Страница:
— За что?
— За то, что так резко прерываю наше свидание.
— У пациентов есть свои запросы, — ответил я, чувствуя себя полным идиотом.
Элисон пожала плечами и протянула мне руку. В доме у нее было тепло, и меня удивило, что рука у Элисон влажная. Босая, она казалась очень маленькой, и мне захотелось обнять ее.
— Было приятно вновь повидаться с тобой.
— А мне — с тобой.
Я вышел на портик ее дома.
Закрывая дверь, Элисон печально улыбнулась. Потом вышла из дома и коснулась губами моей щеки.
Я потрогал ее волосы. Она снова поцеловала меня. Крепко, почти агрессивно. Я попытался еще раз поцеловать ее, но она отстранилась.
— Поезжай осторожнее, — сказала она и закрыла дверь.
Элисон позвонила мне на следующий день в двенадцать часов.
— А мой ранний пациент не явился.
— Жаль.
— Да… я… не могли бы мы… не хотел бы ты… Я освобожусь сегодня в семь, и если тебе удобно…
— Семь часов — прекрасно. Хочешь, я что-нибудь приготовлю?
— Алекс, ты не возражаешь, если мы займемся чем-нибудь, вместо того чтобы сидеть и наедаться? Не прокатиться ли на машине? Я так насиделась в помещении. Поездка развлечет меня.
— Меня тоже. — Сколько же миль отмерил я на своей «Севилье», с тех пор как ушла Робин? — Давай проедемся по берегу до Малибу. Мой любимый маршрут. Все эти ночные поездки вдоль Тихого океана с Робин… да заткнись ты…
— Превосходно, — сказала она. — Если проголодаемся, то по пути много мест, где можно остановиться. Увидимся в семь.
— Мы где-то встретимся?
— Нет, подберешь меня у моего дома.
Я подъехал туда в семь часов две минуты. Не успел я подойти к двери, как она открыла ее, вышла на дорожку перед домом и встретила меня на полпути, выключив сигнал, регистрирующий движение. Элисон была в черном хлопчатобумажном платье без рукавов и в черных сандалиях на низких каблуках. Никаких бриллиантов, только одно золотое украшение на шее подчеркивало ее длину и белизну. Волосы она связала сзади в «конский хвост». Все это делало ее моложе, соблазнительнее.
— Я должна объяснить свое вчерашнее поведение, — быстро заговорила она. — Признаться, ранний пациент был назначен на девять тридцать. Но если называть вещи своими именами, я нервничала. Я очень, очень нервничала в твоем присутствии, Алекс. Я…
— Ты нервничала.
Она подняла и опустила плечи. Взяв меня за руку и ведя к дому, Элисон нервно смеялась.
— Если бы мои пациенты видели меня сейчас. Я крупный специалист в деле помощи другим с их переходными состояниями, но сама сейчас переживаю тяжкие времена. Переходные состояния. — Она покачала головой. — А теперь проявляю самонадеянность…
— Послушай, перед нашим первым совместным выходом в город я три раза менял сорочку.
Элисон внимательно посмотрела на меня. Я коснулся ее подбородка и приподнял ей голову. Она отстранила мою руку.
— Говоришь то, что нужно, — заметила Элисон. — С такими людьми, как мы, никогда не знаешь, не результат ли это профессиональной подготовки.
— Риск, связанный с характером работы.
Она обняла меня и крепко поцеловала. Язык у нее был гибкий и подвижный. Я крепко обнял Элисон, погладил по лицу, шее и спине, попытался опустить руку еще ниже, и, почувствовав, что она не сопротивляется, обхватил ее бедра. Элисон перевела мою правую руку вперед и зажала ее между ног. Я исследовал степень накала ее чувств, а она сделала какое-то движение ногами, явно свидетельствовавшие о ее намерениях. Подняв черное платье, я стянул с Элисон трусики, и она раздвинула ноги. Я целовал ее, щекотал. Одной рукой она крепко держала меня за волосы. Другой нащупывала мою застежку-«молнию». Наконец она нашла то, что нужно, мы повалились на пол гостиной, и я вошел в нее. Элисон крепко держала меня, и мы двигались вместе так, словно занимались этим всю жизнь.
— Я пустилась во все тяжкие, — проговорила она, целуя мое лицо. — И с тобой — это вовсе не результат профессиональной подготовки.
Эмоции появились позднее. После того как мы поспали, съели то, что осталось, подкрепили наши обезвоженные тела несколькими глотками воды и уже ехали на север по шоссе вдоль побережья океана. Мы взяли «ягуар» Элисон с откидным верхом. Я сидел за рулем, а Элисон растянулась на сиденье для пассажиров, завернувшись в большой ирландский свитер. Ветер развевал волосы как знамя.
Одну руку она положила мне на колено. Прекрасные пальцы, длинные и заостренные. Гладкие и мягкие.
Никаких царапин. Робин, хотя и большая мастерица, время от времени ранила свои руки.
Я прибавил газу и мчался между черным океаном и серыми склонами холмов, путеводными звездами дальнейших приключений. Кожа головы, там, где Элисон держала меня за волосы, все еще побаливала, а та часть лба, с которой она слизывала мой пот, подергивалась, словно к ней подвели электрический ток.
Я поехал еще быстрее, а Элисон погладила меня по колену, отчего мое тело снова напряглось.
Женщина чудная, женщина сладострастная.
Быстроходная машина, великолепная калифорнийская ночь. превосходно!
Но радость идиота слабела под натиском сомнений… какой-то мысли, которую я все время гнал от себя.
Это больше, чем глупость. Робин с Тимом. А я теперь с Элисон. Все изменилось, и перемена была к лучшему. Так?
5
6
7
— За то, что так резко прерываю наше свидание.
— У пациентов есть свои запросы, — ответил я, чувствуя себя полным идиотом.
Элисон пожала плечами и протянула мне руку. В доме у нее было тепло, и меня удивило, что рука у Элисон влажная. Босая, она казалась очень маленькой, и мне захотелось обнять ее.
— Было приятно вновь повидаться с тобой.
— А мне — с тобой.
Я вышел на портик ее дома.
Закрывая дверь, Элисон печально улыбнулась. Потом вышла из дома и коснулась губами моей щеки.
Я потрогал ее волосы. Она снова поцеловала меня. Крепко, почти агрессивно. Я попытался еще раз поцеловать ее, но она отстранилась.
— Поезжай осторожнее, — сказала она и закрыла дверь.
