Иванов Сергей Григорьевич. Сезон охоты на ведьм

   – Правда, они настолько отклонились от Русла («От линии партии», – мурлыкнул Вадим), что уже граничат с ересью, – огорчённо заметил Калуф. – Самостоятельные не в меру – того и гляди уйдут в раскол!
   Из дальнейшего выяснилось, что кардиналы заведовали направлениями в Творчестве (литература, музыка, изображение, постановка), за видами помельче присматривали епископы. Одним из них, кстати, стал Беленький, а вот в литературные кардиналы угодил знаменитый Калужцев, действительно замечательный творец, в недавнем прошлом светило союзного масштаба и до сих пор полный благих намерений. Прочую братию составили иереи, возведённые в сан, как и положено, через священство (епископское рукоположение) и таким способом наделённые якобы особой благодатью Великого Духа, делающей их посредниками между ним и людьми.
   – А как же! – убеждённо подтвердил Калуф. – Недаром говорят: «божья искра» или «божий дар»? Вот мы и одаряем достойных.
   – Приняли, значит, на себя божественные функции? – хмыкнул Вадим. – Упорядочили, вывели критерии, поставили на поток. Даже из талантов устроили кормушку!
   Впрочем, устроено всё было по уму – если допустить, что творчество и впрямь нужно организовывать. Всё-таки не зря Калуф столько подвизался в функционерах и за образец принял структуру, простоявшую не одну тысячу лет, выверенную и обтёсанную временем. А идейному партийцу обернуться истовым верующим не так и сложно. Даже для Вадима здесь отыскалась бы подходящая нишка, ибо убеждённых бирюков или особо капризных определяли в отшельники, заселяя пустующие дома неподалёку от монастыря.
   – Как же вас теперь величать? – спросил Вадим. – Создателями?
   – Почему? – удивился Калуф.
   – А чего мелочиться?
   – Лучше уж противленцами.
   – Протестантами, что ли?
   – Ну зачем?
   – А зачем противленцами?
   – Надо ж как-то обособиться от Студии? Вот туда слили самые подонки!
   – А у вас, стало быть, сливки?
   – Можешь насмешничать сколь угодно, но среди нас действительно нет бесталанных. У кого больше, у кого меньше, однако в каждом что-то брезжит. А когда такая масса единомышленников смыкается в организм, это даёт новое качество. Ты ещё не понял силы единства, не узнал на своей шкуре – в отличие от меня, поварившегося в прежних котлах.
   – Шкуры у нас разные, – буркнул Вадим, однако аббат пренебрёг.
   – Вначале мы не понимали это, – продолжал он. – Когда собирается столько творцов, их сознания слепляются в облако, глубиной и мощью превосходящее любого одиночку, и формируют некий обобщённый образ, который мы окрестили Великим Духом. Это как бы наш суммарный творческий банк, и только мы властны распоряжаться его созидательной силой. Возжелаем – одарим соискателя потенцией. А нет – извините.
   – Лептонная теория богов? – задумчиво почесав нос, спросил Вадим. – Слепили Творца по своему подобию, а теперь его благодатью наделяете прочих, невзирая на морды? Надо ж, как удобно! Только не лепи мне горбатого, родной. Скидывались-то все, а на общаке сидят одни паханы.
   – Переведи, – нахмурясь, потребовал Калуф. Впрочем, «по фене ботал» он лучше Вадима – просто выигрывал время, чтоб придумать ответ.
   – Уже и ты оцениваешь других? – спросил Вадим. – Мало того – судишь. Дорвался, да? Неистребим институт рецензенства!
   – Всё-таки я разбираюсь в этом лучше многих, – сдержанно возразил аббат. – Кому-то ж надо оценивать?
   – На фига – не дают покоя лавры «молодогвардейцев»?
   – А как ещё «раздать сёстрам по серьгам»?
   – Уйдите – все. Без вас разберутся, кто чего стоит. Люди рассудят, и – время.
   – Ты наивен, Вадичек! Людям нужна жвачка.
