Страница:
— Привет, крошка, — сказал я.
Она слабо улыбнулась, закрыла глаза и задвигала головой туда-сюда, как это сделал бы слепой ребенок.
— Здравствуйте, доктор Делавэр, — поздоровалась Синди, выходя из ванной комнаты. Ее коса была собрана на макушке, блуза выпущена поверх джинсов.
— Здравствуйте. Как дела?
— Все в порядке.
Я присел на край кроватки. Синди подошла и встали рядом со мной. Вес моего тела заставил Кэсси вновь открыть глаза. Я улыбнулся девочке и потрогал ее пальчики. В желудке у малышки заурчало, и она вновь прикрыла глаза. Ее губы пересохли и потрескались. Крошечный кусочек омертвевшей кожицы свисал с верхней губы. При каждом вдохе он шевелился.
Я взял девочку за руку. Она не сопротивлялась. Сухая и шелковистая кожа, мягкая, как живот дельфина.
— Какая умница, — проговорил я и заметил, как ее глаза шевельнулись под веками.
— У нас была тяжелая ночь, — заметила Синди.
— Я знаю. Очень жаль. — Я взглянул на лежащую в моей ладони ручку. Новых следов от уколов нет, но видны старые. Крошечный квадратный ноготок большого пальца, под него забилась грязь. Я слегка надавил на пальчик, он поднялся и мгновение оставался вытянутым, потом опустился, постукивая по моей ладони. Я нажал еще раз — то же самое. Но глаза Кэсси оставались закрытыми, а лицо стало безмятежным.
Через секунду девочка уже спала, дыша в одном ритме с вливающимися в ее руку каплями жидкости.
Синди протянула руку и погладила щечку дочери. Один из плюшевых зверьков свалился на пол. Женщина подняла игрушку и хотела положить рядом с подносом, но поднос оказался дальше, чем она рассчитывала, и Синди потеряла равновесие. Я схватил ее за локоть и удержал. Под блузкой рука была тонкой и гибкой. Я отпустил Синди, но она какое-то время продолжала держаться за меня.
Я заметил следы беспокойства — те линии вокруг глаз и рта, которые с возрастом превратятся в морщинки. Наши глаза встретились. Ее были полны страха перед неизвестностью. Она отошла и села на диван-кровать.
— Было какое-нибудь обследование? — спросил я, хотя перед тем как прийти сюда прочел записи в истории болезни.
— Уколы и анализы. Сканирования всех видов. Мы очень задержались с обедом, и желудок Кэсси его не принял.
— Бедняжка.
Синди прикусила губу:
— Доктор Ивз говорит, что эта потеря аппетита вызвана или нервозностью, или какой-нибудь реакцией на изотопы, которые применяли при сканировании.
— Так бывает, — подтвердил я. — Особенно когда проводят много исследований и изотопы накапливаются в организме.
Синди кивнула:
— Она очень устала. Я думаю, сегодня вы не сможете с ней порисовать.
— Думаю, да.
— Как неудачно сложилось. У вас не было времени применить свои методы.
— Как она перенесла процедуры?
— Так измучилась после припадка, что была совсем апатичной.
Синди бросила взгляд на кровать, быстро отвернулась и уперлась ладонями в диван.
Наши глаза опять встретились. Женщина подавила зевок.
— Извините.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Благодарю. Но мне ничего не приходит в голову. — Она прикрыла глаза.
— Отдыхайте, — проговорил я и направился к двери.
— Доктор Делавэр.
— Да?
— По поводу этого визита на дом. Когда мы наконец выберемся отсюда, вы все еще намерены нанести нам визит, да?
— Конечно.
— Отлично.
Что-то в ее голосе — какая-то резкость, которой я не слышал раньше, — вынудило меня задержаться.
Но Синди лишь повторила:
— Отлично, — и отвернулась, будто примирившись с неизбежностью. Словно только что создавшийся критический момент пошел на спад. Когда она начала теребить свою косу, я вышел.
Невропатолог не обнаружил в двух последовательных электроэнцефалограммах никаких отклонений от нормы и полагался на Маколея, который заявлял, что признаков нарушения обмена веществ нет, хотя лабораторные исследования все еще анализировались. Насколько можно судить, поджелудочная железа Кэсси в структурном и биохимическом отношении абсолютно нормальна. Маколей предлагал продолжить генетические исследования и сканирование, чтобы исключить какую-либо опухоль мозга, и рекомендовал дальнейшие «интенсивные психологические консультации с доктором Делавэром».
Я не был знаком с этим врачом, и меня удивило упоминание моего имени. Желая понять, что он имел в виду под словом «интенсивные», я разыскал его телефон в больничном справочнике и позвонил.
— Маколей слушает.
— Доктор Маколей, это Алекс Делавэр — психолог, наблюдающий Кэсси Джонс.
— Вам повезло. Давно ее видели?
— Минуту назад.
— Как она?
— Будто выжата — изнурена припадком, я полагаю.
— Вероятно.
— Мать сказала, что желудок не удержал обед.
— Мать, да?.. Итак, чем могу быть вам полезен?
— Я прочитал ваши записи — насчет психологической поддержки. И подумал, нет ли у вас каких-нибудь предложений.
Длительная пауза.
— Где вы сейчас? — наконец спросил Маколей.
— У стола дежурной сестры в «палатах Чэппи».
— О'кей, слушайте. Через двадцать минут у меня начинается прием диабетиков. Я могу прийти туда чуть раньше — скажем, через пять минут. Почему бы нам не встретиться? Третий этаж, восточная сторона.
Стоя, он выглядел еще более крупным. Мощные покатые плечи и руки грузчика. Белая рубашка-поло, выпущенная поверх джинсов, ковбойские сапоги. Пропуск прицеплен прямо над изображением жокея и коня. Разговаривая с долговязым парнем лет семнадцати, он держал в одной руке стетоскоп, а другой изображал движения самолета — крутое пикирование и быстрый набор высоты.
За пятнадцать минут до начала приема в холле отделения эндокринологии начал собираться народ. На стенах висели плакаты о правильном питании. На столе рядом с брошюрами и пакетиками заменителя сахара стопками были сложены детские книжки и потрепанные журналы.
Маколей хлопнул парня по спине, я услышал обрывок фразы:
— Ты делаешь все, как надо, — продолжай в том же духе. Не давай ей портить себе жизнь и постарайся немного развлечься.
