Кертис Джек. Сыны Зари

   – Да, припоминаю.
   – Ну еще бы! У нас список сообщений об украденных картинах в милю длиной, но средства массовой информации волнует только разное сексуальное дерьмо. И в начале этого списка главным образом полотна Ван Гога. Ах бедный гомик, он ведь потратил всю жизнь, обменивая свои картины на стакан вина и на простенькую любовь, а сотню лет спустя какой-нибудь невежественный шут гороховый на аукционе «Сотби» договаривается с дружками, чтобы пускать эти же полотна по цене не выше восьми миллионов, а потом уж перепродать и прибыль поделить. Так чем конкретно я могу тебе помочь?
   – Что-нибудь исчезло недавно? Я имею в виду вещи, заслуживающие упоминания.
   – Недавно... За этот год?
   – Недавно – значит за этот месяц.
   Биньон взглянул на Кэлли с оживившимся интересом.
   – Если у тебя есть что-то для меня, – сказал он, – то мне это очень пригодится. У меня хватает неприятностей с отделом особо опасных преступлений, который обожает мочиться в мой горшок с кашей.
   – Обещаю, – сказал Кэлли. – Все, что только добуду.
   Биньон допил свою порцию, все еще глядя на Кэлли, и налил себе еще одну. Потом, наконец, ответил:
   – Пара холстов Поля Сезанна.
   – Стоимостью...
   – Не восемь миллионов, но и не кусок дерьма. Сильно за полмиллиона. Но это не имеет значения. Кому-то они нужны, а у кого-то другого они есть.
   – И у кого же?
   – У одного парня по имени Тролей. Это часть весьма приличной частной коллекции.
   – И как же они оттуда исчезли?
   – Ну, это немножко туманная история. Умер и охранник, и его жена. Он был там, на работе, а жена дома. Можно предположить, что они захватили его жену и потребовали выкуп в расчете, что мужу придется впустить их в галерею.
   – И он впустил?
   – Должно быть, да. Система сигнализации там была безупречной. Детекторы с инфракрасным светом, реагирующие на тепловое излучение на расстоянии в пятьдесят футов. Если ты не хочешь запирать свои картины в каком-нибудь подвале, то приходится устраивать такой подвал прямо в комнате, где они висят. Эти датчики покрывают все, от стены до потолка, чувствительность их просто поразительна. Они сработали бы даже на тепловое излучение от тела какой-нибудь птички. Отключаются они специальным кнопочным кодом. Если у тебя не один охранник, а больше, то у каждого должен быть свой личный код. Охранник никогда не должен никому говорить, что это за код. Таким образом, ты знаешь, кто отключил сигнализацию. А вся система в целом связана с центральной станцией. Если кто-то набирает неправильный код больше трех раз, сирена тревоги срабатывает автоматически. То есть полная защита.
   – Но зачем же тогда им понадобилось убивать этого охранника и его жену, если они получили от него, что хотели?
   – А кто их знает! Возможно, из боязни быть опознанными. Даже по описанию. Но какое все это имеет отношение к твоему снайперу?
   – Как только я это выясню, – заверил его Кэлли, – ты узнаешь обо всем первым. Кое-что я надеюсь добыть.
   Биньон налил стаканчик доверху и толкнул его к Кэлли, а сам сделал большой глоток прямо из горлышка фляжки.
   – Что-то у тебя с глазом неладно, – сказал он и засмеялся. – С чего бы это?
   – Упал, когда поднимался по лестнице, – сказал Кэлли, и Биньон снова засмеялся. – А где они сейчас, нам известно?
   – Кто, эти Сезанны? Ясное дело, в Америке.
   – И кому они могли понадобиться?
   – Ну, тут всего несколько имен. Проблема в том, что мы не можем добраться до покупателей. Мы здесь, а они там – вот уже одно препятствие. А другое в том, что они ведь не развешивают эти приобретения на стенах своих столовых. Мы не можем ни с того ни с сего отправить парочку наших фараонов в квартиру какого-нибудь миллиардера в Саттон-Плэйс и потребовать пропустить их в строго охраняемую комнату. У нас есть подозрения, причем серьезные, но... Но точно мы не знаем.
   – Ну а к кому бы ты отправился? Если бы мог.
   – К О'Коннелу... – предположил Биньон, – ну, еще к Эшу, к Мортону, к Кемпу...
   – К кому?
   – К Гуго Кемпу. – Биньон внимательно посмотрел на Кэлли. – Ты уже слышал это имя, а?
   – Да, что-то знакомое...
   – В самом деле? – Биньон, кажется, призадумался. – Да, Кемп – это вполне надежная ставка.

