Кернер Элизабет. Малый драконий род

   Вариен упал на колени, а вслед за ним и Ланен, держа его за плечи; оба они глазели на Салеру широко разинув рты.

Вариен

   "Речи и мысли, речи и мысли, - повторял я про себя.— Ланен, это именно то, что требуется, отличие истинного народа: речь и разум. Она понимает, что такое имя, знает свое собственное и... во имя Ветров, она и меня назвала по имени! Ланен, Ланен, она... они..."
   "Они вполне настоящий народ, правда же? — отозвалась Ланен. На этот раз она была более спокойна, чем я. Ее руки лежали у меня на плечах, и лишь благодаря этому я держался прямо. — И готовы начать настоящую жизнь. — Мысленный ее голос запнулся, когда она добавила: — Они стали новым племенем, Вариен. Они больше не те неразумные твари, какими их считали кантри. Владычица свидетельница, я рада за это изумительное дитя и за ее родичей, но — горе Потерянным!"
   «Что, Ланен?»
   «Какая же я глупая, дорогой мой! В глубине души я все гадала, можно ли...»
   «...Можно ли вернуть представителям Малого рода их самоцветы, чтобы вернуть Потерянных? Знаю, любимая. Но если ты называешь себя глупой, то я-то уж подавно был таковым многие сотни лет, ибо думал об этом же. Однако если все они такие же, как и она, то им осталось сделать лишь шаг, чтобы обрести вполне разумное сознание».
   «Я знаю. Мы должны найти какой-то иной способ, чтобы помочь Потерянным обрести покой».
   Этот обмен мыслями занял считанные мгновения и никоим образом не умалил охватившего нас восторга. Салера понимала речь. Она была разумна.
   Я поклонился Салере, точно так же, как Шикрар всегда кланялся какому-нибудь юному кантри, когда тот впервые использовал дар Истинной речи.
   — Приветствую тебя, Салера, сестра моя.
   Она поклонилась в ответ, но я видел, что она вся дрожит, пытаясь совладать со своими чувствами. Я поднялся на ноги, смеясь, ибо знал, что сейчас произойдет, будто чувствовал ее дрожь своими собственными мышцами. Все прочие этого не ожидали: она вдруг взмыла в небо, на лету выпуская из пасти пламя, чтобы освятить этот миг. Я бы с радостью присоединился к ней, если б мог.
   — А почему ты говорил ей «Вариан»? — спросила тихо Ланен, не глядя на меня. Взор ее был прикован к малышке.
   — Так меньше звуков, а то ведь сложно научиться произносить сразу все, — ответил я. Сам я тоже не отрывал глаз от Салеры. — Мы всегда так учимся говорить, когда совсем еще малы.
   Уилл некоторое время стоял с разинутым ртом.
   — Провалиться мне в Преисподнюю, — пробормотал он, глядя, как Салера танцует в воздухе.
   Арал, громко вздохнув, зашагала к лошадям.
   — Вполне вероятно, что ты туда и угодишь, — сказала она, пихнув его, когда проходила мимо. — А если мы сейчас же не отправимся в путь и не покинем главную дорогу, то все окажемся там. Берис-то все еще у нас под боком.
   — Для Арал это веская причина, — проговорил он и направился следом за ней.
   Мы выехали в сторону заходящего солнца, к Сулкитскому нагорью, следуя по неприметной тропе, что вела на запад, поднимаясь в горы.