— Ага, правильно, — поддакнул парень. Большой подбородок и крупный нос. Большие уши, в каждом по три золотых кольца. Намного выше шести футов, но перед Маколеем он казался маленьким. Жирная желтоватая кожа, будто смазанная маслом, прыщи на щеках и лбу. Волосы подстрижены в стиле «новой волны», так что прическа имела больше линий и углов, чем самые эротические мечты архитектора.
— Намечается вечеринка, — мрачно проговорил он.
— А, так ты любитель этого дела, парень, — воскликнул Маколей. — Только воздерживайся от сахара.
— Да я его...
— Ну, Кес, с этим все в порядке. Этим ты можешь заниматься до изнеможения, при условии, что будешь пользоваться презервативом.
Парень невольно усмехнулся.
Маколей еще раз хлопнул его по спине:
— Ну все, валяй отсюда, убирайся, сгинь. У меня полно больных, которые требуют внимания.
— Ага, хорошо. — Парень вынул пачку сигарет, сунул одну в рот, но не прикурил.
— Эй, балбес, — проговорил Маколей, — твои легкие — это не моя проблема.
Парень засмеялся и поплелся прочь. Маколей подошел ко мне:
— Непослушные подростки с тяжелой формой диабета. Я знаю, что когда умру, то попаду в рай, потому что в аду я уже был.
Он резко протянул мощную руку. Кисть была крупной, но пожатие сдержанным. Его лицо было похоже на физиономию таксы с примесью бультерьера: толстый нос, полные губы, маленькие темные потупленные глаза. Лысина и щетина придавали ему вид человека за сорок. Но я понял, что ему около тридцати пяти.
— Эл Маколей.
— Алекс Делавэр.
— Встреча двух Элов[30], — заметил он. — Давайте уйдем отсюда, пока аборигены не проявили нетерпения.
Он провел меня через двери, открывающиеся в обе стороны, подобные тем, что были в приемной у Стефани, мимо регистраторов, медсестер и врачей, звонящих телефонов и скрипящих авторучек в кабинет для приема пациентов, в котором висела таблица содержания сахара в продуктах питания, выпускаемая одной из сетей магазинов «быстрой пищи». Пять групп продуктов, среди которых особо выделялись различные «бургеры» и «фри».
— Чем могу быть полезен? — спросил он, садясь на стул и вращаясь на нем туда-сюда.
— Есть ли у вас какие-нибудь предположения по поводу состояния Кэсси?
— Состояния? Но душевное состояние — это ваша специализация, а?
— Да, в совершенном мире это было бы так, Эл. Но, к сожалению, реальность не подчиняется нашим желаниям.
Маколей фыркнул, провел рукой по голове, приглаживая несуществующие волосы. Кто-то забыл на столе резиновый молоточек для определения реакции. Он взял его и стукнул себя по колену.
— Вы рекомендовали интенсивную психологическую поддержку, и я подумал...
— Не являюсь ли я слишком чувствительным типом или не считаю ли этот случай подозрительным, так? Ответ — второе предположение. Я прочел ваши замечания в истории болезни, порасспросил вокруг о вас и обнаружил, что вы — классный специалист. Поэтому и решил вложить свою небольшую лепту.
— Значит, считаете случай подозрительным? Как синдром Мюнхгаузена «по доверенности»?
— Называйте как хотите — я занимаюсь эндокринной системой, а не психологией. Но у этого ребенка с обменом веществ все в порядке, могу поручиться.
— Вы уверены?
— Послушайте, уже не первый раз мне приходится заниматься этим случаем — я исследовал девочку несколько месяцев тому назад, когда предполагалось, что у нее кровавый стул. Кроме мамаши, никто этого стула не видел, а красные пятна на пеленке ничего мне не говорят. Может, это сыпь — раздражение от ткани. Мой первый осмотр был очень тщательным. Были проведены все необходимые эндокринные исследования, и даже более того.
— Но есть свидетели последнего припадка.
— Знаю, — раздраженно бросил он. — Медсестра и неспециалист. И низкое содержание сахара в крови объясняет этот припадок с физиологической стороны. Но не объясняет причину. Никаких генетических нарушений и проблем с обменом веществ у ребенка нет, поджелудочная железа работает отлично. Сейчас я занимаюсь тем, что пропахиваю старую борозду, только дополнительно включаю некоторые экспериментальные пробы, которые перенял у медицинской школы, — все-таки они еще придерживаются основ научной методики. Так что перед нами ребенок, которого, возможно, исследовали больше, чем любого другого пациента Западной педиатрической. Не желаете ли сообщить Гиннессу?
— А что, если это что-то идиопатическое — редкая разновидность какой-нибудь известной болезни?
Маколей взглянул на меня, переложил молоточек из одной руки в другую и сказал:
— Все возможно.
— Но вы так не думаете?
— Чего я не думаю, так это того, что у нее не в порядке эндокринная система. Она — здоровый ребенок, а гипогликемия вызывается какими-то иными причинами.
— Может, кто-то дал ей что-нибудь?
Он подбросил молоток в воздух и подцепил его двумя пальцами. Повторил трюк еще пару раз, а затем спросил:
— А вы как считаете? — Он улыбнулся. — Мне все хотелось узнать, что думает по этому поводу человек вашей специальности. Если серьезно, да, именно это я и предполагаю. Логично, не так ли, особенно если учитывать историю болезни. А также смерть ее родного брата.
— Вы были консультантом у него?
— Нет. На каких основаниях? Там ведь были проблемы с дыханием. Я не хочу сказать, что его смерть непременно носит зловещий характер — младенцы действительно внезапно умирают. Но в данном случае совпадение заставляет задуматься, согласны?
Я кивнул:
— Когда я услышал о гипогликемии, мне сразу же пришла мысль об отравлении инсулином. Но Стефани сказала, что на теле Кэсси свежих следов уколов не было.
— Может быть, — пожал плечами Маколей. — Я не проводил полного осмотра. Но для того, чтобы незаметно сделать инъекцию, существуют разные способы. Использование очень тонкой иглы — шприцы новых моделей. Выбор места, где легко не заметить след укола, — складки ягодиц, кожа под коленями, между пальцами ног, на голове под волосами. Мои пациенты-наркоманы весьма изобретательны, вводят инсулин прямо под кожу. Такой булавочный укол очень быстро заживает.
— Вы говорили о своих подозрениях Стефани?
— Конечно, но она все еще придерживается мнения, что это что-то неизвестное. Между нами говоря, у меня было такое ощущение, что ей не хотелось слушать об этом. Разумеется, для меня лично это не имеет никакого значения — всё, сбегаю. Вообще отсюда, между прочим.
