Келлерман Джонатан. Ледяное сердце

   Она коснулась моей руки. Ее ноготь щекотал мне ладонь. Эрекция у меня была внезапной, неподконтрольной. Сначала с Робин, теперь с Элисон. Реагирую на все.
   — Конечно, это только отчасти так. То, что ты красив и умен, подливало масла в огонь. — Она посмотрела на меня. — Я рассказываю это не для того, чтобы казаться лучше Робин, которой не слишком нравилась твоя работа. Я хочу быть большим, чем она — храброй, родственной душой. — Эдисон сжала мои пальцы. — Все это звучит путано? —Нет.
   — Меняют ситуацию мои слова? Мне не хотелось бы этого. Я так счастлива! И я, конечно, рискую, признаваясь в том, что собой представляю.
   — Ничего не изменилось. Мне по душе мои знания о тебе.
   — Очень мило с твоей стороны.
   — Это правда.
   — Правда, — повторила Элисон, прижимаясь ко мне. — На сегодня хватит.
   Я подвез Элисон на работу и собирался направиться на встречу в «Джино», но тут позвонил Майло.
   — Встреча отменяется. Появилось еще одно тело. Оно и похоже, и не похоже на те, которыми мы занимаемся сейчас. Его обнаружили вдали от какого-либо места, связанного с искусством. Брошено на открытой заболоченной местности неподалеку от гавани. Не зарыто, а лишь полуприкрыто болотной травой. Какие-то велосипедисты увидели вьющихся над ним птиц и пошли посмотреть. Заметны следы разложения. По мнению коронера, тело пролежало там два-три дня.
   — Сразу после того, как машина подобрала Эрну, — заметил я. — Примерно в то время, когда Кевин оставил машину у аэропорта. Гавань неподалеку от аэропорта.
   — Заболоченный участок находится по пути к нему. Похоже, Кевин сделал себе прощальный подарок. Жертва из деятелей искусства. Это скульптор Арман Мехрабиан. Постоянно жил в Нью-Йорке, приехал сюда на собеседование в связи с большим корпоративным проектом в деловой части города: произведение искусства из камня, бронзы и струящейся воды. Это у них называется кинетической скульптурой. Он остановился в гостинице «Лойе», в Санта-Монике, и исчез. Молодой, талантливый, только что снискал известность в мире искусства. Имел хороший шанс получить подряд от корпорации. Его бросили, как Беби-боя, а на шее у него остались следы удушения крученой проволокой. Я сказал криминалисту коронера, что это, видимо, была гитарная струна нижнего ми. Она была ошеломлена.
   — Заболоченный участок возле гавани — это район ответственности Тихоокеанского управления полиции.
   — Следствие ведут два детектива, которых я не знаю, — это Шлесингер и Смолл. По словам Петры, Смолл в свое время занимался делом Уилшира, она с ним сотрудничала, хвалит его. Мы перенесли время встречи, чтобы они тоже пришли. У нас равные возможности, поэтому и отчаяние у нас общее. Думаю, мы встретимся завтра утром, чтобы Шлесингер и Смолл успели провести предварительное расследование по делу Мехрабиана. Встретимся не в «Джино», а в Вест-Сайде, чтобы им было удобнее. Мои индийские друзья приглашают к десяти. Тебе это подойдет?
   — Вполне.

40

   Та же небольшая задняя комната в кафе «Могул», те же запахи горячего растительного масла и карри.
   За столом появились еще два человека, и комната стала напоминать тюремную камеру.
   Детективам из Тихоокеанского управления полиции перевалило за сорок. Дик Шлесингер, важный на вид, с темно-каштановыми усами, был смугл, коренаст и задумчив. Марвин Смолл — невысокий, с круглым лицом, белокурыми волосами, тронутыми сединой, и щеткой светлых усов под боксерским носом. Он часто посмеивался без всякого повода.
   Женщина в сари принесла чай, воду со льдом, и ушла, улыбнувшись Майло.
   — Этого преступника, Драммонда, в любом месте, кроме Бостона, уже травили бы собаками, как зайца, — сказал Марвин Смолл.
   — Верно, — согласился Майло. Дик Шлесингер покачал головой:
   — Очередной «глухарь».
   — И много у вас их было за последнее время? — спросила Петра.
