Страница:
Стефани нахмурилась:
— Гм. Вначале она волнуется по поводу недоверия к ней, а потом вдруг у девочки появляется что-то органическое, и нам нужно выводить ребенка из кризиса?
— Время выбрано исключительно удачно, — заметил я. — Кто, кроме Синди, был вчера вечером с Кэсси?
— Никого. Во всяком случае, постоянно. Ты думаешь, она ей что-то подсунула?
— Или зажала ей нос. Или сдавила шею — нажала на сонную артерию. В той литературе о синдроме Мюнхгаузена, что я читал, упоминались оба эти факта, кроме того, я уверен, что существует еще масса трюков, которые пока не обнаружены.
— Трюки, которые могут быть известны специалисту по дыханию... Черт! Ну и каким же образом можно все это обнаружить?
Она сняла стетоскоп с шеи. Обвила вокруг руки и вновь развернула. Повернувшись к стене, прижалась к ней лбом и закрыла глаза.
— Ты собираешься давать Кэсси что-нибудь снимающее конвульсии? — спросил я. — Дилантин или фенобарб?
— Я не могу. Если ее болезнь не настоящая, то лекарства могут принести больше вреда, чем пользы.
— Не заподозрят ли они что-нибудь, если ты не будешь лечить девочку медикаментами?
— Возможно... Я просто скажу им правду. Электроэнцефалограмма — это не истина в последней инстанции, и я, прежде чем назначу какой-либо курс, хочу найти подлинную причину припадков. В этом меня поддержит Богнер — он просто из себя выходит от того, что не может понять, в чем дело.
Тиковая дверь распахнулась, и в нее ворвался Джордж Пламб, его челюсть была выдвинута вперед, а полы халата развевались. Он придержал дверь, пропуская вперед мужчину лет под семьдесят, одетого в темно-синий костюм в тонкую полоску. Мужчина был намного ниже Пламба, пяти футов шести — семи дюймов роста, коренастый и лысый, с кривыми ногами, быстрой семенящей походкой и с постоянно меняющимся выражением лица, которое выглядело так, будто по нему нанесли серию прямых ударов: сломанный нос, свернутый на сторону подбородок, седые брови, маленькие глазки, от которых во все стороны разбегались морщины. На нем были очки в стальной оправе, белая сорочка с отложным воротничком и шелковый зеленовато-голубой галстук, завязанный широким виндзорским узлом. Кончики воротничка сверкали.
Мужчины направились прямо к нам. Коротышка казался очень занятым, даже когда стоял неподвижно.
— Доктор Ивз, — начал Пламб. — И доктор... Делавэр, правильно?
Я кивнул.
Коротышка, видимо, предпочитал не представляться. Он оглядывал отделение — таким же оценивающим взглядом, как Пламб два дня тому назад.
— Как чувствует себя наша крошка, доктор Ивз? — поинтересовался Пламб.
— Сейчас отдыхает, — ответила Стефани, уставившись на коротышку. — Доброе утро, мистер Джонс.
Быстрый поворот лысой головы. Мужчина посмотрел на Стефани, затем на меня. Пристальный взгляд. Как будто он был портным, а я куском сукна.
— Что именно произошло? — спросил он глухим грубым голосом.
— Сегодня рано утром с Кэсси случился эпилептический припадок, — ответила Стефани.
— Черт побери. — Коротышка сунул кулаком в ладонь другой руки. — И все еще неизвестна причина?
— Боюсь, что нет. В прошлый раз, когда она поступила к нам, мы проводили все соответствующие анализы, сейчас мы провели их повторно, и скоро сюда придет доктор Богнер. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда шведского профессора. Его специальность — детская эпилепсия. Во время нашего разговора по телефону он сказал, что мы все сделали правильно.
— Черт побери. — Окруженные морщинами глазки остановились на мне. Мужчина быстро ткнул мне свою руку. — Чак Джонс.
— Алекс Делавэр.
Крепкое быстрое пожатие. Его ладонь была похожа на зазубренное лезвие. Все в нем, казалось, спешило дальше, вперед.
— Доктор Делавэр психолог, Чак, — проговорил Пламб.
Джонс заморгал и уставился на меня.
— Доктор Делавэр работает с Кэсси, — пояснила Стефани. — Он помогает ей преодолеть страх перед процедурами.
Джонс издал неопределенный звук, затем процедил:
— Ладно. Держите меня в курсе дела. Давайте наконец доберемся до сути всей этой дребедени, черт бы ее побрал.
Он направился к палате Кэсси. Пламб следовал за ним, как щенок.
Когда они зашли в комнату, я спросил:
— Дребедень?
— Хотел бы иметь такого дедушку?
— Ему, должно быть, нравится сережка Чипа.
— Кто ему точно не нравится, так это психологи. После того как сократили психиатрическое отделение, к нему направилась целая делегация врачей, чтобы попытаться восстановить хоть какую-нибудь службу по наблюдению за психическим здоровьем. С таким же успехом мы могли бы попросить его дать в долг без процентов. Пламб только что подставил тебя, сказав Джонсу о твоей специальности.
— Старые грязные корпоративные игры? Почему?
— Кто знает? Я просто говорю тебе, чтобы ты был начеку. У этих людей своя игра.
— Учел, — ответил я.
Она взглянула на часы:
— Время приема.
Мы покинули «палаты Чэппи» и направились к лифту.
— Ну так что мы собираемся делать, Алекс? — спросила Стефани.
Я хотел было рассказать ей о том, что поручил Майло, но решил не впутывать ее.
— Из прочтенного мной следует, что единственный выход — это либо поймать преступника за руку, либо впрямую обвинить его и вынудить тем самым признаться.
— Впрямую обвинить? То есть вот так взять и предъявить обвинение?
Я кивнул.
— Сейчас я не могу сделать это, согласен? Теперь, когда у Синди есть свидетели, которые видели настоящий припадок, и когда я пригласила специалистов. Кто знает, может быть, я абсолютно ошибаюсь и это на самом деле какой-то вид эпилепсии? Не знаю... Сегодня утром я получила письмо от Риты. Экспресс-почтой из Нью-Йорка. — Рита сейчас прогуливается по художественным галереям. «Как продвигаются дела?» Достигла ли я «прогресса» в установлении «диагноза»? У меня такое чувство, что кто-то позвонил ей и наябедничал.
— Пламб?