— Уходите из больницы?
— Можете быть уверены. Еще месяц, а потом — прочь, на более спокойные пастбища. Мне нужен этот месяц, чтобы закончить с моими больными. А то будет скандал — множество рассерженных семей. Поэтому мне меньше всего хотелось бы впутываться в семейные дела Чака Джонса, особенно тогда, когда я ничем не могу помочь.
— Не можете помочь именно потому, что это его семья?
Он покачал головой:
— Было бы приятно ответить «да» — ведь все это сплошная политика. Но на самом деле из-за самой болезни. Кэсси могла бы быть чьей угодно внучкой, и мы бы все равно попусту тратили время, потому что у нас нет фактов. Возьмем нас с вами. Вы знаете, что происходит. Я знаю, что происходит. Стефани тоже считала, что знает, пока не вцепилась в эту гипогликемию. Но одно знание юридически ничего не значит, не так ли? Потому что мы не можем ничего доказать. Именно это меня бесит в случаях жестокого обращения с детьми — кто-то обвиняет родителей, они все отрицают, уходят из этой клиники или просто просят сменить лечащего врача. И, даже если бы вы могли доказать, что происходит что-то не то, вам придется иметь дело с адвокатами, бумагомаранием, годами таскаться по судам, втоптать вашу репутацию в грязь. А тем временем дело ребенка лежит в ящике, и вы не можете добиться даже ограничения родительских прав.
— Такое впечатление, что вы имели дело с подобными случаями.
— Моя жена работает в окружной патронажной службе. Эта служба настолько перегружена, что даже дела детей с переломами не рассматриваются как случаи первоочередной важности. Но так обстоят дела везде. У меня был случай, там, в Техасе. Ребенок, больной диабетом. Мать не давала ему инсулин, и в течение черт-те скольких часов нам пришлось бороться за его жизнь. А мать была медсестрой. Хирургической сестрой высшего класса.
— Кстати, о сестрах, — заметил я. — Что вы думаете насчет ведущей сестры Кэсси?
— А кто это? А, да, Вики. Я считаю, что Вики капризная стерва, но в общем она действительно хороший работник в той сфере, которой занимается. — Опущенные веки поднялись. — Она? Чепуха. Я никогда об этом не думал, но здесь нет никакого смысла, согласны? Ведь, кроме последнего припадка, все предыдущие начинались дома?
— Вики посещала Джонсов на дому, правда, только пару раз, а этого недостаточно, чтобы причинить столько вреда.
— Кроме того, — заметил Маколей, — эти самые Мюнхгаузены — всегда матери? А мать Кэсси довольно странная, по крайней мере, по моему необразованному мнению.
— Почему?
— Не знаю. Она просто, черт возьми, слишком мила. Особенно учитывая то, как неумело мы ищем диагноз болезни ее ребенка. Будь я на ее месте, я бы давно взбесился, требовал бы действий. Но она все время улыбается. Слишком много улыбается, на мой взгляд. «Здравствуйте, доктор, как поживаете, доктор?» Никогда не доверяйте улыбающимся, Эл. Я был женат на одной такой — это была моя первая женитьба. За ее белыми зубами всегда что-то таилось — вероятно, вы можете объяснить мне всю психодинамику этого явления, а?
Я пожал плечами и сказал:
— Мир прекрасен и разнообразен.
Маколей рассмеялся:
— От вас дождешься объяснения.
— А какие у вас впечатления от отца? — спросил я.
— Никогда не видел его. А что? Он тоже со странностями?
— Я бы так не сказал. Просто он не такой, каким вы, скорее всего, представляли себе сына Чака Джонса. Борода, серьга в ухе. Кажется, ему не особенно нравится эта больница.
— Ну что ж, по крайней мере, у них с Чаком есть кое-что общее... Что касается меня, то я считаю этот случай проигрышным, а я устал проигрывать. Поэтому-то и поставил на вас. А теперь вы мне заявляете, что у вас нет никаких идей на этот счет. Очень плохо.
Он опять взялся за молоток, подбросил его, поймал и стал отбивать дробь на столе.
— Можно ли объяснить гипогликемией все предыдущие симптомы Кэсси? — осведомился я.
— Возможно, понос. Но в то же время у нее были приступы лихорадки, поэтому, вероятно, происходил какой-то инфекционный процесс. То же самое и с дыхательными проблемами. При нарушенном обмене веществ возможно все, что угодно.
Он взял свой стетоскоп и посмотрел на часы.
— Должен заняться работой. Меня ждут несколько ребятишек, с которыми я сегодня вижусь в последний раз.
Я встал и поблагодарил Маколея.
— За что? Я без толку просидел над этой болезнью.
Я засмеялся:
— То же самое чувствую и я, Эл.
— Меланхолия консультанта. Знаете анекдот о слишком любвеобильном петухе, который очень надоедал курам в курятнике? Подбирался сзади, вспрыгивал на них, надоедал, как только мог. Поэтому фермер кастрировал его и сделал консультантом. Теперь он просто сидит на заборе, наблюдает и дает советы другим петухам, пытаясь припомнить свои прежние ощущения.
Я опять рассмеялся. Мы вышли из кабинета и вернулись в приемную. Какая-то медсестра подошла к Маколею и молча вручила ему стопку историй болезни. Когда женщина отходила от нас, я заметил, что она выглядела рассерженной.
— Доброе утро и тебе, дорогая, — сказал Маколей. И, обращаясь ко мне: — Я паршивый дезертир. Эти несколько недель будут моим наказанием.
Он оглядел окружающую нас суматоху, и его бульдожье лицо опало.
— Означают ли более спокойные пастбища частную практику? — поинтересовался я.
— Групповую практику. Маленький городишко в Колорадо, недалеко от Вайла. Лыжи зимой, рыбалка летом и поиски новых развлечений в остальные времена года.
— Звучит не так уж плохо.
— Не должно бы. Никто в группе больше не занимается эндокринологией, поэтому, может быть, у меня появится возможность время от времени применять то, чему я учился.
— Сколько лет вы проработали в Западной педиатрической?
— Два года. На полтора года больше, чем следовало.
— Из-за финансовой ситуации?
— В общем-то да, но не только. Я не был слепым оптимистом, когда поступил сюда, и знал, что городская больница всегда будет вертеться, чтобы сводить концы с концами. Но меня выводит из себя само отношение к делу.
— Вы про дедушку Чака?
