Кертис Джек. Сыны Зари

   Так они жили... это начало твоей истории, а потом... ты можешь сделать так, чтобы случилось все, что угодно.
   Хотя в Англии едва-едва наступал рассвет, он набрал номер Элен. Ее голос ответил ему, что, хотя ее и нет дома, он может оставить ей сообщение, если хочет.

Глава 40

   Сначала он ощутил, что в комнате жарко, потом увидел, что уже светло, и только вслед за этим услышал стук в дверь. Когда Кэлли открыл ее, Нина как-то бочком прошла в комнату, и он даже не понял, потому ли, что хотела сделать это тайком, или в этом было что-то сексуальное. В любом случае ее поведение выглядело нелепо. И пока он отвечал на телефонный звонок, она стояла в ромбе солнечного света, прижавшись плечом к жалюзи на окне и глазея на внутренний дворик. Ее пристальный взгляд был таким неотрывным, что вам сразу представлялось, будто на залитом солнцем пространстве двора что-то происходит: возможно, представление театра пантомимы.
   – Это Айра Санчес. Я звоню из вестибюля.
   – Да, ну вот в этом уже есть смысл.
   – Ты должен... Я должен забрать ее обратно через час.
   – Почему?
   – Мне тут надо сделать кое-какие дела, понимаешь? Я сказал ей, час. Кажется, ее это вполне устроило.
   – В самом деле?
   Мимы во дворике явно отыскивали какие-то невидимые стены, жонглировали немыслимыми предметами, куда-то шли, отчаянно борясь с невероятной силы ветром. Нина улыбалась спокойной улыбкой.
   – Кажется, что так. Кемп часто исчезает на пару часов, и она занимается своими делами. Думаю, он не станет скучать по ней... в общем, час – это будет вполне безопасно.
   – Где? – спросил Кэлли.
   – Я позвоню в номер из вестибюля.
   – Отлично.
   – Будь здесь.
   Если Кэлли и рассмешила предусмотрительность Айры, он не показал этого. Он просто сказал:
   – Не беспокойся.
   А в мире этих мимов был, видимо, чей-то день рождения. В восторженном молчании вскрывались подарки. В улыбке Нины появилось предвкушение. Кэлли сделал пару шагов к окну и спросил:
   – И что вы там видите?
   – Фонтан. – Медленно повернула Нина голову. – Я смотрела на то, как он устроен. Пришла вот и любуюсь.
   Отблески света играли на воде, а тени водой переливались на землю. Кэлли стоял в шаге позади нее. Легкий ветерок из окна коснулся Нины, потом коснулся и его. От нее исходил слабый запах какой-то пряной приправы.
   – Откуда вы приехали? – спросила она. Ее сознание еще удерживало картинки из той книги, которую она купила.
   – Из Лондона, – ответил он.
   – Такой город...
   – Да, верно.
   – Почему живете там?
   – Ну, не совсем живу, – импровизировал Кэлли на ходу. – Не все время.
   – Иногда и в Фиджеаке...
   – Иногда. – Он пытался придумать какое-нибудь такое место, которое на слух было бы приятно, и тут вспомнил о городке, названном им ее отцу. – У меня есть дом рядом с городком под названием Лайм-Рэджис, – солгал он.
   – Я хочу о нем послушать.
   Он рассказал ей о тучных полях и узких тропинках, о лесах, о гавани и огромном, изогнутом волнорезе, таком длинном, что если вы решите дойти до его конца, то окажетесь далеко в море. Он сказал ей и название этого волнореза, и она повторила его, словно заклинание: «Булыжник».
   – И как же вы нашли это место? – спросила она.
   Какое-то мгновение он не мог придумать ничего такого, что оказалось бы к месту. И остановил выбор вот на чем:
   – Оно рядом с океаном, – и быстро добавил: – А вы как нашли?
   – Что? – На ее лице было неподдельное замешательство: ей оказалось ответить труднее, чем ему, на тот же самый вопрос.
   – Как нашли, как выбрали это место, где вы живете?
   – Мой отец живет там, – сказала она так, словно Кемп был погодой или пейзажем.
   – Вы живете вместе с отцом? – Нина кивнула. – Все время?
   – Кроме... – сказала она, кивнув снова. – Я, возможно, скоро уеду. Может случиться так, что мне придется скоро уехать.
   – В какое-нибудь приятное место?
   – В Фиджеак, – засмеялась она. – В Лайм-Рэджис, погулять по «Булыжнику». – Она подняла на него глаза, и поскольку Кэлли не рассмеялся в ответ, ее улыбка стала какой-то кривой, а потом и вовсе сбежала с лица.
   «Вот так вот, – подумал Кэлли. – Правильно. Это-то мне и нужно. На это я и надеялся».