   — Два других все еще стоят на очереди. Из супермаркета исчезает девочка. Они там с мамой делали покупки. Мы подозреваем одного отморозка, стоящего на учете в полиции за сексуальные домогательства. Но у нас нет ни тела, ни улик, и для такого сопля — ка он слишком умен. Мы также расследуем дело о стрельбе на улице Линкольна. Убита промышлявшая проститутка. Убийца не тронул ее кошелек, набитый наркотиками и деньгами. В этом случае у нас есть сутенер, действительно огорченный случившимся. У них три общих ребенка. Недавно убили также нескольких горожан, в основном бездельников из «Кэл-транс» и сотрудников автобусной компании, которые, возвращаясь домой после ночной смены, совершили левую ездку. Мы надеемся, что это не начало очередной серии убийств. К тому же убийца покусился на городских служащих.
   — Но не плачь по мне, Аргентина. Похоже, вы, ребята, последнее время тоже были сильно заняты, — вставил Смолл.
   Постучав в дверь, вошла улыбающаяся женщина с закусками на подносе и поставила их на стол. Майло поблагодарил ее, и она удалилась.
   — Эта красотка положила на вас глаз, — заметил Марвин Смолл.
   — Старая любовь, — улыбнулся Майло. Петра усмехнулась.
   Все старались не выказывать разочарования, которое испытывают. За исключением Шталя. Он сидел молча. Детектив Смолл посмотрел на закуски.
   — Время смешения многих культур. Вот с этой культурой я еще не встречался. Я разбираюсь в блюдах.
   — Это не так плохо, Марв, — заверил его Шлесингер. — Моя жена — вегетарианка, и мы часто ходим в индийские рестораны.
   Он потянулся за самосой. Петра, Майло и Марвин Смолл положили себе закуски. Шталь не сделал этого.
   Я съел бутерброд с копченой говядиной и выпил горячего чая со специями.
   Шталь, казалось, пребывает где-то далеко, совсем в другом мире. Он приехал с большим белым конвертом и положил его перед собой. Хранил молчание и не вмешивался в разговор.
   Все остальные продолжали есть, пока Смолл и Шлесингер давали краткий обзор дела Армана Мехрабиана и передавали по кругу фотографии с места преступления. Я быстро просмотрел их. Рана в абдоминальной области представляла собой ужасную разверстую дыру. Тени Беби-Боя и Василия Левича встали передо мной.
   Мусорная свалка, как и в случаях с Анжеликой Бернет и Чайной Маранга.
   Увертливость. Изобретательность.
   Так я и сказал. Они выслушали меня без комментариев. Еще раз пробежались по всем делам. Первым заговорил Майло:
   — Ну, так что там с генеалогическим древом семейства Мерфи, Эрик?
   Шталь открыл белый конверт и извлек отпечатанную на компьютере генеалогическую схему.
   — Я взял это из Интернета, но схема представляется мне надежной. У отца Эрны Мерфи, Дональда, были брат и сестра. Брат, Эдвард, женился на Колетт Браниган. Единственная кузина — дочь Мэри Маргарет. Эдвард умер. Колетт живет в Нью-Йорке, Мэри Маргарет — монахиня в Альбукерке.
   — Вот вам след, — заметил Смолл. — Мэри, монахиня-маньячка.
   — Сестру Мерфи, — продолжал Шталь, — зовут Альма Труб-лад. Я встретил ее в санатории, где умирает Мерфи. У нее два сына от предыдущего брака, один уже покойный. С первым мужем, тоже покойным, она развелась до его смерти. Я нашел нескольких дальних родственников по линии бабки и деда, но никто из них не живет там же, и никто не носит фамилию Драммонд. Никаких связей с Кевином я не выявил.
   — Разговор о кузине — бред. — Смолл пожал плечами.
   — Кузина — любительница искусства, — возразил Шлесингер. — Ну и что?
   Майло взял схему и пробежался по ней глазами. Я тоже взглянул на нее.
   — Это кто такой?
   Шталь перегнулся через стол и прочитал:
   — «Первый муж Альмы Трублад». Он торговал недвижимостью в Темпл-Сити.
   — Альвард Г. Шулль, — произнес я. — Имя факультетского консультанта Кевина в колледже «Чартер» — А. Гордон Шулль. Двое сыновей, упомянутых здесь, — это покойный Брэдли и Альвард-младший.
   — А. Гордон, — вставила Петра. — Первое имя Альвард, но я использовала второе.
   — Черт возьми! — выругался Марвин Смолл. — Этому профессору нравится искусство? — Иначе и быть не может, — отозвался я. — Шулль сказал мне, что вырос среди поклонников изобразительного искусства, литературы и театра. Кроме того, он рыжий.
