Киселев Валерий. Заплачено кровью

   - Только посыльными. Проводу не хватает. Два километра все же, а рация у них неисправная. Вчера было тихо, соприкосновения с противником не имел. Машины по шоссе проносятся на полной скорости или в сопровождении танков, и после паузы, озабоченно, Шапошников добавил: - Но сегодня, в семь тридцать, Леоненко доложил, что на его левом фланге слышен шум моторов автомашин, посланная туда разведка не вернулась. Я отсюда послал туда группу, ушла полчаса назад. Да ее и в бинокль еще можно увидеть.
   - Где? - полковник Гришин поднял к глазам бинокль.
   - Видите, правее тех кустов сидят, только что Сож перешли.
   - Вижу. А почему сидят, а не вперед идут?
   Шапошников посмотрел в бинокль и отчетливо увидел, что на берегу реки на корточках сидят пятеро, без обмундирования. - "А где же шестой? забеспокоился он. - И почему действительно сидят?"
   - Это как понимать? Купаются? Ты их на разведку или искупаться послал? - зло спросил Гришин.
   - Товарищ полковник, - позвал Гришина батальонный комиссар Жижин, председатель военного трибунала дивизии, - вас тут один военврач спрашивает, по делу...
   - Что такое? - повернулся Гришин. "Опять автотранспорт для раненых?" подумал он.
   Молодой военврач волновался так, что не знал, куда девать руки.
   - Товарищ полковник, у меня раненые...
   - Что вам, машину, медикаменты?
   - Нет, не в этом дело. Раненые, но как и куда раненые...
   - То есть?
   Подошли к сидевшей на земле группе красноармейцев. Все встали, увидев полковника.
   - Ранения почти у всех в руку, в кисть.
   - Что-о? Самострельщики? Кто старший? Из какой части?
   - Не из вашей, полковник, - смело ответил один из них.
   - Это что, Шапошников? - чувствуя, как всего его охватывает гнев, тихо спросил Гришин.
   - Переправились сегодня утром, выходят, сказали, из-за Днепра. Все были целые, сам с ними утром разговаривал...
   - Ты это кого кашей прикармливаешь? Предателей? Петр Григорьевич! позвал Гришин начальника трибунала дивизии Жижина. - Разобрались?
   - Разобрался, Иван Тихонович.
   - Приговор? - считая глазами стоявших перед ним бойцов, процедил Гришин.
   - Согласно законам военного времени...
   - Мы не из вашей части! - испуганно крикнул кто-то из группы.
   - А ты кому Присягу давал? Только своей части или Родине? За тебя кто-то будет воевать, а ты в тылу валяться, и потом героя из себя строить, что на фронте был? - вне себя от ярости закричал Гришин.
   Шапошников, глядя на стоявших перед ним людей в красноармейской форме, уже не бойцов для него и Гришина, поникших, с виноватыми или смотревшими под ноги тупыми глазами, думал: "На что надеялись? Что если всей группой, то не расстреляют? Чему тогда учили их все эти двадцать с лишним лет советской власти?" И вспомнил, как сразу же после прорыва из окружения в полку был расстрелян политрук Старков из батареи Похлебаева за то, что заставил бойца Тихомирова поменяться с ним формой перед боем. Вчера расстреляли еще одного самострельщика, самого заставили выкопать могилу.
   - Товарищ капитан, разведка прибыла, - услышал он тихий голос лейтенанта Тюкаева.
   - Петр Григорьевич, приводите приговор в исполнение, - жестко сказал Гришин и повернулся к Шапошникову. - А теперь с твоей разведкой разберемся.
   Отошли в сторону, поджидая идущего к ним молодцеватого сержанта.
   - Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану, щеголевато козырнул сержант.
   - Обращайтесь, - стараясь успокоиться, сказал Гришин.
   - В лесу, в районе ориентиры два и три, обнаружено скопление пехоты противника до батальона, накапливаются для атаки. На подходе к лесу был обстрелян, но прополз левее и наблюдал. В лесу слышен шум машин, устанавливают минометы. Много автоматчиков.