— И его мальчиков. Они пытаются управлять больницей, как будто это какая-то фабрика. Мы могли бы выпускать какие-нибудь безделушки — им было бы все равно. Именно это и угнетает — их непонимание. Даже цыгане знают, что дела больницы плохи. Вы знаете наших голливудских цыган?
— Конечно, — отозвался я. — Большие белые «кадиллаки», а в каждом из них по двенадцать человек народу.
Ночуют в коридорах и придерживаются бартерной системы.
Маколей усмехнулся:
— Мне заплатили продуктами, запчастями для моей машины, старой мандолиной. В общем-то это более выгодная ставка возмещения, чем та, что я получаю от правительства. Во всяком случае, один из моих диабетиков — цыганенок. Ему девять лет. Возможно, он станет королем этого племени. Его мать красивая женщина, она образованна, в ней как бы сосредоточилась мудрость всего племени. Раньше, когда она появлялась в моем кабинете, она была переполнена смехом, она поднимала мне настроение и говорила, что я дар Божий для медицинской науки. На сей раз она была очень тихой, как будто чем-то расстроенной. А это был просто очередной осмотр — состояние мальчика с медицинской точки зрения хорошее. Поэтому я и спросил ее, в чем дело, и она ответила: «Все дело в этом месте, доктор Эл. Нехорошие флюиды». Она сощурила глаза, глядя на меня, как гадалка в вестибюле магазина. Я спросил ее, что она этим хочет сказать. Но цыганка не захотела объяснять, только прикоснулась к моей руке и сказала: «Вы мне нравитесь, доктор Эл, и Антону тоже. Но мы больше не придем сюда. Нехорошие флюиды».
Маколей оценил вес пачки медицинских карт и переложил ее в одну руку.
— Очень загадочно, да?
— Может, нам следует проконсультироваться с ней по поводу Кэсси? — предложил я.
Он улыбнулся. Пациенты продолжали стекаться в приемную, хотя там уже не было мест. Некоторые приветствовали доктора, он отвечал им, подмигивая глазом.
Я поблагодарил Маколея за то, что он уделил мне время.
— Жаль, что у нас не будет возможности поработать вместе, — проговорил он.
— Желаю успехов в Колорадо.
— Н-да. Вы катаетесь на лыжах?
— Нет.
— Я тоже... — Он снова оглядел приемную, покачал головой. — Господи, что за место... В самом начале я собирался стать хирургом — режь и рискуй. Затем, на втором курсе медицинской школы, я заболел диабетом.
Никаких особых симптомов, просто потеря веса, но я не придавал этому особого значения, потому что не питался, как положено. Во время общего лабораторного вскрытия со мной случился припадок, и я свалился прямо на вскрываемый мной труп. Дело было перед Рождеством. Я отправился домой, и моя семья поступила очень просто: они, не говоря ни слова, обнесли меня запеченным в меду окороком. Мой ответ заключался в следующем: я закатал брючину, взгромоздил ногу на стол и на глазах у всех проткнул ее. Со временем я решил, что пора проститься со скальпелем и начать думать о людях. Именно это и привело меня сюда — на работу с детьми и их родителями. Но как только я пришел в эту больницу, я обнаружил, что все изменилось. Нехорошие флюиды — так и есть. Цыганская дама смогла это почувствовать, как только вошла в дверь. Для вас, возможно, это звучит как бред сумасшедшего, но она точно выразила то, что давно вертелось у меня в голове. Конечно, в Колорадо будет скучно — шмыганье носом, чихание, пеленочная сыпь. И я проработал здесь недостаточно долго, чтобы заслужить какую-нибудь пенсию, поэтому с финансовой точки зрения эти два года просто потеряны. Но, по крайней мере, я не буду сидеть на заборе и орать «кукареку».
15
Она слабо улыбнулась, закрыла глаза и задвигала головой туда-сюда, как это сделал бы слепой ребенок.
— Здравствуйте, доктор Делавэр, — поздоровалась Синди, выходя из ванной комнаты. Ее коса была собрана на макушке, блуза выпущена поверх джинсов.
— Здравствуйте. Как дела?
— Все в порядке.
Я присел на край кроватки. Синди подошла и встали рядом со мной. Вес моего тела заставил Кэсси вновь открыть глаза. Я улыбнулся девочке и потрогал ее пальчики. В желудке у малышки заурчало, и она вновь прикрыла глаза. Ее губы пересохли и потрескались. Крошечный кусочек омертвевшей кожицы свисал с верхней губы. При каждом вдохе он шевелился.
Я взял девочку за руку. Она не сопротивлялась. Сухая и шелковистая кожа, мягкая, как живот дельфина.
— Какая умница, — проговорил я и заметил, как ее глаза шевельнулись под веками.
— У нас была тяжелая ночь, — заметила Синди.
— Я знаю. Очень жаль. — Я взглянул на лежащую в моей ладони ручку. Новых следов от уколов нет, но видны старые. Крошечный квадратный ноготок большого пальца, под него забилась грязь. Я слегка надавил на пальчик, он поднялся и мгновение оставался вытянутым, потом опустился, постукивая по моей ладони. Я нажал еще раз — то же самое. Но глаза Кэсси оставались закрытыми, а лицо стало безмятежным.
Через секунду девочка уже спала, дыша в одном ритме с вливающимися в ее руку каплями жидкости.
Синди протянула руку и погладила щечку дочери. Один из плюшевых зверьков свалился на пол. Женщина подняла игрушку и хотела положить рядом с подносом, но поднос оказался дальше, чем она рассчитывала, и Синди потеряла равновесие. Я схватил ее за локоть и удержал. Под блузкой рука была тонкой и гибкой. Я отпустил Синди, но она какое-то время продолжала держаться за меня.
Я заметил следы беспокойства — те линии вокруг глаз и рта, которые с возрастом превратятся в морщинки. Наши глаза встретились. Ее были полны страха перед неизвестностью. Она отошла и села на диван-кровать.
— Было какое-нибудь обследование? — спросил я, хотя перед тем как прийти сюда прочел записи в истории болезни.
— Уколы и анализы. Сканирования всех видов. Мы очень задержались с обедом, и желудок Кэсси его не принял.
— Бедняжка.
Синди прикусила губу:
— Доктор Ивз говорит, что эта потеря аппетита вызвана или нервозностью, или какой-нибудь реакцией на изотопы, которые применяли при сканировании.
— Так бывает, — подтвердил я. — Особенно когда проводят много исследований и изотопы накапливаются в организме.
Синди кивнула:
— Она очень устала. Я думаю, сегодня вы не сможете с ней порисовать.