   — Крупный и сильный? — уточнил Майло.
   — Конечно, — ответил я. — Рост — футов шесть, вес — фунтов двести. Любитель занятий на свежем воздухе, часто бывает вне дома. Отношение к Кевину далеко не доброжелательное, хотя от наставника следовало бы ожидать иного. Сначала он удивился, что Кевина в чем-то подозревают, но потом разговорился насчет эксцентричных причуд Кевина. Помню одну его фразу: «Кевин не тот человек, с кем хотелось бы выпить кружку пива». Тогда я не обратил на это должного внимания, но в ретроспективе мнение кажется жестоким. Напоследок он сказал, что Кевин — поганый писатель.
   — О Боже! — воскликнула Петра. Майло потер лицо.
   — И еще кое-что, — продолжил я. — Когда я предварительно беседовал о Кевине с заведующей кафедрой, она наглухо замкнулась в себе. Вспомнила об академических свободах, о конфиденциальности. А чего еще ожидать от заведующей кафедрой? Потом она выяснила, что консультантом Кевина был Шулль, и ее поведение коренным образом изменилось. Ей вдруг захотелось, чтобы я потолковал с ним. Я этого не принял всерьез, но, возможно, у нее были для этого основания. Она желала создать Шуллю проблемы.
   — Шулль был плохим мальчиком? — предположила Петра.
   — Если «плохой мальчик» профессор, — пояснил Смолл, — значит, скверная оценка поставлена не тому мальчику. Что у нас реально есть на этого парня, кроме того, что он поклонник искусства и у него есть чокнутая кузина?
   — Кузина, которую задушили, — вставила Петра, — и ее заметили в районе, подпадающем под сто восемьдесят седьмую статью.
   Смолл прикоснулся кусам.
   — Итак, теперь у нас есть два плохих мальчика? Преподаватель и студент? Как Буоно и Бьянчи, Биттейкер и Норрис — дуэт психопатов-негодяев?
   — У нас есть преподаватель литературы и студент, — сказала Петра. — Возможно, они стали неким ответвлением русла университетской науки. — Она обратилась к Шталю: — Ты сказал, что матушка Шулля была при деньгах. Не этим ли объясняется финансирование Кевина?
   — Влияние Шулля, — предположил я, — могло сказаться на литературном стиле Кевина. Первые его статьи были примитивны, а Шулль указал ему путь к комплексному подходу. Я сказал Шуллю, что стиль Кевина стал претенциозным. Он засмеялся и воскликнул: «Ох ты!» Но может быть, это не выражало удовольствия.
   — Не заметил ли ты в его поведении чего-либо странного, Алекс? — спросил Майло.
   — Вообще-то нет. Он держал себя вполне спокойно. Но с самого начала мне казалось, что Шулль не проявит каких-либо странностей. Тот, кто незаметно входит в учреждения, связанные с искусством, и выходит оттуда. Тот, кто достаточно сообразителен, чтобы планировать.
   — Тот, кто старше Кевина. Его возраст сразу ввел тебя в заблуждение.
   — Сколько лет Шуллю? — спросила Петра.
   — Тридцать пять — сорок.
   — Возраст подходит.
   — Каково происхождение семейных денег? — спросил Шлесингер.
   — От второго мужа.
   — Часть этих денег могла уйти к ее единственному живому сыну, — предположил я. — Известно ли, как умерли отец Шулля и его брат?
   Шталь покачал головой.
   — Ты хорошо поработал, Эрик, — улыбнулась Петра.
   На мгновение в глазах Шталя вспыхнула искорка эмоций, но быстро угасла.
   — Да, такова жизнь, — изрек Марвин Смолл. — Вдруг ни с того ни с сего все меняется.
   — Наш философ, — добродушно заметил Шлесингер. — Я был бы рад хорошим переменам ради разнообразия. Вы, ребята, собираетесь разузнать побольше об этом профессоре?
   — Да, как только разойдемся, — сказала Петра, — я прокручу его по банкам данных.
   — Не советую беседовать с его мамулей, — проговорил Шталь. — Неприятная леди? — осведомился Майло.
   — Не та, с кем мне хотелось бы выпить пива.
   Шталь пошутил впервые, но тон его был серьезным. Никаких эмоций голос не выражал. Бесчувственный голос сломленного человека. Или он фаталист с детства? Шталь положил «древо» в белый конверт и внимательно посмотрел на свою пустую тарелку.
   — Как зовут заведующую кафедрой? — спросил меня Майло.

