Страница:
— А что это значит — «феррин...» — как там бишь? — поинтересовался Джеми.
— Ферриншадик — это слово из нашего языка, обозначающее сильнейшее стремление, свойственное многим из нас, страстную тягу к общению с иным народом, жажду услышать мысли других существ, наделенных способностью говорить и мыслить, — ответил Вариен задумчиво. — Некоторые из нас избежали этого, но большинству очень хорошо знакомо подобное чувство, нас постоянно и непреодолимо тянет к общению с гедриами, с людьми, которых мы на своем языке именуем «безмолвным народом». Иные из нас горько скорбят об исходе треллей, четвертого народа, которые, отвергнув Силы Порядка и Хаоса, тем самым положили начало собственной кончине.
Джеми глянул на него и покачал головой.
— Извини, Вариен, но о чем это ты, вообще? Что еще за силы? — спросил он.
— Джеми! — воскликнула я. — Ты что, не знаешь «Сказания о Первоначалах»? Святая Владычица, эта песнь даже мне известна!
Джеми пожал плечами:
— Никогда особо не интересовался всякими там бардовскими песенками.
Улыбнувшись мне, Вариен слегка переместился в кресле: теперь он сидел прямо, стараясь смотреть в лицо одновременно и мне, и Джеми. Я усмехнулась:
— По-видимому, это человеческая разновидность той самой позы, которую кантри называют Проявлением Поучения, не так ли?
— Именно так, — ответил он. — Если тебе, Джемет, неизвестно «Сказание о Первоначалах», то сейчас самое время узнать его. Там очень хорошо повествуется о вашем народе.
Он слегка шевельнул шеей, опустив вниз подбородок, — я поняла, что он по привычке пытается использовать те мышцы, которых у него теперь не было, чтобы, изогнув шею дугой, положить голову рядом с лицом ученика. Он заговорил — уверенно, но медленно. Позже я узнала, что в уме ему приходилось переводить древнее сказание кантри на человеческий язык.
— Когда земли Колмара были молоды, там жили четыре шакрима, то есть четыре народа: трелли, ракши, кантри и гедри. Они уже обладали даром речи и разума, когда им стали ведомы Силы Порядка и Хаоса; и вот все они узнали, что в жизни любого народа наступает время, когда необходимо встать перед Выбором. Каждый из этих народов сделал свой собственный Выбор.
Кантри, старейшие из четырех народов, верили, что, хотя Хаос предшествует сотворению мира и сопровождает его конец, главенствует при этом все же Порядок — поэтому они и приняли решение служить Порядку. За это им была дарована долгая жизнь, и они могли помнить все, что происходило в былые времена.
Трелли, народ троллей, решили не выбирать. Они не пожелали принять ни того, ни другого, отвергнув всё. Своим решением трелли обрекли себя на кончину, ибо отвергнуть Силы — значит отвергнуть саму жизнь.
Ракши уже в то время делились на два племени: ракшасов и менее могущественных рикти. И те и другие выбрали соединиться с Хаосом и в этом оказались противоположны кантри. Но Хаос сам по себе не может существовать в мире Порядка, потому что тогда этот мир был бы просто уничтожен в противоборстве двух Сил. Ракши за их выбор была дарована долгая жизнь, чтобы они могли противостоять кантри, и они обрели собственный мир, расположенный по ту сторону здешнего, — однако миром своим они никогда не были довольны.
Гедри же после долгих прений поняли, что не могут договориться между собой; но в отличие от треллей они все же сделали свой выбор. Воистину они избрали сам Выбор — каждый рожденный имел теперь право в свое время решить, какой стороне служить. Так они получили возможность обращаться к любой из двух Сил, подчиняясь собственным желаниям; и хотя кантри и ракши были существами, обладавшими небывалым могуществом, именно гедри унаследовали этот мир...
Вариен улыбнулся: его повествование завершилось.
— Скажи же, Джемет, неужели ты никогда не слышал этой истории? Ваши барды наверняка помнят ее.
Я посмотрела на Джеми. Тот ответил:
— Может, и помнят, да только я ни разу не слышал, чтобы они такое пели. — Голос его казался каким-то странным, и я всмотрелась в него пристальнее. Выражение его лица было очень необычным.
— Сдается мне, все же нечто подобное я слыхивал от своего деда, когда был совсем еще юным мальчишкой. — Он поднял взгляд, и в голосе его зазвучало изумление: — Сколько же тебе лет, Вариен?
Но Вариен не ответил на его вопрос — я решила, что это и к лучшему. Он поднял руки, словно собираясь растереть затекшую шею, однако действовал при этом донельзя неуклюже: вывернув кисти, он попытался было использовать тыльные стороны ладоней, как вдруг остановился и, посмотрев на меня, медленно придал своим рукам прежнее положение. Я ахнула, поняв, в чем дело: он позабыл, что у него нет когтей. Он привык, что всю свою долгую жизнь ему приходилось выворачивать кисти наружу, чтобы случайно не поранить чешую своими огромными когтями, каждый из которых был длиною в локоть. Улыбка его сделалась намного шире, когда он при помощи кончиков пальцев растер мышцы шеи, которые затекли от попытки вытянуть ее так же, как если бы она была драконьей. Потом он рассмеялся, и я вместе с ним.
— Во имя Ветров! — воскликнул он, вскакивая на ноги; глаза его светились восторгом, а голос был низким от переполнявшей его радости.
Он повернулся к Джеми с горящими глазами, в которых, казалось, отражалась вся его душа.
— Эта вторая жизнь — неописуемое чудо, хозяин Джемет! Хотелось бы мне поведать тебе о том, каково это! Я по сто раз на дню останавливаюсь только лишь затем, чтобы прислушаться к собственному дыханию: почувствовать быстрое биение сердца, ощутить, как грудь наполняется воздухом... Должен сказать: это сон, о котором я и не мечтал, — обрести человеческий облик, обладать такими же руками, что и у гедри! Надо же: я — и вдруг хожу на двух ногах! — внезапно он вновь рассмеялся. — Ты себе даже не представляешь, Джемет, до чего это удобно: больше не нужно носить хворост в зубах. На вкус он просто отвратителен, уж поверь.
Я расплылась в улыбке: мне доводилось видеть, как он таскал в пасти хворост; после ему приходилось изрыгать пламя, чтобы выжечь застрявшие в зубах щепья. Сейчас он был ну вылитый Акор — если бы только Джеми был знаком с ним прежде, он бы это тоже понял.