   Он знал, откуда в ней это рабство, и видел, насколько глубока причина ее неожиданного порыва. Дитя Гуго Кемпа, его маленькая девочка, его девочка-подросток, его женщина, его собственность. Но Кэлли мог лишь догадываться, сколь велико отчаяние, позволившее ей столь резко и стремительно переместить свою страсть с одного объекта на другой.
   – Часть волнореза выложена из крупных булыжников, – сказал Кэлли, – но есть еще и английское выражение «булыжник к булыжнику», смысл его такой: строить грубо, наспех. Так что название волнореза может происходить и от того, и от другого, а может от обоих значений вместе.
   Он вспоминал то, что рассказывала ему Элен, когда они гуляли вдоль широкого гребня «Булыжника». Она привезла его, как всегда в конечном счете делают любовники, в то место, где родилась, где хранились старые воспоминания. Старые радости, старые страхи. На Элен был темно-синий макинтош с пелериной, который Кэлли отчетливо видел. Воспоминание крепло по мере того, как он искушал Нину картиной, которую рисовал, но при этом ему не удавалось заставить Элен повернуться и показать свое лицо. Он шел чуть позади нее, и испарения водяных брызг нанизывали бусинки на его ресницы.
   – Можно уйти вперед так далеко, – говорил он, – что забудешь о береге, но никогда не забудешь о море, каким бы спокойным ни был день. Если есть даже легкий ветерок, море бьется о камень, и хорошо видны линии водяных брызг, взлетающих ввысь, как мокрые веревки.
   Нина смотрела на него, как смотрит ребенок, захваченный рассказом. Элен шла широкими шагами, лицо опущено, волосы разлетаются в стороны от воротника макинтоша. А в небе предгрозовые тучи и неистовый солнечный свет.
   – И когда доходишь до самого конца «Булыжника», – продолжал он, – ты стоишь там, и ничего, ничего перед тобой нет, кроме моря. Ты не слышишь и не видишь ничего, чтобы тебе напоминало о суше. А иногда случается туман, и если оглянуться вокруг, но только держа голову высоко-высоко, чтобы не видеть, на чем ты стоишь, то чувствуешь себя совершенно одним посреди океана, на поверхности воды. Это словно какой-то миг из сна.
   Нина, казалось, едва дышала, глаза ее вперились в Кэлли. А Элен стояла на самом дальнем кончике волнореза, ноги ее были на краю выступа, руки – в карманах, лицо обращено к морю. Одинокая волна ударилась о подножие «Булыжника» и с криком взлетела ввысь. Глянец морской пены шипел, просачиваясь сквозь камни волнореза.
   – Вы не хотите выйти отсюда? – спросил Кэлли. – Пойти погулять?
   Нина сидела на стуле у окна, слушая его. Кэлли присел на краешек кровати. Она пересекла комнату, лицо ее было серьезным, но она прошла мимо него, и на какое-то мгновение Кэлли подумал, что Нина направляется к телефону. Потом она двинулась обратно, как бы продолжая все то же движение, и уселась ему на колени, обвив одной рукой его шею. Лица их оказались рядом, и Нина стала тереться о его щеку носом, легкими клевками целуя ее. А свободной рукой она ухватила его руку и потянула ее к своей груди, вцепившись в его пальцы, которые тоже стали сжиматься. Глаза ее были широко открыты, как будто она удивила себя этим поступком.
   Ее желание, ее странность, ее ранимость, ее готовность – все это вместе разом ударило Кэлли мощным кулаком вожделения. Ее бедра на его бедрах, ее груди под его рукой, ее дыхание, овевающее его веки... Страсть овладела им так сильно, что он резко подался вперед, едва не опрокинувшись с ней на пол. Он испытывал что-то среднее между нежностью и той болью, которую она порой несет. Он встал, вынуждая подняться и ее, и положил руку ей на плечи.
   – Давай выйдем отсюда, – сказал он.
   Они прошли через открытый коридор, окаймлявший внутренний дворик, и отыскали кофейню. Нина выбрала столик у окна на солнечной стороне. Они пили кофе и болтали.
   – А как мы попадем туда? – спросила Нина.
   – На машине доедем из Лондона до какого-нибудь порта, – ответил Кэлли. – Потом на каком-нибудь корабле до другого порта, может быть до Кайена. А потом – на юг, по сельской местности. И никаких больше дорог. Брайтон. Рокамадор. Кагор. И направимся в сторону Альп.
   – А сколько времени уйдет на это?
   – Ну, может, пара дней, а? Спешить вроде нет нужды.
   – Фиджеак, – сказала она.