Марик

   Берис наконец-то ответил на мое послание — тем, что велел Дурстану притащить меня к нему.
   — Наконец-то, Берис, будь я проклят! Во имя Преисподних, чем ты все это время занимался? — проворчал я, как только оказался в его покоях.
   — Кое-чем необходимым, — ответил он, не удосужившись даже встать. Он лежал пластом на кровати, облаченный в какое-то подобие ночной рубашки.
   — Например, тем, что пренебрегал мною, — огрызнулся я. — Тебе так не терпелось меня исцелить, чтобы я стал тебе полезен! Тебе хоть сколько-нибудь интересно услышать, что я узнал из разговоров драконов? Или ты предпочитаешь нежиться в постели, как заплывшая жиром купчиха?
   — Не будь от тебя пользы, Марик, за такие слова я бы перерезал тебе глотку, — проронил Берис небрежно. Хуже всего было то, что, несмотря на оттенок беспечности в голосе, он говорил вполне серьезно, и я это знал. Он с радостью прикончил бы меня, если бы счел необходимым, и я никогда об этом не забывал.
   — Как раз пользу-то я и могу сейчас принести. Такую пользу, которая тебе и не снилась, Берис, вскоре ты сам сможешь в этом убедиться. — Усевшись возле стола, я налил себе кубок вина. — Так чем же ты был так занят все это время?
   — Обеспечивал себе будущую победу, — проурчал он. — Как раз сейчас Майкель преследует Ланен. Через три — нет, теперь уже через два дня, когда я восстановлю свои потраченные в трудах силы, или чуть позднее, если отыскать ее окажется непросто, — он воздвигнет жертвенник и услужливо отправится на тот свет, а демон выйдет из него, чтобы установить скоропутья.
   — Забери тебя Преисподняя, какие еще скоропутья? — спросил я. — Ты никогда ни о чем таком не говорил. Мне показалось, ты жаловался, будто не можешь найти Ланен!
   — Скоропутья — это... Ну, в общем, некоторые называют их демоновыми вервями; они обеспечивают мгновенное перемещение. Мне даже не надо знать, где именно находится второй конец, потому что верви две, туда и обратно. Я появлюсь там, схвачу ее — и скроюсь прежде, чем кто-либо заметит. А что до Ланен... Помнишь сообщение нашего целителя из Кайбара? — Я кивнул. — К нему прилагался образец ее крови, и я нашел ему отличнейшее применение. Я фыркнул:
   — А ты хоть выяснил, что это за дракон, который, по словам того рикти, ее оберегает?
   Берис, хотя и выглядел утомленным, сумел ухмыльнуться.
   — Рикти ошибся. Она проезжала через Кайбар, и при этом не было замечено никаких признаков дракона — ни вида, ни звука, ни запаха. Или, быть может, рикти был и прав, но сейчас дракон покинул ее. Как бы там ни было, я не страшусь встретить гнев кантри в Колмаре. Появись тут хоть один, мои люди сразу об этом узнали бы: ведь эти твари не могут быть невидимы!
   Я рассмеялся — тихо, чуть ли не про себя.
   — Что ж, Берис, желаю удачи. Эта девчонка находит себе защитников в самых неожиданных местах. Разве наш человек из Кайбара не говорил, что с ней снова эта женщина-горбунья?
   — Да, Релла, кажется, примкнула к ней, — ответил Берис пренебрежительно. — С ней еще двое мужчин, имен которых он не узнал, а я не могу их опознать. Но это не имеет значения. Они не сумеют помешать мне.
   — А им, может, и не придется, — произнес я хмуро. — С этим-то я к тебе и пришел. Сюда летят кантри, Берис. Сейчас, пока мы с тобой разговариваем. В нашем распоряжении как раз дня два или около того — удивительное совпадение!
   Славно было влепить это ему прямо в лоб, глядя на его лицо. Берис редко позволяет себе даже слегка удивляться — но этой новости наверняка суждено заставить его переменить кое-что в своих замыслах.