   – Им пригодится всё, кроме директив, – даже твои советы. Но ведь ты претендуешь на большее? Хочешь решать за них, поднимать, воспитывать. Так и без тебя есть кому – вспомни Студию.
   – Но ведь там бездари!
   – Мне омерзителен снобизм, – сказал Вадим. – Не потому, что обидно, – бог с ним, переваривали не такое. Но зачем человеку так уж стараться смешивать ближних с грязью, если он и впрямь в себе уверен?
   Сбоку открылась потайная дверца, и в кабинет проникла Кэт, уже без макияжа, свежевымытая, в халатике и босиком. Молча пристроилась на стульчике позади Калуфа и принялась массировать ему затылок, как некогда учил Вадим. Несмотря на полноту и проступившие, словно на пожухлом яблоке, морщины, женщина ещё не растеряла привлекательности и своим видом – аппетитным, домашним – сразу добавила комнате уюта. Она походила на заслуженный диванчик, скрипучий, зато надёжный, который рачительный хозяин не променяет на модерновую кушетку. Рассеянно улыбаясь, аббат блаженствовал, всё-таки дождавшись от Вадима услуги, хотя и через посредство.
   – По примеру ненцев могу предложить тебе самое дорогое, – объявил Калуф негромко. – Но ведь ты опять со своим самоваром? Свято место не пустует.
   – Как и у тебя. Семейный подряд, да?
   – А кто виноват? – спросила Кэт. – Не сбеги ты тогда, кто знает, как распределились бы места! Думаешь, нам легко это далось?
   – Говорят, «неважно, какие дороги мы выбираем», – сказал Вадим. – Милая, ты ж всегда разрывалась между симпатией и службой. Слава богу, наконец удалось это совместить.
   – Видишь ли, Вадичек, – заговорил хозяин, – помимо официальной иерархии у нас имеются неформальные связи, кои сплачивают куда сильней.
   – Гарем, что ли? Или группешник?
   – Почитаемый тобою Хайнлайн называл это «цепочкой», мы же – Семьёй. Именно так, с большой буквы. Где ещё могло прижиться такое, как не среди творцов? Партнёрами мы готовы делиться, из потомства культа не делаем. Нам есть чем обессмертить себя, кроме как детьми. Другое дело, не всем это удаётся, – так ведь и дети не всегда радуют?
   – Что характерно, – сменил тему Вадим, – существует Студия, которая обслуживает Крепость, а большинство прочих ублажает ваша церковь, благо и на неё хватает творцов. И сходства между Студией и церковью куда больше, ибо строятся на общих принципах и служат похожим целям. В стороне остались немногие одиночки – так, может, лишь они действительно свободны?
   – Намекаешь на себя? – неприязненно спросил Калуф.
   – На себя тоже – почему нет? Но есть и другие. Некоторые даже появляются тут, поддакивают заправилам. Потом возвращаются к себе и принимаются творить, забывая про здешнюю суету. Плевать им на ваши игры, они витают в иных сферах!
   – В высших, хочешь сказать?
   – Хочу, – снова согласился Вадим. – А у тебя найдутся повыше?
   Аббат повздыхал сокрушённо, косясь на молчащую Кэт, затем сказал:
   – Боже, как я устал! Ведь затевалось всё ради Творчества – в этом был смысл! А сейчас что? Зачем-то учредили при церкви Суды, проверяющие творения на истинность, – это что: цензура или, того пуще, инквизиция?
   – А ты вроде ни при чём, да?
   – Что я могу! И кто вообще с этим справится? Сколько ни пытаемся строить храм, каждый раз выходит – тюрьма.
   – Ну да, «хотели как лучше, а получилось как всегда», – хмыкнул Вадим, – Классика!
   – А чего стоят доминеканес? – продолжал жаловаться Калуф. – А служба охраны? Уже и не поймёшь, кто тут кому подчинён, – всё расползается!
   – Плохо быть правителем добрым и слабым, верно? Уважают силу, на крайний случай – жестокость.