* * *

   Солнечный свет запутался в их волосах, образовав хрупкие венчики, на расстоянии напоминавшие нимбы. В какой-то момент Нина приблизила голову к лицу Кэлли, словно хотела прошептать ему что-то или поцеловать, и эти круги света просочились друг в друга.
   – А где мы остановимся?
   – Там есть гостиница, как раз над гаванью. Оттуда все видно. И можно прямо из окна увидеть место, где гуляешь...
   – А долго мы там пробудем?
   – Ну, до тех пор, пока не увидим вот эту погоду: солнце, дождь, туман...
   – И «Булыжник», – сказала она.

* * *

   Он привел ее назад, в номер, как раз вовремя, чтобы ответить на звонок Айры.
   – Это сорок шестой номер, верно?
   – Да, верно.
   – Слушай, через несколько минут после того, как я повешу трубку, я приду и постучу в дверь, чтобы забрать ее обратно.
   – Конечно.
   – Она что, прямо здесь, с тобой? Ты не можешь разговаривать?
   – Да, верно. Но ты можешь.
   – Кэлли, это должно быть в последний раз. Кемпа это начинает раздражать. Она рассказала ему про тот раз, ну, когда он был в Нью-Йорке, и я не думаю, что это ему понравилось. Вот потому-то она и хотела прийти к тебе сейчас всего лишь на час, понимаешь? Чтобы он не узнал, что она вообще куда-то уходила. А если он спросит, и она солжет, и он выяснит это?.. Я тогда окажусь причастным к этой лжи, ты понимаешь?!
   – И такое может случиться?
   – Что он спросит?
   – Нет.
   – Что он все выяснит?
   – Да.
   – Конечно, если он в самом деле захочет узнать. Я хочу сказать, что он тогда поручит кому-нибудь выяснить это, Глинвуду или еще кому. Она ведь не невидимка! Есть же люди, которые знают, кто она такая.
   – Не беспокойся.
   – Как это понять?
   – Все в порядке.
   – Что это значит? Все в порядке, никаких проблем, ты говоришь чепуху, так? Или: все в порядке, я с тобой согласен, я не собираюсь больше ее видеть?
   – Да, – сказал Кэлли.
   – Не собираешься больше ее видеть?
   – Да.
   – А что там происходит с Дега?
   – Я покупаю это.
   – Когда?
   – Через пару дней, возможно, через три. – Голова Нины слегка повернулась, и вид ее стал обеспокоенным. То, что сказал Кэлли, прозвучало для нее как время отъезда, как конец чего-то. Кэлли импровизировал: – А с тобой все в порядке?
   – Полагаю, что так, – ответил Санчес. – Мы можем потолковать насчет деньжат? Как я получу их? Когда?
   – В любое время, когда пожелаешь, – ответил Кэлли.
   – Я перезвоню тебе позже. Сейчас мне надо возвращаться.
   Кэлли повесил трубку, и Нина тут же спросила:
   – Два или три дня?
   – А, пустяки, – ответил он. – Коллега из Лондона просит моего совета. Вообще-то я здесь в отпуске, но ты ведь понимаешь, как это бывает.
   Это было как раз то, что Нина и хотела услышать, поэтому она мгновенно забыла о своем страхе. Ничто из того, о чем они говорили между собой, не давало ни малейшего представления об их жизни. Не было никаких обычных вопросов, которые люди задают друг другу: а где ты работаешь? о, в самом деле, ну и чем ты занимаешься? а где ты?.. а давно ли ты?.. а тебе нравится?.. Никаких упоминаний о возможном существовании жены и детей. Словно вне ее общества Кэлли и вовсе не существовало. И до этого он никогда не существовал.
   А потом Кэлли открыл дверь на стук Айры.
   – Еще пара минут, хорошо? – Санчес показал вниз, в сторону вестибюля. – Я буду в «джипе».
   Он как бы невзначай, но внимательно обвел взглядом комнату: Кэлли, окно, постель, телефон, Нина. Она кивнула, и Санчес ушел. Кэлли закрыл дверь, но не до конца, пальцами слегка придержав ее. Нина прижала руку к его щеке и сказала:
   – Не беспокойся. Я буду ждать тебя.