   - Да вы и не были в разведке, товарищ сержант, - стараясь говорить спокойнее, начал Гришин. - Вы в кустах просидели, я же вас всех в бинокль видел!
   Сержант, быстро побледневший, еле сдерживая проступившие слезы обиды, чуть слышно проговорил:
   - Как так? Я был в поиске, товарищ полковник. Это группа у меня оставалась на берегу. Я один...
   - Гурьянов! - повернулся Гришин к инструктору политотдела дивизии, стоявшему за спиной.
   - Товарищ полковник! - резко вмешался Шапошников. - Надо же разобраться!
   - Ты что развел в полку? - сквозь зубы тихо спросил Гришин.
   Он, не прощаясь, пошел к лошадям, на которых они приехали в полк.
   Через минуту в кустах щелкнул пистолетный выстрел.
   Шапошников, словно оглушенный, стоял, не в силах сдвинуться с места. "Что-то здесь не так, наверняка ошибка. Но зачем же так, с плеча рубить? Хороший парень, орден Красной Звезды за финскую..."
   И ругал себя, что растерялся и не смог отстоять своего разведчика.
   - Шапошников! - повернул Гришин коня. - Я еду в штаб корпуса на совещание. На всякий случай готовься к наступлению, - он хотел было ехать, но увидел, что к ним подходит какая-то колонна.
   - Что за войско? - Гришин остановил коня.
   От колонны отделились двое.
   - Лейтенант Конаков.
   - Младший лейтенант Тырышкин.
   Гришин тоже представился, оглядел обоих с головы до ног. Лица у лейтенантов были черные от солнца и пыли.
   - В Африке, что ли воевали? Откуда такие?
   Сапоги у обоих были без каблуков, обмундирование оборвано и вывожено в земле настолько, что Гришин невольно улыбнулся:
   - От границы ползком?
   - Второй батальон четыреста сорок третьего стрелкового полка сто шестидесятой стрелковой дивизии, выходим из-под Чаус.
   - А полк где?
   - Не имеем связи с первого дня выгрузки, с тринадцатого. Выходим с боями.
   - Где комбат?
   - Погиб. Я принял командование. Командир девятой роты.
   - Сколько у вас людей?
   - С нами ровно девяносто.
   - Все ваши?
   - Нет, несколько летчиков, есть танкисты, артиллеристы без техники, но большинство наши.
   Гришин прошел вдоль строя. Половина людей была без оружия, многие без сапог, а некоторые и без обмундирования. Вид их - в трусах и плащ-палатках на голое тело, вызывал и смех, и слезы.
   - Ну что же, земляки, - начал говорить Гришин, - если попали ко мне в дивизию, то воевать будете здесь. Тем более, что где сейчас ваша, не знаю. Верю, что если вышли, а не по лесам прячетесь, то воевать будете хорошо. Кто без оружия - найти! Подсказывать не надо, где искать?
   И, обращаясь к лейтенантам Конакову и Тырышкину, добавил:
   - Будем называть вас пока "черной ротой". Сейчас накормить людей, кухни видите, а потом пойдете в Христофоровку, - Гришин показал направление. - Там найдете майора Сенюткина, это будет ваш комбат. Доложите ему, что роте я поставил задачу занять оборону на перекрестке дорог, задерживать всех окруженцев. И чтобы через три дня в батальоне было шестьсот человек! Командир полка у вас - полковник Корниенко.
   У Гришина поднялось настроение, глядя на этих людей. Хотя вид у них был далеко не бравый, хотелось верить, что воевать они будут. "Да, с такими людьми если и до Москвы отступим, не дай бог, то все равно потом до Берлина дойдем", - подумал Гришин, садясь на коня.
   - Да, совсем забыл, Шапошников, - снова обернулся Гришин. - Есть у тебя толковый лейтенант без дела? Мне второй адъютант нужен.
   Рядом с Шапошниковым как раз стоял младший лейтенант Иван Мельниченко, командир радиовзвода, оставшийся без своей техники после прорыва через шоссе. Все эти дни в штабе Шапошникова он был на подхвате.