   – А знаешь, как «школьники» кличут своего генерала? «Чёрным папой», никак не меньше. Понятно, под кого роют?
   – «Чёрные папы», «серые кардиналы», – Вадим философски пожал плечами. – Такова партийная жизнь!
   – Но иногда нам удаются странные вещи, – сказал Калуф. – Не веришь?
   – Вот такие? – спросил Вадим, движением пальцев гоняя по столу пластмассовый шарик – не касаясь. – Ещё я умею насылать болезни – только зачем? Лечить тоже могу.
   – С огнём ведь играем, – ёжась, заметил аббат. – Не дай бог, выпустим джинна!
   – Так пригласите спецов, владеющих методой. Уж они собаку съели на исследованиях. А сами вы точно дров наломаете.
   – Где нынче возьмёшь их, собакоедов? – посетовал Калуф. – Перевелись умельцы. В Крепости такие не выживают и частникам не нужны.
   – При желании сыщутся. А насчёт «огня»… Если твои построения верны и ваше «священство» действительно что-то стоит, то ведь ты, Калуфчик, сидишь на сундуке с сокровищем либо на бочке с порохом – выбирай, что нравится. Дело даже не в стихии, коя может пробудиться от ваших упражнений, а в тех мерзавцах, которые поспешат наложить на неё лапы. Большая власть, как и большие деньги, чревата опасностью – или забыл? Может, вас просто пасут до времени, а стоит проклюнуться результату…
   – Господи! – Калуф шарахнулся от узкой тени, скользнувшей к ним из затемнённого угла. – Кто здесь?
   – Хотел взглянуть на мой «самовар»? – спокойно откликнулся Вадим. – Знакомься – Эва!
   Конечно, он почувствовал подружку сразу, только она возникла в комнате, и не удивился: наверняка ведьма знала тут все ходы, включая самые тайные. Приблизясь, Эва откинула с головы капюшон, затем уронила на локти весь плащ, представ в том же легкомысленном платьице, и без церемоний уселась Вадиму на колени. От одного этого у него вздыбились волоски по всему телу, а каждую выпуклость её упругого зада Вадим ощущал, будто оба были голыми. Однако виду постарался не подать.
   – Одно могу сказать, – продолжил он ровным голосом, – чем дальше в это погружаешься, тем важнее блюсти себя. Мораль – вовсе не абстракция, как думают многие, она укореняет творцов в этом мире.
   – А много тебе встречалось людей, по-настоящему чистых? – возразил Калуф. – Хоть кому-нибудь доверяешь на все сто?
   – Ты знаешь – да! И мне кое-кто верит без оглядки. Дураки, видимо?
   – Ну конечно! – хмыкнул аббат. – Ты являешься словно из другого, придуманного кем-то мира, где мужчины, как один, герои, а женщины прекрасны, точно богини. Где не перевелись мудрецы и святые, а если злодей, то уж такого размаха, что кучки дерьма, вознесённые у нас по недоразумению, от зависти сожрали бы свои бородки и усища… Где страсти неистовы и прозрачны, и даже злоба вызывает почтение.
   – Да ты романтик, Калуфчик! – удивился Вадим. – Чего б тебе самому не создать такой мир?
   – Где уж нам! Мы не создаём миры – только срисовываем их с натуры либо вспоминаем.
   – А ты пробовал? Вы же творцы, как-никак!
   – Скорее «никак», – засмеялся Калуф. – Мы сами установили себе рамки, ссылаясь на беднягу Мезинцева, благо тот не может возразить, – но ведь он многое сотворил, а на что годимся мы? Реалисты хреновы!.. Да что это такое: реальность? Можно ли на ней построить мир?
   С улыбкой Вадим произнёс:
   – «Иные зря свои проводят дни, отважных духом не поймут они».
   – Кто сказал? – заинтересовался Калуф.
   – Цао Чжи, второй век. Ты ведь любишь древних китайцев?