* * *

   Когда оконные жалюзи преградили доступ темноте, яркий магниевый свет лег полосами на постельное покрывало. Кэлли перемотал кассету. Их голоса тоже разматывались, подкудахтывая и потрескивая, быстрее и быстрее, пока не стали звучать, как тоненький, прерывистый писк морзянки, отчаянно протискивающийся сквозь воздух пустыни. Кэлли остановил кассету и включил звук.
   – ...о жизнях этих других людей в парке, – сказала Нина.
   – Неужели?
   – Да.
   – Ты скучала по мне?
   Кэлли отмотал кассету дальше и снова включил звук.
   – ...разлучалась с Санчесом, – сказал Кемп.
   – Да.
   – И что же ты делала?
   – Гуляла. Ходила в книжный магазин. Сидела...
   Он отмотал кассету еще дальше.
   – ...вечера пятницы, – сказал Кемп.
   – Ненавижу, когда ты уезжаешь.
   – Я знаю. Это...
   Кэлли нажал на клавишу ускоренной перемотки, потом остановил ленту, потом опять нажал, ища нужное место.
   – ...останавливается и начинает принюхиваться, эти клыки стучат, а потом...
   – ...не существует...
   – ...ты меня только и увидишь...
   – ...вот так. Вот так, да-да, там.
   Кэлли дослушал это место до конца: звуки, которые издавала Нина, кудахтанье, поднимавшееся в ее горле, шорох постельного белья, скрип кровати. Голос Кемпа, подстегивающего ее. Потом он послушал конец кассеты: снова укоротившееся, неистовое дыхание, тихие вскрики. И голос Нины: «...больно...» Он сел на кровати, и свет из окна полосами упал на его лицо. Кэлли принялся гонять кассету взад и вперед, через эти голоса, эти поцелуи, это кудахтанье... «...Вот так... вот так... вот так...»
   Он вспомнил голос Элен. Вот так. Он вспомнил голос Сюзанны Корт на кассете, которую нашел в квартире Алекса Йорка. В комнате стало темнее. Полосы света лежали на его лбу, его глазах, его горле. Он нажал на кнопку большим пальцем, и голоса покатились куда-то, словно игральные кости.