Элисон позвонила мне на следующий день в двенадцать часов.
— А мой ранний пациент не явился.
— Жаль.
— Да… я… не могли бы мы… не хотел бы ты… Я освобожусь сегодня в семь, и если тебе удобно…
— Семь часов — прекрасно. Хочешь, я что-нибудь приготовлю?
— Алекс, ты не возражаешь, если мы займемся чем-нибудь, вместо того чтобы сидеть и наедаться? Не прокатиться ли на машине? Я так насиделась в помещении. Поездка развлечет меня.
— Меня тоже. — Сколько же миль отмерил я на своей «Севилье», с тех пор как ушла Робин? — Давай проедемся по берегу до Малибу. Мой любимый маршрут. Все эти ночные поездки вдоль Тихого океана с Робин… да заткнись ты…
— Превосходно, — сказала она. — Если проголодаемся, то по пути много мест, где можно остановиться. Увидимся в семь.
— Мы где-то встретимся?
— Нет, подберешь меня у моего дома.
Я подъехал туда в семь часов две минуты. Не успел я подойти к двери, как она открыла ее, вышла на дорожку перед домом и встретила меня на полпути, выключив сигнал, регистрирующий движение. Элисон была в черном хлопчатобумажном платье без рукавов и в черных сандалиях на низких каблуках. Никаких бриллиантов, только одно золотое украшение на шее подчеркивало ее длину и белизну. Волосы она связала сзади в «конский хвост». Все это делало ее моложе, соблазнительнее.
— Я должна объяснить свое вчерашнее поведение, — быстро заговорила она. — Признаться, ранний пациент был назначен на девять тридцать. Но если называть вещи своими именами, я нервничала. Я очень, очень нервничала в твоем присутствии, Алекс. Я…
— Ты нервничала.
Она подняла и опустила плечи. Взяв меня за руку и ведя к дому, Элисон нервно смеялась.
— Если бы мои пациенты видели меня сейчас. Я крупный специалист в деле помощи другим с их переходными состояниями, но сама сейчас переживаю тяжкие времена. Переходные состояния. — Она покачала головой. — А теперь проявляю самонадеянность…
— Послушай, перед нашим первым совместным выходом в город я три раза менял сорочку.
Элисон внимательно посмотрела на меня. Я коснулся ее подбородка и приподнял ей голову. Она отстранила мою руку.
— Говоришь то, что нужно, — заметила Элисон. — С такими людьми, как мы, никогда не знаешь, не результат ли это профессиональной подготовки.
— Риск, связанный с характером работы.
Она обняла меня и крепко поцеловала. Язык у нее был гибкий и подвижный. Я крепко обнял Элисон, погладил по лицу, шее и спине, попытался опустить руку еще ниже, и, почувствовав, что она не сопротивляется, обхватил ее бедра. Элисон перевела мою правую руку вперед и зажала ее между ног. Я исследовал степень накала ее чувств, а она сделала какое-то движение ногами, явно свидетельствовавшие о ее намерениях. Подняв черное платье, я стянул с Элисон трусики, и она раздвинула ноги. Я целовал ее, щекотал. Одной рукой она крепко держала меня за волосы. Другой нащупывала мою застежку-«молнию». Наконец она нашла то, что нужно, мы повалились на пол гостиной, и я вошел в нее. Элисон крепко держала меня, и мы двигались вместе так, словно занимались этим всю жизнь.
— Я пустилась во все тяжкие, — проговорила она, целуя мое лицо. — И с тобой — это вовсе не результат профессиональной подготовки.
Эмоции появились позднее. После того как мы поспали, съели то, что осталось, подкрепили наши обезвоженные тела несколькими глотками воды и уже ехали на север по шоссе вдоль побережья океана. Мы взяли «ягуар» Элисон с откидным верхом. Я сидел за рулем, а Элисон растянулась на сиденье для пассажиров, завернувшись в большой ирландский свитер. Ветер развевал волосы как знамя.
Одну руку она положила мне на колено. Прекрасные пальцы, длинные и заостренные. Гладкие и мягкие.
Никаких царапин. Робин, хотя и большая мастерица, время от времени ранила свои руки.
Я прибавил газу и мчался между черным океаном и серыми склонами холмов, путеводными звездами дальнейших приключений. Кожа головы, там, где Элисон держала меня за волосы, все еще побаливала, а та часть лба, с которой она слизывала мой пот, подергивалась, словно к ней подвели электрический ток.
Я поехал еще быстрее, а Элисон погладила меня по колену, отчего мое тело снова напряглось.
Женщина чудная, женщина сладострастная.
Быстроходная машина, великолепная калифорнийская ночь. превосходно!
Но радость идиота слабела под натиском сомнений… какой-то мысли, которую я все время гнал от себя.
Это больше, чем глупость. Робин с Тимом. А я теперь с Элисон. Все изменилось, и перемена была к лучшему. Так?
5
Прошло сто часов с тех пор, как пролилась кровь Беби-Боя в проходе между домами, а работа Петры все еще не принесла никаких результатов. Неприятный, липкий привкус бесплодных усилий преследовал ее. Она чувствовала: каждое новое направление расследования снова заводит ее в тупик, но других дел не брала. Снижение количества преступлений — предмет гордости ее управления — было результатом хорошей укомплектованности личным составом. Пройдет еще много времени, прежде чем настанет очередь Петры начинать новое расследование.
Она перечитывала следственное дело до боли в голове. Спрашивала коллег, нет ли у них идей. Молодой сыщик низшей, первой, категории по имени Арбогаст посоветовал ей послушать музыку в исполнении Боя.
Петра купила несколько компакт-дисков и целое утро слушала хриплый голос Беби-Боя и бренчание его гитары.
— В поисках ключа?
— Нет, — ответил Арбогаст. — Потому что он выводил из душевного равновесия.
— Этот парень был трахнутым гением, — заметил другой детектив, пожилой Краусс. Петра никогда не подумала бы, что он поклонник музыки в стиле блюз. Но потом она поняла, что Краусс примерно одного возраста с Беби-Боем и, возможно, вырос под его музыку.
Умер гений, а наиболее влиятельная пресса не проявила к этому никакого интереса. Не звонили даже из «Тайме», несмотря на всегда положительные обзоры музыки Беби-Боя, которые встречала Петра, пробегая по Всемирной паутине. Она оставила сообщение музыковеду газеты в робкой надежде на то, что какой-нибудь штрих в биографии Беби-Боя подскажет ей новое направление расследования. Но этот придурок так и не позвонил.