— Думаю, да.
— Как неудачно сложилось. У вас не было времени применить свои методы.
— Как она перенесла процедуры?
— Так измучилась после припадка, что была совсем апатичной.
Синди бросила взгляд на кровать, быстро отвернулась и уперлась ладонями в диван.
Наши глаза опять встретились. Женщина подавила зевок.
— Извините.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Благодарю. Но мне ничего не приходит в голову. — Она прикрыла глаза.
— Отдыхайте, — проговорил я и направился к двери.
— Доктор Делавэр.
— Да?
— По поводу этого визита на дом. Когда мы наконец выберемся отсюда, вы все еще намерены нанести нам визит, да?
— Конечно.
— Отлично.
Что-то в ее голосе — какая-то резкость, которой я не слышал раньше, — вынудило меня задержаться.
Но Синди лишь повторила:
— Отлично, — и отвернулась, будто примирившись с неизбежностью. Словно только что создавшийся критический момент пошел на спад. Когда она начала теребить свою косу, я вышел.
* * *
Вики Боттомли не было видно, дежурила незнакомая мне медсестра. Сделав отметку в истории болезни, я перечитал записи Стефани, невропатолога и консультирующего эндокринолога по имени Алан Маколей, обладавшего крупным и решительным почерком.Невропатолог не обнаружил в двух последовательных электроэнцефалограммах никаких отклонений от нормы и полагался на Маколея, который заявлял, что признаков нарушения обмена веществ нет, хотя лабораторные исследования все еще анализировались. Насколько можно судить, поджелудочная железа Кэсси в структурном и биохимическом отношении абсолютно нормальна. Маколей предлагал продолжить генетические исследования и сканирование, чтобы исключить какую-либо опухоль мозга, и рекомендовал дальнейшие «интенсивные психологические консультации с доктором Делавэром».
Я не был знаком с этим врачом, и меня удивило упоминание моего имени. Желая понять, что он имел в виду под словом «интенсивные», я разыскал его телефон в больничном справочнике и позвонил.
— Маколей слушает.
— Доктор Маколей, это Алекс Делавэр — психолог, наблюдающий Кэсси Джонс.
— Вам повезло. Давно ее видели?
— Минуту назад.
— Как она?
— Будто выжата — изнурена припадком, я полагаю.
— Вероятно.
— Мать сказала, что желудок не удержал обед.
— Мать, да?.. Итак, чем могу быть вам полезен?
— Я прочитал ваши записи — насчет психологической поддержки. И подумал, нет ли у вас каких-нибудь предложений.
Длительная пауза.
— Где вы сейчас? — наконец спросил Маколей.
— У стола дежурной сестры в «палатах Чэппи».
— О'кей, слушайте. Через двадцать минут у меня начинается прием диабетиков. Я могу прийти туда чуть раньше — скажем, через пять минут. Почему бы нам не встретиться? Третий этаж, восточная сторона.
* * *
Заметив меня, он помахал рукой, и я понял, что видел его накануне, на собрании в память о докторе Эшморе. Смуглый лысый мужчина, который говорил хрипловатым голосом о Техасе и «смит-и-вессонах» в каждой сумке.Стоя, он выглядел еще более крупным. Мощные покатые плечи и руки грузчика. Белая рубашка-поло, выпущенная поверх джинсов, ковбойские сапоги. Пропуск прицеплен прямо над изображением жокея и коня. Разговаривая с долговязым парнем лет семнадцати, он держал в одной руке стетоскоп, а другой изображал движения самолета — крутое пикирование и быстрый набор высоты.
За пятнадцать минут до начала приема в холле отделения эндокринологии начал собираться народ. На стенах висели плакаты о правильном питании. На столе рядом с брошюрами и пакетиками заменителя сахара стопками были сложены детские книжки и потрепанные журналы.
Маколей хлопнул парня по спине, я услышал обрывок фразы:
— Ты делаешь все, как надо, — продолжай в том же духе. Не давай ей портить себе жизнь и постарайся немного развлечься.
— Ага, правильно, — поддакнул парень. Большой подбородок и крупный нос. Большие уши, в каждом по три золотых кольца. Намного выше шести футов, но перед Маколеем он казался маленьким. Жирная желтоватая кожа, будто смазанная маслом, прыщи на щеках и лбу. Волосы подстрижены в стиле «новой волны», так что прическа имела больше линий и углов, чем самые эротические мечты архитектора.
— Намечается вечеринка, — мрачно проговорил он.
— А, так ты любитель этого дела, парень, — воскликнул Маколей. — Только воздерживайся от сахара.
— Да я его...
— Ну, Кес, с этим все в порядке. Этим ты можешь заниматься до изнеможения, при условии, что будешь пользоваться презервативом.
Парень невольно усмехнулся.
Маколей еще раз хлопнул его по спине:
— Ну все, валяй отсюда, убирайся, сгинь. У меня полно больных, которые требуют внимания.
— Ага, хорошо. — Парень вынул пачку сигарет, сунул одну в рот, но не прикурил.
— Эй, балбес, — проговорил Маколей, — твои легкие — это не моя проблема.
Парень засмеялся и поплелся прочь. Маколей подошел ко мне:
— Непослушные подростки с тяжелой формой диабета. Я знаю, что когда умру, то попаду в рай, потому что в аду я уже был.
Он резко протянул мощную руку. Кисть была крупной, но пожатие сдержанным. Его лицо было похоже на физиономию таксы с примесью бультерьера: толстый нос, полные губы, маленькие темные потупленные глаза. Лысина и щетина придавали ему вид человека за сорок. Но я понял, что ему около тридцати пяти.
— Эл Маколей.
— Алекс Делавэр.
— Встреча двух Элов[30], — заметил он. — Давайте уйдем отсюда, пока аборигены не проявили нетерпения.
Он провел меня через двери, открывающиеся в обе стороны, подобные тем, что были в приемной у Стефани, мимо регистраторов, медсестер и врачей, звонящих телефонов и скрипящих авторучек в кабинет для приема пациентов, в котором висела таблица содержания сахара в продуктах питания, выпускаемая одной из сетей магазинов «быстрой пищи». Пять групп продуктов, среди которых особо выделялись различные «бургеры» и «фри».
— Чем могу быть полезен? — спросил он, садясь на стул и вращаясь на нем туда-сюда.
— Есть ли у вас какие-нибудь предположения по поводу состояния Кэсси?
— Состояния? Но душевное состояние — это ваша специализация, а?
