Он вспомнил разговор с Набонидом и тихо, сквозь зубы выругался. Главный писец царской канцелярии несомненно что-то пронюхал, но разве его, змея, ухватишь! Неужели и Нур-Син из той же скользкой породы?
Глава 6
Луринду, в преддверии праздника урожая промаявшись ночь без сна, утром встала раньше других. Рабыня, старенькая Нана-силим, ещё ворочалась на ложе в подсобке возле кухни, а внучка хозяина уже успела умыться, глянуть на восходящее солнце (как назло ясное и большое), развести огонь в очаге. Потом, не зная, куда себя деть, уселась на корточки перед невысоким столиком, глянула на себя в бронзовое зеркало и едва не заплакала.... Сказать, что в то утро она не нравилась себя, значит, ничего не сказать: весь облик - личико, тонкие высокие брови, округлые губки, особенно большие, привычные к труду руки - вызывали у неё чувство, схожее с отвращением. Что, например, можно сделать, с этим противным округлым личиком. Сколько ни сурьми тонкие брови, не румянь щеки, не втирай мази, тайком от дедушки купленные бабушкой в соседнем квартале у цирюльника Берды, - все напрасно. И рот у неё великоват. Этой зимой все дворцовые модницы вырисовывали помадой губки "бантиком". А у неё губы полноваты для "бантиков", пусть даже и "чувственные", как выразился один глупый мальчишка в эддубе, приславший её обожженную глиняную табличку с проткнутым стрелой Иштар сердцем. Стоит ей по последней моде намалевать губы, и она станет похожа на корову. В самый раз в жены, вздохнула она, этому жирному крокодилу Икишани. И телом крупна, и ножищи, как у крестьянки, а Нур-Син, наверное, привык к изящным ступням, к маленьким, непрощупываемым грудям, длинным волосам, чтобы на голове, Нергал знает что, можно было соорудить.
Ну и ладно!
Она надула щеки, потом резко выдохнула.
Ну и пусть!
Снизу из внутреннего дворика донесся тонкий протяжный вскрик её младшего дяди Хашдайи. Видно, дед опрокинул на него обязательный по утрам глиняный таз с ледяной водой. Луринду подошла к дверному проему, глянула во двор, вздохнула - наступил жуткий день, а в доме все, ну все, как обычно! Как будто ничего не случилось! Дед машет деревянным мечом, затем начнет прыгать на одной ноге, потом на другой. Напрыгавшись, прикажет Хашдайе лить холодную воду на свою лысую, обрамленную венчиком седых волос голову. Потом дед и бабка заставят её съесть овсяную кашу, выпить кислого молока, потом будут полстражи наряжаться и только потом отправятся в этот проклятый дворец на эти проклятые смотрины!
Как нелепа и однообразна жизнь! Куда только боги смотрят!..
Она вернулась к столику, вновь бросила взгляд на свое отражение в металле, опять надула щеки и громко выдохнула. Интересно, каков из себя этот самый Нур-Син. Бабушка сказала, из знатных, её дальний родственник. Значит, спесив и глуп, как ошметок осла. Ее двоюродные сестры, дочери Иддину-Набу, уж такие привереды, уж такие гордячки, что дальше некуда. Дед сетует - он не воин, не храбрец! Отваги в нем нет! Ну и ладно! Нужен ей воин, как ослице рога. Годами его дома ждать, в одиночку тащить на себе хозяйство, а вернется из похода и тоже, глядишь, наладится по утрам махать мечом и скакать на одной ноге. (Луринду не представляла себе хорошего воина, который, как дедушка, по утрам не занимался бы физическими упражнениями.) А то ещё возьмет моду обливать её по утрам ледяной водой. Нужен ей этот военный!..
В конце первой дневной стражи Рахим вывел молодежь из дома. Нупта благословила их на дорогу, сунула внучке зашитый в кожаный мешочек амулет, шепнула - накинь на шею, помолись Иштар, она не оставит.
Денек, с некоторым неудовольствием отметил про себя Рахим, выдался что надо. Южный ветер нагнал из Аравии теплый сухой воздух, и город сразу ожил. Подсохла грязь на улицах, посветлели стены домов, заиграли на солнце изразцы, которыми была выложены подножия бастионов дворца, ступени Вавилонской башни, а местами и стены богатых особняков. В укромных уголках отчетливо запахло прелью - это была верная примета наступавшей весны. На северо-западной стороне, на ясном, омытом зимними дождями небосводе отчетливо вырисовывались метелки пальм-дароносительниц. В ту сторону и направился Рахим.
Путь до дворца был короток, скоро они добрались до главных ворот. Здесь, поджидавший посетителей писец проверил записи и пропустил их во внутренний двор крепости.
Вот что первым делом привлекло внимание настороженного Рахима - во дворце было пусто. Такого при Навуходоносоре никогда не бывало. В день, когда граждане Вавилона допускались на территорию дворцового парка, перед воротами, на проспекте, на первом административном дворе начиналось столпотворение. На густоту толпы и рассчитывал Рахим, в многолюдье легко затеряться. Встреченный им офицер дворцовый стражи, его старый знакомый из халдеев, напевно объяснил отставнику, что сегодня в садах "народу не дождеш-ш-шьс-си... Великий царь Амель-Мардук отправился на охоту, с ним и больш-ш-шая часть свиты укат-т-т-ил-л-ла".
Наряженный в парадное воинское облачение офицер добавил по секрету.
- Не был-л-ло, Рахим, в канцеляриях писцов, которые не напраш-ш-шивалис-с-сь бы сопровож-ждать особу правителя. Я со-ссчитать не мог, сколько ж-ж-е этих, из ядовитого семени, оказалос-с-ся в свите. Это не выез-зд на охоту, а что-то вроде торж-жественной новогодней процес-с-сии. Знаи-ишь, когда весь Вавилон собираетс-с-ся на Дороге процес-с-ссий? - он кивнул в сторону гигантских крепостных ворот, высотой, сранимых только с цитаделью, возвышавшейся слева, ближе к незримому отсюда Евфрату. - Их теперь в с-сады калачом не заманиш-ш-шь. Слыхал, наверное, какое к ним теперь отнош-ш-шение?