— Годами я пытался научиться ходить выпрямившись, — продолжал Вариен, — но наши ноги для этого совершенно не приспособлены. Каждый раз после таких занятий у меня по целым дням болели суставы, и в конце концов мне пришлось сдаться.
Немного успокоившись, он стоял теперь у огня, грея руки.
— Сколько же тебе в то время было лет? — спросила я, подтрунивая над ним. — Ты мне рассказывал лишь, что учился приземляться на задние ноги, но об этом ни словом не обмолвился.
Он немного помолчал, с улыбкой припоминая давнюю свою глупость.
— Я тогда уже достиг совершеннолетия — правда, недавно, — когда впервые попытался это проделать. Мне шел шестой келл, когда я взялся за эту затею, а свое поражение признал лишь за сотню лет до того, как мне перевалило за сит. — Он с улыбкой повернулся ко мне. — Трудно было отказаться от такого желания, любовь моя, но к тому времени я почти достиг своего полного роста. Шикрар как-то вынудил меня признаться, почему я целый месяц ходил с таким трудом. Боль была ужасная. Я был глупцом, пытаясь проделать подобное.
— А что такое «сит»? — спросила я.
— Тогда уж пусть объяснит заодно, что это за «келл»! — вставил Джеми.
— Келл — это сто зим, — ответил Вариен, глядя на пламя очага, и в огненном полумраке голос его звучал тихо и спокойно, — а ситом кантри называют середину жизни, когда возраст наш вдвое превышает совершеннолетие и пройдена лишь половина жизненного пути. Это радостное время, когда можно спокойно наслаждаться своей молодостью. Сит включает в себя десять келлов — это тысяча зим. Я встретил свой сит двенадцать... нет, теперь уже тринадцать зим назад.
Джеми смачно выругался; лицо его было скрыто полумраком, однако, когда он заговорил, в голосе его послышались странные нотки.
— Ты что, всерьез пытаешься утверждать, что тебе больше тысячи лет?
Я не могла понять, было ли это страхом, или недоверием, или гневом, или же всем сразу.
Оставаясь неподвижным, Вариен ответил:
— Я говорю только правду, Джемет из Аринока. Я видел тысячу и тринадцать зим, и будь я по-прежнему в облике кантри, я бы надеялся увидеть еще столько же. Наш народ живет очень долго — если не возникает никаких препятствий, и многие из нас могут встретить второй сит, прежде чем их заберет смерть.
— Будь все проклято! — вскричал Джеми.
Он не мог больше сидеть на месте: вскочив со стула, он принялся ходить из угла в угол — подальше от огня и от Вариена — и вдруг в один миг развернулся и приблизился ко мне, совершенно не обращая внимания на Вариена. Он встал передо мной, и я была удивлена: на лице у него застыло огорченное выражение.
— Ланен, прах тебя задави, что на вас нашло? Зачем вы так поступаете? Ты ведь знаешь: я тебя никогда бы не осудил, никогда бы не отрекся от тебя. Так зачем же выдумывать эту дикую историю? Ты что, уже не веришь, что я по-прежнему люблю тебя, как любил все эти долгие годы? — Голос его сделался хриплым. — Неужели ты настолько от меня отдалилась, девочка, за такой короткий срок?
Я встала и, положив руки ему на плечи, заглянула ему в глаза. Мне пришлось смотреть на него сверху вниз: я переросла Джеми еще в двенадцать лет. Он вдруг показался мне маленьким и слабым. Я даже слегка опешила.
— Джеми, положа руку на сердце и вверяя душу Владычице, я клянусь, даю тебе святое слово, что это не выдумка. Это чистейшая правда, — сказала я. Мне было нелегко выдержать его взгляд, полный сомнения и неприятия. — Думаешь, я не знаю, что это звучит как безумие? — продолжала я со злостью. — Но я не спятила, и ты меня хорошо знаешь — я не стала бы лгать тебе. Это все правда, Джеми. От начала до конца. Если б я сама там не была, я тоже не поверила бы, но это правда, клянусь тебе душою. Впервые я повстречалась с Вариеном, когда он был Акором, повелителем кантри, истинных драконов. Уже тогда я полюбила его, хотя и знала, что любовь эта ни к чему не приведет. Я видела, как он сражался с заклинателем демонов, и видела ужасные рваные раны на его теле. Святая Владычица, сквозь одну даже виднелись кости! — Я содрогнулась и провела рукой по лицу, пытаясь отогнать страшное видение: Акор, весь израненный Мариком, моим собственным отцом. — Шикрар, Кейдра и Идай отнесли его в его чертог, и там он... ну, то есть мы думали, что он умер, и я вместе с его товарищами оплакивала его кончину. Я сама обнаружила Вариена таким, какой он сейчас, всего лишь через пару часов после смерти моего возлюбленного Акора, — он был гол, точно новорожденный, и лежал посреди праха дракона, которым совсем недавно был сам. Душа его осталась прежней, как и его сердце, разум и память, — изменилось лишь его тело.
Джеми глазел на меня, все еще выражая своим видом огорчение и недоверие. Отвернувшись, я вздохнула и тут обнаружила, что не в силах сдержать улыбки, которая сама собой вылезла на лице. Я вновь с размаху плюхнулась в кресло.
— Клянусь зубьями Преисподней, Джеми, не мне тебя обвинять. Если бы я услышала подобную историю, я бы так и решила, что рассказчик либо спятил, либо врет.
Тогда Джеми повернулся к Вариену, который все так же молчал, глядя в огонь.
— Ну что, Вариен? — сказал Джеми, и огорчение его обернулось холодным гневом. — Теперь уж я заставлю тебя выложить все, что бы там ты ни скрывал. Кем бы ты ни был — убийцей, вором, заклинателем демонов, нищим поэтом, наемником, — я требую, чтобы ты, ради спасения своей души, ради своих же надежд попасть на небеса, во имя любви к моей дочери, — и если ты все еще надеешься узреть перед смертью лик Владычицы, — чтобы ты сейчас же рассказал мне все: кто ты и откуда взялся!
— А с чего это ты решил поверить мне на этот раз? — спросил Вариен, в свою очередь начиная сердиться.
— Потому что второй раз я просить не буду! — ответил Джеми, глядя на него в упор.
К нашему с Джеми удивлению, Вариен низко поклонился:
— Хорошо же, Джемет из Аринока. Вверяю свою душу Ветрам: во имя всего, что для меня свято, во имя надежды попасть на небеса, какими бы они ни были отличными от ваших небес, я поведаю тебе раз и навсегда, кто я такой и откуда родом, насколько мне позволит время.