— Да, в совершенном мире это было бы так, Эл. Но, к сожалению, реальность не подчиняется нашим желаниям.
Маколей фыркнул, провел рукой по голове, приглаживая несуществующие волосы. Кто-то забыл на столе резиновый молоточек для определения реакции. Он взял его и стукнул себя по колену.
— Вы рекомендовали интенсивную психологическую поддержку, и я подумал...
— Не являюсь ли я слишком чувствительным типом или не считаю ли этот случай подозрительным, так? Ответ — второе предположение. Я прочел ваши замечания в истории болезни, порасспросил вокруг о вас и обнаружил, что вы — классный специалист. Поэтому и решил вложить свою небольшую лепту.
— Значит, считаете случай подозрительным? Как синдром Мюнхгаузена «по доверенности»?
— Называйте как хотите — я занимаюсь эндокринной системой, а не психологией. Но у этого ребенка с обменом веществ все в порядке, могу поручиться.
— Вы уверены?
— Послушайте, уже не первый раз мне приходится заниматься этим случаем — я исследовал девочку несколько месяцев тому назад, когда предполагалось, что у нее кровавый стул. Кроме мамаши, никто этого стула не видел, а красные пятна на пеленке ничего мне не говорят. Может, это сыпь — раздражение от ткани. Мой первый осмотр был очень тщательным. Были проведены все необходимые эндокринные исследования, и даже более того.
— Но есть свидетели последнего припадка.
— Знаю, — раздраженно бросил он. — Медсестра и неспециалист. И низкое содержание сахара в крови объясняет этот припадок с физиологической стороны. Но не объясняет причину. Никаких генетических нарушений и проблем с обменом веществ у ребенка нет, поджелудочная железа работает отлично. Сейчас я занимаюсь тем, что пропахиваю старую борозду, только дополнительно включаю некоторые экспериментальные пробы, которые перенял у медицинской школы, — все-таки они еще придерживаются основ научной методики. Так что перед нами ребенок, которого, возможно, исследовали больше, чем любого другого пациента Западной педиатрической. Не желаете ли сообщить Гиннессу?
— А что, если это что-то идиопатическое — редкая разновидность какой-нибудь известной болезни?
Маколей взглянул на меня, переложил молоточек из одной руки в другую и сказал:
— Все возможно.
— Но вы так не думаете?
— Чего я не думаю, так это того, что у нее не в порядке эндокринная система. Она — здоровый ребенок, а гипогликемия вызывается какими-то иными причинами.
— Может, кто-то дал ей что-нибудь?
Он подбросил молоток в воздух и подцепил его двумя пальцами. Повторил трюк еще пару раз, а затем спросил:
— А вы как считаете? — Он улыбнулся. — Мне все хотелось узнать, что думает по этому поводу человек вашей специальности. Если серьезно, да, именно это я и предполагаю. Логично, не так ли, особенно если учитывать историю болезни. А также смерть ее родного брата.
— Вы были консультантом у него?
— Нет. На каких основаниях? Там ведь были проблемы с дыханием. Я не хочу сказать, что его смерть непременно носит зловещий характер — младенцы действительно внезапно умирают. Но в данном случае совпадение заставляет задуматься, согласны?
Я кивнул:
— Когда я услышал о гипогликемии, мне сразу же пришла мысль об отравлении инсулином. Но Стефани сказала, что на теле Кэсси свежих следов уколов не было.
— Может быть, — пожал плечами Маколей. — Я не проводил полного осмотра. Но для того, чтобы незаметно сделать инъекцию, существуют разные способы. Использование очень тонкой иглы — шприцы новых моделей. Выбор места, где легко не заметить след укола, — складки ягодиц, кожа под коленями, между пальцами ног, на голове под волосами. Мои пациенты-наркоманы весьма изобретательны, вводят инсулин прямо под кожу. Такой булавочный укол очень быстро заживает.
— Вы говорили о своих подозрениях Стефани?
— Конечно, но она все еще придерживается мнения, что это что-то неизвестное. Между нами говоря, у меня было такое ощущение, что ей не хотелось слушать об этом. Разумеется, для меня лично это не имеет никакого значения — всё, сбегаю. Вообще отсюда, между прочим.
— Уходите из больницы?
— Можете быть уверены. Еще месяц, а потом — прочь, на более спокойные пастбища. Мне нужен этот месяц, чтобы закончить с моими больными. А то будет скандал — множество рассерженных семей. Поэтому мне меньше всего хотелось бы впутываться в семейные дела Чака Джонса, особенно тогда, когда я ничем не могу помочь.
— Не можете помочь именно потому, что это его семья?
Он покачал головой:
— Было бы приятно ответить «да» — ведь все это сплошная политика. Но на самом деле из-за самой болезни. Кэсси могла бы быть чьей угодно внучкой, и мы бы все равно попусту тратили время, потому что у нас нет фактов. Возьмем нас с вами. Вы знаете, что происходит. Я знаю, что происходит. Стефани тоже считала, что знает, пока не вцепилась в эту гипогликемию. Но одно знание юридически ничего не значит, не так ли? Потому что мы не можем ничего доказать. Именно это меня бесит в случаях жестокого обращения с детьми — кто-то обвиняет родителей, они все отрицают, уходят из этой клиники или просто просят сменить лечащего врача. И, даже если бы вы могли доказать, что происходит что-то не то, вам придется иметь дело с адвокатами, бумагомаранием, годами таскаться по судам, втоптать вашу репутацию в грязь. А тем временем дело ребенка лежит в ящике, и вы не можете добиться даже ограничения родительских прав.
— Такое впечатление, что вы имели дело с подобными случаями.
— Моя жена работает в окружной патронажной службе. Эта служба настолько перегружена, что даже дела детей с переломами не рассматриваются как случаи первоочередной важности. Но так обстоят дела везде. У меня был случай, там, в Техасе. Ребенок, больной диабетом. Мать не давала ему инсулин, и в течение черт-те скольких часов нам пришлось бороться за его жизнь. А мать была медсестрой. Хирургической сестрой высшего класса.
— Кстати, о сестрах, — заметил я. — Что вы думаете насчет ведущей сестры Кэсси?
— А кто это? А, да, Вики. Я считаю, что Вики капризная стерва, но в общем она действительно хороший работник в той сфере, которой занимается. — Опущенные веки поднялись. — Она? Чепуха. Я никогда об этом не думал, но здесь нет никакого смысла, согласны? Ведь, кроме последнего припадка, все предыдущие начинались дома?