* * *

   Кэлли приехал к тому часу, когда возвращаются домой примерные мужья. Элен воззрилась на него так, словно он прочитал се мысли. Он вывалил на стол пакет со всякой всячиной.
   – Суп с омарами. Хотя и не домашний, но зато импортный. Уж зря-то его ввозить бы не стали, а? Бараньи отбивные, салаг, сыр, фрукты. На двоих за глаза хватит, так что скромные возможности твоего холодильника какое-то время не должны нас беспокоить... А если бы я сказал тебе, сколько стоит это вино, ты бы не отважилась сделать и глотка.
   – Ты что же, стал мужем? – спросила она. – Поскольку, я гляжу, ты решил выполнять эту чертовски трудную функцию.
   – Ну, ты же любишь бараньи отбивные, я помню...
   – А я помню, какой из тебя муж. Меня не одурачишь. – Она взяла в руки бутылку вина и изучила этикетку. – Очень мило.
   Кэлли забрал у нее бутылку и отправился искать штопор.
   – А почему люди собирают картины? – спросил он.
   Не одурачишь, не одурачишь. В темноте она колотилась об его тело, словно натыкаясь на что-то острое. «Это на себя я натыкаюсь, – подумала она, – на себя». Она хорошо помнила, как это все было. Любовь превращалась в символ утраты, страсть – в похоть и сожаление... Грустная алхимия.
   А что ее возбуждало в Кэлли? Какое-то ощущение опасности, а еще насилия. Его благовоспитанное поведение – это нечто, чему он просто научился. Но это же было любовной связью, не так ли? И сделало из него прекрасного... хм... так сказать, наездника. О, этот зверь при свете свечей, это путешествие в постель, где все то, что ты никогда бы не стала делать и не делала, он заставит тебя делать, и ты станешь сама хотеть этого. Ну а потом благополучное отбытие этого насытившегося зверя, куда-то в его личные дела, он еще хранит твой запах, но уже высматривает новые тропы...
   Да, ты была замужем за всем этим. Иногда он прикидывался, что играет эту роль, а иногда нет. Иногда он возвращался домой и от него несло зловонием преступного мира. Иногда он и в самом деле приносил бараньи отбивные, салат и вино...
   – Что ж, – сказала она, – давай подумаем. Картины можно покупать как гарантию от инфляции или просто для капиталовложения. Если ты какой-нибудь профсоюз водителей грузовиков или еще что-то в этом роде, то картины вполне могут подкрепить твой пенсионный фонд. Ты можешь скупать их, чтобы попозже выгодно продать. А если ты, скажем, светская дама, картины могут укрепить твое положение в обществе. Они могут пригодиться и для подкупа дипломатов и каких-нибудь чиновников, которых поставил бы в затруднительное положение неожиданный приток наличных в их карманы. Картины можно предложить и как лакомое блюдо в конце государственного визита каким-нибудь заезжим сановникам. А есть и такие оригиналы, которым просто нравится повесить их на стенку и смотреть на них, но в общем-то это принято считать слишком уж эксцентричным поведением.
   Она произнесла все это ровным голосом, как заведенная. Кэлли с любопытством взглянул на нее:
   – Я тебя чем-то огорчил?
   – Да. Ты вваливаешься сюда с полным пакетом жратвы и этой несообразно дорогой бутылкой вина с таким видом, будто к твоим башмакам никакое дерьмо не прилипнет, и хочешь, чтобы я притворялась, будто мы женаты, будто мы счастливы, будто все так у нас всю жизнь и было. Поразительно, что ты не приволок мне пучок каких-нибудь дерьмовых цветов.
   – Пытался. Но не мот найти вообще никаких. А это вино должно постоять открытым, чтобы немножко подышать? – спросил Кэлли, наклоняя бутылку, чтобы наполнить бокалы.
   – Что? Да, разумеется, должно, варвар!
   – Я тоже так подумал, – сказал он, отставляя бутылку в сторону.
   – Почему тебе это понадобилось?
   – Я ищу одного коллекционера. Не того, кто помещает в картины капитал, и не продавца. Именно покупателя. Он в самом конце этой цепочки. Я должен найти его и начать двигаться назад. Где-то на этом пути я непременно наткнусь на человека, организовавшего убийство Джея Хэммонда, а потом, подальше, – и на того, кто его убил. Хорошо бы узнать кое-что об этом человеке. Ну о том, кто собирает картины. А ты работаешь в галерее, и я думал, что у тебя, возможно, есть какое-то профессиональное мнение. Если мы подождем, пока я приготовлю салат и поджарю отбивные, вино будет готово?