Глава 41

   На рабочем столе Карла Мэзерса стояла фотография, которой там раньше не было. Мэзерс поместил ее в тонкую серебристую рамку. Светловолосый ребенок, стоящий на какой-то скале и в смешной улыбке скалящий зубы со щербинами. Позади него была пришвартована к дереву небольшая гребная шлюпка. Солнечный свет извивался змеей на ряби воды.
   – Они ездили на озеро Пауэлл на несколько дней, – сказал Мэзерс. – Тайлер, моя жена и сынишка. Кажется, хорошо провели там время. – Он приподнял фотографию и снова поставил ее, чуть изменив положение. – Вам не нравится эта гостиница?
   – Она прекрасна, – заверил его Кэлли. – Мне просто нужно иметь еще какое-то место.
   – Но никто не знает, что вы там.
   – Айра Санчес знает.
   – Он ведь работает на вас, разве не так?
   – Ну некоторое время. – Кэлли помолчал. – В данный момент.
   – И вы предполагаете, что это изменится?
   – Ну... такое возможно.
   Мэзерс вытряхнул сигарету и бросил пачку на свой стол.
   – Деньги, которые вы обещали ему...
   – Да, в этом-то и дело.
   – Вы сказали ему, что не собираетесь больше видеть дочь Кемпа.
   – Да, верно.
   – О Господи, – сказал Мэзерс, – это похоже на какую-то дерьмовую телекомедию, – он говорил, выдыхая табачный дым, который колыхался, словно пучок луча из кинопроектора. – Стало быть, вы все же собираетесь снова увидеться с ней.
   – Да, – ответил Кэлли, – собираюсь.
   – Но Айра Санчес не собирается привозить ее для вас, так? Равно как и забирать ее обратно. – И поскольку Кэлли не ответил, эта игра в догадки окончилась. Мэзерс засмеялся и, покачав головой, сказал: – Я не знаю, на сколько тянет похищение людей в Британии. Здесь это от десяти лет до пожизненного заключения.
   – Но я не собираюсь удерживать ее, – сказал Кэлли. – В любом случае она приходит ко мне, потому что сама этого хочет.
   – Да ну? Что ж, думаю, она этому верит. А вот другие могут и не поверить.
   – Но она уже совершеннолетняя.
   – Она, черт бы вас побрал, не в себе! – Мэзерс помолчал, потирая костяшками пальцев глаза, как делают усталые люди. – Послушайте, вы забираетесь слишком уж глубоко. Ваши коллеги там, возможно, думают, что здесь вас приняли с радостью, но это ведь не так, не правда ли? Я не приятель Гуго Кемпа. Мне наплевать на то, что вы хотите прослушивать его телефон. И если вы узнаете то, что вам надо, – это просто прекрасно. А если когда-нибудь потом каким-то образом это потреплет ему перышки, то кого это волнует? Но совсем другое дело, если вы подходите к его клетке и начинаете тыкать в него палкой сквозь прутья.
   – Мне нужно место, – сказал Кэлли. – Комната, что-нибудь...
   – Не через меня, – ответил Мэзерс. И когда Кэлли уходил, он сказал: – Извините, – а чуть позже добавил: – Удачи вам во всем, хорошо?