— Вики посещала Джонсов на дому, правда, только пару раз, а этого недостаточно, чтобы причинить столько вреда.
— Кроме того, — заметил Маколей, — эти самые Мюнхгаузены — всегда матери? А мать Кэсси довольно странная, по крайней мере, по моему необразованному мнению.
— Почему?
— Не знаю. Она просто, черт возьми, слишком мила. Особенно учитывая то, как неумело мы ищем диагноз болезни ее ребенка. Будь я на ее месте, я бы давно взбесился, требовал бы действий. Но она все время улыбается. Слишком много улыбается, на мой взгляд. «Здравствуйте, доктор, как поживаете, доктор?» Никогда не доверяйте улыбающимся, Эл. Я был женат на одной такой — это была моя первая женитьба. За ее белыми зубами всегда что-то таилось — вероятно, вы можете объяснить мне всю психодинамику этого явления, а?
Я пожал плечами и сказал:
— Мир прекрасен и разнообразен.
Маколей рассмеялся:
— От вас дождешься объяснения.
— А какие у вас впечатления от отца? — спросил я.
— Никогда не видел его. А что? Он тоже со странностями?
— Я бы так не сказал. Просто он не такой, каким вы, скорее всего, представляли себе сына Чака Джонса. Борода, серьга в ухе. Кажется, ему не особенно нравится эта больница.
— Ну что ж, по крайней мере, у них с Чаком есть кое-что общее... Что касается меня, то я считаю этот случай проигрышным, а я устал проигрывать. Поэтому-то и поставил на вас. А теперь вы мне заявляете, что у вас нет никаких идей на этот счет. Очень плохо.
Он опять взялся за молоток, подбросил его, поймал и стал отбивать дробь на столе.
— Можно ли объяснить гипогликемией все предыдущие симптомы Кэсси? — осведомился я.
— Возможно, понос. Но в то же время у нее были приступы лихорадки, поэтому, вероятно, происходил какой-то инфекционный процесс. То же самое и с дыхательными проблемами. При нарушенном обмене веществ возможно все, что угодно.
Он взял свой стетоскоп и посмотрел на часы.
— Должен заняться работой. Меня ждут несколько ребятишек, с которыми я сегодня вижусь в последний раз.
Я встал и поблагодарил Маколея.
— За что? Я без толку просидел над этой болезнью.
Я засмеялся:
— То же самое чувствую и я, Эл.
— Меланхолия консультанта. Знаете анекдот о слишком любвеобильном петухе, который очень надоедал курам в курятнике? Подбирался сзади, вспрыгивал на них, надоедал, как только мог. Поэтому фермер кастрировал его и сделал консультантом. Теперь он просто сидит на заборе, наблюдает и дает советы другим петухам, пытаясь припомнить свои прежние ощущения.
Я опять рассмеялся. Мы вышли из кабинета и вернулись в приемную. Какая-то медсестра подошла к Маколею и молча вручила ему стопку историй болезни. Когда женщина отходила от нас, я заметил, что она выглядела рассерженной.
— Доброе утро и тебе, дорогая, — сказал Маколей. И, обращаясь ко мне: — Я паршивый дезертир. Эти несколько недель будут моим наказанием.
Он оглядел окружающую нас суматоху, и его бульдожье лицо опало.
— Означают ли более спокойные пастбища частную практику? — поинтересовался я.
— Групповую практику. Маленький городишко в Колорадо, недалеко от Вайла. Лыжи зимой, рыбалка летом и поиски новых развлечений в остальные времена года.
— Звучит не так уж плохо.
— Не должно бы. Никто в группе больше не занимается эндокринологией, поэтому, может быть, у меня появится возможность время от времени применять то, чему я учился.
— Сколько лет вы проработали в Западной педиатрической?
— Два года. На полтора года больше, чем следовало.
— Из-за финансовой ситуации?
— В общем-то да, но не только. Я не был слепым оптимистом, когда поступил сюда, и знал, что городская больница всегда будет вертеться, чтобы сводить концы с концами. Но меня выводит из себя само отношение к делу.
— Вы про дедушку Чака?
— И его мальчиков. Они пытаются управлять больницей, как будто это какая-то фабрика. Мы могли бы выпускать какие-нибудь безделушки — им было бы все равно. Именно это и угнетает — их непонимание. Даже цыгане знают, что дела больницы плохи. Вы знаете наших голливудских цыган?
— Конечно, — отозвался я. — Большие белые «кадиллаки», а в каждом из них по двенадцать человек народу.
Ночуют в коридорах и придерживаются бартерной системы.
Маколей усмехнулся:
— Мне заплатили продуктами, запчастями для моей машины, старой мандолиной. В общем-то это более выгодная ставка возмещения, чем та, что я получаю от правительства. Во всяком случае, один из моих диабетиков — цыганенок. Ему девять лет. Возможно, он станет королем этого племени. Его мать красивая женщина, она образованна, в ней как бы сосредоточилась мудрость всего племени. Раньше, когда она появлялась в моем кабинете, она была переполнена смехом, она поднимала мне настроение и говорила, что я дар Божий для медицинской науки. На сей раз она была очень тихой, как будто чем-то расстроенной. А это был просто очередной осмотр — состояние мальчика с медицинской точки зрения хорошее. Поэтому я и спросил ее, в чем дело, и она ответила: «Все дело в этом месте, доктор Эл. Нехорошие флюиды». Она сощурила глаза, глядя на меня, как гадалка в вестибюле магазина. Я спросил ее, что она этим хочет сказать. Но цыганка не захотела объяснять, только прикоснулась к моей руке и сказала: «Вы мне нравитесь, доктор Эл, и Антону тоже. Но мы больше не придем сюда. Нехорошие флюиды».
Маколей оценил вес пачки медицинских карт и переложил ее в одну руку.
— Очень загадочно, да?
— Может, нам следует проконсультироваться с ней по поводу Кэсси? — предложил я.
Он улыбнулся. Пациенты продолжали стекаться в приемную, хотя там уже не было мест. Некоторые приветствовали доктора, он отвечал им, подмигивая глазом.
Я поблагодарил Маколея за то, что он уделил мне время.
— Жаль, что у нас не будет возможности поработать вместе, — проговорил он.
— Желаю успехов в Колорадо.
— Н-да. Вы катаетесь на лыжах?
— Нет.
— Я тоже... — Он снова оглядел приемную, покачал головой. — Господи, что за место... В самом начале я собирался стать хирургом — режь и рискуй. Затем, на втором курсе медицинской школы, я заболел диабетом.