Пусть унесут Ветры мою душу — среди моего народа эта клятва священна. Я был рожден тысячу и тринадцать зим назад. Матерью моей была Айярэйлиннэрит Мудрая, отцом — Кариштар из колена Лориакейрисов. Я появился на свет с серебристой кожей — подобного мой народ еще не видывал, и это было воспринято как некое знамение, смысла которого никто не знал. Глаза мои и самоцвет моей души были зелеными, как и сейчас, однако это среди моих сородичей не редкость. Я начал летать тридцати зим от роду, на двадцать пять зим раньше обычных детенышей. Совершеннолетия я достиг на исходе пятого своего келла, как это водится у кантри, а менее чем через келл я был избран новым царем, когда умер старый Гареш, отец Шикрара. Впервые я почувствовал зов ферриншадика еще в юности, когда мне было двести сорок зим от роду, — тогда я впервые увидел гедри, приплывших на наш остров. Они сбились с курса, и некоторые из моих сородичей почувствовали к ним жалость. Мы помогли им починить корабль, хотя вступить с ними в общение оказалось нелегко, ибо языки наши очень сильно отличаются друг от друга. Но мы помогли им, чем сумели. Когда они обнаружили лансиповые деревья и открыли, что листья их способствуют исцелению, мы позволили им взять с собой столько листвы, сколько они пожелали, а также несколько саженцев. Спустя совсем немного времени они уплыли, однако я до самого последнего момента следил за ними, охваченный сильным желанием поговорить с этими созданиями. Но это было запрещено. Сразу же, едва они появились, кантри собрали Совет, на котором было принято решение: лишь царь волен вступать с гедри в непосредственное общение, ибо многие из наших сородичей все еще впадали в ярость при одном лишь их виде. К тому времени когда они покинули остров, я уже выучил немного слов их языка — самую малость — и позже, в течение нескольких столетий, узнавал о них все, что только мог.
Посмотрев на меня, Вариен продолжал:
— Когда приплыла Ланен, я уже почти оставил надежду увидеть еще хотя бы один корабль, прибывший за лансипом, — на протяжении целого келла на наш остров не ступала нога ни одного гедри. — Улыбнувшись, он шагнул вперед и взял меня за руку. — Ах, Ланен! Покуда я дышу, никогда не забыть мне того, как ты впервые ступила на землю нашего народа! Я видел, как ты восторженно смеялась, шагая по траве. — Глаза его встретились с моими, и я почувствовала, как страсть, таящаяся в его взгляде, пронизывает меня насквозь. — Я смотрел, как ты преклонила колени, вдыхая запах самой земли, по которой ступали твои ноги.
Я вздрогнула. Самым сильным моим воспоминанием о первых мгновениях, проведенных на Драконьем острове, был запах примятой под ногами травы. До этого я не знала, что Акор, оказывается, наблюдал за мной.
— В первый же вечер мы тайно встретились. Мысленно Вариен добавил, обращаясь ко мне:
«И ты назвала меня братом, моя Ланен, несмотря на ту огромную пропасть обиды и ненависти, что разделяла нас. Уже тогда я любил тебя».
— На следующую ночь мы встретились вновь — под присмотром старейшего из нашего рода, моего сердечного друга Шикрара, который опасался, что я попал под влияние демонов или был околдован ведьмой гедри, — при этих словах Вариен рассмеялся. — Впрочем, вскоре он узнал ее получше! Однако он запретил нам видеться еще раз. И впервые за все время я, царь своего народа, более всех обязанный блюсти наши законы, нарушил этот запрет, ибо не мог выдержать столь скорого расставания. Я отнес Ланен в свои чертоги, что находились далеко за городьбой, отделявшей нас от гедри, и в ту самую ночь судьба наша была предрешена. Она полюбила меня, а я — ее, и каким бы безумием ни казалась любовь между гедри и кантри, даже самое беспросветное будущее не страшило нас. В душе мы воспарили вместе ввысь, слившись в полете влюбленных, — это священный обряд моего народа, столь же действенный, как и клятва верности, что мы дали друг другу во время брачной церемонии не далее как пару дней назад. С того времени души наши стали едины.
Поцеловав мне руку, Вариен выпустил меня и вновь поднялся, встав перед Джеми; во взгляде его одновременно читались достоинство и жалость.
— Это правда, Джемет. Вот кем я был и остаюсь поныне. Хочешь верь, хочешь нет, но в дальнейшем все случилось так, как рассказывала тебе Ланен. Марик, ее отец, навлек на нас демонов, которых мы уничтожили; он пытался принести ее в жертву, но я спас ее; он хотел похитить самоцветы душ моих сородичей, но мы с Шикраром остановили его, и Ланен помогла нам в этом; прежнее мое тело истекло кровью от ран, и когда не осталось ни малейшей надежды, вопреки пониманию и здравому смыслу и случилось невозможное: я очнулся таким, каким ты меня сейчас видишь, посреди груды праха, оставшегося от прежнего моего тела, и самоцвет души был крепко зажат в моей руке. — Он улыбнулся, на этот раз более ласково: Джеми, казалось, начинал понемногу верить его словам. — Она не рассказала тебе лишь о своем собственном вкладе в судьбу моего народа. Кейдра, сын Шикрара, и его супруга Миражэй ожидали появления детеныша — первого среди кантри за последние пятьсот лет. Однако роды протекали сложно, и мы все боялись, что и Миражэй, и малыш погибнут. Именно Ланен помогла сыну Кейдры появиться на свет, спасла и мать, и малютку и этим своим поступком заронила в сердца моих сородичей побуждение к переменам.
Вариен поклонился еще раз и уселся на свое место у огня.
Джеми долгое время молчал. Я видела, как он взвешивает в голове услышанное, и позволила себе ненадолго расслабиться; наконец я увидела, что он пришел к какому-то решению. Глаза его вновь обрели прежний блеск, и он кивнул Вариену:
— Я каждой костью чую, что тут должна скрываться ложь, однако я знавал на своем веку многих и могу распознать, когда говорят правду. Может, конечно, ты и тронутый, но то, что ты мне сейчас рассказал, — истина; по крайней мере ты сам в это искренне веришь, тут уж у меня сомнений нет. А тот крупный зеленый камень, оправленный в золото, который ты надевал во время женитьбы, — это, полагаю, и есть тот самый самоцвет души?
— Да, это он, — ответил Вариен. — Шикрар оправил его для меня в кхаадиш, прежде чем я смог предстать перед своим народом после того, как принял человечий облик.