* * *

   Звучала музыка в стиле кантри, рассказывающая об одиноких ночах, в которых нет никакой пользы, в которых одно заблуждение. Она рассказывала, что он не любит ее так, как она любит его. А перед Джерри Каттини стояло уже три пустых стакана. Кэлли принес на их столик еще три. Он подходил со стороны здорового глаза Каттини, и тот, не поворачивая головы, сказал ему:
   – Храни тебя Господь, – а когда стаканы один за другим опустились на стол, он засмеялся и дополнил свое замечание: – Храни Господь твое пришествие.
   Кэлли решил не жульничать – главным образом потому, что не видел в этом проку. Он сказал:
   – Я здесь потому, что хочу попросить тебя о том, чего Карл Мэзерс не хочет для меня сделать.
   – Да, вот как? – Каттини забавы ради принюхался к своему стакану, а потом одним глотком опустошил его на треть. – А тебе нравится музыка кантри?
   – Конечно, – ответил Кэлли.
   – Нет, без дураков?
   – Я ее ненавижу. Все, что хочешь, то я тебе и скажу.
   – Точно. Это все чепуха. Никакого вопроса! Пьянство, сигареты и любовь – все в прошлом! Гитары, грузовые пикапчики... Парни с модными баками и дуновение напалма, девочки с серебристыми волосами и с сиськами размером с бомбу. А вот что мне нравится в этом, так это талант разных никчемных людишек, отбросов. Этакая алхимия. Кукуруза превращается в денежки...
   – Комната, – сказал Кэлли. – В каком-нибудь захудалом месте. И всего-то на денек-другой.
   Отправилась по назначению и остальная выпивка.
   – Карл Мэзерс – парень очень-очень сообразительный...
   – Ты прав. Но мне все-таки нужна комната.
   – Не надо объяснять мне, зачем.
   Кэлли принес для себя порцию виски «Джек Дэниэлс» со льдом.
   – А я и не собирался объяснять, – сказал он.
   – Съезжай из гостиницы, в которой ты сейчас, и отправляйся в другую.
   – Гостиницы легко проверить.
   Здоровый глаз Каттини, зеленый глаз, слезился. Он взял другой стакан и сказал:
   – Я знаю, какие тарифы у Карла.
   – Да ну!
   – Конечно. Так что не пытайся мне лгать.
   – Не буду.
   – Ладно. Недельная оплата.
   Кэлли оттолкнул от себя «Джек Дэниэлс» и встал.
   – Ну хорошо, – сказал Каттини, – две трети от этого.
   Кэлли отошел от столика на пару шагов, а потом приостановился и сказал:
   – Процентики... Сколько времени понадобится, чтобы найти место?
   – Три дня.
   – Нет. – И Кэлли скрылся из виду. А когда он вернулся, за ним шел бармен с тройной порцией выпивки для Каттини. – Двухдневная плата за полдня работы, – сказал Кэлли и тут же пересмотрел свое мнение: – За телефонный звонок.
   Каттини засмеялся, опустив голову. Один его глаз был прикрыт заплаткой, другой – оказался в тени. Он отхлебывал из нового стакана, не поднимая подбородка, втягивая в себя виски каким-то боковым глотком. Потом он поставил стакан на стол и с усилием поднялся со стула, словно калека, толкающий колеса своего инвалидного кресла. Телефон был у входа в бар. Вернувшись, Каттини сказал:
   – Двухдневная оплата для меня, а за аренду комнаты дополнительно.
   – Куда мне надо идти?
   – Я тебя туда отведу. У нас масса времени.
   Дело было в половине пятого. В этом баре царили постоянные сумерки. Красный, дразнящий свет шел от ламп на стенах, и длинные клубы дыма покачивались во влажном теплом воздухе. А в дальнем конце помещения, в разных его кабинках и закоулках были как бы зоны густых сумерек. Кэлли подумал, что времени достаточно. Может быть, и не масса, но вполне достаточно.

* * *

   Можно смотреть на какую-то картину, разглядывать ее со всей внимательностью, но не суметь заметить нечто очевидное: тень, которая более интенсивна, чем предмет, отбрасывающий ее, неточный цвет, примененный для особого акцента, нечеткость контура... И вдруг, когда ты подумаешь о картине, придет осознание этого.
   В течение нескольких дней Кемп думал об эскизе Дега. Что бы он ни делал, образ этой танцовщицы порхал в его мозгу, подобно какой-то призрачной проекции. Под юбочкой, ниспадающей мягкими складками, были напряженные мышцы танцовщицы, а за каждым ее прыжком и поворотом – до предела натянутые сухожилия и опаленные легкие. Особенно ему нравилось сочетание изящества и силы, нежности и боли.
   Он хотел обладать ею. Обладатьею. Временами, когда он думал об этом эскизе, он видел себя в комнате-склепе галереи Брайанта, видел пюпитр, установленный, чтобы лучше показать картину, самого Брайанта, суетящегося где-то на заднем плане. В той картине, которую Кемп рисовал в своем сознании, была и другая фигура. Вообще-то Кемп и не обратил бы на него особого внимания, на кого-то постороннего, наблюдающего за самым важным в композиции, за тем, в чем заложено истинное напряжение, – за противоборством между Кемпом и его амбициями.
   Однако теперь он задержал свой взор на этом типе, влезшем не в свое дело. И внезапно это оказалось важным, внезапно эта фигура стала загадочной. Подобно какому-то наблюдателю в углу какого-нибудь средневекового холста, помещенному там художником, чтобы символизировать им голод или утрату. Этакий призрак на сельском празднике.
   Кемп позвонил по телефону.
   – Нет, – ответит Брайант. – Предложение, конечно, от вас самого. А всего их четыре. Но от мистера Дэвиса ничего. Тем не менее время еще остается.
   Второй звонок Кемп сделал в Англию.
   – Этот парень Кэлли, – сказал он, – о котором, как вы говорили, я должен услышать. Я ничего о нем так и не слышал.
   – Но он там. – Голос отвечающего был сонным.
   – А что он собой представляет?
   – Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
   – Опишите его мне, – сказал Кемп.