   - Поступаете в распоряжение командира дивизии, - приказал ему Шапошников. - Забирайте свои вещи и езжайте, коня возьмите.
   Он вспомнил случай с сержантом, и на душе у него снова стало нехорошо. - "Что-то надо делать... Что делать?". Проводной связи с батальоном капитана Леоненко у него не было и оставалось только гадать, что там сейчас происходит. Если разведчик действительно видел, как немцы сосредоточиваются для атаки на батальон, надо ждать беды.
   А минут через десять после отъезда полковника Гришина в расположении батальона Леоненко началась густая автоматная стрельба. Еще минут через двадцать к Шапошникову подбежал запыхавшийся и бледный посыльный с прострелянными полами плащ-палатки.
   - Противник атакует... - посыльный никак не мог установить дыхание/ - С левого фланга, в центре и на правом... И с тыла заходили, еле прорвался. Комбат просил срочно помощи, не удержаться....
   Все три недели по прибытии на фронт батальону капитана Леоненко в общем-то везло больше, чем другим: в дороге не бомбили, до Орши доехали без потерь, на марш-бросоке к Сухарям - показали себя лучше всех, в первом бою действовали отлично, грамотно, семьдесят километров лесами до шоссе прошли благополучно - людей не растеряли, через шоссе перешли первые и опять же без потерь. Никто ни в штабе полка, ни в штабе дивизии не мог и подумать, какая страшная участь выпадет второму батальону...
   За четверо суток, что батальон стоял в обороне перед шоссе, лейтенант Вольхин успел отвыкнуть от ощущения постоянной опасности. Напряжение спадало с каждым днем, появилось чувство усталости, даже вялость да и двигались в эти дни они мало, если не считать рытья ячеек. Выкопали их быстро, сначала на скорую руку, лишь бы укрыться. Думали, что немцы их обязательно попытаются сбросить в Сож, как передовой отряд дивизии и ее плацдарм. Но ни на второй, ни на третий день ни атак, ни хотя бы артналетов не было.
   Первые двое суток вдоль всего шоссе то и дело вспыхивала стрельба: все еще прорывались наши, и большими группами, и в одиночку. Мимо позиций батальона проносились повозки, гнали машины, пробегали пехотинцы - все к Сожу, на тот берег.
   Батальон же не двигался. Ни вперед, чтобы оседлать шоссе и тем самым не дать гитлеровцам возможности осуществлять по нему переброски на восток, ни назад, за Сож, где были свои. Тактический смысл нахождения батальона именно здесь - между шоссе и рекой - Вольхин никак не мог понять. "Наше дело выполнять приказ, - ответил ему командир роты, и добавил: - Мне тоже что-то не нравится наша позиция".
   А противник как будто исчез. Нет, по шоссе периодически проносились небольшие колонны машин, танков - все на восток, но непосредственно на шоссе против батальона никаких сил гитлеровцы не держали. От батальона ходили к шоссе и за него группы в разведку, но позиций противника не было нигде.
   Вольхин тоже ходил один раз, на третий день, вчетвером. В основном ползком, они медленно, осторожно переползали между трупами на обочинах. В разведке Вольхин до этого не бывал, а хотелось попробовать себя и в этом. Утром лес стоял мертвый - ни пения птиц, ни шума ветра. Вообще ни звука. Пройдя кругом около километра, они не встретили ни одной живой души. Но Вольхина все это время не покидало ощущение, что кто-то на них смотрит. Он несколько раз оглядывался, всматриваясь в кусты за деревьями - никого. Но это чувство не проходило.
   По обе стороны шоссе чего только не было: машины - сгоревшие и по виду вполне исправные, убитые лошади, разбитые повозки и ящики, снарядные гильзы и противогазы, какие-то полуобгоревшие тряпки, пробитые пулями и осколками каски и то и дело трупы, трупы... Своих и очень редко чужих. С начавшими чернеть лицами, в нелепых позах, какими их застала смерть. "И все они еще несколько дней куда-то двигались, стремились..." - с холодком в душе думал Вольхин.