— Ага. Помнишь, он говорил о встрече со мной? Она состоялась вчера. Все казалось таким приятным и светлым. Он распространялся, как высоко ценит мою преданность нашему учреждению. Сообщил, что финансовая ситуация весьма паршива и будет еще хуже, но намекнул, что если я не буду создавать трудностей, то могу получить работу получше.
— Место Риты?
— Он не конкретизировал, но имелось в виду именно это. Похоже на него — потом пойти позвонить Рите и настроить ее против меня... Ладно, все это неважно. Что мне делать с Кэсси?
— Почему бы не подождать, что скажет этот Торгесон? Если он почувствует, что припадки были подстроены, у тебя будет больше оснований для прямого обвинения.
— Все-таки обвинение, да? Не могу дождаться.
— Что ты имеешь в виду?
— Никто даже не говорит об этом.
— Да. Ты прав — это ужасно. Как мы очерствели. Заняты только своими проблемами. — Через несколько шагов она продолжала: — Я в общем-то его не знала, я имею в виду Эшмора. Он держался замкнуто — как-то необщительно. Никогда не присутствовал на собраниях и никогда не отвечал на приглашения на вечеринки.
— К такому угрюмому человеку не очень-то шли пациенты?
— Он не занимался приемом пациентов. Чисто научная работа.
— Лабораторная крыса?
— Да, глазки-пуговки и тому подобное. Но я слышала, что он очень умный — хорошо знал токсикологию. Поэтому когда Кэсси попала к нам с проблемами дыхания, я попросила его проверить историю болезни Чэда.
— Ты назвала ему причину такой просьбы?
— Ты имеешь в виду, что у меня возникли подозрения? Нет. Я не думала об этом. Просто попросила его обратить внимание на что-либо неординарное. Ему очень не хотелось заниматься этим. Даже можно сказать, он был против — как будто я навязывалась ему. Через пару дней он позвонил мне и сообщил, что ничего особенного не обнаружил. Как если бы сказал, чтобы я больше не приставала!
— Как он получал деньги на свои исследования? Субсидии?
— Думаю, да.
— Я считал, что руководство клиники не приветствует деньги, проходящие мимо их рук.
— Не знаю. Возможно, он сам оплачивал свои исследования. — Стефани нахмурилась.
— Не имеет значения, какой у него был характер, ужасно то, что с ним произошло. Раньше, какие бы безобразия ни творились на улицах, человек в белом халате или со стетоскопом на шее всегда был в безопасности. Теперь не так. Иногда кажется, что вообще все летит к чертям.
Мы подошли к кабинетам, где проводился прием приходящих пациентов. Приемная была переполнена. Шум стоял невообразимый.
— Хватит ныть, — заявила Стефани. — Никто меня не заставляет. Но я бы не возражала против небольшого отпуска.
— А почему бы тебе не взять его?
— Я взяла ссуду под заклад.
Несколько мам приветственно помахали ей рукой, она ответила им тем же. Мы направились к кабинету Стефани.
— Доброе утро, доктор Ивз, — поздоровалась ее медсестра. — Ваша бальная карточка заполнена до отказа.
Стефани игриво улыбнулась. Подошла еще одна медсестра и передала ей истории болезней.
— И тебя с Рождеством, Джойс, — пошутила Стефани. Сестра рассмеялась и поспешила по своим делам.
— Скоро увидимся, — попрощался я.
— Конечно. Спасибо. Да, между прочим, я узнала еще кое-что о Вики. Одна из сестер, с которой я когда-то работала в четвертом отделении, сказала, что у Вики сложная ситуация в семье. Муж-алкоголик грубо с ней обращается. Поэтому, возможно, она обозлилась — на всех мужчин вообще. Она все еще огрызается на тебя?
— Нет. Вообще-то мы объяснились и установили в некотором роде перемирие.
— Хорошо.
— Возможно, она и настроена против мужчин, но не против Чипа.
— Чип не мужчина. Он сынок босса.
— Согласен. Муж-грубиян может служить объяснением того, что я вызывал у нее раздражение. Наверное, она обращалась за помощью к терапевту, но из этого ничего не вышло, вот она и обозлилась... Конечно, серьезные домашние проблемы могут привести к самовыражению каким-нибудь другим способом — стать героем на работе, чтобы подпитать чувство собственного достоинства. Как она держалась во время припадка Кэсси?
— Со знанием дела. Я бы не назвала это геройством. Она успокоила Синди, удостоверилась, что с Кэсси все в порядке, и вызвала меня. Не растерялась, делала все, как положено по инструкции.
— Образцовая медсестра, образцовый случай.
— Но ты же сам говорил, что она не может быть причастна к этим припадкам, потому что все предыдущие кризисные ситуации начинались дома.
— Но этот — нет. Все-таки если быть до конца честным, то я не могу сказать, что подозревал ее в чем-нибудь подобном. Просто меня настораживает то, что, несмотря на тяжелую домашнюю обстановку, она с блеском выполняет свою работу... Но, возможно, я придаю ей такое значение только потому, что она меня задевала.
— Занятная точка зрения.
— Запутанная интрига, как ты выразилась.
— Я всегда выполняю свои обещания. — Стефани вновь взглянула на часы. — Мне нужно пройти утренние испытания, а потом поехать в Сенчери-Сити и забрать Торгесона. И сделать так, чтобы он не потерялся в этой неразберихе на автостоянке. Куда ты приткнул свою машину?
— Через дорогу, вместе со всеми.
— Сожалею.
— Вот так-то, — я притворился оскорбленным, — некоторые из нас международные знаменитости, а некоторым приходится парковать машину через дорогу.
— Этот тип большой сухарь, если судить по телефонному разговору, — заметила Стеф. — Но он действительно крупный специалист — работал в Нобелевском комитете.
— Ого-го!
— Ого-го в высшей степени. Посмотрим, сможем ли мы обескуражить и его.
Образцовая медсестра...
Образцовый случай передачи синдрома Мюнхгаузена.
Образцовый случай смерти в младенческом возрасте.
Этот случай проанализирован покойным доктором Эшмором.
Доктором, который не принимал пациентов.
Несомненно, страшное совпадение. Пробудьте в любой клинике достаточно долго, и страшное становится привычным. Не зная, что еще можно сделать, я решил сам поближе познакомиться с историей болезни Чэда Джонса.
Медицинский архив все еще находился на цокольном этаже. Я простоял в очереди за парой секретарей, принесших бланки с заявками, и врачом с портативным компьютером в руках только для того, чтобы мне сообщили, что дела скончавшихся пациентов находятся этажом ниже, в полуподвале, в отделе, который называют СПН — Состояние Постоянной Неподвижности. Звучит так, будто придумано военными.