Петре докучала небольшая группа самозваных «рок-журналистов», ребят с молодо звучащими голосами, утверждавших, что они представляют такие издания, как «Звон гитары», «Мир гитары» и «Гитара двадцать первого века». Всем хотелось знать подробности убийства для некрологов. Никто из них ничего не мог сказать о Ли, помимо хвалебных отзывов об его игре. Часто повторялось слово «фразировка». Этим термином пользовался Алекс. И Петра поняла: он означает то, как музыкант взаимно Располагает ноты и ритм.
Ее собственная фразировка в этом деле была отвратительной.
«Рок-журналисты» сразу же теряли интерес, стоило Петре перейти от ответов на их вопросы к вопросам, обращенным к ним. Исключение составил один парень, требовавший от нее подробностей. Это был Юрий Драммонд, издатель местного журнала под названием «Желобковая крыса»note 1, в котором в прошлом году был напечатан краткий биографический очерк о Беби-Бое.
Драммонд сразу настроил Петру против себя тем, что назвал ее по имени, и продолжал укреплять неприязнь, нагло домогаясь деталей сугубо судебного характера. «Сколько ножевых ранений?» «Какое точно количество крови было потеряно?» Любопытство парня внушало отвращение, а гнусавый голос выдавал в нем подростка с серьезными гормональными проблемами. Петра заподозрила, что это, возможно, телефонный хулиган. Но когда он спросил, не было ли каких-нибудь закорючек на стене, огораживающей проезд, она напряглась.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Ну, знаете, — ответил Драммонд, — что-то вроде убийств Мэнсона… Хелтер Скелтер.
— Зачем сопоставлять убийство мистера Ли с убийствами Мэнсона?
— Не знаю, я просто подумал…
— Вы что-нибудь слышали об убийстве мистера Ли, мистер Драммонд?
— Нет. — Голос Драммонда стал на тон выше. — Где я мог слышать?
— Когда вы брали интервью у мистера Ли?
— Нет-нет, я не был с ним знаком.
— По вашим словам, вы опубликовали его краткий биографический очерк.
— Точно. В этом все и дело?
— То есть?
— «Желобковая крыса» исследует психобиологическую суть социального фактора искусства вообще и музыки в частности, а не культ личности.
— Психобиологическая суть социального фактора, — повторила Петра.
— Попросту говоря, — снисходительно продолжил Драммонд, — нас не интересует, кто кого трахает, а лишь то, что от них остается в искусстве.
— Отсюда и название вашего журнала? — Молчание. — У вас есть данные о том, кого трахал Беби-Бой Ли?
— Вы хотите сказать, что в этом деле существует сексуальная сторона?
— Мистер Драммонд, о чем в основном шла речь в очерке?
— О музыке, — произнес нахал, оставив висеть в воздухе несказанное «разумеется».
— Фразировка Беби-Боя, — добавила Петра.
— О пути Беби-Боя, о состоянии ума, в которое он приводил себя, чтобы сочинить те звуки, которые сочинял.
— Вам не казалось, что разговор с ним помог бы вам в этом? — нажимала Петра, сама удивляясь тому, что тратит время на беседу с этим неудачником. Впрочем, ответ был известен — больше в ее распоряжении ничего не было.
— Нет, — ответил Драммонд.
— Беби-Бой отказывался давать вам интервью?
— Нет. Мы его никогда не просили об этом. Так скажите мне, о каком ноже идет речь…
— Каким же путем шел Беби-Бой?
— Путем боли, — ответил Драммонд. — Вот почему его убийство так… соответствует ему. Так вы скажете мне, как это произошло?
— Вам нужны кровавые детали?
— Именно так.
— У вас есть какие-нибудь подозрения относительно того, кто его убил?
— Откуда им взяться? Послушайте, вы должны помочь нам. Публика имеет право знать, а мы — лучшие распространители информации.
— Это почему же, мистер Драммонд?
— Потому что мы понимали его. Они были… Эти детали… Кровавыми?
— Вы были в клубе «Змеючник» субботним вечером? —Нет.
— Не настолько большой поклонник?
— Я был в «Виски». Это витрина для нескольких новых джаз-бандов Алло, что вы сказали? — Голос Драммонда стал еще выше, и теперь он говорил как двенадцатилетний мальчишка. Петра представила себе покрытое юношескими угрями чучело в грязной комнате. Что-то вроде пресмыкающегося. Располагая большим количеством времени, оно будет звонить в супермаркет и, сжимая в потной руке телефонную трубку, произносить: «Извините, у вас есть свиные ножки?» — «Да, есть». — «Тогда надевайте ботинки, и никто этого не заметит, ха, ха, ха». Если бы я знал, что там произойдет, я был бы там. Это точно.
— Почему же?
— Чтобы посмотреть его последнее представление. Как это называется? Лебединая песнь?
— Вас Юрий зовут? Это что — русское имя? Драммонд повесил трубку.
В пятницу, вскоре после шести вечера, сотрудник, дежуривший внизу, позвонил Петре по внутреннему телефону.
— К вам пришла какая-то мисс Кастанья.
— Сейчас спущусь, — ответила удивленная Петра. Спустившись, она увидела в холле Робин. Она стояла спиной к Петре и, положив руки на бедра, разглядывала объявления о разыскиваемых полицией преступниках. Ее волосы, длиннее, чем у Петры, красновато-каштановыми локонами, похожими на гроздья винограда, ниспадали на спину. У Алекса тоже были курчавые волосы. Если бы эти два человека обзавелись потомством, они могли бы произвести на свет еще одну Ширли Темпл.
Петра подумала: «Столько лет вместе, и никого не родили. Не завязали никаких узлов». Ее всегда посещали такие мысли.
Подойдя к Робин, она осмотрела ее одежду, как это неизменно делают женщины, встречая других женщин. Робин была в черном вельветовом костюме, надетом на красную футболку с короткими рукавами, и теннисных туфлях из черной замши. Из заднего кармашка торчал красный носовой платок.
Что-то от рок-н-ролла. На другой женщине этот наряд смотрелся бы вызывающе, Робин же, с ее роскошными формами, выглядела прекрасно.
Когда до Робин оставалось несколько шагов, Петра окликнула ее. Та обернулась, и Петра заметила, что Робин кусает губу, а ее темные глаза увлажнены.