Рахим кивнул и по пути принялся осваиваться с обстановкой. В любом случае отступать было некуда, и декум принялся тайком изучать расположение сторожевых постов. Стража в основном была расставлена на прежних местах, воины по большей части были ему знакомы. Сирийцы охраняли стены и башни, им также были поручены ворота, отделявшие внутренние дворы крепости, вокруг которых группировались все постройки огромного царского комплекса. Что ж, если новый начальник стражи решил сохранить посты на прежних местах, это только на руку. Впрочем, это обстоятельство не имело большого значения: расстановка часовых внутри периметра интересовала декума постольку-поскольку. Куда больше его занимала система охраны висячих садов. Главное, чтобы там было поменьше чужаков.
Немногочисленные гости, решившиеся в праздник урожая посетить дворцовый комплекс и парк, сначала попадали на первый двор, ограниченный с юга и севера многоэтажными, тесно прилепленными друг к другу строениями. В них помещалась многочисленная орда "великих", "главных", "дворцовых", "царских" и прочих чиновников-писцов, ведавших сбором налогов, строительством и ремонтом дорог, поставками в армию и прочими государственными заботами. В нижних этажах располагались дворцовые мастерские, главными из которых считались камнерезный и ювелирный цехи. Слава о стройных узкогорлых кувшинах из молочного алебастра шла по всему миру. Получить это чудо в дар от вавилонского царя считалось в Сирии, Эламе, Палестине, Египте самой почетной наградой.
В западной стене, ограничивающей открытое пространство административной части дворца, были проделаны ворота - через них гости выходили на следующий, так называемый "малый" двор.
Отсюда отчетливо просматривалась отливавшая густым золотом, подчеркнутая снизу серебром, нависавшая над крепостной стеной вершина Этеменанки - возможно, оттуда, с вершины, из своего святилища, во двор заглядывал сам Бел-Мардук. С реки накатывал легкий ветерок, шевелил алые, расшитые серебряными нитями полотнища, укрепленные на поперечинах шестов, установленных на башнях. Шесты также поддерживали боевые царские штандарты - бронзовые диски с изображениями вавилонских драконов, символами Мардука и сына его Набу. Сердце у Рахима замерло, восторгом наполнилась печень. Он невольно остановился, подтянулся. Замерли также Хашдайя и Луринду.
Чудовища, называемые мушхушу, были покрыты золотисто-красной чешуей, передние лапы львиные, задние - птичьи, вместо хвостов змеи. Головы узкие, вытянутые, напоминающие морды охотничьих собак, были украшены рогами, языки раздвоены...
Наконец Рахим долго и трудно вздохнул, повел головой в сторону распахнутых, ведущих в третий - парадный - двор, ворот. Там томился поджидавший их дублал. Заметив гостей, хранитель царского музея, опираясь на редкой работы трость, двинулся навстречу Рахиму и его спутникам.
- Мир вам! - он поднял руку.
- И тебе мир! - ответил Рахим и, не совладав с шеей, чуть склонил голову перед знатным, за что в сердцах выругал себя самыми грязными словами. - Пусть боги Бел и Набу даруют благополучие тебе, Нур-Син. Хашдайя, мой младший сын тебе знаком, а это моя внучка, Луринду. Она добрая девушка.
Нур-Син с опасливым любопытством глянул на Луринду. Очень даже не дурнушка!.. Удовлетворенный личиком и станом навязываемой ему невесты, он сразу повеселел, почувствовал себя свободнее. Девушку в свою очередь бросило в краску. Она опустила покрытую праздничной шалью голову.
Писец пригласил гостей проследовать за ним. Луринду некоторое время шла, опустив голову, однако уже через несколько шагов окружающие сказочные красоты, роскошь, пестрота и монументальность, так естественно уживавшиеся в гнезде, построенном великим Навуходоносором, захватили её. Она решительно вскинула голову, чуть откинула шаль.
Первой диковинкой, вызвавшей её изумленное восклицание, оказались изваяния крылатых быков, выставленных перед центральным входом в тронный зал.
Быки были огромны, с человеческими головами и шествовали они в разные стороны. На головах круглые, ступенчатые шапки, лица набелены, бороды начернены и завиты в удивительно изящно нарезанные мраморные локоны. Немые стражи молча взирали на замерших в почтительном благоговении людишек смотрели строго, поверх голов. Взгляд их огромных, цвета морской волны, выточенных из драгоценной бирюзы очей был пронзителен и всеведущ. Казалось, стоит им опустить головы и пронзить взглядом печень всякого черноголового, посмевшего приблизиться к поселившейся здесь царственности, как им тут же откроются все подлые мыслишки, ворочающиеся в его утробе.
- Эти ангелы-хранители охраняли покой самого Ашшурбанапала*, - заметив взгляд Луринду, сообщил Нур-Син.
Девушка вновь опустила голову. Нур-Син замолчал, и Хашдайя, давно знакомый с Нур-Сином, правда, шапочно, чтобы восстановить разговор, спросил.
- Это то самое место, где восседал великий Навуходоносор?
Хранитель музея кивнул и указал на три монументальных арочных прохода, ведущих в тронный зал.
- Центральный проем, самый высокий, - объяснил он, - предназначен для родственников и друзей царя. Во время церемоний на ступенях обычно занимают места низшие чины, сопровождающие наместников провинций и высшую воинскую и служилую знать; они не имеют доступа в тронный зал. Правый проход предназначен для союзных властителей, левый для поверженных царей и клиентов Вавилонии.
Главный двор и тронный зал представляли собой единый ансамбль, здесь всегда было вольно погуливать свежему воздуху. Проходы между открытым пространством и собственно залом, заключенным под крышу, никогда не запирались. Здесь было при виде чего затаить дыхание - по весне на главном дворе, внутренние стены которого были украшены помрачающими рассудок рисунками, нанесенными на цветные глазурованные кирпичи, скапливалось столько света и целебных дурманящих ароматов, что у тех, кому впервые довелось увидать подобное чудо, начинала кружиться голова.