   Он не считал себя стратегом, но все же понимал, что это шоссе, кончающееся в Москве, и по которому гитлеровцы идут от самой границы, для них сейчас важнейшая ось наступления, и, по идее, они должны бы обеспечить ее надежность. "Неужели наш батальон для них такой пустяк, что не стоит и внимания? Или у них действительно уже не хватает сил?" - думал Вольхин.
   Капитан Леоненко боевые донесения в эти дни в штаб полка посылал почти одинаковые: непосредственного соприкосновения с противником так и не было. Обживаться на новом месте он не думал, поэтому и не настаивал, чтобы ячейки соединяли траншеями. Леоненко каждый час ждал приказа на наступление, гадая только - куда: на восток или на запад.
   В то утро 24 июля Вольхин ходил на полковой пункт питания, за завтраком на батальон. У них пищу не готовили, хотя носить ее было далеко. На обратном пути они наткнулись на группу человек из десяти окруженцев - грязных, зачуханных, каких-то чумных. Окруженцы наставили на них винтовки и потребовали каши. Вольхин пытался было их образумить, что бачки они несут на целый батальон, а не себе, но окруженцы передернули затворы:
   - Мы пять суток не жрали. Давай, лейтенант.
   Пришлось открыть один бачок. Вольхин сам наложил им в котелки каши. Проглотив ее, чуть не трясясь от жадности, окруженцы ушли по направлению к Сожу, даже не поблагодарив.
   - Ладно, командир, - утешил Вольхина сержант Мухин, - сами могли бы оказаться на их месте.
   Но все равно на душе было неприятно, и Вольхин то и дело оглядывался, хотя знал, что окруженцы не могли идти за ними.
   После завтрака его бойцы, сидя каждый в своей ячейке, начали курить, а Вольхин растянулся на травке у сосенки, жмурясь на солнышко.
   Мимо прошли трое, одного из них Вольхин знал - сержант Алексей Самойленко, связист.
   - Куда вы? - спросил его Валентин.
   - Да вот, комбат послал.. Что-то связи не стало с дозором.
   Впереди, метрах в двухстах, в передовой ячейке сидели двое бойцов с телефонным аппаратом и постоянно наблюдали за шоссе, Вольхин это знал.
   Он видел, как все трое связистов без большой охоты легли, и не торопясь поползли к этой ячейке.
   А минут через десять лейтенант Вольхин услышал впереди, куда поползли связисты, короткую очередь из немецкого автомата. Он поднял голову и увидел, как все трое посыльных перебежками бегут назад, потом один из них упал и больше не поднялся, а двое пробежали мимо, забирая правее, на вторую роту, в центр позиций батальона.
   Вольхин спрыгнул в окопчик и быстро надел каску. А когда через полминуты он вгляделся туда, откуда побежали эти трое, то невольно задержал дыхание и оцепенел: из кустарника от шоссе вставала длинная цепь тускло блестевших касок. Во рту у него мгновенно стало сухо, но закричал он, лишь когда увидел лица и плечи немцев:
   - Взвод! К бою! Приготовиться к бою, быстрее, черт возьми!
   Оказалось, что кроме него никто - ни во взводе, ни в роте, ни, наверное, во всем их батальоне пока еще и не заметил эту начавшуюся атаку немцев, никто не обратил внимания на ту короткую автоматную очередь.
   "Ротный же у комбата, - мелькнула у него мысль - Лавина! Лавина прет!" - так много немцев и так близко он еще не видел.
   Вдруг боль схватила затылок, так у него иногда бывало, когда внезапно случалось что-то страшное. Понимая, что он явно растерялся и не знает еще, что конкретно делать, Вольхин встал в окопчике в рост, оглядываясь по сторонам - его бойцы нахлобучивали каски, кто-то натягивал гимнастерку. Густая цепь немцев шла, не стреляя, охватывая батальон полукольцом.