* * *

   Это был именно тот телефонный звонок, который Кэлли, конечно, захотелось бы услышать больше всего. Это был тот звонок, ради которого он и подслушивал телефон Кемпа. Но пока шел этот разговор, Кэлли осматривал тесную квартирку, состоящую из одной спальни, в бедном индейском квартале. В раковине на кухне валялись две-три грязные тарелки. Там еще были остатки хлеба на разделочной доске, перезревший персик в вазе, какая-то одежда в стенных шкафах...
   – Сообщи мне, когда ты уйдешь, – сказал Каттини. – А я тогда скажу этому парню, что он может въезжать обратно.
   В шкафу Кэлли отыскал кое-какое постельное белье.
   – Так это твоя квартира, Джерри, а? Ты живешь здесь?
   – О Господи, – захлебнулся смехом Каттини. – Тебе бы стоило посмотреть, где я живу. Но ты ведь и знать об этом не хочешь.
   – А этот парень, который живет здесь... Куда он денется?
   – Да уж. – Смех сразу стих, превратившись в вялую усмешку. – Да уж, вот как раз у меня-то он и останется.

* * *

   Нина прижала руку к щеке Кэлли и сказала:
   – Не беспокойся. Я буду ждать тебя.
   Это не было обещанием верности и постоянства. Это означало: я буду там, когда ты придешь. Я никуда не уйду без тебя. Кэлли ехал на юг по междуштатному шоссе номер 10, не зная, верить ли тому, что она сказала. Он был рад воспользоваться ее зависимостью от него, ее впечатлительностью, не ведая, к чему все это может привести. Да он особенно и не задумывался над тем, что он мог бы означать для Нины, что она видела, когда глядела на его лицо, что имела в виду, когда говорила: «Фиджеак». Он думал о Кемпе.
   Кэлли свернул с шоссе. Светила полная луна, застывшая и печальная в ясном небе, так что он вполне мог ехать по этим маленьким дорогам, используя лишь боковые огни. Он нашел Нину именно там, где она и обещала быть: на стыке проселочной дороги и узкой замощенной ленты, ведущей к розовому полю. Она сидела на небольшом чемоданчике, словно переселенец.
   Кэлли заглушил двигатель и подождал, пока она подойдет к машине. Но она не двигалась с места. Он вышел из машины и приблизился к ней.
   – Вот здесь, – сказала она.
   Это было произнесено так, как будто они некоторое время беседовали и что-то сказанное ею заставило его спросить: «Где?» Он проследил за ее взглядом. Нина смотрела на столовую гору.
   – Никто не знает точно, – сказала она, – но где-то там, вверху, у нее есть пещера, нора в этой скале.
   Все, чего касался лунный свет, было как бы отмыто добела, а тени были голубоватыми. Пятна мрака покрывали гору.
   – О ком ты? – спросил Кэлли.
   – Это что-то вроде росомахи, – ответила она. – Ее можно видеть только по ночам. Она спускается вниз, вниз с этой горы, словно водный поток. Ее можно услышать среди роз. Среди корней.
   – Не беспокойся... – начал было Кэлли.
   – Не беспокойся, – заглушила Нина его слова. – Здесь у нас все в порядке. Здесь мы в безопасности.
   Она встала и побрела в сторону от дороги, оставив на месте свой чемоданчик. Белые мешковатые брюки, легкая голубая блузка, кремовая куртка. Она как-то незаметно скользнула в тень, сразу окрасившись в голубой цвет, и снова возникла в лунном свете, как подсвеченный сзади негатив, как пустотелый силуэт с грязноватыми пятнами вместо глаз.