На стене у лестницы, ведущей в полуподвал, висела схема, красная стрелка с надписью «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ЗДЕСЬ» была нарисована в нижнем левом углу. Схема представляла собой сеть коридоров — огромный лабиринт. Стены были выложены белой плиткой, а полы покрыты серым линолеумом с рисунком из черных и белых треугольников. Серые двери, красные таблички. Коридоры освещались люминесцентными лампами, и в них держался кисловатый запах химической лаборатории.
Комната СПН находилась в центре лабиринта. Небольшой бокс. Трудно сопоставить с длиной коридора только на основании двух измерений.
Я пошел, читая таблички на дверях: «КОТЕЛЬНАЯ», «МЕБЕЛЬНЫЙ СКЛАД». Ряд дверей с надписью «СКЛАДСКИЕ ПОМЕЩЕНИЯ». Множество других без каких-либо табличек.
Коридор повернул направо.
«ХИМИЧЕСКАЯ СПЕКТРОГРАФИЯ». «АРХИВЫ РЕНТГЕНОВСКИХ СНИМКОВ». «АРХИВ ОБРАЗЦОВ». Табличка, в два раза шире остальных, гласящая: «МОРГ: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Я остановился. Никакого запаха формалина, никакого намека на то, что находится за этой дверью. Только тишина, острый уксусный запах и холод от того, что термостат установлен на низкую температуру.
Я мысленно представил себе схему коридоров. Если мне не изменяет память, то, повернув направо, затем налево и пройдя еще немного, я окажусь у комнаты СПН. Я двинулся дальше, отметив про себя, что не встретил ни одного человека с тех пор, как спустился сюда. Стало еще прохладнее.
Я ускорил шаги, почти бежал, выбросив из головы все беспокоящие мысли. Вдруг по правую сторону от меня так неожиданно открылась дверь, что мне пришлось отскочить, чтобы избежать удара.
На этой двери не было таблички. Из нее вышли два подсобных рабочих в серой спецодежде, они что-то несли. Компьютер. Обычный персональный компьютер, большой, черный и дорогой на вид. Когда они, пыхтя, удалились, из комнаты вышли еще двое рабочих. Еще один компьютер. За ними следовал человек с засученными рукавами и вздувшимися бицепсами. Он нес лазерный принтер. На инвентаризационной табличке размером пять на восемь, прикрепленной к корпусу принтера, стояло имя: «Л. ЭШМОР, доктор медицины».
Я шагнул мимо двери и увидел Пресли Хененгарда, стоящего в дверях и держащего охапку печатных материалов. За ним виднелись бежевые стены, металлическая мебель цвета древесного угля и еще несколько компьютеров.
Висевший на крючке белый халат был единственным свидетельством того, что здесь занимались чем-то более органическим, чем дифференциальные уравнения.
Хененгард уставился на меня.
— Я доктор Делавэр. Мы с вами познакомились пару дней назад. В отделении общей педиатрии.
Он едва заметно кивнул.
— То, что случилось с доктором Эшмором, так ужасно, — продолжал я.
Он опять кивнул, сделал шаг в комнату и закрыл дверь.
Я оглянулся на коридор, наблюдая, как рабочие уносили орудия труда Лоренса Эшмора, и размышляя о грабителях могил. Внезапно комната, заполненная папками с данными о вскрытии, показалась мне приятной и манящей перспективой.
11
— Гм. Вначале она волнуется по поводу недоверия к ней, а потом вдруг у девочки появляется что-то органическое, и нам нужно выводить ребенка из кризиса?
— Время выбрано исключительно удачно, — заметил я. — Кто, кроме Синди, был вчера вечером с Кэсси?
— Никого. Во всяком случае, постоянно. Ты думаешь, она ей что-то подсунула?
— Или зажала ей нос. Или сдавила шею — нажала на сонную артерию. В той литературе о синдроме Мюнхгаузена, что я читал, упоминались оба эти факта, кроме того, я уверен, что существует еще масса трюков, которые пока не обнаружены.
— Трюки, которые могут быть известны специалисту по дыханию... Черт! Ну и каким же образом можно все это обнаружить?
Она сняла стетоскоп с шеи. Обвила вокруг руки и вновь развернула. Повернувшись к стене, прижалась к ней лбом и закрыла глаза.
— Ты собираешься давать Кэсси что-нибудь снимающее конвульсии? — спросил я. — Дилантин или фенобарб?
— Я не могу. Если ее болезнь не настоящая, то лекарства могут принести больше вреда, чем пользы.
— Не заподозрят ли они что-нибудь, если ты не будешь лечить девочку медикаментами?
— Возможно... Я просто скажу им правду. Электроэнцефалограмма — это не истина в последней инстанции, и я, прежде чем назначу какой-либо курс, хочу найти подлинную причину припадков. В этом меня поддержит Богнер — он просто из себя выходит от того, что не может понять, в чем дело.
Тиковая дверь распахнулась, и в нее ворвался Джордж Пламб, его челюсть была выдвинута вперед, а полы халата развевались. Он придержал дверь, пропуская вперед мужчину лет под семьдесят, одетого в темно-синий костюм в тонкую полоску. Мужчина был намного ниже Пламба, пяти футов шести — семи дюймов роста, коренастый и лысый, с кривыми ногами, быстрой семенящей походкой и с постоянно меняющимся выражением лица, которое выглядело так, будто по нему нанесли серию прямых ударов: сломанный нос, свернутый на сторону подбородок, седые брови, маленькие глазки, от которых во все стороны разбегались морщины. На нем были очки в стальной оправе, белая сорочка с отложным воротничком и шелковый зеленовато-голубой галстук, завязанный широким виндзорским узлом. Кончики воротничка сверкали.
Мужчины направились прямо к нам. Коротышка казался очень занятым, даже когда стоял неподвижно.
— Доктор Ивз, — начал Пламб. — И доктор... Делавэр, правильно?
Я кивнул.
Коротышка, видимо, предпочитал не представляться. Он оглядывал отделение — таким же оценивающим взглядом, как Пламб два дня тому назад.
— Как чувствует себя наша крошка, доктор Ивз? — поинтересовался Пламб.
— Сейчас отдыхает, — ответила Стефани, уставившись на коротышку. — Доброе утро, мистер Джонс.