Между величественными, оконтуренными резным мрамором проходами вырисовывались исполинские деревья: справа - дарующая жизнь хулуппу с позолоченными ивовыми листочками и собранной из драгоценных камней пальметтой наверху; слева - могучий кедр, по преданию когда-то срубленный Гильгамешем в отрогах Ливанских гор и доставленный в Вавилон из Урука. Кедровая хвоя - скопище радужных, посверкивающих на солнце нитей, - а также изгибистые ветви - даже ствол! - были усыпаны плодами, отведав которые человек обретал мудрость.* В средней части ствола древа жизни была выложена фигура илу, охранявшего нынешнего правителя, а на стволе кедра, вместо отцовской, теперь красовалась ламассу - богиня-покровительница Амель-Мардука. Первого благословлял на служение Амелю бог писцов и хранитель таблиц судьбы Набу, вторую осеняла волшебным жезлом сильная Иштар, изображенная в образе Царпаниту, супруги Мардука. На груди у богини висела накладная пластина, представлявший собой рогатый серп месяца с вписанным в него солнечным, перечеркнутым крестом кругом и восьмиугольными звездами - символами трепетной Венеры - поверху. Дерева, проходы, весь обширный, пропитанный голубовато-золотистым сиянием двор охраняли шествующие в разные стороны золотые львы.
Рахим-Подставь спину и его спутники пересекли парадный двор и добрались до крепостных ворот, отделявших центральную часть комплекса от дворцового парка. Весь этот недолгий путь Нур-Син то и дело поглядывал на Луринду, и чем дольше засматривался на заранее ненавистную, нежданную, навязываемую ему невесту, тем больше она нравилась ему.
У матери Нур-Син слыл за любимчика, за что в раннем детстве нередко получал нагоняи от отца и подзатыльники от старших братьев. Ему позволялось больше, чем старшим братьям, тем более что сразу стало ясно - воином ему не быть. Вовсе не по причине телесной немощи - Нур-Син с малолетства отличался крепким телосложением и хорошим здоровьем. Беда в том, что он являлся четвертым сыном и отец не обязан был числить его своим наследником. Четвертый сын мог получить кое-какую собственность только по доброй воле отца и не в ущерб другим братьям. В армии ему нельзя было рассчитывать на достойную карьеру - Набузардану необходимо было трех старших пристроить. К тому же низкий армейский чин для сына такого знатного человека, каким являлся Набузардан, граничил с ущемлением чести. Для Нур-Сина было выбрано гражданское поприще, здесь, после смерти дяди, перед ним открывалась перспектива стать жрецом-экономом Эсагилы. Должность была очень доходная и почетная, однако мечтать о ней, по мнению молодого человека, бесполезно: дядя был далеко не стар, и, хотя у него рождались исключительно девочки, повелением Иштар и её божественного супруга Таммуза, жена дяди вполне могла разродиться наследником. К тому же, чтобы стать экономом, необходимо было пройти все ступени храмовой иерархии, послужить пасису*, толкователем снов, провидцем, добиться поста сангу*, что само по себе претило Нур-Сину, любимому ученику Бел-Ибни. Было в этих церемониях, гаданиях, предсказаниях и в самих служителях, обслуживающих эти церемонии, что-то лицемерно-пустое. Здесь довлела форма. Нелепой, после объяснений учителя, казалась попытка предсказывать будущее, основываясь на разглядывании внутренностей животных или на наблюдениях за полетом птиц. Старик Бел-Ибни объяснял, что пророчество - дар, а не повод для зарабатывания на хлеб насущный. Тайны грядущего могли открыть только звезды, только их размеренный, неспешный ход мог дать ответ, что ожидает человека, рожденного в тот или иной месяц, в тот или иной день и час, под сенью той или иной звезды.
Нур-Син выбрал службу при дворце. Отец поместил его в канцелярию Набонида. Тот, побеседовав с юношей, определил его на должность писца-хранителя царского собрания диковинок, добытых в многочисленных походах, а также даров, присланных и присылаемых в Вавилон со всех концов верхнего мира. Эта должность считалась малопочетной, неприбыльной, слишком хлопотной для сынков крупных вельмож, к тому же требовавшая от исполнителя знания чужих языков, отечественных летописей, описывающих деяния предков, а также историю соседних царств, но для Нур-Сина это место оказалось тем райским уголком, о котором он мечтал в эддубе.
До того момента, как этот коротконогий, худющий, лысый, с простовато-пронырливым личиком, Рахим-Подставь спину появился в их доме, молодому человеку казалось, что жизнь налаживается. Днями его ждали редкости центрального дворца - ценности, собранные здесь, по мнению Бел-Ибни, были не соизмеримы с грудами золота и самоцветов, бессчетными слитками серебра, олова и железа, хранившимися в царской сокровищнице. Каждый из собранных в музее предметов был по-своему красив, пропитан мудростью, у каждого была своя тайна. Пытаться проникнуть в нее, разобраться в сделанной на древнем языке надписи, постичь смысл, скрытый в том или ином изображении - это ли не наслаждение для пытливого, молодого ума!
Ночи он проводил с приятелями, пил темное пиво, случалось, заглядывал в веселые дома, где во все глаза следил за знойными танцовщицами, порой задерживался там до утра - одним словом, вел себя примерно. Весть о скорой женитьбе прозвучала для него как гром с ясного неба. Согласия Нур-Сина, никто не спрашивал, в этом тоже читался знак беды, ухмылка злого духа, одолевшего доброго илану. По всему выходило, что брести по жизни ему придется с довеском из низких шушану.
Дальше больше, мать, не одобряя выбора невесты, рассорилась с отцом, а незрелые финики, как говорили в Вавилоне, посыпались ему на голову. Гугалла решительно потребовала от младшего сына, чтобы тот отказался от позорящего их семью супружества. Иначе, пригрозила она, ты будешь лишен моей нежности. Нур-Син тут же смекнул - и имущества тоже. Это был серьезный довод против женитьбы, но как перечить отцу?
Месяц спустя Набузардан объявил, что на праздник урожая намечены смотрины. Даже Гугалла в те дни боялась перечить мужу, тот с каждым днем становился все мрачнее. Все дольше залеживался в беседке, жизнь вел уединенную, никого не принимал (к нему, правда, никто и не напрашивался в гости), исключая этого несносного Рахима-Подставь спину, (будь он проклят, посланец Нергала!). Изредка его навещал приезжавший в город Нериглиссар, которому тоже пришлось судиться в Вавилоне.