Глава 15
И СТЕНЫ МИРА РУХНУЛИ

Вариен

   Это было очень странное путешествие. Когда мы покинули Волчий Лог, уже перевалило за полдень, но остаток дня радовал нас солнцем и теплом. Мы шагали вместе и разговаривали: семеро человек и Салера (рядом с Уиллом). Я узнал о том, как Уилл повстречал ее, а мы с Ланен вкратце рассказали им историю нашего с ней знакомства. Время пролетело незаметно. На ночлег мы расположились под прикрытием небольшого лесочка.
   На следующее утро мы пробудились с первыми лучами солнца, встретив рассвет нового дня, который, как вскоре выяснилось, оказался совершенно необыкновенным.
   Пока мы спали, зима, казалось, проиграла в единоборстве с весной и отступила, и вокруг нас сейчас разливалось весеннее тепло. Мелкие, стелющиеся цветочки диких розочек, едва начинавших распускаться в Кайбаре, сейчас были в самом цвету. Я ожидал, что, как только мы начнем подниматься в горы, время, чего доброго, повернет вспять, однако пока этого не происходило. Впрочем, Уилл заверил меня, что когда мы заберемся повыше — а путь наш лежал к горной долине, служившей подобием перевала, — то склоны видневшихся впереди островерхих пиков еще овеют нас холодом. В самом деле, на некоторых вершинах я видел снеговые шапки; однако в нижней своей части Сулкитское нагорье оказалось весьма приветливым. По пути Ланен показала мне яркие желтовато-алые цветы с коротенькими стеблями, а дальше, в залитой солнцем теплой и тихой лощине — змееголовник, с розовато-синими соцветиями кистевидной формы, наполнявшими воздух благоуханием.
   Странно, что я запомнил именно цветы, не правда ли? Объятый скорбью по своим потерянным собратьям, примирившись с этим горем и радуясь новому упрочению нашего с Ланен союза, я находил наибольшую отраду в ярких весенних красках, распестривших склоны гор.
   Ланен шагала подле меня, необыкновенно молчаливая. Чувства, связывавшие нас, были не простыми — таковыми им никогда уже не суждено было стать, — но теперь, повернувшись к мраку лицом, мы преодолели самое худшее. Она знала — по-настоящему, до глубины души понимала, — что в произошедшей со мною перемене, ниспосланной Ветрами, ее вины не было, и я в конце концов тоже осознал это. А теперь она и сама изменилась, по собственной воле превратившись в необыкновенное двойственное существо, почти так же как и я. И нам обоим было о чем поразмыслить: о дарах и лишениях, о жизни и смерти — и о единстве душ.
   Я помню яркие цветы...