41

   Имя Альварда Гордона Шулля искали по всем файлам правоохранительных органов. Никаких записей о причастности к преступлениям, но Гваделупе Сантос, домовладелице Кевина Драммонда, казалось, что она видела человека на полученном в управлении автомобильного транспорта фото, которое предъявила ей Петра.
   — Ммм… возможно.
   — Возможно — что, мадам?
   — Однажды я видела, как Юрий разговаривал на улице с парнем. Это мог быть он.
   — В каком месте на улице, миссис Сантос?
   — Неподалеку отсюда, кажется, на Мелроуз. Это в паре кварталов вон в том направлении. — Она указала на восток. — Помнится, Юрий пошел за покупками или за чем-то еще.
   Рассказывая об этом нам с Майло, Петра качала головой. Ну надо же, ей и в голову не приходило упомянуть об этом.
   — Мадам, у него была сумка, когда он пошел за покупками? Сантос задумалась.
   — Давно это было… не помню.
   — Но вы считаете, что он встретился именно с этим человеком?
   — Не уверена… как я сказала, это было давно.
   — Как давно?
   — По-моему… несколько месяцев назад. Я запомнила это только потому, что никогда не видела, чтобы Юрий с кем-то разговаривал. Но не похоже, что они околачивались там без дела.
   — Что же они делали?
   — Просто разговаривали. Так, словно тот парень спрашивал у Юрия дорогу куда-то или что-то вроде этого.
   — Мужчина ушел пешком?
   — Ммм… думаю, да. Но не ручаюсь. Честное слово, я не помню подробностей. Все это лишь предположения. А кто он такой?
   — Возможно, никто. Спасибо, мадам.
   Сантос закрыла дверь — судя по всему, обеспокоенная.
   Шулль жил в доме на Аспен-уэй на Голливудских холмах, и Шталь остался в этом квартале на всю ночь для наружного наблюдения, но так ничего и не увидел.
   — На каком расстоянии находится Аспен от указателя «Голливуд»? — спросил я Майло.
   — Прямо у подножия холма и чуть восточнее. Неподалеку от дома Кевина.
   Майло заехал ко мне вскоре после совещания, долго разговаривал по телефону, потом мы уселись за кухонный стол, чтобы кое-что обсудить.
   — Поблизости от студии, где записывалась Чайна, — заметил я, — или от «Змеючника». Можно было бы сказать, что Шулль предпочитает удобный район Голливуда, но у нас три убийства в Вест-Сайде, не говоря о Бостоне. Этого парня трудно припереть к стенке.
   — Как тебе представляется связь между Шуллем и Кевином? Тандем учитель — ученик, превратившийся в порочную связь?
   — Это одна из возможностей. После моего посещения Шулль мог занервничать и посоветовал Кевину затаиться. Кто-то из них или оба подобрали Эрну и избавились от нее, потом Шулль отвез Кевина в аэропорт, оставил там его машину и вернулся домой на такси.
   — Я прикажу своим детективам проверить таксомоторные парки. — Майло позвонил еще куда-то, отдал распоряжение. — А еще какая возможность?
   — Терри Драммонд права, и ее сын невиновен.
   — Если Кевин действительно невиновен, то, вероятно, мертв. Если он и дал деру, то сомневаюсь, что в Бостон. Шуллю хватило бы ума не допустить этого.
   Я понимал ход мыслей Майло: сколько еще городов? Сколько еще трупов?
   Запищал мобильник. Звонили из офиса коронера. Пока Майло говорил, я сходил в свой кабинет и прокрутил имя А. Гордона Шулля по механизмам общего поиска. Обращение к персональному сайту Шулля вывело меня на неактивное извещение. Тридцать один дополнительный ответ, две трети из них в перезаписи. Двенадцать из двадцати оригинальных представляли собой упоминание имени Шулля в публикациях колледжа «Чартер» и были связаны с проведением симпозиумов факультета коммуникаций и его собственными публикациями.
   «Роль художника в современном обществе».
   «Пропагандистская журналистика — приемлемый инструмент перемен или бесполезная уловка?»
   «Рок-н-ролл, прибежище разврата, и сексуальность как метафора для современного искусства».
   «Лингвистика как судьба. Почему Ноам Чомски мог бы стать Богом?»
   Одно название вызвало у меня учащенное сердцебиение.
   «"Ледяное сердце": предельный фатализм художественного творчества».
   Ни краткого содержания, ни справки. Шулль представил эту работу в кафе, расположенном в районе Венис, на вечеринке, посвященной памяти Эзры Паунда.