   Элен кивнула и пошла следом за ним на кухню.
   – А какие картины? – спросила она.
   – Любые картины.
   – Но мы же говорим не о любых картинах! Разве не так?
   – Ну... два Сезанна.
   – О, вот это да! – Она подумала немного и сказала: – Ну-ну...
   Кэлли подождал, держа в одной руке нож, а в другой салат.
   – Так что же? – спросил он.
   – Да ничего, кроме того, что они наделали шуму, вернее, их исчезновение. Они принадлежали Морису Тролею. Неприятный ублюдок, но кое для кого хороший покупатель. Очень богатый. В основном его можно увидеть в аукционном зале, впрочем, там ведь предлагают к продаже весь товар, облагаемый высокой пошлиной. А они ушли в Америку, ну эти Сезанны.
   – Откуда ты знаешь?
   – Так всегда бывает в подобных случаях. То есть процентов девяносто украденных картин заканчивают свой путь там. – Кэлли кивнул, как бы подтверждая это, и Элен слегка вздрогнула. – Выходит, ты уже это знал. Ты уже разговаривал с кем-то.
   – Да, с отделом искусства и древностей. С одним парнем, Биньоном. Очень ловко управляется с фляжкой на своем бедре, только на вид никогда не скажешь, чтобы он мог отличить Ренуара от автомобиля «рено»^[6]. Но внешность бывает обманчива.
   – Так чего ради тогда спрашивать меня?
   – Видишь ли, деньги – это легко понять. Большинство негодяев берут деньги или все, что можно превратить в деньги. А этот парень, кем бы он ни был, как раз платит. И когда он получает какую-нибудь картину – это конец. Это то, чего он хочет. Картина, засоленная в каком-нибудь огнеупорном подвале. Он, правда, не может продемонстрировать ее, ну, по-настоящему. Не может даже похвастаться, что она у него есть. Зато он может достать ее из своего подвальчика и полюбоваться на нее. Вот о чем я хочу знать.
   А ты знаешь, кто он такой? – спросила Элен. – Хотя бы имя?
   – Имя – это немного. Оно не говорит мне, кто он такой.
   Она разлила остатки вина, распределив его поровну по их бокалам.
   – Ты надолго уедешь? – Этот вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела прикусить язык.
   – Уеду? Куда?
   – Только не надо, пожалуйста, вот этого, – выставила она ладонь перед ним. – Зачем тебе хотеть узнать о ком-то, если ты никогда не собираешься увидеть его?
   – Надеюсь, что на неделю. Ну, на столько, сколько это заняло бы у каждого. Ты полагаешь, что они отпустят меня?
   – А кого ты будешь просить? Протеро? Латимера?
   – Обоих. Одновременно.
   – И какую причину ты им назовешь?
   – Никола Хэммонд. Не все, конечно. Но кое-что.
   – Но ты же обещал ей, что не будешь этого делать!
   – Так я солгал. – Он допил вино. – Сейчас она уже в безопасности. Кто-нибудь другой может погоняться за ней, если Протеро захочет.
   Элен взяла баранью отбивную с тарелки за косточку и стала ее есть. Она пыталась удержать в себе тот гнев, который испытала раньше, но он уже выскользнул из нее, испарившись вместе с вином. То, что Кэлли предал Никола Хэммонд, должно было разозлить ее. Нет, не из-за самой Никола, но потому, что это напомнило ей о риске, на который однажды уже пошла она сама и который, возможно, ей еще предстоял. Но, как ни странно, это не разозлило ее. Ее даже позабавило, как легко он сказал это: «Так я солгал».
   – Выходит, дело было в этом? – спросила она. – В Сезаннах. Вот почему убили Хэммонда. И всех остальных.
   Кэлли приподнял брови и покачал головой, что означало: все это мне и хотелось бы выяснить.
   – На одной картине был пейзаж, – сказала Элен. – Вид его родного городка Экса, в Провансе. Там всякие горы и кипарисы. На другой... ну, это просто натюрморт из цикла, созданного во время его затянувшейся остановки в Париже. Ему не очень нравился Париж. – Она откусила еще несколько кусочков мяса и отбросила кость на тарелку. – Я думаю, это связано со страстью просто обладать картинами. Не так ли окажется в итоге?