Шикрар

   Крылья я держал плотно подобранными, чтобы поверхность их была как можно меньше. Бури, вечно свирепствующие между Колмаром и нашим островом, всегда могучи и опасны. Полет был нелегок, если не сказать большего.
   Я покинул Идай лишь день назад. Мы обнаружили, что большинство кантри не прочь некоторое время передохнуть, прежде чем пуститься дальше, ибо вторая часть путешествия обещала быть намного опаснее первой. К тому же дождь прекратился и засияло солнце, так что теперь даже скалистый островок многим из нас показался гораздо приветливее, чем неведомые угрозы, поджидавшие нас в Колмаре.
   Я объявил, что отправлюсь вперед, разузнаю получше о коварстве штормовых ветров и встречусь с Ланен и Вариеном, чтобы обсудить с ними, как лучше подготовить гедри к нашему возвращению. Идай хмурилась, но пообещала, что разум ее будет для меня открыт денно и нощно. С ее стороны это было крайне великодушным поступком — ведь хранить бдение на протяжении нескольких дней подряд непросто. Впрочем, она всегда отличалась самоотверженностью и бескорыстием, наша госпожа Идай.
   Как бы там ни было, сейчас я бы охотно променял все щедроты мира на то, чтобы рядом со мною в воздухе был кто-нибудь еще. Двое лучше угадывают воздушные потоки; я же сейчас чувствовал себя совсем одиноким, высоко паря над терзаемым ветрами морем. Мышцы отдавались болью — оттого, что до этого мне пришлось нести на себе Никис Утомленную (я успел стать свидетелем того, как прочие мои сородичи прозвали ее так, бедняжку). Но силы пока не изменяли мне.
   Островок Роздыха покинул я на рассвете — и уже час спустя столкнулся с бурями. День прошел в напряжении; за ним потянулась бесконечно мучительная ночь: мне постоянно приходилось бороться за высоту — воздух то и дело норовил уйти из-под крыл, и тогда я оказывался в опасной близости от воды. Я вконец изнемогал от усталости — поэтому-то и допустил глупость, утратив бдительность, когда встречный ветер ненадолго стих. Я перевел дух и на мгновение сомкнул крылья, чтобы чуть-чуть передохнуть...
   Вдруг передо мною взметнулась воздушная стена, точно невидимая каменная преграда. Меня отбросило и перевернуло, но я все же ухитрился принять прежнее положение и подняться выше, избежав падения, однако правое мое крыло пронзительно заныло, поврежденное в одном из суставов. Оно не было сломано, хвала Ветрам, однако боль доставляло нестерпимую. Но выбора у меня не оставалось: до земли еще лететь да лететь, так что приходилось полагаться только на себя.
   Впрочем, мне повезло. Я обнаружил, что воздушная стена, возникшая у меня на пути, является пределом распространения бурь. Я начал подниматься выше; это было нелегко: каждый взмах крыльев отдавался вспышкой боли.
   Тут-то я и возрадовался, что поблизости нет Идай, ибо не в силах был более сдерживать себя. Некому было мне посочувствовать или помочь — и с каждым взмахом крыльев из горла у меня вырывался громкий крик. Так было немного легче, и все же я всерьез начал опасаться, смогу ли добраться до земли с покалеченным крылом, без чьей-либо подмоги.
   «Выбора нет, учитель Шикрар, — сказал я себе. — Ты взялся выполнить это задание ради всех кантри, а до земли еще долгие часы лета, в какой бы стороне она ни лежала. Ветер и жизнь — или холодное море и медленная смерть, Шикрар!»
   Да, выбор был невелик. Втянув воздух полной грудью, я взревел, возвещая Ветрам о своей боли, продолжая упорно подниматься все выше и выше.
   «Впереди — Колмар. Колмар и Акхор — и новая жизнь. Все хорошо».
   На некоторое время я перестал разговаривать сам с собою, чтобы выправить угол взлета.