   Сержант Алексей Самойленко до ячейки дозора не дошел метров сто, а когда увидел стену встававших касок, ужом развернулся на месте и перебежками покатился назад. Сухая короткая очередь, он ее услышал сзади, свалила одного бойца, второй, его помкомвзвода Сидоров, быстро бежал впереди. Самойленко с ужасом почувствовал, как ему в мякоть ноги вцепилась пуля, мгновенно в голову ударила боль, он, не помня себя, вкатился в первую же ячейку и не голосом, а нутром закричал: "Немцы! Немцы!" - в лицо сидевшему в ней бойцу, потом, не обращая внимания на боль в ноге, выскочил. Крикнул несколько раз еще, уже истошно: "Немцы! Немцы!" - и, с безотчетным страхом понимая, что сидевшие в соседних ячейках бойцы не реагируют, все словно замерли, ожидая чего-то, побежал дальше, к КП батальона. По лесу пока еще редко и только кое-где невпопад застучали винтовочные выстрелы, но их перекрывал уже совсем близкий, густой и частый автоматный треск.
   Подбегая к блиндажу КП, Самойленко чуть не столкнулся с тремя ротными, разбегавшимися к своим людям, а когда оглянулся, то увидел подходящую к позициям второй роты густую цепь немцев с закатанными рукавами, что-то громко кричавших.
   Вокруг блиндажа разорвалось несколько легких мин, над головой пролетели сучья и хвоя от сосен. Самойленко, чувствуя, что боль в ноге становится невыносимой - ее словно стягивало жгутом, упал. Что-то кричал комбат, над головой засвистели пули, начал было работать станковый пулемет из второй роты, потом откуда-то подальше еще один, но скоро оба замолкли.
   Санитар замотал ногу бинтом прямо по галифе, помог подняться и легонько толкнул его:
   - Давай отсюда, парень. Добирайся на полковой медпункт. Дорогу знаешь?
   Самойленко, стараясь не нажимать на раненую ногу, быстро пошел, пригибаясь пониже, в сторону Сожа. Отойдя метров на двадцать, он услышал, как внезапно прекратился треск автоматов и редкие винтовочные выстрелы в центре обороны батальона, это и заставило его оглянуться. Он замер и, невольно содрогаясь всем телом от ужаса и стыда, закричал: человек тридцать наших, почти все в одном нательном белье, стояли в рост в своих ячейках, поднимая руки вверх.
   "Как? Как можно? Почему?" - стучало у него в голове, и он тряс ей, словно мог вытряхнуть увиденное.
   - Вот сволочи-то! Я же говорил, что во второй роте все эти западники сволочи, - догнал его сержант Сидоров. - Помнишь их довоенные разговоры в курилке? Вот они где показали себя!
   Лейтенант Вольхин никогда бы не подумал, что все может произойти так быстро и так до умопомрачения страшно. Редкие выстрелы бойцов его взвода и соседних слева были перекрыты настолько густым автоматным огнем немцев, которые встали перед ними так быстро и такой плотной массой, словно шли и заранее знали, что задавят их уверенно и без натуги, что сколько-нибудь организованного сопротивления в эти минуты и быть не может. Пули густо и с визгом стучали по брустверу, и Вольхин успел подумать: "Все, еще секунда и конец".
   Уткнувшись в песок стенки ячейки, он замер, ожидая неизбежной смерти.
   Гортанные крики и команды немцев приближались.
   "Неужели плен? Ну, нет!" - Вольхин юзом выполз из ячейки, краем глаза видя подбегавших справа к линии обороны автоматчиков. Из ячеек его взвода несколько человек стреляли, кто-то, раненый, громко кричал от боли.
   Мгновенно сообразив, что если они сейчас, кто еще цел, не рванут назад и не попытаются вырваться, их всех перестреляют в окопах, не дав поднять головы, или возьмут в плен, Вольхин крикнул:
   - Первый взвод! Все за мной - назад! Назад! - и побежал, не чувствуя под собой ног.
   Впереди, сбитые пулями, падали ветки и листья, он выхватывал глазами бегущих за ним бойцов его взвода и соседних, многие из них падали и больше не вставали.