   И тут Вадим навострил уши: в прихожей раздались приглушённые голоса, причём один показался знакомым. Сейчас же Эва набросила на голову капюшон, словно прячась. Затем в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вступили.
   Вошедший оказался высок и сухощав, как сам Калуф, только одет попроще, в двухцветную мантию и грубые сандалии. Вообще, он походил на аббата точно родной брат, но, в отличие от Калуфа, гостя переполняла энергия, делая его тощие члены проворными, как у паука. А с широкой плоской груди на людей скалился фосфоресцирующий пёс с пылающим факелом в зубах – куда там собачке Баскервилей! Бедняга Эрнст всегда питал слабость к пошлым эффектам и с возрастом, кажется, не остепенился.
   В упор не замечая Вадима и женщин, он приблизился к обречённо вздыхающему Калуфу и навис над ним, словно грозовая туча, сверкая в четыре глаза.
   – Что я слышу, – процедил он. – В святое братство пускают отщепенцев, публично выступивших против устоев и вдобавок далеко ушедших от Русла!
   – Побойся Бога, братец, – вяло возмутился аббат. – Когда ж это было?
   – Двенадцать лет назад, – чётко ответил Эрнст. – Разве срок имеет значение?
   – Дай тебе волю, станешь предавать анафеме вместе с потомством, до двенадцатого колена. Угомонись, генерал!
   – Как глава ордена и Верховный Судия…
   – Ошибка! – обрадовался Калуф. – Верховным у нас Мировой Дух, и даже я – лишь его заместитель. Так что ты здесь на третьем месте.
   – Всё равно, считаю своим долгом…
   – Ты забываешь про конечную цель. Зачем это создавалось, а? Чтоб ты исполнял долг, как его понимаешь, или чтобы нести людям Истину?
   Взмахом тощей руки доминиканец отмёл возражения, прошлые и будущие, и с нажимом заговорил:
   – Всё это время, пока он предавался мирским утехам, развратничал и грешил, мы возводили нашу церковь, год за годом сплачивая вокруг соратников, добиваясь авторитета…
   – Какой авторитет, о чём ты? – рассмеялась Кэт. – Да за стенами о нас никто не знает!
   – И вот сей смутьян, не раскаявшись, не осознав, приходит на готовое и требует равных с нами прав, ссылаясь на прежние заслуги, злоупотребляя старыми связями. Вы не подумали зачем? Кто подослал его сюда, что он вынюхивает здесь? Может, он агент Студии?
   Эрнст вещал с такой убеждённостью, что аббат, кажется, смутился. Действительно, что Вадим тут потерял? Столько лет игнорировал и вдруг, нате вам, заявился. Конечно, парень приятный, но упрямый! Взглядов не изменил ни на йоту, критикует, насмешничает, выспрашивает. Наверняка и потом молчать не станет – а то затеет переделку, создав ещё один очаг нестабильности.
   – Ладно, братцы, расслабьтесь, – вмешался Вадим. – И вовсе я не собираюсь вливаться – просто заглянул по старой памяти. А с Духом как-нибудь договорюсь напрямую.
   – Он кощунствует! – сейчас же объявил Эрнст.
   – Тебе показалось, – возразил аббат мягко. – Просто он заблудился. Каждый волен ошибаться.
   – Его нельзя отпускать, – вдруг сказал доминиканец. – Он опасен!
   И даже наметил движение к дверям, будто хотел кликнуть стражу. Вадим недоверчиво ухмыльнулся, хотя это не походило на шутку. Вот здесь нарваться на потасовку он не ожидал – разве с залившим глаза творцом, потерявшим всякое соображение.
   На всякий случай Вадим поднялся и только сейчас увидел на макушке Эрнста аккуратную круглую плешь, очень похожую на тонзуру. Кажется, «господний пёс» и вправду проникся ролью, вплоть до мелочей.
   – Да ты ополоумел, козлик, – не выдержала Кэт. – Торквемада недорезанный!.. С каких это пор мы стали хватать людей?