* * *

   Кэлли целовал ее, обнимал, оставляя следы своих пальцев на ее бедрах, и она пошире раздвинула ноги, потому что ей так хотелось. «Не одурачишь, – подумала она, – не одурачишь».
   – Откуда эта страсть обладания? – спросил он. – Ты достаешь картину из этого подвальчика и смотришь на нее. Она твоя и ничья больше... Что-то в этом роде, да?
   – Я не знаю. Спроси у какого-нибудь психиатра.
   Его руки двигались медленнее, а мысли блуждали где-то еще. «Ах ты, ублюдок! – подумала Элен. – Ты уже летишь на самолете, уже прилетел... Думаешь, меня это волнует? Думаешь, я жила как монашка после того, как мы расстались?» Она быстро наклонила голову и слегка куснула кожу на его груди. «Ты думаешь, что твое „я хочу, чтобы ты вернулась“ – это игра только с одним набором правил? Думаешь, все держится на твоих желаниях, на твоих амбициях, твоих усилиях, твоей похоти?» Ее волосы скользили по его животу. Она куснула его чуть ниже бедра и внимательно посмотрела, не дернется ли он. «О нет, это и мои правила тоже. Нечего тогда тащить меня в постель, чтобы потом я тебя дожидалась. Такая уж у меня участь. Такое уж у тебя удовольствие». Элен облизала губы. «Я заставлю тебя понять», – подумала она. А Кэлли удивился, с чего это она вдруг рассмеялась.