Быстрый поворот лысой головы. Мужчина посмотрел на Стефани, затем на меня. Пристальный взгляд. Как будто он был портным, а я куском сукна.
— Что именно произошло? — спросил он глухим грубым голосом.
— Сегодня рано утром с Кэсси случился эпилептический припадок, — ответила Стефани.
— Черт побери. — Коротышка сунул кулаком в ладонь другой руки. — И все еще неизвестна причина?
— Боюсь, что нет. В прошлый раз, когда она поступила к нам, мы проводили все соответствующие анализы, сейчас мы провели их повторно, и скоро сюда придет доктор Богнер. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда шведского профессора. Его специальность — детская эпилепсия. Во время нашего разговора по телефону он сказал, что мы все сделали правильно.
— Черт побери. — Окруженные морщинами глазки остановились на мне. Мужчина быстро ткнул мне свою руку. — Чак Джонс.
— Алекс Делавэр.
Крепкое быстрое пожатие. Его ладонь была похожа на зазубренное лезвие. Все в нем, казалось, спешило дальше, вперед.
— Доктор Делавэр психолог, Чак, — проговорил Пламб.
Джонс заморгал и уставился на меня.
— Доктор Делавэр работает с Кэсси, — пояснила Стефани. — Он помогает ей преодолеть страх перед процедурами.
Джонс издал неопределенный звук, затем процедил:
— Ладно. Держите меня в курсе дела. Давайте наконец доберемся до сути всей этой дребедени, черт бы ее побрал.
Он направился к палате Кэсси. Пламб следовал за ним, как щенок.
Когда они зашли в комнату, я спросил:
— Дребедень?
— Хотел бы иметь такого дедушку?
— Ему, должно быть, нравится сережка Чипа.
— Кто ему точно не нравится, так это психологи. После того как сократили психиатрическое отделение, к нему направилась целая делегация врачей, чтобы попытаться восстановить хоть какую-нибудь службу по наблюдению за психическим здоровьем. С таким же успехом мы могли бы попросить его дать в долг без процентов. Пламб только что подставил тебя, сказав Джонсу о твоей специальности.
— Старые грязные корпоративные игры? Почему?
— Кто знает? Я просто говорю тебе, чтобы ты был начеку. У этих людей своя игра.
— Учел, — ответил я.
Она взглянула на часы:
— Время приема.
Мы покинули «палаты Чэппи» и направились к лифту.
— Ну так что мы собираемся делать, Алекс? — спросила Стефани.
Я хотел было рассказать ей о том, что поручил Майло, но решил не впутывать ее.
— Из прочтенного мной следует, что единственный выход — это либо поймать преступника за руку, либо впрямую обвинить его и вынудить тем самым признаться.
— Впрямую обвинить? То есть вот так взять и предъявить обвинение?
Я кивнул.
— Сейчас я не могу сделать это, согласен? Теперь, когда у Синди есть свидетели, которые видели настоящий припадок, и когда я пригласила специалистов. Кто знает, может быть, я абсолютно ошибаюсь и это на самом деле какой-то вид эпилепсии? Не знаю... Сегодня утром я получила письмо от Риты. Экспресс-почтой из Нью-Йорка. — Рита сейчас прогуливается по художественным галереям. «Как продвигаются дела?» Достигла ли я «прогресса» в установлении «диагноза»? У меня такое чувство, что кто-то позвонил ей и наябедничал.
— Пламб?
— Ага. Помнишь, он говорил о встрече со мной? Она состоялась вчера. Все казалось таким приятным и светлым. Он распространялся, как высоко ценит мою преданность нашему учреждению. Сообщил, что финансовая ситуация весьма паршива и будет еще хуже, но намекнул, что если я не буду создавать трудностей, то могу получить работу получше.
— Место Риты?
— Он не конкретизировал, но имелось в виду именно это. Похоже на него — потом пойти позвонить Рите и настроить ее против меня... Ладно, все это неважно. Что мне делать с Кэсси?
— Почему бы не подождать, что скажет этот Торгесон? Если он почувствует, что припадки были подстроены, у тебя будет больше оснований для прямого обвинения.
— Все-таки обвинение, да? Не могу дождаться.
* * *
Когда мы приблизились к комнате ожидания, я обратил внимание Стефани на то, какое незначительное впечатление произвело убийство Лоренса Эшмора.— Что ты имеешь в виду?
— Никто даже не говорит об этом.
— Да. Ты прав — это ужасно. Как мы очерствели. Заняты только своими проблемами. — Через несколько шагов она продолжала: — Я в общем-то его не знала, я имею в виду Эшмора. Он держался замкнуто — как-то необщительно. Никогда не присутствовал на собраниях и никогда не отвечал на приглашения на вечеринки.
— К такому угрюмому человеку не очень-то шли пациенты?
— Он не занимался приемом пациентов. Чисто научная работа.
— Лабораторная крыса?
— Да, глазки-пуговки и тому подобное. Но я слышала, что он очень умный — хорошо знал токсикологию. Поэтому когда Кэсси попала к нам с проблемами дыхания, я попросила его проверить историю болезни Чэда.
— Ты назвала ему причину такой просьбы?
— Ты имеешь в виду, что у меня возникли подозрения? Нет. Я не думала об этом. Просто попросила его обратить внимание на что-либо неординарное. Ему очень не хотелось заниматься этим. Даже можно сказать, он был против — как будто я навязывалась ему. Через пару дней он позвонил мне и сообщил, что ничего особенного не обнаружил. Как если бы сказал, чтобы я больше не приставала!
— Как он получал деньги на свои исследования? Субсидии?
— Думаю, да.
— Я считал, что руководство клиники не приветствует деньги, проходящие мимо их рук.
— Не знаю. Возможно, он сам оплачивал свои исследования. — Стефани нахмурилась.
— Не имеет значения, какой у него был характер, ужасно то, что с ним произошло. Раньше, какие бы безобразия ни творились на улицах, человек в белом халате или со стетоскопом на шее всегда был в безопасности. Теперь не так. Иногда кажется, что вообще все летит к чертям.
Мы подошли к кабинетам, где проводился прием приходящих пациентов. Приемная была переполнена. Шум стоял невообразимый.
— Хватит ныть, — заявила Стефани. — Никто меня не заставляет. Но я бы не возражала против небольшого отпуска.
— А почему бы тебе не взять его?
— Я взяла ссуду под заклад.
Несколько мам приветственно помахали ей рукой, она ответила им тем же. Мы направились к кабинету Стефани.