За день до праздника урожая Набузардан вызвал Нур-Сина. Молодой человек долго стоял у нижней ступеньки лестницы, ведущей в беседку, пока отец, ни разу не взглянувший в его сторону, не поманил его. Также молча, отец указал на тахту.
Нур-Син присел на край.
- Так надо, сынок! - неожиданно объявил Набузардан. - Поверь на слово - так надо! Для твоей же пользы. В противном случае я бы не стал так скоро решать твою судьбу.
Он помолчал, потом добавил.
- Подставь спину не такой мужлан, каким прикидывается. И деньги у него водятся. Семья крепкая, мать невесты нам родственница. Говорят, она лицом и телом достойна тебя. И вот ещё что. На смотринах будешь водить гостей туда, куда попросит Рахим. И вообще, во время прогулки будешь выполнять каждое его приказание. Не груби, веди себя достойно, не привлекай внимания стражи.
Этот разговор не только не успокоил Нур-Сина, наоборот, заметно растревожил, словно эти смотрины являлась неким представлением, разыгрываемым с какой-то потаенной, неизвестной ему целью. Зачем ему эти шушану, он так и не понял, но как ослушаться отца? Это было немыслимо!
* * *
Очень даже не дурнушка!.. Даже от печени отлегло. По крайней мере, не из тех отъявленных, засидевшихся в девках уродин, которых только и мечтают сбыть с рук. Он ещё раз искоса глянул на ступавшую справа от старого декума девицу. Вполне, вполне... Значит, не придется бродить по дому, чтобы отыскать место для сна или отправляться в веселый дом и там требовать утех.
Сначала заметно повеселевший, ощутивший нестерпимую жажду говорить и говорить, Нур-Син предложил гостям осмотреть одну из верхних террас, затем пройти по укромным уголкам, запечатлевшим дух великого строителя, каким был Бел-Ибни, а также посетить места, сохранившие приметы царственности Навуходоносора. По пути он намеревался рассказать об истории создания знаменитых садов, о последних днях Амтиду, о горе, которое испытывал великий царь, потеряв жену. В заключение можно прогуляться по аллеям.
- Хотелось бы побывать на могиле несравненной Амтиду, - подал голос Рахим.
Нур-Син, вспомнив слова отца, пожал плечами.
- Как скажете, уважаемый Рахим.
Декум не обратил никакого внимания на его недовольное лицо и также ровно добавил.
- И обязательно в подсобных помещениях правой стороны садов, - он помолчал, потом добавил. - Если будет нужно, то и в левой стороне.
- Что там интересного? - выговорил было Хашдайя, однако отец, равнодушно глянув на него, тем же ровным голосом объяснил.
- Как подымают воду. Это надо видеть.
Нур-Син ещё раз пожал плечами - надо так надо, и направился в сторону окованных медными полосами, огромных ворот.
По ходу Нур-Син принялся излагать историю создания садов, вкратце поведал о своем учителе Бел-Ибни, по замыслу которого было возведено сооружение. Рассказал, из каких стран свозился камень, самоцветы, сколько золота, серебра и меди пошло на изготовление той или иной статуи.
Рахим слушал Нур-Сина и не мог отделаться от странного чувства нереальности истоптанного, изведанного былого. Те города и страны, которые называл молодой человек, количество добычи, свезенное в Вавилон, не имели никакого отношения к тем городам и странам, дорогами которых он столько лет ходил. Нур-Син рассказывал о походах, сражениях, осадах городов, и Рахим не мог поверить, что он тоже участвовал в этих битвах и осадах. Все происходило как-то иначе - похоже, но по-другому, а ведь Нур-Син говорил складно, было видно, что он знает, о чем говорит. Вычитал, наверное, на пергаментах и табличках, добросовестно выучил. Рассказ никак не совпадал с тем, что видел Рахим, что случалось с ним в те поры, что задевало печень. Были в рассказе и мелкие неточности, но до мелких ли неточностей было декуму, когда в рассказе молодого человека он не узнавал события, в которых участвовал лично - например доставку кедров из Ливана. Ведь именно Рахим командовал тогда транспортом. Неважно, что Нур-Син ни разу не упомянул его имя - другое ошеломляло: все было так и не так. Какой смысл поправлять молодого человека, пытаться объяснять ему, что, например, в Сирии воров, как деревьев в лесу, и все благородство этой гнусной породы родилось в умах тех, кто служит при дворце? Только потому, что мать нынешнего царя родом из Дамаска, Сирия теперь объявлялась светочем мудрости! Кому и что он докажет?
Наговорившись, Нур-Син неожиданно обратился к Луринду - что хотела бы посмотреть гостья. Создавалось впечатление, будто молодой человек забыл о том, о чем просил Рахим, словно слова старого, напоминавшего седого воробья, декума казались неуместным трепом. Рахим только головой покачал ах, молодежь, молодежь! Выручила его внучка.
- Все! - неожиданно выпалила Луринду и, пораженная собственной смелостью, вновь решительно покраснела. Затем так же храбро добавила. Все, о чем просил дедушка.
- Обеих мне вас не прокормить. Сами решайте, кто останется у меня, а кого продам перекупщику.
Девушки бросили жребий, расставались долго, с рыданиями. Доставшаяся Рахиму теперь имеет семью, сидит с мужем-иври на земле, выращивает чеснок. Где её сестра, никто не знает. Говорят, её продали в Харран.
Сон по-прежнему не брал его. Как заснешь после таких мыслей! Что если Луринду погонят по лагерю с задранным подолом. Охотников поглазеть на её наготу будет предостаточно - девица приятна на вид, крупна телом, все при ней. Сможет ли Нур-Син защитить её или только и будет попрекать происхождением?