— "Кхаадиш" — это по-нашему золото, да?
— Да. Мы... Со временем земля, на которой спят кантри, превращается в золото. Мы никому об этом не говорим. Кхаадиш — обычный металл, которому лишь изредка можно найти применение: например, если его отполировать, в нем можно увидеть свое отражение; но для нас он почти не имеет никакой ценности.
Джеми фыркнул:
— Да уж! На этот твой венчик можно купить всю нашу ферму, Да еще и несколько окрестных деревень в придачу. И это только на золото. Если вдруг окажешься когда-нибудь на мели, этот камушек может...
Я заметила, что Вариен начинает не на шутку сердиться, и вмешалась:
— Джеми, прошу тебя, прекрати. Это ведь совсем иное. Разве ты продал бы, скажем, свою ногу, если бы с этого можно было что-то поиметь?
— А что, неужели и этот камень для тебя — что часть тела? — спросил Джеми в замешательстве.
— Больше! — резко бросил Вариен.
Джеми посмотрел на него, но добавлять Вариен ничего не стал.
— Понятно, — произнес Джеми наконец. — Не хотел тебя обидеть, парень. А что до правды насчет твоего драконьего прошлого — утро вечера мудренее, как говорится, а пока постараюсь шире глядеть на вещи.
Вариен кивнул:
— Это редкий дар для любого народа. Благодарю тебя. Уголок рта у Джеми пополз вверх, и губы его растянулись в кривой усмешке.
— Всегда пожалуйста. А у тебя и впрямь царские манеры, откуда бы ни был ты родом.
— Мой народ так бы не посчитал, — ответил Вариен, и во взгляде его теперь угадывался слабый намек на веселость. — Они всегда заявляли, что я чересчур легкомыслен, излишне беспечен и из-за тяги к новшествам слишком быстро приемлю всяческие перемены. Кстати, о новшествах... Я знаю, что среди множества умений, которых мне недостает, есть одно, очень тебе свойственное, и я бы тоже желал его обрести.
— И что же это? — спросил Джеми, опередив меня на полвздоха: я собиралась задать тот же вопрос. Прежде Вариен никогда не упоминал ни о чем подобном.
— Поскольку мы намерены путешествовать по свету, мне придется научиться защищаться. Я ни разу в жизни не держал в руках боевого клинка. Ланен рассказывала мне, что ты в совершенстве владеешь этим искусством. Сумею ли я уговорить тебя обучать меня, пока еще позволяет время?
— Пока позволяет время? — переспросил Джеми. Однако в голосе его звучало согласие, и я знала, что наши намерения не были для него неожиданностью. И все же следовало все ему объяснить.
— Джеми, дело не в том, что меня вновь тянет повидать мир, — произнесла я.
Он приподнял бровь.
— Ну, то есть, — добавила я, рассмеявшись, — дело не только в этом. У нас неприятности. Не знаю, вернулся ли к Марику рассудок и возможно ли это вообще, но если он вдруг оклемается, то вряд ли откажется от своих замыслов насчет прежнего жертвоприношения, так что рано или поздно он явится за мной — или сам, или наймет кого-нибудь.
— Спору нет, — ответил Джеми, и глаза его слабо замерцали. — Я тоже подумал, что приключение ваше закончилось больно уж внезапно От заклинателей демонов так просто не избавишься — их нужно уничтожить. Уж поверь, я знаю.
— Но Кадеран-то мертв, — сказала я.
— Судя по твоим рассказам, он был мелкой сошкой. Я-то знаком с их братом и знаю: настоящий повелитель демонов нипочем не стал бы рисковать своей драгоценной шеей и не отправился бы в столь опасное путешествие. Этот Кадеран никогда не говорил о своем господине?
И тут передо мною всплыло воспоминание: я стою у тропы, ведущей к морю, спрятавшись в густом ельнике, и слушаю, как неподалеку беседуют Кадеран и Марик...
— Он упоминал о каком-то магистре шестого круга. Это тебе о чем-то говорит?
— Зубья Преисподней! — воскликнул Джеми. — Ланен, дела хуже некуда. Повелитель шестого круга может вызывать едва ли не самых могущественных демонов, управлять ими. — Он вновь заходил взад-вперед, и было видно, что он очень встревожен. — Седалище Матери Шиа! Ланен, во имя всего святого, не вспомнишь ли... Скажи, Ланен, ты слышала имя? Они называли какое-нибудь имя?
— Я пытаюсь припомнить, — проговорила я. — Но нет, боюсь, что голова у меня тогда была занята иным. Если они и упоминали какое-то имя, я этого не помню.
— Раз так, хозяин Джемет, то мне тем более нужно научиться владеть мечом, — вставил Вариен.
Джеми поморщился.
— Знаешь, лучше бы я вообще не говорил тебе, как меня зовут, называй меня Джеми, как все называют, и все тут. Само собой, я покажу тебе, как пользоваться клинком, но сейчас-то мы говорим о повелителе демонов и о том, как нам тут поступить. — Он окинул Вариена оценивающим взглядом. — Положим, силенка у тебя в руках имеется, однако во время боя клинок тяжелеет с каждым ударом. Ты когда-нибудь поднимал длинный меч?
Вариен смутился:
— А они бывают разные?
Джеми захохотал:
— Сотни разных, парень! Впрочем, для тебя у меня есть один на примете, с ним и будешь упражняться.
Он прошел к лестнице, за ней стоял длинный низкий короб; порывшись в нем, Джеми извлек здоровенный меч, который, как я помнила, принадлежал Хадрону. Я видела, как отчим доставал его из укромного уголка каждый год, когда собирался в Иллару, на Большую ярмарку, что устраивалась там в начале осени. В дороге он держал его при себе для самообороны и, насколько мне было известно, никогда не обнажал его из гнева. По длине он вполне подходил Вариену, но был, казалось, слишком уж тяжел для его изящного телосложения. Я вздохнула, поняв, что Джеми примеривается к Вариену. В который уже раз.
— На-ка вот, попробуй его в руке, — сказал он и, подняв меч острием вверх, швырнул его Вариену.
Не раздумывая, тот поймал меч в воздухе правой рукой, после чего недоуменно уставился на свои пальцы, сжимавшие рукоять.
— Во имя Ветров, как мне это удалось? — произнес он вслух, переведя взгляд на меня.
— Очень проворно, — ответила я, пораженная не меньше его, но весьма довольная. Он действительно умел двигаться очень быстро. — Ты небось и подумать-то об этом не успел.