   «К тому же, — вновь обратился я к себе, — если думаешь, что Никис заработает долгие годы насмешек, представь, что ожидает тебя самого, если ты не осилишь этот полет. Во имя Ветров! Тогда каждый, кого ты когда-либо учил летать, волен будет насмехаться над тобою до скончания дней твоих!»
   Казалось, прошла целая вечность, пока я пытался достичь Вышнего Воздуха — лишь там меня ждало спасение. С каждым ударом крыльев я вскрикивал от боли. Наконец замолчал: воздух сделался тоньше, и теперь крылья рассекали его легче, однако боль не уменьшилась.
   Я знал, что жизнь моя зависит от того, какую высоту я буду сохранять. Я с радостью отдал бы десяток лет жизни, лишь бы встретить восходящий воздушный поток, но студеное море, ревущее подо мною, было бесчувственным и равнодушным — холодная водяная смерть поджидала меня.
   Разумеется, я умею плавать. Летней порой мы часто нежимся в воде; по правде говоря, всем известно, что лететь над самой поверхностью воды легче всего, — но сейчас я ни за что не осмелился бы на это, ибо, находясь в объятиях водной стихии, взлететь в воздух уже невозможно. Коснись я поверхности моря, это равнялось бы для меня гибели.
   Такие мысли заставляли меня взмывать все выше. Быть может, я и старейший из всех кантри, но все же впереди у меня никак не меньше двух келлов жизни, а я еще мечтаю увидеть, как внук мой начнет летать.
   Когда же наконец я отыскал в небесных высях широкий воздушный поток и, выбиваясь из последних сил, почувствовал под собою его мощные волны, то расслабил крылья и отдался на их волю. Это мне и было нужно. Поднебесная река быстро и легко перенесла меня через средоточие бурь, минуя ужасную воздушную стену. Воззвав к Идай, я сказал ей, что она, возможно, сумеет пролететь здесь вместе с остальными более успешно, чем это удалось мне.
   Небо впереди расчистилось, ветры начали стихать, и вскоре волны Вышнего Воздуха рассеялись. Но, чуть снизившись, я встретил еще одно воздушное течение: оно струилось с запада на восток и оказалось достаточно сильным, чтобы я смог воспользоваться им. Возлегши на его упругие волны, я вновь дал крыльям отдых, вознося хвалу Ветрам и переводя дух. Мое покалеченное крыло все так же сильно ныло, но сейчас мне было не в пример легче переносить эту боль: я избавился от необходимости рассекать воздух, а вместо этого легко парил над морем.
   Казалось бы, такая простая вещь — отсутствие боли; но когда боль упорно не желает отпускать нас, мы готовы взвыть от отчаяния.
   Позволив себе свободно парить, я обнаружил, что мне страшно нелегко собраться с мыслями. Я опирался на то немногое, что было мне известно: согласно сведениям, полученным от Предков, у меня впереди был еще целый день полета. Чувствовал я себя совершенно изможденным, однако знал, что мне придется вновь набирать высоту, едва я немного отдохну. Совсем немного, совсем чуть-чуть, чтобы боль унялась...
   «Шикрар? Хадрэйшикрар, это Идай. Как у тебя дела, друг мой?»
   Я вздрогнул и пробудился от голоса Идай. Оказалось, что я влетел в облако, и это сбило меня с толку; однако по давлению на крылья я понял, что нахожусь гораздо ниже, чем следует. Через мгновение я уже вновь поднимался ввысь, чувствуя, что воздух вокруг сделался намного жестче. «Странное дело, — подумалось мне. — Воздух неспокоен: так бывает, когда вода встречается с...»
   И вдруг, вылетев из облака, я наткнулся на мощный восходящий поток воздуха, который поднял меня и благополучно пронес над скалистым утесом, высоко вздымавшимся над водой; но в следующий же миг я внезапно попал в воздушную яму, и меня стремительно потащило к земле.
   «Не такого приема я ожидал», — мелькнуло у меня в голове, прежде чем тьма поглотила меня.