Возопил он к Мардуку-Белу. Безгласно, со слезами на глазах, с рыданиями в печени. Как иначе, не жертвуя Луринду, он мог спасти семью? Было время, когда сам Набополасар оставил в заложниках своего сынка Навуходоносора. Это было страшное испытание, уж он-то, Рахим, знает. Теперь ему самому досталось отпить из той же чаши. Он сам шагнул в темный лабиринт, сам напросился на бой с этим тайным поклонником чуждого Вавилону Яхве. До какой степени Амель-Мардук потерял рассудок можно судить по тому выбору, который новый правитель сделал в канун праздника урожая. Все горожане - от нищей голытьбы до самых сильных и великих - собирались чествовать финиковую пальму-благодетельницу, а этот собрался на охоту! Мало того, в городе шептались, что новый правитель даже изваяние Набу, покровителя охотников, не изволил взять с собой. Что же это за охота, поражались горожане, если Набу не сможет окинуть взглядом свои угодья, если зверье не сробеет при виде его гневного взгляда, если их повелитель не прикажет добыче наполнить силки дворцовых ловчих, броситься под царские стрелы?
Он вспомнил разговор с Набонидом и тихо, сквозь зубы выругался. Главный писец царской канцелярии несомненно что-то пронюхал, но разве его, змея, ухватишь! Неужели и Нур-Син из той же скользкой породы?
Глава 6
Луринду, в преддверии праздника урожая промаявшись ночь без сна, утром встала раньше других. Рабыня, старенькая Нана-силим, ещё ворочалась на ложе в подсобке возле кухни, а внучка хозяина уже успела умыться, глянуть на восходящее солнце (как назло ясное и большое), развести огонь в очаге. Потом, не зная, куда себя деть, уселась на корточки перед невысоким столиком, глянула на себя в бронзовое зеркало и едва не заплакала.... Сказать, что в то утро она не нравилась себя, значит, ничего не сказать: весь облик - личико, тонкие высокие брови, округлые губки, особенно большие, привычные к труду руки - вызывали у неё чувство, схожее с отвращением. Что, например, можно сделать, с этим противным округлым личиком. Сколько ни сурьми тонкие брови, не румянь щеки, не втирай мази, тайком от дедушки купленные бабушкой в соседнем квартале у цирюльника Берды, - все напрасно. И рот у неё великоват. Этой зимой все дворцовые модницы вырисовывали помадой губки "бантиком". А у неё губы полноваты для "бантиков", пусть даже и "чувственные", как выразился один глупый мальчишка в эддубе, приславший её обожженную глиняную табличку с проткнутым стрелой Иштар сердцем. Стоит ей по последней моде намалевать губы, и она станет похожа на корову. В самый раз в жены, вздохнула она, этому жирному крокодилу Икишани. И телом крупна, и ножищи, как у крестьянки, а Нур-Син, наверное, привык к изящным ступням, к маленьким, непрощупываемым грудям, длинным волосам, чтобы на голове, Нергал знает что, можно было соорудить.
Ну и ладно!
Она надула щеки, потом резко выдохнула.
Ну и пусть!
Снизу из внутреннего дворика донесся тонкий протяжный вскрик её младшего дяди Хашдайи. Видно, дед опрокинул на него обязательный по утрам глиняный таз с ледяной водой. Луринду подошла к дверному проему, глянула во двор, вздохнула - наступил жуткий день, а в доме все, ну все, как обычно! Как будто ничего не случилось! Дед машет деревянным мечом, затем начнет прыгать на одной ноге, потом на другой. Напрыгавшись, прикажет Хашдайе лить холодную воду на свою лысую, обрамленную венчиком седых волос голову. Потом дед и бабка заставят её съесть овсяную кашу, выпить кислого молока, потом будут полстражи наряжаться и только потом отправятся в этот проклятый дворец на эти проклятые смотрины!
Как нелепа и однообразна жизнь! Куда только боги смотрят!..
Она вернулась к столику, вновь бросила взгляд на свое отражение в металле, опять надула щеки и громко выдохнула. Интересно, каков из себя этот самый Нур-Син. Бабушка сказала, из знатных, её дальний родственник. Значит, спесив и глуп, как ошметок осла. Ее двоюродные сестры, дочери Иддину-Набу, уж такие привереды, уж такие гордячки, что дальше некуда. Дед сетует - он не воин, не храбрец! Отваги в нем нет! Ну и ладно! Нужен ей воин, как ослице рога. Годами его дома ждать, в одиночку тащить на себе хозяйство, а вернется из похода и тоже, глядишь, наладится по утрам махать мечом и скакать на одной ноге. (Луринду не представляла себе хорошего воина, который, как дедушка, по утрам не занимался бы физическими упражнениями.) А то ещё возьмет моду обливать её по утрам ледяной водой. Нужен ей этот военный!..
В конце первой дневной стражи Рахим вывел молодежь из дома. Нупта благословила их на дорогу, сунула внучке зашитый в кожаный мешочек амулет, шепнула - накинь на шею, помолись Иштар, она не оставит.
Денек, с некоторым неудовольствием отметил про себя Рахим, выдался что надо. Южный ветер нагнал из Аравии теплый сухой воздух, и город сразу ожил. Подсохла грязь на улицах, посветлели стены домов, заиграли на солнце изразцы, которыми была выложены подножия бастионов дворца, ступени Вавилонской башни, а местами и стены богатых особняков. В укромных уголках отчетливо запахло прелью - это была верная примета наступавшей весны. На северо-западной стороне, на ясном, омытом зимними дождями небосводе отчетливо вырисовывались метелки пальм-дароносительниц. В ту сторону и направился Рахим.
Путь до дворца был короток, скоро они добрались до главных ворот. Здесь, поджидавший посетителей писец проверил записи и пропустил их во внутренний двор крепости.
Вот что первым делом привлекло внимание настороженного Рахима - во дворце было пусто. Такого при Навуходоносоре никогда не бывало. В день, когда граждане Вавилона допускались на территорию дворцового парка, перед воротами, на проспекте, на первом административном дворе начиналось столпотворение. На густоту толпы и рассчитывал Рахим, в многолюдье легко затеряться. Встреченный им офицер дворцовый стражи, его старый знакомый из халдеев, напевно объяснил отставнику, что сегодня в садах "народу не дождеш-ш-шьс-си... Великий царь Амель-Мардук отправился на охоту, с ним и больш-ш-шая часть свиты укат-т-т-ил-л-ла".