* * *

   Протеро приподнял усы указательным пальцем, словно желая набрать побольше воздуха в рот. Он сказал:
   – Я говорил с Тедом Латимером.
   Протеро любил позволить себе подобную фамильярность: она давала ему ощущение своей принадлежности к клану.
   – Спасибо. – Это слово, конечно, не могло одурачить ни одного из них, но Кэлли думал, что это вполне разумная поблажка.
   – Я полагаю, вы тоже говорили с ним.
   – Я думал, что так будет лучше всего.
   – А где... – Протеро заглянул на другую сторону рапорта Кэлли, ища имя. – Вот, Никола Хэммонд?
   – Я не знаю. – Кэлли пожал плечами и развел руки. Только и всего. «Переиграл» – мысленно заметил он про себя. – Это был телефонный звонок, как я уже сообщал в моем...
   – Выследила вас?
   – Она звонила мне домой. Мой номер есть в телефонной книге. – Кэлли еще раз пожал плечами и подумал, что этого достаточно.
   – А имя, которое она дала вам...
   – Шмидт.
   – Да.
   – Ну, это все, что она мне дала. Отдел искусства и древностей сейчас проверяет дела ее мужа. А она исчезла.
   – Вам нравится эта теория, не так ли? Массовые убийства, чтобы прихлопнуть одного.
   – Я говорю вам то, что узнал от нее. После того как убили Хэммонда, им позвонили по телефону, пригрозив, что с ними будет то же самое, если они не отменят сделку. Чего ради она стала бы выдумывать это? Да и как бы она смогла? Это должно быть правдой.
   Протеро снова взглянул на рапорт, отыскивая другое имя.
   – Кемп – это предположение, – сказал он.
   – Кемп – это зацепка. А что сказал Латимер?
   – Мы разговаривали с департаментом полиции США в Таксоне, – с энергичным вздохом сказал Протеро. – Вы тоже можете поговорить с ними. Они, кажется, против этого не возражают. Но, как они заметили, нет никакой гарантии, что их мнение не переменится.
   – Почему?
   – Они знают о том, что известно Биньону. Ясно, что это не произвело на них особого впечатления. Все это слухи, если следовать их мнению. Этот Кемп, кажется, важная шишка. Мало кто видел его, но, когда у местных школ и больниц возникает нужда, он присылает им чеки.
   – А с кем мне связаться?
   Протеро приподнял какую-то бумагу со своего стола, взглянул в нее и отшвырнул обратно.
   – Бек, – сказал он.
   – Вы с ним, с Беком, говорили, когда звонили туда?
   – Среди прочих.
   – На какое время я могу поехать?
   – Прежде чем строить какие-либо планы, поговорите с Беком. Позвоните ему.
   – Но если я поеду, то на какое время?
   – Максимум на неделю. – Протеро перебросил Кэлли ту бумагу через стол. – Поговорите с Беком. А потом – со мной.

* * *

   На линии был какой-то шум, словно в дальней комнате у Бека упражнялся на своем инструменте кларнетист. Кэлли даже попытался уловить мелодию. Это было что-то напоминающее ему песню Эллы Фицджеральд. Ну, там где: «...если в знать нам хоть немного, что окончится дорога...»
   А голос самого Бека звучал так, как будто его мысли были заняты чем-то другим. Проверкой краж со взломом за минувшую неделю или подведением итогов нарушений правил дорожного движения.
   – Бросьте это, Кэлли, – сказал он. – Здесь ничего для вас нет.
   – Вы говорили с Кемпом?
   – Разумеется. Это богатый человек, он коллекционирует картины. Все приобретено законным путем. И у него есть... – Бек вдруг замолчал, и Кэлли представил, как он просматривает свои записи. – Ну эти... бумаги о происхождении. Так? Происхождение?
   – Вы говорили именно с Кемпом?
   – С его... ну, с этим парнем, который работает на Кемпа. С Генри Глинвудом.
   – Кто он такой? Адвокат?
   – Ну да. Что-то вроде этого.
   – Но не с Кемпом?
   – Я проверил. Послушайте, не надо приезжать сюда. Не тратьте зря времени. Мы вынуждены сказать, что не можем вам помочь. Я уже поговорил, вы знаете, с кем только можно. С ФБР... с этими ребятами...
   – Так вы знаете Кемпа?
   – Разумеется. Он славный парень.
   – Мне говорили, что он немного отшельник.
   – Ну, ему нравится уединение. Он имеет на это право.
   – А что говорят в ФБР?
   – Там тоже думают, что он славный парень.
   – А вам известно о...
   – Мне известно, что у вас там пропали какие-то картины. Ну и что? Это никак не связано с Кемпом. Никак. Вы же не можете придраться к парню такого полета без... Я хочу сказать, что вам надо бы для этого иметь хоть что-то.
   – Хорошо, – сказал Кэлли.
   – Я сожалею.
   – Ничего, все нормально.
   – И сожалею, что лишаю вас такого путешествия. Сейчас в Аризоне отличный сезон.
   – Как-нибудь в другой раз.
   – Приятно было поговорить с вами, Кэлли.
   И снова эта мелодия: «...этот знакомый звук: тук-тук, да тук-тук, да тук-тук...»