— Петра, — заговорила она, когда женщины обнялись, — я только что вернулась в город и сегодня утром получила твое сообщение. Мне нужно быть в Голливуде на одной встрече, и я решила зайти. Это ужасно.
— Извини, что сообщила тебе об этом таким образом, но я не знала, когда ты вернешься.
— Я услышала об этом в Ванкувере. — Робин покачала головой.
— Об этом сообщали местные газеты?
— Не знаю. Я узнала об этом за кулисами. Там можно услышать все музыкальные сплетни. Я испытала настоящий шок. Нас всех это потрясло. Я и не подозревала, что в это дело вовлечена ты.
— Вовлечена, и еще как. Ты что-нибудь расскажешь мне?
— Что сказать? Он был такой милашка. — Голос Робин дрогнул. Она едва сдерживала слезы. — Большой необыкновенный парень и чрезвычайно талантливый человек.
— Какие-нибудь слухи в музыкальной среде? Например, относительно того, кто мог желать его смерти? Даже самая незначительная сплетня.
Робин снова покачала головой, потерла гладкую загорелую руку.
— Казалось, у Беби нет врагов, Петра. Его любили все. «Не все», — подумала Петра.
— Как я сказала в своем сообщении, твое имя обнаружено в его записной книжке. Что это — договоренность о ремонте гитар?
— Они отремонтированы. Беби должен был прийти за ними, — улыбнулась Робин. — Удивительно, что он сделал об этом пометку. Время для Беби было понятием весьма относительным.
— Ты работала с его инструментами довольно долго.
— Многие годы. И часто. Беби играл с такой силой, что его пальцы проделывали углубления на украшенной орнаментом поверхности. Я всегда состругивала эту поверхность, наносила новый орнамент и ремонтировала шейки. Обе нуждались в более радикальном вмешательстве — следовало поставить новые верхние части инструмента.
— «Фендер телекастер» и «Джей-45», — кивнула Петра. — Кто-то сказал мне, что это Гибсон.
Робин улыбнулась.
— Это «Гибсон акустик». Я уже несколько раз наносила на нее новый слой полировки, потому что при попустительстве Беби этот слой слишком пересыхал. Лак трескался и отслаивался, а его медиатор чуть ли не пробивал на поверхности дырку. В этот раз я вторично заменила верхнюю доску. «Теле» была более простым инструментом, пустячное дело. Я рано закончила работать с ними, перед тем как уехала из города, потому что всегда старалась выполнить заказ Беби быстро.
— Почему?
— Потому что Беби извлекал из гитары такие звуки, какие другим и не снились, и я хотела внести в это дело свой посильный вклад. Я знала, что поеду в Ванкувер, поэтому оставила ему сообщение с просьбой забрать инструменты в среду. Он так и не позвонил, но это отнюдь не удивило меня: Беби и пунктуальность — понятия несовместимые. Большинство из них такие же.
— «Из них» — то есть из музыкантов?
— Музыканты, — задумчиво повторила Робин.
— Итак, он не позвонил, но сделал запись о встрече.
— Значит, так. Обычно Беби просто забегал. Петра, что мне теперь делать с его гитарами? Ведь они не улики, верно?
— Они дорогие?
— В чистом виде им цены бы не было. Со всеми модификациями — гитары значительно дешевле.
— Никакой добавленной стоимости, несмотря на то, что на них играл Беби? — усомнилась Петра. — Я читала о том, как Эрик Клэптон выставил на аукцион несколько гитар, и они ушли по цене, гораздо выше стартовой.
— Беби не был Клэптоном. — На глазах Робин выступили слезы. Она вынула свой красный носовой платок и промокнула их. — И кто только сделал такое?
— Тут все не чисто. Едва ли гитары послужат уликой, но ты сиди и помалкивай. Если они мне понадобятся, я сообщу тебе об этом. — А про себя подумала: «Может, есть смысл взять их. На тот маловероятный случай, если злодея схватят и над ним состоится суд, а какой-нибудь защитник поднимет шум из-за неполноты свидетельств».
— Надеюсь, ты найдешь того, кто это сделал, — сказала Робин.
— Что еще ты можешь рассказать мне о Беби-Бое?
— Беспечный. Большой ребенок. Люди пользовались его простодушием. Стоило ему заработать лишний доллар, и он тотчас же, как песок сквозь пальцы, утекал из его кармана.
— Не похоже, чтобы в последнее время он зарабатывал слишком много. — Петра вспомнила, что Алекс говорил ей о постоянных долговых расписках, которые он давал Робин. Упомянув сейчас об Алексе, она перевела бы разговор в другое русло.
— Дела у него шли очень плохо, — продолжала Робин. — И так было в течение некоторого времени. Беби несколько воспрянул духом, когда одна новая поп-группа пригласила его сыграть для их альбома. Ребята в оркестре годились ему в дети, но он так радовался этому! Надеялся, что это даст ему хороший шанс. Альбом получился на славу, но сомневаюсь, что они щедро заплатили ему.
— Почему?
— Он, казалось, был, как обычно, на мели. Давно не расплачивался со мной. Аккуратно писал долговые расписки, которые фактически были мини-контрактами. Мы оба притворялись деловыми людьми. Потом Беби забирал свои инструменты, предлагал несколько долларов в виде аванса, а я говорила ему, чтобы он забыл об этом, но он настаивал, хотя в конечном счете уступал. И так бывало до следующего раза. Это продолжалось долго, и я уже перестала ожидать, что Беби когда-либо расплатится со мной. Но, записав альбом с теми ребятами, Ли позвонил мне и обещал уладить наши дела. «Закрываю свои неоплаченные счета, милая лилсис»note 2 — так он сказал. Он говорил обычно, что если бы у него была сестренка, то он хотел бы, чтобы она была похожа на меня.
У глаз снова появился носовой платок.
— Но счета он так и не оплатил?
— Ни цента. Вот как я узнала, что его выступление не принесло ему серьезного заработка. Если бы все обстояло иначе, я числилась бы у Беби среди первых лиц, с кем следует расплатиться, после домовладельца и хозяина продуктового магазина.
— Арендная плата за квартиру у него внесена, а в холодильнике лежали продукты — диетические.
Робин вздрогнула.
— Опять диета? На сцене он делал вид, что пренебрегает своим весом — потрясал животом, покачивал задом, шутил над своим ожирением. Но бедняга страдал от этого и всегда стремился похудеть. — Она шмыгнула носом. — Как бы трудно ему ни приходилось, Беби всегда старался выглядеть лучше. Однажды, в особенно плохом настроении, он признался мне: «Бог совершил ошибку, создавая меня. Моя задача исправить это».