— Ферриншадик — это слово из нашего языка, обозначающее сильнейшее стремление, свойственное многим из нас, страстную тягу к общению с иным народом, жажду услышать мысли других существ, наделенных способностью говорить и мыслить, — ответил Вариен задумчиво. — Некоторые из нас избежали этого, но большинству очень хорошо знакомо подобное чувство, нас постоянно и непреодолимо тянет к общению с гедриами, с людьми, которых мы на своем языке именуем «безмолвным народом». Иные из нас горько скорбят об исходе треллей, четвертого народа, которые, отвергнув Силы Порядка и Хаоса, тем самым положили начало собственной кончине.
Джеми глянул на него и покачал головой.
— Извини, Вариен, но о чем это ты, вообще? Что еще за силы? — спросил он.
— Джеми! — воскликнула я. — Ты что, не знаешь «Сказания о Первоначалах»? Святая Владычица, эта песнь даже мне известна!
Джеми пожал плечами:
— Никогда особо не интересовался всякими там бардовскими песенками.
Улыбнувшись мне, Вариен слегка переместился в кресле: теперь он сидел прямо, стараясь смотреть в лицо одновременно и мне, и Джеми. Я усмехнулась:
— По-видимому, это человеческая разновидность той самой позы, которую кантри называют Проявлением Поучения, не так ли?
— Именно так, — ответил он. — Если тебе, Джемет, неизвестно «Сказание о Первоначалах», то сейчас самое время узнать его. Там очень хорошо повествуется о вашем народе.
Он слегка шевельнул шеей, опустив вниз подбородок, — я поняла, что он по привычке пытается использовать те мышцы, которых у него теперь не было, чтобы, изогнув шею дугой, положить голову рядом с лицом ученика. Он заговорил — уверенно, но медленно. Позже я узнала, что в уме ему приходилось переводить древнее сказание кантри на человеческий язык.
— Когда земли Колмара были молоды, там жили четыре шакрима, то есть четыре народа: трелли, ракши, кантри и гедри. Они уже обладали даром речи и разума, когда им стали ведомы Силы Порядка и Хаоса; и вот все они узнали, что в жизни любого народа наступает время, когда необходимо встать перед Выбором. Каждый из этих народов сделал свой собственный Выбор.
Кантри, старейшие из четырех народов, верили, что, хотя Хаос предшествует сотворению мира и сопровождает его конец, главенствует при этом все же Порядок — поэтому они и приняли решение служить Порядку. За это им была дарована долгая жизнь, и они могли помнить все, что происходило в былые времена.
Трелли, народ троллей, решили не выбирать. Они не пожелали принять ни того, ни другого, отвергнув всё. Своим решением трелли обрекли себя на кончину, ибо отвергнуть Силы — значит отвергнуть саму жизнь.
Ракши уже в то время делились на два племени: ракшасов и менее могущественных рикти. И те и другие выбрали соединиться с Хаосом и в этом оказались противоположны кантри. Но Хаос сам по себе не может существовать в мире Порядка, потому что тогда этот мир был бы просто уничтожен в противоборстве двух Сил. Ракши за их выбор была дарована долгая жизнь, чтобы они могли противостоять кантри, и они обрели собственный мир, расположенный по ту сторону здешнего, — однако миром своим они никогда не были довольны.
Гедри же после долгих прений поняли, что не могут договориться между собой; но в отличие от треллей они все же сделали свой выбор. Воистину они избрали сам Выбор — каждый рожденный имел теперь право в свое время решить, какой стороне служить. Так они получили возможность обращаться к любой из двух Сил, подчиняясь собственным желаниям; и хотя кантри и ракши были существами, обладавшими небывалым могуществом, именно гедри унаследовали этот мир...
Вариен улыбнулся: его повествование завершилось.
— Скажи же, Джемет, неужели ты никогда не слышал этой истории? Ваши барды наверняка помнят ее.
Я посмотрела на Джеми. Тот ответил:
— Может, и помнят, да только я ни разу не слышал, чтобы они такое пели. — Голос его казался каким-то странным, и я всмотрелась в него пристальнее. Выражение его лица было очень необычным.
— Сдается мне, все же нечто подобное я слыхивал от своего деда, когда был совсем еще юным мальчишкой. — Он поднял взгляд, и в голосе его зазвучало изумление: — Сколько же тебе лет, Вариен?
Но Вариен не ответил на его вопрос — я решила, что это и к лучшему. Он поднял руки, словно собираясь растереть затекшую шею, однако действовал при этом донельзя неуклюже: вывернув кисти, он попытался было использовать тыльные стороны ладоней, как вдруг остановился и, посмотрев на меня, медленно придал своим рукам прежнее положение. Я ахнула, поняв, в чем дело: он позабыл, что у него нет когтей. Он привык, что всю свою долгую жизнь ему приходилось выворачивать кисти наружу, чтобы случайно не поранить чешую своими огромными когтями, каждый из которых был длиною в локоть. Улыбка его сделалась намного шире, когда он при помощи кончиков пальцев растер мышцы шеи, которые затекли от попытки вытянуть ее так же, как если бы она была драконьей. Потом он рассмеялся, и я вместе с ним.
— Во имя Ветров! — воскликнул он, вскакивая на ноги; глаза его светились восторгом, а голос был низким от переполнявшей его радости.
Он повернулся к Джеми с горящими глазами, в которых, казалось, отражалась вся его душа.
— Эта вторая жизнь — неописуемое чудо, хозяин Джемет! Хотелось бы мне поведать тебе о том, каково это! Я по сто раз на дню останавливаюсь только лишь затем, чтобы прислушаться к собственному дыханию: почувствовать быстрое биение сердца, ощутить, как грудь наполняется воздухом... Должен сказать: это сон, о котором я и не мечтал, — обрести человеческий облик, обладать такими же руками, что и у гедри! Надо же: я — и вдруг хожу на двух ногах! — внезапно он вновь рассмеялся. — Ты себе даже не представляешь, Джемет, до чего это удобно: больше не нужно носить хворост в зубах. На вкус он просто отвратителен, уж поверь.
Я расплылась в улыбке: мне доводилось видеть, как он таскал в пасти хворост; после ему приходилось изрыгать пламя, чтобы выжечь застрявшие в зубах щепья. Сейчас он был ну вылитый Акор — если бы только Джеми был знаком с ним прежде, он бы это тоже понял.