   Через несколько минут выстрелы остались позади, уже глухие и редкие, лес стал гуще, и Вольхин, чувствуя, что если он сейчас не упадет сам, то у него что-то лопнет внутри, свалился в траву, унимая дыхание и облизывая пересохшие губы. Лицо и ступни ног горели. Все тело было мокрым от пота, он перевернулся на спину, вслушиваясь в стихающий шум боя. Винтовочных выстрелов было почти не слышно, автоматные раздавались в разных концах позиций батальона, но коротко и беспощадно. "Добивают раненых..." - понял Вольхин.
   Недалеко от него, впереди, лежали двое из его взвода. Минут через десять, обойдя лес вокруг метров на двести, нашли еще пятерых. Собрались все вместе, помолчали, не глядя друг другу в глаза. Все три сержанта, Вертьянов, Мухин и Фролов, были здесь. "Хоть это ладно, - невесело подумал Вольхин. Если больше никого не найдем, то значит, осталось нас семь человек от взвода. Сразу четырнадцати не стало..."
   - Да-а, командир, ну и дали же нам... - медленно протянул сержант Фролов. - Дозагорались...
   - Что теперь делать будем? - спросил Вольхина кто-то из бойцов.
   Возвращаться на позиции батальона никакого резона не было, и Вольхин решил идти за Сож.
   Капитан Шапошников, едва заслышав стрельбу в районе обороны батальона Леоненко, послал туда две роты из батальона Горбунова и батарею Терещенко. Они были быстро отброшены к Сожу пулеметным огнем из леса и контратакой автоматчиков. Артиллерийским огнем помочь батальону было невозможно, хотя обе батареи были под руками. Оставалось лишь ждать, что батальон Леоненко отобьет атаку или, в крайнем случае, самостоятельно вырвется к реке.
   "Вот что значит неправильно оценить обстановку, - переживал Шапошников, - Сержант был прав... И зачем вообще было ставить там батальон...".
   Батальон капитана Леоненко действительно после прорыва был поставлен неудачно. И не на шоссе, чтобы, оседлав его, не пускать противника на восток, и не на Соже, как плацдарм, а посередине - до шоссе метров пятьсот и километр до Сожа. Локтевой связи с другими частями у батальона не было. Еще в первый день, как они перешли Сож, Шапошников доложил об этом Гришину, но в штабе дивизии, видать, не придали этому значения, потому что с часу на час ждали приказа наступать на Пропойск и передвигать батальон не было особого смысла. На этом участке все эти дни после прорыва дивизии через шоссе немцы, кроме патрулей и дозоров, сил не держали. Имелись, возможно, и другие причины, почему батальон не передвинули, но, как бы там ни было - в суть дела не вникли. Не захотели, не успели, не сумели ли, а скорей всего были все эти три причины сразу.
   Одновременно с батальоном внезапному нападению гитлеровцев подвергся и 497-й гаубичный артиллерийский полк майора Ильи Малыха, который вышел на Сож, но так и не переправился на тот берег.
   Командир штабной роты и комсорг полка лейтенант Василий Свиридов купался, когда совсем близко услышал густые автоматные очереди. Он выскочил из воды - к реке уже бежали десятки бойцов, многие полуголые и без винтовок, а за ними, мелькая между деревьями, немецкие автоматчики.
   "Где же были дозоры? - спрашивал сам себя Свиридов. - Неужели вырезали?" Орудия, поставленные метрах в ста от реки с расчетом обстрела сектора Пропойска, были бессильны против атаковавших их в упор автоматчиков, поэтому застигнутые врасплох расчеты спешили спастись за рекой.
   Свиридов схватил ручной пулемет - "Заело!", с размаху в сердцах ударил его стволом об сосну и снова прыгнул в воду. Река вскипала от пуль и Свиридов, бросившийся в воду чуть позднее, чем первые группы бегущих, и ниже по течению, с ужасом увидел бурые пятна крови на поверхности: вдоль всей реки на десятки метров видна была масса людей, стремившихся на тот берег.