Робин потеряла самообладание и заплакала, и Петра обняла её за плечи. Через переднюю дверь вошли несколько полицейских в униформе и с важным видом прошествовали через холл, бряцая снаряжением. Они даже не взглянули на рыдающую женщину. Таких картин они видели много.
Она перечитывала следственное дело до боли в голове. Спрашивала коллег, нет ли у них идей. Молодой сыщик низшей, первой, категории по имени Арбогаст посоветовал ей послушать музыку в исполнении Боя.
Петра купила несколько компакт-дисков и целое утро слушала хриплый голос Беби-Боя и бренчание его гитары.
— В поисках ключа?
— Нет, — ответил Арбогаст. — Потому что он выводил из душевного равновесия.
— Этот парень был трахнутым гением, — заметил другой детектив, пожилой Краусс. Петра никогда не подумала бы, что он поклонник музыки в стиле блюз. Но потом она поняла, что Краусс примерно одного возраста с Беби-Боем и, возможно, вырос под его музыку.
Умер гений, а наиболее влиятельная пресса не проявила к этому никакого интереса. Не звонили даже из «Тайме», несмотря на всегда положительные обзоры музыки Беби-Боя, которые встречала Петра, пробегая по Всемирной паутине. Она оставила сообщение музыковеду газеты в робкой надежде на то, что какой-нибудь штрих в биографии Беби-Боя подскажет ей новое направление расследования. Но этот придурок так и не позвонил.
Петре докучала небольшая группа самозваных «рок-журналистов», ребят с молодо звучащими голосами, утверждавших, что они представляют такие издания, как «Звон гитары», «Мир гитары» и «Гитара двадцать первого века». Всем хотелось знать подробности убийства для некрологов. Никто из них ничего не мог сказать о Ли, помимо хвалебных отзывов об его игре. Часто повторялось слово «фразировка». Этим термином пользовался Алекс. И Петра поняла: он означает то, как музыкант взаимно Располагает ноты и ритм.
Ее собственная фразировка в этом деле была отвратительной.
«Рок-журналисты» сразу же теряли интерес, стоило Петре перейти от ответов на их вопросы к вопросам, обращенным к ним. Исключение составил один парень, требовавший от нее подробностей. Это был Юрий Драммонд, издатель местного журнала под названием «Желобковая крыса»note 1, в котором в прошлом году был напечатан краткий биографический очерк о Беби-Бое.
Драммонд сразу настроил Петру против себя тем, что назвал ее по имени, и продолжал укреплять неприязнь, нагло домогаясь деталей сугубо судебного характера. «Сколько ножевых ранений?» «Какое точно количество крови было потеряно?» Любопытство парня внушало отвращение, а гнусавый голос выдавал в нем подростка с серьезными гормональными проблемами. Петра заподозрила, что это, возможно, телефонный хулиган. Но когда он спросил, не было ли каких-нибудь закорючек на стене, огораживающей проезд, она напряглась.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Ну, знаете, — ответил Драммонд, — что-то вроде убийств Мэнсона… Хелтер Скелтер.
— Зачем сопоставлять убийство мистера Ли с убийствами Мэнсона?
— Не знаю, я просто подумал…
— Вы что-нибудь слышали об убийстве мистера Ли, мистер Драммонд?
— Нет. — Голос Драммонда стал на тон выше. — Где я мог слышать?
— Когда вы брали интервью у мистера Ли?
— Нет-нет, я не был с ним знаком.
— По вашим словам, вы опубликовали его краткий биографический очерк.
— Точно. В этом все и дело?
— То есть?
— «Желобковая крыса» исследует психобиологическую суть социального фактора искусства вообще и музыки в частности, а не культ личности.
— Психобиологическая суть социального фактора, — повторила Петра.
— Попросту говоря, — снисходительно продолжил Драммонд, — нас не интересует, кто кого трахает, а лишь то, что от них остается в искусстве.
— Отсюда и название вашего журнала? — Молчание. — У вас есть данные о том, кого трахал Беби-Бой Ли?
— Вы хотите сказать, что в этом деле существует сексуальная сторона?
— Мистер Драммонд, о чем в основном шла речь в очерке?
— О музыке, — произнес нахал, оставив висеть в воздухе несказанное «разумеется».
— Фразировка Беби-Боя, — добавила Петра.
— О пути Беби-Боя, о состоянии ума, в которое он приводил себя, чтобы сочинить те звуки, которые сочинял.
— Вам не казалось, что разговор с ним помог бы вам в этом? — нажимала Петра, сама удивляясь тому, что тратит время на беседу с этим неудачником. Впрочем, ответ был известен — больше в ее распоряжении ничего не было.
— Нет, — ответил Драммонд.
— Беби-Бой отказывался давать вам интервью?
— Нет. Мы его никогда не просили об этом. Так скажите мне, о каком ноже идет речь…
— Каким же путем шел Беби-Бой?
— Путем боли, — ответил Драммонд. — Вот почему его убийство так… соответствует ему. Так вы скажете мне, как это произошло?
— Вам нужны кровавые детали?
— Именно так.
— У вас есть какие-нибудь подозрения относительно того, кто его убил?
— Откуда им взяться? Послушайте, вы должны помочь нам. Публика имеет право знать, а мы — лучшие распространители информации.
— Это почему же, мистер Драммонд?
— Потому что мы понимали его. Они были… Эти детали… Кровавыми?
— Вы были в клубе «Змеючник» субботним вечером? —Нет.
— Не настолько большой поклонник?
— Я был в «Виски». Это витрина для нескольких новых джаз-бандов Алло, что вы сказали? — Голос Драммонда стал еще выше, и теперь он говорил как двенадцатилетний мальчишка. Петра представила себе покрытое юношескими угрями чучело в грязной комнате. Что-то вроде пресмыкающегося. Располагая большим количеством времени, оно будет звонить в супермаркет и, сжимая в потной руке телефонную трубку, произносить: «Извините, у вас есть свиные ножки?» — «Да, есть». — «Тогда надевайте ботинки, и никто этого не заметит, ха, ха, ха». Если бы я знал, что там произойдет, я был бы там. Это точно.
— Почему же?
— Чтобы посмотреть его последнее представление. Как это называется? Лебединая песнь?
— Вас Юрий зовут? Это что — русское имя? Драммонд повесил трубку.
В пятницу, вскоре после шести вечера, сотрудник, дежуривший внизу, позвонил Петре по внутреннему телефону.