— Годами я пытался научиться ходить выпрямившись, — продолжал Вариен, — но наши ноги для этого совершенно не приспособлены. Каждый раз после таких занятий у меня по целым дням болели суставы, и в конце концов мне пришлось сдаться.
Немного успокоившись, он стоял теперь у огня, грея руки.
— Сколько же тебе в то время было лет? — спросила я, подтрунивая над ним. — Ты мне рассказывал лишь, что учился приземляться на задние ноги, но об этом ни словом не обмолвился.
Он немного помолчал, с улыбкой припоминая давнюю свою глупость.
— Я тогда уже достиг совершеннолетия — правда, недавно, — когда впервые попытался это проделать. Мне шел шестой келл, когда я взялся за эту затею, а свое поражение признал лишь за сотню лет до того, как мне перевалило за сит. — Он с улыбкой повернулся ко мне. — Трудно было отказаться от такого желания, любовь моя, но к тому времени я почти достиг своего полного роста. Шикрар как-то вынудил меня признаться, почему я целый месяц ходил с таким трудом. Боль была ужасная. Я был глупцом, пытаясь проделать подобное.
— А что такое «сит»? — спросила я.
— Тогда уж пусть объяснит заодно, что это за «келл»! — вставил Джеми.
— Келл — это сто зим, — ответил Вариен, глядя на пламя очага, и в огненном полумраке голос его звучал тихо и спокойно, — а ситом кантри называют середину жизни, когда возраст наш вдвое превышает совершеннолетие и пройдена лишь половина жизненного пути. Это радостное время, когда можно спокойно наслаждаться своей молодостью. Сит включает в себя десять келлов — это тысяча зим. Я встретил свой сит двенадцать... нет, теперь уже тринадцать зим назад.
Джеми смачно выругался; лицо его было скрыто полумраком, однако, когда он заговорил, в голосе его послышались странные нотки.
— Ты что, всерьез пытаешься утверждать, что тебе больше тысячи лет?
Я не могла понять, было ли это страхом, или недоверием, или гневом, или же всем сразу.
Оставаясь неподвижным, Вариен ответил:
— Я говорю только правду, Джемет из Аринока. Я видел тысячу и тринадцать зим, и будь я по-прежнему в облике кантри, я бы надеялся увидеть еще столько же. Наш народ живет очень долго — если не возникает никаких препятствий, и многие из нас могут встретить второй сит, прежде чем их заберет смерть.
— Будь все проклято! — вскричал Джеми.
Он не мог больше сидеть на месте: вскочив со стула, он принялся ходить из угла в угол — подальше от огня и от Вариена — и вдруг в один миг развернулся и приблизился ко мне, совершенно не обращая внимания на Вариена. Он встал передо мной, и я была удивлена: на лице у него застыло огорченное выражение.
— Ланен, прах тебя задави, что на вас нашло? Зачем вы так поступаете? Ты ведь знаешь: я тебя никогда бы не осудил, никогда бы не отрекся от тебя. Так зачем же выдумывать эту дикую историю? Ты что, уже не веришь, что я по-прежнему люблю тебя, как любил все эти долгие годы? — Голос его сделался хриплым. — Неужели ты настолько от меня отдалилась, девочка, за такой короткий срок?
Я встала и, положив руки ему на плечи, заглянула ему в глаза. Мне пришлось смотреть на него сверху вниз: я переросла Джеми еще в двенадцать лет. Он вдруг показался мне маленьким и слабым. Я даже слегка опешила.
— Джеми, положа руку на сердце и вверяя душу Владычице, я клянусь, даю тебе святое слово, что это не выдумка. Это чистейшая правда, — сказала я. Мне было нелегко выдержать его взгляд, полный сомнения и неприятия. — Думаешь, я не знаю, что это звучит как безумие? — продолжала я со злостью. — Но я не спятила, и ты меня хорошо знаешь — я не стала бы лгать тебе. Это все правда, Джеми. От начала до конца. Если б я сама там не была, я тоже не поверила бы, но это правда, клянусь тебе душою. Впервые я повстречалась с Вариеном, когда он был Акором, повелителем кантри, истинных драконов. Уже тогда я полюбила его, хотя и знала, что любовь эта ни к чему не приведет. Я видела, как он сражался с заклинателем демонов, и видела ужасные рваные раны на его теле. Святая Владычица, сквозь одну даже виднелись кости! — Я содрогнулась и провела рукой по лицу, пытаясь отогнать страшное видение: Акор, весь израненный Мариком, моим собственным отцом. — Шикрар, Кейдра и Идай отнесли его в его чертог, и там он... ну, то есть мы думали, что он умер, и я вместе с его товарищами оплакивала его кончину. Я сама обнаружила Вариена таким, какой он сейчас, всего лишь через пару часов после смерти моего возлюбленного Акора, — он был гол, точно новорожденный, и лежал посреди праха дракона, которым совсем недавно был сам. Душа его осталась прежней, как и его сердце, разум и память, — изменилось лишь его тело.
Джеми глазел на меня, все еще выражая своим видом огорчение и недоверие. Отвернувшись, я вздохнула и тут обнаружила, что не в силах сдержать улыбки, которая сама собой вылезла на лице. Я вновь с размаху плюхнулась в кресло.
— Клянусь зубьями Преисподней, Джеми, не мне тебя обвинять. Если бы я услышала подобную историю, я бы так и решила, что рассказчик либо спятил, либо врет.
Тогда Джеми повернулся к Вариену, который все так же молчал, глядя в огонь.
— Ну что, Вариен? — сказал Джеми, и огорчение его обернулось холодным гневом. — Теперь уж я заставлю тебя выложить все, что бы там ты ни скрывал. Кем бы ты ни был — убийцей, вором, заклинателем демонов, нищим поэтом, наемником, — я требую, чтобы ты, ради спасения своей души, ради своих же надежд попасть на небеса, во имя любви к моей дочери, — и если ты все еще надеешься узреть перед смертью лик Владычицы, — чтобы ты сейчас же рассказал мне все: кто ты и откуда взялся!
— А с чего это ты решил поверить мне на этот раз? — спросил Вариен, в свою очередь начиная сердиться.
— Потому что второй раз я просить не буду! — ответил Джеми, глядя на него в упор.
К нашему с Джеми удивлению, Вариен низко поклонился:
— Хорошо же, Джемет из Аринока. Вверяю свою душу Ветрам: во имя всего, что для меня свято, во имя надежды попасть на небеса, какими бы они ни были отличными от ваших небес, я поведаю тебе раз и навсегда, кто я такой и откуда родом, насколько мне позволит время.