Майкель

   Я обнаружил их, когда они начали подниматься в горы. Они были далеко впереди — миновали долину внизу и уже взбирались на следующий склон; к тому же их было больше, чем я ожидал. В одном из них я, как мне кажется, распознал Вариена: блеск его серебристых волос трудно было не заметить при ярком солнечном свете; но Ланен я узнал сразу же, едва лишь увидел, несмотря на расстояние.
   Наконец-то, наконец! Я даже остановился на миг.
   Но откуда, во имя Владычицы, откуда у меня была такая уверенность, что эта движущаяся точка вдали — Ланен?
   Вновь я вгляделся вперед. Я не мог различить, сколько всего там было человек, но явно больше четырех. И по меньшей мере три лошади, хотя, возможно, и больше — четыре или пять. Поначалу с ними было еще какое-то странное животное, хотя позже, когда солнце поползло к закату, оно отделилось от них. Двигалось оно очень быстро. Это могла быть лошадь каурой масти, но я не был в этом уверен. Однако точно знал, что Ланен была там, и даже мог сказать, какая именно из маленьких точек — она.
   Просто уму непостижимо.
   Я безуспешно пытался постичь причину своей уверенности. Само собой, я глубоко сочувствовал девочке, однако нас с нею не связывали никакие узы. Правда, до этого я просил помощи у Владычицы Шиа, но все же нынешние мои чувства не походили на божественное наитие. При одной лишь мысли о Богине у меня отчего-то начинало крутить внутренности, и поэтому я не мог мыслить ясно.
   Я вынул из мешка свои припасы: уже темнело, и следовало остановиться на ночлег. Остальные, судя по всему, тоже разбивали лагерь: я видел, как взметнулось пламя костра, теплое и дружественное среди темнеющих окрестных склонов. Во мне проснулся страстный позыв — отправиться туда сейчас же, поговорить с Ланен, предупредить ее, снова оказаться среди добрых людей — и обогреть руки и сердце у их огня.
   При этой мысли я вдруг согнулся пополам от пронзившей тело судороги. Я не мог ни стоять, ни ходить, не говоря уже о том, чтобы насобирать хворосту для костра. Поужинав холодной снедью, я почувствовал себя несколько лучше, но внутри по-прежнему все болело. «Хватит, — подумал я, — надо что-то делать». Поев и немного отдохнув, я вознес молитву Владычице и воззвал к своим целительским способностям.
   Подобные действия всегда сопровождаются неким полуотрешенным состоянием. А я был так слаб, что это вызывало у меня головокружение; но все же, собрав в кулак всю волю, я продолжал взывать к своей силе. На мой зов явилось лишь тусклое мерцание. Несмотря на свою слабость, я попытался направить его на излечение боли, терзавшей мне внутренности, однако даже небольшая попытка очень быстро изнурила меня. Когда я закончил, боль осталась такой же, если не сделалась еще сильнее.
   Я сидел, прислонившись спиною к камню, завернувшись в свои тонкие одеяла в попытке отгородиться от ночи. Все-таки холод и боль обострили мне разум — наконец-то.
   То, что со мною происходило, заставляло меня думать, что здесь что-то не так. Вернее, все. Все, что я ни делал с тех пор, как покинул Верфарен, не имело под собою никакого здравого смысла. Я намеревался отправиться на северо-восток, что и сделал, однако двигался черепашьим шагом, не имея ни определенной цели, ни места назначения. И несколько дней ничего не ел — это уж совсем глупость. А эта внезапная потребность — да какое там, порыв! — отыскать Ланен и предупредить ее? Откуда, во имя Святой Матери, стало мне известно, в каком направлении следует ее искать?
   Я содрогнулся, но не от холода. Ибо все-таки разыскал ее — разыскал в целом мире, за каких-то несколько дней. Это казалось до отвращения подозрительным. Чем я руководствовался? Что меня понукало и почему?
   Вновь меня передернуло: боль судорогой прошлась по внутренностям. О пресвятая Богиня, милостивая Шиа-а-а-а!..
   Зубья Преисподней! Боль терзала меня все больше — каждый раз, когда я пытался взмолиться к Шиа или хотя бы подумать о ней, — острыми, внезапными, мучительными приступами.
   Я вновь обратился к своей целительской силе, не обращая внимания на чувство слабости, нахлынувшее сразу же, едва вокруг меня возникло тусклое мерцание. Я целитель третьего разряда — мне под силу за считанные минуты врачевать переломы, сращивать разорванную плоть, снимать лихорадку. Когда Ланен была на пороге смерти, я спас ей жизнь...
   Борьба была нелегкой, но в конце концов я добился того, что меня окружило довольно яркое силовое поле. Собравшись с духом — что потребовало от меня не меньше усилий, чем вызов силы, — я прибегнул к внутреннему зрению целителя и заглянул в собственное тело.
   Меня сейчас же выпростало: желудок мой освободился от недавней трапезы, и без того крайне скудной; потом меня еще долго крючило, хотя выйти наружу было уже нечему. Никому не пожелал бы я узреть внутри у себя что-либо подобное. О Матерь, о милостивая и благословенная Владычица всего сущего — земли под ногами, воды вокруг и луны, что робко светит в небесах, — сохрани своему сыну жизнь хотя бы для того, чтобы он сумел преодолеть эту напасть!
   Свернувшись у меня во внутренностях, вонзив клешни мне в хребет и поводя туда-сюда шипастым хвостом, внутри меня сидел демон. Я не призывал его, не позволял ему вторгнуться мне в душу, не говоря уже о теле, — он был засунут туда против моей воли. Берисом, разумеется.
   Я слышал о подобных вещах, но не думал, что такое может произойти со мной. Про себя ведь каждый уверен, что с ним никогда ничего подобного не случится... Это был рикти-посыльник. Такое заклятие требует от демонов многого и так или иначе дорого обходится тому, кто вызывает их для этой цели, однако цена эта не идет ни в какое сравнение с той, которую платит намеченная жертва.
   Нет никакой возможности избавиться от этой твари. Вот в чем, оказывается, коренилась причина моего непонятного стремления, казавшегося мне совершенно необоснованным. Я не знал, зачем Берису было нужно, чтобы я выследил Ланен и находился рядом с нею, когда она остановится на ночлег, но мне стало понятно, что я должен буду что-то сделать. «Нет, — поправил я себя. — Это Берис через своего демона хочет что-то сделать с моей помощью».
   Единственный способ избавиться от посыльника. — убить тварь немедленно; однако жертва не может сделать этого сама, ибо демон почует угрозу и скует человеку мышцы, чтобы помешать ему завершить дело. Если я не найду кого-либо, кто мог бы убить его во мне, останется просто ждать, когда он приступит к действию, убив меня при выходе из моего тела. Посыльник так или иначе приводит жертву к смерти. Для меня в любом случае конец будет самым ужасным.
   Страшные я пережил мгновения, когда осознал все это, сидя в одиночестве, на холоде, посреди неприветливых горных кряжей, без возможности разжечь даже небольшой костер. Но я сейчас же твердо решил, что всеми силами, всем своим существом буду бороться с демоном и противиться его воле, покуда меня на это хватит. Быть может, продлится это совсем недолго, однако даже самая малая задержка будет выигрышем, победой над тем, что все равно уничтожит меня в конце концов, что бы я ни предпринял. По крайней мере, я погибну сражаясь.
   Едва я принял это решение, как через меня прокатилась волна боли, и я в беспамятстве повалился назема.
   Окруженный тьмою, я грезил об огне.