   Василий Свиридов почувствовал, как кто-то ухватил его за шею, в страхе оттолкнул, но, увидев, что человек пошел ко дну, нырнул, схватил его за волосы и вытащил на поверхность, стараясь удержать на плаву.
   Группа автоматчиков, выскочив к берегу, стреляла с колен по плывущей массе людей, то и дело меняя магазины. По ним стреляли с противоположного берега из винтовок, те, кто успел переплыть и не потерял винтовку, но редкие винтовочные выстрелы заглушались густыми автоматными очередями.
   Все было кончено меньше, чем за полчаса. Еще кое-где стучали короткие автоматные очереди - добивали раненых, но всем чудом уцелевшим, было ясно, что произошла непоправимая, чудовищная беда.
   Лейтенант Свиридов, потрясенный случившимся и картиной гибели сотен людей, лежал в кустах, кусая губы от злости и обиды.
   Майор Малых, уехавший с полковником Гришиным на совещание, на берег Сожа вернулся через три часа.
   Картина разгрома полка была страшной. Вся материальная часть за исключением одного орудия, которое каким-то чудом сумели перетащить, попала в руки немцев. Малых смотрел на немногих оставшихся в живых, пока пришли только человек тридцать, и не верил своим глазам.
   Из командиров в живых остались всего трое: лейтенант Свиридов, начальники штабов дивизионов Житковский и Мяздриков. Капитан Найда, тяжело раненный в грудь, лежал на плащ-палатке и тихо стонал в забытьи.6
   - Кто-нибудь из вас видел Иванова? - спросил майор Малых.
   - Когда все это началось, все побежали к реке, он был впереди, у орудий, - начал говорить старший лейтенант Житковский. - Пытались организовать сопротивление, но... Неожиданно все получилось, впереди же были дозоры... По-видимому, их сразу вырезали. Больше комиссара я не видел.
   - Товарищ майор, - обратился к Малых сержант Привезенцев, писарь штаба полка, - когда все немного стихло, я с группой залег у реки. Еще не переплывали, ко мне от орудия приползли два бойца, попросили лопаты, похоронить товарища комиссара. А вот куда они делись потом - не знаю, и здесь их не вижу...
   - Убит? Так почему не вынесли тело? Зачем было сразу хоронить? перебил Малых. - Что они, не могли его вынести, пришли за лопатами - ерунда какая-то...
   - Кто-то говорил, не помню, что видели его в рукопашной схватке у орудий, - добавил Житковский.
   - Как же это все могло случиться? - сам себя спросил майор Малых. - Где была разведка, лейтенант Смяткин?
   Смяткин, Аленин и Костриков, лучшие разведчики полка, стояли здесь же, понурив головы, и молчали.
   - Мы ночью работали, - сказал, наконец, Смяткин, - а ночью никаких признаков немцев на шоссе не было.
   - Неужели все здесь? - спросил Малых, оглядываясь на сидевших вокруг него людей.
   - Наверное, на этой стороне по кустам еще сидит немало, - предположил Житковский. - Не может быть, чтобы все погибли, через реку многие все-таки переплыли.
   "Многие..." - с горечью подумал майор Малых. То, что погибли или попали в плен сотни людей, ему было ясно. Люди, с которыми он формировал полк, которых учил. И сколько было потрачено сил, чтобы полк стал не хуже других... А был он, пожалуй, не хуже, а лучше многих полков в округе, не случайно же ему была оказана честь стать учебной базой Артиллерийской академии. Малых гордился, что из орудий полка стрелял сын самого товарища Сталина. "Одним махом, и - нет полка. Не сносить мне головы... И ведь говорил же в штабе, что нельзя оставлять полк на том берегу. Надо было перебросить его за Сож, ничего бы тогда не случилось, - думал Малых, потрясенный и убитый случившимся. - Вот и нет полка, а такие были люди, такая техника..." И со злостью вспоминал слова начальника артиллерии корпуса, когда тот упрекнул его в отсутствии желания наступать, когда он начал настаивать, чтобы полк перевести за реку.