— К вам пришла какая-то мисс Кастанья.
— Сейчас спущусь, — ответила удивленная Петра. Спустившись, она увидела в холле Робин. Она стояла спиной к Петре и, положив руки на бедра, разглядывала объявления о разыскиваемых полицией преступниках. Ее волосы, длиннее, чем у Петры, красновато-каштановыми локонами, похожими на гроздья винограда, ниспадали на спину. У Алекса тоже были курчавые волосы. Если бы эти два человека обзавелись потомством, они могли бы произвести на свет еще одну Ширли Темпл.
Петра подумала: «Столько лет вместе, и никого не родили. Не завязали никаких узлов». Ее всегда посещали такие мысли.
Подойдя к Робин, она осмотрела ее одежду, как это неизменно делают женщины, встречая других женщин. Робин была в черном вельветовом костюме, надетом на красную футболку с короткими рукавами, и теннисных туфлях из черной замши. Из заднего кармашка торчал красный носовой платок.
Что-то от рок-н-ролла. На другой женщине этот наряд смотрелся бы вызывающе, Робин же, с ее роскошными формами, выглядела прекрасно.
Когда до Робин оставалось несколько шагов, Петра окликнула ее. Та обернулась, и Петра заметила, что Робин кусает губу, а ее темные глаза увлажнены.
— Петра, — заговорила она, когда женщины обнялись, — я только что вернулась в город и сегодня утром получила твое сообщение. Мне нужно быть в Голливуде на одной встрече, и я решила зайти. Это ужасно.
— Извини, что сообщила тебе об этом таким образом, но я не знала, когда ты вернешься.
— Я услышала об этом в Ванкувере. — Робин покачала головой.
— Об этом сообщали местные газеты?
— Не знаю. Я узнала об этом за кулисами. Там можно услышать все музыкальные сплетни. Я испытала настоящий шок. Нас всех это потрясло. Я и не подозревала, что в это дело вовлечена ты.
— Вовлечена, и еще как. Ты что-нибудь расскажешь мне?
— Что сказать? Он был такой милашка. — Голос Робин дрогнул. Она едва сдерживала слезы. — Большой необыкновенный парень и чрезвычайно талантливый человек.
— Какие-нибудь слухи в музыкальной среде? Например, относительно того, кто мог желать его смерти? Даже самая незначительная сплетня.
Робин снова покачала головой, потерла гладкую загорелую руку.
— Казалось, у Беби нет врагов, Петра. Его любили все. «Не все», — подумала Петра.
— Как я сказала в своем сообщении, твое имя обнаружено в его записной книжке. Что это — договоренность о ремонте гитар?
— Они отремонтированы. Беби должен был прийти за ними, — улыбнулась Робин. — Удивительно, что он сделал об этом пометку. Время для Беби было понятием весьма относительным.
— Ты работала с его инструментами довольно долго.
— Многие годы. И часто. Беби играл с такой силой, что его пальцы проделывали углубления на украшенной орнаментом поверхности. Я всегда состругивала эту поверхность, наносила новый орнамент и ремонтировала шейки. Обе нуждались в более радикальном вмешательстве — следовало поставить новые верхние части инструмента.
— «Фендер телекастер» и «Джей-45», — кивнула Петра. — Кто-то сказал мне, что это Гибсон.
Робин улыбнулась.
— Это «Гибсон акустик». Я уже несколько раз наносила на нее новый слой полировки, потому что при попустительстве Беби этот слой слишком пересыхал. Лак трескался и отслаивался, а его медиатор чуть ли не пробивал на поверхности дырку. В этот раз я вторично заменила верхнюю доску. «Теле» была более простым инструментом, пустячное дело. Я рано закончила работать с ними, перед тем как уехала из города, потому что всегда старалась выполнить заказ Беби быстро.
— Почему?
— Потому что Беби извлекал из гитары такие звуки, какие другим и не снились, и я хотела внести в это дело свой посильный вклад. Я знала, что поеду в Ванкувер, поэтому оставила ему сообщение с просьбой забрать инструменты в среду. Он так и не позвонил, но это отнюдь не удивило меня: Беби и пунктуальность — понятия несовместимые. Большинство из них такие же.
— «Из них» — то есть из музыкантов?
— Музыканты, — задумчиво повторила Робин.
— Итак, он не позвонил, но сделал запись о встрече.
— Значит, так. Обычно Беби просто забегал. Петра, что мне теперь делать с его гитарами? Ведь они не улики, верно?
— Они дорогие?
— В чистом виде им цены бы не было. Со всеми модификациями — гитары значительно дешевле.
— Никакой добавленной стоимости, несмотря на то, что на них играл Беби? — усомнилась Петра. — Я читала о том, как Эрик Клэптон выставил на аукцион несколько гитар, и они ушли по цене, гораздо выше стартовой.
— Беби не был Клэптоном. — На глазах Робин выступили слезы. Она вынула свой красный носовой платок и промокнула их. — И кто только сделал такое?
— Тут все не чисто. Едва ли гитары послужат уликой, но ты сиди и помалкивай. Если они мне понадобятся, я сообщу тебе об этом. — А про себя подумала: «Может, есть смысл взять их. На тот маловероятный случай, если злодея схватят и над ним состоится суд, а какой-нибудь защитник поднимет шум из-за неполноты свидетельств».
— Надеюсь, ты найдешь того, кто это сделал, — сказала Робин.
— Что еще ты можешь рассказать мне о Беби-Бое?
— Беспечный. Большой ребенок. Люди пользовались его простодушием. Стоило ему заработать лишний доллар, и он тотчас же, как песок сквозь пальцы, утекал из его кармана.
— Не похоже, чтобы в последнее время он зарабатывал слишком много. — Петра вспомнила, что Алекс говорил ей о постоянных долговых расписках, которые он давал Робин. Упомянув сейчас об Алексе, она перевела бы разговор в другое русло.
— Дела у него шли очень плохо, — продолжала Робин. — И так было в течение некоторого времени. Беби несколько воспрянул духом, когда одна новая поп-группа пригласила его сыграть для их альбома. Ребята в оркестре годились ему в дети, но он так радовался этому! Надеялся, что это даст ему хороший шанс. Альбом получился на славу, но сомневаюсь, что они щедро заплатили ему.
— Почему?