   – Действительно, Эрнст, ты заигрался, – прибавил Калуф, ибо монах даже не глянул на женщину, демонстрируя небрежение. – Не следует принимать свою роль так серьёзно. У нас нет власти над мирянами, и даже своих мы можем лишь отлучить. А Вадим, как ты слышал, не претендует на посвящение – значит, и говорить не о чем.
   – Ну почему? – внезапно вступила Эва. – Как раз есть о чём.
   Она отбросила с головы капюшон, глядя на монаха в упор, и теперь тому пришлось напрячься, чтобы сохранить надменный вид. Проигнорировать ведьму не удалось бы даже фанатику, а Эрнст лишь имитировал фанатизм. (Вопрос: зачем?)
   Вадим заметил, как возле входной двери шевельнулась грозная тень, и сам ощутил настоятельный позыв перекрыть окно, что и сделал незамедлительно. Только сейчас он сообразил, что предыдущее действо было прелюдией, а кульминация разыгрывается сейчас. И срежиссировала сцену, конечно, Эва, собрав в нужном месте все потребные лица, а Вадиму отведя незавидную роль приманки. Что ж, ему не привыкать.
   – Ну и цветочек взрастили вы под своей сенью, – ядовито заметила женщина. – «Псы господни», надо же, – история делает новый виток! Хоть сознаёте, на что расходуются ваши таланты? И кого собрал вокруг себя Эрнст? А ведь размахнулся он не хило: по городу у ордена дюжина монастырей, и в приорах, кстати, числится отец Серафим, глава мясорубов. И остальные злобствуют от души, пытая по подвалам, – пока вы радеете о творчестве.
   – Ведьма! – каркнул Эрнст охрипшим, чужим голосом.
   – На сей раз угадал, – подтвердила она. – А скольких оговорил без вины? Как там трындел герцог Альба: лучше порешить сотню невинных, чем упустить еретика! Ты б и Основателя в расход пустил, попадись он твоим садюгам, – разве нет?
   – Ерунда какая-то, – расстроенно пробормотал Калуф. – Эрнст, что она говорит? Возрази хотя бы! Чего ж ты из нас дурней делаешь?!
   Угрожающе скаля зубы, словно взаправдашний пёс, монах обежал взглядом комнату, задержался на Вадиме. Тот отрицательно покачал головой: даже не пытайся. Раз всплыли мясорубы, придётся разбираться досконально. И не будешь же ты сигать с третьего этажа?
   – Но самое забавное не это, – добавила Эва. – Ваш доморощенный Торквемада вообще-то работает на Шершней и сейчас подтвердит это сам.
   В невероятном прыжке Эрнст шарахнулся спиною к дверям и завяз в перекрывшей их тени, распятый не хуже Христа. Отчаянно он извивался, пытаясь вырваться, но даже не мог дотянуться до пола. Аббат глядел на него с изумлением, неодобрительно качая головой, будто доминиканец сам устроил этот цирк; Кэт испуганно ахала. А Вадим без колебаний определил в могучей тени мертвоглазого гиганта Адама, третьего в их давней связке, к которому когда-то имел глупость приревновать Эву (с равным основанием можно ревновать к манекену). Наконец и он принял участие в спектакле.
   – Что ж, давай говорить так, – невозмутимо сказала ведьма. – Представь, ты на дыбе – в привычной, можно сказать, обстановке.
   – Вообще-то Суды – сплошная абстракция. – Калуф с надеждой оглянулся на гостью, наконец уразумев, кто здесь «правит бал». – Это просто игра, понимаете?
   – Зато «псы» наполнили их конкретикой, – огрызнулась она. – Не хочешь прогуляться по монастырским подвалам? Ну очень прочищает мозги! – Подхватив со столика свечу, Эва приблизилась к пленнику: – Так в чём ты хотел признаться, родной?
   – Прекрати, – негромко велел Вадим, сразу затвердев.
   – Должна ж я его лицезреть! – со смешком откликнулась ведьма, будто и так не видела всё в подробностях.