Пусть унесут Ветры мою душу — среди моего народа эта клятва священна. Я был рожден тысячу и тринадцать зим назад. Матерью моей была Айярэйлиннэрит Мудрая, отцом — Кариштар из колена Лориакейрисов. Я появился на свет с серебристой кожей — подобного мой народ еще не видывал, и это было воспринято как некое знамение, смысла которого никто не знал. Глаза мои и самоцвет моей души были зелеными, как и сейчас, однако это среди моих сородичей не редкость. Я начал летать тридцати зим от роду, на двадцать пять зим раньше обычных детенышей. Совершеннолетия я достиг на исходе пятого своего келла, как это водится у кантри, а менее чем через келл я был избран новым царем, когда умер старый Гареш, отец Шикрара. Впервые я почувствовал зов ферриншадика еще в юности, когда мне было двести сорок зим от роду, — тогда я впервые увидел гедри, приплывших на наш остров. Они сбились с курса, и некоторые из моих сородичей почувствовали к ним жалость. Мы помогли им починить корабль, хотя вступить с ними в общение оказалось нелегко, ибо языки наши очень сильно отличаются друг от друга. Но мы помогли им, чем сумели. Когда они обнаружили лансиповые деревья и открыли, что листья их способствуют исцелению, мы позволили им взять с собой столько листвы, сколько они пожелали, а также несколько саженцев. Спустя совсем немного времени они уплыли, однако я до самого последнего момента следил за ними, охваченный сильным желанием поговорить с этими созданиями. Но это было запрещено. Сразу же, едва они появились, кантри собрали Совет, на котором было принято решение: лишь царь волен вступать с гедри в непосредственное общение, ибо многие из наших сородичей все еще впадали в ярость при одном лишь их виде. К тому времени когда они покинули остров, я уже выучил немного слов их языка — самую малость — и позже, в течение нескольких столетий, узнавал о них все, что только мог.
Посмотрев на меня, Вариен продолжал:
— Когда приплыла Ланен, я уже почти оставил надежду увидеть еще хотя бы один корабль, прибывший за лансипом, — на протяжении целого келла на наш остров не ступала нога ни одного гедри. — Улыбнувшись, он шагнул вперед и взял меня за руку. — Ах, Ланен! Покуда я дышу, никогда не забыть мне того, как ты впервые ступила на землю нашего народа! Я видел, как ты восторженно смеялась, шагая по траве. — Глаза его встретились с моими, и я почувствовала, как страсть, таящаяся в его взгляде, пронизывает меня насквозь. — Я смотрел, как ты преклонила колени, вдыхая запах самой земли, по которой ступали твои ноги.
Я вздрогнула. Самым сильным моим воспоминанием о первых мгновениях, проведенных на Драконьем острове, был запах примятой под ногами травы. До этого я не знала, что Акор, оказывается, наблюдал за мной.
— В первый же вечер мы тайно встретились. Мысленно Вариен добавил, обращаясь ко мне:
«И ты назвала меня братом, моя Ланен, несмотря на ту огромную пропасть обиды и ненависти, что разделяла нас. Уже тогда я любил тебя».
— На следующую ночь мы встретились вновь — под присмотром старейшего из нашего рода, моего сердечного друга Шикрара, который опасался, что я попал под влияние демонов или был околдован ведьмой гедри, — при этих словах Вариен рассмеялся. — Впрочем, вскоре он узнал ее получше! Однако он запретил нам видеться еще раз. И впервые за все время я, царь своего народа, более всех обязанный блюсти наши законы, нарушил этот запрет, ибо не мог выдержать столь скорого расставания. Я отнес Ланен в свои чертоги, что находились далеко за городьбой, отделявшей нас от гедри, и в ту самую ночь судьба наша была предрешена. Она полюбила меня, а я — ее, и каким бы безумием ни казалась любовь между гедри и кантри, даже самое беспросветное будущее не страшило нас. В душе мы воспарили вместе ввысь, слившись в полете влюбленных, — это священный обряд моего народа, столь же действенный, как и клятва верности, что мы дали друг другу во время брачной церемонии не далее как пару дней назад. С того времени души наши стали едины.
Поцеловав мне руку, Вариен выпустил меня и вновь поднялся, встав перед Джеми; во взгляде его одновременно читались достоинство и жалость.
— Это правда, Джемет. Вот кем я был и остаюсь поныне. Хочешь верь, хочешь нет, но в дальнейшем все случилось так, как рассказывала тебе Ланен. Марик, ее отец, навлек на нас демонов, которых мы уничтожили; он пытался принести ее в жертву, но я спас ее; он хотел похитить самоцветы душ моих сородичей, но мы с Шикраром остановили его, и Ланен помогла нам в этом; прежнее мое тело истекло кровью от ран, и когда не осталось ни малейшей надежды, вопреки пониманию и здравому смыслу и случилось невозможное: я очнулся таким, каким ты меня сейчас видишь, посреди груды праха, оставшегося от прежнего моего тела, и самоцвет души был крепко зажат в моей руке. — Он улыбнулся, на этот раз более ласково: Джеми, казалось, начинал понемногу верить его словам. — Она не рассказала тебе лишь о своем собственном вкладе в судьбу моего народа. Кейдра, сын Шикрара, и его супруга Миражэй ожидали появления детеныша — первого среди кантри за последние пятьсот лет. Однако роды протекали сложно, и мы все боялись, что и Миражэй, и малыш погибнут. Именно Ланен помогла сыну Кейдры появиться на свет, спасла и мать, и малютку и этим своим поступком заронила в сердца моих сородичей побуждение к переменам.
Вариен поклонился еще раз и уселся на свое место у огня.
Джеми долгое время молчал. Я видела, как он взвешивает в голове услышанное, и позволила себе ненадолго расслабиться; наконец я увидела, что он пришел к какому-то решению. Глаза его вновь обрели прежний блеск, и он кивнул Вариену:
— Я каждой костью чую, что тут должна скрываться ложь, однако я знавал на своем веку многих и могу распознать, когда говорят правду. Может, конечно, ты и тронутый, но то, что ты мне сейчас рассказал, — истина; по крайней мере ты сам в это искренне веришь, тут уж у меня сомнений нет. А тот крупный зеленый камень, оправленный в золото, который ты надевал во время женитьбы, — это, полагаю, и есть тот самый самоцвет души?
— Да, это он, — ответил Вариен. — Шикрар оправил его для меня в кхаадиш, прежде чем я смог предстать перед своим народом после того, как принял человечий облик.