Салера

   Когда в небе потемнело, я покинула их. Каждый миг, проведенный рядом с Ним, был мне в радость, но в то же время меня тянуло к своим братьям и сестрам. Оставив двуногих, некоторое время я бежала по земле, пока не нашла подходящее место для взлета, откуда взмыла в темнеющую высь и вскоре уже миновала зубчатую каменную гряду, за которой находилась долина где мы все собрались.
   Внутри у меня взыграла радость, едва я снова увидела их: так много моих сородичей в одном месте! За последние несколько дней нас стало еще больше: прибыли новые. Я и не мечтала о том, что нас окажется настолько много. Помню, я искала глазами, не присоединился ли к нам кто-нибудь из Опустошенных, однако не видела ни одного. Из своих вновь обретенных сородичей я поприветствовала тех, кого знала ближе всего, с кем уже не раз летала.
   Мы не знали, чего ждали там. Мы испытывали радость оттого, что находимся вместе, но не задавались причинами. Я попробовала познакомить родичей с некоторыми звуками. Показала им, как произносится сочетание, обозначающее меня, потом воспроизвела короткое, но трудное сочетание, которое относилось к Нему, и наконец попробовала повторить звуки, обозначающие Серебристого — существо с неподходящим для него обликом. Кажется, некоторые пытались повторять за мной, однако в то время подобное нам было непривычно и казалось слишком трудным.
   Я подняла взор, посмотрела на луну, уже несколько пополневшую, и улыбнулась ее смеющемуся лику, обращенному на меня с небес.