— Он, казалось, был, как обычно, на мели. Давно не расплачивался со мной. Аккуратно писал долговые расписки, которые фактически были мини-контрактами. Мы оба притворялись деловыми людьми. Потом Беби забирал свои инструменты, предлагал несколько долларов в виде аванса, а я говорила ему, чтобы он забыл об этом, но он настаивал, хотя в конечном счете уступал. И так бывало до следующего раза. Это продолжалось долго, и я уже перестала ожидать, что Беби когда-либо расплатится со мной. Но, записав альбом с теми ребятами, Ли позвонил мне и обещал уладить наши дела. «Закрываю свои неоплаченные счета, милая лилсис»note 2 — так он сказал. Он говорил обычно, что если бы у него была сестренка, то он хотел бы, чтобы она была похожа на меня.
У глаз снова появился носовой платок.
— Но счета он так и не оплатил?
— Ни цента. Вот как я узнала, что его выступление не принесло ему серьезного заработка. Если бы все обстояло иначе, я числилась бы у Беби среди первых лиц, с кем следует расплатиться, после домовладельца и хозяина продуктового магазина.
— Арендная плата за квартиру у него внесена, а в холодильнике лежали продукты — диетические.
Робин вздрогнула.
— Опять диета? На сцене он делал вид, что пренебрегает своим весом — потрясал животом, покачивал задом, шутил над своим ожирением. Но бедняга страдал от этого и всегда стремился похудеть. — Она шмыгнула носом. — Как бы трудно ему ни приходилось, Беби всегда старался выглядеть лучше. Однажды, в особенно плохом настроении, он признался мне: «Бог совершил ошибку, создавая меня. Моя задача исправить это».
Робин потеряла самообладание и заплакала, и Петра обняла её за плечи. Через переднюю дверь вошли несколько полицейских в униформе и с важным видом прошествовали через холл, бряцая снаряжением. Они даже не взглянули на рыдающую женщину. Таких картин они видели много.
6
В четверг, после убийства Беби-Боя Ли, в мою дверь позвонили. Всю вторую половину дня я печатал доклады для суда. Не хватало ни слов, ни мыслей, и я заказал по телефону блюда китайской кухни.
Прихватив деньги для чаевых, я устало потащился из кабинета в гостиную, открыл дверь и… увидел Робин. Ключи она мне не вернула, но вела себя как гостья. Каковой она, на мой взгляд, отныне и была.
Увидев в моей руке чаевые, Робин улыбнулась.
— За такую мелочь меня не купишь.
— Привет, — сказал я, кладя деньги в карман.
— Я не вовремя?
— Наоборот. — Я придержал дверь, и она вошла в помещение, интерьер которого мы когда-то задумывали вместе. Я смотрел, как Робин прохаживается по гостиной, словно заново знакомясь с ней. Она села на самый краешек дивана, а я расположился напротив.
— Ты слышал о Беби-Бое? — спросила Робин.
— Петра звонила мне, когда искала тебя.
— Я только что была в полицейском участке Голливуда и разговаривала с ней. — Она оглядела потолок. — Никогда еще не была так близко знакома с человеком, которого убили… Все годы, прожитые вместе с тобой, я оставалась на обочине событий.
— Ты ничего не упустила. Робин дергала себя за сережку.
— Это отвратительно… чувство прострации. Вспоминаю смерть моего отца. Это, разумеется, не то же самое. Я питала теплые чувства к Беби, но он не был моим родственником. И все же по какой-то причине…
— Беби был отличным парнем.
— Прекрасным парнем, — согласилась Робин. — Кто мог причинить ему зло?
Она встала и еще раз прошлась по гостиной. Поправила картину на стене.
— Мне не следовало беспокоить тебя.
— А у Петры есть версии? — спросил я. Робин покачала головой. — Что-нибудь связанное с его образом жизни? Не вернулся ли Беби к наркотикам?
— По-моему, нет, — ответила Робин. — Во время нескольких последних посещений он, казалось, находился в полном порядке, правда?
— Насколько я мог судить.
Нет, я не уделял особого внимания манере поведения Беби-Боя. В последний раз, когда он принес свои инструменты, из мастерской Робин полилась музыка и я подошел, чтобы послушать. Беби-Бой оставил дверь в мастерскую открытой, я стоял у притолоки, смотрел и слушал, как он ласково, словно с ребенком, обращался со своей старой акустической гитарой, извлекая из нее низкие звуки, и пел что-то глубоким, болезненно нежным голосом.
— Но я ничего не знаю, — сказала Робин. — Может, Беби вернулся к своим прежним дурным привычкам. Да и что мы все знаем о ком бы то ни было? — Она потерла глаза. — Мне не следовало приходить. Я не посчиталась с твоими чувствами.
— Мы все еще остаемся друзьями.
— Да, мы так условились — разойтись, оставаясь друзьями. Тебя это устраивает?
— А как у тебя с этим обстоят дела?
— О'кей. — Она встала. — Ну, я пойду, Алекс.
— Делать дела, видеть места? — спросил я, гадая, зачем она приходила. Ей хотелось выплакаться? А плечо Тима не годится для этого? Я понял, что злюсь. Вместе с тем я не признавался себе в том, что Робин доставила мне удовольствие, выбрав именно меня.
— Ничто меня здесь не удерживает, — добавила она. — Это не мое.
— Мне нравится, что ты здесь. С какой стати я это сказал?
Она подошла ко мне, взъерошила волосы и поцеловала в макушку.
Однажды нам придется ответить на вопрос: «Знаешь, почему?»
— Почему? Робин улыбнулась.
Когда-нибудь мы снова начнем изображать из себя животное о двух спинах. Именно к этому мы всегда прибегали, борясь со стрессом.
— Худших способов я не припомню.
— Да уж, — согласилась она.
Робин опустилась мне на колени, и мы слились в долгом поцелуе. Издав печальный вздох, она прижалась ко мне. Но потом взяла себя в руки.
— Извини, пожалуйста. — С этими словами Робин устремилась к двери.
Я встал, но не двинулся с места.
— Извиняться не за что.
— Есть за что, за многое, — возразила она. «Новая любовная интрижка», — подумал я.
— Как поживает Спайк? — Когда не знаешь, что сказать, спроси про собаку.
— Прекрасно. Приходи взглянуть на него.
— Спасибо.
В прихожей раздался звонок. Робин быстро повернула голову, взмахнув, как кнутом, волосами.
— Это я заказывал ленч. Тот самый ресторан «Ханань», что в Виллидже.
— Хорошее место.