— "Кхаадиш" — это по-нашему золото, да?
— Да. Мы... Со временем земля, на которой спят кантри, превращается в золото. Мы никому об этом не говорим. Кхаадиш — обычный металл, которому лишь изредка можно найти применение: например, если его отполировать, в нем можно увидеть свое отражение; но для нас он почти не имеет никакой ценности.
Джеми фыркнул:
— Да уж! На этот твой венчик можно купить всю нашу ферму, Да еще и несколько окрестных деревень в придачу. И это только на золото. Если вдруг окажешься когда-нибудь на мели, этот камушек может...
Я заметила, что Вариен начинает не на шутку сердиться, и вмешалась:
— Джеми, прошу тебя, прекрати. Это ведь совсем иное. Разве ты продал бы, скажем, свою ногу, если бы с этого можно было что-то поиметь?
— А что, неужели и этот камень для тебя — что часть тела? — спросил Джеми в замешательстве.
— Больше! — резко бросил Вариен.
Джеми посмотрел на него, но добавлять Вариен ничего не стал.
— Понятно, — произнес Джеми наконец. — Не хотел тебя обидеть, парень. А что до правды насчет твоего драконьего прошлого — утро вечера мудренее, как говорится, а пока постараюсь шире глядеть на вещи.
Вариен кивнул:
— Это редкий дар для любого народа. Благодарю тебя. Уголок рта у Джеми пополз вверх, и губы его растянулись в кривой усмешке.
— Всегда пожалуйста. А у тебя и впрямь царские манеры, откуда бы ни был ты родом.
— Мой народ так бы не посчитал, — ответил Вариен, и во взгляде его теперь угадывался слабый намек на веселость. — Они всегда заявляли, что я чересчур легкомыслен, излишне беспечен и из-за тяги к новшествам слишком быстро приемлю всяческие перемены. Кстати, о новшествах... Я знаю, что среди множества умений, которых мне недостает, есть одно, очень тебе свойственное, и я бы тоже желал его обрести.
— И что же это? — спросил Джеми, опередив меня на полвздоха: я собиралась задать тот же вопрос. Прежде Вариен никогда не упоминал ни о чем подобном.
— Поскольку мы намерены путешествовать по свету, мне придется научиться защищаться. Я ни разу в жизни не держал в руках боевого клинка. Ланен рассказывала мне, что ты в совершенстве владеешь этим искусством. Сумею ли я уговорить тебя обучать меня, пока еще позволяет время?
— Пока позволяет время? — переспросил Джеми. Однако в голосе его звучало согласие, и я знала, что наши намерения не были для него неожиданностью. И все же следовало все ему объяснить.
— Джеми, дело не в том, что меня вновь тянет повидать мир, — произнесла я.
Он приподнял бровь.
— Ну, то есть, — добавила я, рассмеявшись, — дело не только в этом. У нас неприятности. Не знаю, вернулся ли к Марику рассудок и возможно ли это вообще, но если он вдруг оклемается, то вряд ли откажется от своих замыслов насчет прежнего жертвоприношения, так что рано или поздно он явится за мной — или сам, или наймет кого-нибудь.
— Спору нет, — ответил Джеми, и глаза его слабо замерцали. — Я тоже подумал, что приключение ваше закончилось больно уж внезапно От заклинателей демонов так просто не избавишься — их нужно уничтожить. Уж поверь, я знаю.
— Но Кадеран-то мертв, — сказала я.
— Судя по твоим рассказам, он был мелкой сошкой. Я-то знаком с их братом и знаю: настоящий повелитель демонов нипочем не стал бы рисковать своей драгоценной шеей и не отправился бы в столь опасное путешествие. Этот Кадеран никогда не говорил о своем господине?
И тут передо мною всплыло воспоминание: я стою у тропы, ведущей к морю, спрятавшись в густом ельнике, и слушаю, как неподалеку беседуют Кадеран и Марик...
— Он упоминал о каком-то магистре шестого круга. Это тебе о чем-то говорит?
— Зубья Преисподней! — воскликнул Джеми. — Ланен, дела хуже некуда. Повелитель шестого круга может вызывать едва ли не самых могущественных демонов, управлять ими. — Он вновь заходил взад-вперед, и было видно, что он очень встревожен. — Седалище Матери Шиа! Ланен, во имя всего святого, не вспомнишь ли... Скажи, Ланен, ты слышала имя? Они называли какое-нибудь имя?
— Я пытаюсь припомнить, — проговорила я. — Но нет, боюсь, что голова у меня тогда была занята иным. Если они и упоминали какое-то имя, я этого не помню.
— Раз так, хозяин Джемет, то мне тем более нужно научиться владеть мечом, — вставил Вариен.
Джеми поморщился.
— Знаешь, лучше бы я вообще не говорил тебе, как меня зовут, называй меня Джеми, как все называют, и все тут. Само собой, я покажу тебе, как пользоваться клинком, но сейчас-то мы говорим о повелителе демонов и о том, как нам тут поступить. — Он окинул Вариена оценивающим взглядом. — Положим, силенка у тебя в руках имеется, однако во время боя клинок тяжелеет с каждым ударом. Ты когда-нибудь поднимал длинный меч?
Вариен смутился:
— А они бывают разные?
Джеми захохотал:
— Сотни разных, парень! Впрочем, для тебя у меня есть один на примете, с ним и будешь упражняться.
Он прошел к лестнице, за ней стоял длинный низкий короб; порывшись в нем, Джеми извлек здоровенный меч, который, как я помнила, принадлежал Хадрону. Я видела, как отчим доставал его из укромного уголка каждый год, когда собирался в Иллару, на Большую ярмарку, что устраивалась там в начале осени. В дороге он держал его при себе для самообороны и, насколько мне было известно, никогда не обнажал его из гнева. По длине он вполне подходил Вариену, но был, казалось, слишком уж тяжел для его изящного телосложения. Я вздохнула, поняв, что Джеми примеривается к Вариену. В который уже раз.
— На-ка вот, попробуй его в руке, — сказал он и, подняв меч острием вверх, швырнул его Вариену.
Не раздумывая, тот поймал меч в воздухе правой рукой, после чего недоуменно уставился на свои пальцы, сжимавшие рукоять.
— Во имя Ветров, как мне это удалось? — произнес он вслух, переведя взгляд на меня.
— Очень проворно, — ответила я, пораженная не меньше его, но весьма довольная. Он действительно умел двигаться очень быстро. — Ты небось и подумать-то об этом не успел.