* * *

   Латимер вошел в свой кабинет, чтобы ответить на звонок.
   – Ну, так лучше? – спросил Бернард Уорнер.
   – Лучше, чем что?
   – Чем звонить тебе на службу?
   – Отчасти. – Голос Латимера был полон неприязни.
   – Ты не обязан любить меня, Латимер, – сказал Уорнер. – Это не важно. Ты просто не вешай трубку – этого вполне достаточно.
   – Ты от меня ждешь слишком многого.
   – В самом деле? Ну давай тогда поговорим о том, чего ты сам ждешь. Я тут читал твои речи. Видел отчеты о них в газетах, да и по телевизору тоже передавали. Они вроде бы полны упоминаний о разных возвышенных вещах. Всякие там высокие моральные материи... Идеалы. Знамена, которые нужно поднять. Вершины, которых надо достичь. Но то, что мне известно о тебе, вообще-то не слишком возвышенно, а? Я знаю кое о каких вещах, которые тебе нравится делать, и знаю людей, с которыми тебе нравится это делать. И ты ждешь, надеешься, что я буду держать это в секрете, в секрете от твоей жены, от твоих детей, родных, твоего начальства – словом, от всего мира. – Уорнер помолчал, но не для того, чтобы побудить Латимера ответить. Он выстраивал следующую фразу: – Кэлли хочет поехать в Аризону.
   – Да.
   – И что там ответили?
   – Я не думаю, что ему там будут очень рады.
   – А он это знает?
   – Полагаю, что да. Они дали мне для него контактное имя, ну, просто такая форма отказа, чтобы отмахнуться. Они попросту не желают об этом знать. – Латимер поколебался, а потом добавил: – Как и я.
   – Я тебе уже сказал достаточно, повторять не собираюсь. Что тебе там удастся разузнать с помощью Кэлли – твоя проблема.
   – И твоя тоже. Я не единственный, кому станет известно об этом. Он докладывает некоему Протеро, а не непосредственно мне. И еще есть его сержант, Доусон. Кэлли делится с ним, я полагаю.
   – Это становится проблемой, – сказал Уорнер и замолчал.
   – Что ты собираешься...
   – Заткнись, – сказал Уорнер. И после новой паузы: – Что собирается делать Кэлли?
   – Он хочет поехать. Он попытается убедить меня, что это необходимо. Будет лгать насчет ответа из Аризоны.
   – Он может проделать это и надеяться потом выйти из воды сухим?
   – Он прекрасный сотрудник, занимающий ответственный пост. Мы же тут не скот гоняем. Мы читаем донесения и на этом строим свои суждения.
   – Пускай едет.
   – Что ж, это я могу. Это не будет...
   – Он становится серьезной помехой. Пускай едет.