Наряженный в парадное воинское облачение офицер добавил по секрету.
- Не был-л-ло, Рахим, в канцеляриях писцов, которые не напраш-ш-шивалис-с-сь бы сопровож-ждать особу правителя. Я со-ссчитать не мог, сколько ж-ж-е этих, из ядовитого семени, оказалос-с-ся в свите. Это не выез-зд на охоту, а что-то вроде торж-жественной новогодней процес-с-сии. Знаи-ишь, когда весь Вавилон собираетс-с-ся на Дороге процес-с-ссий? - он кивнул в сторону гигантских крепостных ворот, высотой, сранимых только с цитаделью, возвышавшейся слева, ближе к незримому отсюда Евфрату. - Их теперь в с-сады калачом не заманиш-ш-шь. Слыхал, наверное, какое к ним теперь отнош-ш-шение?
Рахим кивнул и по пути принялся осваиваться с обстановкой. В любом случае отступать было некуда, и декум принялся тайком изучать расположение сторожевых постов. Стража в основном была расставлена на прежних местах, воины по большей части были ему знакомы. Сирийцы охраняли стены и башни, им также были поручены ворота, отделявшие внутренние дворы крепости, вокруг которых группировались все постройки огромного царского комплекса. Что ж, если новый начальник стражи решил сохранить посты на прежних местах, это только на руку. Впрочем, это обстоятельство не имело большого значения: расстановка часовых внутри периметра интересовала декума постольку-поскольку. Куда больше его занимала система охраны висячих садов. Главное, чтобы там было поменьше чужаков.
Немногочисленные гости, решившиеся в праздник урожая посетить дворцовый комплекс и парк, сначала попадали на первый двор, ограниченный с юга и севера многоэтажными, тесно прилепленными друг к другу строениями. В них помещалась многочисленная орда "великих", "главных", "дворцовых", "царских" и прочих чиновников-писцов, ведавших сбором налогов, строительством и ремонтом дорог, поставками в армию и прочими государственными заботами. В нижних этажах располагались дворцовые мастерские, главными из которых считались камнерезный и ювелирный цехи. Слава о стройных узкогорлых кувшинах из молочного алебастра шла по всему миру. Получить это чудо в дар от вавилонского царя считалось в Сирии, Эламе, Палестине, Египте самой почетной наградой.
В западной стене, ограничивающей открытое пространство административной части дворца, были проделаны ворота - через них гости выходили на следующий, так называемый "малый" двор.
Отсюда отчетливо просматривалась отливавшая густым золотом, подчеркнутая снизу серебром, нависавшая над крепостной стеной вершина Этеменанки - возможно, оттуда, с вершины, из своего святилища, во двор заглядывал сам Бел-Мардук. С реки накатывал легкий ветерок, шевелил алые, расшитые серебряными нитями полотнища, укрепленные на поперечинах шестов, установленных на башнях. Шесты также поддерживали боевые царские штандарты - бронзовые диски с изображениями вавилонских драконов, символами Мардука и сына его Набу. Сердце у Рахима замерло, восторгом наполнилась печень. Он невольно остановился, подтянулся. Замерли также Хашдайя и Луринду.
Чудовища, называемые мушхушу, были покрыты золотисто-красной чешуей, передние лапы львиные, задние - птичьи, вместо хвостов змеи. Головы узкие, вытянутые, напоминающие морды охотничьих собак, были украшены рогами, языки раздвоены...
Наконец Рахим долго и трудно вздохнул, повел головой в сторону распахнутых, ведущих в третий - парадный - двор, ворот. Там томился поджидавший их дублал. Заметив гостей, хранитель царского музея, опираясь на редкой работы трость, двинулся навстречу Рахиму и его спутникам.
- Мир вам! - он поднял руку.
- И тебе мир! - ответил Рахим и, не совладав с шеей, чуть склонил голову перед знатным, за что в сердцах выругал себя самыми грязными словами. - Пусть боги Бел и Набу даруют благополучие тебе, Нур-Син. Хашдайя, мой младший сын тебе знаком, а это моя внучка, Луринду. Она добрая девушка.
Нур-Син с опасливым любопытством глянул на Луринду. Очень даже не дурнушка!.. Удовлетворенный личиком и станом навязываемой ему невесты, он сразу повеселел, почувствовал себя свободнее. Девушку в свою очередь бросило в краску. Она опустила покрытую праздничной шалью голову.
Писец пригласил гостей проследовать за ним. Луринду некоторое время шла, опустив голову, однако уже через несколько шагов окружающие сказочные красоты, роскошь, пестрота и монументальность, так естественно уживавшиеся в гнезде, построенном великим Навуходоносором, захватили её. Она решительно вскинула голову, чуть откинула шаль.
Первой диковинкой, вызвавшей её изумленное восклицание, оказались изваяния крылатых быков, выставленных перед центральным входом в тронный зал.
Быки были огромны, с человеческими головами и шествовали они в разные стороны. На головах круглые, ступенчатые шапки, лица набелены, бороды начернены и завиты в удивительно изящно нарезанные мраморные локоны. Немые стражи молча взирали на замерших в почтительном благоговении людишек смотрели строго, поверх голов. Взгляд их огромных, цвета морской волны, выточенных из драгоценной бирюзы очей был пронзителен и всеведущ. Казалось, стоит им опустить головы и пронзить взглядом печень всякого черноголового, посмевшего приблизиться к поселившейся здесь царственности, как им тут же откроются все подлые мыслишки, ворочающиеся в его утробе.
- Эти ангелы-хранители охраняли покой самого Ашшурбанапала*, - заметив взгляд Луринду, сообщил Нур-Син.
Девушка вновь опустила голову. Нур-Син замолчал, и Хашдайя, давно знакомый с Нур-Сином, правда, шапочно, чтобы восстановить разговор, спросил.
- Это то самое место, где восседал великий Навуходоносор?
Хранитель музея кивнул и указал на три монументальных арочных прохода, ведущих в тронный зал.