Жалобно улыбнувшись, Робин повернула дверную ручку. Паренек латиноамериканского вида осмотрелся и протянул жирный пакет. Я поспешил к двери, взял пакет, полез в карман за деньгами, вытащил слишком много банкнот и вручил ему. — Спасибо, — сказал тот и поспешно удалился.
— Ты голодна? — спросил я.
— Все, что угодно, только не это.
Когда Робин повернулась, чтобы уйти, у меня появился миллион слов, которые хотелось бы сказать ей, но я сказал лишь:
— Петра не хуже других. Она продолжит следствие.
— Знаю, что продолжит. Спасибо, что выслушал меня.
— Всегда готов, — ответил я. Но это уже не было правдой.
Прихватив деньги для чаевых, я устало потащился из кабинета в гостиную, открыл дверь и… увидел Робин. Ключи она мне не вернула, но вела себя как гостья. Каковой она, на мой взгляд, отныне и была.
Увидев в моей руке чаевые, Робин улыбнулась.
— За такую мелочь меня не купишь.
— Привет, — сказал я, кладя деньги в карман.
— Я не вовремя?
— Наоборот. — Я придержал дверь, и она вошла в помещение, интерьер которого мы когда-то задумывали вместе. Я смотрел, как Робин прохаживается по гостиной, словно заново знакомясь с ней. Она села на самый краешек дивана, а я расположился напротив.
— Ты слышал о Беби-Бое? — спросила Робин.
— Петра звонила мне, когда искала тебя.
— Я только что была в полицейском участке Голливуда и разговаривала с ней. — Она оглядела потолок. — Никогда еще не была так близко знакома с человеком, которого убили… Все годы, прожитые вместе с тобой, я оставалась на обочине событий.
— Ты ничего не упустила. Робин дергала себя за сережку.
— Это отвратительно… чувство прострации. Вспоминаю смерть моего отца. Это, разумеется, не то же самое. Я питала теплые чувства к Беби, но он не был моим родственником. И все же по какой-то причине…
— Беби был отличным парнем.
— Прекрасным парнем, — согласилась Робин. — Кто мог причинить ему зло?
Она встала и еще раз прошлась по гостиной. Поправила картину на стене.
— Мне не следовало беспокоить тебя.
— А у Петры есть версии? — спросил я. Робин покачала головой. — Что-нибудь связанное с его образом жизни? Не вернулся ли Беби к наркотикам?
— По-моему, нет, — ответила Робин. — Во время нескольких последних посещений он, казалось, находился в полном порядке, правда?
— Насколько я мог судить.
Нет, я не уделял особого внимания манере поведения Беби-Боя. В последний раз, когда он принес свои инструменты, из мастерской Робин полилась музыка и я подошел, чтобы послушать. Беби-Бой оставил дверь в мастерскую открытой, я стоял у притолоки, смотрел и слушал, как он ласково, словно с ребенком, обращался со своей старой акустической гитарой, извлекая из нее низкие звуки, и пел что-то глубоким, болезненно нежным голосом.
— Но я ничего не знаю, — сказала Робин. — Может, Беби вернулся к своим прежним дурным привычкам. Да и что мы все знаем о ком бы то ни было? — Она потерла глаза. — Мне не следовало приходить. Я не посчиталась с твоими чувствами.
— Мы все еще остаемся друзьями.
— Да, мы так условились — разойтись, оставаясь друзьями. Тебя это устраивает?
— А как у тебя с этим обстоят дела?
— О'кей. — Она встала. — Ну, я пойду, Алекс.
— Делать дела, видеть места? — спросил я, гадая, зачем она приходила. Ей хотелось выплакаться? А плечо Тима не годится для этого? Я понял, что злюсь. Вместе с тем я не признавался себе в том, что Робин доставила мне удовольствие, выбрав именно меня.
— Ничто меня здесь не удерживает, — добавила она. — Это не мое.
— Мне нравится, что ты здесь. С какой стати я это сказал?
Она подошла ко мне, взъерошила волосы и поцеловала в макушку.
Однажды нам придется ответить на вопрос: «Знаешь, почему?»
— Почему? Робин улыбнулась.
Когда-нибудь мы снова начнем изображать из себя животное о двух спинах. Именно к этому мы всегда прибегали, борясь со стрессом.
— Худших способов я не припомню.
— Да уж, — согласилась она.
Робин опустилась мне на колени, и мы слились в долгом поцелуе. Издав печальный вздох, она прижалась ко мне. Но потом взяла себя в руки.
— Извини, пожалуйста. — С этими словами Робин устремилась к двери.
Я встал, но не двинулся с места.
— Извиняться не за что.
— Есть за что, за многое, — возразила она. «Новая любовная интрижка», — подумал я.
— Как поживает Спайк? — Когда не знаешь, что сказать, спроси про собаку.
— Прекрасно. Приходи взглянуть на него.
— Спасибо.
В прихожей раздался звонок. Робин быстро повернула голову, взмахнув, как кнутом, волосами.
— Это я заказывал ленч. Тот самый ресторан «Ханань», что в Виллидже.
— Хорошее место.
Жалобно улыбнувшись, Робин повернула дверную ручку. Паренек латиноамериканского вида осмотрелся и протянул жирный пакет. Я поспешил к двери, взял пакет, полез в карман за деньгами, вытащил слишком много банкнот и вручил ему. — Спасибо, — сказал тот и поспешно удалился.
— Ты голодна? — спросил я.
— Все, что угодно, только не это.
Когда Робин повернулась, чтобы уйти, у меня появился миллион слов, которые хотелось бы сказать ей, но я сказал лишь:
— Петра не хуже других. Она продолжит следствие.
— Знаю, что продолжит. Спасибо, что выслушал меня.
— Всегда готов, — ответил я. Но это уже не было правдой.
7
За две недели работы по две смены кряду, которую она не регистрировала как сверхурочную, Петра довела себя до ручки. Она пыталась отследить как можно больше слушателей последнего концерта Беби-Боя. Ей едва удалось составить список лиц, приглашенных в качестве гостей. Он состоял из тех, кто вообще не соизволил прийти, и тех, с кем Петра уже побеседовала. Она поговорила с владельцем «Змеючника», не участвовавшим в мероприятиях Беби-Боя. Это был зубной врач из Лонг-Бич. Петра еще раз допросила сторожей, вышибал, подавальщиц коктейлей, оркестрантов Ли — случайно подобранных музыкантов — и тщедушного, обутого в плохие ботинки Джеки Тру. Все бесполезно.