Глава 30

   Фрэнсис налил себе рюмку и вопросительно поднял бутылку. Мартин Джексон покачал головой.
   – Ты упустил его, – сказал Фрэнсис.
   – Да, – согласился Джексон. – Но я был почти рядом.
   – Рядом – это недостаточно хорошо.
   – Я и сам это знаю, – с легким холодком раздражения сказал Джексон.
   – Ты знаешь, где он сейчас?
   Джексон стоял у окна, немного склонившись набок и рассеянно глядя вниз, на улицу. Но теперь он повернулся, и его глаза обежали взглядом квартиру Фрэнсиса. Дедушкины настенные часы, буфет на гнутых ножках, старинная серебряная подставка для графинов с вином на полированном раздвижном столе, коврики на вощеном паркете. Все как-то немного слишком к месту, немного слишком очевидно. Джексон повернулся назад к окну, пряча улыбку. Дурные деньги.
   – Я знаю, куда он направится, – сказал он.
   – Куда?
   – Это не адрес. Место.
   – Ты сможешь найти его?
   Джексон говорил тихо, все еще выглядывая из окна и отвернувшись от Фрэнсиса. Тот, не слыша, спросил:
   – Что-что?
   Джексон повысил голос, тон его был до странного кротким. Фрэнсис не знал, чем объяснить это, и непонимание беспокоило его.
   – Я думаю, мы найдем друг друга, – сказал Джексон.
   – Есть и еще некто.
   – Да? – Джексона это явно либо не удивило, либо вовсе не заинтересовало.
   – Человек по имени Кэлли. Робин Кэлли. Полицейский, мы уже говорили о нем раньше.
   – Ах, полицейский...
   – Да.
   – Это что, контракт? – спросил Джексон.
   – Он собирается в Америку ненадолго. А вот когда вернется...
   – Ладно. – Джексон улыбнулся, так и не поворачиваясь к Фрэнсису.
   – Но есть и Росс, ты знаешь! Его очередь первая.
   – О да, – сказал Джексон. – Его очередь первая. Это я понимаю.

* * *

   Контрольная следственная комната была полна бездействующей техники: молчащие телефоны, пустые экраны, Майк Доусон сидел у невключенного компьютера, барабаня по клавиатуре и улыбаясь во весь рот невидимой аудитории. Только он знал ключевые слова в песенке, которую выбрал.
   – Я сдаюсь, – сказал Кэлли. – Тебе придется сказать мне.
   – Элтон Джон.
   – Как я мог забыть?
   Доусон изобразил левой рукой на клавиатуре некий пассаж в стиле буги-вуги, а правой прошлепал арпеджио.
   – Кодовая основа для персонального компьютера, – подсказал он.
   – Ты считаешь, что я примерно вот это проделал? – спросил Кэлли.
   – Трудно сказать, к тому же ты перестал мне доверять свои секреты. – Доусон прошелся пальцами вниз по клавиатуре компьютера и закончил басовым гулом, сильно надавив указательным пальцем и оттопырив большой в сторону. Он подошел к Кэлли и остановился рядом. – Дела идут прекрасно, а?
   Синяк имел вид тускло-зеленоватого серпа чуть пониже скулы, а дальше еще была этакая багряная запятая на боку носа, словно Кэлли носил очки, которые трут.
   – Я добыл имя – Кемп. Тебе что, в самом деле необходимо узнать, каким образом?
   – Полагаю, что Протеро уже спрашивал.
   – Я сказал ему, что пролил чье-то пиво.
   – Он человек с ограниченным интеллектом, – ухмыльнулся Доусон. – Ладно, проехали. Никто и не думает, что ты будешь поступать по правилам. Это на тебя совсем не похоже.
   – Они дают мне неделю. И кажется, думают, что это напрасная трата времени.
   – Так оно, вероятно, и есть. Кемп – это все же слишком расплывчато, а?
   – Я получил его имя из очень надежного источника.
   – От этой Хэммонд?
   – Да, косвенно. Я пошлю Протеро факс, если будет нужно. Мне бы хотелось надеяться, что я смогу позвонить тебе домой, если мне здесь что-нибудь понадобится.
   Доусон засмеялся и медленно помотал головой.
   – Да ради Бога, Робин, разумеется. А ты полагал, что я мог бы повесить трубку?
   – Я полагал, что ты, возможно, немного расплевался со мной.
   – Ну, это пройдет.
   Доусон уселся перед компьютером и побренчал по клавиатуре. Что-то быстрое и шумное. Он взглянул на Кэлли, подняв брови.
   – Песенка «Эти глупые дела»? – предположил Кэлли.
   – Это первый фортепьянный концерт Бетховена, – вздохнул Доусон. – Не узнал, что ли?