— Доброе утро, доктор Ивз, — поздоровалась ее медсестра. — Ваша бальная карточка заполнена до отказа.
Стефани игриво улыбнулась. Подошла еще одна медсестра и передала ей истории болезней.
— И тебя с Рождеством, Джойс, — пошутила Стефани. Сестра рассмеялась и поспешила по своим делам.
— Скоро увидимся, — попрощался я.
— Конечно. Спасибо. Да, между прочим, я узнала еще кое-что о Вики. Одна из сестер, с которой я когда-то работала в четвертом отделении, сказала, что у Вики сложная ситуация в семье. Муж-алкоголик грубо с ней обращается. Поэтому, возможно, она обозлилась — на всех мужчин вообще. Она все еще огрызается на тебя?
— Нет. Вообще-то мы объяснились и установили в некотором роде перемирие.
— Хорошо.
— Возможно, она и настроена против мужчин, но не против Чипа.
— Чип не мужчина. Он сынок босса.
— Согласен. Муж-грубиян может служить объяснением того, что я вызывал у нее раздражение. Наверное, она обращалась за помощью к терапевту, но из этого ничего не вышло, вот она и обозлилась... Конечно, серьезные домашние проблемы могут привести к самовыражению каким-нибудь другим способом — стать героем на работе, чтобы подпитать чувство собственного достоинства. Как она держалась во время припадка Кэсси?
— Со знанием дела. Я бы не назвала это геройством. Она успокоила Синди, удостоверилась, что с Кэсси все в порядке, и вызвала меня. Не растерялась, делала все, как положено по инструкции.
— Образцовая медсестра, образцовый случай.
— Но ты же сам говорил, что она не может быть причастна к этим припадкам, потому что все предыдущие кризисные ситуации начинались дома.
— Но этот — нет. Все-таки если быть до конца честным, то я не могу сказать, что подозревал ее в чем-нибудь подобном. Просто меня настораживает то, что, несмотря на тяжелую домашнюю обстановку, она с блеском выполняет свою работу... Но, возможно, я придаю ей такое значение только потому, что она меня задевала.
— Занятная точка зрения.
— Запутанная интрига, как ты выразилась.
— Я всегда выполняю свои обещания. — Стефани вновь взглянула на часы. — Мне нужно пройти утренние испытания, а потом поехать в Сенчери-Сити и забрать Торгесона. И сделать так, чтобы он не потерялся в этой неразберихе на автостоянке. Куда ты приткнул свою машину?
— Через дорогу, вместе со всеми.
— Сожалею.
— Вот так-то, — я притворился оскорбленным, — некоторые из нас международные знаменитости, а некоторым приходится парковать машину через дорогу.
— Этот тип большой сухарь, если судить по телефонному разговору, — заметила Стеф. — Но он действительно крупный специалист — работал в Нобелевском комитете.
— Ого-го!
— Ого-го в высшей степени. Посмотрим, сможем ли мы обескуражить и его.
* * *
Я позвонил Майло по платному телефону и после первого сигнала оставил еще одно сообщение: «У Вики Боттомли муж пьяница, он, скорее всего, бьет ее. Это, может, и не имеет значения, но проверь, пожалуйста, не было ли зарегистрировано вызовов полиции по поводу домашних скандалов, а если были — добудь мне даты».Образцовая медсестра...
Образцовый случай передачи синдрома Мюнхгаузена.
Образцовый случай смерти в младенческом возрасте.
Этот случай проанализирован покойным доктором Эшмором.
Доктором, который не принимал пациентов.
Несомненно, страшное совпадение. Пробудьте в любой клинике достаточно долго, и страшное становится привычным. Не зная, что еще можно сделать, я решил сам поближе познакомиться с историей болезни Чэда Джонса.
Медицинский архив все еще находился на цокольном этаже. Я простоял в очереди за парой секретарей, принесших бланки с заявками, и врачом с портативным компьютером в руках только для того, чтобы мне сообщили, что дела скончавшихся пациентов находятся этажом ниже, в полуподвале, в отделе, который называют СПН — Состояние Постоянной Неподвижности. Звучит так, будто придумано военными.
На стене у лестницы, ведущей в полуподвал, висела схема, красная стрелка с надписью «ВЫ НАХОДИТЕСЬ ЗДЕСЬ» была нарисована в нижнем левом углу. Схема представляла собой сеть коридоров — огромный лабиринт. Стены были выложены белой плиткой, а полы покрыты серым линолеумом с рисунком из черных и белых треугольников. Серые двери, красные таблички. Коридоры освещались люминесцентными лампами, и в них держался кисловатый запах химической лаборатории.
Комната СПН находилась в центре лабиринта. Небольшой бокс. Трудно сопоставить с длиной коридора только на основании двух измерений.
Я пошел, читая таблички на дверях: «КОТЕЛЬНАЯ», «МЕБЕЛЬНЫЙ СКЛАД». Ряд дверей с надписью «СКЛАДСКИЕ ПОМЕЩЕНИЯ». Множество других без каких-либо табличек.
Коридор повернул направо.
«ХИМИЧЕСКАЯ СПЕКТРОГРАФИЯ». «АРХИВЫ РЕНТГЕНОВСКИХ СНИМКОВ». «АРХИВ ОБРАЗЦОВ». Табличка, в два раза шире остальных, гласящая: «МОРГ: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Я остановился. Никакого запаха формалина, никакого намека на то, что находится за этой дверью. Только тишина, острый уксусный запах и холод от того, что термостат установлен на низкую температуру.
Я мысленно представил себе схему коридоров. Если мне не изменяет память, то, повернув направо, затем налево и пройдя еще немного, я окажусь у комнаты СПН. Я двинулся дальше, отметив про себя, что не встретил ни одного человека с тех пор, как спустился сюда. Стало еще прохладнее.
Я ускорил шаги, почти бежал, выбросив из головы все беспокоящие мысли. Вдруг по правую сторону от меня так неожиданно открылась дверь, что мне пришлось отскочить, чтобы избежать удара.
На этой двери не было таблички. Из нее вышли два подсобных рабочих в серой спецодежде, они что-то несли. Компьютер. Обычный персональный компьютер, большой, черный и дорогой на вид. Когда они, пыхтя, удалились, из комнаты вышли еще двое рабочих. Еще один компьютер. За ними следовал человек с засученными рукавами и вздувшимися бицепсами. Он нес лазерный принтер. На инвентаризационной табличке размером пять на восемь, прикрепленной к корпусу принтера, стояло имя: «Л. ЭШМОР, доктор медицины».