- Центральный проем, самый высокий, - объяснил он, - предназначен для родственников и друзей царя. Во время церемоний на ступенях обычно занимают места низшие чины, сопровождающие наместников провинций и высшую воинскую и служилую знать; они не имеют доступа в тронный зал. Правый проход предназначен для союзных властителей, левый для поверженных царей и клиентов Вавилонии.
Главный двор и тронный зал представляли собой единый ансамбль, здесь всегда было вольно погуливать свежему воздуху. Проходы между открытым пространством и собственно залом, заключенным под крышу, никогда не запирались. Здесь было при виде чего затаить дыхание - по весне на главном дворе, внутренние стены которого были украшены помрачающими рассудок рисунками, нанесенными на цветные глазурованные кирпичи, скапливалось столько света и целебных дурманящих ароматов, что у тех, кому впервые довелось увидать подобное чудо, начинала кружиться голова.
Между величественными, оконтуренными резным мрамором проходами вырисовывались исполинские деревья: справа - дарующая жизнь хулуппу с позолоченными ивовыми листочками и собранной из драгоценных камней пальметтой наверху; слева - могучий кедр, по преданию когда-то срубленный Гильгамешем в отрогах Ливанских гор и доставленный в Вавилон из Урука. Кедровая хвоя - скопище радужных, посверкивающих на солнце нитей, - а также изгибистые ветви - даже ствол! - были усыпаны плодами, отведав которые человек обретал мудрость.* В средней части ствола древа жизни была выложена фигура илу, охранявшего нынешнего правителя, а на стволе кедра, вместо отцовской, теперь красовалась ламассу - богиня-покровительница Амель-Мардука. Первого благословлял на служение Амелю бог писцов и хранитель таблиц судьбы Набу, вторую осеняла волшебным жезлом сильная Иштар, изображенная в образе Царпаниту, супруги Мардука. На груди у богини висела накладная пластина, представлявший собой рогатый серп месяца с вписанным в него солнечным, перечеркнутым крестом кругом и восьмиугольными звездами - символами трепетной Венеры - поверху. Дерева, проходы, весь обширный, пропитанный голубовато-золотистым сиянием двор охраняли шествующие в разные стороны золотые львы.
Рахим-Подставь спину и его спутники пересекли парадный двор и добрались до крепостных ворот, отделявших центральную часть комплекса от дворцового парка. Весь этот недолгий путь Нур-Син то и дело поглядывал на Луринду, и чем дольше засматривался на заранее ненавистную, нежданную, навязываемую ему невесту, тем больше она нравилась ему.
У матери Нур-Син слыл за любимчика, за что в раннем детстве нередко получал нагоняи от отца и подзатыльники от старших братьев. Ему позволялось больше, чем старшим братьям, тем более что сразу стало ясно - воином ему не быть. Вовсе не по причине телесной немощи - Нур-Син с малолетства отличался крепким телосложением и хорошим здоровьем. Беда в том, что он являлся четвертым сыном и отец не обязан был числить его своим наследником. Четвертый сын мог получить кое-какую собственность только по доброй воле отца и не в ущерб другим братьям. В армии ему нельзя было рассчитывать на достойную карьеру - Набузардану необходимо было трех старших пристроить. К тому же низкий армейский чин для сына такого знатного человека, каким являлся Набузардан, граничил с ущемлением чести. Для Нур-Сина было выбрано гражданское поприще, здесь, после смерти дяди, перед ним открывалась перспектива стать жрецом-экономом Эсагилы. Должность была очень доходная и почетная, однако мечтать о ней, по мнению молодого человека, бесполезно: дядя был далеко не стар, и, хотя у него рождались исключительно девочки, повелением Иштар и её божественного супруга Таммуза, жена дяди вполне могла разродиться наследником. К тому же, чтобы стать экономом, необходимо было пройти все ступени храмовой иерархии, послужить пасису*, толкователем снов, провидцем, добиться поста сангу*, что само по себе претило Нур-Сину, любимому ученику Бел-Ибни. Было в этих церемониях, гаданиях, предсказаниях и в самих служителях, обслуживающих эти церемонии, что-то лицемерно-пустое. Здесь довлела форма. Нелепой, после объяснений учителя, казалась попытка предсказывать будущее, основываясь на разглядывании внутренностей животных или на наблюдениях за полетом птиц. Старик Бел-Ибни объяснял, что пророчество - дар, а не повод для зарабатывания на хлеб насущный. Тайны грядущего могли открыть только звезды, только их размеренный, неспешный ход мог дать ответ, что ожидает человека, рожденного в тот или иной месяц, в тот или иной день и час, под сенью той или иной звезды.
Нур-Син выбрал службу при дворце. Отец поместил его в канцелярию Набонида. Тот, побеседовав с юношей, определил его на должность писца-хранителя царского собрания диковинок, добытых в многочисленных походах, а также даров, присланных и присылаемых в Вавилон со всех концов верхнего мира. Эта должность считалась малопочетной, неприбыльной, слишком хлопотной для сынков крупных вельмож, к тому же требовавшая от исполнителя знания чужих языков, отечественных летописей, описывающих деяния предков, а также историю соседних царств, но для Нур-Сина это место оказалось тем райским уголком, о котором он мечтал в эддубе.
До того момента, как этот коротконогий, худющий, лысый, с простовато-пронырливым личиком, Рахим-Подставь спину появился в их доме, молодому человеку казалось, что жизнь налаживается. Днями его ждали редкости центрального дворца - ценности, собранные здесь, по мнению Бел-Ибни, были не соизмеримы с грудами золота и самоцветов, бессчетными слитками серебра, олова и железа, хранившимися в царской сокровищнице. Каждый из собранных в музее предметов был по-своему красив, пропитан мудростью, у каждого была своя тайна. Пытаться проникнуть в нее, разобраться в сделанной на древнем языке надписи, постичь смысл, скрытый в том или ином изображении - это ли не наслаждение для пытливого, молодого ума!
Ночи он проводил с приятелями, пил темное пиво, случалось, заглядывал в веселые дома, где во все глаза следил за знойными танцовщицами, порой задерживался там до утра - одним словом, вел себя примерно. Весть о скорой женитьбе прозвучала для него как гром с ясного неба. Согласия Нур-Сина, никто не спрашивал, в этом тоже читался знак беды, ухмылка злого духа, одолевшего доброго илану. По всему выходило, что брести по жизни ему придется с довеском из низких шушану.