   – Даже «школьники» ничего не сообщили, – продолжал сокрушаться аббат. – Может, не знали?
   – Это «черныш»-то не знал? – хмыкнула Кэт. – Вызови для отчёта!
   – Сперва магистра. – Калуф бледно улыбнулся: – Хотя бы стража нам верна? Наши доблестные монахи-воители… Господи, как не хочется устраивать перетряску! Может, отложим до завтра?
   – Как бы тебя самого… не отложили, – пригрозила Кэт, решительно запахивая на груди халатик. – Если генерал не вернётся, «псы» не станут медлить. А вдруг «школьники» с ними в союзе? Переворота нам не хватало! – Её лицо теряло кротость с ошеломительной быстротой, будто именно она распоряжалась тут при эксцессах, становясь «направляющей силой». (Старшая жена, а как же?) – Сзывай архиереев, кого достанешь; объявляй консисторию, собирай Семью – делай хоть что-нибудь!
   – Ну погоди, милая, – взмолился Калуф. – Ведь ничего не доказано.
   – Так доказывай же, доказывай!..
   – Начинай, – приказала ведьма монаху, наконец затихшему в тисках громадной тени. – Ты пока не включён в пирамиду, а потому волен выбирать: молчать либо признаваться. Одного я не позволяю – врать!
   И она сотворила свечой затейливый знак против лица Эрнста, словно накладывая на него заклятие. (Впрочем, почему «словно»? Заклятие и есть, самое взаправдашнее.) Испытуемый несколько раз попытался «начать», но из горла прорвался лишь слабый сип, точно бедняга разучился говорить.
   – Ты бы ещё лаять его заставила! – проворчал Вадим. – Как в «Хоттабыче», да?
   Утомившись, Эрнст замолчал, в отчаянии пуча слезящиеся глаза. Теперь они мало походили на «пёсьи», продолжавшие сверкать с его груди.
   – Лучше говори, – посоветовал Вадим. – «Добровольное признание», и так далее… Всё равно ж разоблачён, шалун эдакий! Лютовал по подвалам, а? Ну давай!
   – Хорошо, я признаю, – неожиданно послушался монах. – Может, и проявил лишнее рвение, радея о чистоте веры. – (Положим, и это не вполне правда.) – А мясорубов использовал – как же, было. Но…
   И он засипел снова, натужно дёргая кадыком.
   – Хотел про Шершней наврать? – спросил Вадим. – Думал на инерции проскочить, раз прорывается малая деза? Извини, тут ты ошибся.
   – Что вам до Шершней? – бессильно огрызнулся Эрнст. – Разве нельзя использовать их, как мясорубов?
   – Наверное, можно, – не стал спорить Вадим. – Ну и кто тут кого использовал? – Он усмехнулся: – Только давай без риторики, ладно? Не такой ты и хитрый.
   Впрочем, подсмеивался Вадим больше над собой. Как всегда, Эва лишь дала ему разгон, а вести допрос предоставила самому. Но вот откуда ведьма узнала про Эрнста – наворожила, что ли?
   – Они… меня, – выдавил монах с таким трудом, словно-таки одолел заклятие. Хотя к чему такая ложь?
   – Повтори, – всё ж велел Вадим. – Ась?
   – Я подчиняюсь Шершням, да! – свободней выговорил Эрнст. Он будто страшился чего-то – даже не самих хозяев, загадочных и жутких, а своего нынешнего отступничества, чреватого неведомыми опасностями.
   – «Легко и сладостно говорить правду в лицо», – поддержал беднягу Вадим. – Хотя бы изредка, верно?
   Не теряя времени, Кэт села за интерком, обзванивая обитавших либо гостивших в Доме кардиналов и епископов, срочно сзывая собор, сродни вселенскому. А заодно требуя готовности от охраны, персонально доставая доверенных рыцарей из орденского капитула.
   – Мне пришлось, – продолжил доминиканец. – К тому же наши цели совпали.
   – Генерал Школы с тобой? – суетливо вмешался Калуф. – Отвечай!