Я шагнул мимо двери и увидел Пресли Хененгарда, стоящего в дверях и держащего охапку печатных материалов. За ним виднелись бежевые стены, металлическая мебель цвета древесного угля и еще несколько компьютеров.
Висевший на крючке белый халат был единственным свидетельством того, что здесь занимались чем-то более органическим, чем дифференциальные уравнения.
Хененгард уставился на меня.
— Я доктор Делавэр. Мы с вами познакомились пару дней назад. В отделении общей педиатрии.
Он едва заметно кивнул.
— То, что случилось с доктором Эшмором, так ужасно, — продолжал я.
Он опять кивнул, сделал шаг в комнату и закрыл дверь.
Я оглянулся на коридор, наблюдая, как рабочие уносили орудия труда Лоренса Эшмора, и размышляя о грабителях могил. Внезапно комната, заполненная папками с данными о вскрытии, показалась мне приятной и манящей перспективой.
11
Комната Состояния Постоянной Неподвижности оказалась длинной и узкой, с металлическими полками от пола до потолка и проходами между ними в ширину человека. Полки были заставлены медицинскими картами. На каждой папке — черная наклейка. Сотни следующих одна за другой наклеек создавали волнистые черные линии шириной в дюйм, которые, казалось, разрезали папки пополам.
Доступ к картам был перекрыт стойкой высотой до талии. За стойкой сидела женщина-азиатка лет сорока и читала малоформатную газету на каком-то восточном языке. Закругленные буквы — тайские или лаосские, как мне показалось. Увидев меня, женщина опустила газету и улыбнулась, как будто я был посланцем, принесшим приятные известия.
Я попросил посмотреть историю болезни Чарльза Лаймана Джонса-четвертого. Впечатление такое, будто это имя для нее ничего не значит. Она опустила руку под стойку и вынула бланк три на пять дюймов с заголовком: «ЗАЯВКА СПН». Я заполнил бумагу, она взяла ее, сказала: «Джонс», опять улыбнулась и направилась к папкам.
Искала она достаточно долго: ходила по проходам, вынимала папки, разглядывала наклейки, сверяясь с заявкой, — и в конце концов возвратилась ко мне с пустыми руками.
— Здесь нет, доктор.
— А не знаете, где она могла бы быть?
Она пожала плечами:
— Кто-то брал.
— Кто-то взял ее?
— Должно быть, доктор.
— Гм, — призадумался я: кто мог заинтересоваться папкой с данными о смерти, произошедшей два года назад. — Это очень важно для научных исследований. Я могу каким-то образом связаться с этим человеком?
Женщина немного подумала, улыбнулась и вынула еще что-то из-под стойки. Коробку из-под сигар. Внутри лежали стопки заявок СПН, скрепленные большими скрепками. Пять пачек. Женщина разложила их на стойке. На всех верхних заявках стояли подписи патологоанатомов. Я прочитал имена пациентов и увидел, что попытки разложить заявки по алфавиту или по какой-либо другой системе даже и не предпринимались.
Женщина опять улыбнулась, проговорила:
— Пожалуйста, — и вернулась к своей газете.
Я вынул первую пачку из скрепки и просмотрел бланки, Вскоре я понял, что система все-таки существовала. Заявки были разложены в соответствии с датой требования. Каждая стопка — заявки за месяц, бланки размещены по числам. Всего пять пачек, а сейчас май.
Никакого способа ускорить работу — приходилось просматривать каждую стопку. И если историю болезни Чэда Джонса взяли до первого января, то заявки здесь вообще не было.
Я начал читать имена покойных детей. Притворяясь, что они были случайным набором букв. Немного погодя я нашел то, что искал, в стопке за февраль. Бланк, датированный четырнадцатым февраля и подписанный кем-то с очень плохим почерком. Я долго изучал неразборчивую закорючку и в конце концов понял, что фамилия была Херберт. Д. Кент Херберт, а может, доктор Кент Херберт.
Заявка была заполнена лишь частично: подпись, дата и номер больничного телефона отмечены, а графы «должность/звание», «отделение», «основание для просьбы» были пусты. Я списал номер телефона и поблагодарил служащую.
— Все в порядке? — спросила она.
— Кто это?
Она подошла и взглянула на бланк.
— Херберт... Нет. Я работаю здесь всего месяц. — Опять улыбка. — Хорошая больница, — бодро дополнила она.
Мне стало интересно, имеет ли она понятие, какие дела принимает.
— У вас есть больничный справочник?
Она с недоумением взглянула на меня.
— Больничная телефонная книжка, маленькая, оранжевая?
— А! — Она вынула из-под стойки один из справочников.
Никаких Хербертов в списке медперсонала не было. В следующем разделе, перечисляющем немедицинских служащих, я нашел какого-то Рональда Херберта, помощника заведующего пищеблоком. Но номер телефона не совпадал с тем, который стоял в заявке, и я с трудом представлял себе, что специалист по общественному питанию может интересоваться синдромом внезапной младенческой смерти.
Я поблагодарил служащую и вышел. Прежде чем дверь закрылась, я услышал ее слова:
— Приходите еще, доктор.
Я пошел дальше, разыскивая телефон, и наконец обнаружил платный автомат около лифтов. Раньше, чем я приблизился к нему, дверь лифта открылась. Внутри стоял Пресли Хененгард и смотрел на меня. Он заколебался на секунду, затем вышел. Стоя спиной ко мне, вынул из кармана пиджака пачку сигарет «Винстон» и долго вскрывал ее.
Дверь лифта начала закрываться. Я задержал ее ладонью и шагнул внутрь. Последнее, что я видел, прежде чем дверь закрылась, это спокойный, пристальный взгляд охранника за поднимающимся облаком дыма.
Я поднялся на первый этаж, отыскал поблизости от отделения лучевой терапии внутренний телефон и набрал номер Д. Кента Херберта. Ответил больничный коммутатор:
— Западная педиатрическая больница.
— Я набирал телефон два-пять-ноль-шесть.
— Минуточку, я соединю вас, сэр. — Серия щелчков и похожих на отрыжку звуков. Затем: — Простите, сэр. Этот телефон отключен.
— Когда?
— Не знаю, сэр.
— А известно, чей это был телефон?
— Нет, сэр. А с кем вы хотите соединиться?
— С Д. Кентом Хербертом.