Никаких особых симптомов, просто потеря веса, но я не придавал этому особого значения, потому что не питался, как положено. Во время общего лабораторного вскрытия со мной случился припадок, и я свалился прямо на вскрываемый мной труп. Дело было перед Рождеством. Я отправился домой, и моя семья поступила очень просто: они, не говоря ни слова, обнесли меня запеченным в меду окороком. Мой ответ заключался в следующем: я закатал брючину, взгромоздил ногу на стол и на глазах у всех проткнул ее. Со временем я решил, что пора проститься со скальпелем и начать думать о людях. Именно это и привело меня сюда — на работу с детьми и их родителями. Но как только я пришел в эту больницу, я обнаружил, что все изменилось. Нехорошие флюиды — так и есть. Цыганская дама смогла это почувствовать, как только вошла в дверь. Для вас, возможно, это звучит как бред сумасшедшего, но она точно выразила то, что давно вертелось у меня в голове. Конечно, в Колорадо будет скучно — шмыганье носом, чихание, пеленочная сыпь. И я проработал здесь недостаточно долго, чтобы заслужить какую-нибудь пенсию, поэтому с финансовой точки зрения эти два года просто потеряны. Но, по крайней мере, я не буду сидеть на заборе и орать «кукареку».
15
Робин позвонила в семь часов и сказала, что едет ко мне. Через полчаса она стояла перед моей дверью. Ее волосы были зачесаны назад и заплетены во французскую косу, которая подчеркивала нежные, точеные линии ее шеи. В ушах черные серьги-слезинки, платье из хлопчатобумажной ткани спокойного розового цвета обтягивало бедра. В руках она держала пакеты с едой из китайского ресторана.
Когда мы жили вместе, китайская еда была намеком на обед в постели. В те добрые старые времена я отводил Робин в спальню подчеркнуто элегантно. Но два года раздельной жизни и примирение, которое все еще находилось на неопределенной стадии, нарушили мои привычки. Я взял пакеты, положил их на стол в столовой и легко поцеловал Робин в губы.
Она обняла меня, прижала рукой мою голову и продлила поцелуй.
— Надеюсь, ты не возражаешь, если мы никуда не пойдем? — спросила Робин, когда мы ослабили наши объятия для передышки.
— Я сегодня и так весь день был в разъездах.
— Я тоже. Перевозила инструменты в отель, где живут те ребята. Они хотели, чтобы я осталась на вечеринку.
— Вкус в отношении женщин у них лучше, чем в отношении музыки.
Она рассмеялась, опять поцеловала меня, отстранилась и изобразила преувеличенно неровное дыхание.
— Ну, мы отдали достаточную дань гормонам, — заявила Робин. — Все главное должно делаться в первую очередь. Давай разогрею еду, и мы устроим домашний пикник.
Она отнесла продукты в кухню. Я держался в стороне и наблюдал, как она двигается.
Платье было выдержано в стиле «красотка родео» — множество кожаной бахромы и старые кружева вокруг шеи. На ногах сапожки до щиколоток, каблуки которых резко стучали по полу кухни. При каждом движении коса раскачивалась из стороны в сторону. Впрочем, как и все тело, но я поймал себя на том, что смотрю только на ее косу. Не такая длинная, как у Синди Джонс, и рыжеватая, а не темно-каштановая, но эта коса заставила меня опять думать о больнице.
Робин сложила пакеты на кухонный стол, начала что-то говорить и заметила, что я не последовал за ней в кухню. Глядя через плечо, она спросила:
— Что-нибудь случилось, Алекс?
— Нет, — солгал я. — Просто восхищаюсь.
Ее рука быстро коснулась волос, и я понял, что она нервничает. От этого мне опять захотелось поцеловать ее.
— Ты выглядишь превосходно, — проговорил я.
Она сверкнула улыбкой, от которой мне сдавило грудь, и протянула руки. Я вошел в кухню.
— Лучше бы ты выразила свою преданность, связав мне свитер, а не превратив меня в него.
Она засмеялась:
— Холодное «му гу». Ничего себе угощение для гурманов.
Когда мы жили вместе, китайская еда была намеком на обед в постели. В те добрые старые времена я отводил Робин в спальню подчеркнуто элегантно. Но два года раздельной жизни и примирение, которое все еще находилось на неопределенной стадии, нарушили мои привычки. Я взял пакеты, положил их на стол в столовой и легко поцеловал Робин в губы.
Она обняла меня, прижала рукой мою голову и продлила поцелуй.
— Надеюсь, ты не возражаешь, если мы никуда не пойдем? — спросила Робин, когда мы ослабили наши объятия для передышки.
— Я сегодня и так весь день был в разъездах.
— Я тоже. Перевозила инструменты в отель, где живут те ребята. Они хотели, чтобы я осталась на вечеринку.
— Вкус в отношении женщин у них лучше, чем в отношении музыки.
Она рассмеялась, опять поцеловала меня, отстранилась и изобразила преувеличенно неровное дыхание.
— Ну, мы отдали достаточную дань гормонам, — заявила Робин. — Все главное должно делаться в первую очередь. Давай разогрею еду, и мы устроим домашний пикник.
Она отнесла продукты в кухню. Я держался в стороне и наблюдал, как она двигается.
Платье было выдержано в стиле «красотка родео» — множество кожаной бахромы и старые кружева вокруг шеи. На ногах сапожки до щиколоток, каблуки которых резко стучали по полу кухни. При каждом движении коса раскачивалась из стороны в сторону. Впрочем, как и все тело, но я поймал себя на том, что смотрю только на ее косу. Не такая длинная, как у Синди Джонс, и рыжеватая, а не темно-каштановая, но эта коса заставила меня опять думать о больнице.
Робин сложила пакеты на кухонный стол, начала что-то говорить и заметила, что я не последовал за ней в кухню. Глядя через плечо, она спросила:
— Что-нибудь случилось, Алекс?
— Нет, — солгал я. — Просто восхищаюсь.
Ее рука быстро коснулась волос, и я понял, что она нервничает. От этого мне опять захотелось поцеловать ее.
— Ты выглядишь превосходно, — проговорил я.
Она сверкнула улыбкой, от которой мне сдавило грудь, и протянула руки. Я вошел в кухню.
* * *
— Трудновато, — заявила она, пытаясь китайскими палочками для еды вязать волосы на моей груди.— Лучше бы ты выразила свою преданность, связав мне свитер, а не превратив меня в него.
Она засмеялась:
— Холодное «му гу». Ничего себе угощение для гурманов.