   – Уж очень «черныш» скользкий, – слегка осклабился Эрнст. – Похоже, ведёт собственную игру. Его даже Шершням не просто зацепить – кто его вообще знает, кроме тебя да нескольких ближних!
   Он уже освоился со своей странной позой и даже расселся на подставленном Адамом колене не без комфорта. Однако стоит ему заупрямиться…
   – И нечего смотреть на меня с осуждением! – заявил Эрнст, хотя лично Вадим разглядывал его с брезгливостью. – Если хотите знать, союз с Шершнями только помогал становлению церкви, а сверх они ничего особенного не просили. По-вашему, кто спонсировал орден? От ваших-то щедрот не разгуляешься!
   – Продолжаем брехать по мелочи? – поинтересовался Вадим. – «Союз», «просили»!.. Ты ж у них на довольствии и делаешь что велят. Странно, что тебя ещё не включили в пирамиду.
   Выражение на лице монаха не изменилось, он продолжал взирать на всех свысока, но в сознании что-то ёкнуло, как от удара.
   – На сколько они опоздали? – быстро спросил Вадим – На день, на два? Когда посвящение? Говори!
   – Завтра, – нехотя сознался Эрнст, – ближе к полуночи. Как раз открылись вакансии.
   – Много? – не отставал Вадим, прикидывая, сколько Шершней гналось за ним в ту ночь и что могло с ними статься после падения. Не серки ли порезвились, рассчитавшись за охоту? И кто же их навёл?
   – Я знаю о трёх.
   – И где?
   – На северном кладбище, в подвале костёла.
   Не удержавшись, Вадим фыркнул: в лучших традициях! Сами Шершни тяготеют к банальным декорациям или производят впечатление на новичков?
   – Склеп, да? – весело уточнил он. – Самое место!
   – Наверху устроен кабак, – пояснил Эрнст, – с оркестром и варьете, как положено. А вот под полом иная кухня.
   – Что ж, пора изгнать нечисть из храма, – объявил Вадим. – Уж на что Иисус был пацифист…
   – А хотите, проведу туда? – вдруг предложил доминиканец. – И что вы, братья, накинулись? Разве не превыше всего для меня благо Церкви!
   Похоже, он опять решил обходить заклятие ведьмы риторическими фразами. Всё-таки что-то здесь недоработано – хотя штука полезная, бесспорно. Только на всех ли действует?
   – Не пойму, ты сам дурак или нас за дураков держишь? – снова вступила Кэт, видимо, обзвонив уже всех. Кем бы она ни считала Эрнста раньше, теперь тот явно не подходил под категорию «свой». – Рвач какой, ишь ты!.. Может, оскопить его, чтоб не заносило?
   Эрнст содрогнулся, явно не готовый на такие жертвы даже ради «блага Церкви». Что б он ни вещал в религиозном запале, телесное в нём перевешивало. Творческой потенции он лишился намного раньше, так что услаждать и утверждать себя мог теперь единственным способом. И хорошо, если не занимался этим в своих застенках.
   – Чего дёргаешься, бычок? – враждебно спросила Кэт. – Зато лысинка зарастёт. Ты ж из-за неё так переживал!
   – «Жизнь сама таких накажет строго», – сказал Вадим. – Найдётся у вас надёжный подвал?
   Чего он не любил, так это необратимых поступков. А изоляция на пользу многим, включая узников. К тому же пара деньков форы не помешает.
   Лишь только заявился магистр с тройкой невозмутимых монахов-воителей, как Адам сгинул с глаз, запечатлевшись в памяти творцов гигантской тенью. Растерянно озираясь, Эрнст не промолвил больше ни слова, будто на него наложили новое заклятие, и покорно ушёл вместе со стражами. А следом заспешила Эва, тормоша Вадима: пора и честь знать! Нигде более не задерживаясь, они оставили монастырь, втиснулись в подоспевший, как по заказу, колёсник и помчались через обезлюдевшие либо уснувшие районы к новому месту, где наверняка что-нибудь затевалось.