— Он врач?
— Не знаю.
Пауза.
— Минуточку... Единственный Херберт, который у нас значится, это Рональд из пищеблока. Вы хотите, чтобы я вас соединила?
— Почему бы нет?
После пятого гудка на том конце провода сняли трубку.
— Рон Херберт.
Решительный голос.
— Мистер Херберт, это говорят из медицинского архива по поводу истории болезни, которую вы заказывали.
— Еще раз.
— Вы брали в феврале историю болезни? Из СПН?
— Ты перепутал, приятель. Это кафетерий.
— Вы не подавали заявку на историю болезни в СПН в феврале этого года?
Смех.
— На кой черт мне это делать?
— Спасибо, сэр.
— Нет проблем. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.
Я повесил трубку, спустился по лестнице на цокольный этаж и погрузился в толпу, наполнявшую вестибюль. Пробравшись сквозь плотные ряды посетителей, я достиг справочного бюро и, обнаружив около локтя служащей больничный справочник, потянул его к себе.
Служащая справочного бюро — крашенная в блондинку чернокожая женщина — отвечала по-английски мужчине, который говорил только по-испански. Оба выглядели утомленными, оба вспотели от усилий, и запах пота наполнял воздух. Служащая заметила у меня в руках справочник и косо посмотрела в мою сторону. Мужчина проследил за ее взглядом. Очередь позади него извивалась гигантской змеей и недовольно шумела.
— Справочник брать нельзя, — заявила служащая.
Я улыбнулся, показал свою карточку и попросил:
— Всего на минутку.
Женщина устало закатила глаза и проговорила:
— Только на минуту.
Я отодвинулся к самому концу стойки и открыл справочник. Пробегая глазами фамилии и ведя указательным пальцем по колонке цифр на правой стороне каждого листа, я был готов просмотреть сотни телефонных номеров, пока не найду 2506. Но мне повезло всего через пару дюжин.
Эшмор, Л. В. (токс.) 2506
Я вернул справочник и поблагодарил служащую. Она вновь сурово посмотрела на меня, быстро схватила книгу и положила в недоступное для посетителей место.
— Подождите. Мне нужно возместить расходы? — поинтересовался я. Но, увидев лица людей в очереди, тут же пожалел о том, что так некстати сострил.
На выходе из клиники мои размышления нарушил громкий голос, звавший меня по имени. Подняв голову, я увидел, что ко мне подходит высокий усатый мужчина. Около сорока лет, в белом халате и в очках без оправы, одежда выпускника университета из «Лиги Плюща»[19]. Усы больше походили на экстравагантный навощенный черный велосипедный руль. Все остальное в мужчине, казалось, было подогнано под эти усы.
Он помахал рукой.
Я покопался в прошлом и вытащил оттуда его имя.
Дэн Корнблатт. Кардиолог. Бывший руководитель практики университетского колледжа Сан-Франциско.
Его первый год работы в этой клинике совпал с моим последним годом. Наши отношения сводились к встречам на медицинских совещаниях и случайной болтовне о Зоне Залива[20] — я окончил исследовательскую работу в Лэнгли-Портер, а Корнблатт развлекался тем, что выдвигал идею, будто к югу от Кармела никакой цивилизации не существует. Я помнил его как человека умного, но нетактичного по отношению к своим коллегам и родителям пациентов, однако ласкового со своими маленькими больными.
Он направлялся ко мне в компании четырех молодых врачей — двух женщин и двух мужчин. Все пятеро шли очень быстро, размахивая руками, что свидетельствовало о физическом здоровье или об обостренном чувстве цели. Когда они приблизились, я заметил, что волосы Корнблатта поседели на висках, а на его ястребином лице появилось несколько морщин.
— Алекс Делавэр, подумать только!
Доступ к картам был перекрыт стойкой высотой до талии. За стойкой сидела женщина-азиатка лет сорока и читала малоформатную газету на каком-то восточном языке. Закругленные буквы — тайские или лаосские, как мне показалось. Увидев меня, женщина опустила газету и улыбнулась, как будто я был посланцем, принесшим приятные известия.
Я попросил посмотреть историю болезни Чарльза Лаймана Джонса-четвертого. Впечатление такое, будто это имя для нее ничего не значит. Она опустила руку под стойку и вынула бланк три на пять дюймов с заголовком: «ЗАЯВКА СПН». Я заполнил бумагу, она взяла ее, сказала: «Джонс», опять улыбнулась и направилась к папкам.
Искала она достаточно долго: ходила по проходам, вынимала папки, разглядывала наклейки, сверяясь с заявкой, — и в конце концов возвратилась ко мне с пустыми руками.
— Здесь нет, доктор.
— А не знаете, где она могла бы быть?
Она пожала плечами:
— Кто-то брал.
— Кто-то взял ее?
— Должно быть, доктор.
— Гм, — призадумался я: кто мог заинтересоваться папкой с данными о смерти, произошедшей два года назад. — Это очень важно для научных исследований. Я могу каким-то образом связаться с этим человеком?
Женщина немного подумала, улыбнулась и вынула еще что-то из-под стойки. Коробку из-под сигар. Внутри лежали стопки заявок СПН, скрепленные большими скрепками. Пять пачек. Женщина разложила их на стойке. На всех верхних заявках стояли подписи патологоанатомов. Я прочитал имена пациентов и увидел, что попытки разложить заявки по алфавиту или по какой-либо другой системе даже и не предпринимались.
Женщина опять улыбнулась, проговорила:
— Пожалуйста, — и вернулась к своей газете.
Я вынул первую пачку из скрепки и просмотрел бланки, Вскоре я понял, что система все-таки существовала. Заявки были разложены в соответствии с датой требования. Каждая стопка — заявки за месяц, бланки размещены по числам. Всего пять пачек, а сейчас май.
Никакого способа ускорить работу — приходилось просматривать каждую стопку. И если историю болезни Чэда Джонса взяли до первого января, то заявки здесь вообще не было.
Я начал читать имена покойных детей. Притворяясь, что они были случайным набором букв. Немного погодя я нашел то, что искал, в стопке за февраль. Бланк, датированный четырнадцатым февраля и подписанный кем-то с очень плохим почерком. Я долго изучал неразборчивую закорючку и в конце концов понял, что фамилия была Херберт. Д. Кент Херберт, а может, доктор Кент Херберт.