Дальше больше, мать, не одобряя выбора невесты, рассорилась с отцом, а незрелые финики, как говорили в Вавилоне, посыпались ему на голову. Гугалла решительно потребовала от младшего сына, чтобы тот отказался от позорящего их семью супружества. Иначе, пригрозила она, ты будешь лишен моей нежности. Нур-Син тут же смекнул - и имущества тоже. Это был серьезный довод против женитьбы, но как перечить отцу?
Месяц спустя Набузардан объявил, что на праздник урожая намечены смотрины. Даже Гугалла в те дни боялась перечить мужу, тот с каждым днем становился все мрачнее. Все дольше залеживался в беседке, жизнь вел уединенную, никого не принимал (к нему, правда, никто и не напрашивался в гости), исключая этого несносного Рахима-Подставь спину, (будь он проклят, посланец Нергала!). Изредка его навещал приезжавший в город Нериглиссар, которому тоже пришлось судиться в Вавилоне.
За день до праздника урожая Набузардан вызвал Нур-Сина. Молодой человек долго стоял у нижней ступеньки лестницы, ведущей в беседку, пока отец, ни разу не взглянувший в его сторону, не поманил его. Также молча, отец указал на тахту.
Нур-Син присел на край.
- Так надо, сынок! - неожиданно объявил Набузардан. - Поверь на слово - так надо! Для твоей же пользы. В противном случае я бы не стал так скоро решать твою судьбу.
Он помолчал, потом добавил.
- Подставь спину не такой мужлан, каким прикидывается. И деньги у него водятся. Семья крепкая, мать невесты нам родственница. Говорят, она лицом и телом достойна тебя. И вот ещё что. На смотринах будешь водить гостей туда, куда попросит Рахим. И вообще, во время прогулки будешь выполнять каждое его приказание. Не груби, веди себя достойно, не привлекай внимания стражи.
Этот разговор не только не успокоил Нур-Сина, наоборот, заметно растревожил, словно эти смотрины являлась неким представлением, разыгрываемым с какой-то потаенной, неизвестной ему целью. Зачем ему эти шушану, он так и не понял, но как ослушаться отца? Это было немыслимо!
* * *
Очень даже не дурнушка!.. Даже от печени отлегло. По крайней мере, не из тех отъявленных, засидевшихся в девках уродин, которых только и мечтают сбыть с рук. Он ещё раз искоса глянул на ступавшую справа от старого декума девицу. Вполне, вполне... Значит, не придется бродить по дому, чтобы отыскать место для сна или отправляться в веселый дом и там требовать утех.
Сначала заметно повеселевший, ощутивший нестерпимую жажду говорить и говорить, Нур-Син предложил гостям осмотреть одну из верхних террас, затем пройти по укромным уголкам, запечатлевшим дух великого строителя, каким был Бел-Ибни, а также посетить места, сохранившие приметы царственности Навуходоносора. По пути он намеревался рассказать об истории создания знаменитых садов, о последних днях Амтиду, о горе, которое испытывал великий царь, потеряв жену. В заключение можно прогуляться по аллеям.
- Хотелось бы побывать на могиле несравненной Амтиду, - подал голос Рахим.
Нур-Син, вспомнив слова отца, пожал плечами.
- Как скажете, уважаемый Рахим.
Декум не обратил никакого внимания на его недовольное лицо и также ровно добавил.
- И обязательно в подсобных помещениях правой стороны садов, - он помолчал, потом добавил. - Если будет нужно, то и в левой стороне.
- Что там интересного? - выговорил было Хашдайя, однако отец, равнодушно глянув на него, тем же ровным голосом объяснил.
- Как подымают воду. Это надо видеть.
Нур-Син ещё раз пожал плечами - надо так надо, и направился в сторону окованных медными полосами, огромных ворот.
По ходу Нур-Син принялся излагать историю создания садов, вкратце поведал о своем учителе Бел-Ибни, по замыслу которого было возведено сооружение. Рассказал, из каких стран свозился камень, самоцветы, сколько золота, серебра и меди пошло на изготовление той или иной статуи.
Рахим слушал Нур-Сина и не мог отделаться от странного чувства нереальности истоптанного, изведанного былого. Те города и страны, которые называл молодой человек, количество добычи, свезенное в Вавилон, не имели никакого отношения к тем городам и странам, дорогами которых он столько лет ходил. Нур-Син рассказывал о походах, сражениях, осадах городов, и Рахим не мог поверить, что он тоже участвовал в этих битвах и осадах. Все происходило как-то иначе - похоже, но по-другому, а ведь Нур-Син говорил складно, было видно, что он знает, о чем говорит. Вычитал, наверное, на пергаментах и табличках, добросовестно выучил. Рассказ никак не совпадал с тем, что видел Рахим, что случалось с ним в те поры, что задевало печень. Были в рассказе и мелкие неточности, но до мелких ли неточностей было декуму, когда в рассказе молодого человека он не узнавал события, в которых участвовал лично - например доставку кедров из Ливана. Ведь именно Рахим командовал тогда транспортом. Неважно, что Нур-Син ни разу не упомянул его имя - другое ошеломляло: все было так и не так. Какой смысл поправлять молодого человека, пытаться объяснять ему, что, например, в Сирии воров, как деревьев в лесу, и все благородство этой гнусной породы родилось в умах тех, кто служит при дворце? Только потому, что мать нынешнего царя родом из Дамаска, Сирия теперь объявлялась светочем мудрости! Кому и что он докажет?
Наговорившись, Нур-Син неожиданно обратился к Луринду - что хотела бы посмотреть гостья. Создавалось впечатление, будто молодой человек забыл о том, о чем просил Рахим, словно слова старого, напоминавшего седого воробья, декума казались неуместным трепом. Рахим только головой покачал ах, молодежь, молодежь! Выручила его внучка.
- Все! - неожиданно выпалила Луринду и, пораженная собственной смелостью, вновь решительно покраснела. Затем так же храбро добавила. Все, о чем просил дедушка.