   Я проверил места других его презентаций. Все они были неформальными встречами в кафе или подобных заведениях. Ничего не значащая информация в виде резюме. Не поэтому ли доктор Мартин неодобрительно относилась к своему коллеге по кафедре? А может, это выходило за какие-то пределы?
   Вспомнилась непринужденность, с какой Шулль общался со студенткой возле двери своего кабинета. Клевый проф? Слишком дружелюбно настроенный хлыщ? Наука, как и политика, открывает перед аморальной личностью множество возможностей.
   Кафе в Венисе. Что значит концепция комфортного района в Лос-Анджелесе? Здесь, если у вас есть машина, вы властелин своей судьбы.
   Потом я задумался еще об одном…
   Вернулся Майло.
   — Раны на теле Мехрабиана аналогичны тем, что были обнаружены на теле Беби-Боя. Удавка тоже была крученой. И представь себе — на этот раз наш плохой мальчик оставил вещественное доказательство: пару коротких волос с лица — рыжих с сединой. У Мехрабиана тоже борода, но длинная и черная. Убийца получил по морде. В буквальном смысле.
   — Шулль щеголяет пятидневной щетиной. Рыжей с проседью. Послушай, Шерлок, по оценке коронера, волоскам пять-шесть дней.
   — И что теперь? — спросил я. — Ты допрашиваешь его и, получив ордер, выдергиваешь волосы из его бороды?
   — Мы пока далеки от этого.
   — Несмотря на улики?
   — Я позвонил в кабинет помощника окружного прокурора. Они считают, что улик недостаточно.
   — Меняет ли дело то, что Шулль богат? Майло улыбнулся.
   Помощник прокурора вздрогнет, узнав об этом.
   — Вот это могло бы содействовать нам. — Я указал на упоминание о «Ледяном сердце» на моем экране.
   — Ух ты! — воскликнул Майло.
   — Ну теперь-то Шулля можно привлечь?
   — Скорее всего нет. Литературное произведение как вероятный мотив не годится.
   — А что насчет вот этого? На той же неделе, когда убили Анжелику Бернет, в Бостоне состоялось шесть конференций. Ты говорил, что одна из них отчасти была посвящена средствам массовой информации. Похоже, это могло бы заинтересовать Шулля.
   Майло вынул блокнот и стал листать странички.
   — «СМИ и государственная политика. Гарвард».
   — Кто ее проводил?
   — Это все, что у меня есть, — ответил он.
   — Уточнить?
   — Да. Используй свою степень доктора философии для доброго дела. Пожалуйста.
   Майло ушел, пообещав вернуться через час. Мне понадобилось примерно столько же времени. В конце концов я получил список участников конференции по вопросам СМИ. Конфиденциальность и все прочее замедлили процесс, но один из моих однокашников преподавал в Гарварде, и я позвонил ему. Возобновил наши отношения, бессовестно присовокупил к моим ученым степеням имена знаменитых людей, наговорил с три короба о якобы планируемом симпозиуме на тему «СМИ и насилие». Соврал, будто список мне нужен для того, «чтобы сделать мишенью критики соответствующих людей».
   Конечной целью этой лжи был один из сопредседателей симпозиума, велеречивый профессор журналистики Вашингтонского университета Лайонел Саут.
   — Это была моя работа. Гарвард разрешал нам пользоваться услугами «Школы К.» (Школа Кеннеди), и нам приходилось вставлять в списки сопредседателей имена преподавателей их факультета. Но реально вели симпозиум мы с Верой Мансуко. Она из «Кларка». Ты говоришь, ваш симпозиум состоится в медицинской школе? Что это, психиатрический уклон?
   — Эклектика, — ответил я. — А пока я разрешаю конфликтную ситуацию с подачей заявок от медицинской школы, факультета психиатрии и юридической школы.
   Ложь порой льется так легко. В свободное время я задумывался над причиной подобной легкости.
   — Насилие, пропагандируемое средствами массовой информации, — сказал Саут. — Хорошее финансирование?
   — Неплохое.
   — Еще пара случаев со стрельбой на школьном дворе, и вы получите официальный статус. — Мой коллега рассмеялся. — И все же как насчет твоего списка?
   — Я пошлю его тебе сейчас же по электронной почте. Держи нас в курсе, пожалуйста. А если вам нужен сопредседатель…
   Я нашел то, что искал, на третьей странице списка, где-то в середине.
   Шулль, А. Гордон, проф. комм., колледж «Чартер».