Заявка была заполнена лишь частично: подпись, дата и номер больничного телефона отмечены, а графы «должность/звание», «отделение», «основание для просьбы» были пусты. Я списал номер телефона и поблагодарил служащую.
— Все в порядке? — спросила она.
— Кто это?
Она подошла и взглянула на бланк.
— Херберт... Нет. Я работаю здесь всего месяц. — Опять улыбка. — Хорошая больница, — бодро дополнила она.
Мне стало интересно, имеет ли она понятие, какие дела принимает.
— У вас есть больничный справочник?
Она с недоумением взглянула на меня.
— Больничная телефонная книжка, маленькая, оранжевая?
— А! — Она вынула из-под стойки один из справочников.
Никаких Хербертов в списке медперсонала не было. В следующем разделе, перечисляющем немедицинских служащих, я нашел какого-то Рональда Херберта, помощника заведующего пищеблоком. Но номер телефона не совпадал с тем, который стоял в заявке, и я с трудом представлял себе, что специалист по общественному питанию может интересоваться синдромом внезапной младенческой смерти.
Я поблагодарил служащую и вышел. Прежде чем дверь закрылась, я услышал ее слова:
— Приходите еще, доктор.
* * *
Я направился обратно по коридорам полуподвала, опять прошел мимо кабинета Лоренса Эшмора. Дверь все еще была закрыта. Я остановился и прислушался. Мне показалось, что я услышал какое-то движение в комнате.Я пошел дальше, разыскивая телефон, и наконец обнаружил платный автомат около лифтов. Раньше, чем я приблизился к нему, дверь лифта открылась. Внутри стоял Пресли Хененгард и смотрел на меня. Он заколебался на секунду, затем вышел. Стоя спиной ко мне, вынул из кармана пиджака пачку сигарет «Винстон» и долго вскрывал ее.
Дверь лифта начала закрываться. Я задержал ее ладонью и шагнул внутрь. Последнее, что я видел, прежде чем дверь закрылась, это спокойный, пристальный взгляд охранника за поднимающимся облаком дыма.
Я поднялся на первый этаж, отыскал поблизости от отделения лучевой терапии внутренний телефон и набрал номер Д. Кента Херберта. Ответил больничный коммутатор:
— Западная педиатрическая больница.
— Я набирал телефон два-пять-ноль-шесть.
— Минуточку, я соединю вас, сэр. — Серия щелчков и похожих на отрыжку звуков. Затем: — Простите, сэр. Этот телефон отключен.
— Когда?
— Не знаю, сэр.
— А известно, чей это был телефон?
— Нет, сэр. А с кем вы хотите соединиться?
— С Д. Кентом Хербертом.
— Он врач?
— Не знаю.
Пауза.
— Минуточку... Единственный Херберт, который у нас значится, это Рональд из пищеблока. Вы хотите, чтобы я вас соединила?
— Почему бы нет?
После пятого гудка на том конце провода сняли трубку.
— Рон Херберт.
Решительный голос.
— Мистер Херберт, это говорят из медицинского архива по поводу истории болезни, которую вы заказывали.
— Еще раз.
— Вы брали в феврале историю болезни? Из СПН?
— Ты перепутал, приятель. Это кафетерий.
— Вы не подавали заявку на историю болезни в СПН в феврале этого года?
Смех.
— На кой черт мне это делать?
— Спасибо, сэр.
— Нет проблем. Надеюсь, вы найдете то, что ищете.
Я повесил трубку, спустился по лестнице на цокольный этаж и погрузился в толпу, наполнявшую вестибюль. Пробравшись сквозь плотные ряды посетителей, я достиг справочного бюро и, обнаружив около локтя служащей больничный справочник, потянул его к себе.
Служащая справочного бюро — крашенная в блондинку чернокожая женщина — отвечала по-английски мужчине, который говорил только по-испански. Оба выглядели утомленными, оба вспотели от усилий, и запах пота наполнял воздух. Служащая заметила у меня в руках справочник и косо посмотрела в мою сторону. Мужчина проследил за ее взглядом. Очередь позади него извивалась гигантской змеей и недовольно шумела.
— Справочник брать нельзя, — заявила служащая.
Я улыбнулся, показал свою карточку и попросил:
— Всего на минутку.
Женщина устало закатила глаза и проговорила:
— Только на минуту.
Я отодвинулся к самому концу стойки и открыл справочник. Пробегая глазами фамилии и ведя указательным пальцем по колонке цифр на правой стороне каждого листа, я был готов просмотреть сотни телефонных номеров, пока не найду 2506. Но мне повезло всего через пару дюжин.
Эшмор, Л. В. (токс.) 2506
Я вернул справочник и поблагодарил служащую. Она вновь сурово посмотрела на меня, быстро схватила книгу и положила в недоступное для посетителей место.
— Подождите. Мне нужно возместить расходы? — поинтересовался я. Но, увидев лица людей в очереди, тут же пожалел о том, что так некстати сострил.
* * *
Я поднялся проведать Кэсси, но на двери висела табличка «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ», а дежурная медсестра сказала, что и девочка, и Синди спят.На выходе из клиники мои размышления нарушил громкий голос, звавший меня по имени. Подняв голову, я увидел, что ко мне подходит высокий усатый мужчина. Около сорока лет, в белом халате и в очках без оправы, одежда выпускника университета из «Лиги Плюща»[19]. Усы больше походили на экстравагантный навощенный черный велосипедный руль. Все остальное в мужчине, казалось, было подогнано под эти усы.
Он помахал рукой.
Я покопался в прошлом и вытащил оттуда его имя.
Дэн Корнблатт. Кардиолог. Бывший руководитель практики университетского колледжа Сан-Франциско.
Его первый год работы в этой клинике совпал с моим последним годом. Наши отношения сводились к встречам на медицинских совещаниях и случайной болтовне о Зоне Залива[20] — я окончил исследовательскую работу в Лэнгли-Портер, а Корнблатт развлекался тем, что выдвигал идею, будто к югу от Кармела никакой цивилизации не существует. Я помнил его как человека умного, но нетактичного по отношению к своим коллегам и родителям пациентов, однако ласкового со своими маленькими больными.
Он направлялся ко мне в компании четырех молодых врачей — двух женщин и двух мужчин. Все пятеро шли очень быстро, размахивая руками, что свидетельствовало о физическом здоровье или об обостренном чувстве цели. Когда они приблизились, я заметил, что волосы Корнблатта поседели на висках, а на его ястребином лице появилось несколько морщин.
— Алекс Делавэр, подумать только!