   Несколько преувеличивает свои достоинства. Шулль был всего-навсего лектором.
   Подходит.
   Вернулся Майло, и я поделился с ним найденным.
   — О да! Прекрасная работа… Шулль выступал с докладом?
   — Нет. Он только присутствовал. Или подал заявку на участие.
   — Весело провел время?
   — Особого труда это не составило. Стоило лишь зарегистрироваться, и уже никто не проверял, присутствовал ли он на заседаниях. У Шулля было свободное расписание.
   — Большую часть времени он посвятил балету.
   — Вполне возможно, что именно балетом Шулль и увлекался. Он вырос в культурной среде, все в таком духе.
   — Ледяное сердце… сукин сын. — Майло просмотрел свои записи, нашел список бостонских гостиниц и взялся за телефон. Через сорок минут он уже имел подтверждение. В ту неделю, когда была убита Анжелика Бернет, Шулль останавливался в отеле «Ритц-Карлтон». Это поблизости от балетного общества, — пояснил Майло. — Он подбирает ее в Бостоне, везет в Кембридж, убивает и избавляется от тела. Поскольку это далеко от его гостиницы и неподалеку от места, где проводится симпозиум… Шулль прикончил девушку и вернулся на очередную дерьмовую лекцию. — Майло пришел в ярость.
   — Пора получать ордер, — сказал я. Он негромко выругался.
   — Я подобрал наиболее сговорчивую судью. Она сочувствует нам, но требует, чтобы мы предъявили вещественные доказательства.
   — Что-то вроде волосков, обнаруженных в бороде Мехрабиана, — подсказал я. — Но как доказать, что это волосы Шулля, пока у тебя нет оснований потребовать у профессора образец его волос?
   — Да здравствует Джозеф Хеллер^{note 12}! — воскликнул Майло. — По крайней мере у нас есть цель. Петра возвращается на круги своя, вооруженная фотографией Шулля. Я переговорил со Смоллом и Шлесингером насчет волосков. Они поблагодарили и просили держать их в курсе. По-моему, они с удовольствием отфутболили бы дело Мехрабиана нам. А еще я чувствую, куда это в конце концов заведет нас. — Он посмотрел на мой компьютер.
   — Что еще интересного в киберпространстве?
   — У Шулля был сайт, но его больше нет.
   — Заметает следы?
   — Или какие-то проблемы технического свойства. Человек, так зацикленный на собственном «я», должен быть в сети. Хотелось бы знать, чем он занимался в последнее время. Доктор Мартин могла бы посодействовать нам в этом.
   — Думаешь, она пойдет на сотрудничество?
   — Как я сказал на нашей встрече, мне кажется, она недолюбливает своего подчиненного Шулля. Так что все возможно.
   — Давай попытаемся, только не в колледже, а у нее дома, — предложил Майло.
   — Почему?
   — Поставим Мартин вне комфортной для нее рабочей обстановки.
   Кабинет Элизабет-Гала Мартин был полон старинных вещей, дома же она предпочитала модерн.
   Ее дом располагался в хорошей части Пасадены. Ландшафтная архитектура, плоская, выдержанная в японском стиле, с отлично размещенной подсветкой. На широкой, безукоризненно подстриженной лужайке стоял гонг, похожий на статую. На подъездной дорожке двойной ширины стояли два автомобиля: серебристый «БМВ» последней модели с кузовом типа седан и такого же цвета двухдверный «мерседес» более раннего выпуска. Каждая травинка — на своем месте. Казалось, все здесь регулярно пылесосили.
   Полмили от дома Эверетта Киппера, но сейчас мы полагали, что это не имеет никакого отношения к делу. Майло постучал в парадную дверь в восемь вечера.
   Мартин сама вышла открывать в длинном восточном халате зеленого шелка, украшенном вышивкой в виде золотых драконов. На ногах у нее были золотистые сандалии. Педикюр — розовый. Волосы, покрашенные хной, похоже, только что причесаны. В ушах — крупные шестигранные серьги. Позади Мартин виднелся широкий белый холл с застланным травертином полом.
   Ее удивленный взгляд сменился строгим и внимательным.
   — Профессор Делавэр.
   — Спасибо, что помните меня.
   — Сначала вы произвели… впечатление.
   Она внимательно рассматривала Майло. Я представил его.
   — Полиция, — спокойно произнесла Мартин. — Что-то еще о мистере Драммонде?
   — Нет, о мистере Шулле, — ответил Майло. Мартин опустила руки.